Суд Линча (Очерк истории терроризма и нетерпимости в США)

ТИРАНИЯ БОЛЬШИНСТВА

В эпоху, когда повсюду в Европе конкуренция спешила на смену вассалитету, устремившееся в Северную Америку европейское крестьянство рассчитывало найти там обетованную землю, где люди не были бы придавлены тяжкой плитой феодальной иерархии и не влачили бы полную превратностей жизнь наемного пролетария. Этот способ преодоления эксплуатации или, попросту говоря, бегство, был знаком европейским крестьянам очень давно, еще в эпоху феодальной раздробленности, когда в деревне стали появляться первые признаки разделения труда. Крестьяне, сумевшие освоить какое-нибудь ремесло, забирали с собой все материальные условия своего производства, то есть весь свой несложный инструмент, и бежали от сеньоров в города, ибо, как говорили тогда, "городской воздух делает человека свободным". Чтобы отстоять свое свободное существование от феодалов, горожане воздвигали вокруг городов стены и создавали собственные органы власти. Они объединялись в общины, которые управлялись выборными лицами, имели свой суд, финансы и войска. Города становились ростками новых отношений, утверждавших свободу и самостоятельность их хозяйственной деятельности. Городские общины были одновременно и самоуправляющимися, и вооруженными ассоциациями.

Безземельные крестьяне, отправляясь за Аллеганы, были уверены, что свободным делает человека воздух американского Запада. Ведь писал же Гектор Кревекер — американец французского происхождения, бывший дворянин, впоследствии превратившийся в фермера: "Когда европеец впервые прибывает в Америку, он кажется ограниченным в своих взглядах, в своих намерениях… но вдруг совершенно преображается. Стоит ему только глотнуть нашего воздуха, как он начинает строить новые планы жизни и пускаться в предприятия, о которых он и мыслить не посмел бы на старой родине".

Американские пионеры строили не города, а деревни — фермерские поселения, которые все вместе составляли, особенно на окраинной полосе, свободную, демократическую по духу, враждебно настроенную к восточной буржуазии фермерскую цивилизацию. У нее тоже были свои органы самоуправления — органы власти, выполнявшие не только хозяйственные, но и принудительные функции. Эта центробежная цивилизация вселяла беспокойство в души буржуа и их политических вождей на Востоке. Остановить массовое, целеустремленное перемещение людей, которое по своим масштабам может быть приравнено к эпохе великого переселения народов, они не могли.

В 1787 году, когда на заседаниях конституционного конвента обсуждался вопрос об избирательном праве для негров плантаторского Юга и свободных фермеров Запада, член Палаты представителей Джошуа Куинси из Массачусетса заявил:

"Давайте заглянем вперед и представим, что вдобавок к этой массе людей все население замиссисипского края будет представлено в обеих законодательных палатах и примется издавать законы, распоряжаться нашими правами и решать нашу судьбу. Сэр! Разве можно хоть на миг допустить мысль, что патриоты того времени примирятся с этим..? Нет! Они не будут такими идиотами…".

А в 1830 году, спустя два года после того, как "старый дуб" Эндрю Джексон — личность, которая в иное время и при иных обстоятельствах могла бы стать предводителем крестьянского восстания, — был избран президентом, представитель западной Виргинии заявил во время дебатов в законодательном собрании штата по вопросу о расширении избирательных прав: "Но, сэр! Не роста населения на Западе следует бояться этому джентльмену[2], а силы, силы, которую придают этим переселенцам легкие ветры гор и уклад жизни на Западе. Они перерождаются, сэр. Они быстро становятся трудящимися политиками, а разница между разглагольствующим политиком и трудящимися огромна, сэр".

Этот насмешливый тон приобретает простонародную грубоватость в одной из петиций, в которой западные фермеры требовали от конгресса предоставить их территории статус штата: "Некоторые из наших сограждан, возможно, считают, что мы не умеем управлять нашими делами и блюсти наши интересы; но если мы и грубы и неотесанны, то все же немного требуется ума, чтобы удовлетворить наши нужды. И дурак ведь наденет на себя свою одежду лучше, чем это сделал бы для него мудрец".

Торговая и плантаторская буржуазия постаралась через пятнадцать лет после американской революции создать такой механизм государственного правления, который, как считает Г. Аптекер, "сильно затруднил для масс осуществление действительной политической власти". Укрепляя собственное политическое господство, буржуазия норовила нанести удар по вольнозахватному землевладению.

После войны за независимость конгрессу удалось все же склонить тринадцать штатов уступить свои права на западные земли конфедерации. Земли поступили в общественный фонд, и встал вопрос о том, какой должна быть земельная политика конфедерации. Джефферсон и другие предложили продавать западные земли по самым низким ценам или даже отдать их поселенцам задаром. Будущий президент США рассчитывал таким образом осуществить свои теории на американской почве, построив здесь некое подобие буколического государства — фермерскую Аркадию, в которой не было бы места дымным городам — рассадникам бунтующей черни.

Его политический противник Александр Гамильтон — мессия американской буржуазии — рассматривал массивы западных земель прежде всего как средство решения финансовых трудностей молодой республики, обремененной большим национальным долгом. Он планировал организовать прибыльную торговлю ими. Этот план ущемлял интересы безземельных поселенцев, так как конгресс постановил пустить свободные земли в продажу огромными участками в шестьсот сорок акров по два Доллара за акр. Эта политика, разумеется, была выгодна крупным спекулянтам землей, которые только и могли приобретать такие участки. С этих пор на Западе появляется фигура спекулянта — "пирата", как его называли фермеры. Между ними завязывается непрекращающаяся борьба.

В результате этой борьбы практическое осуществление аграрных законов потерпело неудачу. Переселенцам, естественно, они казались лишенными здравого смысла или, по крайней мере, странными, ибо как можно, рассуждали они, назначать цену на дикие, неосвоенные земли, покрытые зарослями. У них был собственный взгляд на права и обязанности перед государством. Они считали освоение континента патриотическим долгом "хорошего" американца и оседали на приглянувшихся им участках, проявляя удивительное пренебрежение ко всяким юридическим формальностям. Этим было положено начало скваттерству — самовольному захвату земли по принципу "черного передела".

Аграрные законы игнорировались. Впрочем, не только аграрные законы, но и права индейцев, закрепленные в специальных договорах с конфедерацией. Экспедиция полковника Гармера, отправленная, чтобы изгнать пионеров, столь неуважительно попиравших буржуазный закон и договор, оказалась не в состоянии справиться с миссией. На Западе установились другие законы и порядки. Как замечает американский историк Бенджамин Гиббард в своей "Истории аграрной политики в США", здесь проявил себя дух народного или скваттерского суверенитета.

Закон требовал платить за землю, а пионер считал, что если земля и обладала какой-либо стоимостью, то это была исключительно стоимость циклопического труда, вложенного в нее фермером. Единственный закон, который признавался здесь, был закон первоначального захвата.

"Собственники!.. — взрывается неистовый Ишмаэль Буш в "Пионерах" Фенимора Купера. — Я такой же полноправный собственник земли, на которой стою, как любой губернатор в Штатах!..Где есть такой закон или право, по которым один будет владеть участком, городом или, может быть, целым графством, а другой — выпрашивать из милости землю, чтобы вырыть себе могилу? Это противно природе… Воздух, вода и земля даны свободно в дар человеку, и никто не властен делить их по кусочкам. Человек должен пить и дышать, и ходить, а потому у каждого есть право на свою долю земли. Почему бы землемерам Штатов не расставить свои инструменты и не провести свои пограничные линии у нас над головой так же, как под ногами? Почему бы им не исписать свои пергаменты громкими словами в знак того, что землевладельцам, или, пожалуй, вернее сказать, воздуховла-дельцам, предоставляется по стольку-то саженей неба, с такой-то звездой в качестве межевого знака…".

В 1828 году комиссия конгресса по общественным землям высказалась за узаконение заимок (захватов), так как "бороться с поселением на общественных землях невозможно". В Айове в 1838 году жило от 20 до 30 тысяч колонистов, хотя земля еще не была пущена в продажу. Все это население было скваттерами. В 1841 году сенатор Линн из Миссури заявил: "Весь Миссури заселен был отважной предприимчивой бандой еще задолго до размежевания. Так было, так будет всегда".

Один из жителей Алабамы писал военному министру в 1830 году о положении на передовой полосе поселений: "Сэр, я беру на себя смелость информировать Вас о постоянном надругательстве над законами США и над мирными и почтенными гражданами в этом округе. В округе Кахаба имеется пять ценных участков общественных земель. С санкции президента эти участки назначены в продажу в четвертый понедельник мая, но эта земля уже густо заселена фермерами, в основном состоятельными, как и в любом другом районе Южной Алабамы. Граждане, занимающие эти земли, вместе с немногими другими устроили митинг и вынесли в письменной форме торжественную резолюцию о том, чтобы воспрепятствовать всем и каждому, кто захочет осмотреть землю до дня продажи. Они обязались осуществить это силой оружия. Они также решили, что выставят на аукционе своего покупщика от каждого участка, чтобы он выкупил землю, которую они намерены оставить за собой, в то время как остальная часть их компании, вооруженная ружьями и мушкетами, расположится перед дверьми земельной конторы и будет немедленно стрелять во всякого, кто назначит цену за какую-либо из тех земель, которые скваттеры считают своими.

Эта резолюция была приведена в исполнение, и множество людей, желавших приобрести фермы на этих землях, были встречены группами вооруженных людей, которые прогоняли их с участков, подлежащих продаже…

Фермеры решили, что, поскольку конгресс отказался дать им право преимущественной покупки по минимальной цене, они завоюют это право силой оружия".

Скваттерское движение выдвинуло оригинальные формы организованной борьбы с их классовыми противниками — земельными спекулянтами и правительственными чиновниками. Такими формами были ассоциации по заявкам и суды Линча. Трудно сказать, когда именно они появились, потому что в первоначальный период они действовали нелегально. И ассоциации, и суды Линча, порожденные свободным творчеством масс, были самочинными органами власти и мелкобуржуазного террора, орудиями борьбы за землю.

С обычной для колонистов склонностью к организации они создавали ассоциации, писали конституции, издавали постановления и избирали должностных лиц. Самая большая ответственность ложилась на секретаря, который вел регистрацию притязаний членов ассоциации на определенный участок земли.

Когда правительственные землемеры заканчивали межевание и объявлялась аукционная продажа земли, ассоциация посылала "покупщика", как правило, секретаря, действовавшего от имени всех членов. По мере того как аукционер называл участок, "покупщик" водил пальцем по списку и, если названный участок принадлежал члену ассоциации, объявлял о желании купить его, назначая минимальную цену за акр — в доллар с четвертью. Если кто-нибудь из заносчивых чужаков позволял себе назначать более высокую цену, это ему не сходило с рук. Его приговаривали судом Линча к наказанию плетьми, окунали в прорубь или обмазывали дегтем и вываливали в перьях.

Ассоциации по заявкам улаживали также спорные претензии своих членов. Каждый спор передавался на рассмотрение комитета ассоциации, который и принимал окончательное решение. Если один из участников спора возражал против решения комитета, он подвергался телесному наказанию. В иных случаях комитет принимал решение об уничтожении улучшений, произведенных на спорном участке лицом, отказавшимся подчиниться решению суда.

Ассоциации занимались регулированием и других, чисто местных проблем. Как правило, такие проблемы разрешались быстро и эффективно. К 1840 году на территории Айовы существовало около сотни подобных народных органов власти. Они вообще были широко распространены в новых западных штатах.

Фермерские ассоциации имели много общих черт, хотя в одних случаях фермеры в законодательном пылу составляли обширные, разработанные до деталей конституции, а в других — формулировалась только цель или принципы ассоциации.

Вот, например, какие правила и постановления были приняты при образовании одной ассоциации в Канзасе:

"…Мы договорились принять следующие правила и постановления, которые, как вехи, указывали бы нам дорогу через все лабиринты к сущей правде.

Во-первых, никто не может перейти межу, чтобы заявить претензии на участок, если при этом он или она вступят в конфликт с действительным поселенцем, в то время когда производится межевание. Никто не имеет также права на привилегии… за исключением случаев, когда возникает очевидная необходимость сохранить за ним или ею сельскохозяйственные постройки, возведенные на участке до межевания, но при этом участок с постройками не должен быть занят другим поселенцем.

Во-вторых, участок считается безусловно занятым, если на его территории построен дом или имеются иные признаки, необходимые для получения права на заявку.

В-третьих, заявка каждого члена настоящей ассоциации должна находиться под защитой ассоциации…

В-четвертых, члены ассоциации избирают путем тайного голосования девять присяжных, в обязанности которых входит объективное рассмотрение каждого случая, когда стороны не могут сами прийти к согласию…

В-десятых, мы должны изгонять любое лицо или лиц, вторгшихся на участок любого поселенца и устроившихся на этом участке, если можно — мирно, если необходимо — силой. К этому мы принуждены, чтобы обеспечить наши общие интересы и безопасность, чтобы бесчестные люди не могли лишить нас наших домов и ферм с помощью бесчестных средств".

В Айове скваттеры постановили в 1833 году, что поселенец не имеет права занимать участок, шириной более полутора миль вдоль реки или в прерии. В Висконсине поселенцам не разрешали занимать больше 40 акров "хорошего" леса. В графстве Дейн (Висконсин) одна ассоциация предусматривает меры наказания: "Решено, что, если кто-нибудь нарушит постановления этого собрания и права заимщика, обманув его справедливое ожидание, мы не замедлим наказать его с суровостью, которая обычна у поселенцев Запада".

К одному "пирату" приехала группа скваттеров и стала уговаривать его отказаться от покупки. "Пират" упорствовал и грозил, что железная рука закона обрушится на их головы. Исчерпав безрезультатно свои словесные аргументы, комиссия опустила "пирата" в прорубь. "Пират" стоял на своем и, когда его вытащили из проруби, опять стал поносить комиссию. Тогда "пират" вторично был посажен в прорубь. Лишь после этого он дал подписку, что по доброй воле отказывается от своей покупки. Неизвестно, получил ли "пират" назад уплаченные им деньги, в этом отношении практика не была единообразной. Как общее правило, поселенец считал своим долгом вернуть "пирату" уплаченные за землю деньги, но в некоторых случаях скваттер считал, что эти деньги по праву принадлежат ему в возмещение за причиненные "пиратом" беспокойство и трату времени.

Политическая власть буржуазии на всем Северо-Западе от Аллеган до Тихого океана, если употребить известное выражение Ф. Энгельса, была "незначительной, почти незаметной". Вот почему конфликты, которые возникали между фермерами и представителями восточной буржуазии, занимавшимися земельными спекуляциями на Западе, решались силой местной власти, совпадавшей с властью всех поселенцев.

"Нет никакого сомнения в том, что поселенцы создали иной закон, — пишет Б. Гиббард. — Но если вспомнить, что они находились часто на расстоянии многих миль даже от административного центра территории, вне досягаемости регулярных судов и в значительной степени вне сферы действия органов государственной власти, то вряд ли их можно упрекать в том, что их поступки были несправедливы и не освящены законом. Закон скваттеров, как показали последующие события, был не хуже вашингтонского. Более того, закон скваттеров отвечал местным условиям, в то время как федеральный закон часто был в этом отношении неудачен". Государство очень часто оказывалось неспособным гарантировать интересы буржуазии, занимавшейся спекуляциями на Западе, то есть было не способно выполнять в районах, столь отдаленных от административных центров, роль комитета по заведованию делами буржуазии. Земельный спекулянт оказался "беззащитным" на периферии перед организованным скваттерством, воля которого часто была здесь настолько неоспоримей, настолько весомей и ощутимей воли разрозненных буржуа, что всякое сопротивление было бессмысленным.

