Стычки локального значения

Глава 7

С Бондом ничего не вышло. Да и не могло выйти.

Гарантийное письмецо от какого-то местечкового австралийского банка из Кэрнса, что в Квинслэнде на триста миллионов выглядело настоящей глупостью. Впрочем, оно ею и было. Во всем Кэрнсе за всю его историю никогда не видели таких денег.

Австралия, всего пару лет назад получившая от Британской короны видимость независимости и самостоятельности, бросилась в океан глобального бизнеса, мало сообразуясь с реалиями. Может быть, мистеру Бонду казалось, что к северу от экватора живут исключительно идиоты и дебилы, но на самом деле все было далеко не так, как ему хотелось.

К тому же я искренне считаю, что если ты затеял слияние, то четко должен понимать, кто кого покупает. Нельзя приходить на переговоры к серьезным людям и говорить: «сэр, я хочу купить ваши станции. Но если у меня не хватит денег, то не купите ли вы мои?».

Но все же встреча не была совсем уж напрасна, потому что однофамилец знаменитого выдуманного разведчика несколько раз сослался на свои интересы в Южной Африке. И услышав мой отказ от участия в авантюре с радиостанциями, предложил выкупить у него долю алмазоносной трубки Као в Лесото. Я отказался, потому что после «гарантийного письма» не очень верил в подлинность документов от пронырливого австралийца. Но тем же вечером полез в атласы и справочники, выяснить, что такое Африка. И результаты удивили. Я знал о том, что где-то в ЮАР и Анголе добывают золото и алмазы, знал, что в Нигерии, Ливии и Алжире есть нефть и газ, что незабвенный Рич таскал бокситы на свои алюминиевые заводы, но там еще оказались медь, кобальт, уран, платина, фосфориты, марганец — практически неисчерпаемые запасы всего. В общем, мне показалось, что зря мы не уделили толику своего внимания «черному континенту», ставшему настоящей «кладовкой» «развитых стран». Даже Советский Союз в последние годы все чаще посматривал в сторону Килиманджаро и озера Виктория, надеясь поиметь не только политические профиты, а мы с Серым уперлись в биржи и игры с бумагою, отложив обретение контроля над реальными активами в долгий ящик. Положение нужно было исправлять.

Но чем больше я рассуждал и узнавал, тем чаще одолевали меня сомнения — делаем ли мы что-то нужное и важное или просто пытаемся побольнее тяпнуть за ногу проходящего мимо слона? Ведь сколько было и пало империй? Десять, двадцать, сотня? Персы, римляне, франки, германцы, бритты, испанцы, турки, русские, греки-византийцы, майя, японцы, инки, теперь американцы и новая историческая общность — советский народ делают из века в век одно и то же — распространяют свое влияние, обретают контроль над ресурсами сателлитов и лимитрофов и пожирают сами себя. И проповедуют подчас прямо противоположные взгляды на жизнь, философию и мироустройство. У индусов асуры — боги, у персов — черти. У финикиян Баал — святыня, у иудеев — квинтэссенция мерзости. Но какая разница нам, ныне живущим, от склок Ганнибала и Сципиона? Кто более прав из них? И сложись все по-другому, где был бы мир сейчас? Продлись на сотню лет дольше блеск Рима, что стало бы с миром ныне? И были бы мы довольны изменениями? После нас хоть потоп? Чего хотим достичь мы с Серегой? Продления сроков существования одной из империй? Зачем? Серега говорит — чтобы не допустить доминирования на планете одной доктрины, чтобы у людей был выбор. Чтобы будущее человека состояло не только в смене старой машины на новую. А в чем тогда? Не знает. «Не знаю как, но не так» — удобная позиция, но рождающая столько сомнений и опрометчивых шагов, что не выдерживает никакой критики в качестве основополагающей парадигмы.

Конечно, лестно прослыть, да даже просто осознавать себя «спасителем Отечества», но что потом? Как распорядится Отечество твоим даром?

В общем, все время, что летел я из Сиднея в Сингапур, меня мучили рефлексии. Хорошо быть токарем — есть заводской план, точи себе и точи детали; веселись на свадьбах друзей, мечтай увеличить жилплощадь и выучить сына на зубного техника; радуйся пробившимся по весне хвостикам морковки на дачной грядке и обсуждай соседку — потаскуху-Ленку, с которой бы «э-е-е-х! да Машуля не одобрит». Воистину — во многих знаниях многие печали.

А во всем виновата Стрельцова — змея подколодная!

От этой нехитрой мысли мне здорово полегчало.

И в Сингапуре — Мекке современного бизнеса, выросшему как гриб после дождя из отсталой деревни в ультрасовременный мегаполис усилиями одного человека — Ли Куан Ю — единоличного «демократического» диктатора на бесплодном острове, где даже пресная вода была предметом импорта — в Сингапуре, в Kent Ridge Park, на берегу мелкого озерца, меня окончательно отпустило.

Этого человека не терзали сомнения, когда он вводил телесные наказания за преступления вместо тюремных сроков. Ему было наплевать на социальное неравенство и справедливость — он видел в них только лишь мотивацию к энергичным действиям. Этот суровый китаец в гробу видел юридические «загогулины», права человека и гуманистическое мировоззрение, упростив законодательство до подобия воинского Устава. Ему были безразличны родственные связи и дружеские отношения: навредил стране и общему делу — отвечай! И многие проворовавшиеся друзья и «братья» вынуждены были бежать прочь или стреляться. Он разгромил местных коммунистов, но не стесняясь использовал их методы в подавлении инакомыслия, показательно содержа в парламенте одного единственного депутата-оппозиционера. Наверное для смеха. Вся разница между его правительством и индонезийским коммунизмом в риторике. И, разумеется, в распределении прибыли.

И ему удалось силой загнать благодарное сингапурское общество на самую вершину процветания. Ставка на новейшие технологии, финансовые операции с минимумом налогообложения и логистику мировой торговли вкупе с четкими правилами для всех игроков на рынке — от уборщика мусора до главы филиала RBS или HSBC — оправдала себя на сто процентов. «Двойной ирландский виски» и «голландский сэндвич»[9] придумали в других местах, но в Сингапуре их поставили на промышленную основу. Любому инвестору лестно сознавать, что он не платит никаких налогов и под эту мульку он с радостью притащит к вам свои миллионы и миллиарды. Не платит? И не нужно! Возьмем их сами — в виде платы за свои труды и комфорт инвестора. Он сам построит себе штаб-квартиру, наймет наших людей на работу и высокой платой обеспечит их лояльность и высокую отдачу.

И никогда не нужно стесняться «архаичности» наказаний. Если прием работает, то его нужно применять и пусть глава международного банка трижды подумает: стоит ли давать ли ему взятку чиновнику под угрозой физической расправы? Для тюрем места на острове нет, а вот для показательной порки рецидивиста с отсечением чего-нибудь, мешающего ему жить как законопослушному гражданину — время и пара квадратных метров всегда найдется.

