Стычки локального значения

Глава 5

Говоря о Вене нельзя не оказаться банальным. Соборы, площади, Дунай и Моцарт на всем: афишах, футболках, кружках и значках — все воспето миллион раз с истинно немецкой дотошность и сентиментальностью. Ничего нового не добавить.

Меня в этот красивейший город Европы — куда там Парижу! — привела необходимость осмотреть одно из недавно приобретенных предприятий. Частично приватизированная OMV AG имела давние связи с Советским Союзом, едва не первая в Западной Европе — двадцать лет назад — притащила в Австрию трубу с российским газом и изначально выглядела как очень хорошая база для наведения сотрудничества в области энергоснабжения. Поэтому когда в конце прошлого года на рынок выбросили пакет ее акций — всего лишь пятнадцать процентов, но для начала и это неплохо — я не медлил ни секунды. Приобретя через несколько фирм шесть процентов, я постепенно слил эти бумаги в один пакет и стал таким образом очень уважаемым акционером, для которого руководство компании всегда шло навстречу, не позволяя, впрочем, сильно зарываться.

Полдня мы провели в офисе компании на Трабреннштрассе, распивая чаи, а на следующий день была рассчитана поездка в немецкий Бургхаузен, где находился крупный нефтехимический завод с одноименным названием, купленный год назад австрийской OMV.

Все протекало по плану посещения, согласованного с руководством компании неделю назад, и когда речь зашла о русских стажерах, один из вице-президентов компании предложил мне спуститься этажом ниже и посмотреть на нескольких русских, уже три месяца постигающих науку эффективного ведения коммерчески успешного бизнеса. Конечно, я не стал отказываться — хотелось посмотреть на лица соотечественников, которые вскоре встанут во главе российских флагманов производства.

Герр Шульц — вице-президент по кадрам — был настолько любезен, что лично повел меня в обитель советских инженеров. Его английский был страшен, но немецкого у меня не было вовсе и пришлось разговаривать с ним на странной смеси языков и жестов.

— Эти русские странные люди есть. Они много как дети спрашивать вокруг всех. Иногда такой глупость! Я их не осуждать. Им так много нужно учить! У них в России все не так быть, как нужно устраивать! Все есть неправильно!

— Они хорошо работают?

— Was? О, ja, работать хорошо. Не лениться никак! Только один вопрос у меня возникать: что Sie станете потом с ними делать? Зачем это нужда?

— О, герр Шульц, вы, как специалист по кадрам, должны меня понять! Если немецкого инженера отправить в Индонезию, ему придется платить три тысячи марок и обеспечить условия и карьеру! Русские будут работать и за шестьсот! Пусть Дитрих или Отто сидят в Вене, Мюнхене или Карлсруэ, придумывает всякие интересные штуки, а Иваны станут их воплощать в Малайзии и в Нигерии. И в России. Но чтобы ничего не испортить, нужно, чтобы красные понимали, что им предстоит делать — поэтому они здесь!

— Международный рынок труда есть? Я понимаю этот вопрос преотличненько! А вот и наши гости здесь имеют работу! — он показал мне рукой на обширный зал, где среди полутора десятков персональных компьютеров виднелись головы работающих людей. — Sehr geehrte Damen und Herren! Achtung!

Он еще что-то трещал на своем австрийском немецком, а я замер в ужасе — из третьего ряда на меня смотрели до боли знакомые глаза редкого голубого оттенка, и спутать их с чьими-то другими я бы не смог даже будучи в стельку пьяным!

— Захар?! — прошептали одни только губы — неслышно.

Анна-Анька-Нюрка Стрельцова. Живьем посреди Вены!

И, конечно, она меня узнала. Еще бы, ведь я дергал ее за тонкие косички лет с семи — с первого класса.

Она здорово похорошела за те несколько лет, что мы не виделись. Еще не исчезла свежесть юности, но уже появилось осознаваемое достоинство — именно то сочетание, что так нравится мне в женщинах. Оно проходит быстро — между двадцатью двумя и тридцатью оно еще есть, а в тридцать пять от юности уже ничего не остается.

Я улыбался, словно вдруг одолел меня синдром Ангельмана. И еле заметно качал головой справа налево: «не вздумай, дура, не вздумай!»

Анька все-таки умница, потупила глазки, закрыла рот обеими ладошками — видимо, для надежности.

— Вот здесь есть Михаэль, — герр Шульц кивнул приземистому белобрысому крепышу, — он нам штудирен автоматизированние ляйтунгсистем. Sie меня понять?

— Да, герр Шульц, я понял, — откуда мне знать, что такое эта его «ляйтунгсистем»?

— О-кей, о-кей, — он снова разлился немецкой тарабарщиной перед инженерами. Пару раз мелькнуло «герр Майнце», — я им сказаль, что наш есть инвестор из Америки. Они радоваль все. Этот еще зовут Спартак, — он подтолкнул ко мне смущенного очкарика, — этот человек считать системы стандартизация ISO, вот еще один хитрец имя Рим, он татар. И наш украшений всего офиса здесь фройляйн Анна Стрелцофф. Если фрау Шульц мне сказать, что больше меня не любить, я беантвортен «чао!» и пошель про Анна вздыхать!

Михаил и Рим засмеялись — кажется, поняли шутку герра Шульца. Если это была шутка.

Я пожал руки каждому из присутствующих, на пару секунд дольше положенного задержавшись на лапке Нюрки.

— О, герр Майнце тоже один раз полюбить фройляйн Анну? — мой провожатый замечал все. Кадровик. — Если Анна говорить Sie «да», я стал здесь один совсем грустный.

Михаил заржал в голос. Анька английского не знала — всегда учила немецкий и даже побеждала на каких-то районных олимпиадах — и хлопала глазами, силясь понять, что лопочет обаятельный австриец.