Мелкобуржуазная диктатура скваттеров с помощью ассоциаций по заявкам и судов Линча осуществляла насилие большинства над меньшинством или, если употребить выражение уже упоминавшегося де Токвиля, "тиранию большинства".

В течение пятнадцати лет, начиная с 1862 года, на территории Иллинойса, Айовы и Миссури тайно действовала огромная разветвленная организация — ассоциация против конокрадства. Американский историк прошлого столетия Губерт Банкрофт автор многочисленных трудов по истории тихоокеанских штатов — заметил, что "ассоциация, если это не вызывалось очевидной потребностью, не ставила своей целью спорить с законом, но она и не выказывала особенно большого уважения к институтам, не выполнявшим целей, ради которых они были созданы". Распространившись на территории Канзаса и Небраски, эта организация превратилась в огромную силу с местными отделениями и ежегодными собраниями, а также со всеми необходимыми атрибутами для обнаружения и ликвидации преступлений, не только конокрадства, но и всех видов грабежа и убийства. Организация насчитывала восемь тысяч человек.

Следующий эпизод казни в Канзасе, описанный неким Фицем Ладлоу, дает наглядную картину фермерского самосуда. Фиц Ладлоу наблюдал быт западной вольницы собственными глазами. Сцена, виденная им в штате Канзас, вызывает в нем противоречивые чувства и потребность в осмыслении народного самоуправства в духе демократической обыденной философии:

"Атчисон — небольшой, но очень оживленный городок. Едва наша нога ступила на паромную пристань, где начиналась уже территория Канзаса, как мы были приглашены на казнь. Линч — главный судья — должен был в то утро судить двух обитателей лесной глуши. Его суд — самый беспристрастный, и, чтобы не было обиженных, он никого не оправдывает.

Обвиняемых было двое. Первый — человек примерно пятидесяти пяти лет, седовласый, — личность, которая на более развитой ступени общества могла бы удачно спекулировать на бирже, надувать друзей и, прикрываясь респектабельной внешностью, даже не вызывать низких сплетен. Вторым был молодой человек с невозмутимым лицом. Его высоко оценили бы на Уолл-стрите как пользующегося доверием клерка на услужении у первого. Ни тот, ни другой не отвечали общему представлению о преступнике. Вероятно, оба они были ничем не хуже пятидесяти человек, требовавших их смерти.

Я говорю это не потому, что осуждаю суд фронтира, а потому, что почти в каждом случае он сопровождается звериным исступлением или капризом толпы. В новых районах неукротимые пионеры, строящие основы цивилизации, слишком заняты борьбой с природой, чтобы останавливаться на вопросах государственного управления. А государство, пока люди остаются эгоистами, не способно навести порядок в себе самом. В то время как рабочий люд валит деревья, прокладывает дороги и строит хижины, проходимцы и бездельники получают доступ к политической власти. Уже давно судья занимается только тем, что запугивает честных людей и оправдывает преступников. Жетон шерифа превратился в указатель убежища для грабителей и убийц. Присяжные и злодеи перемигиваются во время суда. А тут еще и губернатор норовит своим прощением протолкнуть знаменитого преступника сквозь дыру в решете правосудия, в котором он случайно застрял. Члены законодательных собраний издают законы с хитроумной игрой слов, предусмотренной на тот день, когда они могут им пригодиться. В подобных случаях, если честные люди обнаруживают их, суд Линча является практически единственным переходом к настоящему государственному управлению. При абстрактном рассмотрении суд Линча — вещь страшная и ужасная, тем не менее в обстоятельствах конкретных он незаменим.

Возможно, он не может действовать иначе чем с помощью неистовствующей толпы, хотя именно это производит наиболее ужасное впечатление на непосвященного.

Около двух тысяч людей собралось в овраге, который образовал глубокий вырез в равнине, открывавшейся за местечком вокруг одинокого дерева. Под ним стоял роковой фургон. Господи, не позволяй многоликим чудовищам, вроде этого, присутствовать при смерти человека, вина которого не доказана дважды! В данном случае не было даже попытки ее классифицировать. Всадники с всклокоченными бородами наезжали на снующих рядом мужчин, детвору и, стыдно даже сказать, женщин. Здесь и там стояли фургоны с нераспряженными лошадьми. Сюда съезжались целыми семьями из отдаленных ранчо, как будто это была не казнь, а праздник. Приехавшие на фургонах были предметом всеобщей зависти, поскольку наблюдать за происходящим им было не только лучше, но и удобнее. Поэтому свое седло в подобных случаях — источник какого-то эгоистического удовлетворения. Неумолимое правосудие и семейное счастье мирно уживались в кругу небольшой семьи, члены которой, рассевшись, взрослые на фургонах, дети на коленях и грудные младенцы на руках у матерей, перебрасывались мрачноватыми шутками в ожидании начала страшной мелодрамы.

Суд был непродолжительным. Показания говорили о том, что обвиняемые вошли на ранчо старого фермера, жившего на безлюдной местности, милях в двадцати от Атчисона. Несколькими ударами рукоятки револьвера они лишили его чувств, опрокинули кресло, в котором сидела его жена, и несколько раз вздернули на веревке двенадцатилетнего ребенка, пока тот не согласился, чтобы спастись от петли, показать тайник с деньгами. Взяв деньги — их было около сорока долларов, а также всех лошадей, стоявших в загоне, они вернулись в Миссури, превратили лошадей в наличные и, не сделав ни малейшей попытки обезопасить себя, стали заниматься спекуляцией. Через три дня после преступления они попали в руки к Линчу.

После того как эти факты были оглашены, братия получила возможность сделать свои замечания. Человек, сидевший верхом на лошади и выделявшийся на общем фоне более утонченной внешностью и лучшей одеждой, привлек внимание толпы речью, в которой чувствовалась спокойная сдержанная сила. Он сказал, что, если поселенец не будет уверен, что на его убийц не обрушится неминуемая и немедленная кара, он будет беззащитным в своей одинокой хижине. Люди, слушавшие его, одобрительно говорили: "Правильно! Вот именно! Я поддерживаю!" Когда выступавший кончил, он предложил голосовать за то, чтобы немедленно казнить "бродяг". После него выступали другие. Они говорили хуже, но речь их сводилась к тому же. Наконец, толпа решила повесить без промедления более молодого из двух преступников и дать двухдневную отсрочку другому. Возможно, я несправедлив к обществу, которое только зарождается, но эта отсрочка, как мне показалось, была дана скорее из желания бережливее расходовать удовольствия, чем из милосердия или для исповеди. В самом деле, один из них сказал: "Если бы мы повесили в четверг сразу двух, нам некого было бы вешать в субботу".

После того как приговор был одобрен, обреченного спросили, что он хотел бы сказать в свое оправдание.

— Ничего, — ответил он небрежным тоном, — разве только то, что вы повесите человека, который достойнее любого из вас.

Его возвели на фургон. Он быстро оглядел каменные лица толпы и ни в одном не увидел сострадания. Ему затянули на шее петлю и фургон ушел из под его ног".

"Каждый американец — скваттер в душе. По крайней мере, такое впечатление возникает, когда думаешь о лавине предприимчивых людей, устремившихся на Запад с окончанием войны за независимость. Не выносившие правительственной власти, презиравшие права индейцев, которых они третировали, как диких животных, эти люди считали, что земля должна быть свободна, как воздух. Наконец, эта лавина докатилась до крайних границ на Западе в Калифорнии". Этими словами начинает американский историк У. Робинсон главу о колонизации бывшей мексиканской провинции в книге "Землевладение в Калифорнии".

История массовой колонизации в Калифорнии представляет особый интерес. Именно здесь "лавина предприимчивых людей" впервые столкнулась с крупным землевладением феодального типа и в конце концов рассекла его на мелкие части; аграрный вопрос, который, несмотря на долгие десятилетия кровопролитных гражданских войн, никак не мог разрешиться в Мексике, янки разрешили быстро и энергично. Раздроблению подверглись также крупные имения богатых американцев, которые появились здесь прежде и получили права на владение землей от испанских (Испания владела Калифорнией до 1822 года) или мексиканских властей.

Потерпев поражение от Соединенных Штатов Америки, Мексика в феврале 1848 года уступила победителю ряд своих провинций, в том числе Калифорнию. Перед американским правительством встал вопрос о судьбе землевладения в новоприобретенной территории, и оно решило его далеко не демократическим путем. В Калифорнию была отправлена правительственная комиссия, чтобы установить, какие земли находятся в частном владении и какие должны войти в общественный фонд… Задача комиссии состояла, следовательно, в том, чтобы зафиксировать сложившееся положение вещей; позднее американское правительство подтвердило права, выданные землевладельцам прежними феодальными властями. Естественно, что лучшие земли в Калифорнии принадлежали крупным землевладельцам: более пятисот ранчо раскинулись в плодороднейших долинах Верхней Калифорнии.

Но совершенно естественно также и то, что у хлынувшей сюда орды янки, очень любивших распевать песню, в которой говорилось: "Наш дядя Сэм вполне богат, чтоб всем по ферме дать", — этот факт вызвал сильнейшее недоумение.

У. Робинсон пишет, что "многие из этих "североамериканских авантюристов", как любили называть американцев коренные калифорнийцы, считали крупных землевладельцев обыкновенными монополистами, мешавшими прогрессу. Когда они обнаружили, что лучшие земли находятся во владении, скрепленном мексиканской печатью, или принадлежат спекулянтам, которые скупили их, столкновения стали неизбежны… История скваттерства в Калифорнии — это целая глава в истории народных рас-прав в Америке".

Полчища скваттеров оседали всюду, не разбирая, принадлежит кому-нибудь избранный ими участок или нет. После продолжительной, нередко доходившей до кровавых столкновений борьбы власти Сан-Франциско были вынуждены признать права скваттеров на захваченные ими пригородные земли.

Настоящие сражения происходили в 1849 году в Сакраменто. Город был основан американцем Джоном Саттером на одном из участков его огромных, более чем в пятьдесят квадратных километров, земель, право на которые было пожаловано ему в 1841 году мексиканским губернатором Калифорнии Альварадо и позднее подтверждено правительством США. В 1849 году на землях Саттера обосновалось несколько тысяч скваттеров проявивших исключительное равнодушие к предупреждениям властей. В ноябре скваттеры устроили несколько митингов в защиту своих прав. Жители Сакраменто раз делились на тех, кто поддерживал скваттеров, и тех, кто любил закон и порядок.

Страсти накалились в августе следующего года, когда власти арестовали и посадили в тюрьму двух вожаков скваттеров — Макклатчи и Морана. 14 августа тридцать вооруженных скваттеров под командованием Джона Малони двинулись по направлению к тюрьме. Вскоре туда же поспешил мэр Сакраменто Биглоу с группой вооруженных людей. Встреча произошла на Четвертой улице. Мэр Биглоу и шериф Маккини приказали скваттерам сложить оружие и сдаться. В ответ Малони, державший все время шпагу наголо, скомандовал: "По мэру огонь!" Последовала перестрелка, раненого мэра унесли с поля боя. На следующий день шериф, сопровождаемый группой во оружейных людей, вошел в салун, где его караулили скваттеры. В новой стычке шериф был убит, обе стороны понесли потери убитыми и ранеными.

В 1853 году двести скваттеров, расположившихся вдоль Русской реки у города Гильдсбурга, решили объединиться с оборонительной целью. Через некоторое время пятьдесят вооруженных скваттеров напали на правительственного землемера, уничтожили все его бумаги и при грозили, что убьют его, если он не перестанет мерить землю и не уберется домой. Живший по соседству богатый испанец, владелец крупного ранчо, вынужден был под давлением скваттеров отказаться от всех своих прав на землю и уехать.

С течением времени масса скваттеров, появившихся в Калифорнии, стала настолько внушительной, что местные политические дельцы начали охотиться за их голосами. Появились губернаторы, законодатели, присяжные и судьи, защищавшие интересы скваттеров.

Лишь после того как гигантские ранчо были уничтожены, скваттерское движение постепенно утихло и перестало быть главным вопросом политической жизни штата.

Но не только земля привлекала в Калифорнию американцев. Еще в январе 1848 года, то есть за год до того, как здесь появились охотники за землей, Джон Маршалл нашел в Коломе золото, а когда наступило лето, Калифорния вдруг стала центром притяжения человеческих страстей и вожделений. Люди бросали свои прежние занятия и устремлялись к приискам. Шли все. С быстротою молнии распространялись невероятные слухи о золотых сокровищах Калифорнии, о быстром и легком обогащении. За золотыми слитками пустились фермеры и трапперы, матросы бежали с судов, и даже суровое благочестие мормонов не могло устоять перед страшным искусом.

Старатели добывали золото в руслах рек и расщелинах, отмывали его из песка или вели разведку новых россыпей. Первоначально права на участки уважались, и здесь не знали даже воровства. Кирка и лопата, брошенные на земле, палка, воткнутая в землю, или табличка, уведомляющая о вступлении в собственность, были достаточными гарантиями против захвата. Старатели большую часть времени проводили на открытом воздухе и жили в парусиновых палатках или грубо сколоченных деревянных хибарках и оставляли в своих жилищах бутылки и кожаные мешки с золотым песком, не принимая никаких предосторожностей.

Летом 1848 года старатели жили, не зная ни государства, ни закона, ни конституции, ни законодательного собрания, ни судей, ни шерифов, ни сборщиков налогов, ни прочих представителей центральной власти. И в этом смысле здесь царила "неприличная", с точки зрения представителей государственного порядка, анархическая свобода. Каждый в известном смысле принадлежал самому себе, а все вместе были безраздельными хозяевами золотоносной земли.

Брет Гарт — настоящий Гомер этой стихийной цивилизации — в рассказе "Счастье Ревущего стана" дает целую галерею ее человеческих типов.

"Здесь собралось около ста человек. Один-двое из них скрывались от правосудия; имелись здесь и закоренелые преступники, и все они вместе взятые были народ отчаянный. По внешности этих людей нельзя было догадаться ни об их прошлом, ни об их характерах. У самого отъявленного мошенника было рафаэлевское лицо с копной белокурых волос. Игрок Окхэрст меланхолическим видом и отрешенностью от всего земного походил на Гамлета; самый хладнокровный и храбрый из них был не выше пяти футов ростом, говорил тихим голосом и держался скромно и застенчиво. Прозвище "головорезы" служило для них скорее почетным званием, чем характеристикой. Возможно, у Ревущего стана был недочет о таких пустяках, как уши, пальцы на руках и ногах и тому подобное, но эти мелкие изъяны не отражались на его коллективной мощи. У местного силача на правой руке насчитывалось всего три пальца; у самого меткого стрелка не хватало одного глаза".

Когда на прииски стали прибывать новые партии старателей, возникла необходимость в регулировании прав старых и новых поселенцев, в разрешении споров и других насущных проблем. В таких случаях несколько наиболее авторитетных и пользующихся всеобщим уважением старателей вывешивали объявление об общем собрании. Собрание обычно проходило на главной улице приискового городка. Старатели избирали председателя собрания, принимали постановления относительно размеров заявок, разрабатывали способы разрешения споров и наказания за преступления. Обычно назначался комитет из трех или четырех судей, который занимался приведением в действие законов, составленных "по своему разумению старателями. Их кодексы неизменно запрещали применение наемного или рабского труда и предусматривали такие размеры участков, которые не превышали "разумных" пределов. Высшая власть оставалась всегда у общего собрания золотоискателей, которое могло быть созвано в любое время, как только в этом возникала необходимость.