Методы, которые он использовал, до того напоминали рецепты, исповедуемые Серым, что мне стало очевидно, что нет ничего нового под луной. Как обеспечить безопасность Сингапура в окружении недружественных Малайзии, Индонезии и коммунистического Китая? Привлечением на территорию множества международных корпораций и любой агрессор трижды подумает, стоит ли ему ссориться с DuPont, the Firm и De Веегs. Но это самое собирался сделать и Серхио Саура, подыскивая компаньонов-соинвесторов для Ландри и меня. Нужны свежие идеи и неординарные личности? Ищи их по всему миру, а когда найдешь — сделай предложение, от которого невозможно отказаться! И привечая чужих, не забывай о своих, которые рядом. Но ровно то же самое советовал делать и Серый. Как распорядиться инвестициями? И Ли Куан Ю и Серый сходились во мнении, что сто тысяч долларов, вложенных в образование умного человека, дадут больший экономический эффект, чем они же, истраченные на покупку самого современного станка. И спорить с этим простым тезисом было глупо.

Хочешь победить в соревновании сильнейших? Соревнуйся по своим правилам. А не по тем, следования которым от тебя ожидают. Сделай свои правила интереснее для сильных и они перейдут на твою площадку. А себе оставь роль всего лишь судьи на «бровке» — и все равно будешь кататься в деньгах и всеобщем обожании как сыр в масле.

И результат действия этих вроде бы простых рецептов я видел вокруг себя — в огромнейшем порту, сравниться с которым могли немногие, в пятидесятиэтажных небоскребах, чистейших улицах и самолетах, садящихся каждые полторы минуты в лучшем аэропорте мира — Чанги. Здесь жизнь кипела и бурлила, ничем не напоминая российское захолустье, и каждый житель вносил посильную лепту в общее благополучие просто увеличивая свое благосостояние.

В общем, пример этого незаурядного китайца убедил меня, что минуты расслабленности и заумного философствования, вызванные временной неудачей на межполовом фронте, впрок ни мне, ни делу не пойдут.

Если за каких-то тридцать лет подобное «чудо» удалось сделать нищему — в начале шестидесятых — сингапурцу, то почему я сомневаюсь в нашем успехе? Несопоставимы масштабы, разные традиции и географические условия? Но у нас есть море денег и знание скрытого от большинства будущего. Дорогу осилит идущий.

Ради чего стоит это делать? Хотя бы ради того, чтобы мои внуки могли свободно говорить на русском языке, не вызывая злобных гримас, ради того, чтобы принадлежащее им, им бы и досталось, а не неизвестным Джонам и Мэри за тощую пачку резанной бумаги; чтобы у тех, кто будет жить через сто лет, была возможность сказать — я живу в великой и справедливой к своим гражданам стране!

Только ради вернувшегося чувства правильности своих идей и поступков и следовало навестить этот уникальный город, символ наступающей глобализации. Ну и между делом провести небольшую ревизию деятельности пары пока еще небольших фирмочек, открытых мною в преддверии «черного вторника» и разместившихся до времени в Первой башне DBS. Следовало придать ускорение их неторопливой деятельности, и директоров обеих — Джонни Манга — сорокалетнего китайца с Тайваня и Фредди Коулза, пузатенького американца, прежде трудившегося здесь же на UBS, я вызвал в Лондон на следующую неделю. На консультацию с Карнаухом и моими английскими управленцами.

И в Эр-Рияд, где особых дел пока не было, но самолету требовалась дозаправка, я отбыл в прекрасном расположении духа, переродившись подобно Фениксу из кучи пепла.

Мне случалось несколько раз видеть «арабских шейхов» в Лондоне и Нью-Йорке, да и в других городах они иногда попадались, но впечатления от тех встреч сложились странные: в своих традиционных нарядах, темных очках (даже зимой и под проливным дождем — приклеены к их носам эти очки, что ли?), в окружении постоянных толп обожателей, плывущие по мраморным полам какого-нибудь The Westin Excelsior с грацией акул, окруженных рыбами-прилипалами, они казались недалекими нуворишами, выигравшими джек-пот национальной лотереи — настолько показной и бездумной выглядела их страсть к незаслуженной роскоши. А если добавить к этому демонстративно-уничижительное отношение ко всем, кто не исповедует ислам, то картинка получалась и вовсе неприглядная. Видимо, Аллах и вправду неимоверно милосерден к своим самым истовым слугам — не зря же саудитам, построившим Мекку и Медину, но более ничем, кроме разбоя и исступленного обожания своего божества, себя не прославившим, он даровал нефть? Легкодоступную, самую востребованную промышленностью и поэтому дорогую, в количествах, не поддающихся никакой статистике: каждый год ее подтвержденные запасы увеличивались и увеличивались, приближаясь к половине общемировых. Им везло во всем: крупнейшую в мире сеть по добыче нефти на территории Аравийского полуострова обслуживали всего лишь двенадцать тысяч человек работников! Одна сплошная прибыль и никаких расходов.

Когда на рынке появлялись деньги «Семерки Судайри» мир вздрагивал, ожидая чего-то подобного эскападе короля Фейсала в 1973 году, лишившего мировую промышленность самого ценного топлива и вызвавшего подорожание своего национального ресурса вчетверо. Конечно, долго расслабляться ему не позволили, потому что подобная наглость, к тому же имеющая конкретный источник, должна была быть показательно наказана. В преемники ему подобрали более сговорчивого братца, а в убийцы назначили обиженного племянника. И, хотя все разрешилось благополучно, прецедент не давал покоя общественности. Совокупный капитал Саудов оценивался в полторы сотни миллиардов долларов и присутствовал не в виде ценных бумаг или американских облигаций, нет, это были деньги — тугие пачки долларов (и немножко записей на банковских серверах по всему миру), которые можно в одночасье сделать самым разрушительным оружием — и этой астрономической суммы как раз хватало, чтобы ввести в трепет любого противника. Шутки Сороса на рынках Европы и Америки показались бы любому детскими проделками по сравнению с тем, что могли натворить вчерашние пастухи верблюдов. К тому же времена Шахбут ибн-Султана, скупавшего по всему миру золото и наличные доллары, и складывающего свое получившее физическое воплощение богатство под собственную кровать на поживу мышам, давно миновали. Нынешние представители клана Судайри в смысле умения найти применение богатству были так же далеки от этого «скупого рыцаря», как развозящие их по Лондону «Пульманы» от отощавшего дромадера.

Они вложили накопленные деньги в обустройство своей земли. В долгосрочной перспективе инвестиции странные (кому нужны будут их пустынные дворцы, башни и бизнес-центры, по нескольку раз в год заносимые песком от пустынных бурь, лет через двести, когда нефть окончательно себя исчерпает?), но на столь долгий срок никто из них и не загадывал, резонно полагая, что если чем-то могут улучшить свою жизнь здесь и сейчас, это нужно делать, не откладывая в долгий ящик. И посреди желто-серой пустыни выросли кварталы новой столицы, а планы ее развития, периодически мелькавшие в прессе, просто взрывали воображение!

