Страстный отбор, или невеста на заказ

Глава 4

Спустя четыре дня я стала волноваться. Подруга могла продлить визит, могла сломаться карета или возникнуть трудности из-за карантина. Не страшно, но неизвестность изводила, ведь так хотелось со всем разобраться. Я даже задумалась, к кому обратиться здесь, но здравый смысл подсказывал, что стоило молчать и ждать.

Утешали мысли об Аделфе. По ночам я закрывала глаза и водила пальцами по груди или внутренней стороне бедер, представляла его дыхание на коже. Страсть затмила желание говорить с ним или просто находиться рядом, как раньше. Наверное, это хорошо — не время сейчас для любви.

Очередным вечером я стояла на террасе и рассматривала небо. Огненно-оранжевый полукруг солнца окрасил его в золотой цвет, город вдалеке напоминал неровную черную полосу. На эту застывшую яркую картину можно было смотреть вечность, но из комнаты раздался голос Шарвай:

— Верония! Верония, скорее!

Я повернулась, и она налетела на меня. Лохматая, с горящими глазами — послание от подруги, это должно быть оно.

— Вот, смотри, — бормотала Шарвай, путаясь в карманах, — это было в тканях, которые тебе прислали.

Она сунула мне сложенный листок бумаги. Захотелось бросить его и отойти — почему подруга так поступила? Знала ведь, что о ее приезде сообщит кто-нибудь из гостей замка, наша дружба не была секретом. Мне не понравилась эта таинственность, очень.

— Ну, что там? — Шарвай переминалась с ноги на ногу.

Чуя беду, я развернула лист и прочла: «Сегодня в полночь, за старым складом».

— Верония, что там? — ныла Шарвай.

— Подожди.

Я отошла от нее, пытаясь собраться с мыслями. Письмо не от подруги, это нежное создание не решится на такое. Старый склад — одна из самых древних построек замка, там ничего не хранилось, ведь каменные стены едва держались. Туда никто не ходил, а об этом знали только частые гости. В голове возникло множество имен, но никто не подходил на роль автора письма. Зачем им встречаться с невестой мрачного хозяина этой обители теней? Разве что Аделф, но он не сумасшедший, чтобы пробираться сюда ночью.

— Верония? — напомнила о себе Шарвай.

Она с тревогой смотрела на меня.

— Среди ткани, ты уверена? Ее прислала Версена Мулди?

— Да.

Торговка тканью поставляла товар всем обеспеченным семьям в городе, кто угодно мог подкупить ее. Или служанку, что заворачивала товар, или возницу, или слуг замка, которые забирали посылку.

Из комнаты раздался звонкий бой часов, и я подскочила от неожиданности. Шесть вечера, время ужинать. Почему-то вспомнился лукавый взгляд опекуна — что, если это он решил подшутить? После случая с Исари будет не удивительно.

Я не знала, что думать и стоит ли идти. И страшно, и любопытно, и могло оказаться полезно. Слава свету, за едой можно будет успокоиться и подумать не спеша. Велев Шарвай сжечь записку, я вышла в коридор и направилась к лестнице. Старалась быстрее переставлять ноги, только бы скрыться из-под вездесущих взглядов картин. И дверь комнаты опекуна была приоткрыта, поджидала меня, словно пасть чудовища.

Посланники тьмы глумились, не иначе. Мне так нравились мысли о свободе, что она казалась реальной, и стало труднее выносить замок.

Когда я проходила мимо открытой двери, из-за нее раздалось:

— Верония, зайди.

Мягкий, неторопливый голос, ожидание исполнения — опекун. Я замерла, надеясь, что померещилось, но он снова позвал меня. Почему сейчас, после письма и объятий Аделфа? Захотелось кинуться прочь, но опекун только порадуется поводу провести воспитательную беседу.

Я выдохнула, вытянула спину и осторожно зашла в комнату. Узнаю, что ему нужно, и уйду, не стану терпеть глупые прихоти. Внутри было темно, только полоска света пробивалась сквозь зашторенное окно. Виднелись силуэты шкафов, кровати с балдахином и кожаных кресел, в одном из них сидел опекун, закинув ногу на ногу. Черный шелковый фрак поблескивал и не давал ему слиться с мраком. На стоячем воротнике виднелся золотистый узор, ярко выделялся белый шейный платок.

— Проходи, посиди со мной, — промурлыкал опекун.