Спустя некоторое время к золотоискательским станам потянулись с целью наживы люди самых различных занятий: от игроков в покер до спекулянтов и держателей трактиров. Сюда же хлынули и толпы мошенников и головорезов. Вот как описывает Марк Твен в "Закаленных" приисковый городок на этом этапе:

"В игорных домах, среди табачного дыма и ругани, теснились бородатые личности всех мастей и национальностей, а на столах возвышались кучи золотого песка, которого хватило бы на бюджет какого-нибудь немецкого княжества; по улицам сновали толпы озабоченных людей; городские участки стоили чуть ли не четыреста долларов фут по фасаду, всюду кипела работа, раздавался смех, музыка, брань, люди плясали и ссорились, стреляли и резали друг друга, каждый день к завтраку газеты сервировали своим читателям свежий труп, убийство и дознание, — словом, здесь было все, что украшает жизнь, что придает ей остроту, все признаки, все непременные спутники процветающего, преуспевающего и многообещающего молодого города…".

Когда преступления достигали таких угрожающих размеров, что должностные лица, избранные общим собранием, оказывались не в состоянии с ними справиться, наиболее смелые и инициативные члены старательского братства организовывали тайные комитеты бдительности с писаной конституцией, которая обязывала всех членов комитета действовать вместе и дружно до тех пор, пока не будет восстановлен порядок. В такой комитет вступали другие старатели, и, когда количество его членов становилось значительным, он приступал к решительным действиям. Сначала комитет вывешивал объявление, в котором всем преступным элементам предписывалось оставить приисковый стан в течение двадцати четырех часов. Если предписание не выполнялось, комитет арестовывал преступников и приговаривал их тут же к повешению.

Золотоискатели обнаружили большие способности и изобретательность в организации местного самоуправления. Были даже попытки создания целого штата. В 1858 году золотоискатели Денвера (штат Колорадо) направили своих делегатов в Вашингтон с требованием создать штат Джефферсон. Когда конгресс, как и следовало ожидать, отказал в этом требовании, золотоискатели решили действовать самочинно. Собрание делегатов от шести старательских станов, состоявшееся в Денвере 15 апреля 1859 г., поставило вопрос ребром: "Будут ли здесь и впредь править нож и револьвер или мы объединимся для того, чтобы создать в нашей золотоносно стране посреди ущелий и карьеров Скалистых гор плодородных долин Арканзаса и Платта новый и независимый штат?"

Было решено создать конвент для принятия конституции штата. Когда конвент был собран в июне 1859 года, поток новых поселенцев значительно ослабел, и поскольку в это время трудно было предсказать, сохранится ли на территории постоянное население, делегаты решили перенести конвент на осень. В октябре они встретились вновь, после того как референдум показал, что большинство высказалось за немедленное предоставление территории статуса штата, для того чтобы разработать структуру правительственной власти территории. Вслед за утверждением структуры спустя две недели были избраны губернатор и законодательное собрание дл управления территорией до тех пор, пока конгресс не примет специального решения.

"Мы считаем, — писалось тогда в редакционной стать местной газеты "Роки маунтинс ньюс", — что любая группа или общество американских граждан, которые по какой-либо причине или обстоятельствам оказываются вне сферы действия органов центрального государства, имеют право, при условии что они находятся на американской земле, издавать такие законы и постановления, которые окажутся необходимыми для обеспечения их безопасности, спокойной жизни и счастья".

Эксперимент тем не менее провалился. Избранным должностным лицам территориальной власти надоело служить, не получая никакого жалованья. Декреты правительства штата игнорировались золотоискателями. Их примитивным средствам производства, их мелкой собственности как раз соответствовали органы местного самоуправления. Объединиться в масштабе целого штата они оказались не в состоянии. Неудача государственного творчества золотоискателей показала предел их свободной деятельности. Политическое руководство в масштабах штатов и всего союза могла осуществить только крупная буржуазия.

Уделом старателей был тяжелый труд. Эдвин Истмен, побывавший в плену у индейцев, замечает в своей автобиографии, что работа у команчей требовала гораздо меньшего физического напряжения, чем на приисках. Но и вознаграждение, которое получал за свой труд старатель, было небольшим. Средняя добыча золота соответствовала четырем долларам в день. Это значит, учитывая очень высокие цены на продукты и предметы первой необходимости, что жизнь на приисках была бедной. Значительная часть золотого песка оседала в карманах торговцев, держателей салунов и разного рода аферистов. Грубые развлечения и неистребимая вера в счастливый случай только и поддерживали в старательских артелях дух энергичного и деятельного оптимизма. Иногда по всем приискам проносился слух о счастливце, напавшем на крупную жилу. Судьба таких находок была удивительной.

Золотоискатель Слин в рассказе Брет Гарта "Миллионер из Скороспелки", давно мечтавший о золотых слитках, неожиданно нашел золотую жилу. Но странное дело! Находка, которая в один миг сделала миллионером странствующего старателя с пустым брюхом, лишает его радости. С нею не может справиться его психика, сложившаяся под влиянием каторжного труда и бедности. Паралич надолго выводит Слина из строя.

Широкой известностью на приисках пользовалась действительная история, случившаяся с неким Бауэрсом по прозвищу "Рыжий". Бауэрсу тоже повезло, и хотя его дальнейшая судьба была скорее комической, чем трагической, она тоже подтверждает общее правило. "Рыжему" посчастливилось наткнуться на такую жилу, какая не рисовалась даже в его воображении. Кое-как оправившись от шока, он превратил золото в доллары и обнаружил, что является обладателем ошеломляющего богатства. Немедленно Бауэрсом был отстроен дом за четыреста семь тысяч долларов, после чего он начал закатывать щедрые пиры, на которые приглашались решительно все. Наконец, ему пришло в голову побывать в Старом Свете, и он отправился в Европу вместе со своей женой — недавней прачкой. Путешествие длилось три года. Бауэрс купил все, что только можно было купить в Европе. Вернувшись в родной штат Виргинию, он арендовал отель и распахнул его двери для всех желающих. Вскоре Расточительство Бауэрса совершенно истощило его жилу, и без цента в кармане он вернулся к старательскому ремеслу.

Не было старателя, который не мнил бы себя потенциальным миллионером, но не было, пожалуй, и такого, который не затруднился бы дать внятный ответ на вопрос: что он будет делать, если удача свалится на его косматую голову? Никто не планировал стать крупным промышленником или банкиром. Это просто не могло прийти на ум.

Условия жизни и положение в молодых старательских поселках были своеобразными. Сюда быстро стекались массы преступников, а в их среде не пользовался уважением тот, кто не убил ни одного человека. Когда в поселке появлялся новый пришелец, никому и в голову не приходило спросить у него, был ли он порядочным или трудолюбивым, но зато спрашивали, убил ли он "своего" человека. Если нет, его считали второстепенной личностью, не достойной дальнейшего внимания; если да, сердечность, с которой его принимали, и его положение в общине измерялись количеством его побед. Не удивительно поэтому, что многие были убиты без малейшего повода — так не терпелось этим людям отличиться.

Головорез чванливой походкой расхаживал по улицам, его важность была пропорциональна числу совершенных убийств. Приветственного кивка его головы было достаточно, чтобы сделать робкого почитателя счастливым на весь день.

Популярному головорезу, который имел "личное кладбище", оказывалось большое почтение. Когда он двигался вдоль улицы в своем чрезмерно длиннополом сюртуке, в начищенных до блеска сапогах с квадратными носками и в надвинутой на левый глаз элегантной шляпе с широкими опущенными полями, мелкая сошка из преступников давала дорогу "его величеству". Когда он входил в бар, официанты покидали банкиров и торговцев, чтобы излить на нем свое раболепие; когда он шел, проталкиваясь к стойке, получившие от него толчок, возмущенно поворачивались, узнавали… и просили извинений. В ответ они получали взгляд, от которого у них тряслись колени, а в этот момент сам владелец бара перегибался через стойку, гордый знакомством, которое позволяло ему фамильярности, вроде: "А, Джек! Как живешь, старина? Рад тебя видеть! Чего тебе, как всегда?"

Имена, наиболее известные в старательских станах, принадлежали этим кровавым героям револьвера. Губернаторы, землевладельцы, капиталисты, лидеры законодательных собраний и люди, которым удавалось найти богатую жилу, пользовались некоторой степенью известности, которая, однако, не выходила из местных границ и была незначительной в сравнении с популярностью таких людей, как эти. Их было много. Они были храбры и отчаянны, и жизнь была в их собственных руках.

Упоминавшийся выше Эдвин Истмен из Массачусетса, уступив настояниям своего отца, в котором никогда не ослабевал неукротимый дух пионерства, отправился с ним и женой в Калифорнию, когда там еще не было открыто золото. В пути на них напали индейцы. Истмен с женой оказались в плену. Прошло несколько лет, прежде чем ему удалось бежать. Повстречавшись с партией золотоискателей, возглавляемой неким Недом Гардингом, Истмен присоединился к ним и некоторое время работал на приисках старателем. В написанной им впоследствии очень интересной автобиографии нашлось место и впечатлениям, полученным Истменом от старательской жизни. Он пишет как раз о том периоде в жизни небольшого приискового городка, когда тирания преступников стала нестерпимой и старатели решаются на беспощадный террор:

"Поселок Гардинг стал теперь городом в эмбриональной стадии его развития. Уже около двух тысяч жителей населили его, и среди них можно было найти представителей всех ступеней цивилизации и варварства в особенности. Ночью он являл собою очень живое зрелище, так как каждая третья лачуга была кабаком или картежным адом. В них горел яркий свет, и двери, выходившие на улицу, были широко распахнуты, так что можно было видеть возбужденных людей вокруг карточных столиков и у стоек. Каждый был вооружен до зубов. Схватки и потасовки происходили почти ежедневно — да что там — ежечасно! Пистолетный выстрел стал для моих ушей привычным звуком, а случаи насилия и убийств были настолько часты, что я начал думать, что люди, окружавшие меня, были хуже дикарей, с которыми судьба сводила меня прежде.

Дерзость и жестокость головорезов дошла, наконец, До такой степени, что лучшая часть старателей начала поговаривать между собой о необходимости что-то предпринять. Но, по-видимому, ни у кого не было желания сделать первый шаг, и дела ухудшались, пока не появилось новое действующее лицо, при котором безобразия достигли верхней точки. Тогда-то беспорядкам и насилию был положен конец резким и жестоким вмешательством правосудия.

Новое лицо, которому было предназначено сыграть главную роль в предстоящей драме, был пришельцем из Кентукки по имени Рейд. Ему было около тридцати лет. Среднего роста и прекрасного атлетического сложения, с открытым располагающим лицом — в нем не было ничего, что выдавало бы закоренелого преступника. И все же говорили, что он загубил тридцать два человека в потасовках и личных столкновениях с тех пор, как появился на золотоискательском Западе. С первого же дня этот человек стал признанным лидером всех противозаконных элементов в нашей общине, и так как он, по-видимому, жаждал дурной славы, кощунства творились беспрестанно.

С самого начала в нашей группе был тихий, безобидный немец по имени Шеффер. Трудно было бы сыскать где-либо более миролюбивого человека. Рейд питал к нему, казалось, особую неприязнь с того момента, когда он впервые увидел его. И вот, встретившись с ним, наконец, однажды вечером в салуне "Эльдорадо", он затеял ссору и убил беднягу Шеффера наповал, прежде чем тот успел защититься. Очевидно, он полагал, что это сойдет ему с рук, так же как все его прежние преступления, но на этот раз он заблуждался. Убийством Шеффера он нажил себе решительного и неумолимого врага. Им был не кто иной, как сам Нед Гардинг, в то время исполнявший обязанности мэра в городе, названном его именем. Нед быстро собрал всех нас, пригласив около двадцати пяти видных старателей, и объявил о своем намерении сформировать комитет бдительности, чтобы очистить город от заразивших его преступников. Все признали своевременность предложения, и на том же месте в тот же час был создан комитет. После некоторых консультаций договорились о плане действий и сразу же приступили к его выполнению.

На следующее утро в нескольких самых видных местах старательского стана появились написанные аккуратным почерком объявления, в которых всем нежелательным лицам предписывалось оставить город в течение двадцати четырех часов. Другой альтернативой была смертная казнь. Под этим документом стояла подпись "Бдительные", что вызвало заметное волнение среди тех, к кому он был адресован Многие вняли предупреждению и ушли. Однако самые отчаянные — их осталось около двадцати — объединились в одну банду, возглавляемую Рейдом, и поклялись, что они ни за что не уйдут, разве только по своей воле.

По истечении двадцати четырех часов мы решили арестовать всех, кто входил в банду Рейда, и поступить с ними так, как они того заслуживали. Затем мы произвели смотр наших сил и одновременно сообщили о своих планах большинству наиболее видных обитателей стана. Когда все приготовления были закончены, приступили к розыскам "зверя", и в течение примерно двух часов мы схватили и посадили под стражу всех членов шайки, за исключением двух. Один из них узнал каким-то образом о нашем намерении и предпочел без промедления уйти и поискать себе другое место. Вторым был сам Рейд, который расхаживал по стану, хвастая, что ни у кого не хватит духу задержать его, и угрожал убить на месте всякого, кто попытается это сделать.

Это дело как раз и взял на себя Нед Гардинг, и когда все было готово, он приступил к выполнению своей цели. Поскольку никто не знал, что он был виджилянтом (бдительным), а сам он имел репутацию спокойного и миролюбивого человека, никто не подозревал о его участии в облаве.

Вооружившись, он отправился на центральную улицу поселка и, войдя в самый большой салун, встретился с головорезом лицом к лицу. Последний, должно быть, увидел по глазам Неда, что он что-то затеял. Его рука потянулась было к оружию, но прежде чем он смог им воспользоваться, Нед схватил его за горло и повалил на пол всей силой своей геркулесовой руки. Остальные виджилянты, примерно двадцать человек, окружили поверженного и его поимщика с пистолетами в руках, чтобы предупредить любую попытку к бегству. Рейда надежно связали, поставили на ноги и заключили в одну из наших хибарок, выставив охрану из двух хорошо вооруженных и решительных мужчин.

Спустя два часа все пленники были выведены на казнь. Собралось много старателей. Составив внушительную колонну, вооруженные до зубов, они прошли по главной улице и остановились перед домом, где была заключена основная масса пленников. Вскоре обреченных вывели и сообщили им об их участи. В тот же момент появился Нед Гардинг, он привел Рейда. Сцена, которая за этим последовала, надеюсь, никогда больше не повторится в моей жизни. Бесстрашные головорезы, которые постоянно обагряли свои руки человеческой кровью, превратились вдруг в скулящую кучу трусов, унизительно выпрашивающих и вымаливающих жизнь.

Рейд, всеобщий верховод, являл самое жалкое зрелище. Истошные вопли, проклятия и мольбы о пощаде беспрерывно срывались с его губ, пока петля не задушила его. В стороне от поселка была роща, сюда мы и привели наших пленников, и через десять минут они были вздернуты один за другим…

После казни мы вернулись в поселок, оставив предварительно группу людей, которые сняли и похоронили тела. Затем все спокойно разошлись по домам, и в ту ночь в нашей небольшой общине впервые установились мир и тишина, которых она не знала так много дней".

Малодушие Рейда и его сообщников, обнаружившееся в тот момент, когда они были подведены к виселице, кажется странным в людях, чья жизнь была сплошной цепью рискованных и дерзких предприятий. В самом деле, подобные проявления трусости, хотя и имели место на диком Западе, не отражали господствовавшей в те времена особой этики. Бесшабашные натуры считали за честь умереть "в сапогах" — смерть в постели была для них унизительна; "юмор висельника" был тогда наиболее приличествующим случаю поведением перед казнью.