Пока еще этот город, разросшийся вокруг кишлака, где еще пятьдесят лет назад никто не думал над тем, как бы использовать в хозяйстве колесо, а рабство под давлением «цивилизованных стран» отменили всего-то четверть века назад, не выглядел чем-то выдающимся, но, как говорится — дорогу осилит идущий. Пока самолет садился, я видел широченные проспекты, кольцевую дорогу, все и всюду строилось: на каждой улице обязательно присутствовала строительная техника, беспрестанно что-то копавшая, тянувшая и возводящая.

И все же было что-то неправильное в политическом положении саудитов. Обладая колоссальными денежными ресурсами, причем совершенно свободными, они могли бы снимать все сливки с любой торговой площадки, но почему-то этого не делали. Что им мешало? Заветы Муххамеда? Вряд ли. Трудно представить более нетерпимую к иностранцам религию, чем саудовская трактовка Корана. Американская военная база в Омане? Возможно, но для функционирования любой базы нужна нефть, а она в руках у арабов. Прямая агрессия против страны, на территории которой расположены самые важные религиозные центры мусульман, должна была вызвать моментальную ответную реакцию, и Иран с Ираком, Ливией, Алжиром и остальными Турциями, Сириями, Пакистанами и Египтами сразу бы забыли свои внутренние противоречия, обрушив мировую экономику в считанные часы, ведь та нефть, что добывалась в России, Техасе и Северном море не смогла бы обеспечить нужды Третьей Мировой войны… Отсутствие должного образования? У самих верховных аксакалов — может быть (хотя здравого смысла у семерых братишек хватит на сотню европейских мудрецов), но всегда есть те, кто идет во втором эшелоне — сыновья Фейсала и внуки Абд аль-Азиза, «королевские технократы», обучившиеся в Принстоне и Йелле — те, кто сейчас возглавляет министерства и ведомства. Или же пример короля Фейсала ясно говорил его наследникам, что случается с теми, кто слишком много о себе мнит? Им просто позволили быть богатыми при условии, что лезть в игры больших дядек они не станут? Ведь при всем своем могуществе, королевская семья крайне уязвима — пяток «трагических случайностей» и никто не сможет удержать в узде местных князьков.

Мне казалось, что мусульманский Восток и христианский Запад, что называется «держали друг друга за яйца» без необходимости содержать огромные армии, как в случае с коммунистическим Варшавским блоком. Вернее, огромная армия НАТО, призванная противостоять «красной угрозе», с еще большим успехом служила инструментом сдерживания амбиций пустынных принцев. Но так долго продолжаться не может. Кто-то из троих соперников обязательно даст слабину. Жаль только, что это будет именно моя Родина.

Из самолета меня не выпустили, потому что арабы не очень жаловали гостей, прибывающих без приглашения, и здесь не работали принципы «свободных стран». Да впрочем-то, несильно и хотелось переться на сорокаградусную жару за солнечным ударом по лысеющей макушке.

Самолет заправили, принесли свежий выпуск «Аль Хайат» на английском языке, и уже через час под крылом снова замелькали полупрозрачные одинокие облака на фоне выжженной солнцем пустыни, прорезанной редкой сеткой извилистых дорог, соединяющих темнеющие среди песка геометрически выверенные пятна поселений.

Но не эта сомнительная красота в тот момент заняла все мое внимание. В газете «Аль Хайат — Жизнь», помимо местных новостей, небольшой заметки об итогах визита Рейгана в Москву и сообщения о военном перевороте на Гаити, нашлась огромная статья о проблемах развития Саудовской Аравии. О роли ислама в экономике и экономике ислама. И все, что там обсуждалось тройкой местных экспертов с незапоминаемыми именами вроде «Махмуд Абдель Азис ибн Фатх аль Мутасим» заставило меня забыть о пещерном уровне экономики мусульманских стран. Мне в трех словах объяснили, почему саудовские принцы держат свои капиталы в западных банках, работающих на принципе ссудного процента, осуждаемого исламом. Причина оказалась проста: в благословенной Аравии просто не было места для размещения этих средств. Несмотря на охвативший страну нефтяной и строительный бум, денег у ее хозяев было на много порядков больше, чем могла усвоить эта земля.

Думаю, это только одна, важная, но не достаточная причина. Вторая заключалась в том, что никто не позволил бы им держать свои деньги в своих банках — это была бы сущая глупость со стороны тех, кто снабдил их деньгами. Со мной встретился лорд-мэр, а с арабами кто-то другой, не менее представительный и убедительный. И вот так одна, действительно значимая, но субъективная причина, оказалась прикрыта в общественном сознании другой — не менее правдоподобной и к тому же объективной. Ловко!

Но вторая часть статьи была посвящена местным банковским реалиям: открытию очередного «женского банка», где клиентами и работниками в силу требований Шариата должны были быть только женщины; о возможностях открытия исламских банков в Западной Европе; и о спекуляциях с земельными участками членами королевской семьи. До занесенных песком строительных площадок мне не было никакого дела — и без них есть, где приложить свои силы, а вот мусульманские банки меня заинтересовали. Прежде мне не доводилось читать об этом региональном феномене, но подробнее ознакомившись со статьей, я сообразил, что братья-мусульмане подарили человечеству реальный инструмент преодоления тех противоречий, что нес миру ссудный процент. Исламский банк выдавал беспроцентные кредиты! Это звучало как сущий бред, но дело обстояло именно так!

Европейская школа банкинга придумывала себе множество оправданий для придания легитимности своей деятельности. Они де и «сердца экономики», перекачивающие ее «кровь» — деньги — из перенасыщенных отраслей в нуждающиеся. Они и регулятор и накопитель. Но реальность была такова, что любой европейский банк работал только для себя, используя и вкладчиков и ссудополучателей как дойных коров по принципу «ласковая телятя у двух маток сосет». А если еще добавить игру на бирже и операции с валютой и с государственными бумагами, то выходило никакое не «сердце экономики», а оседлавший ее спрут, вытягивающий из нее все соки. И хорошо, если этот банк «свой», кредитующий свою промышленность. Но ведь чаще случалось так, что посредством длинной цепочки перекредитовок последним бенефициаром генерируемой прибыли становился далекий заокеанский банк, держащий местную экономику за глотку своим дешевым кредитом. Без него она развиваться не может, потому что нет денег, но те деньги, которые он предоставляет — только лишь удавка на шее, принуждающая предприятие прыгнуть выше головы, проедая имеющиеся ресурсы, выплачивая ими свои долги.