Он слабо улыбнулся, но добреньким не казался. Паутинка вен у глаза выглядела, как часть темноты, которая затягивала его в себя.

Я ответила, что голодна и хотела бы спуститься в столовую. Не собиралась больше ничего говорить и искать выход — пусть опекун сам играет, если хочет. Он улыбнулся подозрительно довольно и взял бокал со столика.

— Можно велеть принести ужин сюда.

— Нет, в столовой будет удобнее. — Я старалась говорить ровно, но фраза прозвучала хлестко. Меня нервировала темнота и уединение с этим человеком. Мы мало виделись за последние дни, но случай в столовой не выходил из головы.

— Верония, — примиряюще протянул он и отпил из бокала, разглядывая меня поверх него, — я только хотел повидаться с тобой в тишине и покое. Спросить, как прошел визит к повитухе. Уважь меня, мы так мало говорим с тобой.

Я едва не прыснула. Мало говорим, потому что он не мог удержаться от похабных шуточек. Наверняка нарочно повсюду оставлял журналы с грязными картинками, чтобы… не знаю, смутить или пробудить интерес. Думаю, ему все бы понравилось.

Спиной я чувствовала пустоту и мрак коридора, в котором можно будет скрыться, поэтому не боялась. Тянуло просто развернуться и уйти, но я опустила глаза и сплела пальцы на животе. Пусть считает скромной дурочкой, с которой уже достаточно.

— Брось, — хохотнул опекун и опустил бокал на столик.

Я и моргнуть не успела, как он встал и оказался рядом. За спиной щелкнул дверной замок, как на террасе с Аделфом, и здесь тоже было мрачно. Все это, как молния, предвещало гром из страсти… где я ошиблась? Упрямство только распаляло опекуна — Исари поплатилась за то, что пыталась вытащить руку из-под стола. Мое мнимое смущение его не трогало… уловил обман?

Такого раньше не происходило, и я растерялась, отчаянно пытаясь соображать. В это время опекун встал за спиной и обвил меня руками.

— Что такое? Мы ведь почти семья, ведь правда?

Теплое дыхание у уха, ладони на плечах — все как на террасе, но сейчас стало гадко. Он же видел, что мне не хотелось, что меня смущали полунамеки и прочее. Видел, и все равно делал это!

— Верония, — пропел опекун, зарываясь носом в мои волосы.

Он уверенно провел ладонями по предплечьям и добрался до талии. Перстни ядовито сияли, дыхание сзади напоминало призрачный шепот.

Я оставила роль скромницы и вырвалась из его объятий. В первый миг хотела дать пощечину, топнуть ногой и крикнуть, чтобы он не смел прикасаться без позволения! Но теперь исчезла спасительная пустота коридора, а опекун загораживал дверь. Уверенности поубавилось, но не злости.

— Почти семья, — напомнила я.

Он приподнял бровь и скрестил руки на груди, отчего стал пугать еще и внешне.

— Значит так? — Опекун прищурился и понизил голос. — Это твоя благодарность за кров и защиту? Таково твое слово?

Он почти шипел и надвигался на меня. Из образа исчезли мягкость и игривость, остался только жесткий, требовательный человек. Но слабая усмешка показывала, что это было притворство, еще одна глупая забава, наблюдение! Вероятно, я не зря прикидывалась покорной — своеволие только распаляло. Было поздно что-то менять.

Опекун приближался, ткань и украшения холодно мерцали, под глазами легли тени. Я не находила слов, только пятилась и искала что-то для защиты. Вазы, кувшины и мелкие предметы были так далеко, вокруг стояла только мебель. Я редко здесь бывала и не помнила, где что стояло, натыкалась на кресла — комната словно ожила и пыталась поймать меня.

Опекун впервые казался опасным, раньше он только смущал, а теперь надвигался и напоминал один из безликих портретов. Только свет мог спасти, но оставался далеко.

Словно черная, блестящая дымка, опекун ловко подскочил ко мне. Я вскрикнула и бросилась к окну, плевать на его намерения, потом разберусь. Ноги путались в юбке, предметы выскакивали из темноты, сзади раздавался топот… пара мгновений полного ужаса и растерянности. Я не думая неслась к полоске света, когда меня обвили сильные руки.

— Вот она, настоящая Верония. — Опекун горячо дышал в ухо, дергал, тащил куда-то.

— Не смей!

Я упиралась ногами в ковер и вырывалась, но теряла равновесие и едва не падала. Руки оказались прижатыми к телу — ничего не помогало, он делал, что хотел!

