Стратегия

1.ФОРМЫ ВЕДЕНИЯ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

Если видеть в войне лишь хаотическое нагромождение событий, то следует вообще отрицать стратегическое искусство. Стратегическая мысль начинается тогда, когда в ходе военных действии начинает усматриваться известный путь, который надо пройти для достижения целей войны. Около этого пути и созидалось учение о стратегии на протяжении всех ста лет; начало их ознаменовалось трудом Ллойда, а конец — трудом Г.А. Леера. Однако, этот путь толковался как геометрическая линия, представляющая абстракцию важнейших грунтовых дорог, по которым движется армия. Леер видел в этой операционной линии основную идею операции по цели и направлению; пройденный ее участок представлял территориальные пути, связывавшие вооруженную силу с ее базой (коммуникационную линию), непройденный ее участок представлял идею, замысел операции. Отдельные точки операционной линии характеризовали этапы (промежуточные цели) на пути к достижению конечной цели. Операционная линия у Леера охватывала все значение военных действий, голову и хвост явления, так как операция почти сливалась в его представлении с войной.

Мы не можем согласиться с этим учением даже по отношению к оперативному искусству, которое преимущественно имел в виду Леер. Промежуточные военные цели у Леера выражались геометрической точкой, что и позволяло слить их в одну операционную линию — линию целей, так как все они, с точки зрения Леера, были одинаковы — сокрушать противника в данном пункте. Никакая дозировка усилий не уясняется этим геометрическим методом. Он совершенно не выражает целей, преследуемых обороной; а между тем нельзя же утверждать, что оборона не преследует никаких целей. Да и наступление современных фронтов, растягивающихся вширь на тысячу километров, бои в крупных операциях, разбрасывающиеся на огромную площадь, очень плохо выражаются геометрической линией, не имеющей никакого измерения в ширину, или точкой, не имеющей вовсе измерений. Ясности не получается.

К стратегии этот метод нам представляется вовсе не приложимым, так как здесь отдельные операции перестают сливаться в одну главную операцию, и отделяются друг от друга новыми оперативными развертываниями. Цели отдельных операций оказываются разбросанными и являются логическими, но отнюдь не геометрическими этапами на пути к достижению конечной военной цели. Мы поэтому будем говорить о стратегической линии поведения, о той логике, которая связывает цели отдельных операций в один путь к конечному успеху, и которая, в геометрическом начертании, представляла бы слишком большие изломы и разрывы, чтобы получить право именоваться линией. С геометрической точки зрения, военные действия утратили ныне последовательность; оставаясь на точке зрения Леера, мы должны были бы признать мировую войну хаосом. Однако, логическую последовательность развитие военных действий сохранило и наша задача заключается в том, чтобы подметить и запротоколить ее. Все существо стратегического искусства руководства военными действиями мы сводим к уяснению логики группировки операций, построенной для достижения целей войны.

Военные действия могут принимать различные формы — сокрушение и измор, оборону и наступление, маневренность и позиционность. Каждая из этих форм существенно влияет на стратегическую линию поведения. Поэтому мы начинаем наше изложение с изучения этих форм. Далее мы ознакомимся с капитальным влиянием, которое оказывают на стратегический образ действий сообщения. Затем мы бегло посмотрим, что представляют современные операции с ограниченной целью, в группировке коих заключается стратегическая деятельность. И, наконец, мы приступим к рассмотрению вопросов, входящих в понятие самой стратегической линии поведения.

Говоря о политической цели войны, мы пришли к заключению, что на политическое руководство ложится обязанность ориентировать, после внимательного обсуждения со стратегом, действие вооруженного фронта на сокрушение или на измор. Противоречие между этими формами гораздо глубже, важнее и чревато более существенными последствиями, чем противоречие между обороной и наступлением.

Задача стратегии существеннейшим образом упрощается, если мы или неприятель стремится покончить войну сокрушительным ударом по примеру Наполеона и Мольтке. Труды по стратегии, имевшие в виду исключительно стратегию сокрушения, в сущности обращались в трактаты по оперативному искусству, и Г.А. Леер с полным правом поместил на обложке своих трудов, под заглавием «стратегия», второй заголовок — «тактика театра военных действий». Естественно пристрастие стратегов старой школы к анализу Наполеоновских походов: в последних целая кампания часто сводилась к одной лишь операции на главном театре; стратегические вопросы не представляли затруднения и заключались лишь в определении главного театра; группировка сил между главным и второстепенными театрами производилась по принципу решительного предпочтения интересов главного театра[136], постановка цели для единственной операции на главном театре не могла вызывать сомнений, так как она при стратегии сокрушения сводилась к уничтожению развернутых на нем неприятелем живых сил. Изучение Наполеоновских походов в большинстве случаев сводилось, таким образом, к изучению оперативного, а не стратегического искусства. Естественно, что Жомини считал вопросы стратегии более простыми, чем вопросы тактики. Из сказанного отнюдь не следует, что мы не признаем за Наполеоном стратегического величия; но оно при тогдашних приемах ведения войны поглощалось политикой: войны 1805, 1806, 1807, 1809 годов мы можем рассматривать в одной общей перспективе, как отдельные гигантские операции против выдвигаемых Англией на континенте врагов, и нас тогда поразит верная постановка цели каждой войны, верный момент для начала военных действии и чрезвычайно искусное завершение, в нужный момент, каждой кампании. Несомненно, и в эпоху Наполеона сокрушительная операция не всегда приводила сразу к развязке, например, в войну 1796—97 г.г., 1812 г., 1813; и Наполеону в таких случаях приходились решать стратегические проблемы. Однако, военные историки Наполеона остаются и посейчас еще историками отдельных его операций, и лишь политическая история несколько открывает нам перспективу для охвата его стратегического искусства.

Три основных элемента операции — сила, время и пространство — при стратегии сокрушения всегда комбинируются так, что выигрыш времени и пространства является средством, а поражение массы неприятельской армии — целью. Все подчиняются интересам генеральной операции, а в последней все зависит от решительного пункта. Этот решительный пункт является для стратегии сокрушения как бы магнитной стрелкой компаса, определяющей все маневрирование. Есть только одна чистая линия сокрушения; существует лишь одно правильное решение; полководец в сущности лишен свободы выбора, так как его долг — понять решение, диктуемое ему обстановкой. Идея сокрушения заставляет признать ничтожными все второстепенные интересы и направления, все географические объекты. Паузы в развитии военных действий противоречат идее сокрушения. Если мы видим таковую паузу, протяжением в шесть недель, между сражениями под Асперном и Ваграмом, то она явилась уже результатом легкомыслия, допущенного Наполеоном при подготовке первой переправы через Дунай, и последовавшей неудачи. Стратегию сокрушения характеризует единство цели, времени, места и действия. Образцы ее являются действительно классическими по своей стильности, простоте и стройности. Теоретики сокрушения посмеивались над тонким фехтованием стратегии XVII века. Действительно, по сравнению с игрой стратегических уколов и защит Тюренна, удары Наполеона и Мольтке напоминают оглобли, которые одним ударом размозжают черепа.

Стратегия сокрушения требует еще одной предпосылки: чрезвычайной, экстраординарной победы. Целью сокрушительного наступления географический пункт может явиться лишь тогда, когда живая сила неприятеля станет призрачной. До тех же пор оно должно метить на полную дезорганизацию неприятельской живой силы, на совершенное ее уничтожение, расщепление всякой связи между уцелевшими осколками, на захват важнейших сообщений — важнейших для вооруженной силы, а не для государства в целом.

Поход сокрушительного стиля ставит наступающие армии в столь невыгодные материальные условия, так ослабляет их в пользу охраны флангов и тыла, требует таких усилий для снабжения этих армий, что от конечной неудачи становится возможным предохранить себя только путем одержания из ряда выдающихся оперативных побед. Для успеха сокрушения нужны сотни тысяч пленных, поголовное уничтожение целых армий, захват тысяч пушек, складов, обозов. Только такие успехи могут предотвратить полное неравенство при конечном расчете. Таких побед не было ни в Галиции, ни в «пограничном сражении», ни при наступлении Красных армий в 1920 году. Всюду мы имели дело с ординарными победами, с оттеснением неприятеля назад с несколько большими потерями, чем у наступающего. Этого совершенно недостаточно.

Необходимость экстраординарной победы при сокрушения предъявляет особые требования при выборе формы операции. Главная масса неприятеля должна быть окружена или приперта к морю, к нейтральной границе. Постановка такой цели связана, конечно, с риском. Если имеющиеся средства совершенно не соответствуют такой постановке, то надо вообще отказаться от сокрушения. Если бы Мольтке не удалось уничтожить с корнем на пути к Парижу в 1870 г. армий Базена и Мак-Магона, то положение германцев под Парижем было бы отчаянным. Нельзя согласиться с первым решением Мольтке 25 августа 1870 г., при приступе к Седанской операции (сосредоточение у Дамвилье), преследовавшим скромную цель фронтально загородить Мак-Магону путь к Мецу. Стратегия сокрушения должна ловить всякую возможность полного уничтожения противника, и Мольтке следовало бы сразу главные усилия направить на то, чтобы отрезать пути отхода Мак-Магона на запад.

Еще в большей мере вызывает сомнения оперативное руководство генерала Алексеева в Галицийской операции 1914 года; стратегия выдвинула для последней величественную цель — окружение всех австрийских армий, посредством двойного охвата обоими нашими крыльями; а генерал Алексеев направил все свои заботы на уменьшение риска и стремился сомкнуться к центру, задерживая крылья уступом позади. Такими приемами можно было добиться лишь ординарных успехов, вытолкнуть австрийцев из Восточной Галиции, но при их применении исключалась мечта о походе на Берлин или Вену.

Совершенно прав был Шлиффен, сочетавший оперативную идею Канн — полного уничтожения неприятеля при боевом столкновении — со стратегией сокрушения. Его идеи сокрушения характеризуются стремлением к максимальному сосредоточению сил на заходящем правом фланге германского вторжения во Францию. В 1912 г., в ответ на домогательства австрийцев об усилении германских войск, оставляемых против России, Шлиффен разработал проект — не оставить против России ни одной полевой или резервной дивизии, а только ландвер. Все полевые части — на запад, чтобы обеспечить достаточный перевес на решительном пункте. Судьба Австро-Венгрии должна была, в его представлении, разрешиться не на Буге, а на Сене.

Однако, в дальнейшем ни Шлиффен, ни Мольтке младший не выдержали своей логики. Они были заинтересованы в том, чтобы австрийские армии перешли против русских в наступление и отвлекли последних от вторжения в Германию. Поэтому они твердили австрийскому генеральному штабу, что не стоит тратить усилий на сербском фронте, а надо бросить все силы против России, так как вместе с судьбой русских армий будет решена и судьба сербской. Этим предложением германский генеральный штаб предлагал Австрии применить по отношению к России и Сербии тот же план борьбы на два фронта, который он устанавливал для Германии по отношению к Франции и России. Но немыслимо проводить два сокрушительных плана одновременно. Наступление 49 австро-венгерских дивизий должно было создать на Буге второй решительный пункт, близкий по своему значению к решительному пункту 80 германских дивизий на Марне. Требования австрийцев о помощи со стороны Восточной Пруссии получали определенный вес. И Мольтке младший должен был считаться с увеличившимся удельным весом Восточного фронта; он выделил на него 14 полевых и резервных дивизий, потом попытался похитить из числа их, обсчитав австрийцев, 5 дивизий, но сражение под Гумбиненом заставило их вернуть на Восточный фронт. План Шлиффена являлся сокрушительным только в масштабе одиночного ведения Германией войны на два фронта и вовсе не согласовался с участием в войне Австро-Венгрии. Логика сокрушения требовала воздержания австрийцев от наступления на русском фронте до разгрома Франции и, может быть, даже занятия частью австро-венгерских корпусов Лотарингского фронта, чтобы усилить правое крыло германского вторжения.

Сокрушительное наступление, при усложнившихся условиях представляет ряд последовательных операции, находящихся, однако, в такой тесной внутренней связи, что они сливаются в одну гигантскую операцию. Исходное положение для следующей операции вытекает непосредственно из достигнутой цели операции законченной.

Мы относим в настоящее время к стратегии сокрушения последовательный ряд операций, которые имеют постоянное направление, ряд целей которых представляет одну прямую логическую линию. Так, Мольтке вел в 1870 году первую операцию для уничтожения армии Базена и окружил ее в Меце; немедленно он двинулся к конечной цели — Парижу; по пути выяснился безумный маневр армии Мак-Магона между тройными силами немцев и бельгийской границей; вторая операция Мольтке ликвидировала эту армию под Седаном; третья операция привела Мольтке к голодной блокаде Парижа. Прав был Бисмарк, требовавший обстрела и атаки Парижа, — штурм его действительно отвечал бы тому сокрушительному характеру, который политическая обстановка указывала для войны.

После победы в Галиции над австрийцами в 1914 г. стиль стратегии сокрушения требовал бы от русских непосредственного наступления в Моравию и Силезию. Однако, у нас не было для этого достаточного перевеса сил, и, вследствие угрозы обхода 9-й германской армией нашего правого фланга, пришлось отказаться от преследования австрийцев и приступить к новому развертыванию на Висле, от устья Сана до Варшавы, для чего, в свою очередь, пришлось отвести назад 9-ю, 4-ю и 5-ю армии. Новое же развертывание представляет резкое отступление от основ сокрушения. Это — начало фехтования; а сокрушение именно стремится избежать фехтования и имеет для этого одно средство — постоянное и энергичное развитие своего удара в самый жизненный центр неприятеля; чем сосредоточеннее и массивнее при этом наш кулак, тем скорее неприятель вынужден будет ориентировать свои действия по нашим, т.е., говоря старым языком, «мы будем предписывать неприятелю оперативные законы».

Стилем сокрушения была проникнута большая часть наступления Красной армии от берегов Двины к Висле в 1920 году. Сосредоточение кулака на правом крыле и прямое движение его на сотни километров действительно связало все оперативные контрмероприятия поляков, рушило все их попытки задержаться на выгодных рубежах от Березины до Буга включительно; фехтование, измор эпохи мировой войны испарились. Наполеоновская оглобля, одним ударом решавшая войну, как бы воскресла, окрасившись в красный цвет. Однако, на пути Красной армии к Висле, как и на пути германских армий к Марке, не удалось одержать экстраординарных побед; на конечную часть наступления стали оказывать влияние географические соображения: в Данцигском коридоре Красные армии стремились отрезать не столько сообщения польских армий, сколько важнейшую артерию всего польского государства. Красные армии, как бы игнорируя материальные силы поляков на вооруженном фронте, вступили в бой с Версальским договором. Это уже мистика, в особенности в условиях сокрушения.

Сокрушение складывается не только из быстроты и прямолинейности, но и из массивности; Красные же армии при подходе к Висле настолько ослабли численно и настолько оторвались от своих источников снабжения, что являлись скорее призраками, чем действительностью. В 1829 году Дибич, в приблизительно таких же условиях появившись вблизи Константинополя, сумел вовремя заключить мир. Наполеон в 1797 г., в несколько лучшем положении вблизи от Вены, также сумел, подарив разбитой Австрии Венецию, заключить столь желанный революционной Францией мир. Мы же переоценили свои достижения и продолжали наступление; за рубежом Белосток—Брест кульминационная точка наших возможных успехов оказалась далеко позади, и каждый шаг вперед ухудшал наше положение.

Значение, которое в стратегии сокрушение отводится генеральной операции на уничтожение неприятеля, серьезно сужает перспективу стратегического мышления. На другой день после завершения операции мы будем стоять лицом к лицу к совершенно новой обстановке; экстраординарные события операции в корне изменят положение, создадут переоценку всех ценностей. При стратегии сокрушения, придающей такое единственное и исключительное значение результату боевого столкновения с противником, обстановка получает характер калейдоскопического зрелища: одни щелчок решительной операции — и создается совершенно новая, нежданная картина, загадывать о которой нет возможности. Этот завтрашний день операции является в стратегии сокрушения окутанным густыми сумерками. Только располагая таким огромным превосходством сил, как Наполеон в 1806 году или Мольтке в 1870 г., стратег сокрушения может, ориентируясь по своей магнитной стрелке «решительного пункта», не упускать из виду и конечной цели. Вообще же «решительный пункт» операции господствует в стратегии сокрушения почти безраздельно, и всякое нарушение его велений может рассматриваться, как опасный уклон, «предвзятость».

Веские обстоятельства, затрудняющие сокрушение, выдвинуты современностью. Первое из них, это — недальнобойность современных операций, вынужденное возвращение к пятипереходной системе, о котором мы будем говорить в следующей главе. Приходится дробить операцию на части, приостанавливая временно продвижение фронта для починки железных дорог в тылу. Вызываемые этим паузы весьма содействуют обращению борьбы в позиционную. Второе обстоятельство заключается в том, что начало войны не является в наше время кульминационным пунктом стратегического напряжения. Военная и экономическая мобилизация выставят второй и третий эшелон мобилизованной и снаряженной живой силы. В лице импровизированных Гамбеттой армий Мольтке старшему пришлось иметь дело со вторым эшелоном французской вовсе неподготовленной мобилизации уже в 1870 году. Постоянные армии Франции были уничтожены в один месяц, а со вторым эшелоном пришлось возиться четыре месяца. Этот опыт, как нам кажется, и лег в основу взглядов Мольтке на будущую войну Германии на два фронта, как на борьбу на измор. Одна Маренгская операция 1800 года дала Наполеону всю Италию, а Иенская операция 1806 г. позволила ликвидировать всю Пруссию до Вислы. В наших условиях Наполеону пришлось бы вести последовательные операции, с возрастающей трудностью, против новых сил, собранных государством.

Рост значения генеральной операции в стратегии сокрушения приводит к тому, что операция уже не рисуется как одно из средств ведения войны, а затмевает собой конечную военную цель и получает самодовлеющее значение. Вопрос о целесообразности операции отходит на второй план. Оперативные и тактические соображения получают перевес. Все равно, когда и где разбить неприятеля, лишь бы удар имел уничтожающий характер. Важно, чтобы тактические действия войск направлялись по линии наименьшего сопротивления. Поэтому, с точки зрения стратегии сокрушения, не следует упрекать Людендорфа за выбор для решительного удара в марте 1918 г. Амиенского, наименее важного стратегически направления на стыке французских и английских армий. Вопрос о направлении является при сокрушении второстепенным по сравнению с размахом удара. Ошибка германского управления заключалась в стремлении уменьшить долю риска, сохранить сплошной фронт, отказаться от самого причудливого перемешивания своих и неприятельских войск в один слоеный пирог, который получился бы при продвижении вперед, игнорирующем участки, которые продолжали быть занятыми неприятелем; немцам следовало стремиться к огромному увеличению площади операции, имея в виду, что все спутавшиеся на ней части и средства обеих сторон в конечном результате окажутся во власти победителя. Напротив, в дальнейшем наступательные попытки Людендорфа на новых участках, связанные с новыми развертываниями, имевшие частью демонстративный характер, уже резко противоречили стратегии сокрушения. Это уже фехтование измора, фехтование, неизмеримо менее связывающее волю противника; и насколько обстановка, в которой Германия находилась в 1918 году, могла бы оправдать наступательную попытку в стиле сокрушения, настолько проявление активности в изморе являлось несоответственным.

Нигде не сказывается в такой степени необходимость проводить отчетливую грань между стратегией сокрушения и стратегией измора, как в вопросе о целесообразности операции (раньше — генерального сражения). Г.А. Леер, все мышление которого было построено в духе сокрушения, совершает, на наш взгляд, грубую логическую ошибку, выдвигая вопрос о целесообразности сражения, венчающего операцию; для Наполеона, конечно, этого вопроса, этих сомнении не существовало, так как генеральное сражение являлось идеалом, желанной целью, к которой он стремился. И Г.А. Лееру, в подкрепление своих нарушающих стиль сокрушения соображений, приходится, естественно, обратиться к мыслям теоретиков измора, к замечанию Морица Саксонского, что сражения «являются обыденным прибежищем неграмотности», к поражающему его замечанию Фридриха Великого, что «бой представляет средство скудоумных генералов», и что надо ввязываться в него лишь тогда, когда ожидаемый выигрыш выше того, чем мы рискуем. Леер[137] приводит даже речь герцога Альбы, полководца середины XVI века, имевшую цель остудить пыл его помощников, требовавших боя с французами, и обращавшуюся к их рассудительности и хладнокровию: нельзя ставить на карту целого королевства против одного лишь расшитого кафтана французского полководца; последний и так отступает и в бою рискует потерять лишь свой обоз. Победа может быть и бескровной; сражения следует давить: 1) чтобы выручить важную крепость; 2) если к неприятелю идут подкрепления, которые могут дать ему решительный перевес; 3) в начале войны, для производства политического впечатления на союзников и тайных врагов; 4) при полном падении духа неприятеля, когда он не может больше сопротивляться; 5) когда мы так стеснены, что остается только погибнуть или победить.

Рассуждения Морица, Фридриха, Альбы весьма любопытны, но вовсе не вяжутся со стратегией сокрушения. Стратегическая теория может осмыслить вопрос о целесообразности операции, лишь установив диалектическое различие между сокрушением и измором[138].

Термин "измор" очень плохо выражает все разнообразие оттенков различных стратегических методов, лежащих за пределами сокрушения. И «картофельная война» (война за баварское наследство), и кампания 1757 года (второй год Семилетней войны) — эти оба произведения творчества Фридриха Великого — относятся к категории измора, так как не заключают в себе решительного движения к конечной военной цели; идея похода на Вену в них отсутствует. Но одна кампания прошла в совершенно бескровном маневрировании, а другая насчитывает 4 генеральных сражения — Прага, Колин, Росбах, Лейтен. Для измора характерно то разнообразие, в котором он проявляется[139]. Один вид измора весьма близко граничит со стратегией сокрушения, что позволяет прусскому генеральному штабу — правда, весьма непоследовательно, — даже утверждать, что Фридрих Великий предвосхитил Наполеоновские приемы сокрушения; противоположный вид может заключаться в формуле «ни мир, ни война» — в простом непризнании, отказе подписать мир, одной угрозе возможностью действий на вооруженном фронте. Между этими крайними видами заключается целая гамма промежуточных. Стратегия сокрушения едина и допускает каждый раз лишь одно правильное решение. А в стратегии измора напряжение борьбы на вооруженном фронте может быть различным, и соответственно каждой ступени напряжения имеется свое правильное решение. Уяснить степень напряжения, требуемого данной обстановкой, возможно лишь при весьма внимательном изучении экономических и политических предпосылок. Воздействию политики открываются широкие пределы; стратегия должна проявлять большую гибкость.

Стратегия измора отнюдь не отрицает принципиально уничтожения живой силы неприятеля как цели операции. Но она видит в этом лишь часть задач вооруженного фронта, а не всю задачу. Значение географических объектов и второстепенных операций при отказе от сокрушения усиливается во много раз. Распределение сил между главной и второстепенными операциями представляет уже очень сложную стратегическую проблему; «решительный пункт» — та магнитная стрелка, которая позволяет каждый раз легко обосновать решение при сокрушении, отсутствует в стратегии измора[140]. Приходится обдумывать не только ориентирование усилий, но и их дозировку.

Французская стратегическая мысль очень плохо разбиралась в этих вопросах в течение мировой войны. Она оставалась в заблуждении, что и после крушения Шлиффеновского плана французский фронт являлся столь же главным и решающим, и что на него все должны ориентироваться, несмотря на переход войны в рамки измора. Французы утверждали, что Германия по-прежнему является важнейшим врагом, на которого только и стоит тратить усилия. Между тем, если с точки зрения стратегии сокрушения Австро-Венгрия являлась второстепенным противником, то с точки зрения измора она являлась даже важнее Германии. Если сокрушение должно было искать оперативной линии наименьшего сопротивления для поражения главных живых сил Германии, то стратегия измора должна была искать стратегическую линию наименьшего сопротивления в союзе центральных держав, а таковая, после поражений, нанесенных русскими войсками австрийцам, проходила через Австро-Венгрию. Как только в 1915 году обозначился перенос центра тяжести германской активности на русский фронт, Англия и Франция были обязаны во всей мере, допускаемой развитием сообщений на Балканском фронте, поддержать Сербию; развертывание полумиллионной англо-французской армии на Дунае заставило бы Болгарию сохранить нейтралитет, подвинуло бы Румынию на выступление, прервало бы всякие сообщения Германии с Турцией, позволило бы итальянцам дебушировать через пограничные горы, разгрузило бы русский фронт, который смог бы удержаться в Польше, в сильной степени ускорило бы развал Австро-Венгрии. Длительность мировой войны была бы сокращена, по крайней мере, на два года.