Исламский банкинг не признает ссудного процента. В принципе не признает. Коран его запрещает. И поэтому кредитование банком предприятия происходит на принципе долевого участия. Это как если бы вы купили какой-то значимый пакет предприятия, но не с целью его последующей перепродажи или установления контроля над предприятием, а лишь только как средство инвестирования и получения прибыли посредством начисления дивидендов. Все риски банк разделяет со своим клиентом. Получили убыток — это такая же вина банка, как и прокредитованного предпринимателя. Потому что не посчитал, не сумел, не предусмотрел. Попробуйте обязать Bank of New-York нести риски наравне с клиентом? Да они скорее удавятся, чем пойдут на что-то подобное. Европейская традиция лишена возможности доверять свои капиталы в управление чужому дяде. Она сама и есть этот «чужой дядя», управляющий общественными деньгами. Монополизировавший это право.

Когда приходит срок расплаты по кредиту, исламский банк возвращает акции предприятия за ту же цену, что были за них уплачены год, два, или пять лет назад.

Исламский банк принимает вклады. Но не начисляет на них проценты. Он предлагает своим вкладчикам долевое участие в различных предприятиях, где уже имеет свое присутствие. И вкладчик несет те же риски, что и сам банк. Ну или как-то так. В договоре не называются процентные выплаты по вкладу, а оговаривается определенная сумма, причитающаяся к выплате в случае получения прибыли. И приведенные в статье цифры удивили меня: очень часто доходы по таким вкладам превышали среднеевропейские банковские ставки.

Такая модель банкинга упраздняет подчиненность реального сектора экономики ее финансовой надстройке, низводя банки до роли комиссионных агентств. В такой модели не деньги ищут себе применение, а имеющаяся действительность создает для себя потребные деньги.

Европейская банковская система — агрессивная модель, подминающая под себя все, до чего может дотянуться. Но один несомненный плюс у нее есть: она заставляет ссудополучателя работать. Не под страхом общественного остракизма, а под угрозой лишения имеющейся собственности, что гораздо чувствительнее для большинства людей. Когда нужно сделать рывок, европейский способ ведения бизнеса незаменим. А здесь, на Востоке, все происходит медленно, хотя, конечно, подобного не скажешь о том же Эр-Рияде, выросшем за сорок лет из небольшого городка со стотысячным населением в «арабский Лондон» с населением почти в три миллиона. Но все равно, исламский банкинг подходит для этого мира лучше, чем то, что может предложить самая передовая западная мысль.

Нужно было обсудить открывшуюся перспективу с Карнаухом и с Фроловым. Скорее всего, Юрий Юрьевич знает обо всем, но тем интереснее будет обсуждение — вдруг он видит что-то такое, что недоступно мне? А с Серым… С Серым сложно все.

Мне в последнее время все чаще мнилось, что мы с Серым немножко по-разному понимаем будущее нашей страны. Серега говорил, что свободное присутствие глобального рынка в России убьет ее экономику. Мне же давняя беседа с Изотовым об ограниченности ресурсов и необходимости их верного централизованного распределения в России все меньше казалась похожей на правду. Если глобальный рынок что-то и убьет — то только неэффективные отрасли. Энергетика, нефтянка, авиастроение, тяжмаш, легпром, строительство и услуги никуда не денутся. А при условии технического перевооружения «отсталых отраслей» и насыщения их подготовленным персоналом и их будущее выглядит не столь печальным. Все зависит от того, что мы ждем от открытия своих рынков и кому доверим ими распорядиться. В общем, сложно все с Серым. Но об исламском банке я с ним поговорю при случае обязательно!

Видимо, гул двигателей и однообразие заоконного пейзажа (перистые облака до горизонта и пронзительно-синее море в просветах) ввели меня в своеобразный транс, от которого я незаметно вырубился и уснул, потому что посадка мне совершенно не запомнилась. А вот пробуждение оказалось совсем не таким, на которое я надеялся.

— Зак, просыпайся! — В ухо простужено прогундосил Лу. — Вставай уже!

Я очнулся в полутьме: пока летели, нас догнал вечер.

— Где я?

— Лондон, Зак, всего лишь Лондон!

— Что-то разморило меня, — я поискал взглядом легкий пиджак, потому что в открытую дверь пахнуло вечерней прохладой.

— Оклемывайся быстрее, — посоветовал Луиджи. — Мы нашли их.

— Кого? — не понимаю, он в самом деле рассчитывал, что я моментально врублюсь в ситуацию?

— Твою черноокую подружку и ее сообщника со сломанной рукой, — Луиджи улыбался, довольный, как мультяшный медведь, объевшийся медом.

Я пару секунд соображал, одеваясь, что он имеет в виду, и не сразу до меня дошло, что он говорит о весеннем покушении на мою драгоценную тушку!

— Правда?

— Нет, Зак, я тебя решил разыграть! — Лу показал мне зачем-то свои открытые ладони. — Конечно, правда!

— И где они сейчас? Я хочу сам посмотреть на эту стерву!

Луиджи бросил в сиденье напротив зонтик, блестевший крупными каплями дождя, и сказал:

— Тогда скидывай пиджак. Летим в Керкуолл.

— Где это?

— Оркнейские острова, — сообщил мне Лу, как нечто само собой разумеющееся, хотя я понятия не имею, где это. — Они там неподалеку.

— До утра успеем вернуться? Мне нужно, наконец, заняться делами.

Да и постоянные перелеты основательно меня утомили. Хотелось в душ и посмотреть по телеку какую-нибудь глупость вроде «Шоу Бенни Хилла», которому дражайшая «железная леди» навесила над головой такую цензурную комиссию, какой не было ни у какого Солженицына в самые тяжелые годы разгула «коммунистического режима». Мне удалось добыть часов пятьдесят отснятого материала для его шоу, которые не попали и никогда уже не попадут на «голубые экраны», и в который раз я подивился своеобразности англо-саксонского понимания «свободы слова»: слово свободно до тех пор, пока это выгодно джентельменам, а в противном случае оно перестает быть словом и становится не пойми чем, которое и запретить не страшно. Что и было проделано с престарелым клоуном, несмотря на всю его популярность и «бенниманию», охватившую лет пять назад оба берега Атлантики. Но на худой конец сошли бы и «Люди Аткинсона». Однако ни старый комик, ни начинающий не могли бы мне рассказать об истоках неудавшегося покушения.

— Успеем, здесь недалеко — два часа туда, три там, два обратно. Как раз, чтобы успеть к завтраку, — обнадежил меня Лу.

— Командуй, дружище, — сказал я ему и на всякий случай — для бодрости — плеснул в стакан немного коньяка.

— Там холодно вообще-то, — осторожно сообщил Том, маячивший у выхода из салона и слышавший разговор. — А ночью особенно.

Мне ли, русскому, привыкать к холоду?

— До смерти не замерзнем?

Том пожал плечами.

— Я скажу, чтоб нас встретили с теплой одеждой, — принял решение Луиджи.

Говорят, на Оркнейских островах появились первые дикарские поселения древних британцев. Пиктов, каледонцев или кто они там были? Неважно. Другие ученые говорят другое.