— Бойкая, своенравная — я так соскучился по ней. — Опекун радовался, посмеивался и снова играл. Ненавижу!

Пару раз я пнула его, но это не помогло. Спасительный свет пропал, остался только мрак и силуэты мебели, которые притаились, как сторожевые псы. А еще большое, твердое тело опекуна. Он прижимал меня к себе, его волосы скользили по шее, тепло рук просочилось сквозь платье.

Толчок, рывок, давление — меня нагнули, и в живот уперлось что-то плоское и мягкое. Низкая спинка кресла, да.

— Наконец-то ты проснулась, наконец-то показалась. — Опекун с трудом дышал, но не от усталости: я чувствовала давление твердых бедер и руки на ягодицах. Чувствовала, и не верила. Он же безобиден, не добрый, не приятный, но это…

— Пусти! Помогите! — Никто не посмеет остановить его, но я все равно кричала, билась, дергалась. Нужно что-то делать, что угодно, только пусть отпустит!

— Глупая девочка, — усмехнулся опекун. Он схватил меня за предплечья и так сжал, что крик застрял в горле. — Хотела сбежать от меня. Думала, никто не найдет книжонку под твоим матрасом?

Он наклонился и придавил меня к спинке кресла. Тяжесть мужского тела, прикосновение губ к уху, томный выдох — не хочу! Не хочу чувствовать все это с ним!

— Ты моя, запомни это, — хищно шепнул опекун, — и мне надоело играть, пора попробовать тебя.

Он отпустил одну руку и принялся задирать юбку. Нагло и быстро до того, что не получалось верить. Это напоминало кошмарный сон, такое происходило с другими, не со мной! Очнуться помогла большая, горячая ладонь, которая с силой стиснула ягодицу.

— Моя.

— Не твоя! — крикнула я и взмахнула рукой.

Локоть наткнулся на что-то твердое, и раздался сдавленный крик. Попала! Каким-то чудом удалось выскользнуть из-под опекуна. Он был так близко, хрипел, бранился, тянулся ко мне. Кресла, кресла, портреты — где окно?!

Полоска света появилась неожиданно, и я рванула к ней. Опекун схватился за платье, раздался треск, меня дернуло назад… нет, отпустил. Мыслей не было, страха тоже, только неистовое желание спастись. Я неслась к окну, снова за спиной раздавался топот. Времени мало, скорее!

Что-то хлестнуло по коленям, и раздался грохот. Боль не страшила, но я потеряла равновесие, комната кружилась, был только свет, только окно и шум сзади. Удар об пол отрезвил. Я протянула руку и схватилась за штору.

— Верония… — Тихий голос, похожий на мольбу.

Чтоб его Посланцы тьмы забрали. Движение, и штора поехала в сторону, кольца загрохотали об карниз — словно темнота кричала, растворяясь в золотых лучах света. Он ударил по глазам, и сзади раздался крик.

Опекун стоял рядом и закрывал глаза локтем, второй рукой водил в воздухе. Искал меня и скалился, рычал от злости, топтался на месте. Он ослеп, но не оглох — услышит, если отползти, нужно что-то придумать.

Я шарила глазами вокруг. Мягкий ковер, штора колыхалась, лакированные туфли, так близко.

— Верония-я-я! — взревел опекун.

Что делать, что, что, что?! Взгляд упал на небольшой столик с одной ножкой. Он валялся неподалеку, видимо, об него и ударилась в темноте. Я поползла к нему, платье предательски зашелестело, и опекун повернулся ко мне.

То ли столик оказался легким, то ли помог испуг, но я сумела поднять его и замахнуться. Удар напоминал молнию, которая прошла через все тело. Стоило попасть по чему-то твердому, как появился страх ранить или убить, но было поздно.

Глухой звук падения, собственное дыхание, столик отлетел и грохнулся в стороне. Все. Тишина давила на уши, и ничего не удавалось понять. Я готовилась продолжить борьбу и таращилась на черный, поблескивающий силуэт, пока не поняла, что это был опекун. Он лежал на спине и мирно дышал, будто только что не хватал меня и не прижимал к креслу.

Было страшно двинуться и привлечь его внимание, вдруг притворялся? Из глубины комнаты доносилось тиканье часов, время шло, но ничего не происходило. Нельзя так дальше, нельзя сидеть, нельзя оставаться в этом забытом светом доме.