— Скажите господам, герр Шульц, что я очень рад видеть их здесь. И буду счастлив приветствовать на любом из моих предприятий от Финляндии до Сингапура. В наш век открывающихся границ и международной разрядки деловым людям очень нужно такое общение, оно обогащает обе стороны и снимает непонимание. А непонимание — это убытки, которые никому не нужны. Особенно я хочу выразить свое восхищение русской красавице Анне Стрелцофф. Мне говорили мои дед и бабка, что самые красивые женщины живут в России, но, кажется, мои предки заблуждались. В России живут ангелы. По крайней мере, они там точно есть, теперь я знаю. И тем ценнее подвиг товарища Горбачева, открывающего свою страну мировому сообществу. Еще скажите, что если у господ стажеров есть претензии, предложения, пожелания, они могут смело обратиться ко мне напрямую.

Герр Шульц разразился какой-то длинной речь, в которой я десяток раз услышал «Анна» и ни разу «Горбачев».

Скомкав окончание экскурсии, я кое-как умолил вице-президента вернуться — так ему не хотелось лишать Стрельцову своего общества.

Главное, что я вынес из этой нечаянной встречи — внешность нужно менять! Усы, очки, прибавить в весе фунтов шестьдесят, фарфоровые зубы — ничего не должно остаться во мне от Захара Майцева. Не хватало еще провалиться, если попадется кто-то не столь сильно подкованный в конспирации, как старинный комсомольский вожак Нюрка.

Вечером я сидел в своем номере Ring и тихонько напивался. Только сейчас мне пришло в голову ощущение, что Серый отобрал у меня какую-то очень важную часть моей настоящей жизни и заменил ее неправильным суррогатом. Безмерно интересным и насыщенным, но суррогатом — не жизнью. И хотя мой папа — психотерапевт — считает, что психологию изобрели бедные евреи, чтобы ничего не делая стать богатыми евреями, мои мозги определенно нуждались в ремонте. Но к последователям Фрейда или Юнга я не пойду.

В начале восьмого я не выдержал и позвонил Шульцу с требованием срочно выдать мне место, где остановились русские.

Наверное, рядом с ним присутствовала та самая «фрау Шульц», потому что оказался он необыкновенно сговорчив и уже через пару минут я бежал по ступенькам лестницы вниз — к паркингу, где машины, которые отвезут меня к Аньке. Зря, наверное, напился.

Для проживания русским стажеркам выделили какой-то домишко в Дёрлинге на Бёрнергассе: зелень, узенькая дорожка, метровой ширины тротуар и много припаркованных к обочине «Опелей».

Я попросил кого-то из своих бесчисленных Томов-Максов-Пьеров остановиться через три дома после нужного и вернулся к нему пешком.

Обычная белая кнопка электрического звонка, цветы в клумбе — ничего неожиданного и все равно как-то не по себе. Дома я нажал бы на это звонок не задумавшись ни на секунду.

Та, что вышла ко мне на крыльцо, была и Нюркой, и не была ею одновременно.

Кофта с высоким воротником, джинсы, туго обтягивающие ладные ноги — такой могла бы быть Стрельцова в своих грезах. И тем не менее именно такая стояла она передо мною.

— Все-таки это ты, — вместо «добрый вечер» сказала она. На чистейшем русском.

— Так получилось, Ань. И я тоже очень рад тебя видеть. Погуляем?

— Ностальжи мучает монгольского героя?

— Не представляешь как. Так ты пойдешь?

— Знаешь, Майцев, если бы это был не ты, а кто-то более серьезный, я бы плюнула в твои лживые глазенки! Но это ты — самый легкомысленный оболтус на курсе. На тебя что плюй, что по башке костылем бей — итог один.

— Ты забыла добавить «самый талантливый».

— Еще врун и фантазер.

— Талантливый, — настаивал я, сгребая ее в обьятия.

— И руки убери, Сухэ-Батор. Ты еще и напился, — она повела своим тонким носом.

— Так ты согласишься погулять по этим чудным аллеям с монгольским героем? — я спрятал руки за спину. — Или мне валить в сторону Сихотэ-Алиня?

— Это не в Монголии, умник, — Стрельцова насмешливо фыркнула. — Подожди.

Спустя четверть часа мы брели по узкой улочке, пропуская редких прохожих, и Анька рассказывала мне, как оказалась в Вене:

— Вы уехали зимой, а я уже совсем собиралась увольняться. Зарплаты нет, отпуск не дают, на работе вечно никого не найти — одни пиджаки висят. Уже даже обходной лист в руках держала. И вдруг закрутилось-понеслось… В марте приехали какие-то люди, стали искать достойных кандидатов на стажировку в Австрию. Ну, ты же знаешь, как у нас к загранкомандировкам относятся? Первый состав стажеров и набрали из директорского сына, директорского зама по научной части, пары начальников лабораторий, профорга и зама парторга. Еще кто-то там от комитета комсомола был. В общем, когда эти семеро стали готовить документы, выяснилось, что предварительно требуется сдать тесты, а проверять их станут москвичи из такого же НИИ автоматики. А наши завлабы — результаты московских тестов. Плюс обязательное условие — немецкий разговорный, а таких вообще на весь институт десятка полтора человек. У кого семья, у кого болезнь, в общем, реальных стажеров пять человек и вышло. Тест мой на «удовлетворительно» приняли. Сказали, что это самый нужный результат — еще не забита голова догмами и имею представление о предмете. Вот так я здесь и оказалась. Неожиданно, в общем. И мне здесь очень нравится. Зарплата, правда, не очень… Пять тысяч шиллингов. Не походишь по театрам. Зато красиво и тепло. И цветы всюду. Пока мама жива была, она о таком всегда мечтала — чтоб вокруг меня везде цветы были. Даже предлагала в универ поступать на факультет биологии. У нее там кто-то знакомый был. А я в системщики пошла. И теперь там, где всегда цветы.

И мы замолчали. Мне было просто хорошо идти в теплом вечере по тротуару австрийской столицы рядом с кем-то знакомым и почти близким. Анька, наверное, просто еще раз вспоминала события последнего времени.

За нами тихо крался мой «Мерседес» с Паулем — так его на самом деле звали — за рулем.

— Знаешь, когда этот Шульц увел тебя, мальчишки бросились выяснять, что за важная шишка их посетила? — хихикнула вдруг Нюрка. — Я даже сама засомневалась, что это ты был. Важный такой. Плешивый.

— Лысый, — поправил я. — Солидный.

