Стратегия

1.СТРАТЕГИЧЕСКОЕ РУКОВОДСТВО

В течение истекшего столетия в организации военного управления господствовала прусская схема, согласно которой на высшие командные посты в армии назначались лица, окруженные в юнкерско-феодальном классе большим почетом; по преимуществу, это были члены царствовавших в Германии династий, иногда довольно молодые, а частью это были генералы с огромным служебным старшинством. Эти лица пользовались крупным социальным весом, но удельный вес их, как специалистов в стратегическом или оперативном искусстве, был ничтожен. По существу, эти прусские командующие лишь шапронировали (прикрывали) своих начальников штабов, на которых ложилась вся ответственная работа.

Гинденбург в течение четырех с половиной лет мировой войны соглашался со всеми докладами Людендорфа и не ввел в предлагавшиеся Людендорфом планы ни одной поправки.

Преимущества германской системы заключались в том, что, сохраняя видимость феодального местничества, она допускала возложение ответственной работы на талантливых специалистов, не считаясь ни с их возрастом, ни со служебным положением. Армии вверялись молодому генералу или даже полковнику, который официально значился, лишь как «шеф» (начальник штаба), и который имел при себе приличного представителя идеи феодального старшинства. Разумеется, выгоды этой системы отпадают в армии, окончательно освободившейся от феодальных предрассудков и с удовольствием приемлющей командование молодых вождей, вне всякой линии старшинства.

Отсюда, однако, еще не следует, что генеральный штаб является пережитком феодализма. С упразднением местничества, отношения между командующим и начальником штаба становятся более нормальными. Но командующий в современных условиях войны должен опираться на целый коллектив отборных помощников, хорошо понимающих друг друга, сплоченных, годных на всякую ответственную работу, заслуживающих полного доверия.

Такой коллектив требуется уже для упорядочения гигантской работы по подготовке к войне. Согласовать, гармонизировать подготовку, столь емкую, столь разнообразную, направляющуюся по стольким отдельным линиям, может только генеральный штаб, собрание лиц, выковавших и проверивших свои военные взгляды в одних и тех же условиях, под одним и тем же руководством, отобранных тщательнейшим образом, связавших себя круговой ответственностью, дружными выступлениями достигающих переломов в военном строительстве. В военном деле требуются разнообразные специалисты; специальностью генерального штаба должны быть сложение в одно целое отдельных усилий, устранение трений, достижение высшей ступени организованности. Война требует этой гармонизирующей специальности; на часовой фабрике существуют особые мастера, наивысшей квалификации, которые не производят, а только собирают в одно работающее целое отдельные колесики и пружины часового механизма; война имеет еще более сложный механизм, и еще большее искусство надо проявлять при его сборке. Современные формы операции, в которую развилось сражение, не позволяют руководить ею одному человеку; чтобы можно было применять современные оперативные формы, нужны десятки и сотни доверенных агентов, каждый из которых был бы не бюрократом, а сознательным представителем высшего военного управления. Никакое количество телеграфных проводов не обеспечит связи при отсутствии генерального штаба: в телеграммы будет вкладываться одно понимание пишущим, а другое — читающим.

Вооруженная борьба как она понимается в настоящее время, требует генерального штаба; последний не является организационным капризом и, конечно, будет возникать во всякой армии; декрет не властен отменить его, но он может упорядочить его, дать генеральному штабу наиболее разумный организационный облик. И этот облик должен отвечать всем особенностям армии.

Мы далеки от того, чтобы, отстаивая необходимость генерального штаба, становиться на точку зрения его непогрешимости. Грехов у всякого генерального штаба, в том числе и русского, было много, но с ними надо бороться, а для этого, прежде всего, необходимо юридически его признать.

Драгомиров, бывший в 1866 г. военным агентом при прусской армии, идеализировал в лице австрийского генерального штаба общие штабные отрицательные черты, пороки и указал на важнейшие опасности[179]:

«Корпус австрийского генерального штаба отличается ученым педантизмом при полном отсутствии практичности. Расчеты кабинетные умеют делать, но задаваться целями — нет. Диспозиции и инструкции составляют до крайности длинные и с претензией написать все так, чтобы начальнику приходилось в деле не столько думать, сколько припоминать, какой параграф он в ту или другую минуту должен исполнить.

Причину такого направления австрийского генерального штаба позволяю себе объяснить так: будучи представителями теоретических познаний в армии, в которой дух офицеров не располагает к приобретению этих познаний, офицеры генерального штаба, по необходимости, поставлены в положение изолированное; вследствие этого между ними, вероятно, много есть таких, которые веруют в свое неизменное превосходство над строевыми офицерами только потому, что с грехом пополам знают, положим, военную историю. В свою очередь, строевые не могут не возмущаться подобным самомнением, тем более, что при столкновении с практикой дела оно нисколько не оправдывается и ведет к самым смешным промахам, когда речь зайдет о жизни войск. Таким образом, одни воображают о себе более, чем стоят, другие их чуждаются более, чем те заслуживают, и эти две силы, вместо того, чтобы итти рука об руку, подрывают, топят друг друга, не имея достаточно пунктов соприкосновения между собой, а следовательно, взаимного понимания».

Граф Чернин, умнейший австрийский политик мировой войны, констатирует, что многое из этой Драгомировской характеристики австрийского генерального штаба было еще верно и спустя 50 лет: «Часть нашего генерального штаба была совсем плоха. Были исключения, но они только подтверждали правило. Прежде всего у генерального штаба не было никакого контакта с войсками. Господа из генерального штаба заседали в тылу и писали приказы. Почти никогда не встречались они с солдатом там, где свистят пули. Войска во время войны научились ненавидеть генеральный штаб. Иначе было в германской армии. Германские офицеры генерального штаба требовали многого, но много они и сами давали; и прежде всего они и себя подставляли под пули и подавали пример»[180]. Действительно, работник генерального штаба всегда должен быть готовым расхлебать вместе с войсками заваренную им кашу и не должен устраивать из своего письменного стола баррикаду, отделяющую его от поля сражения. Людендорф, один из вдохновителей идеи штурма Льежа на четвертый день мобилизации, сохранил свой авторитет в армии только благодаря тому, что в момент, когда штурм захлебнулся, встал во главе кучки бойцов и прорвал обвод крепости.

Наличие сработавшегося генерального штаба позволяет, в числе других преимуществ, обходиться лаконичными распоряжениями. При первой встрече работников передача оперативной мысли потребует большого количества строк; помимо особенностей данного решения, потребуется ряд соображений общего характера; но, чем глубже общие взгляды одной инстанции будут известны другой, тем кратче может быть выражена оперативная мысль, и, несмотря на эту краткость, меньше будет оставаться поводов для разномыслия. Как два аппарата Юза, стоящие на двух концах проволоки, должны быть предварительно настроены механиком, чтобы быстро и толково печатать передаваемую депешу, точно так же и генеральный штаб обеих сговаривающихся инстанций должен быть предварительно настроен опытным в стратегии и оперативном искусстве мастером.

Генеральный штаб должен весь говорить на одном языке, влагать одни и те же мысли в определенные выражения.

Конечно, достигнуть того, чтобы весь генеральный штаб держался одних взглядов, нельзя, в особенности в нашу эпоху лихорадочного развития военного искусства. Полное единство доктрины, отсутствие различий в толковании оперативных и тактических вопросов, могло бы быть достигнуто лишь ценой остановки усилий к дальнейшему развитию. Такое единство доктрины казалось достигнутым перед мировой войной в прусском генеральном штабе — но лишь для недостаточно внимательных наблюдателей. Сами немцы отрицают наличие у себя такого единства. Ход военных действии показывает, какие различные выводы делали из одной и той же военной обстановки различные вожди (Мольтке, Фалькенгайн, Людендорф). Во всяком случае, обмен мнений, производимый в течение долгих лет перед войной, помогает генеральному штабу укоротить дискуссии во время операций и сократить непроизводительные издержки руководства военными действиями.

Чрезвычайно извращены взгляды на единство военной доктрины во Франции. В период подготовки к войне гонение на инакомыслящих обусловливало чрезвычайно замедленный темп перехода к новым стратегическим и оперативным идеям, общую реакционность французского военного искусства. В течение мировой войны крайним представителем идеи единства взглядов, как вернейшего обеспечения операции, являлся Нивель. Задумав производство сокрушительного прорыва, он требовал прежде всего веры в успех операции, и всех сколько-нибудь сомневавшихся начальников отрешал от должности. Начальник артиллерии корпуса, докладывавший, что на его участке атаки неважные наблюдательные пункты, изгонялся.

Официальное благополучие этим было достигнуто в высшей степени: все славословили успехи, которые будут одержаны, но писали секретные письма влиятельным политикам, прося их удержать армии от операции, не имеющей никаких шансов на удачу. Повторить эти сомнения перед Нивелем на совещании, специально собранном министром Пенлевэ, у них не хватило гражданского мужества.

Особенно важна роль генерального штаба по преодолению местных колокольных интересов. На войне они чувствуются иногда весьма сильно. Два стоящих рядом полка или корпуса, или фронта иногда представляют не одно целое, а нечто вроде федерации. Эгоизм высших начальников, их сепаратистические тенденции — при всех эпохах и режимах поразительны. Высший командный состав поддается дисциплинированию несравненно туже, чем красноармейцы. Генеральный штаб, это — агенты одного целого, связанные не с местными интересами данной чисти, не с данными традициями, а с идеей победы на вооруженном фронте в целом. Обязанность штаба — выдвигать эти общие цели и бороться с колокольными уклонами.

В XVII и XVIII веках войной обычно руководили не из действующей армии, а из столицы. Командующие армиями являлись лицами, подчиненными в стратегическом отношении центру. Несмотря на отсутствие телеграфа, вопросы о вступлении в генеральное сражение и о направлении развития операции весьма часто отсылались с курьером на разрешение в центр. Такое управление отвечало требованиям войн на измор; действительно, операции преследовали лишь ограниченные цели; значение общего политического руководства войной было велико; нужно было также сообразовать средства государства с напряжением войны. В последние годы Семилетней войны Австро-Венгрия начала, по экономическим соображениям, сокращать свою армию. Из столицы были виднее пределы достижимого напряжения, возможности пополнения магазинов и уплаты жалованья войскам, а также возможности вербовки новых укомплектований.