Меня трясло, с трудом удалось встать и броситься к двери. Я опять споткнулась о тот же столик — после пережитого все плыло перед глазами. Уже у двери появилась мысль, что опекун очнется и велит догнать меня… очнется ли? Посланники света, что я натворила?

Кровь до сих пор бурлила, сознание просыпалось и становилось ясно, как все ужасно. В голове возник несвязный план, и я кинулась в свою комнату. Стоило распахнуть двустворчатые двери, как показалось лицо Шарвай.

— Беги… беги, — дышать было нечем, и голос прерывался, — беги, пошли кого-нибудь за доктором Берклом, быстро!

Шарвай смотрела на меня и хлопала глазами. Я подлетела к ней и потрясла за плечи.

— Давай беги, скорее!

— Что случилось? — испугалась она.

— Беги, пусть доктор Беркл едет быстрее!

— Аделф?.. Хорошо, только отпусти меня.

Я только что сообразила, что не давала ей уйти. Шарвай так растерялась, что умчалась без вопросов, а мне пришлось вернуться в комнату опекуна. Не казалось, что ему было плохо — выглядел спящим и невинным. Я же не хотела, он напугал меня, хотел изнасиловать, потом рычал, хватал… Это случайность, я не хотела.

Муки совести не отпускали, пришлось заставлять себя стаскивать с опекуна шейный платок. Пальцы тряслись, с трудом удалось скрутить большой узел посередине и вставить ему в рот, а концы завязать на затылке. Вряд ли надежный кляп, но лучше сейчас не выйдет. Руки я связала другим шейным платком, который взяла из шкафа.

После происходило… ничего. Не возникло мысли хотя бы сесть, имело значение только дыхание опекуна. Плавный вдох, выдох, мгновение задержки, за которое холодело в груди, и снова вдох. Жив, хвала свету. А если он не проснется, и я стану убийцей? Или я дура, которая ждет, когда проснется ее палач?

Время не ощущалась, была только бездна вопросов и сомнений. Сердце едва не разорвалось, когда в дверь постучали, и из коридора донесся голос Аделфа — наконец-то, он поможет! Я кинулась открывать и втащила его в комнату, захлопнув дверь перед лицом Шарвай.

— Помоги, он не приходит в себя. Я ударила его, кажется, по голове… Не стой, сделай что-нибудь!

Бедняга удивленно моргал, пока не увидел лежащего опекуна. И снова пропало время, снова меня душили страхи, пока Аделф склонялся над ним и открывал веки, поворачивал голову, считал пульс. Как же невыносимо долго, и двигался он торопливо, будто все плохо, будто сейчас скажет что-то кошмарное.

— Не серьезно, — задумчиво протянул Аделф, — в худшем случае помучается от слабости и головной боли, но вряд ли что-то еще. Дам ему лекарство, он проспит до утра.

Я слушала и чувствовала, как уходило напряжение. Обошлось, слава свету, теперь даже воздух легче проходил в легкие. Паника отступила, тело показалось мягким, и я рухнула в кресло.

— Верония, — осторожно произнес Аделф, — что случилось?

Он опустился передо мной на корточки и внимательно смотрел в глаза. Знакомый участливый взгляд окончательно сломал волю, и глаза наполнились слезами. Хотелось тепла и утешения, чего-то искреннего, наконец.

— Аделф. — Я всхлипнула и кинулась ему на шею, спрятала лицо в бархатном фраке и говорила без остановки. Было страшно, что сейчас он уйдет и оставит меня одну. Но Аделф не пытался отстраниться и крепко обнимал, мягко покачиваясь из стороны в сторону.

— Ты не виновата, — шепнул он и поцеловал меня в висок.

Я не хотела плакать, но было слишком много эмоций, чтобы держать их внутри. Вместе со страхом ушли силы, и какое-то время мы не двигались, витая в своих мыслях.

Аделф поднялся, достал из своего саквояжа какой-то порошок и растворил его в бокале с вином. Я выпила, и от нестерпимо горького вкуса в голове чуть прояснилось.

Вдвоем мы переложили опекуна на кровать и сели на краю, вновь замолкая. Солнце уже село, и комната вновь погрузилась во мрак.

— Развязать его? — спросила я.

Голос затравленно прозвучал в тишине, и она стала почти осязаемой.

— Не нужно. — Аделф упирался локтями в колени и смотрел в одну точку. Его глаза ярко блестели, выдавая тайный план. — Если велеть слугам не будить его утром, он проспит в лучшем случае до полудня. Освобождение займет у него еще немного времени, этого хватит, чтобы мы оказались далеко.