— Во, точно — солидный! И плешивый.

— Выяснили?

— Оказывается, ты важная птица, Захарка. Американский инвестор из числа самых желанных для любого предприятия. Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер миллионер, владелец заводов, газет, пароходов… Спартак с Мишкой даже поспорили — есть у тебя десять миллиардов или нет?

— Есть, Ань, больше есть. Миллиарды есть, счастья нет.

— Ну-ну, — хмыкнула Нюрка, не желая принимать намек. — Расскажешь, как докатился до жизни такой, комсомолец Майцев?

Я покачал головой, отказываясь свидетельствовать против себя самого.

— Я американский гражданин и не буду давать показаний без присутствия американского консула!

— Какой же ты американец?

— Обычный. Четырнадцатая поправка к Конституции США, раздел первый.

— Ну Захар, ну будь лапой, не умничай. Расскажи! — Стрельцова пыталась подлизаться и даже взяла меня под руку.

Раньше такого за ней не водилось. Все ее любопытство прежде ограничивалось передовицами в «Правде» и успехами институтского стройотряда. Мне так казалось? Или этому она уже здесь научилась?

— Ты могилу Чингис-хана нашел? — она заглядывала мне в глаза, и я чувствовал себя вознесшимся на седьмое небо.

— Я очень рад тебя видеть здесь, Ань. Очень неожиданно и почему-то приятно. Знаешь, пару месяцев назад я вспоминал о тебе, — о причине воспоминаний — Грейс Келли — я решил не говорить: мало ли как она отнесется к своей похожести. Ведь каждая женщина думает, что она исключительна и неповторима. Пусть и дальше пребывает в этом нелепом, но тешащем самолюбие, заблуждении.

— Правда? И что ты вспоминал?

— Лицо, нос, глаза, руки и… — держите мой язык, сейчас наговорю!

Она задумалась, будто что-то припоминая.

— Нет, я о тебе не вспоминала. Только когда вы приезжали домой по зиме. Неожиданно сегодня увидела, чуть не охнула.

— Да уж, ты молодец. Спасибо тебе, Ань, ты умница, все правильно поняла.

— Представляю глазищи этого австрияка — Шульца, если бы я завизжала, как делает Семенова Катька, да бросилась бы тебе на шею!

Я усмехнулся, потому что в тот момент я чего-то подобного и ждал.

— Ты голодна, Ань? Предлагаю перекусить немножко. Есть здесь какое-нибудь приличное заведение?

— Нет, что ты! Мы с девчонками уже поужинали, толстеть нельзя. А по ресторанам я не хожу — денежное довольствие не позволяет. Так что рекомендовать что-то — увы, это не ко мне.

— И не приглашает никто?

Она подозрительно на меня посмотрела, но уточнять ничего не стала:

— Приглашают, обязательно. Но если на каждое приглашение я стану отзываться, то быстренько растолстею и стану похожа на табуретку на кривых ножках — все женихи разбегутся!

— От тебя вряд ли кто-то согласится убежать по своей воле.

— Ух ты, какой вы галантный кавалер, комсомолец Майцев. Или правильнее будет — Майнце? Как мне к тебе обращаться?

— Зови меня Зак, — вздохнул я. — Привык уже.

— Так ты мне расскажешь, Зак, о своих приключениях?

— Очень бы хотел, но не могу, Ань. Не обессудь, это чужая тайна. Точнее, не только моя.

Не рассказывать же, в самом деле, ей правду? Да и трудно поверить в такое. Практически невозможно. Я сам-то совсем недавно поверил в то, что все происходящее вокруг — не сон.

— А кто может? Может быть, твой отец? Он, говорят, тоже исчез куда-то. И мама твоя в Москву засобиралась. Что происходит, Зак?

Я молчал. Мне нечего было ей ответить. Врать почему-то не хотелось — вдруг потом она посмотрит на меня своими глазищами и скажет: «ты мне врал, Майцев! Как тебе не стыдно?» — и я определенно расплачусь.

— Так кто мне расскажет?

— Не знаю, — я пожал плечами, — наверное, Серый мог бы сказать.

— Где он?! Ты знаешь? — с Анькой произошла моментальная метаморфоза: только что она была флиртующей лапонькой и вдруг стала совершенной фурией — даже в руку мне вцепилась своими когтями очень чувствительно. И снова вперилась в меня своими зрачками — хрен соврешь.

— Вообще-то знаю, — пробормотал я, соображая, что мои личные акции стремительно рухнули в бездну. Хоть в шорт становись. — Далеко отсюда.

— Значит так, миллиардер Майнце! Сегодня уже поздно, — она выпустила мою руку и посмотрела на маленькие часики «Заря». — Да, сегодня поздно. Но завтра с самого утра ты везешь меня к Фролову!

— Но…

— Знать ничего не хочу, — жестом светской львицы она распустила стянутые резинкой волосы — знала, стерва, что действует этот жест безотказно. — Или в восемь утра ты делаешь то, что я сказала, или в девять я стою на пороге какой-нибудь «Kronen Zeitung» и обстоятельно докладываю ее главному редактору о том, кто такой всемирно известный биржевой деятель Закария Майнце.

— Ань, так делать нельзя.

— Я знаю, Захарка. Он уехал зимой, и я полгода проревела в подушку. Даже не надейся, что я от тебя отвяжусь.

Я сделал вид, что задумался. На самом деле мне требовалось какое-то время, чтобы смириться с тем, что здесь мне ничего не светит. Лет пять назад, как настоящий бойцовый олень, я бы бросился доказывать свое исключительное право «танцевать барышню». Теперь нет. Досадно, но так бывает. На земле таких барышень — три миллиарда и если я начну каждой понравившейся красотке доказывать свою непомерную крутость — я просто очень быстро истощусь. Правда, Анька — совсем не «каждая». Жалко, очень жалко, но не смертельно.

— Тогда мне придется тебя убить, Ань.

— Убивай, — она согласно кивнула. — Но сначала я схожу в редакцию газеты.

— А что скажет твой куратор, когда поймет, что тебя нет в стране? У вас же есть какие-то кураторы?

— Захарка, ну неужели такой галантный кавалер спасует перед такой малостью? Думаю, ты решишь этот вопрос парой слов по телефону? А?