В литературе, посвященной быту старательской вольницы, популярен один анекдот, очень характерный для того времени.

Некий заезжий джентльмен, никогда не бывавший прежде на приисках, узнал, что в соседнем поселке пойман и ждет линчева суда преступник. Он поспешил на место казни. На площади вокруг дерева, с которого свисала веревочная петля, уже шумела большая толпа. Молчал лишь стоявший чуть поодаль молодой человек несколько авантюристической наружности. К нему и решил обратиться пришедший:

— Не скажете ли вы мне, кто тот человек, которого хотят повесить?

— Мне думается, сэр, что это я, — ответствовал незнакомец, не изменив своей непринужденной позы.

Калифорнийское золото дало мощный толчок экономическому развитию штата. В баснословно короткий срок весь его облик совершенно переменился. Стремительно увеличивавшиеся богатства сосредоточивались в руках немногих частных лиц. Города росли, как на дрожжах, вместе с банками, коммерческими и финансовыми компаниями. В 1849 году Сан-Франциско был городом, словно наспех построенным из дерева и парусины. Еще год назад он насчитывал немногим более восьмисот человек, а к февралю в нем уже было около двух тысяч. Спустя пять месяцев он насчитывал уже пять тысяч жителей.

"Из всех изумительных свершений современности, — пишет американский историк Р. Клеланд, — Сан-Франциско явится самой неразрешимой головоломкой для будущих поколений. Ничего подобного еще не было и уже не будет. Словно волшебное зерно индийского факира, которое на глазах зрителей дало всходы, распустилось и начало плодоносить, Сан-Франциско прошел почти за день эволюцию полувека".

Однако размаху развития штата не уступал и рост совершаемых здесь преступлений. Между предпринимательской деятельностью и разбоем граница была стерта почти начисто. Конституционная власть, едва пустив здесь корни, также была деморализована поголовным энтузиазмом наживы. Чиновники не только попустительствовали преступникам, но нередко использовали их в политических интригах. Суды не обладали никаким авторитетом и своей бездеятельностью вызывали у трудового люда справедливое подозрение в сговоре с самим сатаной. Американцы, воспитанные на традициях фронтира, и без того никогда не испытывали особого почтения к власти. Здесь же, когда политическая коррупция ощущалась всеми повсеместно, американская снисходительность к ней приняла форму открытого вызова — анархического самочинства в наказании преступников. Самоуправство толпы в городах Калифорнии было формой протеста народных масс против тяжелой жизни и продажности чиновников.

На одной из центральных улиц Сан-Франциско, там где сосредоточивалась деловая жизнь молодого города, на Монтгомери-стрит, расположился магазин промышленных товаров Янсена. Фирма была крупной и вела большие операции.

Американские торговцы в те времена уделяли делам значительную часть своего времени. Особенно это справедливо для Калифорнии второй половины XIX столетия. Штат развивался скачками. В таком городе, как Сан-Франциско, конкуренция почти ежедневно создавала чрезвычайные ситуации для неудачливых бизнесменов. Владельцы фирм принимали личное участие в делах, засиживались в своих конторках до глубокой ночи и нередко здесь же ели и спали.

Около девяти часов вечера 13 февраля 1851 г. в магазин Янсена вошел некто и, неслышно ступая от полки к полке, стал с любопытством всматриваться в шляпы, рубашки и прочий товар. Иногда он бросал осторожный взгляд на дверь и снова скользил глазами по полкам.

В наружности клиента не было ничего необычного. В те бурные времена по одежде трудно было судить о социальной принадлежности ее обладателя.

Янсен был один. Наконец, подойдя к торговцу, незнакомец сказал, что хочет купить дюжину одеял. Янсен взялся было за стопку цветных, но посетитель сказал: "Мне нужны белые". В этот момент вошел новый покупатель и, странно, тоже попросил одеяла. В помещении горела единственная свеча. В то время как Янсен нагнулся, чтобы достать товар, высокий закричал: "Давай!" Тот, что был пониже, сильным ударом свалил торговца с ног, и оба тотчас же стали бить его ногами, пока не решили, что торговец мертв. Затем они открыли кассу, вынули две тысячи долларов и бежали. Немного позднее Янсен пришел в себя, подполз к выходу и поднял тревогу. О случившемся сообщили властям. Янсен дал описание грабителей, и начались розыски.

После этого случая разбой, грабежи и убийства как в Сан-Франциско, так и в его окрестностях, стали принимать устрашающие размеры. Власти бездействовали.

3 июня состоялся суд над крупным преступником. Присяжные дважды приносили вердикт виновности и дважды судья Парсонс, ссылаясь на технические формальности, отклонял вердикт. Ночью того же дня были ограблены ювелирный магазин и лавка, принадлежавшая торговцу Робинсу. 5 июня пламя охватило дом на углу улиц Керни и Калифорния. Пожар едва удалось потушить. 8 июня пожар вспыхнул на городской пристани. На следующий день в салуне "Синий черт" на улице Джексона завязалось массовое побоище, а ночью на улице преподобного Прево был ограблен дом.

В субботу 14 июня во время танцев был убит некий Вицер в клубе на Тихоокеанской улице. В воскресенье было совершено убийство на Виргинской улице.

22 июня вспыхнул седьмой большой пожар, в результате которого погибло шесть человек. Почти четверть города превратилась в пепел. Тщательное расследование убеждало, что пожар возник не случайно, а был делом рук поджигателей. Во время тушения пожара кто-то пытался ограбить ювелирную лавку на Торговой улице.

Вечером произошло очередное убийство. Был схвачен и высечен вор, пытавшийся воспользоваться всеобщим переполохом и ограбить погорельцев.

Вечером 30 июня двое затеяли дуэль возле городской площади. Дуэлянты, по-видимому, не отличались меткостью. Оба опустошили обоймы в беспорядочной пальбе, не причинив друг другу ни малейшего вреда, зато пострадало несколько наблюдавших эту сцену прохожих.

26 июня было прекращено судебное преследование убийцы Чарльза Дьюана за неимением свидетелей обвинения. "Существовала обычная практика, осуществлявшаяся союзом грабителей и юристов. Она состояла в том, чтобы затягивать судебное преследование до тех пор, когда свидетелей уже трудно бывает сыскать", — отмечает американский историк У. Эллисон.

Положение становилось нетерпимым. Каждый ощущал потребность что-то сделать, чтобы положить конец преступлениям, которые в результате безнаказанности и явного попустительства властей множились с угрожающей быстротой.

8 июня 1851 г. в доме Джеймса Нила, видного гражданина Сан-Франциско и крупного торговца, произошла беседа между хозяином дома и его гостем — представителем одной из фирм — Джорджем Оуксом.

Поговорив сначала о пустяках, собеседники перешли к предмету, который в то время волновал их больше всего: заниматься делами становится все более небезопасно, надо принимать меры. В тот же час оба решили навестить Браннана, которому предстояло стать ведущей фигурой в начинавшемся движении. Браннан сидел у себя в конторке вместе с Бордвеллом — своим клерком. По-видимому, его волновали те же проблемы, потому что своих гостей он слушал с большим вниманием и полностью разделял их опасения. Было решено составить список известных лиц, которые заслужили в городе хорошую репутацию, и пригласить их на собрание в понедельник 9 июня в помещении калифорнийского депо. Ряд лиц, живших в разных районах города, получили предложение организовать районные комитеты, которые они представляли бы в качестве председателей. Обязанность этих комитетов должна была состоять в том, чтобы уведомить всех вызывающих доверие граждан, живущих в данных районах, о времени и месте собрания.

На следующий день депо было переполнено. Собрание обсудило несколько злободневных вопросов и обменялось взглядами о необходимых мерах. Затем было решено продолжить собрание у Браннана и разработать у него план действий.

Не подозревая о происходящем, другой торговец Делано написал два объявления, в которых он предлагал созвать городское собрание в три часа следующего дня на центральной площади. Делано составил также устав организации, которую он назвал комитетом безопасности. Однако, узнав от Браннана, что начало организации уже было положено, он присоединился к ней.

На собрании у Браннана было решено создать комитет бдительности. Всем было ясно, что инициаторы движения самозащиты избрали путь самочинных действий и бросили недвусмысленный вызов официальному закону. Однако почти никто не был приведен этим обстоятельством в большое смущение. Все восприняли его как очевидный и неизбежный факт. Душой новой ассоциации был Браннан, своей решительностью и энергией воодушевлявший самых робких и нерешительных и не жалевший, по замечанию Г. Банкрофта, ни жизни, ни своего состояния для молодой организации.

Главная цель ассоциации состояла в том, чтобы бдительно следить за порядком, преследовать уголовные элементы и предавать их официальному суду, насколько это окажется возможным, и суду "скорому и правому", если к этому возникнет необходимость. Каждый член обязывался не жалеть своих средств и самого себя для защиты жизни и собственности членов ассоциации и всех граждан Сан-Франциско, а также для того, чтобы выдворить из города всех темных личностей.

Участники собрания подписали неофициальный договор, в котором определялись общие цели ассоциации и план действий. Каждый, поставивший подпись под этим документом, обязывался нерушимо блюсти тайну ассоциации, содействовать единству и доброй воле ее членов и во всей своей деятельности руководствоваться общими интересами и принципами "мужской чести". Отныне они становились недреманым оком города. В случае каких-либо нарушений порядка каждый должен был явиться по вызову и выполнять любое необходимое поручение.

Следуя установившейся американской традиции, члены комитета бдительности приняли и подписали конституцию, в которой, в частности, говорилось:

"Поскольку для граждан Сан-Франциско стало очевидно, что существующие постановления и законы не обеспечивают безопасность их жизни и собственности, граждане, чьи подписи стоят под этим документом, настоящим объединяются в ассоциацию с целью поддержания спокойствия и порядка в обществе и сохранения жизни и собственности граждан Сан-Франциско и дают друг другу обязательство осуществлять и выполнять все законные действия, направленные на поддержание закона и порядка, а также поддерживать точно и должным образом отправляемое правосудие.

Вместе с тем мы постановили, что любой вор, взломщик, поджигатель или убийца не должен избежать кары, воспользовавшись софистическими увертками и ссылками на закон, ненадежностью тюрем, халатностью или коррупцией полиции и расхлябанностью тех, кто только делает вид, что отправляет правосудие".

Подписавшись под конституцией (было поставлено двести подписей), члены комитета приняли постановление о создании комитета безопасности из тридцати человек, который вскоре стал известен как исполнительный комитет. Постановление предлагало также всем "надежным гражданам" присоединиться к комитету бдительности и оказывать ему поддержку. Было решено уведомить все подозрительные элементы, что им надлежит очистить город в течение пяти дней. Был установлен пароль; пожарная охрана Сан-Франциско любезно предоставила комитету бдительности свой колокол; назначили дежурных, которые сразу же отправились на указанные места.

И прошло очень немного времени, когда впервые над городом раздался непривычный звон колокола: три частых удара, возобновляемые каждую минуту.

С разрешения Браннана, штаб-квартиру комитета бдительности решено было расположить в его конторе, на углу улиц Буш-стрит и Сенсам-стрит. Вход в контору был со стороны Буш-стрит. Низкий потолок и стены комнат обиты бумажной матерней, потемневшей от пыли и отсыревшей после зимних дождей там, где были щели. Чтобы попасть в конторку Браннана, нужно было подняться этажом выше.

Объем операций ее обитателя был значительным. В городе он владел немалой недвижимостью, кроме того, ему принадлежало несколько фермерских хозяйств и приисковых участков. Три нижние комнаты, которые сначала предполагалось сдать в аренду, были отданы в распоряжение комитета. Их обстановка была довольно непривлекательной. Вокруг простого стола стояло несколько стульев, в которых восседали самые активные члены ассоциации: секретарь, председатель и рабочая комиссия. Остальные обычно либо стояли, прислонившись к стене, либо довольствовались ящиками, вместо кресел, иногда кладя на них доски, импровизируя таким образом скамьи.

На одном из последующих заседаний было решено для лучшей конспирации работы комитета создать исполнительный и общий комитеты. Последний должен был заниматься исполнением приказов и поручений исполнительного комитета. Чтобы предупредить злоупотребления властью, решили каждое важное решение комитета бдительности представлять общему комитету для одобрения. Все приказы исполнительного комитета должны были выполняться беспрекословно, и он один нес ответственность за свою деятельность.

Селим Вудворт был первым председателем общего комитета, а Сэмюэль Браннан — первым председателем исполнительного комитета. Через три месяца Браннана сменил Стивен Пэйран, который уступил затем этот пост Джерриту Рикману.

У каждого члена ассоциации был номер, соответствовавший порядковому номеру его подписи под конституцией ассоциации. Порядок пропуска на собрания имел очень много общего с франкмасонским: входивший называл свое имя и номер, и, если привратник не знал его в лицо, прибывшего опознавал пристав. Иногда прибегали к паролю.

Денежные средства ассоциации пополнялись главным образом из вступительных взносов (пять долларов), а также из пожертвований.

Помимо регулярной полиции, в которую входили дозорные, патрульные и разведчики, ассоциация учредила прибрежную полицию. Регулярная полиция была поставлена на денежное содержание, хотя полицейскими нередко назначались люди, не бравшие за свои услуги никаких денег. Весь город был разбит на отдельные районы, в которых специально назначенные районные комитеты наблюдали за положением дел. Прибрежная полиция выставляла свои посты вдоль береговой линии. Каждый раз, когда в порт заходило новое пассажирское судно, комитет тщательно изучал список пассажиров.

Пристав ассоциации составлял график дежурств, посылал соответствующие уведомления членам комитета бдительности, исключая тех, кто входил в состав его исполнительного органа.

Однажды в закусочной одной из гостиниц Сан-Франциско собралась группа мужчин, довольно громко выражавших свое неодобрение в адрес новоявленных "вешателей". Появился Рикмен — член исполнительного комитета. В течение нескольких минут он сидел за столиком и спокойно жевал свой завтрак, делая вид, будто тема беседы его нисколько не интересовала. Окончив трапезу, он встал, подошел к наиболее пылкому оратору и отозвал его в сторону. Когда они оказались наедине, Рикмен извлек откуда-то изображение бодрствующего ока, служившего эмблемой организации, и сказал:

— Комитет будет ждать вас у себя сегодня вечером в двадцать часов.

— Господи! Рикмен! Что ты этим хочешь сказать? Неужто ты с ними?

— То, что я хотел сказать, я уже сказал, — ответил с пуританской суровостью Рикмен. — Эти люди рискуют жизнью и состоянием ради общего блага, и я не хочу, чтобы их поносили из-за спины. Если вы намерены в чем-нибудь обвинить их и ваши претензии обоснованны, они будут готовы выслушать выдвинутые против них обвинения с таким же беспристрастием, с каким они выслушают обвинение, которое я предъявляю вам. До свидания. Будьте в назначенное время.

С большим трудом, и то лишь дав обещание "примерно" вести себя в будущем, "провинившемуся" гражданину Сан-Франциско, известному богачу и влиятельному человеку в городе, удалось смягчить сердце сан-францисских блюстителей нравов.