В меньшем масштабе изменение соотношений между главными и второстепенными районами, при переходе к стратегии измора, мы можем проследить на судьбах Риго-Шавельского района. В течение первого периода мы, поскольку мыслили в плоскости сокрушения, справедливо придавали этому району очень небольшое значение и ограничивались наблюдением за ним при помощи частей ополченского типа. Но, когда наш фронт замер на зиму 1914—15 г., значение района, несомненно, увеличилось. Целый ряд неприятностей посыпался из него: обход правого фланга 10-й армии, постепенное распространение германцев в Курляндию, наконец, Вильно-Свенцянская операция.

Стратегия измора так же, как и стратегия сокрушения, представляет поиски материального превосходства и борьбу за него, но эти поиски уже не ограничиваются только стремлением развернуть на решительном участке превосходные силы. Необходимо еще создать предпосылки для того, чтобы «решительный» пункт вообще мог существовать. Тяжелый путь стратегии измора, ведущий к затрате гораздо больших средств, чем короткий сокрушительный удар в сердце неприятеля, вообще избирается лишь тогда, когда война не может быть покончена одним приемом. Операции стратегии измора являются не столько непосредственными этапами к достижению конечной военной цели, как этапами развертывания материального превосходства, которые бы, в конечном счете, лишили неприятеля предпосылок успешного сопротивления.

Французы любят говорить о решительном ударе, производство коего они намечали в Лотарингии на 14 ноября 1918 г. и от осуществления коего им пришлось отказаться вследствие заключения перемирия. Мы относимся к реализации его, в конце мировой войны, достаточно скептически.

Этот решительный удар сорвался у Людендорфа в начале 1918 г.; он сорвался бы и у французов во второй половине 1918 года, и большое счастье французов и Фоша заключалось в том, что из стадии угрозы удар не перешел в исполнение. Задача германской стратегии в 1918 году нам рисуется в том, чтобы выждать и отразить этот решительный удар, после чего Антанта стала бы, несомненно, более покладистой в вопросе о перемирии и мире.

В конечном счете, лишь французская шовинистическая мысль будет приписывать победу Антанты успехам маршала Фоша на французском театре военных действий; здесь у германцев имелись еще огромные источники для противодействия. Окончательную победу дал развал Австро-Венгрии, имевший глубокие исторические корни; прямая логическая линия победы в мировую войну начинается галицийской победой русских и заканчивается победой Балканского фронта и сербов и Антанты.

Сорок вымотавшихся французских дивизий встретили бы достаточные силы на очень хорошо укрепленных позициях; материальных средств противодействия у немцев было достаточно, и даже в обстановке начинавшегося разложения французам не удалось бы углубиться далее реки Саары. Мы не думаем, что существуют какие-либо основания рассматривать всю мировую войну как подготовку к этому жалкому несостоявшемуся удару.

Действительно, в рамках стратегии измора все операции характеризуются прежде всего тем, что имеют ограниченную цель; война складывается в виде не решительного удара, а борьбы за такие позиции на вооруженном, политическом и экономическом фронте, с которых нанесение этого удара в конце концов стало бы возможным. Однако, в процессе этой борьбы происходит полная переоценка всех ценностей. Главный театр, на котором, при затрате громадных сил и средств, борьба разыгрывается в ничью, постепенно утрачивает свое господствующее значение. Решительный пункт, этот боевой конь стратегии сокрушения, обращается в дорого стоящую, но пустую побрякушку. Географические пункты, олицетворяющие политические и экономические интересы, наоборот, получают преобладающее значение. Оперативные и тактические вопросы играют в стратегии все более подчиненную, техническую роль. Вместо сокрушительной логики — Париж—Берлин выдвигается логика измора — Париж—Салоники—Вена—Берлин. 14 ноября 1918 года Антанта занимала бы решительные позиции не на Лотарингском фронте, как утверждал Фош, а на Дунае.

Боксер сосредоточивает свои усилия на защите нижней челюсти рта от удара, так как такой удар может привести его к потере сознания и падению; защита от решительного удара является первым правилом всякой борьбы. Стратегия сокрушения, таящая в себе ежеминутное стремление нокаутировать[141] противника, связывает его движения и заставляет его ориентировать свои действия по нашим. Ограниченные удары, которые наносит стратегия измора, связывают неприятеля в несравненно меньшей степени. Отдельные операции не имеют непосредственной связи с конечной целью, являются лишь обрубками, плохо подчиняющими себе волю противника. Каждый такой обрубок требует особого оперативного развертывания. Неприятель имеет полную возможность преследовать в этой игре оперативных развертываний свои цели[142]. «Операционная линия» Наполеона являлась единственной осью, около которой развивались события войны; операционные вожделения его противников целиком должны были подчиняться воле великого сокрушителя. При стратегии же измора вполне возможен разнобой: в 1915 году можно было мыслить такое развитие событий, при условии задержания главных сил Германии на французском фронте, что Людендорф постепенно укреплялся бы в прибалтийских провинциях, а русские армии овладевали бы выходами из Карпат на венгерскую равнину.

В стратегии сокрушения единство действий представляется совершенно необходимым; если в первые недели мировой войны Франция становилась театром сокрушительных усилий немцев, то русские неоспоримо обязаны были приступить, не считаясь ни с какими соображениями, к вторжению в Восточную Пруссию, которое своевременно разгрузило Францию. Но если идея сокрушения отпадает, то такое соподчинение операций может быть допущено лишь весьма условно. Преследование ограниченных целей позволяет каждому оперативному обрубку в известной степени сохранять самостоятельность. Чтобы затруднить неприятелю последовательное использование его резерва, периоды проявления активности на различных театрах, в общем, должны совпадать. Но не было никакой необходимости связывать с обороной Вердена наше мартовское наступление 1916 года у озера Нарочь или, так как французы довольно успешно продолжали Соммскую операцию, рассчитанную на измор, — продолжать Брусиловскую операцию. Вместо соподчинения при изморе необходимо, чтобы каждая операция сама по себе вела нас к определенным реальным достижениям.

В условиях измора генеральная операция не образует такой непроницаемой завесы, которая вовсе отрезывает наше мышление от последующего развития войны. Эшелоны военной и экономической мобилизации вполне входят в стратегию измора и чужды, по духу, стратегии сокрушения. Измор руководится более далекими целями, чем подготовка к ближайшей большой операции. Само ведение этой операции, не могущей дать при изморе решительных результатов, часто должно быть, в случае измора, предвзятым, т.е. руководство ею должно подчиняться и сообразовываться с дальнейшими задачами, которые предстоит разрешать. Стратегические проблемы при изморе в значительной степени усложняются вследствие этого роста вширь и вглубь. Стратегу, для принятия правильного решения, недостаточно верно оценить важнейшее направление операции, а необходимо отдать себе отчет во всей перспективе войны. Примером решения, вытекающего из такой перспективы, является, например, расчитанная на четыре года Китченеровская программа новых формирований английской армии и ограниченная помощь Англии французам в первые годы войны.

В стратегии сокрушения разумное место находит только оперативный резерв, т.е. тот резерв, который может поспеть в решительный момент на решительный участок операции. Сокрушение, признающее за генеральной операцией решающую роль, не может признавать каких-либо стратегических резервов, не участвующих в решении в рамках времени и пространства, представляемых операцией. А стратегия измора может и должна учитывать такие резервы (азиатские русские корпуса в 1914 г., милиционные формирования, дальнейшие эшелоны мобилизации, контингенты колоний, запоздалое выступление союзников) и сообразовать с ними свою линию поведения.

Стратегия сокрушения заканчивает операции достижением конечной военной цели. При изморе же иногда создается такое положение, что наступающая сторона достигла своей ограниченной конечной военной цели, а война продолжается, так как на политическом и экономическом фронтах решение еще не достигнуто. Так было в русско-японскую войну: конечная военная цель японцев заключалась в уничтожении русского Тихоокеанского флота, в овладении его базой — Порт-Артуром и в вытеснении русских войск из южной Манчжурии. В момент поражения русских армий под Мукденом эта цель была достигнута. Однако, война продолжалась еще полгода. Жизненные центры России находились вне досягаемости японских ударов, и Японии пришлось выжидать развития революционного движения в России. В такой же обстановке протекли последние полгода Восточной войны: Севастополь был очищен русскими 9 сентября 1855 г., и в этот момент союзники достигли своей конечной военной цели — уничтожения нашего Черноморского флота и его базы, а Парижских конгресс открылся лишь 13 февраля 1856 г. Эти периоды войны, очень содержательные в отношении событий на политическом и экономическом фронтах, отличаются затишьем на вооруженном фронте, которое прерывается лишь жестом отчаяния (Цусима) или очень мелкими предприятиями (атака Кинбурна в 1855 г., Сахалинская экспедиция летом 1905 г.).

Каждая операция представляет непременное сочетание оборонительных и наступательных моментов. Несмотря на это, мы различаем наступательные и оборонительные операции, в зависимости от того, выдвигает ли стратегия позитивную или негативную цель операции. Выдвижение ряда позитивных целей характеризует стратегическое наступление, а ряда негативных целей — стратегическую оборону.

Мы не согласны с утверждением, что всякое промедление на вооруженном фронте обязательно идет в ущерб стороне, преследующей позитивные цели. Политическая наступательная цель может связываться и со стратегической обороной; борьба идет одновременно на экономическом и политическом фронтах, и если там время работает в нашу пользу, т.е. баланс плюсов и минусов складывается в наших интересах, то вооруженный фронт, даже обозначая шаг на месте, может постепенно добиваться выгодного изменения соотношения сил. Если война имеет характер блокады — как блокировали русские Дагестан Шамиля или англичане Францию Наполеона I и Германию Вильгельма II, то вооруженный фронт очень выигрывает от времени, работающего на него. Стратегическая оборона, складывающаяся из ряда операций с негативной целью, в общем может преследовать позитивную конечную цель. Момент начала преследования Антантой позитивной конечной цели по отношению к Германии, конечно, нельзя отнести к июлю 1918 года, когда вооруженный фронт сдвинулся вперед. Это преследование позитивной конечной цели началось с открытием военных действий, хотя в течение целых годов оно и не выливалось в перенесение вперед линии фронта. Даже пятимесячные оборонительные операции русских в 1915 году при отходе из Польши, вынудившие Германию затратить лучшее время и силы, коими можно было бы достигнуть крупных результатов во Франции, являлись, с точки зрения измора, крупным звеном в цепи событий, приведших к конечному поражению Германии.

Преследование негативных целей, т.е. борьба за сохранение, полностью или частично, существующего положения требует, в общем и целом, меньшего расхода сил и средств, чем преследование позитивных целей, т.е. борьба за захват, за продвижение вперед. Удерживать имеющееся легче, чем завоевывать новое. Слабейшая сторона, естественно, обращается к обороне.

Эти утверждения являются бесспорными и в политике, и в военном искусстве, но лишь при предпосылке известной устойчивости и обороноспособности сторон в существующем положении. Как морские волны шлифуют прибрежные камешки друг о друга, так историческая борьба округляет аморфные по природе государственные образования, стирает слишком извилистые границы, растит требуемую для обороноспособности устойчивость.

Однако, иногда эта предпосылка отсутствует. Версальский мир наполнил карту Европы причудливыми очертаниями. Классовая борьба создаст на той же карте слоеный пирог из различных интересов и группировок. В таких условиях преследование негативной цели сохранения существующего положения может явиться не сильнейшей, а слабейшей формой ведения войны: перевес сил иногда требуется не для наступления, а для обороны, и тогда последняя теряет всякий смысл. Таково было положение в войну 1866 г. на германском театре военных действий. Мольтке считал этот театр войны второстепенным по сравнению с Богемским, и оставил на нем лишь три дивизии против тройных сил средних германских государств. В обстановке раздробленности германских государств и чересполосицы прусских владений, явившейся следствием Вестфальского и Венского мирных трактатов, оборона для пруссаков явилась бы задачей, неизмеримо более трудной, чем наступление. Последнее вполне удалось пруссакам, несмотря на превосходство неприятельских сил.

Таковые же условия часто встречаются в гражданской войне; она возникает на значительной площади, и определенные фронты складываются лишь постепенно. Но при напряжении классовой борьбы эти явные фронты еще не выражают всей сути дела: в тылу у каждой стороны оказываются оазисы, представляющие готовые базы для противника; красные войска, наступая от Волги к Уралу, не удалялись от своей базы, в чем обычно заключается существенный минус наступления, а приближались к новым, более богатым источникам продовольствия, классовой и экономической энергии. В условиях политического слоеного пирога нелепой была бы мысль об обороне — чего? Существующих вооруженных восстаний в своем тылу? Гибель парижской коммуны в 1871 году отчасти объясняется игнорированием необходимости наступления, установления связи с провинцией; один Париж против всей Франции являлся позицией, не обороноспособной ни в каком отношении.

Мышление французской внешней политики веками, со времен Ришелье, воспитывалось на создании в Европе таких условий раздробленности, чересполосицы и необороноспособности. В результате работы французской политики, идеи которой вылились в Версальском «мирном» договоре, вся серединная Европа — Германия, Польша, Чехо-Словакия и т. д., поставлены в условия, исключающие оборону и позиционность. Вассалы Франции искусно поставлены в положение белки, долженствующей вертеть колесо милитаризма. Искусство французской политики заключается в умышленном творчестве неустойчивых положений. Отсюда недолговечность этого творчества. Определенная идея Версальского договора — создать для Германии необороноспособное положение — ставит Германию в физическую необходимость подготовки к наступательным операциям. Польша еще будет иметь возможность обдумать, как ей следует благодарить Францию за подарок Данцигского коридора, который обеспечивает Польше первенство по отношению к германскому удару.

Оборонительный образ действий обыкновенно связан с известными территориальными потерями. Он стремится отложить решение на позднейший момент. Следовательно, для успеха обороны нужно иметь возможность утрачивать территорию, и нужно, чтобы время работало в вашу пользу. Эти условия скорее будут соблюдены в большом государстве, которое легче может перенести временную утрату нескольких десятков, даже сотен тысяч квадратных километров территории, и которое, с оттяжкой решения, получает возможность использовать новую порцию своих средств, разбросанных на огромных расстояниях. Малые государства в оборонительном отношении не самостоятельны и могут существовать постольку, поскольку существует надежда на помощь извне. Но обширность размеров территории далеко еще не обеспечивает успеха обороны: необходимо решительное правительство и крепкое внутреннее положение, чтобы иметь возможность перетерпеть материальные потери, связанные с неприятельским наступлением, и заставить время работать в нашу пользу, а не в пользу неприятеля. Необходимо, чтобы руководство войной проявило достаточную твердость и не растратило, для отстаивания различных географических ценностей, боеспособности живой силы, которая нужна для момента кризиса.

Стратегическое наступление требует значительной затраты сил, удаляет нас от базы, заставляет выделять крупные силы на организацию и охрану сообщений с базой. Предпосылкой длительного наступления является беспрерывный приток свежих сил. Неизбежные расходные статьи наступления ведут к тому, что его развитие в нормальных условиях, когда впереди базы нет, ослабляет наступающего. Отсюда, если наступление теоретически рассматривать, как беспредельное, надо признать, что его успехи должны иметь высшую кульминационную точку развития, а затем наступит его закат, вызванный материальным ослаблением. Искуснейшее стратегические наступление ведет к катастрофе, если имеющихся средств недостаточно, чтобы счастливо достигнуть конечной цели, обеспечивающей нам мир.

Из этого свойства наступления вытекает для наступающего необходимость выбрать свою конечную военную цель не далее того рубежа, перевалив за который наши успехи пойдут под гору. Политик, устанавливая конечную политическую цель войны, должен внимательно выслушать консультацию стратега, так как из политической цели определенно будет вытекать и конечная военная цель.

На этом свойстве наступления должна быть построена и основная стратегическая мысль обороны: где тот предел, на котором можно будет положить конец успехам развития наступления? Эта мысль господствует и в стратегическом, и в оперативном, и в тактическом искусстве. Неприятель смял наши передовые цепи и распространяется в глубину нашего боевого расположения: тактик, чтобы не расходовать силы капля за каплей, должен постараться сразу отдать себе отчет в том, где и когда он успеет развернуть свои резервы, остановить неприятеля и перейти в контратаку. Если не цепи порваны, а фронт развертывания поставлен под большую угрозу, тот же вопрос является основным для руководства операцией. Если приходится вести оборонительную войну, то опять-таки мысль стратега прежде всего должна останавливаться на том рубеже во времени и пространстве, на котором можно рассчитывать переломить ход войны, вызвать кризис, перейти от негативных целей к целям позитивным (1810 г. — Торес-Ведрас, 1912 г. — Чаталджа, 1914 г. — Марна, 1920 г. — Висла).

Наступление, перевалившее за свою кульминационную точку, очень быстро приобретает характер авантюры, и всякое дальнейшее его развитие является лишь наиболее совершенной подготовкой перехода неприятеля от преследования негативных целей к преследованию позитивных целей, которые могут получить самый большой размах. Карпатская авантюра юго-западного фронта самым действительным образом подготавливала весной 1915 года переход австро-германцев в большое пятимесячное наступление на русском фронте: расходовались последние русские резервы и ресурсы вооружения, все глубже подставлялся готовящемуся удару Макензена тыл и фланг юго-западного фронта. Генерал Фалькенгайн сознавал, что лучшей подготовки он не мог и желать, и писал 13-го апреля 1915 года начальнику австрийского генерального штаба не об упорном сопротивлении австрийцев русским на Карпатах в ожидании германского удара, а о том, что прорыв на Дунайце будет тем более облегчен, «его виды на урожай» тем более будут улучшены, чем далее русские успеют углубиться в горы южнее намеченного фронта атаки[143]. Искусственная податливость австрийцев могла бы привести к совершенно огорашивающему успеху. Русские армии были спасены от этой западни лишь большими затруднениями, которые ставили венгры перенесению отступательного маневра на их территорию. В противном случае участь дивизии Корнилова, не успевшей отскочить из гор и уничтоженной в них, распространилась бы на целые русские армии.

Конечно, весь блеск перехода Фоша в наступление в июле 1918 года был подготовлен неудачным выдвижением германского фронта Людендорфом на Марну, к Шато Тьери. Маневр западного фронта в середине августа 1920 года — наступление к нижней Висле — явился идеальной подготовкой польского контр-удара.

Отсюда понятно, как важно оценить вовремя предел, за которым наступление переходит в авантюру и начинает обращаться в подготовку неприятельского контр-удара. Это очень широкий вопрос, при решении которого надо учесть политическую и экономическую сопротивляемость неприятеля неудачам, имеющуюся у него возможность сохранить боеспособность армии после длительных оборонительных операций и отступлений, прирост сил, который последует для нас и противника в результате дальнейших эшелонов военной и экономической мобилизации. При войне на сокрушение и кульминационная точка наступления, и конечный рубеж обороны определяются, главным образом, рубежом в пространстве; Наполеоновская армия погибла, докатившись к Москве, на две тысячи километров от границ Франции. При войне на измор этот рубеж переносится отчасти в категорию времени: в течение четвертого года войны боеспособность вооруженных сил центральных держав стала резко слабеть.

Наступающий должен помнить, что простое продвижение вперед только ослабляет его и представляет очень условный плюс: уменьшается то расстояние до кульминационной точки, на протяжении которого он может собрать урожай своих успехов. Каждый километр, которые делали германские войска после пограничного сражения к Марне, не достигая заметных тактических успехов, — являлся очевидным убытком[144].

Стратегическая оборона должна, до момента кризиса, тщательно дозировать свои усилия; необходимо, с одной стороны, возможно ограничивать наши территориальные потери и заставлять продвигаться неприятеля не церемониальным маршем, а выполняя ряд крупных оперативных работ — производя перегруппировки, подтаскивая на передовые линии сотни тысяч пудов боевых припасов, форсируя трудные в оперативном отношении рубежи; а с другой стороны необходимо сохранить армию на известном уровне боеспособности, спустившись ниже которого вообще придется думать только о том, чтобы выйти из соприкосновения с неприятелем; надо обеспечить себе возможность конечного перелома. Не уходить без боя и не увлекаться боем — эта трудная задача часто окажется посильной только армиям высокой квалификации.

Если обе стороны выдвигают для операции позитивные цели, то получаются крайне маневренные, часто встречные операции. Гражданская война 1918—1920 г.г., представлявшая такие удобства для преследования позитивных целей, являлась и необычайно маневренной войной. Если же обе стороны выдвигают на первый план негативные цели операций, то военные действия получают позиционный характер. При ведении войны коалицией негативные цели часто имеют более широкое распространение, так как эгоистические интересы каждого союзника толкают его на то, чтобы другим предоставить честь наносить удары врагу, а самому бдительно охранять имеющееся у него и беречь свои силы к последнему часу, с целью заставить при заключении мира считаться с его интересами. Поэтому коалиционные войны скорее принимают позиционный характер, чем единоборство двух государств. Франция и Англия усвоили эти простые истины еще осенью 1914 года, а Россия начала задумываться над ними лишь осенью 1916 г., почему и оказалась в весьма невыгодном положении.

Пока обе стороны преследуют негативные цели, господствует позиционное затишье. Уменьшается убыль людей и расход материальных средств на фронте, что отзывается самым благоприятным образом на последующих эшелонах мобилизации. Поэтому, если подготовка обеих сторон весьма недостаточна и, в особенности, недостаточны заготовленные материальные запасы, можно с большой вероятностью ожидать принятия войной позиционных форм. Весьма существенные позиционные уклоны замечаются в борьбе Севера и Юга Соединенных Штатов в 1861—65 г.г., к которой обе стороны были мало подготовлены. Осенью 1877 г. русско-турецкая война на болгарском театре получила сильный позиционный уклон вследствие неспособности турок преследовать позитивные цели и недостаточности сил, с которыми русские вторглись на Балканы. Последующие высылки новых русских корпусов на театр военных действий приближаются к современным последовательным эшелонам мобилизации. В русско-японскую войну позиционный фронт на р. Шахэ зародился вследствие трудности сообщений у обеих сторон и истощения наличных сил, что заставило перейти временно к преследованию негативных целей. Позиционный фронт легко создается и в том случае, если одна из враждующих армии представляет перевезенный из-за моря десант, подвижность которого стеснена (Севастополь 1854—55 г., Архангельск — 1919 г.).

Малые государства к позиционной войне мало способны. Действительно, фронты, которые им пришлось бы занимать, уменьшаются в гораздо меньшем размере, чем территория, которая своими средствами должна питать их сопротивление; при подобии очертаний двух государств, если фронт одного будет короче в 8 раз, то территория будет меньше в 64 раза; а необходимо иметь больше тысячи квадратных километров спокойно работающего тыла, чтобы содержать один погонный километр позиционного фронта. Вся эта математика очень условна, так как экономические условия территории имеют существенное значение; однако, несомненно, что для создания Великой Китайской стены нужен Великий Китай, и что нельзя бронировать судно, имеющее тоннаж миноносца.

Завлекательная сила отступления весьма значительна в маневренной войне; нужна сильная воля и сознательность управления, чтобы войска тотчас же не расплылись в очищаемый неприятелем район. В позиционной же борьбе фронт каждой стороны положительно стремится опереться на фронт неприятеля. Действительность как бы не терпит пустого пространства между передовыми частями обеих сторон; преувеличенная оценка значения местности, вытекающая из потерь, коими надо заплатить за продвижение в несколько сот метров, заставляет фронты сближаться. В существе позиционной войны, преследующей негативную цель, лежит двухсторонняя иллюзия подготовки к наступлению; поэтому позиционный фронт в большинстве случаев тактически характеризуется, как исходное положение для атаки, а не как выгоднейшее расположение для обороны. Лучшие позиции покидаются, если имеется возможность продвинуться на несколько километров вперед. Войска годами стоят в полных воды окопах, под расстрелом, на низине, иногда всего в 2—3 километрах впереди здоровой, сухой, возвышенной местности. Позиционная борьба, где техника так широко представлена, где управление жестоко централизовано, где война принимает столь материальные формы и организуется, на первой взгляд, научными методами, в действительности представляет широкое поле для стихийных явлений. Свободное от иллюзий, благоразумное высшее командование может овладеть стихийным процессом и достичь больших результатов: систематически стянув свои войска на выгодные участки, можно заставить неприятеля на протяжении сотен километров расположиться самым неудобным образом.