Пока летели на север, Луиджи рассказывал мне о тонкостях проведенной операции по поимке подозреваемых. Барышню нашли в Белфасте на конспиративной квартирке с отчетливым запахом ИРА, а «однорукий бандит» прятался на ферме неподалеку от Криффа, что в Шотландии. Даму вычислили по изображению на видеозаписи охраны метрополитена, а юношу отыскали по своеобразной травме, просеяв полторы тысячи переломов рук по всей Англии и Бельгии. До Франции не добрались — оно и к лучшему.

Обоих доставили на арендованную ферму, уединенно стоявшую близ северного берега Майнлэнда. И туда же поехали и мы.

Мы выгрузились из самолета чуть южнее самого Керкуолла и легким бегом спустились к пляжу, до которого от взлетно-посадочной полосы всего-то и было метров триста. Под обрывистым берегом фонарь предусмотрительного Лу нашел лодку, с которой нам в ответ тоже посветили пронзительно-белой лампой.

Пока Лу высматривал спуск, я огляделся вокруг: низкие облака и наступившая ночь сильно осложнили мне процесс, но кое-что я увидел.

Никогда раньше не заносили меня дороги в такую глушь. Если не считать летних поездок на кордон к деду. Это так у нас в семье называлось «на кордон», а на самом деле — обычный хутор в тех местах, куда Макар подумывал гнать свое стадо, да махнул рукой: «ну, его в пень, этот забайкальский Краснокаменск!». Даже наше «луисвиллское сидение» протекало в местах, гораздо более обжитых, чем окрестности забытой людьми дыры с поэтичным названием Эви, в которую мы направлялись. Есть у здешних обывателей такая славная привычка — нарекать собственным именем каждый сарай. Стоит халупа какая-нибудь, а поди ж ты! — Висхолл Хилл! Не больше и не меньше. Видимо, недостаток земли и обилие слов в языке требовали окрестить все булыжники, столетиями валяющиеся в здешней слякоти.

Где-то здесь неподалеку, на севере Шотландии, состоялась последняя битва на земле Британии, когда двести пятьдесят лет назад верные королевской власти войска вырезали восставших якобитов — и больше никаких войн не знали эти пустоши. За такой срок, когда никто не грабит твою землю, можно построить империю, над которой никогда не заходит солнце. Можно и потерять. Но это не о Великобритании, которая никуда не терялась и не рассыпалась — просто переродилась, соединенная традицией и деньгами крепче, чем любыми законами.

Минут пятнадцать мы спускались в темноте, протискиваясь к залитому водой и пеной пляжу, и потом, ругаясь на английском и итальянском, утопая по щиколотку в размокшем песке, спешно грузились в катер. Встречали нас двое — с такими бандитскими рожами, что я бы им не то что лодку никогда не доверил, но даже постарался бы сигаретные бычки припрятать — если бы курил. И все же Луиджи поздоровался с каждым из них за руку, коротко скомандовал:

— Поехали! — тоже мне, Гагарин.

— Сегодня свежо, — пробасил ему встречающий из-под желтого капюшона.

— Поехали, — упрямо повторил Лу, совершая чудовищную ошибку.

Прав был Том, оставшийся в самолете. Если на территории аэродрома и на пляже мне было всего лишь зябко — хоть и лето, но места северные, то здесь, на проклятущем катере, стало просто откровенно холодно. На меня накинули какую-то прорезиненную одежку, призванную оградить колотящееся тельце от жесткого соприкосновения с дикой природой, но вопреки ожиданиям, мне не стало тепло, а стало совсем гадостно, потому что была она мокрой и холодной. В туфлях отвратно хлюпала ледяная вода, никак не желающая нагреваться моим теплом, и вообще сразу стало очень неуютно. Так же быстро, нелепо и неотвратимо я замерзал лишь однажды в жизни, когда поперся в школу утром при плюсовой температуре, а возвращался вечером при минус двадцати. В континентальной России такое бывает. Нечасто, однако, но случается.

Лу стучал зубами рядом, плотно прижавшись к моему плечу. Итальяшке-то вообще должно было быть нехорошо.

— Том — скотина и сукин сын! — сообщил он мне, перекрикивая шум двигателя. — Мог бы сказать, что здесь, на море, вообще не выжить!

Я похлопал его по желтому резиновому плечу, но отвечать не стал, побоявшись за целостность зубов, ведь помимо дрожи, сотрясающей нас обоих, мы еще находились на бешено несущейся по волнам посудине, то и дело прыгающей вверх-вниз.

Дернул же черт меня за язык, когда Лу сообщил, что поймал этих несостоявшихся убийц! А все опять из-за бабы! Очень хотелось мне вновь увидеть эту Мадлен, Мириам, Мойру? — по-прежнему не помню имени. Будто без моего участия у профессионалов не выйдет развязать ей язык?! Все-таки щенок я еще безголовый.

Хейердалу хорошо — он на своем Кон-Тики гораздо южнее выгребал, Сенкевичу на «Ра» тоже тепло, даже жарко, а вот каково было какому-нибудь Эрику-викингу, рассекающему здешние зыби в далеком октябре тысячного от Рождества Христова года — я даже представить не мог. Наверное, поэтому в общественном сознании о викингах и сложилось мнение, что были это вечно пьяные, агрессивные скоты, замотанные в вонючие шкуры. Не только скотом станешь при таком бытии, натурально в зверюгу морскую превратишься — здесь тебе не Ницца!

Если я еще когда-нибудь отважусь на морские путешествия, то точно будет это лодка не меньше, чем «Большой Ю»[10].

Пока я давал себе клятвы, обеты и зароки, круиз закончился. Сколько времени мы бороздили пенные буруны, я себе не представлял, мне уже казалось, что я родился на этой чертовой байдарке! Мотор чихнул несколько раз напоследок и, тихонько заурчав, смолк.

Борт лодки очень громко стукнулся и проскрежетал по деревянному мостку; кто-то сильный сверху резко выдернул меня на сушу.

— Виски! — единственное слово, что удалось мне выплюнуть в лицо спасителю.

В губы ткнулась открытая фляжка, из которой в нос шибанул сильный запах полыни, а по горлу и пищеводу прокатился комок тепла, упавший в скукожившийся желудок и вызвавший резкий спазм дыхания. Я разевал рот, но выдохнуть воздух никак не получалось, пока по спине моей не прошлась частой дробью чья-то жесткая лапа.

Случись такое года три назад — я бы матерился на русском. Долго, витиевато и художественно, как научился у «кордонного» деда. Но теперь я стал сдержаннее, да и отвык от резких речевых оборотов, поэтому просто просипел короткую благодарность.

Рядом закашлял Лу.

Удивительным образом абсент вернул мне ощущение реальности — я почувствовал себя сносно. Вернулись слух и обоняние — отовсюду доносился запах гниющий растительности, выброшенной морем на берег. Одновременно — притягательный и мерзкий. Послышался характерный гул предштормового прибоя, еще не яростный, но уже неспокойный. На голову упали капли. Я подумал, что это брызги волн, но сразу понял, что это все-таки дождь. Какой-то ленивый и колючий.