В XIX веке, при Наполеоне и Мольтке, имели место несколько сокрушительных войн, в течение которых все руководство войной было перенесено в действующую армию. Тыл работал лишь в период подготовки к войне; с началом военных действий вся жизнь и работа тыла отходили на второй план. Война велась преимущественно за счет припасенных заранее для нее сил и средств. На театре войны создавался решительный пункт; от исхода событий на последнем зависела участь государства. В этих условиях, естественно, весь центр тяжести руководства кратким сокрушительным походом переносился в действующую армию и даже на важнейший участок поля сражения. Фош упрекал Мольтке за то, что в течение сражения Гравелот-Сен-Прива он оставался в 12 километрах от решительного пункта сражения, который находился на левом фланге. Прусский военный министр в 1870 году сопровождал штаб главнокомандующего, олицетворяя подчиненное положение тыла.

В XX веке во многих отношениях, в том числе в управлении, мы стоим ближе к XVII, чем к XIX веку. Мы ведем преимущественно ограниченные операции стратегии измора; тыл и его работа чрезвычайно выросли в своем значении, политический и экономический фронты борьбы напрягаются в страшной степени. Нам рисуется, что необходимо сосредоточить в современных условиях стратегическое руководство в столице. Только в этом случае удастся обеспечить согласованность действия на вооруженном фронте с другими фронтами и избегнуть многих недоразумений. Само собой разумеется, что необходимо постараться обеспечить для стратегических работников такую же возможность сосредоточения на своей работе, изоляции от интересов обывательского существования и такую же возможность сохранения скрытности, какие достигаются при расположении ставки в глухом пункте (например, в 1914 г. в Барановичах). Фалькенгайн в мировую войну дебатировал вопрос о том, должен ли военный министр находиться в тылу, или в ставке. Мы отвечаем: место ставки в тылу. Это не препятствует ставке, в случае необходимости, оказать давление на оперативное руководство, выдвигать на важнейшее направление временный оперативный пункт — может быть, туда, где располагается штаб фронта, а может быть, еще вперед, в виде поезда, подходящего к линии фронта на дальность автомобильной или аэропланной рекогносцировки.

Сила управления заключается в его ориентировке. Кто знает, тот и командует.

Ставка должна стараться найти непосредственный контакт с линией фронта помимо иерархической лестницы штабов. Кроме количественных, хронологических, геометрических данных, доставляемых последними, необходимо иметь еще ясное представление о том, что происходит в действительности при боевых столкновениях, какова их природа, каковы достоинства войск обеих сторон, их тактика и психика, о том, с каким коэффициентом надо учитывать поступающие сводки. Но этого сближения с фронтом можно скорее достичь рекогносцирующими сотрудниками, а не относительным выдвижением самой ставки. Изучение новых форм войны представляет одну из необходимых отраслей деятельности высшего командования; понять и оценить новый ход событий войны можно, лишь меря их новым масштабом.

Необходимой предпосылкой верного решения является правильная трезвая оценка своих войск: надо знать, что войска могут дать, чтобы предъявлять к ним разумные требования. В своем сознании вождь не должен скрывать никаких недостатков своих частей и не преувеличивать их достоинств. Только тогда он будет уверенно владеть войсками. А так как достоинства последних в течение войны непрерывно изменяются, то вождь должен обеспечить себе тесную связь с ними и в особенности точное наблюдение за картиной их действий в бою, где пульс бьется сильнее и где достоинства и недостатки рельефно выступают наружу.

Наполеон обыкновенно около полуночи располагал уже данными о пунктах, достигнутых корпусами накануне, и мог отдать приказы на следующий день. Ночь, в течение которой войска отдыхали, представляла достаточный промежуток времени, чтобы все донесения достигли ставки, и реакция на них, в виде приказов полководца, достигла войск. Иногда, правда, Наполеону приходилось распоряжаться предвзято, с завязанными глазами (например, в 1809 г. удар главными силами от Абенсберга к Ландсгуту оказался направленным не на главные силы эрцгерцога Карла, а на его левый прикрывающий отряд). В настоящее время, несмотря на телеграф и телефон, ночь не представляет достаточного времени для проработки сводок и вынесения решений всем усложнившимся аппаратом управления.

Результаты крупных боевых столкновений выясняются не так скоро. Значение победы под Кенигрецом выяснилось для Мольтке и пруссаков только на третий день; р. Эльба, за которую отступили австрийцы, скрывала от пруссаков состояние побежденных. Вечером после сражения Мольтке послал в Берлин телеграмму, в которой говорилось о 20 захваченных орудиях; на следующий день он увеличил эту цифру до 50; в действительности же у австрийцев было захвачено 174 орудия, но подсчет их потребовал значительного времени. Наш военный агент, М. Драгомиров, находившийся на прусской стороне, заметил, что между победителями находились и такие, которые вечером после сражения спрашивали — кто же победил, мы или они? «Должно быть подобные столкновения не менее ошеломляют победителя, чем побежденного» [181].

В мировую войну полупобеда русских у Гумбинена задала тяжелую задачу русской и немецкой ставкам. Отступление германской армии началось вечером 20 августа, а еще утром 22 августа ни германские, ни русское высшее командование не разбирались вполне ясно в результатах этого столкновения. Германская ставка, чтобы уяснить положение, вступила в непосредственные переговоры с командирами корпусов. Только вечером 21 августа германцы нашли свою 1-ю прусскую кавалерийскую дивизию, ушедшую далеко в русский тыл[182], а сбежавшую русскую конницу не всю удалось разыскать и 22 августа. В течение 22 августа, когда перед армией Ренненкампфа не оставалось больше противника, армия была усилена, за счет армии Самсонова, II армейским корпусом «вследствие сильного встречаемого сопротивления».

Важнейшие ошибки Мольтке младшего в руководстве войной связаны с тем, что он стеснялся установить свои непосредственный аппарат осведомления посредством отборных офицеров генерального штаба, посланных в штабы армий и самостоятельно доносящих о достигнутых результатах. На настояния своих помощников Мольтке отвечал, что ни германские командующие армиями, ни их начальники штабов не заслуживают проявления такого недоверия. В результате, оценивая итоги пограничного сражении, он оказался во власти официального оптимизма иерархических инстанций.

Мольтке настолько ясно отдавал себе отчет в решительном значении предпринятой на французском фронте операции, что, получив панический доклад о неудаче под Гумбиненом, отказался послать немедленно подкрепления в Восточную Пруссию с запада; мышление Мольтке в промежуток 21—23 августа характеризуется тем, что оставшийся в Германии на охране побережья IX резервный корпус он приказал 22 августа перевозить на французский фронт, а 33-я и 34-я ландв. бригады были задержаны на побережье, чтобы в случае нужды следовать за IX резервным корпусом. Но когда 21 августа Мольтке начал получать из всех армий донесения о многих тысячах пленных, массах захваченных орудии, огромных потерях французов, то он сделал основную ошибку — поверил им и принял решение перебросить 6 корпусов в Восточную Пруссию, по два с правого крыла, центра и левого крыла. Согласно отданным в ночь на 25 августа распоряжениям, действительно началась перевозка гвард. резервного и XI корпусов, ослаблявшая важнейшее германское правое крыло. Другие перевозки задержались и были отменены[183].

В гражданскую войну истинный облик многих событий вовсе не доходил до ставки. Не все штабы работали достаточно объективно. 18 августа 1920 года Западный фронт стремился сохранить оптимистический взгляд на развитие польского удара с юга. Начальник 8-й дивизии донес вечером 16 августа, что «части Мозырской группы, по-видимому, совершенно рассеялись», а на следующее утро — «моя дивизия, как управляемая дивизия, уже исчезла». Между тем, фронт еще 18 августа объяснял, что «8-я дивизия частями атаковала Гарволин, но, по случаю смены, не вполне планомерно и отошла к Ново-Минску», и «отход 16-й армии и Мозырской группы объясняется сильным истощением и переутомлением последней». Высшее командование оперировало уже исчезнувшими единицами. Еще 23 августа, когда операция была совершенно закончена, ставка писала о том, что «противник сейчас сам втягивается в рискованную для себя операцию, при чем уже теперь этот риск для противника увеличивается с каждых его шагом вперед. Это обстоятельство дает нам полную возможность сравнительно малыми силами, без труда вырвать у противника инициативу действий»... Никакой фактической почвы не было под рассуждениями этой директивы[184].

Быстрота ориентировки высшего командования во многом определяет методы руководства операциями. В условиях маневренной войны требуется, по крайней мере, 18—24 часа для того, чтобы высшее командование весьма приблизительно было осведомлено о происшествиях на фронте; особенно запаздывает ориентировка в моменты кризисов, когда многие важные линии связи перестают работать[185]. В условиях позиционной войны довольно точная ориентировка получается уже через 12 часов; а посредством разговоров по телефону и телеграфу, с пропуском некоторых иерархических инстанций, Людендорф добивался в 1918 г., осведомления о прорывах неприятеля даже через 6—7 часов после начала таковых.

Из этих данных надлежит сделать заключение, что высшее командование, в условиях маневренной войны, обыкновенно будет в состоянии реагировать на происшествия на фронте не на следующий день за событиями, а лишь на третий; в позиционной войне реакция может последовать в течение того же самого дня: дивизии, находящиеся в резерве, близ железнодорожных станций, где имеется накопленный железнодорожный состав, уже через 10—12 часов после начала событий на фронте могут начать переброску по новому назначению. Поэтому в условиях позиционной войны можно допустить несравненно большую централизацию управления, чем в маневренной. Если в последней все важные решения должны будут итти сверху, то они будут непременно значительно запаздывать и не отвечать быстро развивающейся обстановке. Если с момента события на фронте до приступа к фактическому исполнению распоряжений ставки должны пройти 3—4 суток, то, конечно, необходимо, чтобы ставка стремилась удержать в своих руках лишь распоряжения мероприятиями, имеющими длительный, основной характер; все же, что имеет менее дальнобойный характер, должно быть передано на усмотрение подчиненных инстанций.