При отказе от маневра происходит переоценка значения различных участков; на первый план выдвигается географическая ценность прикрываемого района. Богатый промышленный центр, важный узел сообщений, близость ценной для рокировки магистрали заставляет крепче занимать участок; бедная местность, лишенная ценных географических объектов, будет прикрываться слабее; но эта разница не будет столь значительна, как в маневренной войне: второстепенные участки, в общем, выигрывают в своем значении. Важнейшим участком позиционного фронта во Франции и Бельгии в 1914 г. сделался прилегающий к Ламаншу, так как владение северным побережьем Франции дало бы большие выгоды немцам при организации подводной блокады Англии. Фронт в Лотарингии и Вогезах, который до войны так детально изучался французским генеральным штабом, сделался второстепенным, так как здесь не было ни важных для Франции сообщений, ни промышленных городов, за исключением Нанси.

Втянуться в позиционную борьбу легко, даже помимо своей воли, но выход из нее связан с большими затруднениями; в мировую войну эти никому ни удалось. Если позиционный фронт имеет ограниченные размеры, то чрезвычайно выгодных результатов можно добиться посредством обхода открытого фланга. Французы еще в мирное время подготовили элементы для создания с началом мировой войны позиционного фронта на франко-германской границе; обход этого фронта через Бельгию представлял основную идею плана Шлиффена. Русская 10-я армия при своем вторжении в Восточную Пруссию заняла к началу 1915 г. позиционный фронт, но не протянула правого его крыла вплоть до Балтийского моря; отсюда для Людендорфа явилась возможность выгодного маневра в обход правого русского крыла, который привел к окружению центра 10-й русской армии в Августовских лесах. Угроза катастрофы всего позиционного фронта, которой угрожает этот маневр из-за фланга, заставляет растягивать позиционный фронт во всю ширь театра военных действие и примыкать его фланги к надежным преградам — к морю или нейтральному государству, способному вооруженной рукой обеспечить свой нейтралитет.

Таково было существо «бега к морю», операции, последовавшей в 1914 г. за Марнской. Мы видим в ней не преследование обеими сторонами позитивной цели — обхода неприятельского фланга, а преследование негативной цели — контр-маневр против такого возможного обхода. «Бег к морю» лежит в русле стратегической обороны, а не наступления.

Позитивные цели, к преследованию коих переходят, устроившись и оправившись в процессе позиционной борьбы, могут быть двух родов: или они будут преследовать развитие давления на неприятеля, не выходя из рамок позиционной войны, и тогда получается позиционная операция (Верденская и на Сомме в 1916 г., Фландрская в 1917 г.); или же они будут направлены к тому, что бы порвать с позиционной войной и перейти к маневренной. При позиционном фронте, пересекающем весь театр, последнее может быть достигнуто тремя путями: прорывом (попытки мировой войны — наступление Брусилова в 1916 г., Нивеля в апреле 1917 г.), обходом, который достижим путем нарушения нейтралитета или вступления в коалицию нового союзника (Румыния в августе 1916 г.), или, наконец, отступлением, имеющим целью достичь общего сдвига. Последний метод базируется на завлекающей силе отступления. Возможно отойти и на некоторых лишь участках, чтобы создать такой изломанный фронт, который не являлся бы обороноспособным ни для одной стороны. Некоторые участки могут быть вовсе очищены, а за удерживаемыми можно собрать посильнее резервы, готовые к переходу в наступление. Продвижение неприятеля должно выполнить функцию подготовки такого наступления. Подобные предложения неоднократно возникали в течение мировой войны, но не разделялись ответственными стратегами. По-видимому, на богатой, изрезанной железными дорогами местности такая мысль представляется чисто теоретическим, не осуществимым в жизни положением[145]. Отход ведет к пожертвованию слишком важными интересами экономики и сообщений. Но нельзя не отметить, что на белорусско-польском театре для такого маневра открываются наиболее благоприятные перспективы.

В будущих войнах нужно считаться с чем, что хотя бы некоторые участки позиционного фронта будут организованы уже с самого начала, в период оперативного развертывания. Если граница тянется лишь на немногие сотни километров и опирается на солидные географические рубежи, то можно ожидать уже в начале войны возникновения непрерывного позиционного фронта. Массивность требуемых для ведения войны материальных средств, необходимость выждать результатов промышленной мобилизации и последующих эшелонов военной — делают в будущем, например, при франко-германском столкновении, временный отказ от преследования позитивных военных целей весьма возможным. Маневренная война едва ли сразу сможет охватить и весь наш западный театр. Конечно, позиционная борьба может принимать более мягкие формы — например, те, которые создались на русском фронте в зиму 1914—15 г. и допускали довольно значительное маневрирование в промежутках между позиционными участками, при чем не всюду позиционные фронты совпадали друг с другом (например, между Наревом и границей Пруссии оставалось значительное пространство для Праснышской кадрили). Но готовиться к позиционной войне необходимо. В известных условиях нельзя помешать зародиться позиционному фронту. Возможность перейти к маневру в широком масштабе, может быть, придется еще подготовить, преодолев попытки противника создать позиционный фронт.

2.СООБЩЕНИЯ

Сохранение боеспособности вооруженных сил посредством пополнения и снабжения их окажется достижимым лишь в том случае, если операции будут вестись таким образом, что действующие на фронте войска окажутся связаны с внутренними областями государства удовлетворительными сообщениями. Последнее обстоятельство так важно, что Виллизен даже определял всю стратегию, как учение о сообщениях: сохранить возможность удовлетворять потребности своей армии в снабжении и лишить того же неприятельскую армию — в этом существеннейшая задача стратега. Действительно, вне сообщений можно рассматривать тактические вопросы, но стратегический элемент выступает только в связи с сообщениями.

Анализ сокрушения и измора, наступления и обороны, маневренности и позиционности приводит к целому ряду точек зрения на цели, которыми мы можем задаваться при ведении военных действий. Получается целая вакханалия различных мыслимых решений; от бесконечного богатства фантазии на твердую почву реальности мы можем перейти, лишь приступив к анализу вопроса о сообщениях.

Недостаточно иметь силы и средства — надо иметь их там, где и когда в них имеется нужда. Если в экономике торговля[146] придаст товару неоцененное свойство — оказываться там и в ту минуту, где и когда на него является спрос, то во время войны это неоцененное свойство войскам и материальным запасам придается, при разумном стратегическим руководстве, сообщениями.

В 1812 году катастрофа, постигшая Наполеоновскую армию, обусловливалась не русской зимой, а невозможностью снабжать по скверным грунтовым дорогам массовую армию, углубившуюся на многие сотни километров в бедную, малонаселенную местность.

Интересен подход различных поколений историков к кампании 1813 года. Первые историки приписывали неудачу Наполеона ослаблению его оперативных способностей. Затем начали объяснять неудачу тем, что размер масс, которыми оперировал Наполеон, перерос возможности успешных действии по внутренним операционным линиям. Следующее поколение выступило с объяснением, заключавшемся в ссылке на молодость Наполеоновской армии 1813 года, тех новобранцев, которые сменили во французских полках ветеранов, погибших в снегах России и трущобах Испании. И, наконец, к столетнему юбилею кампании было выдвинуто объяснение, заключавшееся в анализе сообщений Наполеона: Саксония очень богатая страна, но Наполеон в течение 10 недель топтался с массой в 400 тысяч солдат на очень тесном пятачке; в богатой стране создались такие же голодные условия, как и в пустырях Белоруссии; а коммуникационная линия — грунтовая дорога от Эльбы к Рейну — конечно, не могла снабжать армию столь возросшей численности. Естественно, что к решительному моменту Лейпцигского сражения французская армия должна была уменьшиться в своей численности вдвое, а в артиллерии должен был остро сказаться недостаток в боевых припасах[147].

В середине XVII века народилась пятипереходная система снабжения, основанная на гужевом подвозе и дозволявшая армиям удаляться не свыше 125 километров от магазинов своего оперативного базиса. Богатство театров, на которых действовали армии французской революции и Наполеона, удивительная приспособленность революционных войск к использованию местных средств, быстрота развития операций и незначительность расхода боевых припасов, — создали в начале XIX века иллюзию независимости проявлений стратегического искусства от сообщений. Иллюзию — ибо мы видели на примерах 1812 и 1813 г.г., при возросших массах и возросшем отпоре отрыв от сообщений сказывался решающим образом.

Вопрос о сообщениях можно рассматривать в различных масштабах. Мы называем театром военных действий такую часть территории, охваченной военными действиями, которая характеризуется наличием самостоятельной сети сообщений фронта с внутренними областями государства, на которые он базируется. Изучению влияния сообщений в масштабе этого отдельного театра и посвящена, по преимуществу, настоящая глава. Но сообщения также можно рассматривать в масштабе действий всего вооруженного фронта — большей или меньшей возможности рокировок резервов между различными театрами. Эти вопросы выдвигаются в случае борьбы коалиции (Антанта в мировую войну), в случае войны на два фронта (Германия в мировую войну, Польша в случае одновременной борьбы с Германией и СССР) и даже в случае войны на один фронт, если последний тянется на огромном протяжении, разделен серьезной преградой и представляет два самостоятельных театра военных действии (белорусский и украинский театры — севернее и южнее Полесья). Мы остановимся на этих вопросах в главе о стратегической линии поведения. И, наконец, сообщения можно рассматривать в общегосударственном масштабе: перерыв сообщений России через Дарданеллы и Архангельская и Мурманская дороги как выходы к Ледовитому океану в течение мировой войны, блокада Германии тогда же, необходимость для Англии удержания морских сообщений, Данцигский коридор в его значении для Польши, и т. д. Однако, сообщения, рассматриваемые в общегосударственном масштабе, мы относим к вопросам борьбы на экономическом фронте; специалисты по экономике, обсудив их, выдвигают соответственные цели для вооруженного фронта; стратегия касается их лишь попутно, стремясь увязать их, как и другие указанные географические объекты, с условиями борьбы на вооруженном фронте.

Значение сообщений возрастает пропорционально росту массивности применяемых на войне средств. При не слишком больших расстояниях и наличии хорошей сети грунтовых дорог, еще Мольтке, при выдвижении различных оперативных целей, являлся малозависимым от железных дорог. 50 лет тому назад лишь осада большой крепости ставила военное командование перед вопросом о переброске осадного артиллерийского парка — груза, требовавшего нескольких десятков поездов широкой колеи. Условия сообщений заставили Мольтке отложить на три месяца начало бомбардировки Парижа. В настоящее время война стала так массивна, что подготовка любой крупной операции требует большей работы сообщений, чем раньше осада крупной крепости.

В мировую войну иллюзии о возможности оторваться от железнодорожных сообщений окончательно рассеялись: пятипереходная система воскресла; в новой системе лишь неподвижный магазин на базе оказался замененным линией головных железнодорожных станций, открытых в тылу для движения[148]. На вопрос о причинах проигрыша немцами Марнской операции уже у многих исследователей слышится разумный ответ, что французы прекрасно подпирались своими железными дорогами, а правое германское крыло и центр оторвались от головных станции железнодорожного движения более, чем на сотни километров; к тому же восстановленные французские железные дороги допускали еще лишь слабое неурегулированное движении. Как автомобиль может удаляться лишь на известное расстояние, определяемое его запасом горючего, перейдя которое он может застрять в любой момент, так и современные армии сковываются цепью[149] с линией головных железнодорожных станций. По-видимому, в будущем издании мы будем иметь даже не пяти-, а только трехпереходную систему. В гражданскую войну опять сообщения временно потеряли значение, вследствие бедности центра, вследствие незначительной величины масс и широкого использования местных средств: даже сражались в значительной степени оружием, вырванным из рук врага. Но кампания 1920 года вновь показала всю эфемерность успехов армии, не опирающейся на надежные железнодорожные сообщения с тылом.

Сеть сообщений представляет совершенно конкретный факт. В одних направлениях десятки тысяч пудов груза можно протолкнуть лишь с крайним напряжением; в других направлениях можно рассчитывать на ежедневный подвоз миллиона пудов (40 поездов магистральной железной дороги). При подготовке к войне стратег должен уяснить важные направления и соответственно развить пути. При ведении военных действий ему нужно направлять операции в соответствии с транспортными возможностями.

Сообщения, нормирующие размер оперативного прыжка, ставят труднейшие препятствия к переводу войны на рельсы сокрушения. Большая операция должна быть искусственно, по требованиям сообщений, расчленена на две или три меньших. В начале мировой войны германские армии после достижения р. Энн должны были бы остановиться и задержаться на неделю для урегулирования сообщении. Надо давать передышку своему тылу, хотя с ней связана и передышка для неприятеля. Такую передышку сделало русское командование в начале ноября 1914 года, после Ивангород-Варшавской операции, пройдя около пяти переходов от исходного расположении на Висле. Нужно было не меньше недели, чтобы как-нибудь наладить разрушенную германцами сеть железных и шоссейных дорог в тылу. Возобновить наступление не пришлось, так как инициатива перешла к германцам (Лодзинская операция). В условиях вынужденных пауз — перерывов в операции, нужно вообще располагать значительным перевесом сил, чтобы наступление в прежнем направлении могло продолжаться.

Растущее значение сообщений делает все более вероятным применение одной из форм войны на измор. Заставляя заботиться о непрерывности фронта, о сохранности узлов путей и рокировочных линий, вынуждая временно переходить к обороне, рост значения сообщений также развивает тенденцию к позиционному характеру войны и крайне затрудняет переход от позиционной войны к маневренной.

Анализ условий сообщений даст целый ряд чрезвычайно важных указаний для стратегического искусства: мысль стратега должна уделять достаточное внимание тылу; основные направления для наступления должны совпадать с важнейшими имеющимися магистральными артериями сообщений, темп наступления лишь временно может отступать от темпа восстановления разрушенных неприятелем железных дорог; сообщения не должны уходить из кругозора стратега и тогда, когда он отрывается от анализа своего тыла и смотрит вперед, на противника; серьезное значение получают только те удары по врагу, которые приведут последнего к потере важных узлов и рокировочных линий, а уничтожить неприятельскую армию можно, лишь перехватив все снабжающие ее артерии.

Полезная работа войск в очень широкой степени определяется состоянием их сообщений. Оперативное искусство должно ставить войска в возможно выгодное тактическое положение. Стратегическое искусство должно ставить наши операции, по отношению к неприятельским, в возможно выгодные условия сообщений. Эти выгоды еще более реальны и значительны, чем тактические. Если сообщения плохо работают, — операция задыхается.

По германским официальным исчислениям, один день нерешительного сражения под Гумбиненом против трех корпусов армии Ренненкампфа стоил немцам 14.700 человек потерь, а семь дней операции против пяти корпусов армии Самсонова обошлись им, будто, всего в 9.000 человек[150], закончившись полным уничтожением русского центра и полным поражением обоих крыльев армии. Заключается ли загадка этой несравненно более полезной работы войск Ренненкампфа в лучшем составе 1-й армии сравнительно со 2-й, в превосходстве талантов Ренненкампфа над талантами Самсонова, в приезде на русский фронт Гинденбурга и Людендорфа? На все эти вопросы необходимо ответить отрицательно. Германские войска хуже работали в боях с Самсоновым, чем с Ренненкампфом. XVII корпус, помня свою панику и поражение под Гумбиненом, столкнувшись с 4-й дивизией VI русского корпуса, долгое время ограничивался только канонадой и просьбой к соседям о помощи. Прекрасная 2-я прусская дивизия целый день не могла одолеть Кексгольмского гвардейского полка и, по-видимому, сильно растратила наступательный порыв. 41-я прусская дивизия в момент общей победы закатила ужаснейшую панику. Людендорф выступил как работник, явившийся к шапочному разбору, и его воля и искусство меньше всего проявились в этой операции. Разгадка в значительной степени заключается в том, чти сообщения армии Ренненкампфа были лучше, чем во 2-й армии. Вержболовская магистраль, Сувалкский железнодорожный полукруг, густая сеть шоссе в тылу, нахождение района операций в оконечности Восточной Пруссии, оставлявшее оба фланга Ренненкампфа свободными — все это создавало прекрасные условия сообщений у Ренненкампфа. У Самсонова — лишь одна слабая железнодорожная ветка, отходящая от крайнего левого фланга, отсутствие шоссе в тылу, оторванность от базы, левый фланг, подставленный к стороне Нижней Вислы, откуда всегда мог последовать тяжелый удар, правый фланг на весу — положение в отношении сообщений более чем не важное. К этому надо прибавить ряд столкновений, которые выводят психологию командующего 2-й армией из трезвого равновесия и заставляют двинуться из Нейденбурга на север, пропуская последний момент для спасения сообщений армии.

Австрийские официальные источники (Венского архива) оттеняют лучшие боевые качества войск Киевского военного округа, составлявших армии Рузского и Брусилова, по сравнению с 4-й и 5-и русскими армиями, образованными преимущественно войсками из внутренних округов. Принципиально не отрицая этого утверждения, мы не можем не обратить внимания на то, что в отношении сообщений армии Рузского и Брусилова находились в столь же выгодных условиях, как и армия Ренненкампфа, а 4-я и 5-я имели более скверные сообщения, отчасти напоминавшие сообщения Самсонова.

Если в Марнской операции генералу Клуку не удалось сразу же нанести полного поражения армии Манури, то это, прежде всего, объясняется максимальным выигрышным положением сообщений развернутой впереди Парижа армии Манури и очень сомнительный положением сообщений Клука.

Чтобы обеспечить развитие весеннего удара 1915 г. на русском фронте, Фалькенгайн сосредоточил армию Макензена против р. Дунаец, на участок, где австрийский фронт лучше всего был обеспечен железнодорожным сообщением, а русские располагали не перешитыми еще железными дорогами, и откуда шел кратчайший путь во фланг и тыл сообщений русских армий в Карпатах. В начале 1916 г. Фалькенгайн избрал для удара Верденский участок, где немцы располагали огромным превосходством в сообщениях над французами, так как движение по обеим магистралям, ведущим к Вердену, было отрезано, и французы располагали только одной узкоколейкой.

Полезная работа войск определяется не только упорством, которое они развивают во фронтальном бою, но и нажимом, которой они производят на неприятельские сообщения, и который быстро понижает способность неприятеля к сопротивлению. Лишь в редких случаях удается соблюсти оба условия, и тогда исход является почти предопределенным. Обычно нажим на неприятельские сообщения дается лишь ценой ухудшения своих сообщений. Попытка турок нажать на сообщения русской Кавказской армии под Саракамышом привела их к длительному походному движению суровой зимой по обледенелым горным тропинкам и к массовой сдаче в плен обессилевших, замерзших людей на русском тыловом этапе. Принципиально нельзя поэтому осуждать развертывания русских 2-й, 4-й, 5-й армий в августе 1914 г.; хотя они, по условиям сообщений, могли дать менее упорную работу, чем 1-я, 3-я, 8-я, зато эта работа переносилась на чувствительные для неприятеля направления. Наличие 2-й армии сказалось на исходе Гумбиненского сражения, понизив упорство немцев. Наличие 4-й и 5-й армии (усиленных 9-й) дало окончательное решение Галицийской операции. Оперативный урожай собирают части, вовсе отказавшиеся от своих сообщений, вышедшие в тыл неприятеля и сражающиеся с перевернутым фронтом. I Прусский корпус, растянувшийся на 40 верст вдоль русской границы в тылу Самсонова, лицом к Пруссии, тылом к России, уловил в свою сеть армию Самсонова. Две прусские дивизии, вышедшие между Августовским лесом и Гродной, тылом к Гродне, захватили ядро 10-й русской армии. Нужно воспитывать таких начальников и войска, которые могли бы в критические минуты сражаться с возимыми запасами, без всяких сообщений.

Если мы штудируем боевые действия войск, то имеем обыкновение сразу же соображать, какие тактические преимущества и невыгоды создавали местные данные для обеих сторон. Стремясь исследовать стратегические действия войск, мы прежде всего должны приучаться обращать внимание на условия сообщений и отдавать себе полный отчет в вытекающих из этих условии следствиях. О размахе и цели операций мы должны судить по тем захватам неприятельских сообщений, на которые они посягают. Мы признаем величественным план Шлиффена, потому что он намечал глубокий захват всех сообщений французских армий, развернутых в Лотарингии, на границе с Германией. Такой же размах намечал в 1915 году Людендорф для сокрушительной операции на русском фронте в направлении Ковно—Минск, операции, которая должна была перехватить Северо-Западную, Бологое-Седлецкую и Александровскую железные дороги — все магистрали к северу от Полесья. На французском фронте в период позиционной войны и до конца для немцев наибольшую опасность представляло положение их сообщений, сходившихся на участке р. Мааса между Верденом и Голландией, и сосредоточение германских сил перед Верденом диктовалось осторожностью. Небольшой масштаб Алексеева, как стратега, виден из того, что он никогда не покушался на неприятельские сообщения, даже в благоприятные минуты конца Галицийской битвы. Некоторые операции гражданской войны — например, Киевская операция против поляков в первой половине 1920 года и операция против Врангеля осенью того же года — представляют крупный стратегический интерес по своему замыслу, направленному к полному перехвату неприятельских сообщений.

Глубина, с которой вопрос о сообщениях проникает всю стратегию, видна из того, что с сообщениями своих армий для стратега связываются все его заботы о самосохранении, а с сообщениями неприятеля — все его мысли об уничтожении врага. Остановимся на характеристике противоречий, вырастающих в вопросе о сообщениях между требованиями самосохранения и требованиями уничтожения врага.

Всякое наступление, по своей природе, приводит нас к удалению от своей базы, к растяжке и постановке наших сообщении под удары; неприятель, отступая вглубь своей страны, наоборот, ставит себя в выгоднейшие условия сообщений. Отсюда — задача организации наступления заключается в том, чтобы в возможной степени уменьшить эти невыгоды, обезопасить наступление, а задача обороны — в том, чтобы в возможной степени обострить опасности для наступающего (фланговые позиции и удары, отход в эксцентрических направлениях).

Основная предпосылка каждой операции заключается в постановке наших войск в выгоднейшие условия сообщений (удобство и безопасность) по сравнению с неприятельскими. Поэтому, если мы стремимся возводить не карточный домик, а логично подвигаться к конечной цели путем достижения ряда промежуточных целей, то последние надо искать преимущественно в том, чтобы создавать выгодные предпосылки для сообщений последующих операций. Идеология сообщений образует ту логическую цепь, которая связывает между собой операции в одно целое — стратегическую линию поведения.

Александр Македонский когда-то блестяще, с точки зрения сообщений, разрешил задачу глубочайшего вторжения в Азию. Он обеспечил сначала Грецию, свою базу, изнутри, подавив своих политических противников (Фивы). Затем он обеспечил ее извне, подавив варварские племена на Балканском полуострове. Свободный от опасения за свой тыл, в районе Дарданельского пролива он переходит на азиатский материк. Но пока малоазиатские греческие города служат убежищем его противникам, бежавшим из Греции, политическим эмигрантам, он не может быть спокоен, так как эти эмигранты легко могут вызвать волнения в Греции. Покончив с ними, Александр Македонский все еще воздерживается от своей мечты — похода внутрь Персии: азиатский флот господствует еще у него в тылу, в Средиземном море. Надо его ликвидировать, а для этого одно средство — захват всего азиатского побережья, на которое флот базируется. Этим Александр нарушает связь Персии с ее богатой африканской провинцией — Египтом; Александр овладевает без особых усилий и последним[151]. И только теперь, создав себе новый широкий азиатско-африканский тыл, Александр движется к р. Тигру и наносит персам решительное поражение. Его мечта, прежде чем стала реальностью, в вопросе о сообщениях прошла целую гамму материализации.

В миниатюрном масштабе, может быть, но в каждой войне надо, чтобы перенести свое творчество на почву реальности, повторить логический путь, пройденный Александром Македонским.

Операция ландверного корпуса Войерша — наступление от Калиша и Ченстохова к Висле выше Ивангорода — имела целью прикрыть с севера важнейшую артерию австро-венгерского сосредоточения — железнодорожную магистраль Краков—Львов. Операция германцев против Ренненкампфа (Гумбинен) преследовала цель — обеспечить с востока сообщения германцев в течение обещанного австрийцам удара через р. Нарев, по сообщениям русских 4-й и 5-и армии. Она не удалась. Удар на Самсонова был проведен германцами с некоторым риском; но развивать его на р. Нарев и г. Седлец германские командование, имея Ренненкампфа в тылу, не решилось, и предприняло операцию, чтобы отбросить русских на Неман и освободить свои сообщения от давления. Эта операция удалась, но к моменту, когда германцы добились предпосылок, в отношении сообщений, удара на Нарев, австрийцы в Восточной Галиции были уже разбиты, и Наревская операция отпала. Успокоившись за Восточную Пруссию, германцы главными силами берутся теперь за разрешение задачи, которую выполнял Войерш в августе — прикрытие с севера сообщений австрийцев, вновь наступающих на р. Сан. После неудачи этой операции германцы используют рискованное положение русских сообщений для удара на Лодзь.