— Хэм, Хью, Хэрри, в дом быстро! Пока мы окончательно не превратились в пьяных тюленей! — скомандовал Луиджи. — Чертова английская погода!

Погода как раз была совсем и не английской — никакие пасторальные овцы с показательно-аркадными пастушками, которыми так любят хвастать экскурсоводы близ Бриджнорта, на таком свинячьем холоде не выживут.

— Хорошая погода, Лу, — возразил ему кто-то из «трех Хэ», судя по басу — тот, кто был с нами в катере. — Здесь всегда так. Просто свежо сегодня. Ветреный день. Буря будет.

— Не хотел бы я вашей свежести в декабре хлебнуть, — я наконец-то обрел способность говорить и потянулся к блестящей фляге.

— Здесь и в декабре так же. Круглый год около сорока пяти градусов, — невозмутимо ответил мне другой голос. — И ветер. И каждый день — «завтра будет буря».

— Что это за господня задница?! — вопрос, долго мучивший меня, сорвался с языка. — Что, поближе нигде уединенных мест не нашлось? Как твои люди вообще здесь оказались, Лу? И почему?

Лу приложился к фляжке, а остальные промолчали.

Ответил он уже в доме, который толком и разглядеть-то я не успел:

— Мистер Саура дня три назад просил присмотреть для него здесь неприметную базу. Какие-то у него интересы в окрестностях. Что-то связанное с нефтью. Платформы какие-то в море, я не вникал. Вот, сняли для его людей домик, а здесь и эти подвернулись. Совпало. Я хотел тебе сообщить, но замотался, да и ты где-то в Австралии был. В общем, я не счел это настолько важным, чтобы оно не потерпело до твоего возвращения.

Такое объяснение показалось мне странным. Не потому что я был против содействия Серому в его играх с Occidental Petroleum, платформа которой… Я посмотрел на часы, выясняя число. Потому что с этими путешествиями вокруг Света окончательно запутался в датах. До взрыва, должного случиться шестого июля, оставалось меньше двух недель.

Я не против помощи Серому, но понять не могу — почему это делается в обход меня? Странно. С Лу я ругаться не стал, потому что ничего особенного предъявить ему не мог; сам когда-то говорил, что распоряжения Сауры должны выполняться как мои, а то и еще быстрее. Не стал ругаться, но, как говорится — осадочек остался.

Значит, когда я ночевал в его доме, он звонил Луиджи и отдавал распоряжения? И ничего мне не сказал? Ну-ну, занятно.

— Хорошо, Лу. Показывай своих узников замка Иф.

— Сам хочу увидеть, — заговорщицки подмигнул мой главный телохранитель.

А Хэрри, оказавшийся старшим в этой бригаде «трех Хэ», повел нас вниз по каменной лестнице.

Они сидели на двух крепких стульях, привязанные к высоким спинкам, соприкасаясь затылками. На головах темные мешки, руки связаны. В темном углу стоит еще один стул. Видимо, на нем сидел кто-то из людей Хэрри.

Я подошел к парочке и поочередно снял с обоих мешки.

Не знаю, тот ли это был человек, что стрелял в меня в Камлет Уэй, ведь тогда он был в маске, но девица определенно была той самой. Я почти не помнил ее лица, ведь все красивые женщины похожи друг на друга: красивые брюнетки похожи на среднюю красивую брюнетку, а блондинки — на некую статистически-красивую блондинку. Они будто стремятся к какому-то усредненному идеалу, гарантирующему востребованность у половозрелых мужских особей нашего племени. Разница лишь в габаритах, тембре голоса и длине волос. Но мне почему-то запомнилась одна приметная родинка у именно этой красотки, и, откинув с ее уха прядь влажных волос, я нашел за ним то, что надеялся увидеть. Пока я ее осматривал, она мычала и вертела головой, старательно мешая мне.

— Добрый вечер, Моника, — я снял с ее рта платок и вынул кляп.

На ее правой щеке и лбу кровоточили широкие ссадины — будто тащили ее в этот подвал за ноги, лицом по каменным ступеням. А в остальном она была той самой Лейлой, что уехала от меня за пять минут до покушения. Чуть подурневшей и утомленной, без боевой раскраски светской львицы, но это определенно была она.

— Меня зовут Мэри-Энн, — выдохнула пленница. Кажется, она еще пыталась кокетничать. Забавно.

— Я рад за тебя. И за себя. Наконец-то я запомню твое настоящее имя. Но ведь, давай будем честными, это ничего не меняет?

— Почему я здесь? — она передернула плечами и обвела взглядом тускло освещенные стены.

— Ты пыталась меня убить и помогала тому человеку, что сидит за твоей спиной. Я хочу знать, кто тебя к этому подвиг. Все просто.

— Я? Убить? Тебя?

Если она играла, то весьма талантливо. Но мне было безразлично: понимала она, что делает, использовалась ли кем-то втемную, или была вообще не при делах. Ей не повезло. Так бывает. Кого-то переезжает поезд, а на кого-то падает холодильник, выброшенный из окна доведенным до отчаяния банкротом. На всех моего сочувствия не хватит — я иссякну очень быстро.

— Вспомни, Мария, каким образом ты оказалась в моем доме.

— Мэри-Энн, — поправила девица. — Когда мой отец узнает, что со мной случилось, он тебя порвет!

— Мне страшно. Мне каждый день страшно. Сначала в меня стреляют, теперь обещают порвать. Сможет ли рассудок сохраниться под постоянным прессингом? Как ты оказалась в моем доме?

— Ты сам меня привез в него, недоумок! — взвизгнула моя несбывшаяся любовь.

Так все и было. Я сам ее привез. Она вполне могла оказаться со мной случайно. Но обстоятельства ее отъезда заставляли усомниться в подобной версии.

— Мэганн, я ведь пытаюсь с тобой найти общий язык, а ты обзываешься. Зачем? Ты чего-то боишься? Боишься, что я что-то узнал и пытаешься таким образом защититься?

Я погладил ее по волосам, взял в руку ее ладонь с тонкими пальцами, отдельно пожал каждый из них:

— У тебя шикарные волосы, Мэнди. И ресницы. Волшебные, мягкие. Жалко будет их жечь. Волосы, ресницы, глаза, твои чудесные зубы… Не останется ничего. А ведь если мы не договоримся, все этим и кончится. Мы же с тобой оба не желаем этого, верно? Но ты не хочешь договариваться, а я давно уже не верю в случайности. Их не бывает. И если что-то нам кажется случайным, это всего лишь значит, что мы просто не видим цепи событий. Но в моем положении оставаться слепцом нельзя. Мне очень нужно знать, как все произошло? Не упрямься, просто расскажи мне, как так получилось, что твоя дорога пересеклась с моей. Ну же, Мэнди?

— Меня зовут Мэри-Энн! — на ее щеках появились две влажные дорожки.