Ориентирующая, целеуказующая работа ставки, очевидно, должна итти спокойным, ровным, уверенным темпом. Нервность работы свидетельствует о дефектах организации или руководства и сейчас же передастся всем подчиненным инстанциям.

Если данные о действиях своих войск поступают к высшему командованию с значительным запозданием и в недостаточно точном виде, то еще большие трудности предстоит преодолеть для того, чтобы ориентироваться вовремя относительно неприятеля.

Прежде всего, необходимо отдать себе отчет в развертывании неприятельских сил, в резервах, коими располагает неприятель для связи с тылом и для рокировок; знакомство с общими политическими и экономическими предпосылками у неприятеля и с характером его руководящих вождей должно помочь нам охватить важнейшие мотивы, на которых будет строиться логика неприятельских решений. Ошибочно предполагать, что неприятель будет поступать по-школьному правильно и встретит наш маневр наиболее естественными, на наш взгляд, контр-мероприятиями. Неприятель будет руководствоваться не нашей, а своей логикой, имеющей другие основы, и проникнуть в диалектику неприятельского мышления чрезвычайно важно. Изучить неприятельскую армию, это прежде всего — уяснить себе, что она будет делать в критический момент. Необходимо быть психологом, знать этнографические особенности неприятельского народа, все его социальные группировки и их устремления, остро оценивать малейшие детали, не теряя при этом широких точек зрения, — и лишь тогда удастся вполне сообразовать решение с поведением неприятеля. Ведь приходится не вести операцию против неподвижно застывшего врага, а бить последнего на лету. Армия Бенедека в 1866 г. была еще у Ольмюца, когда Мольтке намечал удар на нее, с двух сторон, в районе Гичин—Иозефштадт. Седанский маневр армии Мак-Магона представлял собой жесточайшее отступление от школьной логики; и, однако, его в зародыше уже одновременно разгадали два человека — Подбельский, генерал-квартирмейстер Мольтке, и Фридрих Энгельс. Наполеон в течение почти всей своей военной карьеры решал свои задачи наступательно, и, однако, весеннюю кампанию в 1813 году, можно было, изучив состав французской армии, громадное большинство в коей образовывалось новобранцами, предугадать, что он перейдет на Эльбе к стратегической обороне. Если войска только что сформированы и не имеют организованного тыла (армии Гамбетты в 1870 г., армии гражданской войны 1918 г.), то можно предусмотреть, что они окажутся пришитыми к железной дороге и будут маневрировать только вдоль рельсовых путей. В самом начале мировой войны можно было бы предвидеть, что англичанам удастся создать позиционную, но не маневренную армию.

Весьма важно, чтобы всю разведочную работу объединяла одна голова, освобожденная от всяких других забот. Не следует останавливаться перед тем, чтобы выдвигать на нее наиболее талантливого сотрудника полководческого штаба. Разгадка неприятельской стратегии может быть по силам только выдающемуся уму. Профессиональная работа разведочных органов часто далеко отстает от уровня, требуемого для того, чтобы сделать из разведочной работы нужные стратегические заключения и соответственным образом организовать и саму разведку.

Надо уметь решаться с наличными сведениями о противнике, которые почти никогда не будут полными и достоверными. Стратегическая разведка даст сведения недостаточные и запоздалые. Важнейшие сведения базируются скорее на приметах и догадках, чем на положительных данных. К розыгрышу операции приступают втемную. Совет систематиков, что надо принимать к учету только вполне достоверные данные, вызывает у Клаузевица лишь насмешку над непониманием сути дела. Эти достоверные данные имеются лишь в редких случаях, — и тогда оперативная работа упрощается до крайности.

Стратегическое решение заключается, по преимуществу, в постановке промежуточной цели, которая являлась бы кратчайшим логическим звеном на пути к конечной цели и в то же время отвечала бы средствам, имеющимся для достижения последней. Военные действия ведутся не лирикой и не декламацией или реминисценциями, а определенными материальными средствами. Если цель не будет находиться в соответствии с имеющимися материальными средствами, то идея, заложенная в наш замысел, обратится в «фразу» и получит выражение в виде бесплодного размахивания кулаками, — удара же, способного столкнуть противника и привести нас к оперативной победе, венчающей операцию, ни получится. Такой «фразой» являлась, например, идея наступления французского плана операций (№17) в августе 1914 года; в пограничном сражении 19—23 августа французская стратегия только размахивала кулаками и подвергала свои армии величайшей опасности.

Настоящий стратег не только стоит на почве действительности, но пускает в ней корни; эта действительность питает его фантазию; его творчество орудует только с имеющим реальное бытие материалом. Его желания и надежды не витают в четвертом измерении, а растут из той же действительности.

Цель намечаемой операции должна быть уяснена в полной мере; неясные формулировки цели, ограничивающиеся указанием направления и допускающие несколько толкований, не должны допускаться, так как они неизбежно вызовут в период операции шатание в решениях, со всеми отрицательными последствиями колеблющегося, нетвердого управления.

Правильное решение может быть избрано лишь после зрелого размышления над обстановкой. Анатоль Франс как-то заметил, что он завидует двум профессиям, свободным от мук сомнения, — священникам и солдатам. Эта точка зрения на военное искусство, как на нечто прямолинейное, требующее лишь решимости, определенности, врожденного темперамента, может быть, известной хитрости, но не высших проявлении рассудочных способностей человека, — представляет старое, освященное традициями заблуждение. В вербовочных армиях XVIII века, действительно, господствовала идеология, не допускавшая у военных никаких колебаний. Военный должен был давать быстрый ответ на любой вопрос. Шарнгорст, перейдя на прусскую службу в начале XIX века, жаловался на то, что не может получить от офицеров обдуманных, сознательных ответов — каждый стремился выпалить ответ как можно скорее, не углубляясь в суть дела. Это был результат той же школы борьбы с «немогузнайством», которую у нас идеализируют в лице Суворова[186], и которая приводила к скалозубовским сентенциям. Гражданские лица смотрели на проявление военной мысли с определенной снисходительностью. Вяземский, защищая произведение близкого к декабристам Орлова, утверждал, что от пера, очиненного шпагой, вообще нельзя требовать более высоких достижений[187]. Утверждали, что всякий глубокий теоретик (например, Клаузевиц) на практике окажется слабым, так как ему не будет хватать большого числа данных для решения, и он будет предвидеть всевозможные отрицательные последствия любого решения. Провозглашались достоинства слепоты: Измаил мог быть взят штурмом только ночью, а на рассвете наши воины, с высоты его валов, могли только удивляться тому, как они решились вскарабкаться на такие кручи.

Продолжая это рассуждение, можно было бы утверждать, что некоторые рискованнейшие операции гражданской войны удалось осуществить благодаря неосведомленности начальников в оперативном искусстве, которая позволяла им действовать как бы ночью, не замечая риска, которому они подвергали свои войска. Это, конечно, неверно. Суворов перед штурмом Измаила устроил учебные валы той же профили и упражнял на них войска днем, прежде чем двинул их ночью на штурм. Приобретенные после окончания гражданской войны отличившимися в ней начальниками военные знания не помешают им одержать новые успехи, но, конечно, потребуют затраты на вполне сознательные решения большого количества моральных усилий. Преувеличенная осторожность и глубокое понимание дела, требующего риска, по существу ничего не имеют общего.

Диалектика признавалась чем-то в корне противоречащим требованиям военного искусства.

Конечно, чтобы удержаться на правильно избранном решении, недостаточно еще быть теоретиком. Философ может быть в жизни ребенком; но с ребяческим мышлением нельзя подходить к стратегическим проблемам. Непреклонная воля выражается не в сохранении раз взятого направления, а в том, чтобы ни на одну минуту не упускать конечной цели.

В особенности опасно, когда люди несильного характера захотят проявить упорство. Выше мы очертили, как Мольтке, под влиянием преувеличенных известий о результатах пограничного сражения, принял в ночь на 25 августа 1914 г. решение о переброске войск с французского фронта в Восточную Пруссию. 27 августа назначенные корпуса — гвардейский резервный, XI и V — только собирались у погрузочных станций. Между тем, данные, полученные за 26 и 27 августа, не подтверждали первых известий о крупной победе в пограничном сражении. Из Восточной Пруссии пришли первые победные донесения Людендорфа об успешном ходе операции против Самсонова, о том, что 2—3 русских корпуса уже разгромлены, а на завтра ожидается большая победа. Домес и Тапен, ближайшие к Мольтке офицеры генерального штаба, докладывали о желательности и возможности отменить переброску. Но Мольтке опасался невыгодного впечатления, которое произведет оттягивание корпусов с фронта и возвращение их затем, и согласился отменить перевозку лишь V корпуса. Мотивируя свой отказ, Мольтке повторил известные слова: ordre, contre-ordre, desorde (приказ, контрприказ, беспорядок)[188]. Судьба Марны была решена.

Диалектика не может быть изгнана из обихода стратегической мысли, так как составляет ее существо. Чтобы освободиться от блуждания в деталях, нужно возможно чаще возвращаться к самым широким точкам зрения. Стратег должен быть готов взращивать свои решения в тяжелой борьбе с сомнениями. Наибольшую опасность представляет переход от дерзости к малодушию, всегда свойственный быстрым и энергичным, но не зрелым решениям. Митинговая впечатлительность и импульсивность не имеют для стратегии никакой цены.

Широкие замыслы, как и всякие воздушные замки, не требуют каких-либо материальных средств. Однако, человек ничего не может создать, в его силах — только организовать и дисциплинировать; поэтому великих результатов он может добиться, лишь располагая достаточной базой, средствами, соответственными поставленной цели. Стратегическая мысль не всегда, однако, бывает достаточно дисциплинированной, чтобы согласиться с такими скромными утверждениями. Профессор Фош проповедывал априорную обязательность наступления: чем слабее мы, тем обязательнее для нас наступление; правда, будучи поставлен в 1918 г. главнокомандующим Антанты, он первую половину 1918 г., когда у него не было перевеса сил, провел в обороне, и лишь во вторую половину, когда у него получился значительный перевес, перешел в наступление.