Наши сообщения в Польше, в силу охватывающего положения Восточной Пруссии и Галиции, находились в трудном положении. Не только нельзя было думать о немедленном вторжении внутрь Германии, на чем настаивала Франция[152], но и всякая операция крупными силами на левом берегу Вислы представлялась чрезвычайно рискованной. Прежде чем развивать наступление на запад, нужно было овладеть Восточной Пруссией и Восточной Галицией, выпрямить наш фронт по Висле и Сану от Данцига до Перемышля. Такое положение действительно явилось бы угрожающим для немцев, а сообщения были бы прикрыты справа Балтийским морем, слева — Карпатами. Отсюда уже можно было бы рассчитывать на достижение двумя оперативными скачками линии Одера.

Несколько повышенная оценка наших войск и настояния французов принудили наш генеральный штаб вести одновременно две операции — в Галиции и Восточной Пруссии. Несомненно, было бы выгоднее (если бы французы давали надежду сколько-нибудь продержаться без нашего содействия) вести превосходными силами наступление в Галиции, что, несомненно, заставило бы пруссаков или перейти в наступление на Нарев, или добровольно очистить Восточную Пруссию для непосредственной поддержки австрийцев.

После неудачи первого вторжения в Восточную Пруссию в августе 1914 года, условия сообщений требовали повторения этой операции. Конец Ивангород-Варшавской операции являлся для этого наиболее подходящим моментом. Преследование отходящей в Силезию 9-й армии можно было поручить лишь кавалерии. В начале ноября 1914 года следовало направить не менее 50 русских дивизий, чтобы покончить с «осиным гнездом». Если эта операция, по состоянию войск и материальных средств, являлась невозможной, следовало бы вообще отказаться от всякой другой и перейти на зиму в выжидательное расположение.

Лодзинская операция явилась неудачей для русских потому, что она протекла на левом, а не на правом берегу Вислы[153], что было крупной ошибкой русской стратегии. Неудачи Самсонова и Ренненкампфа сделали поход в Восточную Пруссию непопулярным. Не выполнив этого номера, русская стратегия решила перейти к следующему. В результате, под удары пруссаков подставлялся русский фланг на всем протяжении от Белостока до Лодзи. Русские сообщения были на весу. Каково бы ни было течение событий, очевидно, успеха русское наступление иметь не могло.

Пока отсутствуют предпосылки для сокрушительного удара и приходится бороться за создание их, логика Александра Македонского, примененная в период, предшествовавший началу его углубления в Азию, является исчерпывающей. Однако, эта логика вовсе не отвечает периоду самого развития сокрушительной операции, и Жомини и Леер были неправы, возводя в непреложный, вечный закон начала безопасности и удобства операционной линии. Соответственные главы их трудов находятся в противоречии с идеей сокрушения, на которой строилось их учение. Исследуя Наполеоновские походы, они не понимали того огромного риска, на который шел Наполеон, и который тесно связан с осуществлением всякого сокрушительного замысла. «Успех и опасность всегда нераздельно следуют друг за другом; это динамический закон войны. Следовательно, если стремятся увеличить успех, то тем самый увеличивается и опасность, и важно лишь, отвечает ли это нарастание требованиям и особенностям нашего положения», писал Клаузевиц[154]. Нельзя осуждать за риск вообще, надлежит раньше исследовать, уместен ли был риск в данном случае. Лишь при неуместности риска мы можем говорить об авантюре. Ермак Тимофеевич был завоеватель, а не авантюрист.

Веласкец, испанский генерал-губернатор на острове Куба, в 1519 году, прослышав о богатстве Мексики золотом, собрал в Сант-Яго де Куба экспедицию в составе 11 кораблей с 10 пушками; 508 солдат с 16 лошадьми и 110 матросами были подчинены Фердинанду Кортецу, одному из наиболее отважных подчиненных Веласкеца. Последний, однако, ввиду своеволия Кортеца, послал ему приказ — сдать командование экспедицией и съехать на берег. Кортец, получив приказ, распорядился поднять якоря, отплыл к берегам Мексики и высадился в Веракруцской бухте; там его солдаты, уяснив, что Кортец командует ими без законного мандата, подняли бунт. Кортец усмирил его. Решившись идти внутрь Мексики, к ее столице, Кортец не мог рассчитывать обеспечить за собой сообщения на многие сотни километров. Корабли в Веракруцской бухте не могли быть им охранены и представляли лишь элемент, напоминавший о базе, которая осуждала авторитет Кортеца, вносивший разложение в его отряд. Кортец приказал сжечь свои корабли и двинулся в глубь страны ацтеков. Через неделю по прибытии в столицу он захватил императора Монтезуму и стал эксплоатировать страну. Через год Веласкец собрал новую экспедицию (18 кораблей с 12 пушками, 900 пехотинцами, 85 всадниками) и отправил ее в Мексику, чтобы низложить и арестовать Кортеца. Оставив 140 человек в столице, с лучшими бойцами двинулся Кортец навстречу новой экспедиции, и, несмотря на большое ее численное превосходство, напал на нее, разбил и остатки ее присоединил к своему отряду. Несмотря на все восстания, вызванные жестокостями эксплоатации, Кортец остался хозяином положения, бил челом испанскому королю завоеванной империей и ушел, лишь будучи отозванным в Испанию.

Конквиста — по-испански завоевание; конквистадор — завоеватель. Чудовищное умение рисковать конквистадора Кортеца должно быть талантом каждого стратега, перед которым история ставит крупные задачи, от которого требуется выполнение сокрушительного замысла. Не сжигал ли свои корабли Ганнибал, отправляясь из Испании через Пиренеи и Альпы, через мощный поток Роны, через страны, населенные враждебными варварскими племенами, в Италию, организованную могущественным Римом? Но другого пути не было, пока на море господствовал неприятельский флот. Ганнибал отказывался от сообщений, так как он имел почти такое же тактическое превосходство над римлянами, как Кортец — над ацтеками. В 1706 году Евгений Савойский, находясь в отчаяннейшем положении и отказавшись от своих сообщений, проскочил, обойдя французов по правому берегу По, к Турину, вступил в сражение с перевернутым фронтом, и одним ударом очистил от французов всю Ломбардию. Такие отчаянные жесты отнюдь не должны каждый раз удаваться. Поход в следующем году Карла XII в Украину мы осуждаем и называем авантюрой не потому, что шведы были разбиты под Полтавой, а потому, что обстановка отнюдь не обусловливала вступление Карла XII, дела которого в Северной войне шли очень недурно, на этот рискованный путь.

У Наполеона, несомненно, было сердце конквистадора, а не то стремление подложить соломки на случай неудачного падения, которое живописуют Жомини и Леер.

Чтобы сломить могущество Англии, продолжавшей воевать с Францией в то время, когда на континенте противники революции уже заключили мир, Наполеон решил предпринять поход в Индию и нанести удар по этому источнику английской экономической мощи. Достичь Индии морским путем, при соотношении морских сил, являлось невозможным. Наполеон решил проскочить Средиземным морем, высадиться в Египте и далее направиться по пути Александра Македонского.

Армия, численностью в 32.300 человек, в различных портах — Тулон, Марсель, Генуя, Чивита-Веккия, Корсика — была погружена на 232 транспортных судна, конвоированных 13 линейными и 20 мелкими военными кораблями. 19 мая 1798 года экспедиция отплыла; 12 июня была захвачена Мальта; в ночь на 2 июля началась высадка близ Александрии в Египте. Английская эскадра Нельсона, разыскивавшая французскую экспедицию, только за три дня перед этим отплыла из Александрии и случайно разошлась в Средиземном море с экспедицией Наполеона. 12 августа Нельсон вернулся и в сражении под Абукиром уничтожил корабли Наполеона. Второй эшелон экспедиции (6.000 человек из Тулона) перебросить через море не удалось. Наполеон оказался на африканском берегу в положении Кортеца на американском. В армии появилось уныние. Но приказ Наполеона свидетельствует, что он был на высоте Кортеца: «Мы вынуждены на великие подвиги, и мы их совершим; мы должны создать великое государство, и мы его создадим. Моря, на которых не мы господствуем, отделяют нас от отечества; но нет моря, которое бы отделяло нас от Африки и Азии. Нас много, и мы найдем здесь мужчин для пополнения наших рядов. У нас не будет недостатка в боевых припасах, их у нас много, а понадобится — Шампи и Контэ их нам сфабрикуют». Египет должен был сыграть роль промежуточной базы; французская армия должна была в течение 15 месяцев пополниться, приобрести нужных для похода верблюдов и лошадей, создать свою государственность на Ниле, разрушив феодальное государство мамелюков, и тронуться в Индию. Выступление турок против французов заставило поторопиться с походом в Сирию. Неудачи этого похода, назревшая во Франции необходимость сменить власть Директории другой властью, победы Суворова в Италии отвлекли мысль Наполеона от развития Египетской экспедиции, столь полной решительных ставок и вопросов судьбе. Какое количество благоприятных случайностей должно было улыбнуться Наполеону, чтобы сама высадка на берегах Египта стала возможной!

В замысле Наполеона крупную роль играл Типо-Саиб — индийский патриот, организовавший восстание в Индии против английской эксплоатации. В замысле Ганнибала крупное место занимали обещания только что завоеванных Римом галлов, населявших долину По, — дружно восстать против Рима и помочь карфагенскому полководцу. В кампании 1920 года крупные надежды возлагались на польский пролетариат. Большая или меньшая обоснованность этих надежд на базу впереди является и более или менее удовлетворительным обоснованием риска, которому подвергаются при этом сообщения. Опыт истории не слишком утешителен. Революционные войны, однако, часто связаны с такими надеждами, и толкают на стратегический риск.

Риск в несколько меньшем, оперативном масштабе, заключающийся в отказе от сообщений всего лишь на несколько дней, тесно связан со стратегией сокрушения. Поставить сражение в условия перевернутого фронта — это было целью, которую настойчиво преследовал Наполеон в лучших своих кампаниях (1800, 1805, 1806, 1807 г.г.), когда он был убежден в своем тактическом превосходстве. Если мы вообще сомневаемся в возможности такого вступления в бой, при котором мы и неприятель временно утрачивали бы свои сообщения, и побежденный оказывался бы полностью в плену у победителя, то в таком случае должны отказаться от стратегии сокрушения, живущей только чрезвычайными победами.

Сокрушение требует таких условии, которые бы позволяли оценивать, как отрезанную, любую часть неприятельских сил, попытавшуюся совершить обходный маневр. Ошибка плана Пфуля в 1812 году заключалась именно в том, что он не уяснил себе сокрушительного характера Наполеоновского вторжения в Россию в его первой части и стремился задержать одной русской армией это вторжение — на укрепленной позиции у Дриссы, а другой выйти на сообщения Наполеона. Последний имел достаточно сил, чтобы одновременно окружить и уничтожить обе русские армии.

Само развитие нами сокрушительного удара ставит наши сообщения в несколько более безопасное положение. Если противник взят за горло, удар с его стороны нам в спину менее вероятен. Удивителен при германском вторжении во Францию, в период от пограничного сражения до начала операции на Марне, открытый правый фланг германского фронта. Все сообщения трех германских правофланговых армий продувались сквозным ветром. Одна французская кавалерийская дивизия произвела набег на них. Ничему не больше? Зачем сосредоточение армии Манури переносится от Амиена к Парижу на фланг противника, когда она уже почти повисла над его тылом?

Разгадка заключается в стремлении немцев к сокрушению. Пока мощная ударная лавина германцев катилась и грозила смять и охватить французские армии, оторвать их от Лотарингского укрепленного фронта и открыть прямое сообщение с Мецом к югу от Вердена, пока французское командование было терроризировано размахом германского удара, — правый фланг Клука находился в благополучном положении. Скачущий кавалерист должен уметь только рубить, фехтовальные приемы не могут быть им использованы; развиваемый им натиск лучше всего охраняет его от неприятельских ударов.

Опасное положение правого германского крыла сказалось тотчас же, как только продвижение фронта несколько задержалось, a Париж выпал из района охвата; и это было понято одновременно и немецким, и французским командованиями. Мольтке стремился остановить две свои правофланговые армии, повернуть их лицом к Парижу и поставить им оборонительную задачу. Клук, подвигавшийся до того с редкой отвагой, своим резким маневром против Манури, разделил эту точку зрении на опасность справа и даже переоценил угрозу германским сообщениям. Во Франции все сразу присоединились к проекту Галлиени — атаки, направленной из Парижа. Новая логика[155] сразу овладела всеми головами, как только сокрушение отпало; «бег к морю» явился дальнейшей ее иллюстрацией.

3.ОПЕРАЦИЯ С ОГРАНИЧЕННОЙ ЦЕЛЬЮ

Изучение методов ведения операции представляет задачу не стратегии, а оперативного искусства. Уделяя в нашем труде несколько страниц эскизу операции, мы имеем в виду не заполнение чувствительного пробела теории оперативного искусства: стратегия, определяющая свою задачу в ведении военных действий как группировку операций для достижения конечной цели, не только является заинтересованной в постановке цели операции, но выдвигает известные требования и к методам достижения. Все отрасли военного искусства тесно связаны между собой: тактика делает шаги, из которых складывается оперативный скачок; стратегия же указует путь.

Под операцией[156] в военном искусстве мы разумеем сумму разнородных действий, направленных для достижения одной из выдвинутых стратегией целей. Несколько операций, объединенных временем и местом, образуют кампанию; совокупность кампаний в течение целого года называется походом. Один или несколько походов приводят к тому конечному положению, в котором обе стороны признают программу действий насилия исчерпанной и устанавливают перемирие. Оперативное развертывание представляет не самостоятельную операцию, а существенный элемент всякой операции.

Таким образом, мы отказываемся от разделения операций на главные и подготовительные. Под подготовительной операцией разумелась раньше и мобилизация; однако, последняя является не актом непосредственного ведения военных действии, а одним из актов работы тыла, распространять же на этот акт оперативную терминологию нам представляется неудобным. Термин «марш-маневр» мы считаем архаическим и отбрасываем.

До конца XIX века операция отчетливо делилась на две части: маневр, имеющий целью поставить наши войска в наивыгоднейшее положение к моменту решительного столкновения, и само сражение.

Конечно, обычные теории, опиравшиеся на опыт Наполеоновских войн, усматривали и третью фазу операции — преследование. Сколько в теории было сказано красивых слов об этом необходимом акте развития успеха! Трудно оставаться в пределах логики сокрушения, отказавшись от идеи преследования — колоссального расширения одержанных успехов. Однако, от Наполеона исключительно и до мировой войны включительно мы не встречаем в военной истории ни одного преследования, которое бы выходило из узких тактических рамок. Войны 1853—56 г., 1859 г., 1861—65 г., 1866 г., 1870 г., 1877—8 г., 1899—1903 г., 1904—5 г. г., 1914—1918 г.г. не дают ни одного примера преследования; а так как мы стремимся оперировать только реально существующими понятиями, то и исключаем преследование из нашего изложения. Мы наталкиваемся при этом на ряд недоумений, вытекающих из того, что теория часто считалась не с действительностью, а с тем, что казалось ей желательным, и почти материализовала в современных умах представление о стратегическом преследовании.

Идея ограниченного преследования с трудом пробивает свой путь сквозь пышную фразеологию, оставленную прошлым.

Если бы мы попытались найти в военной истории последнего столетия что-либо, похожее на преследование, то должны были бы обратиться к последним дням русско-турецкой войны — движению русской армии после капитуляции турок над Шейновым, или к последним неделям мировой войны на балканском фронте, когда Болгария почти умышленно открыла свой фронт, или же, наконец, обратиться к моментам полного развала белых армий в гражданскую войну 1918—20 г.г. Преследование оказывается возможным только в атмосфере полного развала неприятельской государственности, полного ее политического банкротства, в последние минуты перед ликвидацией вооруженного сопротивления. Возросшая мощь современного государства, его огромные ресурсы, новые эшелоны мобилизации, железнодорожный маневр, телеграф, — все препятствует ныне преследованию. Собирать урожай на вооруженном фронте, пока неприятель политически еще не дезорганизован, возможно ныне лишь в пределах самой операции; преследование ныне знаменует не военную, а политическую победу.

В эпоху Наполеона маневр растягивался иногда на десяток переходов и больше (1806 г.). Широкий захват Наполеоновского маневра привел к тому, что французы, создавшие свою терминологию на изучении Наполеоновских походов, и сейчас еще называют операцию — «маневром».

С появлением железных дорог, в эпоху Мольтке, маневр для первоначальных операций начал частично осуществляться железными дорогами в виде первоначального оперативного развертывания, обе стороны высаживались сравнительно неподалеку друг от друга, и часть маневра, выполняемая походным порядком, в первоначальной операции несколько сократилась. Дальнейшие же операции (Седанская) велись по типу Наполеоновских.

В настоящее время каждой операции предшествует особое оперативное развертывание, в значительной степени опирающееся на железные дороги. Вследствие затруднительности отрыва армии на значительное удаление от железнодорожных станций, это оперативное развертывание важно производить в возможной близости от тех районов, где может быть достигнута цель операции. Таким образом, в своей исходной части все современные операции напоминают первоначальные операции Мольтке. Но в заключительной части они совершенно разнятся от Мольткевских операций, так как генеральных сражений, битв — совершенно конкретных явлений исторического прошлого — в современной реальной действительности нет и если эти термины еще употребляются, то лишь как условность, как выражение, в котором сказывается предпочтение образности понятия перед точностью его формулирования[157]. Генеральное сражение расплылось ныне в значительную часть операции.

Сражение XIX века образовывалось рядом боев, протекавших в течение короткого времени на небольшом пространстве, в тесной близости противников друг от друга; общая длительность сражения лишь немного превосходила длительность отдельного боя. Клаузевиц мог считать, со стратегической точки зрения, сражение точкой во времени и пространстве. Стратегия Клаузевица с того момента, как начинали стрелять пушки, отдыхала, передав все руководство тактике, до конца сражения. Войска в течение сражения не сменялись, не перегруппировывались, не пополнялись и не отдыхали: кроме них, только тактические резервы имели возможность участвовать в решении сражения. Все эти предпосылки сохраняли еще свою действительность в эпоху Мольтке; но, начиная с русско-японской войны, условия начали меняться.

Фронт столкновений начал расти; очаги боев раздробились и разбросались на значительном расстоянии друг от друга. Если в Наполеоновскую эпоху продвижение на 2—3 километра вглубь неприятельского боевого порядка приводило уже к полному распаду последнего, то в настоящее время углубление и на 60—70 километров не всегда даст такие результаты (Галицийская операция в августе 1914 г., наступление германцев в марте 1918 г. и т.д.). Нужна целая комбинация боев, последовательность их, совершение нескольких переходов с успешным боем, — чтобы сломить неприятельское сопротивление. Общая длительность этих столкновений измеряется уже не часами, а неделями. Протяжение генерального столкновения во времени уже не находится ни в каком соотношении с длительностью отдельного тактического столкновения, исчерпывающего порой всю энергию войсковой части. Является необходимость сменять войска, давать им отдых, пополнять их людьми и материальными средствами в течение самого развития столкновения; получается возможность перегруппировывать войска, подвозить издали новые резервы, дополнять и исправлять новым железнодорожным маневром первоначальное развертывание. Один удар раздробился на много ударов, одно боевое столкновение отделяется от другого иногда целыми переходами, настолько разрослась современная арена боев. Походное движение, бои, отдых, наступление, оборона, разведка, охранение, снабжение, пополнение — все эти отдельные действия чередуются между собой, составляя содержание современной операции. А раньше мы отчетливо могли провести грань между сражением, отдыхом и походными движениями.

Количество переходит в качество. Сражение раньше имело лишь еле заметные трещины, делившие его на отдельные бои. Увеличение протяжения сражения во времени и пространстве привело к тому, что сражение рассыпалось на отдельные куски, которые связываются лишь в целой операции.

Если раньше операция делилась на маневр и сражение, то теперь мы должны установить другие грани; теперь маневрируют отчасти на рельсах, а отчасти — в самом водовороте боевых событий, стремясь группировать отдельные бои для достижения цели операции. Маневр отошел частью к оперативному развертыванию, а частью прослоился между отдельными боями.

Те же обстоятельства, которые до крайности препятствуют осуществлению сокрушения в современной войне, имеются нами в виду, когда мы подчеркиваем ограниченную цель современных операций. Отметим еще, что наступающий нормально хуже связывается с тылом, чем обороняющийся, к услугам которого вся мощь железнодорожной сети. При проектировании операции приходится учитывать не только наличные силы неприятеля к началу операции, но и вероятный прирост их за время последней. Свое настоящее наступающий должен соизмерять с будущим обороняющегося, что становится особенно невыгодным теперь, в эпоху перманентной мобилизации, быстрого формирования в тылах новых эшелонов вооруженной силы. В 1870 году Мольтке начал вторжение во Францию, имея 500 тысяч солдат против 250 тысяч. В современных условиях даже такое двойное превосходство в наличных силах, не часто встречающееся, может оказаться недостаточным; наступление Мольтке старшего, будучи повторено через 50 лет, захлебнулось бы уже через месяц в превосходной численности французов. Отсюда следует заключить, что наступательная операция, которая намечается накоротке и рассчитывается на срок в две недели, может обойтись значительно меньшим превосходством сил, чем то, которое требуется для шестинедельной операции. Наше превосходство в силах на Западном фронте в июле 1920 г. было достаточно, чтобы достигнуть Немана и Буга; на Висле же баланс соотношения сил должен был сложиться отнюдь не в нашу пользу.

Искусство ведения операции является прежде всего искусством борьбы за материальное превосходство над противником. Нет необходимости располагать таким материальным превосходством на всем фронте, на котором ведется операция. Решительное значение в различные моменты операции принадлежит боям, протекающим на различных участках. Наступающий, при приблизительно равных силах с обороняющимся (разумея не только количество, но и качество войск, командование и технику), не может рассчитывать на успех, так как ему приходится действовать в более трудных тактически условиях. Наступление дает преимущество лишь постольку, поскольку при этом удается скрытно собрать на решительном направлении подавляющее превосходство сил и обрушиться с ними на противника, не изготовившегося для использования на этом направлении всех своих сил. Но, как мы говорили выше, операция состоит не из одной серии боев, a из целого ряда таких последовательных серий. Первый же серьезный нажим раскроет неприятелю наши замыслы, и он приложит все усилия, чтобы противопоставить нам на решительных участках наступления достаточные материальные силы для отпора. Поэтому успешное развитие операции требует, прежде всего, чтобы она велась в один прием, без перерывов. Если мы вынуждены, вследствие необходимости выждать прибытия пополнений и подвоза средств, прервать операцию, то следует таковую считать законченной на достигнутых рубежах. Попытка возобновить операцию после паузы нарвется на сильно возросшее сопротивление; шансы на успех последней значительно сократятся, если у неприятеля вообще имеются средства для дальнейшего сопротивления.

Операция, скрытно подготовленная, должна развиваться с максимальной быстротой. Если мы говорим о медленном темпе общего стратегического наступления, который находится в зависимости от восстановления и перешивки железных дорог даже в условиях минимального количества искусственных сооружений, имеющего место на русско-польском фронте, едва ли может превысить 10 километров в сутки, то было бы совершенно ошибочно переносить эти нормы на быстроту походных движений в течение самой операции; здесь войска должны быть готовы к выполнению переходов по 40 километров в сутки, при чем промежутки между переходами часто не являются отдыхом, а будут заполнены боевыми действиями.