В Вашингтонском квартале, на Длинной пристани, разместилась погрузочная контора Вирджииа. Подобно многим дельцам тех времен, он держал деньги в небольшом металлическом сейфе, который сильный человек мог легко унести под мышкой. Не один раз в течение дня покидавший свою контору Вирджин почему-то нисколько не заботился о том, чтобы покрепче запереть дверь, и оставлял ее всегда открытой, особенно в последние дни, когда ему то и дело попадался на глаза какой-то подозрительный субъект, слонявшийся по пристани. Высокий, плечистый мужчина с острыми, беспокойными глазами и зловещей миной, замышлял, как показалось Вирджину, нечто имеющее мало общего с благотворительной деятельностью.

10 июня 1851 г., когда над пристанью сгущались сумерки, Вирджин ушел из конторы, чтобы присутствовать при погрузке судна. Незнакомец счел момент подходящим и вошел в контору. Через полминуты он вышел с сейфом в руках и быстро направился к воде. Вскочив в приготовленную лодку, он взялся за весла и стал бешено грести к противоположному берегу.

Вирджин вскоре вернулся и обнаружил пропажу. Несколько человек сообщили, что видели подозрительного субъекта с сейфом в руках, который сел в лодку и поспешно отчалил. Немедленно дюжина лодок пустилась в погоню.

Одна лодка с одним лишь гребцом, даже и очень сильным и знающим, что от его усилий зависит, жить ему или не жить, не могла соперничать с дюжиной лодок, в которых было по нескольку сильных и опытных гребцов. Вскоре вор понял, что ему не уйти. Выбросив сейф за борт, он еще сильнее приналег на весла. Но вот лодка перехвачена, и преступник арестован.

Как раз в этот день и час комитет бдительности заканчивал последнее учредительное собрание. Его члены не успели разойтись по домам, когда в дверь комнаты для заседаний постучали. Вошедший объявил о поимке грабителя. Случилось так, что комитету бдительности сразу же пришлось подвергнуться испытанию.

Преступника ввели в плотном кольце охраны. Над Сан-Франциско уже раздавались тревожные и таинственные сигналы колокола, сзывавшие всех "добрых граждан", готовых поддержать виджилянтов. Преступник предстал перед судьями, которых ему еще не случалось видеть.

Он был из Австралии и небезызвестен для многих присутствующих. Одежда и черты лица выдавали английское происхождение арестованного. Его подлинное имя было Симптон, хотя он выдавал себя за некоего Джона Дженкинса. О нем знали еще, что ему не раз удавалось обманывать правосудие. Исполнительный комитет взял на себя судебные функции. Его председатель Сэмюэль Браннан стал главным судьей, остальные члены — помощниками судьи. Приставу было приказано вывести из комнат всех, за исключением членов исполнительного комитета, в состав которого входило уже около семидесяти человек. Дело Дженкинса объявили к слушанию. Начались свидетельские показания. Свидетелей было много, и ни у кого не осталось скоро никаких сомнений в справедливости обвинения. Решили заглянуть в прошлое обвиняемого. Среди членов комитета и множества людей, собравшихся на улице, нашлось немало свидетелей, показавших, что обвиняемый и ранее совершал дерзкие преступления.

И вот наступил критический для самозванных судей момент, когда нужно было решить судьбу человека средствами с точки зрения официального правосудия противозаконными. Эти люди смогли проявить инициативу в создании самочинной организации, составить ее устав и разработать план действий. Но лишь тогда, когда пришлось, наконец, взять весы Немезиды в собственные руки, они в полной мере ощутили их величавую тяжесть и почувствовали себя причастными к кощунству.

Положение спас Вильям Говард. Заметив нерешительность своих товарищей, он встал, положив револьвер на стол, и, окинув взглядом собравшихся, негромко, но внятно произнес: "Насколько я понимаю, джентльмены, мы собрались здесь, чтобы повесить кого-то!" Лед был сломан.

Суд длился до одиннадцати часов вечера, когда обвиняемого перевели в соседнюю комнату и присяжным предложили вынести вердикт. Он был единодушным: "Виновен, должен быть повешен".

Рикмен вошел в комнату и сообщил преступнику о решении суда.

— Вздор, — отмахнулся заключенный.

— Скажите мне правду, каково ваше настоящее имя? — спросил Рикмен.

— Джон Дженкинс.

— Так вот, мистер Дженкинс, вам предстоит умереть до того, как взойдет солнце.

— Дудки, не выйдет.

— Имеете ли вы деньги или записку, которые вы хотели бы послать вашим друзьям?

— Нет.

— Может быть, вы желаете, чтобы я написал кому-нибудь от вашего имени?

— Нет.

— Могу ли я оказать вам какую-либо услугу?

— Дайте мне немного бренди и сигару.

Ему принесли и то, и другое. Он выпил все до последней капли и с видимым наслаждением сделал первую затяжку. Затем у него спросили; не хотел бы он видеть священника, и если да, то какого вероисповедания. Дженкинс ответил, что если уж ему нужен исповедник, то епископальной церкви. Был вызван преподобный Майнс и их оставили наедине.

Исповедь затягивалась, члены комитета начали испытывать беспокойство и нетерпение. Все полагали, что молитвы и проповеди в подобных случаях должны быть краткими, как суд и казнь. К тому же с минуты на минуту мог появиться отряд полиции и попытаться забрать преступника. Наконец, Рикмен, терпение которого иссякло, вошел в камеру и сказал: "Мистер Майне, вы заняли уже сорок пять минут, и я думаю, что вам пора закруглиться. Через четверть часа этот человек должен быть повешен".

Во время расследования заключенный вел себя вызывающе. Он рассчитывал, что друзья спасут его, и не скрывал этого даже от своих судей. С улицы то и дело доносили, что головорезы Сан-Франциско узнали о создании организации и о судьбе своего собрата. Многие мелькали в толпе, вслушиваясь в разговоры и наблюдая за теми, кто входил и выходил из дома Браннана Вести, приходившие оттуда, были самыми неутешительными.

Суровый приговор вызвал у некоторых членов комитета возражения на том основании, что он не подобает правилам "мужской чести" и к тому же нецелесообразен. "Повесить его ночью, с такой поспешностью, — заявил один из лидеров Коулмен, — значит, незаслуженно приобрести репутацию малодушных трусов. Это правда, что наши решения должны быть тайными, однако действовать нам нужно при ясном свете дня. Этого человека следует продержать до утра, а затем повесить, когда взойдет солнце". Точка зрения Коулмена была поддержана немногими, и когда священник вышел и сообщил, что преступник не раскаялся, что на его молитвы он отвечал одними только проклятиями, умеренные отступили и уже не возражали против немедленной казни. Было решено сообщить о решении суда собравшемуся на улице народу.

Браннан в сопровождении Вудворта вышел к толпе. Он был зажигательным оратором, и ему часто удавалось завоевывать симпатии простолюдинов резкостью и эмоциональностью своих выступлений. Взобравшись на песчаную глыбу, Браннан сразу же разразился ураганом слов. Он объявил анафему судам и судьям, не пожалел язвительных стрел и для толпы, упрекнув ее в пассивном повиновении властям. Наконец, он сообщил, что комитет поручил ему и Вудворту передать им, что после беспристрастного расследования дела подсудимого нашли виновным и приговорили к повешению. Казнь должна была состояться на площади через час. Браннан попросил всех сохранять организованность и порядок, заверив, что комитет все сделает так, чтобы выполнить их волю.

— А теперь, — обратился Браннан к толпе, — скажите, одобряете ли вы решение комитета?

Если в толпе и были возражавшие, их голоса потонули в оглушительном хоре одобрения, из которого то здесь, то там прорывались вопросы заинтригованных: "Как зовут оратора?", "Кто входит в комитет?"

Специально назначенная комиссия, куда вошли Коулмен, Уэйкмен и Шенк, должна была определить место казни. Трое отправились на поиски подходящего места. Хотя уже было за полночь, город был взбудоражен, на улицах толпился народ. Трое остановили свой выбор на таможне, стоявшей на городской площади. В штаб-квартиру послали гонца, сообщившего, что через четверть часа все будет готово. Скоро приготовления были закончены. Через балку веранды с южной стороны таможни перебросили веревку и завязали петлю.

В половине второго двери штаба резко распахнулись и члены комитета вышли на улицу. Они увидели, что люди, ожидавшие их появления, не тратили времени зря. Дюжие мужчины, с помощью веревки сдерживавшие напор толпы, образовали у выхода просторную площадку. Члены комитета построились в две колонны по двое. Дженкинса со связанными руками и под сильной охраной ввели в пространство между колоннами, которые затем сомкнулись по фронту и по тылу, образовав замкнутый четырехугольник. Член исполнительного комитета Блуксом взвел предохранитель револьвера и обратился к пленнику со следующими словами: "Если будет предпринята попытка вырвать вас из наших рук, вы умрете прежде, чем сделаете хотя бы один шаг к спасению". Быстрым шагом процессия двинулась по направлению к площади.

Городские власти внимательно следили за происходящими событиями. Сан-францисские уголовники тоже. И те, и другие получили исчерпывающую информацию о результатах виджилянтского суда. И когда бдительные построились в колонны, гонцы донесли до них и эту новость. Что касается членов комитета бдительности, то они были полны решимости отразить любой наскок, будь он даже предпринят официальными властями. У всех оружие было наготове, и все чувствовали, что мосты сожжены.

Когда четырехугольник подошел к площади, Бенджамин Рей, начальник полиции, атаковал его. Однако все поняли, что полицейские хотели лишь соблюсти видимость выполнения служебного долга. Они были легко оттеснены толпой и при этом получили множество рекомендаций держаться подальше. Следующая попытка была предпринята шайкой преступников, но и их нападение было отбито без труда.

В центре площади стоял столп Свободы, и многие подумали, что именно он был избран в качестве виселицы. Толпа заволновалась, кто-то крикнул: "Нет, нет! Не здесь! Не оскверняйте флага!" После того как передали, что столп Свободы будет оставлен в покое, волнение улеглось. Было два часа тридцать минут ночи. У старой таможни преступника подвели к веревке и надели петлю на шею. Свободный конец веревки, переброшенный через балку, Браннан протянул толпе и воскликнул: "Хватайте, кому дороги свобода и порядок!" Пятьдесят рук мигом ухватились за веревку, и Дженкинс взлетел вверх.

В шесть часов утра труп отдали властям. Его снял судебный исполнитель Сан-Франциско. В карманах казненного нашли двести восемьдесят долларов. Они пошли на оплату похоронных расходов.

13 июня, через два дня после казни, газета "Геральд" писала: "-Если еще нужна какая-то гарантия того, что совершившееся во вторник ночью правосудие было справедливым и беспристрастным, таковой является это множество имен, принадлежащих наиболее видным и уважаемым гражданам города. То, что члены комитета не вели себя как злоумышленники за закрытыми дверями, следует уже из факта этой добровольной их публикации".

Вечером следующего дня после казни Дженкинса на площади состоялось огромное городское собрание, на котором бдительные призвали всех вступать в их ассоциацию. Сходка одобрила деятельность комитета. На другой день состоялось еще одно собрание. Оно было гораздо более бурным, чем первое. Оппозиция, возглавленная сенатором Бродериком, пыталась обратить на себя внимание горожан. На некоторое время ей удалось захватить трибуну, но сторонники бдительных быстро вытеснили их оттуда. Обе сходки произошли стихийно и не были запланированы комитетом бдительности. Выступавшие ораторы высказывали самые разные мнения о деятельности комитета в связи с последней казнью Дженкинса, но огромное большинство оба раза выразило бдительным свое одобрение.

Несколько газет выступило в поддержку комитета бдительности. 17 июня 1851 г. газета "Курьер" писала: "Чтобы показать, как мошенникам удается грабить нас и избегать кары, приведем следующий пример. Некто Джордж Спайерс много месяцев назад был арестован за грабеж. Доказательства его вины были настолько очевидны, что главный судья Сан-Франциско приказал предать его суду. Дело было рассмотрено судом присяжных, где ему предъявили обвинение на основании самых недвусмысленных показаний. В сущности его застигли на месте преступления. Тем не менее судебное расследование было отложено, и откладывалось затем сессия за сессией, пока, наконец, свидетели не уехали из города, если не из штата. И вот, когда он предстал перед судом, уже никто не мог дать против него показаний, и районный судья прекратил дело. Двери тюрьмы открылись, и преступник вышел на свободу, чтобы вновь грабить и воровать.

Несколько недель тому назад его арестовали по обвинению в убийстве. Он был заключен под стражу, так как доказательства его вины были бесспорны. Последний суд присяжных, список которых, к сожалению, был признан недействительным, вынес ему обвинение в убийстве, исходя из самых надежных показаний. Но это обвинение, по-видимому, не будет принято во внимание. К тому же последний пароход уже увез единственного свидетеля, который мог доказать вину… И так всегда преступникам удается избежать правосудия из-за медлительности судов и грабить и убивать нас, поджигать наши дома с целью грабежа. И несмотря на эти очевидные факты, нам еще говорят, что мы не должны мешать нормальному судебному разбирательству, что нужно предоставить криминалистам заниматься уголовными делами, тем са мым давая преступникам возможность скрыться. Мы надеемся, что народ нельзя будет больше обманывать и вводить в заблуждение и, не терпя никаких промедлений, он быстро расправится с каждым, кто будет пойман на воровстве, поджигательстве или убийстве. Только так мы покажем всем нарушителям общественного порядка, что их ожидает немедленная смерть, и только так мы покажем судьям, что мы не потерпим больше, чтобы они затягивали правосудие".

Самая решительная "Геральд" писала в тот же день даже так: "Нам следует заняться чисткой судов. Несомненно, что подобных судей не знала никогда ни одна молодая страна".

18 июня на улицах были расклеены обращения местных властей:

"МАССОВОЕ СОБРАНИЕ В ЗАЩИТУ ПРАВОПОРЯДКА

Именно сейчас, иначе может быть поздно, жителям города и округа Сан-Франциско, всем республиканцам до единого выпало решить, будут ли они служить власти, олицетворяющей правопорядок, или диктаторам и анархистам, которые, недавно опозорив наш город своими незаконными и преступными действиями, стремятся к тому же заполучить неограниченную, противозаконную власть для наказания преступников… Неужто мы будем терпеть в наш просвещенный век Дантонов, Робеспьеров, Фуше и тайную инквизицию, ущемляющую наши законы и суды?

Спасем закон и порядок от рук тайной инквизиции! Для этого мы все должны прийти на массовый митинг в следующее воскресенье 22 июня, который состоится на городской площади в пятнадцать часов тридцать минут, и сообща выступить против полуночных убийц…"

Предполагаемая демонстрация не состоялась. Мэр Сан-Франциско помешал ее организации, опасаясь беспорядков.

Спустя три дня передовая статья газеты "Геральд", подведя первые итоги деятельности комитета бдительности, снова выступила в его поддержку: "Мы обязаны заявить, что никогда еще не было организации, которая была бы так исключительно оперативна и которая добилась бы поставленных задач с таким замечательным успехом, как комитет бдительности нашего города. Не поднимая шума, с присущей им серьезностью и неутомимостью, члены комитета преследуют свою цель и за двенадцать дней добились того, что оказалось не под силу карающей деснице суда за все время его существования.

Они остановили руку убийцы и поджигателя и оплели преступников, бросивших вызов закону, такой сетью, из которой они не смогут выбраться ценой даже самых больших усилий. Они постоянно бодрствуют. Все классы находятся под их наблюдением. Их агенты невидимы и вездесущи. Они отмечают дома, где прячутся и устраивают свидания воры и посылают по соответствующим адресам предупреждения о том, что не собираются больше попустительствовать нечестивым делам. Негодяям, пользующимся наиболее бурной славой, они предписывают уехать из страны. Многие преступники находятся под их наблюдением для наиболее полного разоблачения. Они установили связь между преступниками и некоторыми людьми, занимающими видное положение в обществе. Их не раскрыли до сих пор только потому, что необходимо время, чтобы накопилось больше доказательств для того, чтобы выдворить их из страны".