Весьма часто ошибки, наблюдаемые в постановке цели, не соответствующей имеющимся для достижения ее средствам, объясняются отчасти ложными идеями об активности. Оборона получила мало почетный эпитет «подлой». Все академические курсы перед войной в один голос восхваляли достоинства наступления, активности, захвата инициативы[189]. Однако, истинная активность заключается, прежде всего, в трезвом взгляде на условия борьбы: надо видеть все, как есть, а не строить себе обманчивой перспективы. Инициатива может трактоваться как узкое понятие, определяемое исключительно временем, — предупреждение неприятеля, захват почина действий. В таком случае мы должны будем согласиться с Клаузевицем, что все преимущества инициативы исчерпываются выигрышем, который дает внезапность, поскольку последняя будет вытекать из захвата нами почина действий, в остальном же инициатива в стратегии так же убыточна, как и в игре. Однако, возможно толковать сохранение в своих руках инициативы и более глубоко, как искусство проводить свою волю в борьбе с неприятелем. Истинная инициатива может заключаться в том, что неприятель будет принужден к нападению в невыгодных для него условиях. Кто подлинно владеет инициативой — осаждающие крепость войска или гарнизон, производящий вылазку? Тактически инициатива принадлежит, несомненно, гарнизону, но оперативную инициативу, конечно, сохраняют осаждающие, вынуждающие гарнизон на вылазку, могущую его привести к поражению и лишенную каких бы то ни было оперативных перспектив. Такими вылазками, по существу, являлись наступления Людендорфа в 1918 году на Западном фронте, вынуждаемые истощением сил блокированной Германии и ожидаемым прибытием американских подкреплений.

Во имя сохранения захваченной инициативы крупнейшие военные деятели совершали тяжелые ошибки. Мольтке младший, чтобы не упускать из рук захваченную инициативу, не остановил германских армий к началу сентября 1914 г. на р. Эн, как это ни представлялось желательным по многим соображениям, и бросил их на реку Марну в оперативных условиях, оценивавшихся уже тогда как очень плохие. Людендорф, после первых двух полууспешных наступлений начала 1918 г., не остановился и не перешел к обороне, а затеял в июле 1918 г. «вторую Марну» — при очень скверных стратегических и оперативных условиях, опять-таки чтобы «сохранить захваченную инициативу». Однако, ни первая, ни вторая Марна не помогли удержать ее за собой; напротив, погоня германского командования за сохранением инициативы привела к тому, что французы в обоих случаях получили все преимущества второй руки и смогли проявить свою активность в максимально выгодных условиях. Мираж сокрушения противника искажает всю перспективу, заставляет забывать о совершенно реальных невыгодах и лезть в петлю, лишь бы сохранить за собой почин.

Не всякое продвижение вперед является, в сущности, стратегическим наступлением. Вилизен и фон дер Гольц признают стратегическим наступлением только такое, которое грозило бы захватом неприятельских сообщений (обход или глубочайший прорыв). 28 сентября 1914 г. 9-я германская армия перешла в наступление севернее Вислы, из верхней Силезии, для нанесении удара в охват правого фланга вторгнувшихся в Галицию русских армий. Однако, уже 4-го октября у Людендорфа составилось впечатление, что русские на средней Висле изготовляются встретить его охват превосходными силами, которые перейдут в наступление на всем фронте от Варшавы до устья Сана. Движение 9-й германской армии вперед продолжались еще более спешно и на более широком фронте, однако, целью этого движения было уже не нанесение русским удара, а занятие вдоль Вислы удобного оборонительного расположения.

Такой захват географического рубежа, удобного для обороны, вполне можно расценивать как оперативное наступление. Но, с точки зрения стратегии, Людендорф, продолжая движение вперед к Висле, уже перешел к обороне, так как от преследования позитивной цели — нанесения удара правому крылу русских, он перешел к негативной цели — удержанию последнего на период времени развития австрийского наступления на р. Сан.

Наступление во что бы то ни стало, как априорно избираемый способ действия, приводит к тому, что наши силы расплываются там, где это допускает неприятель, активность вырождается в бессилие, в наступательную фразу, в очень сомнительное залегание фронта где-то впереди и возвращение в «исходное положение».

Характер тактических действий определяется условиями, складывающимися в бою. Уставы и инструкции во время боя являются законом лишь постольку, поскольку они отвечают требованиям боя. Однако, было бы ошибочно делать вывод отсюда, что высшее командование в течение войны может, сложа руки, предоставить тактическим действиям стихийно развиваться.

Высшее командование, прежде всего, должно отчетливо сознавать особенности тактических действий неприятельских и наших войск, их сильные и слабые стороны; это необходимо, чтобы разбираться в результатах боевых столкновений, уяснить себе намерения и логику неприятеля, понимать технику оперативного искусства; одна из основных задач управления на вооруженном фронте — постановка наших войск в более выгодной тактическое положение — без этого не будет достигнута. Например, в русско-турецкую войну 1877 года сильной стороной турок являлось быстрое возведение укрепленных позиций и упорная их оборона, а слабой стороной — неспособность ни к маневрированию, ни к наступлению, выходящему за рамки частной контр-атаки. Отсюда для стратегии следовало заключать разумеется, не о необходимости лобовых атак на плевненские укрепления Осман-паши, а о смелом маневре на его сообщения, который бы вынудил турецкого генерала выйти на чистое поле, наступать и маневрировать.

Но высшее командование не может становиться и на точку зрения рабского подчинения той тактической действительности, которая складывается на поле сражения. Подготовка и воспитание войск и их начальников, различные нормы снабжения войск техникой, различные нововведения и изобретения составляют также существенную часть боевой действительности. Будучи ориентированным в том, что происходит на поле боя, в тактической эволюции, можно пытаться влиять на нее. В тылу формируются и обучаются новые дивизии, работает целая сеть военных школ — и для подготовки молодых командиров и для повышения технической квалификации работников, несущих уже службу на фронте. Ежемесячно фронт обновляется на 5—20% свежими пополнениями. Материальная часть на фронте сгорает так же быстро, как и люди. Этот поток освежения, усиления, перевооружения, переобучения нуждается в руководстве. Опыт искуснейших тактических начальников должен быть подвергнут оценке и распространен на все вооруженные силы. Верные и ценные выводы — удел немногих умов, но использовать их может вся масса. Эти тактические выводы представляют только часть искусства ведения военных действий, и потому должны согласоваться с требованиями стратегии и оперативного искусства. В русской армии такая тактическая работа в мировую войну самостоятельно не проделывалась; мы пользовались переделками и прямыми переводами французского тактического опыта, исходившего из совершенно отличной оперативной обстановки; эти чуждые переводы скорее путали войска, чем помогали им.

Определенные требования стратегии — необходимость подготовки к маневренной войне или к обороне в позиционной войне, или к прорыву, или к десанту, необходимость жесткой обороны на известных участках без уступки неприятелю территории, или необходимость экономить живую силу, вести затяжные бои, в особенности на растянутых фронтах и т. д., — являются директивами, из которых должна исходить тактическая подготовка и регулирующие ее инструкции. В мирное время обстановка бывает не столь ясна; однако, французская тактика явно исходит из очень определенных и, по-видимому, весьма мало применимых к русским условиям оперативных воззрений. В военное время тактика вовсе должна отказаться от энциклопедичности и разучивать только приемы, требуемые стратегией. Судить о последних может лишь высшее командование.

Но, как ни важны тактические требования, предъявляемые к высшему командованию, мы предостерегаем от увлечения тактическими специалистами на высоких постах, так как основная деятельность высшего командования имеет совершенно отличный характер.

Внезапность, главный козырь наступления, является, по Клаузевицу, орлом, у которого два крыла — скрытность и быстрота. Оперативное искусство и соответственная подготовка должны обеспечить быстроту развития операции; но ни тщательнейшая оперативная маскировка, ни крайнее напряжение усилий войск не принесут никаких плодов, если неприятель проникнул в тайну наших намерений.

Легче всего проникать в важнейшие стратегические тайны тех государств, где не делается различия между действительно секретными данными и такими секретами, какие, по своей природе, являются общим достоянием (например, двухверстными топографическими картами, данными бытового или тактического характера). В Австрии перед мировой войной все почиталось секретом, и все военные секреты продавались от трех рублей и немногим дороже. Австрийский генерал Краус (начальник военной академии, в мировую войну начальник штаба фронта) сообщает, что в 1909 году, в момент кризиса австро-сербских отношений, он узнал о стратегическом развертывании, намеченном против Сербии, из разговоров офицеров в уличной венской кофейне. В течение войны даже на оперативных приказах и донесениях не проставлялось, в целях тайны, название селения, откуда оно посылались, а писалось «место стоянки». Не легко теперь разбираться в австрийском архиве войны! Крупные штабы обозначались условным именем: псевдоним штаба балканского фронта был «узел-принц»; к чему мог служить такой секрет, расписанный на всех домах населенного сербами города Валиево, и сколько минут он мог остаться неразгаданным? Во избежание привлечения внимания воспрещался приезд в ставку командующему и его начальнику штаба для выяснения важных недоразумений, хотя бы ему была поручена подготовка к ответственной задаче. Все эти плодило крупные трения. В то же время, тайно подготавливая весенний удар 1916 года из Тироля, австрийцы переименовали находившийся в Тироле на правах штаба отдельного корпуса «штаб территориальной обороны» в штаб 11-й армии. А так как этот штаб находился в переписке со многими государственными учреждениями Австро-Венгрии, то сразу же к подготавливающейся операции было привлечено общее внимание[190].