И я дал себе клятву больше никогда не знакомиться с русскими стажерами — чтобы не попадать в подобные глупые ситуации. И обязательно поработать над внешностью.

— Хорошо, Ань, только потому, что ты об этом просишь. Но у меня есть три условия.

— Угу, слушаю?

— Первое — мы с тобой все-таки сходим в ресторан. Сейчас. Я неожиданно проголодался и мне определенно нужно добавить спиртного. Непростой день сегодня выдался.

— Хорошо, — она легко согласилась.

Мне показалось, что предложи я ей сейчас переспать ради того, чтобы поутру увидеть Серого, и она так же легко согласится. Или выцарапает мне глаза и сдаст газетчикам без обещанного ожидания «завтра».

— Второе… Не знаю, как тебе это сказать…

— Говори как есть, постараюсь не обидеться.

— Ну смотри: ты обещала!

— Говори уже!

— В общем, я хочу, чтобы ты выглядела не как советская студентка за границей, а… В общем, нужно будет немножко поменять гардероб и заехать в Лондоне к моему парикмахеру. Только не подумай, что я намекаю, что ты плохо выглядишь! Ты — волшебна! Но так будет лучше. — Я не решился сказать, что было бы неплохо еще поменять зубы: на верхнем резце имелся небольшой скол.

— Вот же, — усмехнулась Нюрка. — А мне уж почудилось, что ты меня в койку потащишь! А ты всего лишь — красоту навести? Какой ты хороший, Захарка, — она чмокнула меня в щеку.

Каждой бабе природой дается это интуитивное умение манипулировать окружающими. Кто-то тратит его на дрязги с соседями, иные находят удовольствие в склоках на работе. Нюрка научилась подчинять себе людей одним обещанием благорасположения. Уверен, что герр Шульц за такой поцелуй был бы готов выпрыгнуть из штанов и лично притащить луну. Вкупе с имиджем неприступной твердыни — стопроцентная гарантия успеха. Откуда что берется? Ведь обычная девчонка из комитета комсомола — «подай-принеси»! А вот поди ж ты, выросло.

— И третье: я буду говорить по-русски со страшным акцентом — не пугайся и принимай это как должное.

— Договорились, Зак. Это настоящая ерунда, мог бы и не предупреждать.

— Лучше предупредить. Как говорил на военной кафедре майор Припоров: «если приказ может быть понят неправильно, он будет понят неправильно».

В ресторане я учил ее английскому, а она рассказывала подробности о частной жизни обывателей на родине. Мы танцевали танго под живой звук рояля. Вернее, я танцевал — брал как-то по случаю десяток уроков и немного умел — а Стрельцову мне пришлось таскать по залу на руках. Она громко хохотала и поцеловала меня еще пару раз в щеку, объяснив это словами: «ты такой милый».

Я острил, я блистал, я был неподражаем, и любая из моих лондонских пассий уже бы давно стала моей бесповоротно, но не Анька. Она умело держала дистанцию, впрочем, и я не горел теперь желанием сблизиться — скорее, его имитировал, и мне это почему-то нравилось. Такая «игра в любовь».

Пауль в машине восхищенно чмокал губами, оглядываясь на нас в зеркало заднего вида. Он думал, что я пьян и ничего не вижу.

Но я не стал ничего ему говорить — любому было бы трудно удержаться от проявления эмоций при виде хохочущей Нюрки. Какой же я был дурень тогда, в Союзе, пять лет назад — когда Анька всегда была где-то рядом и поэтому не особенно нужна. Судьба плетет свои чудные кружева очень странными затейливыми способами. За это и стоит любить жизнь: что бы ты себе не придумал о своем будущем, в итоге оно все равно окажется иным.

— Я даже не думала, что такие бывают, — сказала Анька утром, поглаживая желтую кожу кресла в очередном Learjet 55, - это твой самолет?

— Нет, арендованный. Луиджи обещал купить такой же и вроде бы даже заказал. Готов будет к осени. И экипаж к тому времени подберется.

— Кто такой Луиджи?

— Мой главный телохранитель. Луиджи Фаджиоли.

— Здорово. Ты прямо как Брежнев стал — самолеты личные, охрана. Наверное, еще полный гараж дорогих машин есть? И дворец?

Посмотрю я на тебя, красотка, когда ты станешь рассуждать о Серегиных достижениях.

— Есть немножко, — согласился я, отпаиваясь холодной канадской минералкой «10 Тausend BC».

Все-таки двести пятьдесят рома, нашедшегося ночью в номере, стали явно лишними.

Договориться с герром Шульцем о командировке русской стажерки в Лондон особого труда действительно не составило — я пообещал ему теплое местечко в Лондоне и небольшой опцион на бумаги германских самолетостроителей — и даже это было лишним. Он хоть и повздыхал немного, сетуя мне, что среди австрийских фройляйн уже не найти такой «чистоты», но документы выправил моментально. На мое заверение обязательно вернуть Анну через месяц он посмотрел на меня так, словно я пообещал ему место Федерального Канцлера — не поверил ни единому слову.

В Лондон я вернулся в дурном расположении духа — Нюрка всю дорогу выспрашивала у меня всякую чепуху и порядком утомила. Ее можно было понять, но не простить: нельзя трогать страдающего похмельем человека.

Нас встретил Том. Он улыбнулся мне, скользнул безразличным взглядом по фигуре Стрельцовой — уже привык к тому, что безымянные красотки появляются в моей жизни внезапно и так же скоропостижно исчезают. Одной больше, одной меньше — не причина для любопытства. К тому же, он о ней уже все, кажется знал — Пауль наверняка сообщил все: кто, когда, почему…

— Прекрасный сегодня день, сэр, — доложил он. — Домой?

— Нет, Том, сейчас мы отвезем Анну к Ники Кларку, пока он с ней будет работать, мы с тобой поедем в офис, мне нужно отдать несколько распоряжений на ближайшую неделю. Затем мы заберем Анну и поедем по магазинам, и только потом домой. И завтра полетим в Чикаго.

— Он в Чикаго? — вмешалась Стрельцова.