Я сел перед ней на корточки и принялся расстегивать пуговицы на блузе.

— Когда ты повторишь это в пятисотый раз, я, наверное, запомню. Но я не хочу запоминать твое имя, ведь если ты будешь упряма, тебе не выжить. А я не хочу помнить мертвых. Итак, Молли, пойми, я не хочу тебе зла. Но вот эти люди, — я кивнул головой за спину, где маячили Лу и все три «Хэ», — они очень упрямые и совершенно бесчувственные. И узнают у тебя все. У них такая работа. Они не садисты, они просто выполнят приказ.

Блуза распахнулась, обнажая тело.

— Чей? — она уже беззвучно ревела, ежась от каждого моего прикосновения, будто прикасался я к ее коже электрошокером.

А ведь совсем недавно это тело было таким близким и желанным… Ностальгия.

— Мой, — просто ответил я.

— Так отмени его!

— Не могу, Моника. Мне очень нужно знать правду. Ведь ты хочешь жить? Понимаешь? Кивни мне?

Она кивнула трижды.

— Видишь, это несложно — выполнять мои просьбы? — Я расстегнул ее юбку. — И я тоже очень хочу жить. Но если не узнаю у тебя правды, то проживу недолго. Я не маньяк. Мне твоя смерть ни к чему. Понимаешь?

С громким треском юбка порвалась по шву, и я выдернул теперь уже просто тряпку из-под Мэри-Энн. Все же запомнил! Черт, плохо-то как!

— Тебе заплатили? Скажи мне — я заплачу в десять раз больше, — я растянул указательным пальцем резинку от кружевных трусов. — И спрячу тебя на тропических островах. Хочешь? Бали, Мальдивы, Фиджи? Пляжи и услужливые мулаты. Выбирай!

Где-то я прочитал, что голый человек не способен адекватно воспринимать реальность. Он боится своей прилюдной наготы едва ли не больше воображаемых пыток.

Я стянул с нее последние детали гардероба, и даже сам содрогнулся, представив, насколько ей должно быть зябко.

— Мэри, если ты не станешь говорить, я велю для начала вырвать тебе пару зубов. Грязными пассатижами. Неужели твои зубы стоят этой тайны?

Ко мне подошел Лу, деловито сгреб ее лицо в свою лапу, сжал щеки, и рот пленницы невольно раскрылся, явив нам удивительно ровные зубы. Изнутри на них виднелся темный налет никотина, но снаружи они были просто стоматологическим феноменом. Всегда мечтал о подобных, но менять имеющиеся на фарфоровые пока не спешил.

— Видишь, Мэри, люди устали. Спешат. Я не могу их держать здесь всю ночь. Мне их жалко. Расскажешь мне, или?… Расскажешь им?

Она мелко-мелко закивала и, давясь слезами, зачастила:

— Я его не знаю. Он не назвался! Большой такой. Шесть футов и три дюйма. Или даже больше. Руки такие ухоженные. С маникюром.

— Стой! — прервал ее Лу. — Хэрри, уберите этого, — он пальцем показал на несостоявшегося убийцу, — наверх. И присмотрите там за ним, а мы пока поговорим с этой девочкой отдельно.

Когда мы остались втроем — я, Лу и ополоумевшая девица, решившая, что сейчас-то ее и начнут пытать по-настоящему, мой телохранитель сказал ей:

— Продолжайте, мэм, — он накинул ей на плечи свой пиджак. И протянул флягу с полынной дрянью.

Она посмотрела на меня затравленно, как зверушка, попавшаяся на тропе охотнику. Потом торопливо кивнула Луиджи, коротко хлебнула и закашлялась.

— Светлый он был. Блондин, — она вытерла связанными руками испарину на лбу. — Шрам у него над бровью. Нос такой… Лицо круглое, нос тонкий и острый. И уголки глаз… внешние… к низу опущены. Волосы короткие. Я не знаю, как такая прическа называется! — Она заревела в голос, — не знаю я больше ничего!

Я отвернулся от бедолаги и столкнулся взглядом с обалдевшим Луиджи.

Еще бы! Было от чего обалдеть. Если девчонка не врала, то нанял ее никто иной, как Алекс Вязовски.

— Чудны дела ваши, Господи Иисусе и Пресвятая Дева Мария! — пробормотал обычно не очень набожный Лу. — Что делать будем, Зак?

Первым моим порывом было яростное желание броситься к телефону и моментально выяснить у Фролова, что за ерунда происходит? Я не успел, передумал. Если я расскажу сейчас Серому все, что о нем думаю — я перестану быть самостоятельным. Просто потому, что он окажется ни при чем, а я обвиню его. Потом самому будет так стыдно, что постоянный комплекс вины заставит меня обращаться к Сереге по любому пустяку. Черт, да с учетом последних открытий, я, может быть, вообще перестану быть — в любой форме!

Вслух я сказал:

— Хорошо, что второго ты отсюда успел убрать, Лу. Я ей не очень-то верю. Еще не знаю в чем тут дело, но не верю. Поработайте с парнями над хроморуким, сверьте показания. А эту… уколите ее чем-нибудь, пусть отдохнет пару часов. Я тоже пока попробую поспать.

И придумать, что мне делать дальше? Но этого говорить я уже не стал, оставив сомнения себе.

Уснуть, когда над тобой нависла такая нерешаемая загадка, практически невозможно. Черт, да даже глаза не закрываются!

Я сидел на жесткой койке на втором этаже особнячка, иногда вставал и таращился в окно на белые полосы пенящегося прибоя, на тугие струи дождя и изнывал от обилия вариантов. Могло быть просто совпадение. Мало ли в мире верзилистых блондинов со шрамом над бровью? Это могла быть разводка какого-то неведомого общего врага. Того, кто знал о нашей связи. Что может быть лучше для нашего противника, чем поссорить меня с Серым? Даже не знаю. Только лишь убить самого Фролова. Но я оглядывался, вспоминал, считал и прикидывал, и не мог найти среди них никого постороннего, кого-то такого, кто был бы способен за последние год-два выявить нашу тесную связь. А уж додуматься до того, чтобы ударив по мне, ударить по Серому — это вообще что-то из области сверхчеловеческой экстрасенсорики. Получалось — только свои.

Но Вязовски тоже не идиот, чтобы так глупо подставляться: он не пошел бы сам вербовать эту потаскушку. А если бы пошел, то прожила бы она не дольше следующего за покушением утра. Что-то не сходилось. Да вообще! — любой вербовщик поступил бы с ней так же, как предполагаемый заказчик покушения — Вязовски.

Выходило, что бедолажку Мэри-Энн специально оставили живой, чтобы я услышал именно эту версию. Услышал, принял, сделал выводы и приступил к действию.

Важный вопрос — «кто»? Вариантов — как грязи: от выжившего во взрыве Чернова до какого-нибудь пьяницы Келлера, решившего с похмелья прибрать к ручкам мое или Серегино хозяйство. Улики? Шрам над бровью? Ерунда: подобрать человека, чей словесный портрет покажется похожим на Алекса, большого труда не составит, а если исполнитель в ладах с гримом — то задача упрощается до уровня типовой. Или это уже паранойя и галлюцинация? Думаю, Лу это постепенно выяснит.