Применение условных наименований — «работы Альбериха» и «позиции Зигфрида», «Михайловской атаки», как то делали германские штабы в период подготовки операции, приносит, несомненно, пользу. Однако, эти слова должны выбираться из числа совершенно не употребляющихся в обычном военном языке (лучше всего брать их из имен греческих философии или былинного эпоса), дабы не вызывать недоразумения. Ни в коем случае нельзя допускать шифровку в оперативной переписке наших намерений так называемым на чиновничьем жаргоне «двойным хлюстом», что может только вызвать трения; такова была, например, директива Юго-Западному фронту от 23 июля 1920 года, в которой указывалось конной армии, — обеспечив себя со стороны Львова, сосредоточить свои конные массы на узком фронте и действовать таковыми в определенно выбранном направлении, не распыляя их и не ослабляя тем силу удар. По объяснению Б. Шапошникова[191], слова «в определенно выбранном направлении» означали «в направлении на Люблин», что командованию фронтом было известно и что являлось шифровкой намерений нашей ставки. Как известно, конная армия на Люблин вовремя не пошла; если приказ направляться ей туда не получил бы столь хитро затушеванного вида, а был бы вовремя отдан черным по белому, он, вероятно, возымел бы несколько большее действие.

Современные средства связи носят в себе большие опасности разглашения тайны. Документы, посылаемые с автомобилем, гораздо чаще попадают в руки неприятеля, чем с конным. Автомобиль связан дорогами, не опрашивает встречных, легко попадает в засаду, в несколько минут проскакивает из зоны, занятой нами, в неприятельскую. Известно, как военные инженеры Новогеоргиевска с планами крепости въехали на автомобиле в расположение германцев, шедших атаковать Новогеоргиевск. Случаев захвата важных приказов, передававшихся на автомобиле, в маневренный период мировой войны было много.

24 августа 1914 года дивизионная кавалерия VI французского корпуса захватила германский автомобиль с документами, из которых было видно, что 25 августа XVI прусский корпус будет атаковать VI французский корпус с фронта, у Огена, и атака будет поддержана 33 прусской резервной дивизией, которая, выйдя из Меца, будет наносить удар VI корпусу в его правый фланг. Командир VI французского корпуса, генерал Манури, ориентированный столь детально в намерениях неприятеля, подготовил уступ, которым должен был сам взять во фланг 33 прусскую резервную дивизию при осуществлении ею маневра. Полный успех увенчал его действия — немцы повсюду были отброшены с тяжелыми потерями, а Манури за свою победу был назначен командующим 6 армией[192].

Несравненно большую опасность представляет радиотелеграф. Государство, не пожалевшее средств на устройство института с сотней сотрудников, имеет возможность в течение 24 часов разбирать любые шифры, если в депеше содержится достаточное количество строк. На этом погибли кадры русских войск в 1914 году, и создалась репутация германских генералов.

Утром 31 августа 1914 года башня Эйфеля приняла и расшифровала германскую радиограмму — германский коннице переправиться через реку Уазу у Бальи и продвинуться к железной дороге из Лана в Суассон, в направлении на Воксальон. Это известие было передано командующему 5 армией генералу Ларензаку, который перебросил к Воксальону по железной дороге одну бригаду 38 дивизии, из ближайшей группы Валабрега, усилил ее дивизионом артиллерии, направил кавалерийскую дивизию Абоно с правого фланга армии на помощь ей, через Крам-Вальи[193]. Разумеется, германская конница оказалась не в удачном положении у цели своего набега. А русские все первые 6 месяцев войны сражались в известных немцам условиях.

Таких неосторожностей германского радиотелеграфа можно было бы привести несколько. Он едва не погубил операцию немцев на окружение в Августовских лесах центра 10 русской армии, передав диспозицию, которая была дважды зашифрована, но без промедления разобрана башней Эйфеля и своевременно передана в русскую ставку и в штаб 10 русской армии. Только полная растерянность командования последней выручила немцев. Но все рекорды побил, конечно, русский радиотелеграф в мировую войну. Неаккуратные, ленивые работники в штабах более опасны, чем шпионы и изменники; они охотно обращаются к радиотелеграфу и выбалтывают, иногда даже не шифруя, важнейшие тайны. Любая посредственность у немцев была бы возведена нашим радиотелеграфом в гении. Наш радиотелеграф выдал немцам не только все расположение корпусов Самсонова и их дальнейшие маршруты, но он сообщил им и о том, что Ренненкампф на помощь не идет, и что руки у них развязаны[194].

Данные стратегического масштаба часто выдаются по скверной привычке младших начальников — переписывать в своих приказах всю ориентировку, даваемую в распоряжениях высших инстанций. На русском офицере в бою под Гройцы, 9 октября 1914 года, немцы захватили приказ, рисовавший маневр по развертыванию 30 русских корпусов на Висле от Варшавы до устья Сана. Такие данные не должны были бы помещаться даже в приказе по армии, и никак не оказаться у строевого офицера, идущего в бой. Суворовская мысль о том, что всякий воин должен понимать свои маневр, толкуется извращенно. Командиры корпусов еще могут быть устно осведомлены об общих задачах на театре военных действий, но более широкой огласке эти задачи не подлежат. Маневр воина включает только небольшую частицу операции и в ее границах и должен поясняться.

Ту же ошибку сделали поляки в приказе по 3 польской армии от 8 августа 1920 года, в котором указывалось, что через 9 дней, на 17 августа, намечается окончание сосредоточения в районе Люблина новой польской армии, имеющей целью ликвидировать русских в северном районе. Эти важнейшие основы намеченной на Висле операции разбалтывались в приказе по армии, чтобы мотивировать задачу, полученную 3 армией, — задержать до 18 августа русских, наступающих к реке Вепрж, и создать таким образом охрану сосредоточения новой армии. Этот приказ 9 августа был захвачен во Влодаве 12 армией, а 10 августа был известен нашей ставке1; если бы не целый ряд трений в управлении, мы могли бы, в течение остающихся до начала польского удара шести дней, изготовиться к его встрече или даже просто уклониться от него.

Одна из важных функций стратегического руководства — давать ежедневное сообщение в печать о событиях на театре военных действий. При громадных интересах населения, связанных с войной, попытка умолчания о происшедших важных событиях ведет к распространению ложных слухов и чудовищных предположений. Одним из элементов спокойной, регулярной работы тыла является правильное его осведомление. Австрийцы, не дававшие в печать в первые дни войны никаких сведений, скоро почувствовали все неудобства создавшегося положения.

Сообщения для печати должны отличаться безусловной правдивостью; у тыла очень много связей с фронтом; он скоро отдаст себе отчет о допускаемых в бюллетенях искажениях истины, и прежде всего пострадает доверие, которым пользуется высшее командование и которое ему необходимо, чтобы справиться с своей тяжкой задачей.

Освещение событий на театре войны, искаженное в нашу пользу, представляет и ту существенную невыгоду, что скрывает от населения трудности, которые надо преодолеть, и понижает напряжение усилий для достижения военных целей. Кроме того, у тех событий, о которых дает отчет ставка, есть продолжение, завтрашний день. События должны иметь логику, и если войска повсюду одерживают успехи, а в результате фронт остается на месте или даже отодвигается назад, то можно лишь притти к печальным для высшего командования заключениям.

Но, конечно, сообщения не должны сеять паники, уныния и, ни в коем случае, говорить о наших предположениях, разглашать подготовку к новым операциям.

Сообщения воюющих сторон перепечатываются и цементируются всей мировой печатью. Высшее командование должно иметь в виду это обстоятельство; в борьбе на политическом и экономическом фронтах данные сообщений играют крупную роль; в «текущем моменте» агитационных речей и статей эти данные оказываются на первом плане. Тем не менее, от грубо агитационных приемов в тексте сообщении необходимо воздерживаться.

Сообщения играют значительную роль в поддержании в населении интереса к войне и поэтому должны составляться достаточно литературно и давать интересные темы для военных обозревателей газет и журналов, а не представлять лишь сухие данные о нескольких неведомых массам глухих селениях, утерянных или захваченных нами. В то же время сообщения иногда должны разрывать покров анонимности и тайны, окружающий действия войск и отдельных начальников. Когда операция уже развернулась и близится к концу, неприятель успевает дать себе отчет о большинстве действующих против него частей. Раскрытие подвигов отдельных дивизий и полков, указание фамилий отличившихся вождей представляет лучшую награду, которую высшее командование может дать героическим частям и их начальникам, причем эта награда явится и очень важным стимулом для других напрягать свои усилия до крайности.

Анонимность работы вообще не отвечает характеру боевой деятельности. Подвиг требует немедленного признания его таковым, а не устройства впоследствии вечеров воспоминаний. Поэтому высшее командование должно параллельно со своей оценкой организовать и широкую поставку в печать военных корреспонденций, отчетов, фотографий и т. д. В большинстве случаев, описание боя, напечатанное через две недели, уже не представляет военной тайны. Только высшее командование компетентно признать отсутствие в данном описании военного секрета, и только оно может прорывать заграждения военной цензуры. Последняя необходима, но бюрократический подход к цензурованию убивает в населении интерес к войне и, опутывая все в действиях армии анонимностью, повышает наглость бездельников и понижает порыв лучших работников.

Высшее командование является руководителем тех колоссальных усилий, которые необходимо сделать, чтобы приспособиться к требованиям войны, всегда новым. Наилучше подготовленная армия окажется на войне, вероятно, не с теми штатами, которые нужны. Нельзя требования войны подгонять под существующие штаты и законоположения, а необходимо изменять последние в соответствии с выяснившейся обстановкой. При этом деятельность управления должна направляться не только на новое штатное творчество, как это было в русской армии в мировую войну, но необходимо немедленно и сокращать органы, оказывающиеся бездействующими, иначе процент нестроевых увеличится неимоверно. Так, позиционная война порождает необходимость во многих новых формированиях; но одновременно она позволяет значительно сократить число имеющихся транспортов и органов, необходимых лишь для глубокого наступления в неприятельские пределы; если это сокращение не будет сделано, война сильно удорожится, и в тылу, вероятно, возникнет кризис продовольствия и рабочей силы.