Военное искусство не может отказаться от требований внезапности. Военная хитрость, стратагема, проникает все оперативное искусство, является таким же существенным его элементом, каким для тактики является понятие о силе, о ее организованном и рациональном использовании в боевых условиях. Только те оперативные загадки имеют успех, которые не могут быть вовремя разгаданы неприятелем. Это требование военного искусства сохраняет свою силу даже для тягучих условий позиционной борьбы и вопреки всем новейшим способам разведки и осведомления. Даже в так называемых «материальных сражениях» позиционной войны, которые рассчитаны на продолжительность целых месяцев и представляют организованное топтанье на месте, и в которых, поэтому, выигрыш пространства играет второстепенную роль сравнительно с нанесением неприятелю урона, более чувствительного, чем потери, которые несем мы, — даже и в этих исключительных случаях внезапность сосредоточения всех материальных средств и вытекающая отсюда внезапность начала операции имеет огромное значение для успеха (Верден в начале 1916 года). Французы совершили в 1915—16 г.г. тяжкие оперативные ошибки, признав, что при современных средствах разведки (воздушная фотография, агентура, опрос пленных) нельзя сохранить в тайне операцию, подготовка которой продолжается в течение нескольких недель и обнаруживается и окопными работами на фронте, и движением по железнодорожным и грунтовым дорогам в тылу, а также вследствие необходимости длительной пристрелки массы батарей. Они пошли по пути подчинения оперативного искусства тактике; их осенняя операция в Шампани в 1915 году и летняя операция на Сомме 1916 года готовились совершенно открыто и являлись известными немцам за много недель до начала своего развития. Оперативное искусство оказалось вовсе устраненным; тактика доросла до гигантских размеров и обнаружила свое бессилие добиться крупных результатов одними тактическими средствами. Русское мышление, в особенности при подготовке Брусиловского наступления весной 1916 г., стояло на другом пути; законченные выводы из наших методов дают германские оперативные методы конца 1917 и начала 1918 г. Существеннейшая часть последних заключается в восстановлении оперативного искусства в его правах; внезапность должна была быть достигнута и в позиционных условиях; не отвечавшие этим требованиям тактика и техника признавались устаревшими и должны были быть отброшены. Нельзя скрыть окопные подступы к неприятельской позиции — следует отказаться от них, хотя бы пришлось начать пехотную атаку с 2.000 шагов; требования тактической внезапности являются второстепенными по сравнению с внезапностью оперативной, нельзя скрыть артиллерийскую пристрелку — долой ее; необходимо, следовательно, разработать методы массовой стрельбы артиллерии без пристрелки. Против воздушного наблюдения надо выдвинуть уточненные способы маскировки, сколько бы средств они ни потребовали и насколько ни затруднили бы службу тыла переходом на ночные движения по грунтовым дорогам. Переход на правильный путь мышления сразу же изменил ход событий на фронте.

Деятели, живущие еще пережитками наполеоновской эпохи, склонны писать операцию с большой буквы. О такой Операции мечтал в течение мировой войны Людендорф: удар в середине лета 1915 года на Вильно—Минск он признал бы Операцией; Тарнопольский прорыв 1917 г., в ответ на «наступление Керенского», Людендорф не признавал Операцией; чтобы этот прорыв вырос до Операции, его следовало бы, по Людендорфу, продолжить до Черного моря, и при этом отрезать и захватить в плен большую часть Юго-Западного фронта и весь Румынский фронт. У французов наблюдается тот же ход мысли; они готовы признать Операцией лишь неосуществленный из-за перемирия Лотарингский удар, намеченный на 14 ноября 1918 года, долженствовавший, в их фантазии, отрезать и окружить в Бельгии большую часть германских армий.

Мы, в соответствии с нашим представлением о современности, величаем операцию лишь маленькой буквой и подчеркиваем, в заглавии нашего очерка, ее ограниченную цель; но, тем не менее, мы считаем необходимым провести определенную грань между операцией, достигающей промежуточной цели на пути к концу военных действий, и местными боями.

Операция не выпадает из общей цепи усилий для достижения конечной военной цели, поскольку результаты одной операции являются предпосылками для прохождения стратегией следующего этапа борьбы на вооруженном фронте; действия, не влияющие на дальнейший ход войны, являются чисто местными. Если они достигают значительного объема (например, Сахалинская экспедиция японцев летом 1905 г., колониальные завоевания англичан в мировую войну и т. д.), мы согласны называть их местной операцией. Такие действия часто преследуют цель занятия при заключении мира выгодных дипломатических и экономических позиций.

Всякое производство имеет свои издержки; хорошая организация производства преследует задачу их сокращения. Местные бои являются двусторонними издержками борьбы на вооруженном фронте; чем ниже организованность на вооруженном фронте, тем эти издержки крупнее. Партизанство, представляющее воплощение отсутствия организации, способно, однако, чувствительно повысить неприятелю накладные расходы вооруженной борьбы. Конечно, рост накладных расходов способен развалить всякое предприятие; мы делаем это замечание во избежание упрека в недооценке партизанских выступлений.

Поскольку мы стремимся к достижению позитивных целей, операция представляет несравненно более экономный способ расходования сил войск, чем местные бои. Войска прекрасно отдают себе отчет в различии между оперативным рационализмом и оперативным кустарничеством и несравненно охотнее жертвуют собой, когда чувствуют себя на пути к конечной военной цели. Командование, злоупотребляющее местными боями (таковым было часто русское командование в мировой войне), само выдает своими оперативным способностям свидетельство о бедности. Очень опасно смотреть на местные бои как на средство подготовить исходное положение для операции. То, что в местном масштабе может оказаться вовсе не достижимым или потребует несоразмерных жертв, в масштабе операции может быть достигнуто попутно и обойтись гораздо дешевле.

Хорошо подготовленные местные бои, конечно, могут несколько уменьшить плюсы, получаемые неприятелем от позиционного затишья. Огонь может несколько затруднить неприятелю окопные работы и особенно постановку заграждений в передовой полосе. Отдельные атаки могут вырвать у неприятеля важные, в особенности как наблюдательные пункты, участки его окопов и вынудить его гуще занимать свой фронт. Ряд ночных налетов, а также стрельба сверхметких стрелков могут причинить неприятелю, в общем счете, значительные потери и крайне затруднить ему службу в передовых окопах. Однако, эта организация позиционной активности, в своей сумме, является скорее вопросом внутренней позиционной службы, чем оперативного искусства или стратегии.

Материальное сражение является местными боями, разгоревшимися в гигантском масштабе и питаемыми не столько затратой жизней[158], как затратой технических средств и боевых припасов; развертывание перед материальным сражением должно обеспечить нам существенный материальный перевес вследствие внезапности начала нами операции, а также вследствие нашего преимущества в путях сообщения, ведущих к данному участку фронта, или вследствие нашего общего превосходства в технике. Ввиду массивности применяемых средств вопрос о сообщениях в материальном сражении играет важнейшую роль. Отсутствие под Верденом до лета 1916 года магистральной железной дороги, которая вела бы к французскому фронту, позволило немцам сохранить свое первоначальное материальное превосходство в течение трех месяцев, потребовавшихся французам на ее постройку.

Чтобы неприятель не мог отскоком уклониться от нашей материальной подготовки к сражению, как это сделал Людендорф отходом в марте 1917 г. от Соммы на позиции 3игфрида, важно, чтобы он был связан ценным географическим объектом позади участка фронта сражения, что принудило бы его втянуться в бои в невыгодных условиях.

Таким географическим объектом может быть ценная по сложившимся около нее легендам и традициям крепость или город (Верден); важный железнодорожный узел или рокировочная магистраль; важный промышленный центр; гавань, являющаяся базой флота (Севастополь в l854—55 г.г., базы подводных лодок на Фландрском побережьи в 1917 г.); в случае, если позади неприятельского фронта образованы большие склады снабжения (у германцев в 1918 г. — десятки тысяч поездов груза), их можно рассматривать, как цепи, сковывающие фронт. Операция типа материального сражения ведется обыкновенно на узком фронте, дабы достичь максимального насыщения техническим перевесом и сохранить наши живые силы для длительного поддержания боев.

Цель такой материальной операции является весьма узкой — нанести неприятелю, с возможно меньшим расходом живой силы, возможно большие потери, заставить его истощить свои резервы и материальные ресурсы в маловыгодной для него обстановке. В мировую войну операции этого типа (Верден, Фландрское сражение в 1917 г.) представляли важнейшую часть боевых операций в 1916 и 1917 годах, и поглощали за 4—6 месяцев до 300—500 тысяч бойцов с каждой стороны. Это типичное позиционное изнурение сил врага. Оперативный характер имеет только начальная стадия материального сражения, когда используется внезапность. В дальнейшем наступают перерывы, продолжающиеся иногда несколько недель, имеющие целью накопление новых материальных запасов; одним духом материальное сражение не ведется. Поэтому оно скоро теряет оперативный характер и начинает представлять производную от тактики и экономики; превосходство маневра, выдумки, хитрости, скрытности, быстроты уступает место лучшей работе промышленности и транспорта и более частой смене занимающих боевые участки дивизий свежими. Действия материализуются до крайности; автоматическая подача материальных ресурсов и резервов на фронт принимает характер механической работы нории[159]. Всякая крупная операция на позиционном фронте, не преследующая цели перехода от позиционной войны к маневренной, в большей или меньшей степени приближается к типу материального сражения.

В пределах своего скачка операция тесно объединяет все бои в одно целое. Бои являются слагаемыми операции, тактически разрешающими ряд задач, на которые раздробляется цель последней.

Требования экономии сил будут тем лучше соблюдены, чем теснее будет связь между отдельными боями операции, чем быстрее будет развиваться одна серия боев за другой, чем дружнее и цельнее будет произведенный напор. Войска будут каждый раз израсходованы весьма неэкономно, если поставленная им задача будет превышать силы и поведет к надрыву. Требования экономии будут точно так же нарушены, если войска для достижения цели операции будут использованы не достаточно энергично, так как понижение энергии использования войск равносильно понижению их числа. И, конечно, сам замысел операции должен быть в возможной степени экономен, избавляя войска от всяких лишних жертв и трудов. Особенно нужна экономия при распределении войск на второстепенные участки фронта, так как только она позволит быть достаточно сильным на решительных участках.

Преследование нами в операции позитивной цели и стремление использовать для достижения последней внезапность приводит нас к развертыванию наших сил и средств, получающему широкое развитие. Напротив, преследование негативной цели заставит нас повременить с окончанием развертывания, дабы сохранить возможность сосредоточения усилий на направлениях, которые, по ходу действий, окажутся важнейшими. В первом случае группировка надвигается к фронту, во втором — она более эшелонируется в глубину. Не больший или меньший процент наступательных или оборонительных боев характеризует наступательную и оборонительную операции, а упреждение неприятеля в развертывании (наступление) или запаздывание развертыванием (оборона). Первым во всеоружии на полях операции является наступающий. Полное развертывание требует немедленного использования: в противном случае следует ожидать, что неприятель направит свои удары по самым чувствительным точкам нашей группировки (например, по флангам). Нерешительное, колеблющееся наступление, останавливаемое в критические моменты, даст противнику самые выгодные шансы. Таким было вторжение армии Самсонова в Восточную Пруссию. Мы предупредили немцев в развертывании, но, по существу, и условия снабжения русских корпусов, и необходимость выждать подхода Ренненкампфа, и закрепление I армейского корпуса в ближайшем районе к северу от Млавы требовали временного перехода к преследованию негативной цели и принятия соответственной, эшелонированной в глубину группировки. Это было не осознано, и поэтому Самсоновскую операцию можно охарактеризовать, как оборону в наступательной группировке, а такой обороны надо всемерно избегать. Точно так же и Лодзинская операция представляет аналогичный пример: мы преследовали цель (позитивную) вторжения в Силезию и Познань, первыми развернулись, но необходимость упорядочить снабжение заставила наше наступление в известный момент приостановиться на неделю; группировка же сохранялась наступательная. Отсюда для Людендорфа явился прекрасный случай нанести нам фланговый удар, создать своего рода Лейтен[160] в оперативном масштабе. Первое поражение самого Людендорфа в июле 1918 г. также объясняется тем, что германские армии, остановив свое неудачное наступление на Марну, продолжали сохранить наступательную группировку.

Таким образом, мы устанавливаем необходимость, — несмотря на то, что операция самым причудливым образом спутывает тактическую оборону и наступление, проводить строжайшую грань между оперативной обороной и оперативным наступлением и не смешивать воедино логику того и другого. Не следует принимать наступательной позы в моменты, когда наступления нет, — так как она не отвечает элементарным требованиям обороны и за нее можно понести жестокое наказание.

Отсюда следует вывод, что в период перерыва между операциями, а также в момент подготовки к операции, необходимо держаться оборонительной логики и соответственным образом группировать силы. Всякое наступательное развертывание до момента развития операции должно отвечать требованиям обороны. Постепенность перехода от существующей группировки войск к требуемому операцией развертыванию должна быть продумана во всех деталях. Возможность быстро, скрытно и успешно, не подвергаясь особому риску, выполнить оперативное развертывание должна быть внимательно взвешена при принятии нами решения: те мысли о прикрытии развертывания, которые мы излагали в главе о плане войны, относятся не только к первоначальному развертыванию, но распространяются и на подготовительный период каждой операции.

Чтобы судить об изменениях обороноспособности фронта в период подготовки, а также сделать рациональный выбор момента для начала операции, стратег должен располагать таблицей намеченного планом постепенного накопления войск и материальных запасов в районе оперативного развертывания. Готовность войск и тыла операции желательно выражать в процентах. Такая подготовительная работа раньше велась преимущественно в плане первоначального оперативного развертывания; несомненно, теперь всю практику подготовки этого развертывания необходимо распространить и на остальные виды последнего.

Тактическое толкование обороны ведет нас к пассивности, к представлению об отражении неприятеля на занятом рубеже. Активность обороны в тактике знаменует переход к наступательным действиям, т.е. к утрате обороной своих существеннейших признаков. Эти тактические представления об обороне и наступлении отнюдь нельзя переносить на оперативное искусство.

Оперативное наступление представляет упреждение в развертывании, намеченное для нанесения удара, рассчитанного на преодоление всякого сопротивления в определенном направлении, и осуществление этого удара. Запаздывающая в своем развертывании оборона действовала бы наименее экономным способом, нагромождая войска перед головой наступающей стороны или занимая ряд последовательных рубежей на направлении удара. Печальными являются эти оборонительные маневры, расходующие вооруженную силу пакетами в условиях, к которым противник наиболее подготовился. Всякое наступление имеет фланг, группировка сил обороны, инженерная ее подготовка, комбинация сильных и слабых участков, провоцирование обхода или прорыва в определенных направлениях должны обострить вопрос о флангах наступления; лишь в редких случаях наступающему удастся их прикрыть вполне надежными рубежами. Маневр обороны должен заключаться преимущественно во фланговом контр-ударе; так направленные усилия, даже не достигнув цели, изменят в невыгодную сторону условия развития неприятельского наступления: последнее придется остановить или свернуть на другое, нежелательное и неподготовленное направление; только полное уничтожение действующих на фланге сил обороны позволит продолжить наступление так, как оно были намечено. На угрозу наступления русских в Силезию Людендорф ответил ударом от Торна—Калиша на Лодзь. Русские, перейдя к обороне, сумели ответить, хотя и слабым, ударом Варшава—Лодзь (Бржезины), который также являлся фланговым и ставил немцев в трудное положение.

Если условия временно лишают оборону возможности ответить контрманевром, то наиболее экономный способ задержки наступления, не истощающий последних наших сил, будет заключаться в отскоках, рассчитанных на тяжеловесность и массивность современных тактических приемов. Отскок возможно производить в тактическом и в оперативном масштабе. Тактическая подготовка к атаке, разведка нашего расположения и подступов, организация артиллерии, сближение — требуют много времени. Отойдя на расстояние полуперехода, мы достигаем известного выигрыша времени, заставляя неприятеля повторить свою тактическую подготовку сначала. Но оперативная подготовка к атаке укрепленного фронта требует еще больше времени, вызывая необходимость в развитии сообщений и в сосредоточении к ближайшем тылу груза боевых припасов, измеряемого вместимостью десятков поездов. Отойдя на два-три перехода назад, мы заставим неприятеля повторить свою оперативную подготовку, чинить испорченные нами пути и переваливать по ним вперед, гужевой и автомобильной тягой, десятки и сотни тысяч тонн боевых запасов. Конечно, оперативный и тактический отскоки достигнут своей цели лишь в том случае, если они будут произведены прежде, чем неприятель успеет реализовать свою материальную подготовку к бою.

Значительное превосходство сил облегчает составление плана; детализация плана, при наличии такого превосходства, также может идти несколько далее. План, в котором уяснена цель операции, определена ее форма и детально продумано занятие исходного положения для операции, должен, не впадая в календарность, предусматривать, однако, в известной перспективе, этапы ее развития. Последнее в особенности необходимо для составления отдельных планов работы различных служб; разумная организация работы тыла требует хотя бы примерного установления некоторых норм, касающихся времени, пространства и напряжения, определяющих необходимое оборудование путей связи, количество требуемых транспортов, запасы снабжения и укомплектований, эвакуацию раненых, устройство оккупированной территории и проч. Если развитие операции потребует особых технических средств (например, для устройства переправ через большую реку или для овладения долговременными укреплениями) или особого снабжения войск (вьюки для обоза колонн, которым предстоит переваливать через горы), или включения большого числа специалистов (лыжники при глубоком снеге зимой, политработники для организации больших центров), или особенных запасов (захват большого голодного города), — то план ее должен заранее учесть все эти потребности и подготовить в возможной степени их удовлетворение.

Ближайшие шаги операции, до крупных столкновений, можно предвидеть гораздо точнее, чем дальнейшее ее развитие. Надо воздержаться, однако, от соблазна слишком углубиться в детали этих первых подготовительных действий. Даже методичность действий может быть рекомендована только в известных пределах, так как увлечение ею задерживает и подготовку, и развитие операции, обуздывает порыв, затрудняет использование благоприятных обстоятельств. Опыт свидетельствует, что слишком большое углубление в подготовительные работы совпадает обыкновенно с медлительным темпом развития действий. При проектировании Брусиловского наступления 1916 г., а также июльского наступления Западного фронта 1920 г., не было пролито моря чернил. Реакция на недостаточное внимание к подготовке и снабжению, во время Варшавской операции, Красной армии не должна нас бросать в противоположную крайность. Мудрость плана будет заключаться в том, что он не слишком многое поставит в зависимость от случая, но в то же время не слишком погрязнет в деталях и не слишком углубится в различные варианты, которые могут встретиться при исполнении. План будет состоять частью из очень точных расчетов сил и средств, анализа условий сосредоточения последних, подсчетов числа необходимых понтонов и горемов и т. д., а частью из очень грубых и приблизительных предвидений.

«Авось» — совершенно не терпим, но влияние случайностей, несомненно, скажется на ходе событий. Осуществление даже прекрасного замысла не всегда будет успешно. План должен быть гибким и отказаться от мысли сковать исполнение определенными расписаниями. При исполнении надо быть заранее готовым в любой момент использовать все представляющиеся нам благоприятные случайности, а также ошибки неприятеля. Без последних вообще нельзя думать о достижении экстраординарных результатов[161]. Оперативное искусство не признает жестких решений. В Ульмской операции 1805 г. Наполеон через каждые 1—2 дня вносил крупные дополнения к первоначальному замыслу, и так же поступал Мольтке в течение Седанской операции 1870 г. Нельзя колебаться отбросить даже саму первоначально установленную форму операции, если обстановка покажет другой, кратчайший путь к цели или позволит добиться более крупного, сравнительно с намеченным, результата (еще 15 августа 1914 г. Людендорф думал лишь об окружении одного XIII корпуса, а в действительности удалось к вечеру того же дня на другом обводе окружить целых три корпуса центра армии Самсонова). Вот это понимание действительной роли управления в операции и известная скромность в оценке человеческой способности к предвидению и должны ограничивать составителя плана и предохранять его от Вейротеровских уклонов в сторону длинных, многоречивых, детальных предположений, предвидящих все, кроме того случая, который действительно будет иметь место. Работа над военной историей и военным искусством может обострить нашу способность к составлению удачного плана.

План должен установить первый этап приближения к цели операции и общую задачу достижения этого этапа расчленить на ряд частных задач, по главным подразделениям ведущего операцию фронта (или армии). При наступлении план должен отчетливо отметить решающие направления, на которых должны быть сосредоточены главнейшие усилия. При обороне, если все действия не сводятся только к выигрышу времени, а включают стремление довести борьбу до кризиса, точно так же основная задача плана сводится к указанию рубежа, на котором неприятелю должно быть оказано решительное сопротивление, и где план ожидает перелома общего развития операции в нашу пользу.

Основные вопросы плана достижения поставленной для операции цели связываются с формой, в которую нужно стремиться вылить операцию, и с занятием исходного положения — того оперативного развертывания вооруженных сил и материальных средств, в достижении коего заключается материальная подготовка операции.

Формы операции — оперативное окружение, прорыв, охват, фланговый удар — избираются нами не произвольно, а диктуются соотношением сил и средств, существующей их группировкой, мощностью различных магистральных путей, конфигурацией театра военных действий и важнейших его рубежей. При современном стремлении к перегораживающим весь театр действий фронтам прорыв явится часто лишь вспомогательным приемом для достижения другой формы. Так, прорыв на правом фланге 1 арм. корпуса, в дальнейшем своем развитии и в соединении с фронтальным успехом немцев против VI арм. корпуса, позволил немцам отделить центр Самсоновской армии от обоих ее крыльев и окружить его. Тарнопольский прорыв летом 1917 года немцы стремились развить во фланговый удар, который бы смел весь Юго-Западный и Румынский фронты и позволил прижать к Черному морю остатки русских и румынских войск; однако, разрушение железных дорог, производимое русскими при отступлении, и многократные неустойки австрийцев вынудили германское командование сократить размах флангового удара.

Форма операции должна быть согласована с качествами командования: на раздельные действия отдельных групп можно полагаться лишь в мере основательности надежд на возможность согласовать работу их начальников (Жилинский, Самсонов и Ренненкампф при вторжении в Восточную Пруссию двух армий с разных сторон). Форма операции также должна отвечать особенностям данных войск: если главная сила армии (французской) заключается в массивности применяемых ею технических средств, нехорошо, если форма операции потребует длительного захождения и отнесет решительные пункты на значительное удаление от головных станций железных дорог: если армия имеет чисто позиционный характер (английская в 1916—1918 г. г.) и способна выполнять лишь короткие, прямые наступления, нехорошо, если операция будет расcчитана на сложное маневрирование, с преобладанием встречных боев; если наш перевес заключается в артиллерии и кавалерии, нехорошо, если операция перенесет решение в лесистые районы и т. д.

Форма операции должна быть избрана такой, чтобы последняя ставила наши войска по возможности в выгодное тактическое положение; если неприятель располагает целой системой подготовленных позиций и крепких рубежей[162], то выгодно, чтобы операция приводила не к лобовой атаке их, а к обходу, заставляла неприятеля перегруппировываться, развертываться на новом, неподготовленном фронте и вступать в бой в невыгодной для него тактической обстановке.

В то же время форма операции должна быть максимально проста. Всякая добавка боевых и маневренных наслоений к операции неприемлема не только потому, что она крайне осложняет вопросы управления: всякий лишний маневр, всякий бой, не являющийся неизбежно необходимым для достижения цели операции, таит в себе величайшую опасность — увлечь нас от цели на ложный путь. Большие авангарды, бои на передовых позициях, демонстрации, местные бои даже своими успехами могут принести нам большой вред. В операции ничего не должно быть лишнего; она должна служить воплощением целеустремленности. Форма операции по чеканности, ясности и стройности своих линий должна напоминать нам не завитушки рококо, a строгую прямолинейность очертаний греческого храма.

С этой точки зрения, оборона чрезвычайно выигрывает, если конечный рубеж, намеченный для достижения решительных результатов, совпадает с нашей передовой линией, и мы, таким образом, избегаем ряда арьергардных боев, которые могут нас совершенно отвлечь от цели. Идеалом оперативной обороны является выжидание подхода неприятеля лишь для того, чтобы обрушиться на него (Аустерлиц). Иногда удается заранее определить направление неприятельского удара и заблаговременно сосредоточить достаточные силы на фланге (германцы перед Лодзинским ударом в начале ноября 1914 года, развертывание французов в середине июля 1918 г.) Такой способ действий требует, однако, углубления в намерения неприятеля, углубления, достигающего предвзятости, и заблаговременной разгадки их. Французский план №17 тоже готовил Аустерлиц, но недооценил сил и размаха удара через Бельгию. В большинстве случаев придется отнести этот рубеж в глубину, чтобы иметь время для организации контр-удара и создать выгодную обстановку для последнего — мешок, в котором окажутся прорывающиеся неприятельские части. Отсечные рубежи и позиции должны способствовать организации флангового удара и отвлекать внимание неприятеля от его цели.