Когда был ограблен магазин Янсена, полиция занималась розысками некоего Джеймса Стюарта, обвиненного в убийстве шерифа из Ауберна. Он сбежал из Сакраменто, где находился под стражей, пока шло предварительное следствие. На следующий день после нападения на Янсена был арестован человек, назвавший себя Томасом Бюрдю. В полиции он долго рассказывал, как уехал из Сиднея, оставив там жену и детей, и добирался до Калифорнии. Не найдя работы, он отправился на золотые прииски, но старательствовал неудачно. Того, что он добывал, ему едва хватало на еду. Несколько месяцев его трясла лихорадка, и если бы добрые товарищи не ухаживали за ним, он не выжил бы. Но судьба уготовила ему еще более жестокую и самую несправедливую участь. Уже три раза полицейские арестовывали его за преступления, которых он никогда не совершал. Уже дважды его привлекали к суду и выносили приговор. Его не повесили только чудом, хотя он был абсолютно невиновен.

Полицейские нашли рассказ Бюрдю слишком сентиментальным, чтобы поверить каждому его слову. К тому же внешность арестованного как нельзя лучше соответствовала словесному портрету Джима Стюарта. "Это он" — решили полицейские и незаслуженно присвоили Бюрдю, человеку на редкость безобидному и смирному, славу одного из величайших преступников Калифорнии. В довершение всех бед вскоре был схвачен "сообщник" Бюрдю — Вильдред, настоящий сообщник настоящего Джима Стюарта. Весь Сан-Франциско был возбужден. Большая толпа собралась у здания, где содержались "Стюарт" и Вильдред, и требовала выдать преступников.

В субботу, в полдень, арестованные, сопровождаемые сильной охраной, появились в доме у Янсена, который еще не оправился от побоев и не мог посещать заседаний суда. После того как Янсен принял присягу, ввели Вильдреда. Увидев арестованного, Янсен признал в нем, хотя и без абсолютной уверенности, грабителя в плаще. Ввели "Стюарта", который видно все-таки родился под несчастливой звездой, потому что, едва бросив взгляд на вошедшего, Янсен стал горячо клясться, что он именно тот негодяй, который сшиб его с ног. Для пущей наглядности на голову "Стюарта" надели шляпу, и Янсен снова подтвердил, что большего сходства он не мог бы вообразить.

На обратном пути арестованных преследовала толпа, кричавшая: "Повесить их! Линчевать!" Двое были благополучно доставлены в тюрьму.

Суд состоялся через неделю. За это время Вильдред и семеро других заключенных взломали двери тюрьмы и бежали. Бюрдю-Стюарт был приговорен к четырнадцати годам тюрьмы. Все деньги, найденные при нем, были переданы Янсену.

Но пока Бюрдю находился под стражей, суд Мерис-вилля предъявил ему обвинение в убийстве шерифа Мура. Мур был убит Джеймсом Стюартом. В Мерисвилле большинство свидетелей обвинения полностью отождествляло Бюрдю со Стюартом, хотя находились и такие, которые решительно отрицали, что подсудимый — Джеймс Стюарт. Суд, однако, состоялся, и присяжные после долгих колебаний признали Бюрдю виновным.

Теперь, казалось, Бюрдю грозила неминуемая смерть. И вдруг, в очередной раз посрамив незадачливых судей, в дело вмешались бдительные. "Так называемый Стюарт — никакой вовсе не Стюарт, а Томас Бюрдю. Он невиновен и не совершал нападения на Янсена", — заявили они.

Комитету бдительности удалось арестовать настоящего Стюарта, и когда Бюрдю поставили с ним рядом, все увидели, что они двойники.

Бюрдю вернулся в Сан-Франциско в ореоле мученика. Губернатор простил ему преступления, которых он никогда не совершал, а Янсен не только вернул отобранные деньги, но прибавил еще щедрую сумму в виде компенсации. Кто-то организовал общественный сбор, и Бюрдю осыпали деньгами.

В 1853 году на рассмотрение законодательного собрания штата была представлена памятная записка о Томасе Бюрдю, в которой предлагалось выплатить ему компенсацию в четыре тысячи долларов за страдания и несправедливость, которые ему пришлось выносить в течение девяти месяцев незаслуженного заключения.

2 июля, между десятью и одиннадцатью часами утра, в Миссии был ограблен дом. Вор унес чемодан. Обнаружив пропажу, владелец поднял тревогу. Вскоре были получены сведения об ограблении дома на Калифорнийской улице в Сан-Франциско. Несколько человек бросились на поиски грабителей.

Вскоре владелец пропавшего чемодана где-то на пути между Миссией и Сан-Франциско встретил человека, возбудившего его подозрения. Неподалеку работали плотники, которые, узнав в чем дело, решили помочь в поимке преступника. Впоследствии выяснилось, что пойманный не имел никакого отношения к краже. Однако его внешность показалась подозрительной настолько, что это невольно вызвало желание задержать его.

Он был среднего роста, хорошего сложения, с ясными, словно прожигающими собеседника глазами и язвительной улыбкой. Поверх чистой шерстяной рубашки серого цвета на нем был английского покроя пиджак, хорошо подогнанные легкие пантолоны, заправленные в сапоги, и шляпа с узкими полями. Под пиджаком на ремне висели длинный охотничий нож и прекрасной отделки револьвер.

Владелец пропавшего чемодана, сопровождаемый плотниками, приблизился к незнакомцу и окликнул его:

— Здравствуй, приятель.

— Здравствуй.

— Ты что, живешь в этих местах?

— Нет.

— Что тебя привело сюда?

— Я иду из Миссии к Северному побережью.

— Ты неправильно выбрал дорогу. Сегодня утром неподалеку отсюда кто-то обворовал два дома. Откуда у тебя эта одежда?

— Какого черта! Кто вы? — воскликнул человек, потянувшись к револьверу. Но в тот же миг два пистолета со взведенными курками были приставлены к его голове.

— Я ничего не знаю об этом деле, — сказал незнакомец. — Эта одежда на мне с тех пор, как я уехал из Соноры. Но я видел, как кто-то с узлом в руках еще минуту назад исчез вон за тем холмом. Послушайте, я не тот, кого вы ищете.

— Ну, вот что, приятель, — сказал владелец пропавшего чемодана. — Ты говоришь, что эта одежда на тебе с Соноры и ты прошел уже некоторый путь. Это неправда. Погода теплая, и дорога в пыли. И все же твои сапоги не так уж запачканы. Нижняя рубашка чистая, а на шерстяной еще видны следы прежних складок. Придется тебе пройти вместе с нами в комитет бдительности. Если ты честный человек, тебе нечего бояться.

— Ну что ж, я весьма наслышан о вашем знаменитом комитете бдительности, — неожиданно ответил пленник, сардонически улыбаясь, — и мне бы очень хотелось посмотреть, что это за штука. Посему я с большим удовольствием составлю вам компанию.

В комитете он назвал себя Стивенсом, но все сразу же обратили внимание на его странное сходство с Бюрдю и со словесным портретом Джеймса Стюарта. Ни у кого не оставалось сомнений, что это и есть сам Стюарт. Комитет располагал к тому времени немалым количеством присланных отовсюду сведений о его похождениях и подвигах.

Член исполнительного комитета Пэйран очень скоро заслужил у виджилянтов репутацию человека, который не то что закоренелого рецидивиста, но и самого дьявола мог расположить к задушевной беседе. Этого он добивался своей честной прямотой и суровой откровенностью, без дешевой сентиментальности или издевательского отношения к допрашиваемому, из-за чего следователь, ведущий допрос, только теряет уважение в глазах преступника и не добивается поставленной цели.

Помимо этого, Пэйрану удавалось добираться до самых затаенных уголков души какого-нибудь неисправимого разбойника и тронуть там такую струну, которая располагала его к чистосердечному признанию. Именно к такого рода человеку и попал на допрос Джеймс Стюарт. После того как он отверг одно за другим все обвинения, Пэйран устроил ему очную ставку со свидетелями, которые лично знали Стюарта. Не ожидавший такого оборота дела, Стюарт был сломлен, и Пэйран приступил к допросу.

— Стюарт, — сказал Пэйран, — вам предстоит умереть, и очень скоро. В этом вы можете быть уверены. Никакие земные силы уже не помогут вам. Мы повесим вас не из мести и не из ненависти. Между нами и людьми вроде вас должна идти непрекращающаяся война. Мы не хотим быть вечной жертвой таких, как вы. Мы должны защищать себя. Ваша песенка уже спета, хотя пели вы ее и неплохо. Вы знали, на что шли, и до сих пор вам замечательно везло. Теперь все. У вас осталось несколько часов. Мы готовы исполнить все ваши пожелания. Единственно, чего мы хотим от вас — это полного и чистосердечного признания. Вам от этого хуже не будет, а общество только выиграет.

— Но послушайте, сэр, разве это судебное разбирательство? Вы не посмеете казнить меня в результате такого противозаконного фарса!

— Сэр, — отвечал ему Пэйран, — мы, народ, выше, чем закон. Не лелейте надежду и пребывайте в уверенности, что живым вам от нас не уйти. Но если хотите, мы можем продлить следствие. Возьмите себе защитника, вызовите свидетелей и, если можете, докажите, что невиновны. Но вы ведь прекрасно знаете свои шансы. Мы думаем, что в этом нет никакой надобности.

Слушая Пэйрана, Стюарт сидел сгорбившись и спрятав лицо в ладонях. Пэйран кончил говорить, и воцарилась тишина. Наконец, подняв голову, Стюарт сказал:

— Ладно, я согласен, черт с ними со всеми. Так или иначе, я должен свести счеты, кое с кем.

11 июля 1851 г. в 9 часов утра над Сан-Франциско раздались удары колокола. Члены комитета бдительности спешили на общее собрание.

Повестка дня была предельно лаконичной. Предложили прочесть показания по делу Стюарта. После ответов на вопросы подсудимый был признан виновным в преступлениях, за которые полагалось одно наказание — смерть. Через полчаса приговор был зачитан Стюарту, который в течение трех часов слушания дела сидел в соседней комнате. Два или три раза он закидывал руки, скованные наручниками, за голову, потягивался, зевая, и восклицал: "Черт побери, сколько же еще можно ждать. Дайте хоть табаку пожевать!" Приговор он выслушал с той же скучной миной на лице.

Исповедь у преподобного Майнса длилась около часа. Стюарт принял его, как подобает, признал справедливость приговора, заявив, что готов умереть, не тая злобы.

Во время исповеди четыреста судей Стюарта, все члены исполнительного комитета, сидели в зале заседаний, неподвижные, как изваяния, торжественные и безмолвные. Кто-то вышел к толпе и сообщил, что вина величайшего преступника доказана и подтверждена его собственными признаниями, что комитет приговорил его к смерти. Толпа одобрила приговор. Только трое высказались против.

Комитет бдительности 1851 года не имел военной организации. В его распоряжении были только полицейские силы. Во время казни Стюарта члены исполнительного комитета импровизировали боевое подразделение, состоявшее из рот и взводов с командирами во главе. В гавани оно было построено в каре вокруг виселицы.

Власти не оказали никакого сопротивления.

Стюарт назвал около двадцати пяти сообщников, и Комитет приступил к розыскам. Очень скоро были арестованы предводители шайки Стюарта: Роберт Маккензи и Сэмюэль Витейкер. Последний, кстати, и был тем самым человеком, который вместе со Стюартом ограбил Янсена.

Оба предстали перед судом бдительных и получили одинаковый приговор — смерть через повешение. Казнь была назначена на двадцатое августа.

Когда губернатор Макдугал узнал о предстоящей казни, он поспешил в Сан-Франциско. Прибыв в город, губернатор вместе с мэром города Бренамом взяли у главного судьи Нортона ордер на арест пленников. Дело было уже ночью, перед самой казнью. Разбудив шерифа и его помощника, все четверо направились к дому комитета бдительности. Им очень повезло. Пэйран спал крепким сном, а начальника полиции виджилянтов в этот момент не было. Оттолкнув опешившего часового, ночные гости вошли в камеру и, приказав заключенным следовать за ними — приказ, которому они охотно повиновались, — благополучно вывели их на улицу.

В восемь утра открылось собрание. Члены комитета были взбудоражены до предела. Многие предлагали немедленно вернуть похищенных. Обычно хладнокровный, Пэйран предложил решительную резолюцию, которая призывала членов комитета или призвать всех жителей Сан-Франциско к действиям и тем самым показать, кто обладает действительной властью, или признать свое поражение и освободить тогда всех заключенных. Было решено казнить Витейкера и Маккензи, как только их удастся отбить.

В тот же день губернатор издал прокламацию, в которой заявил, что группа организованных и вооруженных граждан Сан-Франциско, поправ конституцию и законы штата, взяла на себя полномочия уголовных судов и выносит и приводит в действие самочинные смертные приговоры. Поэтому он призывает всех настоящих граждан округа объединиться, чтобы поддержать общественные законы и спокойствие, оказать должностным лицам помощь в исполнении их обязанностей и положить конец попыткам заменить полномочное государственное управление самочинным контролем.

В течение нескольких дней закон, казалось, торжествовал. Все эти дни, однако, бдительные посвятили энергичным поискам наиболее приемлемого плана, чтобы отбить украденных при столь несчастливых обстоятельствах Витейкера и Маккензи. Наконец, план был принят. День захвата был назначен на воскресенье 24 августа, на тот час, когда в тюрьме обычно кончалось богослужение. Виджилянты поставили своих людей в церкви, начальник полицейских сил Джон Картрайт и тридцать человек, которых он разбил на три отделения, заняли все подступы к тюрьме. В половине третьего, когда кончилась служба, виджилянты по условленному сигналу, оттеснив стражу, ворвались в тюрьму, схватили Маккензи и Витейкера, посадили их в поджидавшую карету и погнали лошадей в штаб.

В то время как карета неслась по улицам, над Сан-Франциско уже раздавались знакомые удары колокола. Возбужденный народ бежал вслед за каретой, и толпы людей вливались в улицу, на которой стоял дом комитета бдительности. Спустя семнадцать минут Маккензи и Витейкер были повешены.

После этой казни исполнительный комитет собирался очень редко. Шестого сентября члены комитета заявили, что усилия виджилянтов принесли городу мир и безопасность и что поставленная ими задача была, таким образом, выполнена.

Начиная с 17 сентября 1851 г. до 17 марта 1852 г. комитет бдительности собирался еженедельно в течение двадцати пяти раз. 17 марта, когда истек шестимесячный срок полномочий комитета, в старом помещении штаба собрались триста виджилянтов, чтобы выбрать новых представителей. Позднее комитет был реорганизован. Количество его членов уменьшилось до тринадцати человек, которые должны были в случае необходимости созывать общее собрание виджилянтов. В течение трех лет комитет существовал лишь номинально и занимался малозначительными текущими делами, пока в 1856 году он не проснулся от летаргического сна, разбуженный на этот раз выстрелами политической борьбы.

Каким был итог деятельности виджилянтов? Статистические цифры периода между августом 1851 года и серединой 1852 года показывают хотя и не резкое, но все же заслуживающее внимания уменьшение преступности. Террор виджилянтов, высылка и казни преступников принесли им временный успех.