Экономическая мобилизация может быть подготовлена в мирное время в самых общих чертах; разработанная ее программа может охватывать лишь первый период войны. Только война покажет, что нужно войне. Высшее командование должно выдвинуть желательную ему программу заданий промышленности и указать сроки, к которым выполнение этих заданий желательно приурочить. Эта программа должна находиться в соответствии со стратегическими предположениями командования. Отношение между тяжелой и легкой артиллерией, внимание, уделяемое танкам, размер потребности в проволоке для создания многих заборов между Балтийским и Черным морями — все это в значительной степени определяется лишь наступательными или оборонительными намерениями стратегии. Количество метров шинельного сукна вытекает из количества предположенных к призыву возрастов, а сроки их поставки — из ожидаемой последовательности призывов. Процент зданий в городах, которые придется уделить под лазареты, зависит от затишья или бури на фронте. Сеть военных школ, дающих кратковременную и недостаточную подготовку, должна регулировать свой учебный план соответственно количеству ежемесячно требуемых на пополнение командиров.

Громадный процент усилий затрачивается, даже при организованности войны, бесплодно. Повысить эту организованность, ликвидировать лишние рты, использовать все головы и мускулы можно, только установив тесный контакт между ведением военных действий и работой всего государства. Стратег, регулируя ход военных действий, как данную, зависимую от базы, должен докладывать и верховному руководству базы о тех ее усилиях и приспособлениях, которых требует обстановка на вооруженном фронте борьбы. Его работа, это — работа заказчика, который не командует производством, но ориентирует его. Окончательное решение принадлежит интегральному руководству войной.

2.МЕТОДЫ УПРАВЛЕНИЯ

Начальник может указать подчиненным свое решение или в категорической форме боевого приказа, предусматривающего обстановку исполнения, или в форме директивы, ограничивающейся постановкой цели действий на ближайшие дни и предоставляющей исполнителю значительную свободу в выборе способов ее достижения.

Иногда вместо «директива» употребляют русское слово «наставление», смысл которого, однако, другой. Наставление, это — условно обязательная инструкция, ряд советов, часто входящих в детали; в зависимости от обстановки этими советами исполнитель может и даже должен пренебречь. Смешение директивы с наставлением не должно иметь места. Краткие указания директивы о цели ни в коем случае не должны получать полуобязательного характера. Применение директив, как средства управления, возможно лишь в том случае, если начальник, которому дается директива, воспитан так, что не злоупотребит той свободой исполнения, которую ему дает директива, и действительно будет преследовать указанную ему цель; там, где можно предполагать, что ищется лишь предлог для выдвижения своих особых частных задач и уклонения от общей работы, применить управление посредством директив нельзя.

Управление директивами представляет большие выгоды, но при неподходящих начальниках — и большие опасности. Мы полагаем, что важнейшее требование, которое следует предъявлять при подборе высшего комсостава, начиная с командира корпуса, заключается в выдвижении людей, которыми можно было бы управлять, указывая им цели, а не регулируя все их действия точными приказами. С точки зрения стратегии, важнейшая графа аттестации заключалась бы в суждении о том, способно ли данное лицо преследовать определенную цель, или может выполнять лишь отдельные распоряжения.

Наполеон, как известно, предпочитал управление приказами, Мольтке — директивами. На предпочтение той или иной формы управления оказывают решительное влияние условия времени и места, в которых отдается распоряжение. Глубокая пропасть лежит между управлением Наполеона в сражении при Иене в 1806 г. и Мольтке — в сражении С.-Прива—Гравелот в 1870 г. Наполеон ночует перед сражением среди войск; его палатка разбита внутри каре полка, которому он хочет оказать особое внимание; Наполеон имеет возможность распорядиться в последнюю минуту, учтя все данные разведки к моменту рассвета. Главная квартира прусского короля и Мольтке под Мецом расположена в Понта-Муссоне, в 30 километрах от поля сражения. 16 августа произошло столкновение под Марс-ла-Туром. Утром 17 августа король прусский и Мольтке прибывают на наблюдательный пункт на высоту у Флавиньи. Происходит только сбор войск. Сражение состоится только завтра. Мольтке в 2 часа дня 17 августа отдает диспозицию на 18 августа, и уезжает с королем прусским назад на 30 километров. Надо отдохнуть и изготовиться к трудному завтрашнему дню. Мольтке распоряжается образцово, но на 12 часов раньше, чем Наполеон. Естественно, он менее осведомлен, должен отдавать более условные распоряжения; получаются варианты, как они ни нежелательны: если неприятель останется у Меца, то делать одно, а если попытается отходить вдоль бельгийской границы — то делать другое[195].

Конечно, в настоящее время приходится, несмотря на телеграф, распоряжаться еще более заблаговременно, чем в эпоху Мольтке. Однако, против развития вариантов в оперативных распоряжениях надо бороться всеми средствами. Нельзя заваливать штабы оперативными проектами. Чрезвычайно важно удачно выбрать минуту для отдачи распоряжения — ни слишком рано, когда оно не может быть достаточно точно, ни слишком поздно, когда самые лучшие мысли обречены на бесплодие. Невозможно переоценить значение выбора правильного момента для отдачи приказа; Наполеон в высшей степени владел этим искусством; он вынашивал в себе несколько вариантов, но ни с кем не делился своими мыслями, и в надлежащую минуту с молниеносной быстротой приступал к выполнению одного из них.

Директивы в значительно степени децентрализуют управление; это не принесет вреда, если и высшем командном составе не будет места центробежным стремлениям, если будет в наличии генеральный штаб, воспитанный в одном понимании военного искусства и готовый повсюду вступить в бой с колокольными интересами.

Мольтке младший так же, как и его дядя, управлял при помощи директив; его неудача на Марне в сильной степени способствовала дискредитированию этого метода управления. Однако, ошибка Мольтке заключалась не в том, что он давал командующим армиям слишком общие указания, а в том, что он определенно воздерживался высказать свое мнение по важному назревшему вопросу, вызывавшему острые разногласия между командующими армиями, особенно Клуком и Бюловым. Полководец не может воздерживаться в периоды кризиса на фронте; директива отнюдь не может являться формой умолчания или уклонения от ответственности.

Позиционная война, как мы видели, допускает, по сравнению с маневренной, значительно большую централизацию управления. Поэтому неудивительно, что в результате четырехлетнего позиционного сидения народился известный сдвиг в пользу управления приказами, которые перед мировой войной казались совершенно отжившими методами стратегического и даже оперативного руководства. Ярче всего это стремление выказалось в методе управления Людендорфа. Приказ связан с вмешательством в сферу исполнения частного начальника, с исправлением допускаемых им при исполнении ошибок. Людендорф любил утром переговорить по телефону не только с фронтами, но и со всеми начальниками штабов армии. Такие методы управления ведут к расширению компетенции ставки и к подрыву авторитета и значения частных начальников. Замечательно, что на французском фронте в 1917 и 1918 годах не выделился ни один немецкий вождь — Людендорф всех их держал в черном теле исполнителей.

На русском фронте происходили обратные явления. Русская ставка слишком деликатничала с авторитетом частных начальников и не хотела подрывать его, выступая в роли школьного наставника, исправляющего ошибки учеников. Ошибочное направление движения Ренненкампфа к Кенигсбергу наблюдалось ставкой в течение двух дней, вызывая недоумение; однако, генерал-квартирмейстер Ю. Данилов, руководивший русской стратегией, стеснялся выступить с нравоучением; «местный в его близости лучше рассудит», говорил еще Суворов; когда же ставка выступила, было уже поздно, и Самсоновская армия погибла. При эгоистических центробежных интересах фронтов — Юго-Западного и Северо-Западного, из коих один вел австрийскую войну, а другой германскую войну, и никто не вел мировой войны, слишком мягкие[196] директивы ставки воспитывали не сильных и самостоятельных, а анархичных, не признающих никакого авторитета вождей.

Конечно, бывают моменты, когда вмешательство высшего командования не только в оперативные, но и в тактические детали является совершенно необходимым. В августе 1870 г., при следовании 1-й и 2-й прусских армий на очень узком фронте (2 корпуса по одной дороге) к р. Саар и многочисленных трениях на стыке между этими армиями, Мольтке самому пришлось войти в организацию марша обеих армий. В мировую войну, в августе 1914 года вся огромная 1-я германская армия имела в своем распоряжении лишь три дороги, которые сходились в город Аахен. Нужно было урегулировать движение войск по узким улицам этого города, назначить особого коменданта, составить такой расчет, чтобы войсковой поток шел в течение 4 суток днем и ночью, обеспечить на это время довольствие войск, которые тесниной города отрезывались от тыла, и т.д. Штаб армии, естественно, должен был войти в рассмотрение вопросов, обычно решаемых начальником дивизии или командиром корпуса[197].

При проявлении непослушания на фронте Мольтке старший переходил сейчас же к форме приказа, начинающегося: «я приказываю...» и подписываемого прусским королем. Когда мы проглядываем историю войн 1866 и 1870 годов и наталкиваемся на такие редкие приказы, мы можем быть уверены, что Мольтке приходилось преодолевать какого-нибудь внутреннего врага, не считавшегося с авторитетом его директив (Фогель фон Фалькенштейн, Штейнмец).

Гражданская война 1918—1920 г.г. вследствие буйного проявления частной инициативы и недостаточной авторитетности ставки обнаружила, несмотря на свою маневренность, такую же тенденцию к централизации управления и приказу, как и позиционный период мировой войны. Недостаточная авторитетность сказывалась в том, что ставке приходилось еще в 1920 году начерно передавать свои директивы во фронты, и лишь по установлении соглашения с ними, они отдавались набело. Спецы консультировали и советовали в своих директивах, последние потеряли необходимый им характер волеизъявления, а подчинение одного начинается только там, где выступает воля другого[198].

Как в мировую, так и в гражданскую войну широкое распространение в управлении русской ставки получили разговоры по прямому проводу. Переговоры по телеграфу штабных сотрудников, для устранения возникающих недоразумений, представляют нормальное явление. Но совершенно другой характер имеют разговоры между полководцем и старшими оперативными начальниками. Дискуссия между начальником и подчиненным, стремление старшего убедить младшего или наоборот — нам представляются совершенно неуместными. Всякие объяснения, опасения, советы, соображения, просьбы могут только подорвать действительность директивы или приказа. Лишь начальник, пользующийся особенно крупным авторитетом, может пытаться влить разговором струю энергии и бодрости в исполнение своего подчиненного. Вообще же, авторитетность управления выиграет, если подчиненный будет представлять по телеграфу свои доклады, а начальник свое согласие или несогласие, довольство или недовольство изложит в ответе, облеченном в повелительную форму приказа. На точную, исчерпывающую, жесткую редакцию телеграфного ответа много времени не потребуется.