— Нет, не в Чикаго. Успокойся. Обещал, значит привезу. А пока подумай, что ты ему скажешь, чтобы он не наорал ни на меня, ни на тебя.

Том ничего не понял, но деликатно отошел в сторону.

— А он наорет? Почему?

— Потому что в Вене, если б ты не сообразила, как себя вести, наорал бы и я. И сказал бы всем, что знать тебя не знаю. Чокнутую русскую.

— А сам-то? Не чокнутый?

— Ань, не беси меня. Просто садись в машину и молчи, ладно? — я начинал раздражаться.

— Как скажешь, мистер Твистер.

Господь Всемогущий, за что мне это? Только почувствует баба хорошее к себе отношение — норовит влезть на шею: вози ее, утешай и ублажай. Вот надо оно мне? Положительно, нужно завязывать с вискарем — он делает меня слишком мягким и покладистым.

Всю дорогу Нюрка пялилась в окно на «двухэтажные автобусы», «красные телефонные будки», «лондонских дэнди», и без умолку вопрошала: «когда же будет Тауэр?», «а это Темза, да?», «а где жил Шерлок Холмс»? «а ты мне королеву покажешь?» Я даже пожалел, что Том — большой знаток достопримечательностей — не говорит по-русски, но играть в испорченный телефон не стал. Нечего ее баловать — пусть нормальный язык учит, а не этот «хенде хох, Гитлер капут, ви есть рюсски партизан и я буду вас веселить: виселица находица на другой конец деревня».

Ники, увидев клиентку, пару минут ходил вокруг нее, потом выдал:

— Зак, я с удовольствием возьмусь за нее. И сделаю это бесплатно. Наоборот, я готов сам потратиться. И мне нужно от тебя две вещи. Прости уж, но мне очень нужно.

Положительно, меня начинало заводить это всеобщее обожание товарища Стрельцовой. Она не червонец, в конце концов, чтобы каждому нравиться.

— Какие?

— Я хочу, с твоего позволения, сам выбрать ей одежду и в этой одежде отвезти к одному парню. Его зовут Джон Уоделл и он делает лучшие в этом городе снимки. Правда, в основном голых… Но я его уговорю на сессию в одежде. Я обещаю — никаких вольностей!

— Это еще зачем? — мысль о фотографировании Стрельцовой мне и самому приходила в голову. Но почему-то я больше концентрировался как раз на «ню».

— Мне нужен хороший рекламный проспект с новым лицом. Очень хороший и дорогой. Роскошный, понимаешь? А у меня нет денег на моделей из первой сотни. Я и без того по уши в долгах — кредиты на новый салон, машину. Мне очень жаль. Но вот твоя… знакомая — подойдет лучше любой из них. Она полька?

— Русская. Ее зовут Нюрка, — я мстительно улыбнулся ничего не понимавшей Стрельцовой, разглядывающей развешанные по стенам картинки с работами Ники, дипломы и свидетельства.

— Ньюр-ка? Это имя?

— Точно, Ники, в самое яблочко! Ньюр-ка!

— Это совсем хорошо, что она из России. Модно. Перестройка, Горбачев, — сказал он Нюрке и сжал свои ладони в приветственном жесте. — Так ты мне поможешь?

— Хорошо Ники, ты меня уговорил. Сейчас полдень. В шесть вечера я за ней заеду. Не разочаруй меня. Вот только что: никаких имен. Ей пока не нужна карьера. — Я повернулся к Тому: — Томми, пусть кто-нибудь из твоих людей останется с Анной. Желательно, чтобы парень знал немецкий или русский язык. И поехали скорей уже.

И, придав голосу строгость, сказал Аньке:

— Стрельцова, останешься с этим чуваком. Его зовут Ники, он приведет тебя в порядок. Если по поводу своей внешности у тебя будут какие-то свои взгляды — потом расскажешь их мне. А сейчас просто слушайся, и делай то, что тебе говорят. Скажут: подпрыгни — ты подпрыгиваешь, понятно? Чуть позже подъедет еще один человек — его зовут, — я посмотрел на Тома, — кто приедет сюда? Вот, Томми говорит, что это будет Боб. Так вот, Боб отвечает за твою безопасность. Не осложняй ему работу. Усекла?

— Усекла, шеф! — с папановской интонацией ответила Анька.

— Все, пока. Пошли Том, дел полно.

Достали со своими свинячьими восторгами. Жестче с нею нужно, жестче! А иначе она вас мигом в бараний рог скрутит! Та еще… зараза. Я это на своей шкуре вчера прочувствовал. Из-за нее я скоро привыкну на родном языке с акцентом говорить. Хорошо, что у меня ничего с ней не получилось. Избавляться нужно, пусть Серый сам с ней мучается.

Придумав себе такое оправдание, я повеселел.

А в офисе ждали дела. Едва успел появиться и сказать Мэгги, что если через три минуты не увижу кофе — самый черный, из тех, что есть в Лондоне — то через пять минут она станет безработной горемыкой, как меня разыскал Лу.

И то, что он мне сказал, мне очень понравилось, но случилось необыкновенно не вовремя:

— Зак, объясни мне: зачем тебе мобильный телефон, если ты его выключаешь? — он зашел издалека, и мне нечем было оправдаться.

Я промычал что-то невнятное в ответ — про женщин, про «забыл», про «ну что ты, в самом деле, Лу».

— Понятно. Тогда будь добр, отдавай его тем моим людям, что рядом с тобой. Договорились? А теперь слушай. Зак, наш человек в Западном Берлине говорит, что герр Эрих приглашает тебя на встречу. Сегодня в том же месте, в девять вечера. Если тебе это все еще нужно, конечно. В течение часа я должен подтвердить твое согласие.

Уже по дороге в аэропорт я вспомнил об Аньке и велел Тому заняться гостьей самому — разместить в какой-нибудь гостевой комнате, накормить, если я задержусь — сводить куда-нибудь, чтоб не скучала.

