Ступающая по воздуху

~~~

В ночь великих ожиданий махнуть на Мариенру, оглядеться и понаблюдать, как уроженец Рейнской долины провожает свой год, век, тысячелетие, — это стоит испытать.

Небо поет, звезды хотят, чтобы их услышали, раздарили, и Алькор, этот чародей на зимнем небосклоне, хранит думы влюбленных. Отливая тусклым серебром, тощие луга стекают по склонам и теряются среди пригорков и впадин. Лес бросает свои исполинские тени.

Но долина спит мертвым сном, а по ту сторону Почивающего Папы воздух вздрагивает от едва различимой отсюда игры света, окрашиваясь желтизной криолита, алея оксалатом стронция и подергиваясь зеленью азотнокислого бария. В стране, где природа по-прежнему безнадежно чарует людей веснами с необычайной яркостью красок, зимами, придуманными для детских ладошек, — в этой стране царит тишина.

Похоже, это — настоящая печаль. Спустя недели после катастрофы, когда в дома горожан ворвалась жизнь, многие почувствовали раны, поразившие сердце, мысли, слова. На своем дремучем, неповоротливом диалекте они размышляли о том, как могло случиться такое, пытались с помощью своего безотказного «на самом деле» взвалить вину на все новых козлов отпущения и умолкали на очередном вопросительном знаке. Теперь они чувствовали себя повсюду нелюбимыми, ведь было яснее ясного, что их чистенькая сторонка, как они называли свой край, стала миром.

Пути осмысления были тогда многоразличны. «Тат» и «Варе Тат» не выходили три дня подряд. «Телерадио» промолчало один день, после чего возобновило работу на час, показав, как танк вел огонь по Св. Урсуле, передавали «Реквием» Моцарта, а потом организовали «Форум» на турецком языке, включаемый в программу и по сей день. В год кровавых событий, 25 ноября, отцы города приняли решение переименовать площадь Двух лун. Теперь она называется площадью Луны и тем самым призывает жителей обеих частей города к совместному созерцанию ночного светила. Но и теперь, если уж в новогодний вечер нельзя удержаться на месте при звуках дунайского вальса — самых благородных объятий, которыми только могут ублажить друг друга празднично настроенные люди, то затем непременно приходит черед лендлера. И на какой-то миг их грубо вытесанные лица словно озаряются, а сияние глаз почти величаво. По-прежнему здесь рождаются дети. Они талантливы и бездарны, как и повсюду. Мальчики помогают матерям укладывать в стопки выглаженное белье, мечтают стать героями гонок «Формула-1». Девочки расцветают яркой красотой, и лишь позднее им, может быть, удастся исполнить то, чего от них ждут, чтобы в одно прекрасное утро девочка проснулась женщиной и супругой. И тогда наступит ночной час, когда надо будет сказать фразу, формулу закона, для выражения которой в их диалекте и по сей день не имеется средств. Они уставятся друг на друга. Один (одна) будет говорить, другой (другая) смеяться. Но ведь они же любят друг друга, и потому объятие станет рукой помощи в их беспомощном состоянии.

Потом возникнет вопрос о том, есть ли в жизни вообще хоть какой-то смысл. И тогда, возможно, какая-нибудь Марго Мангольд снова пойдет на откровенный разговор со своим ребенком.

Никакого, скажет она с холодной прямотой любящего человека. И это-де самое страшное, но и самое бесценное и великое из всего, что дано нам. И она не будет отнимать эту свободу у своей мерзавочки.