Однако, в конечном счете, и здесь обстоятельства повелевают; управление — дело такта и познания человеческой психологии. Один подчиненный требует и заслуживает свободы, другого необходимо вести на твердом поводу, третий, великий и необходимый человек, капризничает, и его надо уговаривать. Настоящая организация начинается там, где нет людей, без которых нельзя обойтись, а настоящее управление там, где можно ликвидировать любой генеральский каприз в течение двух-трех часов, где нет попутчиков, а есть дисциплина.

Люди очень упрямы; между самыми упрямыми бывают прекраснейшие военные начальники. Использование их значительно облегчается высоким авторитетом высшего управления. Мольтке младший и, в особенности, Фалькенгайн в германской армии не пользовались достаточным авторитетом, и Германии пришлось за этот недостаток жестоко поплатиться.

При организации Красной армии авторитетность той или иной инстанции обусловливается подбором не только командного состава, но и политических работников. Большой ущерб для авторитета высшей инстанции будет связан с наличием высоко авторитетного политического деятеля в подчиненном реввоенсовете фронта или армии.

Как известно, приказы иногда пишутся не только для исполнения, но и для сложения с себя ответственности. Эта ужасная форма управления убивает всякий авторитет подписывающего такой приказ; появление ее свидетельствует о процессах разложения в командном составе, о гражданской трусости, об измене государственным интересам во имя шкурных интересов. Такие приказы нам известны лишь из опыта империалистической войны.

Изобилие директив и приказов подрывает внимание, коим они пользуются, и их силу. В течение 11 и 12 августа 1920 года Юго-Западному фронту было послано 3 директивы — за №№ 4738, 4752 и 4766[199]. Последняя из них пришла первой; ни одна из них не была исполнена. Стратег должен отказаться при управлении от риторической формы повторения. Умение давать директиву на много дней вперед и так, чтобы ее не пришлось сейчас же изменять и дополнять, отличает зрелость стратегической мысли.

На отдаваемые распоряжения надо смотреть, как на детонатор (взрыватель) энергии, имеющийся на вооруженном фронте; как известно, шашка пироксилина, зажженная спичкой, сгорает спокойно, а воспламененная капсюлем гремучей ртути, даст энергичный взрыв, способность различным образом детонировать свойственна войскам так же, как и всем взрывчатым веществам. Один метод распоряжений вызывает равнодушное исполнение, другой обусловит энергичный порыв. Нельзя установить общих правил, так как особенности условий и личностей каждый раз требуют применения особых приемов детонации.

Ясно, что партизанские уклоны, не изжитые вполне еще в 1920 году, должны были вызвать в Красной армии, как реакцию, тяготение к категорической форме боевого приказа. Лекарство, однако, иногда наносит организму больший вред, чем болезнь, против которой оно назначается. Опаснее всего бездушное, бюрократическое выполнение приказов, снижающее до ничтожной доли полезную работу армии на вооруженном фронте. Красная армия во многом обязана своими успехами в гражданской войне могучему, буйному проявлению частной инициативы; задача заключается в том, чтобы дисциплинировать частную инициативу, а отнюдь не искоренять предпосылки ее проявления.

У истока революции заботиться о частной инициативе не приходится — ее хоть отбавляй. Но в обыкновенных условиях, при отсутствии особого революционного подъема, инициатива, это — очень хрупкое явление, к которому нужно относиться очень бережно и тщательно его культивировать. Великолепнейшая заводная бюрократическая игрушка, — Пруссия 1806 года — так легко была раздавлена одной Иенской операцией именно потому, что не была способна ни к какому проявлению инициативы, и первая реформа Штейна была направлена на воспитание в государстве инициативы. Его циркуляр 1807 года гласил: «чиновники должны перестать быть немым механическим орудием в руках монарха, машиной, выполняющей приказы, не влагающей при этом в исполнение ни своей воли, ни своей личной точки зрения. Я требую, чтобы отныне они самостоятельно решали дела, вкладывая в решение свой личный почин. Я не буду давать им подробных указаний и запрещаю им обращаться за советом к центральной власти. Я взыщу с неспособных и малодушных; я награжу мужественных и искусных».

Только на основе широкого развития инициативы в гражданском обществе может существовать инициатива и в армии. Она требует терпеливого и снисходительного отношения к отдельным неудачным своим проявлениям; она требует, чтобы о ней заботились уставы[200], она требует, чтобы весь характер управления приспособлялся к возможностям ее выявления; она требует директив, а не приказов.

Пестрота, разнобой в средствах достижения цели нисколько не вредит делу. Но страшное зло, это — покушение на указанную высшим начальником цель; необходимо бороться всемерно против этого явления, ведущего к злейшей анархии в управлении. Так как выбор средств всегда предоставлялся и старой теорией начальнику, получившему задачу, то «право предложения», явившееся под флагом либерального вывода из опыта мировой войны, сводилось, по-видимому, к праву подчиненных предлагать начальнику общую цель действий; этот вывод мог родиться только на почве удивительного заблуждения ума. Всякие цели могут указываться только сверху, так как постановка их должна вытекать из сравнительно более широкого политического и военного кругозора. Предложение целей в порядке частной инициативы опрокидывает все предпосылки организованности, и сама мысль о таком порядке может обратить каждого мыслящего военного во врага и всякой инициативы, и директив.

В отношении инициативы также требуется такт и психология: дилетантов, а также лиц, стремящихся скорее к личным подвигам, чем к успеху общего дела, и недостаточно проникнутых представлением о лежащей на них моральной ответственности, и авантюристов по природе обыкновенно выгодно сокращать; надежным, преданным работникам, образ мышления и метод действий коих хорошо известны стратегу, нужно открывать все возможности развернуться.

Высшее командование имеет некоторые возможности кроме адресуемых подчиненным инстанциям распоряжений, и более материально влиять на ход военных действий.

Основным средством воздействия являются стратегический и оперативный резервы. Имеющаяся в руках высшего управления возможность прибавить свежих сил значительно повышает авторитетность его указаний. Русская ставка переживала такие подъемы мощи управления, когда она располагала оставленными на побережьи Балтийского и Черного морей дивизиями, или когда в ее распоряжение начинали подходить азиатские корпуса. Германская ставка наживала стратегический капитал на новых эшелонах мобилизации. Сумерки богов начинаются тогда, когда тыл перестает плодоносить резервы. Надо уметь выцарапывать у фронтов и армий войска — не излишествующие, но без которых возможно хотя бы временно обойтись. Эта работа связана с большими трениями. Устав, подготавливая мышление установлением широких нормальных протяжений фронта для обороны, может облегчить эту нелегкую задачу высшего командования.

В русских условиях перевеса местных интересов над государственными, в мировую войну перегруппировки часто приводили к неважным результатам; ясно, что высшее командование, стремясь отобрать войска в свой резерв, прежде всего обращается к частям, находящимся в резерве фронта или армии, с тем, чтобы фронт затем создал себе новый резерв, путем вывода в тыл части дивизий, находящихся в соприкосновении с неприятелем. Поэтому некоторые начальники, дорожившие своими лучшими корпусами, стремились закрепить их за собой, занимая ими участки позиционного фронта, а наиболее слабые части держали позади, в черте досягаемости высшего командования. Тогда как немцы ввели у себя разделение дивизий на два класса — позиционные (похуже) и ударные (получше) и сосредоточивали позади, для переброски на важные направления, последние, мы поступали наоборот и часто производили перегруппировки за счет наименее боеспособных частей, на которые и возлагали самые ответственные задачи.

Кроме резервов в виде организованных воинских частей, существуют и другие государственные резервы, в виде тысяч окончивших ускоренные курсы командиров, сотен тысяч запасных для укомплектования, запасов вооружения, продовольствия, обмундирования, транспортных средств. Регулировка распределения материальных средств и укомплектований также повышает авторитет высшего управления; в то же самое время только высшее командование имеет возможность наиболее рационально использовать ограниченные материальные ресурсы государства в соответствии с преследуемой целью. Все это очень плохо понималось в начале мировой войны; по положению о полевом управлении 1914 года, русская ставка была совершенно устранена от распоряжения укомплектованием и материальными средствами: каждый фронт имел свой самостоятельный тыл и самостоятельно требовал от военного министра все ему необходимое. Стратегическое руководство русской ставки оказалось без материального базиса, что весьма его ослабило. С другой стороны, два фронта являлись потребителями, соперничавшими между собой и заинтересованными не столько в экономном расходовании на фронте государственных средств, как в том, чтобы скорее перекачать из ведения военного министерства в свои склады наиболее ценные и становящиеся редкими предметы снабжения. Первый снарядный кризис, на второй месяц войны, по-видимому, создался на почве этой нездоровой конкуренции.

Конечно, сосредоточение распоряжения материальными средствами, которые даются тылом, необходимо высшему командованию не только для того, чтобы подчеркнуть зависимость фронтов от себя. Высшее командование должно стоять на той точке зрения, что военные действия на фронте являются лишь производной от состояния двух баз, на которые опираются вооруженные силы обеих сторон, и что, следовательно, руководство военными действиями, прежде всего, должно основываться на полной компетенции в распоряжении средствами, даваемыми базой, без чего невозможно представительство ее интересов.