Оперативное развертывание должно в точности отвечать намеченной цели и форме операции. Если операция преследует наступательную цель, то силы должны быть сгруппированы в соответствии с теми дорогами, которые предстоит использовать при наступлении. Участки фронта должны быть готовы переродиться в колонны соответствующих нашему решению сил. Недальнобойность современных операций заставляет занимать исходное положение возможно ближе к неприятелю: поэтому в период подготовки наступательной операции оборонительные мотивы выдвигаются на первый план. Если дело заключается в обороне, то группировка сил должна быть такова, чтобы допустить скорейшее сосредоточение главной массы усилий для отражения неприятеля на важнейших направлениях с возможно меньшей потерей территории; в то же время второстепенные направления должны быть обеспечены в такой степени, чтобы события на них не отразились на важнейших. Оборона нуждается, за исключением случаев предвзятого решения, в нескольких днях, чтобы закончить свое развертывание, которое в исходном положении до конца не доводится: выбор направлений зависит не от нее. Внимательное наблюдение за неприятелем, широкое использование фортификации, эшелонированная в глубину группировка сил, солидные оперативные резервы, частью на рельсах, величайшие заботы, уделяемые рокировочным путям, это — естественные средства, к которым обратится оперативная оборона, пропитывающая, как мы видели, и подготовительную фазу наступления. Стремление к организации контр-атаки должно быть главной мыслью оперативного оборонительного развертывания и подготовительных работ. Иногда представится выгодным образовать две или больше компактные группировки, связанные лишь слабой завесой и взаимно фланкирующие друг друга (в малом масштабе — Сталюпенен, август 1914 г.). Хорошо развитая сеть рокировочных путей явится лучшим обеспечением своевременного производства флангового контр-удара.

Плотность оперативного развертывания может быть весьма различна. В 1914 г. первоначальное развертывание германцев на французско-бельгийской границе колебалось около 2—3 тысяч на километр в Лотарингии и доходило на правом фланге до 20 тысяч на километр. Последняя цифра является явно ненормальной и свидетельствует о том, что конфигурация театра войны (выступ голландской границы) не позволила закончить развертывание до начала операций. Даже на ударных участках фронта, в условиях техники мировой войны, плотность, вчетверо меньшая (5 тыс.), являлась достаточной, если развитие операции не требовало веерообразного расширения данного участка. На русском фронте мировом войны плотность развертывания в 1914 году достигала 2—4 тысяч бойцов на километр. При позиционных операциях, ввиду необходимости при развитии операции последовательной смены пехоты, плотность развертывания доводилась до дивизии на 1—1,5 километра (до 6—8 тыс. бойцов на километр, считая и артиллерию). В гражданскую войну на второстепенных участках фронта плотность развертывания падала до 50 человек на километр, а на «таранных» участках приближалась к 1000 бойцов на километр.

Конечно, сосредоточение группировки на важнейших участках, в особенности там, где мы предполагаем добиваться позитивных результатов, чрезвычайно желательно: но не надо забывать, что для этого нужны известные предпосылки. Наличие солидных местных преград и фортификационных сооружений на части фронта облегчает возможность разредить здесь войска. Слабость противника и его пассивность также облегчают построение тарана. В начале лета 1915 года Людендорф располагал на своем фронте 39,5 пехотными и 8,5 кавалерийскими дивизиями, однако, так как фронт не всюду был достаточно укреплен, а также ввиду активности русских, которые численно превосходили немцев на 20%, хотя и имели недостаточную технику и были плохо обеспечены боевыми припасами, — Людендорф считал 37,5 своих дивизий прикрепленными к тем участкам, где они находились, и свободными дли сгущения на участке, избранном для наступления, лишь две дивизии. Маневрирование являлось возможным лишь для 5% всех сил[163].

Наступление ведется преимущественно по параллельным путям. Если представляется возможность, желательно, чтобы фронт оперативного развертывания был шире того фронта, на котором предстоит столкновение с противником, это позволит придать маршу несколько концентрическое направление, можно будет использовать большее количество железных дорог, больше грунтовых дорог, населенных пунктов, и тыл сгруппируется более выгодным образом. Несмотря на краткость маршей от исходного положения до столкновения с неприятелем, характеризующую современную операцию, и при общем параллельном положении фронтов такие выгоды для ударного участка можно будет часто получить косым направлением разграничительных линий, так, чтобы фронт ударных частей, по мере сближения с неприятелем, суживался, а на второстепенных участках — расширялся. Таким образом, ударный участок получит в свое распоряжение максимум путей, и, сверх того, неприятелю будет труднее заблаговременно раскрыть направление нашего удара.

Вынуждаемые современными условиями дни паузы между операциями отнюдь не являются периодом бездействия. В этот промежуток времени ведется подготовка к следующей операции, занимается исходное для нее положение. Заканчивая одну операцию, мы должны отдавать себе отчет в следующей. Продвижение наших войск после успешной операции и отход их после неудачной стратегия должна рассматривать под углом зрения группировки сил для новой операции. Цель новой операции, конечно, согласуется с результатами законченной. Преследуем ли мы неприятеля, или неприятель преследует нас — эти действия, поскольку сопротивление ни одной из сторон не сломлено окончательно, являются лишь элементами нового оперативного развертывания и его прикрытия. Новый оперативный план поэтому начинает получать свое осуществление уже в приказе для преследования или для прекращения наступления, или для отхода. Очень часто в этот момент замысел будущей операции будет намечен лишь в самых общих чертах; однако, оттягивать разработку плана очередной операции на продолжительное время нельзя, во избежание растраты времени вследствие бесполезных движений войск и недостаточной ориентировки службы тыла. Отход французских армий в 1914 году после пограничного сражения, сохранивший правое крыло примкнутым к Лотарингскому укрепленному фронту и направлявший левое крыло к востоку от Парижа, уже включал в себе значительную часть элементов Марнской операции. Исходное положение для следующей операции является и линией сбора войск, закончивших одну операцию; оно ориентирует все действия, и стратег, прежде всего, должен уяснить себе его.

Если мы отказываемся от преследования позитивной цели, необходимо немедленно приступить к подготовке оборонительной операции: сейчас же должно быть приступлено к выводу части войск в тактические и оперативные резервы, с глубоким их эшелонированием, к возведению системы укрепленных позиций и материальной подготовке контр-маневра.

Период операции характеризуется быстрым темпом расхода сил; период паузы и подготовки должен являться периодом их накопления. Необходимо не только пополнить ряды и утраченную материальную часть, но и всемерно щадить силы войск. Переходы должны совершаться самого ограниченного размера, средства транспорта должны использоваться не только для выигрыша времени при переброске войск, но и для доставления войскам максимальных удобств. Для улучшения условий размещения войск часто окажется необходимым энергичное строительство лагерей — барачного типа или из усовершенствованных землянок.

Заботы о материальных удобствах войск являются в то же время и заботами о моральном элементе и о повышении авторитета командования. По предоставляемому войскам комфорту, по порядку и заботливости тыла о бойцах армия судит об организованности и предусмотрительности управления. Психология бойца, пролежавшего в цепи несколько дней или пробывшего в мокром окопе в течение недели, готова реагировать на всякий материальный пустяк, как и психология человека, оправляющегося после перенесенной тяжелой болезни.

4.СТРАТЕГИЧЕСКАЯ ЛИНИЯ ПОВЕДЕНИЯ

Из политической цели войны, установленной руководящим войной органом, для действий на вооруженном фронте вытекает своя конечная военная цель, к достижению коей должны направляться усилия армий и флота. Если борьба сложилась в таких исключительных условиях, что возможно достигнуть конечной военной цели одним прыжком, то для стратегии остается немного работы: производство этого прыжка, называемого операцией, — дело оперативного искусства. Роль стратегии резко обозначается, когда конечная цель не достижима одной операцией, и надо наметить несколько этапов пути, ведущего к цели; когда охваченные войной границы обширны и образуют не один, а несколько театров военных действий и на этих театрах приходится вести самостоятельные операции. Эти одновременно ведущиеся операции необходимо согласовать так, чтобы частные цели, достигнутые ими, образовывали этапы на кратчайшем пути к достижению конечной военной цели. Указания стратегии, это — вехи, обозначающие цели, к которым должны устремляться операции[164]. По мере изменения обстановки, одни цели должны заменяться другими; в случае достижения операцией одной цели должна быть выдвинута следующая, ориентирующая сначала оперативную подготовку, а затем и оперативный удар.

Мы, конечно, не должны обманываться в кажущейся простоте этой работы стратега. На войне приходится иметь дело с идущей наперекор волей неприятеля, с трениями в различной форме, со стихийным развитием могущественных процессов на базе и в армии. Найти в этих условиях кратчайший, удобнейший, вернейший, логический путь к конечной военной цели совсем не легко. Выгодность и разумность постановки той или иной цели зависит от очень сложных, сплетающихся в целый клубок предпосылок. Группировка вооруженных сил обеих сторон, получившаяся на театре военных действий, представляет лишь часть соображений, которыми должен руководиться стратег. Ему необходимо хотя бы приблизительно уловить перспективу войны, предусмотреть задачи ближайшего будущего, чтобы руководить настоящим. Мысль стратега должна оторваться от деталей операции и захватить важнейшие процессы, происходящие у нас на базе и в глубоком тылу противника; только уловив характер эволюции жизни воюющих государств в целом, стратег сможет несколько приподнять завесу будущего и, относительно уверенно, поставить задачи своим фронтам и армиям. Нам представляется как особенно тяжелая ошибка совершенно изолированное от глубокого тыла, от базы положение, в которое было поставлено русское верховное командование в 1914 г. Мы сомневаемся, не в лучшем ли положении для выдвижения оперативных целей находился в Петрограде военный министр, имевший о событиях на фронте весьма отрывочные данные, но лучше чувствовавший биение пульса тыла, чем верховный главнокомандующий в Барановичах.

Сравнение успехов мобилизации нашей промышленности с возможностями Германии позволило бы, в конце октября 1914 г., принять правильное решение о допустимом пределе нашей активности. Неправильная постановка целей операций уже за полгода начала подготовлять майскую катастрофу 1915 года — Людендорф со своей стратегией добивания русских в 1917 году был прав или неправ, в зависимости от успешности развертывания германской промышленности по «программе Гинденбурга», в зависимости от прочности германского тыла и степени отзывчивости его на лозунги русской революции, в зависимости от того, заглохнет или будет развиваться революционное движение среди французских войск, начавшееся в мае 1917 г., в зависимости от успехов подводной войны и формирования армии Соединенными Штатами, в зависимости от количества энергии, еще сохранившейся в Австро-Венгрии, Болгарии и Турции. Можно быть прекрасным оператором и плохим стратегом: Людендорф показал выдающееся искусство в организации и руководстве операциями, и не умел ставить для них цели, не справлялся с ориентировкой оперативной деятельности.

Выдвигая какую-либо частную цель, стратег должен учесть все следствия ее достижения и то связующее действие, которое она окажет на дальнейший ход событий. Фалькенгайн стремился в возможной степени ограничить объем германских действий на русском фронте, что было правильно; но весной 1915 г. он разрешил Людендорфу производство демонстрации в Курляндии: немецкие помещики не могли нелюбезно встретить германские войска; отсюда участь прибалтийских баронов оказалась очень тесно связанной с германскими армиями. Отход немецких войск явился бы погромом для всей немецкой культуры в Курляндии. Людендорф, естественно, стал связывать дальнейшие цели с захватом Риги и с развитием наступления в Россию. Положение немцев в России очень ухудшилось. Царское правительство, играя на национальных противоречиях, получило возможность формировать латышские воинские части. Фалькенгайну за первоначальные дешевые лавры в Курляндии пришлось расплатиться упорной борьбой с выросший из занятия Курляндии новым направлением стратегии, враждебной ему и возглавляемой Людендорфом. Борьба этих двух стратегических течений в течение лета 1915 года не позволила германским войскам одержать на русском фронте крупные успехи.

Жомини[165] приводит следующий поучительный пример, касающийся действий коалиции в 1799 г. Русские выдвинули три группы войск: Суворовскую армию в Италии, корпус Римского-Корсакова — в Швейцарии и совместно с англичанами предприняли Голландскую экспедицию. В Голландии имелись важные английские интересы, которые вдохновили эту экспедицию; но по соседству лежала Бельгия, принадлежавшая до революции Австрии и представлявшая для последней большой интерес. Из того, что русские войска появились в Голландии, где действовали, правда, крайне неудачно, необходимо должно было произойти подтягивание австрийской армии к границам Бельгии. Действительно, армия эрцгерцога Карла потянулась из Швейцарии к Мангейму; Римский-Корсаков, оставшийся в одиночестве, был наголову разбит под Цюрихом, а Суворов, вместо побед в Италии, должен был засвидетельствовать в Швейцарии, что нет отчаянных положении, из которых нельзя было бы выбиться с честью. Из диверсии в Голландию должна была вытечь, конечно, изоляции Римского-Корсакова и Суворова.

Германия в течение первого года мировой войны произвела на русском фронте не менее 9 оперативных развертываний: 1) против Ренненкампфа и Самсонова в Восточной Пруссии; 2) в Силезии — для Ивангород-Варшавской операции; 3) между Калишем и Торном — для Лодзинской операции; 4) новое развертывание после Лодзи, в связи с крупными перебросками войск из Франции в Польшу и с непосредственной поддержкой австро-венгерцев; 5) для Августовского удара на 10-ю русскую армию — в связи с изготовлением третьего эшелона германской мобилизации; 6) для наступления в Курляндию; 7) для прорыва Макензена; 8) новое изменение развертывания после взятия немцами Львова; Макензен меняет направление удара на север, Гальвиц рвет линию Нарева; 9) развертывание для удара Ковно—Свенцяны—Минск. В сентябре 1915 г., занимая позиционный фронт, германцы производили, по меньшей мере, десятое развертывание. В этот подсчет не вошли перегруппировки, хотя и сопровождавшиеся крупными железнодорожными маневрами, но имевшие характер действий по внутренним линиям в одном и том же районе; так, первое развертывание в Восточной Пруссии насчитывает три группировки: 1) против Ренненкампфа (Гумбинен); 2) против Самсонова — Танненберг; были перевезены по железным дорогам I прусский корпус, 3-я резервная дивизия, резервы крепостей, ландверные бригады; 3) против Ренненкампфа — сражение в Мазурских озерах; из Франции было переброшено 2 корпуса, 1 кав. дивизия.

Девять раз в течение одного года германцы переносили центр тяжести своего оперативного развертывания на различные участки обширной дуги Мемель—Калиш—Ченстохов—Карпатский хребет. Очевидно, ни одно из этих развертываний не являлось достаточным для достижения конечной цели германских вооруженных сил на русском фронте. Отдельных частных целей, лежавших на пути к конечной, приходилось достигать последовательно, путем отдельных операций, требовавших каждая самостоятельного развертывания и не являвшихся поэтому непосредственным, геометрическим продолжением в пространстве одна другой.

Сокрушение характеризуется признанием достаточности одного оперативного исходного положения для достижения конечной цели. Операции сокрушения, являясь непрерывными в пространстве, почти сливаются в своем стремлении к конечной цели. Сообщения защищаются совершенно реальной угрозой уничтожения каждого неприятельского отряда, который оказался бы позади наших флангов. Цели, преследуемые неприятелем, подчиняются целям стороны, наносящей сокрушительный удар. Логика и последовательность совершенно ясны.

Но и перечисленные нами девять различных оперативных развертываний германцев на русском фронте, происшедшие в первом году мировой войны, не представляют произвольного хаотического нагромождения. Несмотря на то, что они лежат в плоскости мышления измора[166], они находятся в известной внутренней связи между собой. Эта внутренняя связь уясняется в полной мере лишь при сопоставлении целей, которые преследовались в течение первого года операциями против русских. Последовательность операции имеет место и при преследовании ограниченных целей измора. Рассматривая стратегию под углом зрения определения ее, как учения о сообщениях, мы уже указали, как углубление в изучение сообщений наших и неприятельских армии переводит нас на твердую почву реальности и позволяет упорядочить, внести ясность и последовательность в преследование различных целей.

Чем более углубленно мы будем рассматривать обстановку в целом, даже в условиях измора, тем больше будет стесняться перед нами безграничное поле фантазии; наш выбор от многих возможных целей, возможных для операций, в конце нашего анализа сузится до одной единственной, представляющей для нас необходимость; наша мысль раскроет предпосылки для последующей операции, которых надо достичь посредством первой, и которые являются ее целью. Перед истинным стратегом не раскрывается равномерно бегущая линия фронта, дающая полный произвол в выборе участка, на котором можно вести очередную операцию: его конечная цель — опрокинуть всю постройку неприятельского вооруженного фронта — вынуждает его установить последовательность в своих действиях и в каждый данный момент вести подкоп под какой-то один устой этого вооруженного фронта. Сюда сосредоточиваются все его мысли, и в даваемом для этой работы импульсе сказывается вся его личность.

При установлении последовательности в операциях, в выборе очередной цели операции и определении ее размаха стратегия в настоящее время не может руководиться простым соотношением наших и неприятельских сил на вооруженном фронте; необходимо иметь в виду перспективу изменения этих соотношений, учет возможностей пополнения и снабжения, новых эшелонов мобилизации, перебросок с других фронтов. Раньше стратегия исходила лишь из цифр первой мобилизации и времени, потребного для сосредоточения; теперь необходимо иметь в виду вероятную кривую дальнейшего роста вооруженных сил у нас и у неприятеля, связанную с возможностями экономический мобилизации или поддержки извне.

Действия на русском вооруженном фронте в первый год войны должны были ориентироваться прежде всего на то обстоятельство, что мы обгоняли австро-германцев в стратегическом развертывании наших сил.

Мы провидим различие между оперативным развертыванием — занятием исходного положения имеющимися в наличии силами — и стратегическим развертыванием, являющимся достижением кульминационного пункта мощи вооруженного фронта. Оперативное развертывание требует немногих дней, а стратегическое — месяцев.

Франция в начале мировой войны связывала 80% вооруженных сил Германии. Нам были известны надежды Шлиффена и Мольтке младшего, что на 40-й день можно будет начать переброску корпусов, разгромивших Францию, на русский фронт. Этим ошибочным расчетам германского генерального штаба мы придавали слишком крупное значение. Неудачное для французов начало войны, казалось, их подтверждало. Для России представлялось крайне желательным встретить к сороковому дню натиск перебрасываемых Германией сил в удобном оборонительном положении, овладев течением Сана и Вислы от Перемышля до Данцига. Отсюда рождалась необходимость форсировать вторжение в Восточную Пруссию и Галицию. Галицийскую операцию, в действительности, нам удалось успешно закончить на 43-й день нашей мобилизации, но занятие правого берега Вислы в пределах Пруссии совершенно не удалось.

Зато значительная переброска германских сил из Франции на наш фронт имела место лишь на 120-й день мобилизации (кавалерия и 5 корпусов, в конце ноября 1914 г.). Ивангород-Варшавскую операцию немцам пришлось вести без существенного притока сил извне, и в недобрый для них час прибытия второго русского эшелона — сибирских корпусов. Потери первых трех недель операции почти уравновешивались — русские 500 тысяч, австрийцы 350 тысяч, германцы 50 тысяч. Наш второй эшелон — азиатские корпуса — оказался на фронте скорее, чем второй эшелон германский — вновь формировавшиеся корпуса. Это определяло неуместность Ивангород-Варшавской операции немцев и ее финальную неудачу.

Массовую переброску германских корпусов с запада на русский фронт, с которой считалось командование обеих сторон, отчасти заменили дальнейшие эшелоны германской мобилизации, продолжавшейся до 1917 года включительно. Больно ударил нас в феврале 1915 года третий эшелон германской мобилизации (Августовский лес). Расточительность русского командования и превосходство организации германской промышленности скоро начали сказываться. Наша активность не считалась с тем, что кульминационный пункт нашего численного и технического превосходства остался позади, и что кривая неприятельских сил на русском фронте быстро росла. Обязанностью стратегии 1914 года было предвидеть 1915 год; если бы мы поставили точку после Ивангород-Варшавской операции или ограничились направлением усилий на занятие Восточной Пруссии, к весне 1916 года мы имели бы 20 лишних дивизий, всю армию в порядке и кое-какие материальные запасы.

В конце первого месяца войны 90 русских пехотных дивизий стояли против 70 австро-германских, при чем в числе последних имелись только 13 первоклассных германских дивизий. Летом 1915 г. 130 русских дивизий, в большом некомплекте, с пустыми складами, стояли против 135 австро-германских, при чем на нашем фронте находилось значительное количество лучших германских пехотных дивизий и вся германская кавалерия, и против нашего фронта работали все германские запасные части, выславшие за летнюю кампанию пополнения, достигавшие 150% штатного состава германских дивизий.

Операции на фронте ведут к двухстороннему расходу сил. Главнокомандующий северянами, генерал Грант, в войне за нераздельность Соединенных Штатов, после одного из своих не слишком успешных наступлений, заметил, что если северяне потеряли 15 тысяч, а южане только 5 тысяч, то успех на стороне северян, так как они могут пополнить свою убыль, а южане нет. Действительно, мы не можем оценить целесообразность затраты сил, если не будем объективно учитывать возможности притока их у нас и у неприятеля. Расходы должны сообразоваться с доходами. Как промотавшийся помещик жалуется на управляющего, утаившего его доходы, так и русская стратегия свою близорукость и мотовство пыталась оправдать жалобами на то, что тыл ее недостаточно поддерживает; союз русской ставки с могущественными буржуазными группами, заинтересованными в военных заказах и добивавшихся капитуляции государства перед их жадностью, имел даже крупный успех...

Такие сдвиги в отношении сил, какие вызвало отпадение России или вступление в войну Америки, существенно должны были повлиять на линию стратегического поведения. Очевидно, что Франции надо было стремиться покончить с Германией до того момента, когда революция обессилит русский фронт (наступление Никеля), а если это было невозможно, то надо было продержаться 14 месяцев, пока не будут закончены вооружения Америки (план Петена и Фоша). Германии следовало не терять это время на борьбу с русской революцией, а возможно раньше, в начале лета 1917 года, начать ломку французского фронта. В этом случае Людендорф допустил крупнейшую ошибку.

В условиях гражданской войны, когда сама военная организация создается не до, а в течение военных действий, мы видим постепенное возрастание кривой стратегического напряжения. Но аналогичные явления теперь наблюдаются и в войнах, подготовке коих уделено было много лет напряженной работы, и мы не можем по одному этому обстоятельству подводить стратегию гражданской войны под особую рубрику.

Только отдавая себе правильный отчет в изломах кривой развития сил обеих сторон, в моментах, когда каждая из них идет вверх и достигает кульминационной точки, стратег может достаточно обоснованно избирать наступательный или оборонительный образ действий, дозировать энергию фронтов, выдвигать цели операций, промежуточные по отношению к конечной военной цели.

Вопросы ведения боя представляют содержание тактического искусства, но не к последнему, а к оперативному искусству относятся вопросы о моменте вступления в бой и выхода из боя. Вопросы ведения операции относятся к оперативному искусству, но определение начального момента и заключительной точки операции являются решениями стратегического порядка. Точно так же вопросы о моменте вступления в войну или выхода из нее — дело не стратегии, а политики.

Разумеется, необходимо согласовать момент начала операции с требованиями политики. Россия изготовлялась к Босфорской операции к весне 1917 года; но февральская революция совершенно исключила возможность такого удара через море. Конец мировой войны, с последовавшими за ним революционными движениями и взрывами, являлся самым неудобным моментом для интервенции буржуазных армий Запада в русские дела. В конце лета 1919 года поляки располагали огромным превосходством над слабым советским западным фронтом; главные силы красных армий были скованы борьбой с белыми армиями русской контрреволюции на юге и востоке. Наступление поляков могли бы в 1919 году развиваться в выгоднейших условиях, чем в 1920 г., когда Деникин, Колчак и Юденич были уже ликвидированы. Однако, такое наступление имело бы характер оказания помощи Деникину; между тем, глубокая трещина проходила между национальными интересами польской и русской буржуазии. Поляки, руководствуясь исключительно своими национальными интересами и недооценивая силы Советского строя и красных армий, предпочли остаться зрителями борьбы и истощения Советский власти, чтобы на следующий год вступить в единоборство с красным фронтом. Врангелю, очевидно, также не следовало переходить к активным операциям в момент похода красных армий к Варшаве. Взятие красными армиями Варшавы ставило вопрос о вооруженной борьбе пролетарского и буржуазного фронта в рамки мирового масштаба, что высоко подняло бы акции белогвардейских кадров в Крыму, и они могли бы тогда расчитывать на серьезную поддержку своих покровителей. Отход красных армий от Вислы к Березине, наоборот, делал армию Врангеля менее нужной временно стабилизировавшемуся буржуазному строю Европы, избавлявшемуся на ближайшие годы от непосредственно нависшей над ним угрозы. И, чем успешнее развивались бы операции Врангеля в течение советско-польской войны, тем, очевидно, скорее было бы заключено перемирие на советско-польском фронте, означавшее ликвидацию владычества Врангеля в Крыму в ближайшие же месяцы. Повидимому, Врангель не был чужд этих соображении, но приказ Франции, заинтересованной в польских делах, обусловил начало операции ее вассала в весьма невыгодный для него лично момент.