— Далеко?

Думалось еще с трудом, я все воспринимала с опозданием.

— Ты не останешься здесь, мы уедем, — серьезно сказал Аделф и посмотрел на меня.

Взгляд впервые выглядел твердым, а тон не терпел возражений. Я усмехнулась; как у него все просто — опекун владел мной, и никто больше.

— Уедем в другой город, где у него нет власти. — Аделф помолчал и кивнул своим мыслям. — Из-за карантина ночью не выпускают даже врачей, но с первыми лучами солнца мы сможем уехать.

— Твое участие не скрыть, — я указала на опекуна, — он может обвинить меня в нападении, и тебе лучше держаться подальше от меня, чтобы не попасть под горячую руку.

Слова о побеге грели душу, но казались иллюзией, в отличие от угрозы обвинений. Опекун может не захотеть вмешивать посторонних, в конце концов, сам виноват. А вдруг? Ему же нравилось играть людьми и наблюдать за реакцией.

В груди снова похолодело. Все шло так хорошо, я была почти на свободе, а тут… Не стоило заходить в комнату, или ушла бы сразу, знала ведь, что не переиграю опекуна. Хотя тогда бы он продолжил в другой раз… проклятье какое-то.

— Пусть так. Верония, я не оставлю тебя здесь. И не отправлю в путешествие одну, — сказал Аделф.

Он неотрывно смотрел на меня из-под прядей волос. Милый, улыбчивый доктор исчез, вместо него появился мужчина, который не бросит и поможет.

— Я ведь вижу, как ты изменилась за время в его замке. — Аделф взял меня за руку и с жаром заговорил: — Закон суров к женщинам, но мы найдем способ избавиться от твоего опекуна. Разумеется, ни один судья не захочет признать виновным влиятельного человека и мецената, но мы что-нибудь придумаем.

Да, не захочет, и дело не в страхе, а в нарушении естественного строя — мужчины главные в доме. Будет трудно, с состоянием родителей тоже, но, Посланцы света, как прекрасно, что помогал близкий человек. Я не перестала сомневаться в чувствах Аделфа, только зачем ему теперь притворяться?

Я на все согласилась, и мир закрутился: Аделф велел собирать вещи, а сам отправился врать слугам, что хозяин простужен. Шарвай караулила меня в коридоре и принялась скакать вокруг, задавая вопросы. Влетев в свою комнату, я велела:

— Найди саквояж, быстрее!

— Что случилось? — пискнула Шарвай.

Она видела волнение и быстро нашла кожаный саквояж, быстро металась по комнате и подавала вещи. Не стоило набирать много, я взяла только документы, шкатулку с драгоценностями и деньги.

— Ты убегаешь с Аделфом? Вы решили тайно пожениться? — воскликнула Шарвай, протягивая ночную сорочку из шелка.

Посланники света, что за наивное дитя? Нельзя так скоро, хотя свадьба помогла бы получить наследство и избавиться от опекуна. Аделф тоже это понимал… нет, мрачные мысли после, а сейчас прочь отсюда.

— Посмотрим, — бросила я, складывая дорожное платье. Возьму немного одежды, но не больше одного саквояжа. — Иди сюда, послушай…

Вещи, отъезд, ступор еще не до конца отпустил. Я смогла только сжать ручки Шарвай сквозь очередную роскошную сорочку, которую она принесла. Ее сверкающие, наивные глаза показывали, как все это гадко.

— Если спросят, расскажешь все, как было, поняла? Никто не должен подумать, что ты причастна.

Шарвай только улыбалась и кивала:

— Возьми новые кружевные панталоны, они такие красивые, ему понравится.

Было страшно оставлять ее одну, но увозить было некуда. Я чувствовала, что должна как-то попрощаться, пустить слезинку, посидеть и оглядеть комнату, которая видела мои сомнения. Возможно, и стоило, но казалось, что все нужно делать быстро. Накинув черный плащ, я торопливо огляделась и поцеловала Шарвай, а потом выскочила в коридор.

Дверь комнаты опекуна впервые была закрыта. Потолок светился будто тусклее, а лица с портретов смотрели злее. Все было не так и неправильно, предчувствие беды не оставляло, пока я не спустилась в холл. Аделф переминался с ноги на ногу возле лестницы и без конца поправлял коричневый сюртук и шейный платок.