— Может быть, футбол? — спросил Том. — Чемпионат Европы. Сегодня во Франкфурте наши играют с русскими. Вашей гостье должно быть интересно. Да и я бы посмотрел. Русские фавориты. Но я поставил на банду Робсона пять фунтов! У них, конечно, нет шансов на выход из группы, но должны же они хлопнуть дверью напоследок? Линекер, возможно, начнет бегать и Ходдл может себя проявить. Так что надеюсь на хорошее.

Любой среднестатистический англичанин ставит футбол выше других развлечений. Я этого не понимаю. Мне тоже очень нравится футбол, и я люблю побегать по зеленой траве и попинать мячик — это полезно и весело. Но я не понимаю, почему пятьдесят тысяч человек заполняют трибуны, а пять миллионов прилипают к телевизорам? Из всех людей, занятых в этот момент футболом, самые богатые находятся на поле — у самого бездарного защитника доход многократно превышает заработок девяноста девяти процентов его поклонников. Платить деньги и тратить свое время на то, чтобы посмотреть, как двадцать два миллионера гоняют по полю мячик в свое удовольствие? Увольте, мне не понять сомнительной ценности этого времяпрепровождения. Лучше потрать эти деньги и время на свое здоровье и повышение самооценки — сходи в спортзал или, на худой конец, в библиотеку — толку будет больше. Здесь моя нелюбовь к футболу объяснялась для окружающих просто: глупый американец ничего не понимает в настоящем футболе и даже называет его дурацким соккером.

— Не думаю, Том, что ее интересуют потные мужики в гетрах, но, может быть, взыграет патриотизм? Предложи, не стесняйся.

Представляю Нюркину мордочку, когда ей предложат телек, футбол и три пинты эля — черного стаута или бронзового пайла. Посмотреть бы. Хотя могу и ошибаться — даже мой вечнозанятой папаша находил свободные полтора часа на игры сборной. Не товарищеские, само собой, потому что товарищеские сборная СССР всегда выигрывала.

Я второй раз оказался в Берлине, и второй раз здесь шел дождь. Положительно, он здесь бывает чаще, чем в Англии. Или я такой счастливый.

Берндт ждал меня на поле — в легком светлом плаще, роговой оправе на носу, с клетчатым зонтом, он был менее всего похож на телохранителя: так, инженеришка средней руки. Или преподаватель черчения — только тубуса не хватает.

— Герр Майнце, — он пожал мою протянутую руку, — Луиджи просил дождаться его. Он будет здесь через двадцать минут. Рейс из Бухареста.

— Что он там забыл? Сигуранце продался?

— Какие-то дела, — пожал плечами немец. — Расскажет сам. Румынская спецслужба называется «Секуритате». А Сигуранца она была во времена Великой Войны.

— Спасибо, Берни, я буду знать. Ты поправляй меня, не стесняйся, я же всего лишь босс.

— Прошу прощения, герр Майнце.

— Забыли, Берни. Пошли в машину. Незачем мокнуть под дождем — Луиджи такого подвига не оценит.

Лу появился в обещанный срок и первым делом озабоченно посмотрел на часы:

— Берни, мы успеем? Сорок минут осталось.

Правильно — если срываешь начальнику важную встречу, стоит выглядеть еще более озабоченным, чем хозяин.

— Да, Лу, — Берндт сорвал свой мерседес со стоянки так, словно надеялся за отпущенное время довезти меня обратно до Лондона.

Луиджи поднял стеклянную перегородку и Берндт перестал нас слышать.

— Что за бабу опять ты привел в дом, Зак? Тебе мало того, что случилось в мае? Мы ведь так и не нашли ту девицу! Ты уверен, что это не подстава?

— Том сказал?

— И Том тоже. Ты понимаешь, что делаешь?

Мне не понравилось, что Луиджи настолько в курсе моих дел. Нужно это как-то ограничить.

— Она из России, Лу, — нет, я не оправдывался, просто пытался его успокоить. Не знаю зачем, — она не может быть чьим-то человеком.

— Короче, Зак, вот что я тебе скажу! Мне очень дорога моя нынешняя работа. Второй такой у меня может и не быть. И я сделаю все, чтобы работать на тебя как можно дольше. А это значит — исключить ситуации, подобные состоявшемуся покушению. Понимаешь? Ты зарабатываешь деньги — у тебя это отлично получается, а я часть из них трачу на то, чтобы ты и дальше мог заниматься тем, что у тебя получается лучше всего. И это — не топтание молодых курочек. Я хочу знать все о твоих бабах. И я буду это знать, какие бы рожи передо мной ты сейчас не корчил. А еще лучше — женился бы и перестал изводить моих людей.

Наверное, мое недовольство его информированностью отразилось на моем лице. Ну и пусть. В конце концов, я тут хозяин! Но он, конечно, прав тысячу раз. Нужно как-то прекращать эту порочную практику. Вот сбагрю Серому эту чокнутую и вплотную займусь устройством своего семейного положения.

— Ладно, Лу, не нервничай. Я постараюсь не создавать аварийных ситуаций. Правда. И женюсь.

— Свежо предание, — вздохнул, успокаиваясь, мой телохранитель. — Леопарды не меняют свои пятна.

Он откинулся на спинку дивана и замолк.

Это вроде как «горбатого могила исправит»? Посмотрим. Мне же главное — озадачиться целью.

— Что с Мильке, Лу? Чего он засуетился?

— Думаю, что-то ему донесли о тайных договоренностях Горби и Рейгана на их встрече в начале июня в Москве. Что-то, что заставило его серьезно обеспокоиться. Через, — он бросил взгляд на свои простенькие часы, — двадцать минут спросишь.

Малознание — опасная вещь. Лучше уж вообще ничего не знать. А то столько домыслов голове роится, что поневоле становишься параноиком и шизофреником.

Помещение было тем же, но обстановка его изменилась до неузнаваемости: толпа лакающих пиво джерри, громкоголосый лающий комментатор в четырех телевизорах, выставленных на стол в центре зала, густой дым нервничающих болельщиков — футбольный карнавал не располагал к доверительной беседе. Странно, вроде бы русские с лимонниками играют — что здесь смотреть среднестатистическому немцу?

И понятно, что в назначенное время в кабачке Мильке не появился. Вместо того у Луиджи пиликнул телефон и после непонятного диалога с неведомым собеседником, он поднялся и сказал:

— Они нас вели от аэропорта. Встреча переносится в другое место. У нас двадцать минут.