Однако, как пишет Эллисон, "в то время как виджилянты наказывали воров, преступники гораздо более опасные продолжали вершить свои дела на виду у общества". Г. Банкрофт высказывается еще решительнее: "Головорезами были наши конгрессмены, бесстыжими развратниками — сенаторы. Законодатели представляли подонков общества, а не достойных граждан".

Дженкинс в своем признании несколько раз упомянул прокурора Пиксли и полицейских Макинтайра и Маккарти, которые были связаны с его шайкой.

К концу 1852 года разбой снова процветал в притонах Сан-Франциско. Между тем многое уже переменилось в этом городе. Возникли другие, более серьезные проблемы, в сравнении с которыми уголовная преступность казалась не столь важной. Аферы крупных капиталистов, коррупция достигли апогея. Полная деморализация верхушки сан-францисского общества дополнялась экономическим спадом. Эфемерная цивилизация золотоискателей, просуществовав четыре бурных года, исчезла.

Поток иммиграции резко сократился, и вместе с ним упала деловая активность, поддерживавшаяся до этого поставками всего необходимого для иммигрантов и золотоискателей.

Старатели, разочарованные и нищие, тысячами возвращались в города в поисках хоть какой-нибудь работы. Положение ухудшилось, когда европейский капитал, привлеченный сюда фантастическими процентами с прибылей, потерял интерес к Калифорнии, после того как стал нести там большие убытки. Кризис наступил в феврале 1855 года, когда обанкротился банк "Пэйдж, Бэйкон и компания".

За ним последовала целая серия банкротств многих других банков. Прекратил операции крупнейший банк Калифорнии "Адамс и компания". В очень затруднительном положении оказались банк "Уэллс, Фарго и компания" и несколько других крупных банков. Огромное множество спекулянтов и торговцев оказались разоренными.

Четыре года золотая лихорадка поддерживала дух оптимизма даже в нищих старателях, мнивших себя потенциальными миллионерами. Но как только наступил кризис, всем бросились вдруг в глаза и неприличный контраст бедности и богатства, и политическое разложение, и бессовестные аферы, и мошенничество крупных воротил, и растраты общественных фондов.

В 1854 году стали поговаривать о возможности возрождения виджилянтизма. Первый шаг был сделан созданием "Ассоциации по защите прав собственности и поддержания порядка". В цели организации входило положить конец вооруженным конфликтам между отдельными лицами из-за земельных участков. Хотя в организацию вошло около тысячи человек, она существовала недолго и не принесла желаемых результатов.

8 октября 1855 г., когда город, казалось, уже погрузился в состояние сонной апатии и безразличия, а аферы политиканов и дельцов, совершаемые с невозмутимым бесстыдством, приобрели еще больший размах, в Сан-Франциско вышел первый номер газеты "Дейли ивнинг бюллетин" Джеймса Кинга Вильямского с резкой обличительной статьей, в которой была тысяча острых стрел, выпущенных в адрес отцов города. Так Сан-Франциско получил своего Овода — неутомимого и бесстрашного разоблачителя городских нравов.

Джеймс Кинг Вильямский приехал в Калифорнию в ноябре 1848 года. Побывав на золотых приисках, он вернулся в Сакраменто, где стал партнером и счетоводом в торговой фирме. Затем он отправился в Сан-Франциско и вместе с партнером открыл в декабре 1849 года банковскую фирму. Однако бизнесменом он был, по-видимому, плохим, или, во всяком случае, при существовавшей тогда конкуренции крупных банков он имел мало шансов на успех. В течение шести лет его преследовали одни неудачи и разочарования, наконец, 29 июня 1855 г. он окончательно отказался от деловой деятельности.

Кинг Вильямский как нельзя лучше подходил для роли обличителя. Когда некоторые аферы банка "Адамс и компания" проникли в печать, его попросили написать несколько разоблачительных статей, и Кинг, хорошо знакомый с методами деятельности банковских акул, охотно принял предложение. Воздействие его резкого и прямого слога оказалось настолько впечатляющим, что друзья предложили ему основать газету, при помощи которой он мог бы более свободно выражать свое мнение.

Так было положено начало печатному органу. Газета стала голосом Джеймса Кинга Вильямского, потому что с самого начала он, как редактор газеты, и Джебердинг, как ее издатель, договорились, что Кинг будет единственным и абсолютным творцом редакторской политики.

"Таким образом, осенью 1855 года общественное мнение Сан-Франциско, — пишет Эллисон, — заговорило голосом Кинга. Это было уже иное общественное мнение, ополчившееся не только против уголовных зол, таких как грабеж и убийство, но и против социальных, гнездившихся в самой верхушке политических, финансовых и деловых кругов. Кинг пошел в атаку против афер и продажности дельцов, объединившихся с государственной властью. Он нападал на печать, беспомощную и раболепствующую, в особенности на газету "Геральд", которую он обвинил в том, что она полностью зависела от компании "Пальмер, Кук и К°", что ее редактор не смеет раскрыть рта, разве только по знаку богатых тиранов. Он осыпал своим презрением концерны и предъявил им обвинение в мошеннических махинациях. Получив поддержку групп, которые до того не имели голоса, он в некоторой степени достиг своих главных целей".

Прошел уже месяц с тех пор, как вышел в свет первый номер бюллетеня. За это время город уже успел размежеваться на партию "закона и порядка" и всех остальных — торговцев, ремесленников и рабочих, объединивших свои силы под знаменем Кинга Вильямского.

17 ноября 1855 г. известный в Сан-Франциско спекулянт и аферист Чарльз Кора убил судебного исполнителя Вильяма Ричардсона. Конфликт между Ричардсоном и Корой возник после того, как госпожа Ричардсон и богатая любовница Коры Арабелла Райян вступили в перебранку у городского театра. Вечером следующего дня двое мужчин встретились в "Голубом крыле" — салуне на Монтгомери-стрит. Через некоторое время они вышли, взявшись за руки, без каких-либо признаков взаимной вражды. Недалеко от салуна они остановились у пивной. Свидетели видели, как Кора, схватив Ричардсона левой рукой за борт пиджака, правой вытащил пистолет и выстрелил ему в грудь.

Убийство Ричардсона, одного из видных деятелей демократической партии, по-видимому, пользовавшегося популярностью, возбудило весь город. Как только узнали, что его убил аферист, которого содержала богатая проститутка — "красавица Кора", как называли Арабеллу Райян, раздались требования линчевать убийцу.

На следующий день бюллетень потребовал немедленной расправы над смотрителем окружной тюрьмы Биллом Муллиганом и шерифом Давидом Скэннелом, если Коре дадут бежать. После того как Кора 3 января 1856 г. предстал перед судом и голоса присяжных разделились, Кинг Вильямский тут же полыхнул пламенем своего едкого сарказма: "Деньги афериста и проститутки одержали верх".

Красавица Кора действительно не жалела денег, чтобы спасти любовника. Она наняла лучшего в городе адвоката Эдварда Бэйкера, славившегося своим красноречием.

Между тем всеобщее возбуждение нарастало.

Кинг без устали наносил свои меткие и беспощадные удары, нагоняя страх на еще не разоблаченных и вызывая ненависть тех, кого он уже пометил своим обжигающим тавром.

Враги знали, что Кинг неподкупен и что существовал лишь один способ убрать его с пути — убийство. Аферисту Селоверу, который угрожал ему расправой, Кинг заявил в своем бюллетене следующее:

"Мистер Селовер, говорят, носит с собой нож. Мы носим пистолет… Каждый день пополудни, между половиной пятого и пятью, мы идем по Рыночной улице от Четвертой улицы до Пятой. Дорога в этом месте широкая, а прохожие редки. Если уж нам суждено погибнуть, ради бога, пусть это состоится здесь".

Нападение на Кинга, которого все ожидали, действительно произошло спустя пять месяцев — 14 мая 1856 г. В этот день в бюллетене появилась статья, осудившая назначение Джона Бегли на один из постов в государственной таможне. Незадолго до этого Бегли скомпрометировал себя бесчестными махинациями в предвыборной борьбе со своим противником Джеймсом Кейси, который, впрочем, и сам слыл крупным политическим жуликом и аферистом, входившим в совет инспекторов Сан-Франциско. Кинг не преминул, поэтому и Кейси отпустить пилюлю с ядом:

"Неважно, насколько темной личностью был Кейси до выборов, неважно и то, какую пользу получило бы общество, избавившись от него. Мы никому не можем предоставить право уничтожить его или хотя бы намять бока, если это не будет оправдано его личным вызовом.

Тот факт, что Кейси сидел в нью-йоркской тюрьме Синг-Синг, по-видимому, ничуть не оскорбляет законы нашего штата".

14 мая в три часа дня бюллетень был расклеен на улицах, а уже через час Кейси ворвался к Кингу в редакцию в крайнем возбуждении и, не переведя дыхания, выпалил: "Что вы хотели сказать этой статьей?" После короткой словесной перепалки Кинг, указав на дверь, произнес: "Вот дверь — убирайтесь и никогда больше не приходите сюда". В ответ Кейси процедил: "Если будет нужно, я сумею оградить себя". Тогда Кинг встал со своего редакторского кресла и повторил: "Убирайтесь! И чтобы вашей ноги здесь больше не было". Не сказав ни слова, Кейси ушел.

Спустя час Кинг, не проявляя внешне никакого беспокойства за свою жизнь, оставил редакцию. На углу улиц Вашингтона и Монтгомери Кейси, выйдя из-за почтовой кареты, пробормотал несколько злобных слов и выстрелил в Кинга.

Помощник шерифа мигом переправил Кейси в ратушу под охрану полиции. Между тем весть об убийстве общепризнанного трибуна молниеносно разнеслась по всему Сан-Франциско. Чтобы спасти Кейси от толпы, которая быстро окружала тюрьму и выкрикивала: "Повесить его! Вздернуть его на фонаре!", полицейские решили перевести убийцу в окружную тюрьму, пока еще это можно было сделать.

Под защитой отряда полиции и друзей Кейси вывели из полицейского участка. Мэр Сан-Франциско Джеймс Ван-Несс пытался успокоить толпу заверениями, что правосудие свершится, но толпа проявила столько враждебности к мэру, что он поспешил ретироваться. Вскоре в толпе пронеслась весть об организации комитета бдительности. После того как один из друзей Кинга, успевший уже побывать в окружной тюрьме, сообщил, что Кейси находится под надежной охраной, толпа окончательно успокоилась и разошлась.

Смерть Кинга Вильямского послужила сигналом к возрождению комитета бдительности. В короткое время он превратился в настоящую армию, бросившую решительный и смелый вызов властям города, штата и федеральному правительству. Эта армия была возглавлена лавочниками и торговцами средней руки.

Уже вечером того дня, когда произошла трагедия, несколько членов комитета 1851 года предложили Вильяму Коулмену возглавить подготовку нового комитета. Коулмен согласился после того, как выставленные им требования строжайшей секретности и беспрекословного подчинения руководителям нового движения были приняты. Было также решено, что никто из участников не будет называться по имени, а получит один только номер.

Эти вопросы обсуждались на собрании следующего дня в девять утра. Солнце едва установилось в зените, а уже было принято полторы тысячи членов. Однако неграм и китайцам в приеме было отказано. Вечером все участники собрания перешли в более просторное помещение Тернверейн-холла. Здесь создание комитета было завершено.

По предложению Коулмена, нового президента комитета, был создан исполнительный комитет, в который вошли тридцать семь человек. Они должны были руководить деятельностью всей организации. Тут же приступили к занятиям строевой подготовкой, которыми руководили примкнувшие к движению офицеры и бывшие полицейские, бросившие службу, чтобы вступить в комитет. С самого начала комитет ясно представлял себе последствия своих действий, поэтому организация сразу приняла ярко выраженный военный характер. Комитет бдительности 1856 года в отличие от своего предшественника стал органом "якобинской диктатуры".

На следующий день исполнительный комитет на основании общей резолюции постановил забрать Джеймса Кейси и Чарльза Кору из тюрьмы и судить их. В другой резолюции исполнительному комитету поручалось провести тщательное расследование и представить общему собранию комитета бдительцости список всех лиц, пользующихся дурной славой и своими преступлениями позорящими Сан-Франциско.

Третья резолюция, принятая почти единодушно, требовала, чтобы все члены комитета бдительности перестали оказывать поддержку газете "Геральд" и воздействовали на своих друзей и знакомых в том же направлении. Резолюция была вызвана тем, что 15 мая "Геральд" осудила самочинство виджилянтов.

Вскоре в деловом районе Сан-Франциско, на Приморской улице, лавочники, собрав столько экземпляров газеты, сколько было возможно, сожгли их под одобрительные возгласы толпы. Лишившись подписчиков, "Геральд" прекратила на время свою деятельность.

Весь город оказал комитету бдительности безусловную поддержку. "Для многих Джеймс Кинг был символом добра и нравственности. В Кейси же все видели воплощение разбойника, грабителя и убийцы, — пишет Эллисон. — С их точки зрения, ставленник попирающих закон злодейски убил представителя тех, кто почитал справедливость и соблюдение политических и социальных прав".

В ночь после убийства Кинга группа людей, решивших помочь властям в ожидавшемся конфликте, сняла пушки с двух паровых судов, стоявших в гавани, перевезла их в тюрьму и установила в боевом положении. Полицейские между тем изъяли из всех оружейных лавок и военных складов мушкеты и ружья, чтобы вооружить защитников тюрьмы. Однако добровольцы вскоре услышали о внушительных силах виджилянтов, и многие оставили свои позиции. Несколько рот солдат бросили службу и разошлись по домам. Шериф, обнаружив, что некоторые офицеры покинули его, призвал мужское население графства явиться в зал четвертого районного суда в пятницу пополудни. Собравшиеся в назначенный шерифом день мужчины состояли в основном из адвокатов. Новые рекруты увеличили число защитников тюрьмы до ста человек.

Губернатор Калифорнии Джон Джонсон, получив от мэра Сан-Франциско срочную телеграмму, приехал вечером 16 мая. Он тотчас же отправился в "Интернэшнл" (отель), куда пригласил Коулмена для переговоров. На вопрос о целях, преследуемых комитетом бдительности, Коулмен ответил, что виджилянты хотят мира и намерены добиться его без войны, насколько это окажется возможным. "Но если будет нужно, — добавил Коулмен, — мы станем добиваться его даже ценой войны".

Президент комитета бдительности заявил губернатору, что комитет будет распущен лишь тогда, когда крупные преступники получат возмездие и все темные личности оставят город.

Коулмен также предупредил губернатора, что, если он попытается подавить виджилянтов с помощью ополчения, это приведет к беспорядкам. Коулмен впоследствии рассказал, что, выслушав его, губернатор хлопнул его по плечу и сказал: "Валяй, дружище! Только управься с этим побыстрее. Не медли! Есть люди, которым все это ужасно не нравится. Они давят на меня".

18 мая в воскресенье в восемь часов утра Чарльз Доун, избранный начальником военных отрядов комитета бдительности, доложил, что вверенные ему военные силы готовы к немедленным действиям. В короткий срок вождям виджилянтов удалось собрать, вооружить и дисциплинировать две тысячи шестьсот человек. Эта была довольно внушительная армия мятежников, и необычайно сжатый срок, в течение которого ее удалось сформировать буквально из ничего, может быть объяснен только энергичностью руководителей и энтузиазмом и решительностью ее добровольцев.

После полудня военные отряды виджилянтов окружили тюрьму вместе с ее тридцатью защитниками и потребовали от шерифа Скэппела сдаться. Шериф, заявив формальный протест, выдал Кейси и Кору. Виджилянты перевели в свой штаб под сильным конвоем сначала Кейси, а часом позже и Кору. Мэр Ван-Несс, генерал Шерман — будущий герой гражданской войны, губернатор Джонсон — все они, беспомощные и униженные, наблюдали за происходящим с крыши отеля на улице Джексона. Они видели, как Доун гарцевал на белой лошади, отдавая приказы военным отрядам, которые успешно выполняли операцию в присутствии одобрительно шумевшей толпы горожан.

