«Что я, в сущности, люблю? Лютики, песни Блантера, портвейн и человеконенавистнические замыслы американской военщины».
В этом признании – весь Веничка: кроткий ироник со всеми слабостями и грехами. На вопрос одного из журналистов: какие мечты он лелеял в детстве? – Веничка ответил так:
«Я вначале мечтал быть стеклодувом, потом фальшивомонетчиком, вампиром – а потом опять стеклодувом и прекрасной дамой».
Из ответа ясно: Ерофеев не выносил серьезного пафоса и штампов газетных интервью. Был ироничен и остроумен. Любил шутку, веселую историю, каламбуры. Юмор не покидал его в самых тяжелых обстоятельствах. В его записных книжках много истинных перлов:
«Зачем мне сюжет, был бы бюджет».
«Я попросил Господа Бога сделать ну хоть на полтора градуса теплее обычного. Он ничего твердого мне не обещал».
«Ходил в лес исследовать апрель, каковы его свойства».
«Вот еще вид спорта: погоня за химерами».
Венедикта Ерофеева любили почти все окружающие. Любопытно, что все называли его по-разному. Он сам составил такую хронологическую классификацию своих кличек:
«В 1955 – 1957 гг. меня называли просто «Веничка». В 1957 – 1958 гг., по мере поведения и повзрос- ления – «Венедикт»; в 1959 г. – «Бен», «Граф», «Сам»; в 1961 – 1962 гг. – опять «Венедикт», и с 1963 г. – снова поголовное “Веничка”».
Ерофеев всегда был открыт, сострадателен к чужой беде. Не случайно с ним дружили такие люди, как Виктор Некрасов, Юрий Домбровский, Андрей Амальрик, Вадим Делоне… Однако дружба и пьяные застолья отвлекали его от творчества.
Галина Ерофеева вспоминает: он все время мечтал, что вот сейчас останется один и будет писать. Из его записных книжек видно, что это постоянное желание – быть в одиночестве. Где бы он ни был, всегда бывал окружен людьми. Для него характерно такое признание: «Мое нормальное положение – закрытое, как у шлагбаума».
Со слов второй жены: «Он был очень хрупким, незащищенным, буквально как цветочек». И далее о нем: «Известно, как обычно мужики носятся со своим здоровьем, – у него этого никогда не было. Он был невероятно застенчив даже перед собой. Он как посмотрит на лица наших писателей – мурло! Ну кто, когда из русских писателей мог позволить себе быть таким гладким? А он никогда не жаловался, даже с этой проклятой болезнью…»
Речь у Венедикта Ерофеева была размеренной, голоса он никогда не повышал. «Горше всего вспоминать о нежности Бена. Она осталась невостребованной», – отмечает Лидия Любчикова.
Еще одна грань характера и личности Венедикта Ерофеева: очень сильный религиозный потенциал, – вспоминает Владимир Муравьев. «У Венички было ощущение, что благополучная, обыденная жизнь – это
подмена настоящей жизни, он разрушил ее, и его раз- рушительство отчасти действительно имело религиозный оттенок. Как, кстати, и у декадентов, которые были ему близки…»
Не отсюда ли нелюбовь к душевному покою? Самоистязание, самосожжение. «Без страдания обходиться не мог» (Наталья Шмелькова).
И последний штрих: «В материальном отношении он был абсолютно бессребреник» (Александр Леонто- вич).