Ох уж эти мне шпионские игры! Почему нельзя все делать по-простому? Зачем эта таинственность, секретность? Как в дешевом голливудском боевике. Хвосты-явки-провалы.

Мильке пришел с другим провожатым. Думаю, не хотел светить свой контакт перед одним и тем же человеком, каким бы доверенным он ни был.

Лу вместе с Берндтом в очередной раз отправились покурить. Оглядев забегаловку во всех углах и проверив туалет, за ними удалился и провожатый Мильке.

— Здравствуйте, — Мильке сразу начал говорить на русском. — Прошу простить мне мою подозрительность. Издержки профессии. Береженого бог бережет.

— Что заставило вас так спешить, герр Эрих? — я порядком устал за этот день, и на всякие политические реверансы мне хотелось наплевать с Эйфелевой башни.

— Вот это, — он вынул из внутреннего кармана фотографию и положил ее на стол передо мной.

Вот если бывают в мире слова грязнее матерных, то я очень расстроился в тот момент, что их не знаю. Первый курс, первый звонок и я на крыльце института рядом с Анькой! Еще не лысый, но узнаваемый. В югославской тройке серо-синего колера — мама ездила за ней в Москву. Не только за ней, конечно. Но привезла и костюм, пригодившийся мне сначала на выпускном, а потом и в институте. И говорить что-то о невероятном сходстве глупо: если они отследили мою встречу с Анькой в Вене, и за такой срок — за сутки — смогли добыть и переслать эту фотографию, тягаться в шпионском умении с ребятами Мильке мне бессмысленно.

— Откуда у вас это? — мой акцент стал совершенно не нужным.

— В свое время мое министерство добилось для коллег из КГБ таких же прав при работе на территории ГДР, как у нас. Мы стараемся этого не афишировать. И они стараются не сильно разглашать факт, что и нашим сотрудникам дарованы на территории СССР те же полномочия, что и коллегам из Комитета.

Вот это откровение! Хотя чего я удивляюсь? Примерно так же обстоят дела у МИ-5 и ЦРУ. Если ЦРУ закон запрещает работать на территории США, то про МИ-5 этот закон ничего не говорит.

— И что теперь?

— Если я правильно понимаю, Захар, то ваше нынешнее положение — результат какой-то игры ваших органов. Первого Управления. Думаю, что цель этой игры — сохранение потенциала СССР и его приумножение под прикрытием капитуляционистской деятельности вашего лидера. Возможно, с демонтажем социалистической системы.

Я не знал, что ему отвечать. Штирлиц бывал близок к провалу, а я только и делаю что проваливаюсь. И никаких отходных путей. Чертова Стрельцова, как дорого мне встало твое существование!

— Я не настаиваю на непременном раскрытии ваших планов, — продолжал Мильке. — Скажите мне, кто стоит за вами? Чебриков или Крючков?

— От этого что-то зависит?

— Всё.

Вот интересно — кто из них больше устроит Мильке? И почему только эти двое? Ну Чебриков — Председатель КГБ, это понятно, а кто такой Крючков? Кроме фамилии ничего не помню. Крючков-ГКЧП, но это будет еще нескоро. Кто он сейчас? И почему в вопросе слышится противопоставление этих двух людей? Разве не должны быть наши органы сплоченны и монолитны? Черт меня дернул лезть в рыцари плаща и кинжала! Раскрыли на раз-два. Прав был Серый — чем меньше отсвечиваешь, тем легче живется. Однако отвечать что-то нужно. Серый был не в восторге от обоих.

— Ни тот, ни другой, — кажется, мне удалось удивить герра Мильке.

— Третья сила? Кто же?

Была ни была! Не хочется, чтобы сорвалась такая рыба.

— Кручина. Но он все будет отрицать. И понятно почему.

Сказать, что дедушка Эрих удивился — не сказать ничего. Он едва со стула не упал.

— Кручина ведет самостоятельную игру? Так не бывает. Он просто бухгалтер.

Я развел руками: «больше мне сказать нечего».

— Тогда получается, что те деньги, что считаются казной партии и есть состояние Майнце?

И я повторил жест в значении: «ну если ты такой догадливый, то мне добавить нечего».

— Любители, — фыркнул Мильке. — Идиоты. Глупые головы. Или это отчаяние? Не могу понять, почему то, что можно сделать правильно, нужно делать через задницу? Тяжело с вами, русскими, работать. Но приходится. Потому что с теми, кто на другой стороне, работать вообще невозможно. Только подчиняться.

Он недолго помолчал, теребя край белой выглаженной салфетки.

— Я передам вам свои документы, Захар. И буду ждать от вас выполнения ваших обещаний.

Собственно, какой у него на самом деле выбор? Нет никакого. Лучше уж что-то, чем неизвестность.

— Мне нужно, чтобы в то время, когда все случится, ваши сотрудники имитировали уничтожение архива, — это была моя «домашняя заготовка». — Пусть жгут, рвут, режут и кромсают и занимаются только этим. Никто, кроме вас, не должен знать о сохранности переданных мне документов.

— Разумно, — согласился Мильке и потер свои скрюченные ладони. — Мы найдем, что уничтожить. Самое важное соберем — зарплатные ведомости, переписку с руководством пионерских лагерей и кляузы сограждан друг на друга — будем жечь с оркестром, чтоб запомнили навсегда. За них не беспокойтесь, никто не сможет сказать, сколько заплатила Штази герру Шмидту в апреле 1963 года.

В самом деле, у любого ведомства за сорок лет работы скапливается столько макулатуры, что для уничтожения ее потребуется привлечение тяжелой армейской техники. Между тем бумаг, реально чего-то стоящих, в этой горе — едва на три портфеля.

— И я хочу исчезнуть из Германии, когда все случится. — Слова дались ему непросто, и он сразу пояснил свое решение: — Мне не нужен суд надо мной в таком возрасте. Мне не нужна такая трибуна. Потомки все равно оценят по-своему.

— У вас есть время выбрать хорошее место. Можете взять с собой нескольких людей, из тех, кто вам дорог или может понадобиться. В разумных пределах. Полк гренадеров даже мне спрятать будет непросто.