Момент начала операции должен быть согласован с общей военной обстановкой. Выступление Румынии в августе 1916 г. и начало наступления ее в Трансильванию опоздало на два месяца, так как совпало с истощением русского фронта и понижением энергии на англо-французском. Свенцянский прорыв — генеральная Операция, о которой мечтал Людендорф, — опоздал на месяц, так как русские войска успели уже выкарабкаться из Польши, германские армии уже устали, а французы заканчивали приготовления к осеннему наступлению 1915 года в Шампани.

Момент начала операции должен быть согласован с окончанием нашего развертывания. Операция приобретает известную чеканность, проводится с молниеносной быстротой и с малыми жертвами приводит к крупным результатам, если все средства, в которых она нуждается, находятся тут же, под рукой, если все необходимые перегруппировки закончены до начала операции, и сообщения в течение самой операции разгружены от подготовительных перевозок. В этих условиях работа войск во время операции может быть поставлена в такие же условия, как фабричное производство, которое также нуждается в предварительном сосредоточении сырья и рабочей силы, подготовке последней и фабричного оборудования, чтобы фабрика могла заработать без перебоев, валовым порядком, с наименьшими издержками производства.

Однако, этот момент должен быть согласован и с моментом выгоднейшего соотношения сил. Если выжидание хвоста вашего оперативного развертывания даст неприятелю время, которое позволит ему усилиться в большей степени, чем нам, или если того требует общее военное положение, то приходится приступать к операции, не выждав конца развертывания. Наступление Ренненкампфа и Самсонова в Восточную Пруссию было начато вследствие требований обстановки на французском фронте, с половиной тех сил, которые надлежало развернуть против Германии. Конрад двинул австро-венгерские армии в решительное наступление между Вислой и Бугом, имея сосредоточенными лишь 33 дивизии из 49,5, которыми он располагал к концу Галицийской операции. Такое решение отчасти обусловливается его расчетом плана операции, намечавшим, что русские к 20 дню мобилизации смогут выставить 35 пехотных дивизий, а через 10 дней их силы возрастут до 60 пехотных дивизий[167]; в действительности, русские имели на 20-й день около 34 дивизий, но до самого конца операции — 43-го дня мобилизации — довели свои силы только до 51 пехотной дивизии. Фактически, в течение всей Галицийской операции соблюдалось равновесие в числе пехотных дивизий (823,5 русских батальона против 804,5 австрийских, но 3.060 хороших русских пушек против 2.140 плохих австрийских, и 690 русских эскадронов и сотен против 398 австрийских) вследствие выигрыша русскими в мобилизации 5 дней и путешествия части австрийских корпусов к Дунаю. Но мышление австрийского генерального штаба было воспитано на представлении, что они имеют 10-дневный выигрыш в сосредоточении перед русскими и что надо торопиться с нанесением удара до сосредоточения громадных русских сил, и Конрад начал операцию, закончив лишь сосредоточение двух левофланговых армии, которые, действительно, временно имели значительный перевес в силах над 4-й и 5-й русскими армиями.

Неудачи наступления русских в Восточную Пруссию и австро-венгерцев из Галиции заставляют относиться весьма требовательно к поверке мотивов начала операции, производимой до окончания развертывания. Незаконченность последнего накладывает на ведение операции характер вялости, нерешительности, заставляет оглядываться и выжидать хвоста подходящих подкреплений. Сознание незаконченности развертывания, правда стратегического, тяготело над всеми русскими операциями в Маньчжурии в 1904 году. Вечное запоздание оперативного развертывания, прилив сил капля по капле — типичны для ведения русскими и мировой войны.

Напротив, у германцев мы видим отчетливое деление операции на подготовку и исполнение. Лишь в одном случае Людендорф отступил от этого правила и совершил, на наш взгляд, крупную ошибку. Мы имеем в виду начало Лодзинской операции. Необходимо, чтобы момент величайшего оперативного напряжения совпадал с кризисом операции, а не запаздывал. Момент начала Лодзинской операции совпадал с отказом германцев от дальнейшего наступления на англо-французском фронте и прекращением Фландрской операции. В первую очередь могли быть переброшены на русский фронт 7 пехотных и 2 кавалерийских дивизий. Фланговый удар непосредственно был нанесен в период 11—22 ноября 1914 г. 11 пехотными дивизиями; 23 ноября прорвавшимся в тыл Лодзи германским войскам пришлось уже пробиваться на север; в конце ноября германский фронт подвергся сильнейшему нажиму. В этот момент начали подходить подкрепления с запада, и их пришлось, разбросать по всему трещавшему германскому фронту. Нет сомнения, что если бы удар был произведен не 11, a 18 германскими дивизиями, то 2-я и большая часть 5-й русской армии были бы уничтожены, и германскому фронту не пришлось бы переживать ряда тяжких кризисов[168].

Почему германские резервы не попали к кризису операции? Фалькенгайн и Людендорф не сговорились об их более ранней переброске. Конечно, хорошо было бы перебросить их на 2 недели раньше с запада на восток, и объективных причин, которые бы препятствовали такой переброске, не было. Но если резервы запаздывали на 2 недели, то почему было не отложить начало операции на 2 недели? Австрийцы и германский ландвер, оставленные перед русским фронтом, доказали в течении Лодзинской операции свою неспособность к энергичной атаке русского фронта. Но оборонительно они действовали бы более успешно. Русские предполагали начать свое наступление только через 4 дня; неделю можно было бы дать русской операции развиваться, обстановка для флангового удара изменилась бы только к лучшему. Лишь ничтожной части Силезии угрожала опасность, и притом весьма кратковременная. В основе ошибки Людендорфа, нам кажется, лежат ложные представления об активности. Он хотел наступать первым, хотя бы и не вовремя. Но против Самсонова немцы приступили к оперативному развертыванию лишь после того, как наступление Самсонова вполне выяснилось — и от этого только выиграли. Стремление к предупреждению неприятеля, излишняя торопливость, — являются виной неудачи многих плохо подготовленных операций.

Таково же наше мнение и о майском наступлении Запфронта в 1920 году.

Мы говорим о желательности приступать к операции лишь после окончания развертывания. Но мы были бы ошибочно поняты, если под этим разумелось бы сосредоточение всех сил государства; очевидно, что здесь имеются в виду лишь силы, предназначенные для данной операции, завершение не всей мобилизации государства, а определенного ее эшелона. И затем, конечно, нет никакой необходимости выжидать, чтобы все силы и средства были выгружены из вагонов. Часть этих сил можно оставить на рельсах, как оперативный резерв для железнодорожного маневра. При учете неприятельских сил, с которыми придется иметь дело, точно также нельзя ограничиваться подсчетом того, что неприятель имеет сейчас на фронте, а надо учитывать и то, что подвезут к нему железные дороги в течение самой операции. В плане войны австрийского генерального штаба содержалась капитальная ошибка: русские будут иметь на 20 день 35 дивизий, а на 30 день 60 дивизий; поэтому нужно, будто бы, наступать на 20-й день. Ведь австрийцы не могли мечтать о завершении такой обширной операции скорее чем в 10 дней; следовательно, они должны были рассчитывать: если будем наступать на 20-й день, мы встретим все, что русские подвезут к 30 дню, т.е. 60 дивизий: если начнем наступать на 30-й день, то встретим более сильный русский фронт и более слабые резервы, так как в основной массе русские перевозки будут закончены в течение первого месяца.

Однако, техническая возможность начать операцию в данный момент, закончив развертывание на 100%, отнюдь не должна толковаться, как обязательство немедленно приступать к ней. Из того обстоятельства, что Франция могла закончить на 15-й день свое оперативное развертывание, французскому генеральному штабу совершенно не следовало делать вывод об обязательности перехода в наступление против Германии на 16-й день. Несмотря на веские основания ожидать, что против Франции будет направлен первый удар германцев, французы не сделали ни малейшей попытки вставить в военную конвенцию, обязывавшую Россию и Францию к наступлению против Германии, оговорку о том, что наступление является обязательным только для той из договаривающихся сторон, против которой Германия оставит меньшую часть своих сил, другая сторона может перейти к обороне и выигрывать всеми мерами время, оттягивая развязку. Мышление французских стратегов XX века нам рисуется стоящим на низшей ступени сравнительно с мышлением составителей Трахтенбергского плана для осенней кампании 1813 года; последний план предусматривал, при наступлении на Наполеона с трех сторон (вынужденном), оборону и даже отступление той армии союзников, против которой двинется сам Наполеон с ядром своих сил, и систематическое наступление по другим направлениям на французские заслоны.

Вероятность потерпеть поражение решительного характера увеличивалась в мировую войну при наступлении французских армий, кроме того, с точки зрения стратегии, особенно нежелательным являлось то обстоятельство, что наступление французов не только увеличивало решительность развязки, но и ускоряло ее. Общесоюзные интересы требовали возможной отсрочки решения. Наступление французов приводило к тому, что русские могли уже ожидать на сороковой день возвращении германских корпусов из Франции на Вислу. Представлялось бы чрезвычайно желательным — при составлении плана предусмотреть затяжку операций на французском фронте по меньшей мере до 2 месяцев. Лишние три недели в распоряжении русской стратегии позволили бы организовать неторопливое, планомерное вторжение в Восточную Пруссию и даже расширить операции на Померанию и Западную Галицию, что, несомненно, сразу же разгрузило бы французский фронт. Можно было вообще утверждать, что если сокрушительный удар немцев по Франции не удастся в первый месяц военных действий, то он останется вовсе не завершенным, так как русский фронт прикует к себе в дальнейшем слишком много сил и внимания германцев.

С точки зрения стратегии союза, крайне благоприятным моментом явилось недоведение французами до конца пограничного сражения и перенос решения на Марну. Это давало уже выигрыш на 15 дней в сроке развязки и ослабляло германцев на 2 корпуса и 1 кавалерийскую дивизию, переброшенные в Восточную Пруссию.

Выжидание благоприятного момента для приступа и наступательной операции, конечно, связано с сохранением оборонительной группировки. Оперативное развертывание для наступления должно быть закончено лишь в последний момент.

Особенно важным является решение о моменте начала операции, если сама она представляет крупный излом в нашей линии поведения, если она, например, знаменует переход от стратегической обороны к наступлению. Фош в 1918 году предвидел такой перелом, но не смог точно установить его дату: он относил ее на начало мая, затем на июнь; активность немцев спутывала подготовку англо-французов и заставила оттянуть приступ к контрнаступлению до июля. Еще важнее выбор момента для начала восстания, которое мы можем рассматривать, как первую крупную операцию, вскрывающую гражданскую войну, до того сохраняющую подпольный характер. Очень часто цитируют следующую мысль Ленина (т. XIV, ч. 2, стр. 136): «восстание должно опираться на такой переломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебание в рядах врагов и в рядах слабых, половинчатых, нерешительных друзей революции». В этом утверждении заключается мысль о выжидании окончания развертывания революционных сил и о необходимости согласовать момент с общей обстановкой, обрисовываемой неприятельскими и колеблющимися силами.

Оперативные планы приходится осуществлять в атмосфере энергичного противодействия, многих препятствий и трений. Жестокое, неумолимое стремление к заранее запротоколированной цели операции является неуместным в стратегии. Ведение операции всегда получает характер компромисса. Новые выяснившиеся данные могут привести к совершенно новому толкованию цели операции. Людендорф стремился в Самсоновской операции к окружению одного лишь XIII русского корпуса, на ближайшем к югу от Алленштейна участке; эта цель не удалась, так как XIII корпус ускользнул вслед за XV корпусом. Но германцам удалось замкнуть гораздо более широкое кольцо, чем было первоначально намечено. Черед полгода, в феврале 1915 года, Людендорф поставил своей целью, при помощи 4 новых корпусов — очередного эшелона мобилизации, разгромить 10-ю русскую армию, растянувшуюся в Восточной Пруссии кордоном, с открытым правым флатом, и на ее плечах прорваться через верхний Бобр на участок Гродно—Белосток, что оказало бы действительно помощь австро-венгерцам, напрягавшим все свои силы для выручки Перемышльской крепости. Цель эта превышала имеющиеся средства. Для этого момента войны замысел был слишком широк и роскошен: можно было бы удовлетвориться и меньшим. Несмотря на благоприятный немцам ход событий, несколько русских дивизий центра, окруженные в Августовских лесах, заставили германцев потерять около 10 суток. Русские сосредоточили достаточные резервы, болота Бобра начали оттаивать, сосредоточенные в безлюдном районе в еще суровое время года немецкие войска сильно страдали, сообщения работали неудовлетворительно, начатая русскими на Нареве контр-операция достигла ряда успехов и поглощала все немецкие подкрепления. В этих условиях Людендорф отказался от своей широкой цели и, ввиду невыгод расположения пред Бобром и Неманом, где оперативная готовность русских поднималась вследствие наличия долговременной подготовки театра, оттянул свой фронт на линию Августов—Сувалки.

Отметим крайне невыгодную сторону такого вынужденного сокращения объема операции: не только важная промежуточная цель оказывается недостигнутой, но неудача первой попытки крайне осложняет ее повторение. Усталые германские войска увидели в линии Осовец—Гродно недоступную преграду; по всей линии Бобра немцам чудились бетонные укрепления. В июле 1915 года, через 5 месяцев, удар на фронт Белосток—Гродно являлся весьма важным, в связи с развитием наступления Макензена в Галиции. Однако, германцы отказались от него ввиду констатирования Людендорфом его тактической невыполнимости. Точно так же неуспех прорыва немцами Лотарингского фронта в момент Марнской операции, в 1914 году, застраховал этот фронт на все время мировой войны. Неудача первого наступления русских в Восточную Пруссию наложила печать бессилия на все дальнейшие попытки повторения этой операции.

Каждая хорошо подготовленная операция представляет удар, начатый в выгодных условиях и отмечающий на первых шагах большие успехи. Поскольку неприятель еще в силах продолжать сопротивление, он сосредоточивает через некоторое время новые силы и средства; выгоды, вытекающие из внезапности и подготовки, наступающий постепенно утрачивает; первоначальное продвижение вперед осложняет условия его сообщений; операция получает более медленное течение, продвижение вперед дается с возрастающими трудностями; потери обороняющейся стороны начинают оказываться во все более выгодном соотношении с потерями наступающей; простое лобовое толкание равных сил — весьма невыгодная система операции; если операция не будет вовремя остановлена, наступающий может оказаться в совершенно беспомощном состоянии, и контрудар обороны вызовет катастрофические последствия (наше наступление в Карпатах в апреле 1915 года; последние месяцы Верденского наступления).

Обязанность стратегии — не допускать, чтобы наступательные операции затягивались до последнего издыхания; необходимо большое мастерство руководства, чтобы, не увлекаясь небольшими частными успехами, еще возможными, вовремя прервать наступление. Как только наступает момент потери нашими войсками тактических преимуществ, стратегия должна пересмотреть вопрос о целесообразности продолжения операции и закончить ее на соответственном рубеже, иногда, может быть, даже с отказом от части захваченной территории. Само собой разумеется, что значение поставленной цели, в связи с возможностью добиться ее, хотя бы ценой больших жертв, может вынудить продолжить операцию и в невыгодных тактических условиях. Мы лишь отмечаем, что настойчивость и упорство, переходящие в упрямство, не являются безусловными добродетелями в военном искусстве; нужна оперативная гибкость, чтобы не расшибить себе лоб об стену. Этой гибкости не было у русского высшего командования в течение всей мировой войны; оно само загоняло войска, и потому его уделом было руководство загнанными войсками. Поэтому русские операции велись темпом мелкой извозчичьей рыси, тогда как германские войска, которые больше берегли, оперировали свежим, энергичным аллюром.

Если неприятелю удалось развернуть превосходные силы и мы вынуждены вести оборону к критических условиях, — задача стратегии заключается в том, чтобы своевременно выяснить невозможность благоприятного исхода для нас борьбы и прервать ее возможно раньше перед назревающим кризисом. Здесь упорство будет также неуместно. Одно из удачнейших решений Людендорфа заключалось в том, что он своевременно оборвал Ивангород-Варшавскую операцию: если бы германские войска начали свои отход в Силезию не 17 октября 1914 г., а двумя-тремя днями позже, Лодзинская операция 11 ноября стала бы невозможной, германская армия была бы действительно разбита, и боеспособность ее значительно и надолго упала бы.

Выход из операции, принявшей для германцев дурной оборот, оправдывался в данном случае тем, что Людендорфу нельзя было ожидать перелома операции в свою пользу; в дальнейшем дела портились бы все дальше, все сильнее и сильнее. Стратег должен взвесить всю дальнейшую перспективу операции, прежде чем отдать распоряжение о выходе из операции. Требуемая нами гибкость, конечно, ничего общего не имеет с принципиальным уклонением от кризиса и рискованных положений. Без последних никакие крупные успехи немыслимы. Та же мудрость, которая требует уходить от безвыигрышных положений, вполне приемлет риск, находящийся в соответствии с выигрышем.

Если раньше преследование велось после окончания боев, из которых складывалось сражение, и начиналось за пределами поля, на котором последнее имело место, то в настоящее время преследование укладывается в пределах самой операции. Войска, избегшие окружения и уничтожения в течение всей операции, ускользают, частью при помощи железных дорог, быстро перегруппировываются и пополняются; поскольку сопротивление враждебного государства не сломлено окончательно, является необходимость не в преследовании, а в подготовке новой операции.

Обрыв наступательной операции обозначается переходом к обороне. Обороняющийся, вызвав перерыв в операции, достигает уже многого. Русским армиям в начале лета 1915 г. неоднократно удавалось вызывать перерывы в развитии германских операций, т.е. достигать цели оперативной обороны. Однако, критическое положение нашего снабжения оружием и боевыми припасами и громадное материальное превосходство неприятели сводили на нет произведенные усилия; неприятель легче пополнял свои потери и свои склады и без особых усилий начинал операцию вновь; наш метод действий вел ко все более глубокому истощению наших вооруженных сил. Нам выгоднее было бы прибегать к более экономным методам выигрыша времени — отскокам.

В оперативном искусстве под действиями по внутренним линиям понимаются такие действия, с помощью которых мы последовательно переносим центр тяжести наших усилий на неприятельские силы, наступающие по различным направлениям, и бьем их порознь. Так как сторона, принимающая этот метод действий, должна поставить себя при этом во внутреннее положение, т.е. подвергнуть себя возможности ударов с различных сторон, то такие действия представляют значительную опасность. Пространство, имеющееся для развертывания тылов, крайне стесняется. По мере роста тылов и усовершенствования средств связи, допускающих ныне согласование действии армий, наступающих по различным оперативным направлениям, оперирование по внутренним линиям крайне затруднилось и легко приводит к оперативному окружению. Оно дает успехи лишь при неслаженности неприятельского командования (Самсонов, Ренненкампф и Жилинский). Румыния глубокой осенью 1916 г., при направлении удара в Валахию с северо-запада Фалькенгайном, а с юга Макензеном, испытала все неудобства оперативных действий по внутренним линиям. Дебушировавший из Крыма Врангель успешно практиковал их только до тех пор, пока образовавшееся вокруг него полукольцо красных войск не сорганизовалось, после чего для Врангелевской армии последовала катастрофа.

Действия по внутренним линиям, рассматриваемые в стратегическом масштабе, заключаются в последовательном переносе центра тяжести усилий с одного театра военных действий на другой. Предпосылкой успеха такого рода действий является наличие железнодорожных магистралей, связующих эти театры. Условия для таких действий возникают при борьбе на несколько фронтов. В этих условиях находились в мировую войну центральные державы, имевшие возможность последовательно сосредоточивать удары на Франции, России, Сербии, Италии. Выгодной предпосылкой для стратегических действий по внутренним линиям является возникновение позиционных фронтов, позволяющих ограничиться минимумом сил для обороны и выделить сильный стратегический резерв, гастроли коего на каждом театре борьбы создают выгодный перелом обстановки.

В гражданскую войну Советская Россия оказалась в выгодном внутреннем положении. Москва представляет мощный узел железнодорожных магистралей. Враги наступали со всех сторон света. Рокировочных сообщений между ними или не было (Колчак, Деникин и архангельский фронт белых), или эти сообщения не использовались для согласованной работы (поляки и Деникин, поляки и Юденич). Отсюда для красных явилась возможность последовательно противопоставить превосходные силы на каждом из фронтов.

Действия по внутренним линиям в стратегическом масштабе не стесняют оперативных тылов и не грозят привести к потере сообщений и оперативному окружению; в то же время они сохраняют выгодные условия оперативных внутренних линий[169]. Иногда, при обширном протяжении границы, охваченной войной, и наличии на нем двух театров возможно применить стратегические действия по внутренним линиям и воюя с одним противником. Так, поляки в 1920 г. первоначально центр тяжести усилий направили к югу от Полесья, затем, вследствие захваченной нами к северу от Полесья инициативы, вынуждены были начать переброску войск на север. Момент Варшавской операции характеризуется новым приливом польских сил с юга, позволившим организовать удар со стороны Люблина.

Стратегическая работа по внутренним линиям выдвигает вопрос о порядке нанесения ударов различным противникам; этот вопрос части крайне затрудняет стратегов. При его решении особенное значение приобретают политические требования, которые не всегда должным образом учитываются. Достаточно вспомнить совершенно противоположные решения вопроса о первоначальном направлении германского удара при войне одновременно против России и Франции, которые дали Мольтке старший и Шлиффен. Та же проблема явилась основной для германского командования в течение 1915—1917 г.г.; на наш взгляд, она не получила удовлетворительного разрешения ни у Фалькенгайна, ни, в особенности, у Людендорфа.

Иногда решение вопроса о последовательности операций на различных фронтах относится положительно скорее к области политики, чем стратегии. Так было с вопросом об избрании Колчака или Деникина целью первого натиска Красной армии в 1919 г. Кто из них политически мог составить большую угрозу — Колчак ли, располагавший большим авторитетом, но опиравшийся на очень редко населенную территорию Сибири, или Деникин, находившийся на богатом, хлебном Юге, с его казачеством, но и с той ненавистью к помещику, которая так пышно развивается на черноземе, с характерными для юга национальными, автономистическими, антигосударственными, анархическими устремлениями[170].

Но стратегия требует достижения промежуточных целей. Между тем, операции 1918 г. на Востоке не были доведены до Урала; операции на юге весной 1919 г не были доведены до Кубани, когда началось направление всех средств на Восток. И, по-видимому, существовала большая опасность, что и летняя операция против Колчака в 1919 г. не будет доведена до полного овладения Уралом, так как военное командование стремилось уже начать ослабление Восточного фронта в пользу Южного, где наступление Деникина расползлось по широкой территории. Мы полагаем, что, начав решительное наступление на Деникина на два месяца раньше, Красная армия ничего не выиграла бы и натолкнулась бы, вероятно, на более серьезное сопротивление. Обстановка на классовом фронте борьбы была таковой, что территориальное расширение Деникина не усиливало, а ослабляло его.

Если мы находимся в окружении и боремся на несколько фронтов, то стратегия сокрушения требует, чтобы мы обратились против важнейшего врага, идущего в корню коалиции. Стратегия же измора требует, чтобы мы прежде обезопасили свой тыл и фланги и тем создали выгодные предпосылки для наступления на главном театре.

Отсюда в мировую войну у Конрада стремление покончить с Сербией до приступа к важнейшим действиям на русском фронте, что ему не удалось провести в жизнь из-за энергичного противодействия германцев. Польша в 1920 г. являлась более серьезным противником, чем Врангель. С точки зрения сокрушения, правильным являлось направление важнейших усилий против Варшавы. Действительно, с советизацией Польши, с расширением революции в европейском масштабе не растаял ли бы Врангель сам собой, без всяких усилия со стороны Красной армии? Решительный пункт — Варшава — определил бы и судьбы Крыма. И все это рассуждение оказывается совершенно неверным, если условий для сокрушения не было, и решительный пункт являлся призраком. Покончить с Крымом, покончить даже с важнейшими очагами бандитизма и, имея спокойные сообщения, выступать с наступлением крупного европейского масштаба. Стратегия не может рассматривать польскую войну изолированно. В конечном счете, Варшавскую операцию выиграл не Пилсудский, а Врангель; возможность Люблинского удара поляков создалась на почве раздвоения внимания Южного фронта, откуда и преследование последним в Польше скорее местных целей, чем энергичное наступление к Висле. Крым и Варшава были поставлены, как цель операции, в обратном порядке против должного, что привело к неприятным последствиям.