И еще важнее вопрос — «что теперь»? Чего ждут от меня? Однозначно — немедленной ссоры с Серым. Такая реакция легко просчитывается, она для меня естественна и обычна: я порывист, часто введусь на первое впечатление. Если меня просчитали таким образом, то стоит ли подыграть? Или напротив — проигнорировать?

Голова пухла, но ответов не находилось: что бы я не придумал, все выглядело как-то неуклюже, притянутым за уши, ненадежным.

Лу появился спустя час.

Он сказал:

— Девку усыпили, обмазали свиной кровью, бросили в углу, вокруг стульев парни набросали муляжи пальцев. Клиент углядел и сразу потек. Послушай.

Он положил на стол миниатюрный диктофон Panasonicи вдавил клавишу воспроизведения:

— «… да, в Дандолке, недалеко от границы. Стиви ездил на встречу в Дромад, я прикрывал. Чтобы все гладко прошло. Англичашки горазды всякое выдумывать, чтобы Стиви или меня в оборот взять. Не хотелось бы попасть в МИ-6. Нам там делать нечего.

— С кем он встречался? — голос Луиджи.

— Я его не знаю. Аванс был выписан чеком в тот же день. На следующий мы его обналичили, я получил свою долю. А большее меня не интересует.

— Но человека ты видел?

— Издалека. До них было ярдов сто, не меньше.

— Опиши мне его, Энди.

— Высокий, плотный. Уверенный. Спина прямая, шаг ровный. Из военных, наверняка. Возраст… дьявол его разберет! Судя по походке — около сорока. Дикий гусь или кто-то вроде того. Часто оглядывался и помахал мне рукой. Может быть, даже кто-то из наших. Только мы уже давно не работаем на ИРА. Стиви потом называл его Эл.

— Эл? Потом? Они встречались еще раз?

— Нет, этот Эл звонил по телефону дважды — когда назначил примерную дату акции и за пару часов до начала, когда мы уже в Лондоне были.

— И он всегда знал, что происходит?

— Наверное. Мне не докладывали. Дайте сигарету, а?

Звучный хлесткий удар и протяжный стон.

— Не хами, Энди. Мы еще не закончили. Больше ты этого Эла не видел?

— Тьфу, — громкий плевок. — Нет.

— Если бы увидел его — узнал бы?

— Нет. Я видел его секунд десять с сотни ярдов. Если только в такой же плащ вырядить. Не знаю.

— А Энди сможет?

— А Энди уже неделю рыб кормит.

— Точно?

— Несчастный случай на дороге.

— Мы проверим.

— Да уж потрудитесь…»

— На этом все, — Луиджи выключил диктофон.

— Нет, Лу. Мне нужно знать цель акции. Дословно. И сумму.

Луиджи перемотал пленку, нажал кнопку, прислушался, перемотал еще, включил:

— «… мы должны были убить всех, кого застанем в доме.

— Там была пожилая женщина. Ее тоже?

— Всех, включая собак и котов. Ничего не брать, только убить…»

Еще короткий визг перемотки и:

— «… аванс Стиви затребовал в три четверти. Семьдесят пять тысяч фунтов. И согласился браться за дело только после обналички чека в банке.

— Какой банк?

— Irish Intercontinental. Отделение в Лимерике. Все прошло чисто — никто даже не поморщился. Отдали деньги, пожелали удачи и все.

— Остаток?

— Остаток перечислили на счет Стиви. За ними он и поехал в свой банк в Омет, когда попал под Peterbilt на дороге между Карлингфордом и Гринором, она там над самым морем висит. Сначала вылетел на встречку, а с нее и занырнул. Теперь нам этих денег не увидеть, пока мать Стиви в наследство не вступит. Да и не будем мы у нее эти деньги брать — нечестно это. Мне брат рассказал. Все точно…»

— Робин Гуд хренов, — от его избирательного «благородства» мне стало гадко. — Выключи этого ублюдка. Какие мысли?

— Девку припрятать, она лично видела эту странную личность, пригодится еще для опознания, — Лу распрямил мизинец, — парня — в море, толку от него больше не будет, — он разогнул безымянный. — В банк я пошлю человека, трансферт проследят, только думается, здесь копать бестолку после истории с грузовиком на дороге. Наверняка пустышка. — Луиджи выпрямил средний палец. — Что еще? Узнать о перемещениях Вязовски за последние три-четыре месяца, думаю, тоже не сложно…

— Все-таки, думаешь на него?

— Нельзя пока отбрасывать даже самое невероятное, Зак.

— Нельзя. Правда. Хорошо. Сделаем вот как: сейчас — в Лондон, я уже запустил все дела до невозможности. Пора заняться текучкой. А ты, Лу… А ты найди мне эту мразь. Очень тебя прошу.

Он неопределенно хмыкнул:

— О-кей, Зак. Мы постараемся.

— И что там с родственником миссис Гринфилд? Нашелся?

— Да, нашелся. Внучатый племянник. Не поверишь. Парень в Непале строил какую-то школу. И пока не достроил — с места не сдвинулся. Тетки, говорит, все равно уже нет, так хоть здесь дела закончу.

Англичане — народ чрезвычайно рациональный, нам до них далеко. Мы скованы сотнями предрассудков, выдуманных обязательств и несуществующих долгов. Отбрось большую часть из них, это будет безболезненно. Отбрось и живи счастливо — простой совет, но вряд ли кто-то станет следовать этому нехитрому совету. Наоборот, мы будем лелеять свою исключительность, жаловаться, что нас не понимают и смотреть на всех свысока — вместо того, чтобы совершить что-то действительно важное.

— Тогда я хочу его видеть, как только появится в Лондоне.

— О-кей, Зак. Девку куда прятать?

Я задумался, потому что легко сказать «беги», не зная направления.

— Я обещал ей тропики. Кокосы, фейхоа. Присмотри где-нибудь неприметный отель на острове, с которого невозможно выбраться.

Лу невесело рассмеялся:

— Зак, ты неисправим. Посиди здесь минут десять, я отдам распоряжения и поедем.

— Лу, вот еще что: добудь где-нибудь фотографию или видео Алекса и предъяви этой курице для опознания. Но только так, чтобы у нее был выбор, понимаешь?

Лу нахмурился:

— Зак, дружище, не нужно держать меня за идиота, хорошо?

— Прости, Лу, я просто нервничаю. Отдавай свои распоряжения, да поехали скорее. Мне уже в горле стоят эти Оркнейские острова.

Через четверть часа мы действительно тряслись в машине по многочисленным кочкам проселочной дороги, которая, если верить указателям, должна была вывести нас к цивилизации.

Вернулись мы вовремя — как раз чтобы стать участниками небольшого водевиля.