— Я сообщу, — Мильке поднялся и потянулся к фотографии, так и лежавшей на столе. — Я сообщу, когда и где следует получить груз. И потом решим, как мне выбраться из Берлина.

Он демонстративно порвал снимок и высыпал обрывки в пепельницу.

— Сожгите, — сказал пока еще всесильный глава «Штази», тяжело развернулся и вышел наружу.

А я понял, что еще десяток снимков и вся моя подробная биография не войдут в те портфели, что мне обещаны. Главное, чтобы исполнитель на месте, тот, что добыл эти снимки, не вздумал копать глубже, выясняя, кто еще исчез вместе с Захаром Майцевым.

Этот длинный день, растянувшийся для меня в какое-то бесконечное заполярное утро, когда толком солнца не видно и постоянно висит над головой серая хмарь, подсвеченная рассеянным и тусклым светом, завершился далеко за полночь — когда я вернулся в свою холостяцкую халупу на Риджент-канал.

Даже неугомонная Стрельцова уже дрыхла без задних ног, а бедолага Том безрадостно досматривал, как методично голландцы раскатывают в тонкий блин ирландскую сборную.

— Что Том, наши выиграли? — спросил я, плюхаясь рядом с ним на диван и ослабляя галстук, изрядно мне надоевший.

— Мне жаль, сэр. Наши бездарно слили всю игру, теперь поедут домой, — пробормотал охранник. — Да и как бы они выиграли, если эти чертовы русские бегают по полю так, будто в задницы им залили по пинте скипидара? Наверное, каждого из них в номере ждет агент КГБ и они знают, что лучше бы им не проигрывать! А пасы? Восемьдесят пять процентов передач — точно в ноги! Это не у наших, сэр. Если бы вы посмотрели на их Ми-кай-ле-тенко, Беланофф, Рац, громилу Бубнофф, на эту ловкую обезьяну в воротах — Дасаефф, вы бы не спрашивали, кто победил. А у нас забивать вынуждены защитники! Адамс прибежал и чудом спас нас от позорного безответного проигрыша! Кажется, я два часа назад видел игру новых европейских чемпионов, сэр. И это не сборная Бобби Робсона. Зато мисс Анна радовалась и даже три раза поцеловала меня — по числу голов — в щеку. Она тоже поставила пять моих фунтов на свою сборную. И выиграла семь.

— Пропали твои пять фунтов, Том? — его печаль была искренна и глубока, настолько, что остаться безучастным я не смог.

— Как есть, сэр, пропали. Мне жаль. Придется отыгрываться на русских. Завтра поеду к букмекерам, поставлю десятку, что они станут чемпионами. Очень сильная команда.

— Знаешь, Томми, я тебе дам хороший совет. Не ставь на русских. Чемпионами будут голландцы. А русские только вторыми. Все уже решено, — я показал глазами на потолок.

Папаша спрашивал как-то Серого о том, будет ли сборная Союза чемпионом чего-нибудь. И Серый его не порадовал. Ближайшая Олимпиада в Сеуле — последнее чемпионство советской сборной. И все.

— Правда, сэр? — Том вскочил с дивана. — Я знал! Вот знал, что все подстроено против наших! Политкорректность, да? Датчи еще ни разу не были чемпионами? Поэтому? Чертовы букмекеры! Мне братец давно говорил, что нет честного спорта — все куплено! Так хотелось надеяться.

Вот что иногда заставляет меня разевать свой рот? Желание показаться самым умным и осведомленным? Тупой ишак!

Том схватил какую-то газету и стал просматривать букмекерские сводки:

— Так-так-так… Шансы русских расцениваются как один к трем, а у Гуллита и ван Бастена один к семи! А на то, что русские будут вторыми — один к двум! Спасибо, сэр! Если я выиграю — половина ваша!

— Го-о-ол! — донеслось из телевизора.

— Кто? Что? — Том встрепенулся и отложил газету.

— Голландцы забили, — сказал я. — Один-ноль. Как день прошел? Доложишь?

— Конечно, сэр! После того, как с мисс Анной поработал Кларк, он потащил ее по Оксфорд стрит, потом по Нью Бонд стрит, потом в «Хэрродс», потом на Парк Лейн в «Харви Николс», но и на этом они не остановились. Потом еще были Слоан стрит, опять вернулись на Оксфорд стрит, зашли в Lalique на Кондуит стрит. Как женщины и парикмахеры не устают бродить по всем этим магазинам, сэр? Боб еле приполз, а ведь он очень тренированный человек!

— Конечно устают, Том, но это их работа. Хорошо выглядеть.

— Они потратили четырнадцать тысяч восемьсот тридцать фунтов на одежду и бижутерию, сэр! И еще полторы на стеклянную птичку из Lalique. Еще триста ушло на всякие кофе-маникюры-косметику и солярий.

— Семнадцать тысяч за день? Хорошо развернулся Ники. Это называется: «сделаю это бесплатно»! Что было дальше?

— Дальше поехали к этому фотографу. Ждали час, пока он закончит с какой-то голой мисс. Потом он долго ходил вокруг мисс Анны, светил на нее фонарями с разных сторон. Потом два часа фотографировал.

— Где снимки?

— Нету еще, сэр. Их ведь нужно обработать — проявитель-закрепитель. Фотограф в студии не на Полароид снимал. Готовы будут через три дня.

— Она довольна?

— Она визжала, сэр! Как семилетняя девочка, которой подарили Барби, Кена и кукольный домик сразу!

Что ждет меня утром?

— А ты сам что думаешь о работе Ники?

— Это трудно описать, сэр. Я не художник. Мисс Анна и без забот мистера Кларка была прехорошенькая, а сейчас… Это нужно увидеть, сэр.

Утром посмотрим.

— Хорошо, Томми, развлекайся, мне пора, устал я сегодня.

— Да, сэр, приятных снов. Сэр? А точно победят ребята Гуллита?

— Точно, Томми. Как и то, что на стодолларовой купюре изображен Бенджи Франклин.

Так и закончился этот суматошный, наполненный беготней и неопределенностью, день.