Изменение границ между фронтами и армиями мы относим также к мерам фактического воздействия. Действительно, иногда в период боевых действий является почти невозможным отнять войска у одних инстанций с целью перегруппировки для поддержки соседней инстанции. Но этой цели можно добиться, сжав участок соседа и возложив на фронт или армию, имеющую скрытые источники сил, ответственность за более широкий участок. К этому методу слабое управление русской ставки часто оказывалось вынужденным прибегать. В октябре 1914 года ставка не могла получить от фронтов резерва для защиты Варшавы и нанесения здесь удара немцам; но, передавая Варшаву поочередно на ответственность то одного, то другого фронтов, ставка вынудила их выдвинуть на Варшавское направление все свободные силы, коими они могли располагать. К невыгодам этого метода надо отнести резкое каждый раз изменение установленной сети связи, разрушение наладившихся оперативных отношений, а также весьма резкое изменение нагрузки и направления работы тыла. Это — средство управления бедного волей и резервами командования; оно сказывается в понижении полезной работы всего войскового аппарата, и не должно без особой нужды применяться.

Наконец, необходим контроль. Отделенный командир, отдавая приказ, обязан проконтролировать его исполнение; наблюдение за исполнением конкретизирует приказ, дает ему действительную силу. Хотя посты высшего управления занимаются самыми ответственными, заслуженными работниками, но и здесь распоряжение не должно получать отвлеченный характер слова, брошенного на ветер; надо наблюсти, чтобы распоряжение дошло до назначения, было понято и исполнено. Замена директивы приказом, указывающим, что должно быть выполнено в течение одного-двух ближайших дней, является одной и притом стеснительной формой контроля. Истребование копии всех важнейших оперативных распоряжений подчиненных инстанций является нормальным видом стратегического контроля. Любопытные данные часто дают неприятельские официальные сообщения о войне; они непременно упоминают о захватах неприятельской стороной пленных, пушек, трофеев, тогда как наши донесения часто стремятся замолчать неприятные происшествия. Производство дознаний и расследований терпимо лишь в исключительных случаях (дознание генерала Пантелеева по Самсоновской катастрофе), так как вторжение формальной точки зрения юстиции в стратегические и оперативные вопросы понижает ту любовь к ответственности, которая является чрезвычайно ценной у всех деятелей на вооруженной фронте. Формы контроля не должны нарушать атмосферы доверия, которая необходима для успешной стратегической работы.

Деление сухопутных вооруженных сил, действующих на одном театре, на частные армии, встречавшееся ранее лишь при коалиционных войнах, было успешно применено Мольтке в 1866 г., и с тех пор сделалось общераспространенным. При стратегическом развертывании 1914 года, в русских войсках появилась еще новая инстанция оперативного руководства — фронт. Отсутствие такой инстанции при вторжении германских армий во Францию сказалось в значительных трудностях управления. В течение мировой войны управление фронта, как организационная инстанция, получило широкое распространение. Мы ее встречаем также на всем протяжении гражданской войны.

Реальное бытие фронта в течение шести лет (1914—1920) вызывает некоторые сомнения; его кратковременная история не блещет организационными достижениями. В России первый год маневренной войны прошел в беспрерывных трениях между двумя фронтами; в позиционный период войны мы имели три фронта; сколько-нибудь согласовать их действия не удалось. Людендорф также жалуется на трудности управления, которые ему создавало во Франции в 1917— 1918 г.г. это организационное новшество. В гражданскую войну фронты являлись, несомненно, уместными, пока каждый объединял все действия на отдельном театре войны, против отдельного противника (Северный, Восточный, Южный фронты). Но когда пришлось согласовать действия двух фронтов против одного противника (против поляков), то эта задача не удалась[201]. Каждый фронт имел слишком большой вес и инерцию, которые высшему командованию преодолеть не удалось; увязать их действия к одной оперативной цели представило столь трудную задачу, перед которой пришлось отступить, сделав попытку передать в последнюю минуту в состав Западного фронта, обремененного своими пятью армиями (считая в том числе Мозырскую группу), еще и две армии Юго-Западного фронта, действовавшие против поляков. А между тем, в гражданской войне в Красной армии не было корпусной инстанции — лишней ступени оперативного управления.

Каждая лишняя инстанция представляет безусловное зло. Нарождение фронтовой инстанции объясняется невозможностью, при значительном числе армий, организовать для каждой самостоятельный глубокий тыл. Там, где нет увеличения численности армий свыше миллиона бойцов, и где имеется только один противник, достаточно иметь один фронт. Его штаб будет в сущности оперативным управлением всех действующих сил, подчиненным главнокомандующему, остающемуся в столице и выполняющему в то же время функции военного министра. Если, кроме главного противника, имеются и второстепенные, — выгоднее создавать против них отдельные армии, обходясь без фронтовой инстанции.

Клаузевиц замечает, что минимум организационных единиц, подчиненных каждой инстанции, должен быть — три, и что при двух подчиненных инстанциях тактическое и оперативное руководство осложняется до крайности. Это в полной мере испытала русская ставка в 1914 году. Деление на два фронта недопустимо, так как представляет тягчайшее покушение на авторитет высшего командования. Если представляется настоятельная необходимость в делении на фронты, то необходимо нарубить их, по крайней мере, три; две половинки, естественно, разваливаются, Вена и Берлин, Львов и Варшава, как цели фронтов, слишком обособляются. Наступление германцев весной 1915 г. против русских было начато группой Макензена (11-я германская и 4-я австрийская армии) и фронтом Гинденбурга—Людендорфа (8-я, 9-я, 10-я и Неманская армия, группа Гальвица — потом 12-я армия). Группа Войерша и Южная армия были подчинены австро-венгерскому командованию. Таким образом, Фалькенгайн сносился с австрийским командованием и имел две подчиненные инстанции — Макензена и Гинденбурга—Людендорфа; последняя включала 5 армий; в этих условиях управлению приходилось выдерживать такую же отчаянную дискуссию, как и управлению двумя фронтами русской ставки; популярность Гинденбурга и ореол достигнутых им успехов позволяли Людендорфу проявлять максимум упорства. В результате Фалькенгайну, чтобы создать более сносные условия, пришлось образовать третий фронт, отняв у Людендорфа 9-ю армию, находившуюся на левом берегу Вислы против Варшавы, и соединив ее с группой Войерша. Чтобы быть удобоуправляемой, часть должна находиться в известной пропорции к целому. Иначе целое будет получать слишком сильные толчки. Нужно было умалить оперативную компетенцию Людендорфа, чтобы диктовать ему свою волю. Характер мероприятия Фалькенгайна ясно обрисовывается из того, что новый фронт, Леопольда Баварского, в отношении снабжения остался на попечении Людендорфа[202].

Чтобы облегчить фронты и сделать их более удобоуправляемыми сверху, важно не слишком расширять их тыловую границу; надо избегать образования сатрапий. Оккупированное немцами генерал-губернаторство Варшавское было изъято из ведения фронта; Людендорф был лишен королевства Польского и должен был удовлетвориться великим княжеством Литовским, как говорили немцы на нашем фронте.

Всякий недостаток организации увеличивает трения при ведении военных действий, т.е. количество усилий непроизводительно затрачиваемых войсками и командованием на преодоление внутренних шероховатостей. Чтобы уменьшить эти непроизводительные издержки, управление обязано в первую очередь изучить подчиненных начальников, их взгляды на военное искусство, их темперамент, подчиненные войска и их навыки. Донесение, гласящее о трудном положении, должно пониматься совершенно различно, смотря по тому, подписано ли оно человеком, которого в армии характеризуют, как «заведующего паникой», или стойким и преданным общим интересам борцом, или опытным, храбрым, но запасливым начальником, захватывающим в свои угол зрения только местные интересы и эгоистически стремящимся вырвать в свое распоряжение часть общего резерва. И каждому из этих начальников нужно приказывать особым языком. Личность в управлении сказывается в том, что каждое слово получает свой коэффициент. Когда управление устоится и действующие лица ознакомятся друг с другом, задачи его разрешаются более гладко, многие шероховатости вовсе отпадают. Наоборот, смена командования вызывает новый болезненный период приспособления. В настоящее время высших военных начальников убивают не пули, как в XVII веке, a поражения, заставляющие их сменять, и эту смену неприятельского командования может ставить себе в заслугу каждый начальник, добившийся ее своими успехами. Это трофей победы.

В начале войны трения особенно велики: войска оказываются в непривычной для них походной обстановке, начальники не вошли еще в свою роль, только что собранные высшие штабы еще не наладили разделение труда, тыловые управления только начинают осматриваться; весь войсковой аппарат работает со скрипом, затрачивая большую часть сил внутри себя, на доделку и обточку шероховатостей. В атмосфере таких трений началась война, и разразилась молниеносно Самсоновская катастрофа. Через месяц после начала войны, несмотря на ослабление кадрового состава потерями, эта катастрофа была бы почти невозможна или потребовала бы от неприятеля много дополнительных усилий и лишней недели времени: у начальников и войск оказались бы нужные навыки.

Трения у территориальных частей в трудной обстановке маневренной войны будут велики и потребуют большего времени для изживания: но особенно угрожающими будут трения у последующих эшелонов мобилизации, если не будет предусмотрено назначение из действующих войск достаточного количества отборного комсостава в новые формирования, вмести с которыми действующая армия подарит ценную часть своего опыта. Но трения — не только детская, но и старческая болезнь.

Трения растут с уменьшением авторитета высшего командования: неудачи подрывают этот авторитет; можно себе представить такой несчастный ход событий, когда все в армии начнут спорить с отдаваемыми приказами; смена начальства, сколь нежелательной ни является она, явится единственным способом спасти управление от разложения. Но недостаточная авторитетность имеет в своем корне не только боевое счастье или несчастье: авторитетность связывается с личностью, с степенью уважения к ней, с ее прошлым, полным согласования слова с делом, подвига или устраивания своих мелких карьерных делишек, с почтением к твердости воли, глубине знаний, прямоте характера.

Высшее командование, чтобы преодолеть трения, должно быть удачно подобрано: оно должно быть хорошо организовано и иметь собственный разведывательный и осведомительный аппарат, а не быть связано в своем кругозоре разведывательными сводками подчиненных инстанций. Наконец, оно должно быть на высоте тактических и технических требований и уметь сохранять контакт с войсками.

Местные интересы, противопоставление эгоистических требований нуждам целого — являются особенно злокачественным источником трений. Стратегический партикуляризм может быть вырван с корнем лишь при очень высоком подъеме общего государственного сознания и очень авторитетном управлении.