Две одновременные наступательные операции удаются крайне редко. Центральные державы в начале мировой войны направили удар на Францию — примерно 55% имевшихся в наличии вооруженных сил, 40% оставили против России — преимущественно для наступательной операции из Галиции между Бугом и Вислой, и 5% стремились еще действовать наступательно против Сербии. Поставленных позитивных целей ни на одном театре достичь не удалось.

Сосредоточение всех средств на одной большой операции, несомненно, может дать крупную экономию сил. Неприятельский фронт, могущий выдержать десятки малых ударов, может быть сломлен одним крупным ударом. В известных условиях, — чтобы добиться хотя бы минимальных результатов, необходима известная массивность операции, иначе пружинность фронтов, инерция сопротивления заставят все вернуться в исходное положение. К конечной цели нужно стремиться возможно крупными этапами; перевес сил всегда желательно использовать наиболее решительным образом. Излишняя скромность не является добродетелью ни в тактике, ни в оперативном искусстве, ни в стратегии.

Однако, иногда одновременное преследование двух позитивных целей диктуется политическими условиями. Военная конвенция с Францией обусловливала необходимость вторжения русских армий в августе 1914 г. в Восточную Пруссию; в то же время охватывающая Галицию группировка нашего развертывания могла бы быть использована лишь при переходе наших армий в наступление; лишь наступательная операция позволяла использовать против австрийцев массы 3-й и 8-й русских армий, которые, по условиям сообщений, могли быть развернуты только в пределах Киевского военного округа. Русские войска поплатились тяжелыми неудачами 30 дивизий за наступление в Восточную Пруссию и одновременно одержали 50 дивизиями победу (ординарную) в Галиции.

Осенью 1919 года благоприятные политические условия требовали перехода красных армий в наступление против Деникина и самого широкого развития наступления в Сибири. Оба предприятия увенчались успехом. В 1866 г. Мольтке сосредоточил 19 дивизий на главный богемский театр против австрийцев и оставил только три дивизии (правда, усиленные ландвером) на германском театре против второстепенных германских государств; однако, весьма широкие позитивные цели преследовались одновременно на обоих театрах, что мы уже объясняли чересполосицей на второстепенном театре и вытекавшей из нее необороноспособностью при создавшемся на нем положении.

Иногда одна большая операция фактически не может быть осуществлена: между отдельными театрами или нет никакого сообщения (в мировую войну — Россия, Сербия и Франция, в гражданскую — белые фронты), или рокировочные сообщения так слабы, что массы войск, развернутые на одном театре, довольно прочно связываются с ним (Франция и Италия, советские театры в Белоруссии и Украине). В коалиционной войне, однако, объединению всех средств для одной операции часто препятствует не слабость путей сообщения, а преследование каждым союзником своей особой политической цели; именно на этой почве возникло раздельное ведение операций Германией и Австро-Венгрией в августе 1914 г.; румынские войска в 1916 г. вели в Трансильвании румынскую операцию, англичане в 1917 г. вели английскую операцию во Фландрии.

Если для одной стороны слагаются возможности стратегической работы по внутренним линиям, то другая сторона оказывается вынужденной действовать по внешним линиям. Чем шире круг стратегического окружения, тем менее выгод он представляет окружающей стороне, так как шансы на обращение стратегического окружения в оперативное исчезают. Если в 1914 году кто-либо из французов или русских представлял себе возможность, что вторгнувшиеся в Германию русские и французские армии подадут друг другу руку где-нибудь между Эльбой и Рейном, то это являлось детской мечтой.

Эти невыгоды окружения на вооруженном фронте компенсируются преимуществами, которые окружающая сторона извлекает на экономическом и политическом фронтах. В указанных условиях попытки сокрушения, направленные с различных фронтов, обречены на несогласованность и разрозненность; против опаснейшей операции сторона, находящаяся во внутреннем положении, сосредоточит центр тяжести своих усилий, и сумеет остановить развитие этой операции. Нужно использовать то обстоятельство, что окруженная сторона будет политически и экономически истощаться скорее; война на всех границах вызывает более скорое достижение кульминационного пункта стратегического напряжения. Когда последнее пойдет на убыль, когда фронт неприятеля будет лишен крупных резервов, обессилен, станет мало способным к серьезным контр-атакам и вообще к активности и будет оказывать лишь пассивное сопротивление, — в этих условиях стратегическая работа по внешним линиям окажется даже выгодной, и решительный переход в наступление будет диктоваться обстановкой.

Дробные удары могут явиться даже более экономным методом, чем одна крупная операция. Они позволят избежать потери времени и усилий, представляющих всегда лишние издержки большого сосредоточения: в значительной степени отпадет работа по устройству дополнительных дорог, складов, даже помещений для войск, по сосредоточению и его маскировке. Экономятся месяцы времени, миллионы рабочих дней, и является возможность шире использовать внезапность. Каждая наступательная операция представляет выгоды в своей первой половине, пока неприятель не успеет сбалансировать выгоды упреждения наступающего в развертывании. Малые операции имеют больше периодов, благоприятствуемых внезапностью, правда, не столь выгодных. Если у неприятеля резервы истощены, и малые операции предпринимаются одновременно, то последние имеют шансы сохранить захваченное внезапной атакой преимущество почти так же продолжительно, как и крупные операции. Наступление Фоша во второй половине 1918 года имело именно такой дробный характер. С истощением неприятеля вполне допустимо и мельчание операций. Если работа стратегии по внутренним линиям имеет перевес на восходящей части кривой стратегического напряжения, то действия по внешним линиям становятся предпочтительнее на нисходящей ее ветви.

Если стратегическое окружение или охват имеют место на умеренном диаметре (русский передовой театр в 1914 г. — район Польши между Восточной Пруссией и Галицией, по меридиану всего 300 километров), и есть надежда перейти от стратегического окружения к оперативному, а также, если один театр военных действий является оперативно слишком тесным для мобилизованных масс, то разделение одной операции на две может быть оправдано, так как оно позволяет достигнуть более обширных результатов.

Очевидно, что операция Макензена летом 1915 года, направленная из Галиции, с юга, на Холм, должна будет встретить гораздо меньше затруднений, и дать гораздо большие результаты, когда с севера, из Восточной Пруссии, через Нарев, начнет развиваться операция Гальвица; запоздание последней и недостаточно быстрый темп ее развития помешали захватить в клещи русские армии, отходившие с левого берега Вислы. Точно так же германский фронт во Франции образовывал обширную выпуклую дугу, и наибольший успех обещало развитие двух операций у основания этой дуги: на левом крыле — в районе Лиля, с направлением на восток, на правом — из района Вердена в направлении на север.

Окружение в широком масштабе требует, если очертание нейтральной границы или морского побережья не представляет особенных удобств, вообще двух и более согласованных между собой операций[171]. Такое окружение может являться целью не только сокрушения, но и измора. Старый Мольтке, составляя план войны на два фронта, намечал удар с ограниченной целью на русском фронте, но этот удар на Нарев и далее на Седлец, вместе с действиями австрийцев из Галиции на тот же Седлец, должен был сразу окружить и ликвидировать все русские силы на Висле. Фалькенгайн проводил эту идею в 1915 году в жизнь, тогда как стратегия сокрушения, в лице Людендорфа, мечтала об окружении, которое бы осуществлялось в гораздо большем масштабе, на Минск.

Как известно, Мольтке младший к моменту Марнской операции существеннейшим образом изменил план Шлиффена в том отношении, что вместо одной Марнской операции пожелал[172] иметь и вторую — Лотарингскую; при успехе это было бы нечто в роде Самсоновского погрома, переведенного из оперативного в стратегический масштаб (пленение не нескольких корпусов, а нескольких армий). Как известно, недостаточно подготовленная и не энергично руководимая Лотарингская операция не осуществилась, а затраченные на нее силы и средства оказались отсутствующими на Марне; осуществление идеи Мольтке оказалось гибельным для германского вторжения. Однако, по существу, мы не находим возражений против формы оперирования Мольтке младшего. Вторая часть плана Шлиффена — окружение французских войск где-то у границ Швейцарии — по мере того, как план все ширился, как правое охватывающее крыло немцев все более и более росло, становилась все туманнее, неразработаннее и сомнительнее; без экстраординарной победы при исполнении первой половины плана вторая часть являлась, нам кажется, вовсе недостижимой. После полууспеха пограничного сражения сам Шлиффен, вероятно, отказался бы от второй половины плана. При современных огромных фронтах захождение одним крылом должно, чтобы привести к окружению, протянуться на пятьсот и более километров, что оперативно не выполнимо. Две одновременные операции, берущие весь или часть неприятельского фронта (смотря по зубам) в клещи, значительно сокращают и сводят к достижимому размер требуемых оперативных прыжков. К этой форме операции и тяготеют ныне мысли поклонников сокрушения. Не следует лишь забывать связанных с такой формой чрезвычайных трудностей.

Если не всегда приходится одновременно преследовать две позитивные цели, то почти всегда придется, наряду с усилиями для достижения одной позитивной цели, затрачивать силы и средства на достижение одной или нескольких негативных целей. Отсюда на стратегию выпадает чрезвычайно ответственная задача — распределять имеющиеся силы и средства, а также возможности их пополнения, между различными операциями. Стратег должен выступать в роли общегосударственного или даже общекоалиционного каптенармуса, выполняя функции распределителя.

Прием стратегии сокрушении — елико возможно обделять второстепенные театры в пользу главного — при стратегии измора приводит иногда лишь к отрицательному результату — увеличению числа бездействующих войск за счет действующих. Русское верховное командование, исходя из того, что пути на Петроград и Москву проходили к северу от Полесья, признавало театр, лежавший к северу от Полесья, главным, и соответственно группировало здесь массу русских войск: в марте 1916 года здесь против 620 тысяч немцев находилось 1220 тысяч русских штыков и сабель — двойной перевес; а южнее Полесья против 441 тысячи австро-германцев мы располагали 512 тысяч., перевес всего в 16%. Важнейшей нашей операцией в 1916 году являлось «Брусиловское» наступление; нам его пришлось вести, почти не используя нашего численного перевеса. Даже в августе 1916 года, когда «Брусиловское» наступление было уже на исходе, силы, действующие южнее Полесья, только сравнялись с силами, бездействующими к северу от него, — 863 тыс. и 853 тыс. Вообще, поскольку при сокрушении деление театров на главные и второстепенные вносит ясность, постольку при изморе оно является туманным и сбивчивым[173].

Каждая операция, в том числе и оборонительная, должна быть обеспечена средствами, находящимися в соответствии с поставленной ею целью. Стратегия измора характеризуется тем обстоятельством, что стратег, не упуская из виду конечную цель, подбирает промежуточную позитивную цель, исходя из свободных средств, имеющихся в его распоряжении по обеспечении им негативных целей. Так поступал на русском фронте Людендорф в 1914 и 1915 г.г.; это утверждение отнюдь нельзя толковать, как предпочтение, отдаваемое нами оборонительным задачам перед наступательными; так, в ноябре 1914 г. Людендорф чрезвычайно сжал негативную цель по защите Восточной Пруссии: чтобы взять часть сил 8-й армии для Лодзинской операции, он поставил этой армии задачу — не защищать территорию Восточной Пруссии в полном объеме, а отойти на востоке, при необходимости, на линию Мазурских озер и р. Ангерап. Но на эту скромную негативную цель средства были отпущены в полном объеме. Так создались предпосылки второго русского вторжения в Восточную Пруссию.

Правильное решение трудной задачи — надлежащего обеспечения каждой операции необходимыми средствами — требует, чтобы стратег вполне владел и оперативным искусством; будучи дилетантом в последнем, едва ли он сумеет соразмерить выдвигаемые цели с имеющимися средствами. Владение тонкостями оперативного искусства особенно важно для стратега, вынужденного действовать по линии измора.

Стратег распределяет силы и средства между операциями не только в пространстве, но и во времени. Каждая, даже удачная, операция, в особенности если приходится действовать в условиях плохих сообщений, поглощает безвозвратно часть развернутых для операции сил и средств и представляет известную растрату времени и энергии. Этот пассив одной операции отражается на следующих. Потеря 40 тысяч бойцов германской пехоты в Ивангород-Варшавской операции потребовала, вследствие активности русского фронта, экстренного пополнения. Это лишило верховное германское командование возможности вовремя пополнить 2-ю армию Бюлова[174] и произвести при помощи последней энергичный удар на Сомме. Последний же являлся необходимым, так как при спокойствии всего германского фронта во Франции изолированное наступление германцев во Фландрии, очевидно, не могло иметь успеха, потому что англо-французы сосредоточивали против последнего резервы из всех армий. Эти сорок тысяч подготовленных укомплектований пехоты, несомненно, представляли элемент резерва, и направление их на восток, а не на запад, определило неуспех Фландрского сражения, позиционное затишье во Франции и увеличение нагрузки русских армий. Такой резерв, являющийся результатом работы тыла и имеющийся вне вооруженного фронта, было бы, однако, справедливо рассматривать, как государственный, а не стратегический.

Государственный резерв всегда будет иметь место в виде частей, не окончивших еще формирования и не достигших полной боеспособности, а равно и подготовленных укомплектований и запасов снабжения. Исчерпание государственного резерва заставит вскоре сокращать вооруженный фронт и ускорит окончательную развязку; так, в 1917 году Германия исчерпала государственный резерв в отношении человеческого материала, что и определило события последних месяцев войны.

Однако, помимо государственных резервов, современный характер войны оставляет место и для стратегического резерва, т.е. вполне готовых, мобилизованных частей, не связанных еще оперативной целью. Оперативным резервом мы называем всякую дивизию, которая учитывается для достижения выдвинутой нами оперативной цели, но еще не развернута, не связана каким-либо участком. Оперативные резервы будут маневрировать преимущественно на рельсах. Стратегический резерв образуется у нас в тех случаях, когда мы будем задаваться оперативными целями, более скромными, чем допускает наличность вооруженных сил; он — стратегический жирок, естественно откладывающийся, если вооруженный фронт ведет борьбу не с полным напряжением. Он может принимать форму корпусов, находящихся в дальнем тылу, обсервационных армий, стоящих на нейтральных границах, но может представлять и части, которыми мы сгустили наше расположение на второстепенных участках с целью дать им необходимую боевую закалку, но которые можно снять и употребить на другом направлении.

Конечно, понятие стратегического резерва в корне противоречит идеям сокрушения, требующим крайнего напряжения сил для достижения успеха на решительном пункте. Но это понятие логично укладывается в рамки войны на измор. Длительная борьба вообще невозможна без стратегического резерва. Отсутствие последнего указывает на максимальное оперативное напряжение, которое, конечно, не может быть перманентным.

До момента общего максимального напряжения сил государства, что характеризуется окончанием экономической мобилизации и основных последующих эшелонов военной мобилизации, действия вооруженного фронта мы можем рассматривать под углом зрения прикрытия этой длительной мобилизации у нас и помехи мобилизации у неприятеля. В течение самой войны вполне законными могут являться периоды накопления сил, в течение которых интересы этого накопления будут выше интересов достижения одних второстепенных доступных нам промежуточных целей. Если мы интересы накопления принесем в жертву осуществлению второстепенных операций, то, капля по капле, израсходуем все, что дает на войну государство, и должны будем отказаться от возможности достигнуть крупных результатов.

Конечно, иногда удержание стратегического резерва является грубой ошибкой. В начале мировой войны русское командование располагало возможностью упредить германо-австрийцев в стратегическом развертывании и достичь крупных промежуточных целей. Сохранение части сил (6-я и 7-я армии на побережьи Балтийского и Черного морей) представляло временное выделение стратегического резерва, только замедлявшее наше развертывание и обусловливавшее недостаточное численное превосходство русских в августе 1914 г. в Восточной Пруссии и Галиции. Но в дальнейшем русское командование стало на опасный путь выдвижения максимально достижимых промежуточных целей; начиная с Лодзинской операции и до установления позиционного затишья в октябре 1915 г. русский вооруженный фронт действовал без всякого стратегического жирка, с крайним напряжением сил; всякая неудача вследствие этого тяжело отзывалась и являлась непоправимой[175].

Стратегический резерв, который не был бы употреблен в нужную минуту, являлся бы лишь симптомом робости, бездействия и пассивности, указывал бы на излишнее бремя, которое несет государство на вооруженном фронте, свидетельствовал бы о скромности творческих дерзаний полководца, об излишней затяжке войны, об упущенных благоприятных моментах. Но стратегический резерв, введенный в войну в надлежащий момент, свидетельствует об успешном разрешении стратегом труднейшей задачи, о том, что стратег господствует над событиями, а не увлекается непонятными ему вихрями и течениями.

Установление позиционного фронта, допуская достижение негативных целей с меньшими силами, крайне облегчает создание стратегического резерва. Таковой у нас в действительности и появился в довольно крупном размере — может быть, около 30% всего состава вооруженного фронта, к весне 1916 г. Мы не сумели ввести его в дело одновременно, но он сильно сказался на затруднениях, которые пережило немецкое командование в течение лета 1916 г.

Германия, с установлением позиционного фронта во Франции, в ноябре 1914 года сумела сделать крупные сбережения на фронте, которые, однако, немедленно, по мере изъятия с фронта, передавались в оперативный резерв русского фронта, где и расходовались. Такова же была участь первых эшелонов мобилизации. Создать стратегический резерв Германия сумела лишь после установления в России позиционного фронта. Поход в Сербию поздней осенью 1915 года и начало Верденской операции в 1916 г. характеризуют ведение Германией военных действий с сохранением стратегического резерва[176]. События лета 1916 года сильно истощили последний. Окончательно растратил его Людендорф, при своем вступлении в верховное командование, на организацию румынского похода. Несмотря на все достигнутые в Румынии успехи, это истощение стратегического резерва обусловило позднюю готовность Германии к открытию весенней кампании 1917 г. и отказ от преследования каких-либо позитивных целей на французском фронте; удобный случай, явившийся, вследствие понижения боеспособности русской армии и революционного движения во французской армии, для того чтобы в мае 1917 года нанести особенно серьезный удар Франции, должен был быть упущен.

Выход России из войны давал Людендорфу в начале 1918 года возможность образовать солидный стратегический резерв и обеспечить для дипломатии возможность завязки переговоров за вполне солидным германским фронтом. Решение Людендорфа заключалось, однако, в том, чтобы, в соответствии с освободившимися силами и средствами, повысить до максимума размер цели, преследуемой во Франции, а именно, задаться сокрушить последнюю до прибытия американских подкреплений. Людендорф сразу же передал освободившиеся дивизии в оперативный резерв на франко-английский фронт. Можно сказать, что Людендорф совершенно был чужд понятию стратегического резерва. При складывавшейся в действительности борьбе на измор форсированное ведение операций должно было в результанте привести к катастрофе.

Особенно важны стратегические резервы для коалиции, против которой неприятель может действовать по внутренним линиям. Франция и Англия хорошо это усвоили еще осенью 1914 года. Понуждая русский фронт к активности, они сами растили свои армии качественно и количественно путем преследования на вооруженном фронте Франции лишь скромных активных целей. Забота о стратегическом резерве особенно характерна для английской стратегии. Программа Китченера, это — прежде всего программа накопления сил, образования сильного стратегического резерва. Англичане энергично развивали действия на внеевропейских театрах, так как рассматривали их как кратковременные экспедиции (в Восточной Африке они ошиблись), куда можно было с выгодой временно послать на гастроли часть своего избытка сил; но в самой Франции они были крайне заинтересованы в том, чтобы занимать возможно более короткий фронт и сохранить возможно больший стратегический резерв. Вес каждого участника коалиции при взаимных переговорах зависит, главным образом, не столько от усилий, сделанных на фронте, как от свободного излишка сил.

В гражданскую войну ни Колчак, ни Деникин не располагали ни малейшим стратегическим резервом; наступательные их предприятия не только расчитывались на все силы, имевшиеся в их распоряжении, но даже переступали за этот предел. Тем тяжелее складывались для них катастрофы.

Мы остановились на нескольких важнейших вопросах стратегической логики. Стратег, опознавший требования эволюции военного дела, понимающий средства, необходимые в данный момент, отдавший себе отчет в силах и возможностях обеих сторон и в характере будущей войны, останавливается на определенном пути решения стратегических вопросов, долженствующем его привести к конечной цели действий вооруженного фронта[177]; намечает ряд промежуточных целей и последовательность их достижения; регулирует стратегическое напряжение и в каждый момент стремится если не подчинить, то связать интересы настоящей минуты с интересами стратегического «завтра», будущего. В своих решениях он не является независимым, а должен согласовать решение задач войны на вооруженном фронте с ходом событии на политическом и экономическом фронтах борьбы. Каждый из вопросов, которые предстоит решать стратегу, чрезвычайно прост, но правильный ответ на него требует огромной глубины понимания обстановки борьбы в целом; теория может лишь подчеркнуть разнообразие возможных решений в зависимости от различных предпосылок. Но стратег не может ограничиваться правильным ответом на каждый вопрос в отдельности. Верным решение одного стратегического вопроса явится только в том случае, если оно гармонирует с решениями других стратегических вопросов. Мы выдвигали на первый план гармонию в подготовке государства к войне; не меньшее место она занимает и в руководстве войной, только признаки согласования здесь являются неизмеримо более тонкими. Это согласование, это достижение гармонии[178] является существом стратегии и заставляет нас отнести практическую работу по стратегии безусловно к сфере искусства.

С точки зрения стратегического руководства вооруженным фронтом, понимаемого, как группировка операции для достижения конечной военной цели, важнейшей задачей искусства является избрание такой линии стратегического поведения, которая и представляет гармонию требуемого согласования; в этой линии должен лежать ключ к толкованию требований непрерывно меняющейся обстановки; она не может дать предвидение заранее фактического хода событий на вооруженной фронте, но в каждый данный момент она должна позволить нам реагировать на военные события в соответствии с той логикой, которой в данной войне все должно подчиняться для достижения победы.

Мы особенно подчеркиваем невозможность предвидеть фактический ход событий войны, потому что в массах гениальность всегда расценивается как точное предвидение вперед. Чем гениальнее вождь, тем более он рассматривается массой как пророк. Эти представления очень распространены и поддерживаются порой невежественными критиками. По существу своему, они требуют от полководца предвзятости, разгадки будущего, проникновения за пределы мыслительных способностей человека. Эти заблуждения иногда склонен был поддерживать Наполеон и все те, которые позируют на гения. Реальное бытие не поощряет ни пророчеств, ни предвзятости. В стратегии пророчество может быть только шарлатанством; и гений не в силах предусмотреть, как фактически развернется война. Но он должен составить себе перспективу, в которой он и будет оценивать явления войны. Полководец нуждается в своей рабочей гипотезе. Конечно, не каждый полководец даст себе труд и имеет возможность проникнуть мыслью в характер будущей войны. Стратегическая посредственность, быть может, предпочтет исходить из шаблонов и рецептов. Действительность жестоко разочарует такого горе-полководца; теория стратегического искусства иметь его в виду не может.

Наши утверждения, быть может, покажутся абстрактными, висящими в безвоздушном пространстве, так как исследователи войн часто далеки от того, чтобы на протяжении своих многотомных трудов уделить хотя бы несколько страниц характеристике стратегической линии поведения обеих сторон в данной войне. Но стратегическая линия поведения, это — реальность, и даже не мудрый, но сколько-нибудь последовательный и честный стратег имеет свою линию поведения, свой подход к оценке обстановки. Современная же военная история, пытающаяся исходить из одной абсолютной, единственно верной линии стратегического поведения, неспособна сколько-нибудь уяснить смысл и связь в нагромождении военных событий, которое она рассматривает, как некий хаос. Грубым самозванством, жестокой подделкой, «американским золотом» звучат заглавия «стратегических очерков» той или иной кампании. Военная история представляет пока лишь оперативный протокол.

Линия политического поведения — общепринятое понятие. Всем понятно, что военный коммунизм или новая экономическая политика имеют каждый свою особую логику согласования. Найти эту логическую линию, отвечающую в данный момент условиям экономического базиса, — величайшая задача политического искусства. В стратегии также каждый вооруженный фронт имеет свою базу, — и действия на вооруженном фронте являются только производными от баз обеих сторон. В глубоком анализе этих баз и лежит разгадка избрания надлежащей линии стратегического поведения. Стратегия является частью политики, известным ее ракурсом и строится на той же базе. Отсюда, в конечном счете, и подчинение стратегии политике. Стратегическая линия поведения должна являться проекцией на вооруженный фронт общей политической линии поведения.

Весь наш труд, в сущности, посвящен вопросам, связанным со стратегической линией поведения. Мы стремились теоретически очертить ее с разных сторон. Более конкретный характер нашему изложению мы могли бы придать только в форме стратегического анализа какой-либо кампании.