20 мая должен был состояться суд над Кейси и Корой. Накануне суда исполнительный комитет решил назначить группу лиц, которая должна была заявить губернатору штата и мэру города, что комитет бдительности не намерен вмешиваться в их деятельность и был бы рад видеть, что конституционные власти занимаются отправлением гражданских и обычных дел, как если бы комитет бдительности не существовал вовсе.

Прежде чем открылся суд, было вынесено еще одно постановление, касающееся самого судопроизводства, в котором говорилось, что решение по рассматриваемым делам будет приниматься путем тайного голосования; приговор должен выноситься волей большинства, вердикты подлежат одобрению коллегии делегатов; перерыв в работе суда не должен превышать тридцати минут и каждый из обвиняемых должен иметь право выбрать себе защитника из числа членов исполнительного комитета.

Суд вскоре был прерван появлением Доуна, который объявил, что Кинг Вильямский скончался, сказав перед смертью: "Если я умру, то я не хотел бы, чтобы Кейси был убит". Выслушав Доуна, комитет поручил ему сообщить народу, что судебное разбирательство дел Кейси и Коры ведется с необходимой тщательностью.

Кейси и Кора были единодушно приговорены к смерти. Казнь назначили на 23 мая на двенадцать часов дня.

В шесть часов утра 22 мая, в день похорон Кинга Вильямского, члены исполнительного комитета решили перенести казнь на день раньше и казнить Кейси и Кору в то время, когда похоронная процессия будет идти по городу. В половине первого дня на улице, где находился комитет бдительности, собралась толпа в двадцать тысяч человек. Здесь должна была состояться казнь. Военные силы виджилянтов с примкнутыми штыками и пушкой расположились в боевых порядках, заперев ближайшие улицы.

В час дня катафалк с телом Кинга Вильямского, запряженный четырьмя белыми лошадьми, в сопровождении огромной процессии двинулся к Уединенной горе, где находилось кладбище. В то же время Кейси и Кора со связанными руками взошли на эшафот.

После этих событий комитет бдительности начал реорганизацию исполнительного комитета. Черный список комитета стал пополняться новыми именами людей, которых предстояло арестовать и судить. Был разработан и одобрен проект новой конституции комитета. В соответствии с ее статьями члены комитета, рассматривая себя в качестве "подлинных представителей народа и исполнителей его воли", дали обязательство считать "священным долгом каждого осуществлять различные функции государственной власти".

26 мая комитет бдительности арестовал тюремного смотрителя Билли Муллигана, Янки Салливана и Мартина Галлахера. Всех троих обвинили в различных политических преступлениях, и на следующий день суд виджилянтов приговорил их к высылке из Соединенных Штатов Америки и к смертной казни в случае невыполнения приговора. В течение следующих дней было арестовано еще семнадцать человек, которым предъявили обвинение в политиканстве, коррупции и махинациях на выборах. Все семнадцать были высланы. Янки Салливан покончил жизнь самоубийством.

Передав регулярным судам полномочия на разбирательство преступлений, совершенных из мести или для удовлетворения чести, виджилянты начали преследовать местных политиканов, подозреваемых во взяточничестве и жульнических махинациях.

2 июня губернатор Джонсон приказал генералу Шерману призвать силы ополчения и всех военнообязанных и поддерживать с ним контакт, чтобы обеспечить законность и порядок. На следующий день Джонсон издал прокламацию, объявлявшую округ в состоянии мятежа и предписавшую всем военнообязанным немедленно явиться к Шерману. Джонсон приказал также всем незаконным организациям, особенно комитету бдительности, объявить о самороспуске, а их членам подчиниться конституционным законам и юрисдикции судов.

Но, сетует Эллисон, "к сожалению, противозаконная деятельность революционных виджилянтов произвела впечатляющее воздействие на народ, который любил, а может быть, и боялся собственной власти больше, чем власти штата". На призыв губернатора откликнулась горстка людей, в то же время несколько волонтерских рот национальной гвардии разбежались. Волонтеры заявили, что они не намерены убивать своих сограждан. Власти почувствовали свою полную беспомощность, когда генерал Джон Вул отказался дать им оружие на том основании, что президент не возлагал на него таких полномочий.

Тем временем группа умеренных граждан Сан-Франциско решила выступить в качестве посредника между виджилянтами и конституционными властями. Взяв с комитета обещание не демонстрировать свои военные силы в общественных местах и не противодействовать исполнению закона о неприкосновенности личности, при условии что губернатор отменит прокламацию и распустит свои силы, они предприняли попытку вступить в переговоры с Джонсоном и Шерманом. Джонсон под давлением высших чиновников штата, особенно судьи Давида Терри, считавшего умеренных не лучше виджилянтов, отказался от каких-либо переговоров.

Узнав об этом, виджилянты приступили к дальнейшим военным приготовлениям, сообщив о своих планах жителям округа. Шерман — сторонник разрешения конфликта мирным путем — после неудачных переговоров с умеренными представителями Сан-Франциско ушел в отставку. Губернатор тотчас же назначил на его место Волни Говарда — горячего вояку из Техаса. Это вселило новые надежды в твердых лоялистов, заявивших, что новый генерал скоро сбросит "торговцев испорченной мукой и свининой" в залив.

Виджилянты произвели военную реорганизацию. Новые правила предусматривали круглосуточное дежурство подразделений. В стратегических пунктах были установлены пушки. Детально разработанные инструкции указывали порядок сбора и действий виджилянтов на случай чрезвычайного положения.

После того как губернатор наотрез отказался вести какие-либо переговоры с виджилянтами, жители Сан-Франциско решительно поддержали комитет бдительности. 14 июня состоялась пятнадцатитысячная сходка. На сходке выступил один из вождей виджилянтов Бейли Пейтон. Его речь была ярким и эмоциональным описанием политической коррупции в городе. Пейтон сказал, что комитет бдительности намерен очистить город от шарлатанов, несмотря на противодействие лоялистов. Пейтои затем поставил вопрос ребром — или народ поддержит комитет бдительности, или виджилянты будут подавлены, однако любая попытка вооруженного сопротивления виджилянтам закончится кровопролитием.

Толпа единодушно поддержала комитет бдительности. Затем были приняты резолюции, в которых одобрялась деятельность комитета бдительности как народной организации, декларировалась приверженность конституции и законам Соединенных Штатов Америки и Калифорнии. Сходка также высказала одобрение инициативе граждан Сан-Франциско, предпринявших попытку переговоров с губернатором.

Хотя генерал Вул ответил отказом на просьбу властей Сан-Франциско, все же в его распоряжении находилось оружие (шесть ящиков с мушкетами), полагающееся штату Калифорния. 19 июня Джеймс Малони и Джон Филиппе, сторонники лоялистов, получили оружие и погрузили его на судно. Однако капитан какой-то шхуны сообщил виджилянтам о местонахождении груза, и те поручили Джону Дэрки и Чарльзу Рэнду вместе с десятком человек перехватить его. 21 июня операция была выполнена. Одновременно было перехвачено оружие, направлявшееся по приказу губернатора из Сакраменто в Сан-Квентин для ремонта.

В тот же день виджилянтам стало известно, что Малони и Филиппе, которых они освободили после "пиратского" нападения на судно с оружием, заглядывая из салуна в салун, открыто угрожали членам комитета бдительности расправой. Исполнительный комитет, не медля ни секунды, приказал Стерлингу Гопкинсу, полицейскому комитета, арестовать двух провокаторов. Гопкинс нашел Малони в кабинете Ричарда Эйша — морского представителя правительства Соединенных Штатов, сторонника официального правопорядка. Кроме Малони и хозяина там оказалось еще несколько человек и среди них — сам верховный судья штата Давид Терри, который, отчитавши Гопкинса и четырех его спутников, запретил арестовывать Малони.

Пятеро поспешили за подкреплением, в то время как судья Терри, Малони и остальные бросились в городской арсенал. Но прежде чем они достигли его, Гопкинс с десятком человек преградил им дорогу и потребовал выдачи Малони. Терри выхватил пистолет, но Гопкинс схватил его за руку. Последовала короткая схватка, в которой верховный судья, вырвав из ножен свой длинный охотничий нож, вонзил его в Гопкинса.

Товарищи быстро доставили раненого в помещение Пенсильванского депо. Тем временем Терри, Малони и остальные укрылись в арсенале.

Происшествие моментально стало известно в штабе виджилянтов. Вышел приказ об аресте Терри, над городом разносились тревожные удары колокола, виджилянты занимали боевые посты. Вскоре арсенал был окружен, Терри и Малони арестованы и отправлены в штаб комитета. Забрав из арсенала триста мушкетов, виджилянты прошли по городу. По пути они захватили еще несколько городских складов с оружием. Оружие и арестованный гарнизон арсеналов в сопровождении эскорта из тысячи вооруженных пехотинцев и кавалерии были доставлены в помещение штаба.

Сторонники закона и порядка лишились оружия и солдат. Губернатор Джонсон чувствовал, что почва уходит из-под его ног. Хвастливый генерал Волни Говард, который, как многие ожидали, должен был сбросить "лавочников" в залив, мог только представить письменный доклад о своей беспомощности.

После ареста судьи Терри — личности очень крупной и сильной — виджилянты почувствовали себя в затруднительном положении. Было ясно, что казнь Терри поставит всех перед решительным выбором. Но и освободить Терри комитет уже не мог. Было решено приступить к судебному разбирательству.

На следующий день в воскресенье в десять часов утра начался суд. Комитет предполагал, что все разбирательство займет не более тридцати минут, однако удалось выслушать только меньшую часть показаний, и, разрешив госпоже Терри свидание с мужем, комитет перенес заседание на следующий день. В понедельник по просьбе судьи решено было отложить работу комитета на среду.

Днем к Терри пришла группа граждан. Во вторник к нему впустили еще одну делегацию горожан. Им удалось убедить Терри и его друзей, что судья должен подать в отставку и покинуть штат. В среду заседание комитета приняло ряд процедурных правил и перенесло суд на четверг, но и на следующий день сессия была отложена. Говорили, что колеблющиеся члены исполнительного комитета ждали обнадеживающих вестей о состоянии Гопкинса.

27 июня в пятницу суд возобновил свою работу. Тем временем судья Терри отказался от принятого ранее решения об отставке, уступив настояниям своей жены, которая считала, что ее муж ни в чем не виноват и мог оставить камеру лишь при одном условии — сохранив звание верховного судьи.

Кризис обострился. Уже обе стороны — партия официального правопорядка и партия самочинной диктатуры — стали побаиваться последствий, которые могли бы возникнуть в случае смерти Гопкинса.

Казнь одного из семи членов Верховного суда Калифорнии обещала стать событием, выходящим далеко за пределы штата. Воображению исполнительного комитета она рисовалась прыжком в неизвестность. Когда после хирургической операции Гопкинс стал поправляться, все вздохнули с облегчением.

24 июля, то есть немногим более месяца спустя после первого заседания суда, по делу Терри был вынесен следующий приговор: "Комитет бдительности нашел после досконального, беспристрастного и справедливого разбирательства дела Давида Терри, которому был предъявлен ряд обвинений, что обычная мера наказания в данном случае не может быть применена. Поэтому комитет бдительности решает выпустить Давида Терри из-под стражи".

Однако, прежде чем отпустить Терри на свободу, необходимо было, чтобы коллегия делегатов ратифицировала решение исполнительного комитета. Разгорелись споры. Только 6 августа сорока четырьмя голосами против тридцати шести решение было ратифицировано. В два часа ночи, когда делегаты и большинство членов исполнительного комитета разошлись, оставшиеся решили как можно скорее избавиться от судьи. Воспользовавшись поправкой к правилам комитета бдительности, которая разрешала двенадцати членам исполнительного комитета принимать самостоятельные решения ночью в случае чрезвычайного положения, часть вождей виджилянтов собралась на повторное заседание и постановила немедленно освободить Терри. В половине третьего ночи карета адвоката Терри — Труэ увезла судью домой.

Не прошло и получаса, как многие из рядовых виджилянтов узнали об освобождении Терри. Вскоре Труэ разбудили и сообщили, что тысячная толпа отправилась на поиски Терри. Труэ, не медля, бросился к судье, тайно провел его в порт, посадил в лодку и доставил его на борт сторожевого корабля "Джон Адамс". На следующий день верховный судья Давид Терри, который приехал в Сан-Франциско еще в середине мая, чтобы навести порядок и приструнить виджилянтов, бежал туда, откуда появился — в столицу Калифорнии Сакраменто.

Президент комитета бдительности Коулмен планировал освободить Терри днем на виду у всех, в присутствии виджилянтов, в сопровождении военного эскорта. Поэтому на следующий день многие члены исполнительного комитета были очень недовольны, а тысячи рядовых виджилянтов и простой люд были шокированы его решением. "Некоторые были горько разочарованы, — пишет Г. Банкрофт, — другие возмущены. Членов комитета бдительности, который еще недавно был их идолом, считали предателями, жалкими и коварными лизоблюдами, смело вздергивавшими маловлиятельных преступников, но не дерзнувшими коснуться августейших одежд Терри".

18 августа 1856 г. комитет бдительности объявил об окончании своей деятельности. В тот же день комитет организовал грандиозный парад виджилянтов, в котором было много сходства с триумфальным шествием победоносной армии.

Демонстрация военной силы виджилянтов произвела внушительное впечатление на всех. Горожане встретили этот день как праздник. За несколько дней до парада улицы и дома были украшены флагами и знаменами. В торжественный день праздничные толпы выстроились вдоль улиц, по которым должны были идти виджилянты. Пройдя по городу, шесть тысяч вооруженных виджилянтов направились в штаб, где был устроен смотр оружия. В течение двух дней штаб служил выставкой, на которой можно было посмотреть пушки, ружья и холодное оружие. Были показаны также камеры, в которых содержались заключенные, их пистолеты и ножи. На стенах висели шляпы Коры, Кейси и прочих казненных преступников.

27 августа исполнительный комитет обратился к общему комитету с открытым письмом, опубликованным в газетах. Комитет заявил, что в основе его справедливых, хотя и самочинных действий, лежали соображения высшей нравственности, верности республиканским принципам и горячей приверженности духу истинной государственности. 8 сентября, когда суды Сан-Франциско составляли списки присяжных, комитет поручил своему секретарю расклеить на самых видных местах списки присяжных, которые были незнакомы комитету или пользовались сомнительной репутацией. Комитет просил граждан сообщить письменно о своем мнении относительно данных кандидатов в присяжные. Таким способом комитет бдительности добился исключения из списков не заслуживавших доверия людей.

Еще в июле вожди виджилянтов планировали реорганизовать комитет бдительности в политический орган — инструмент, с помощью которого можно было бы очистить город от политиканов накануне приближавшихся выборов. 11 августа на массовой сходке, созванной по призыву трехсот торговцев, в Сан-Франциско была создана "Народная партия реформы" и "Комитет 21-го". Последний получил полномочия назначать кандидатов во время выборов.

Вскоре виджилянты выставили кандидатов в законодательное собрание штата и на ряд административных постов в округе и муниципалитете. Во время выборов, которые состоялись 4 ноября, виджилянты контролировали избирательные урны и сумели провести избрание только одобренных ими кандидатов. "Комитет 21-го" продолжал функционировать в течение нескольких лет.