Сукин сын

Глава 1 Петрушка в салате

Небольшое кафе насквозь прошивали лучи, окна открывались прямо в парк, бродили сквозняки и солнечные зайчики, вздувались занавески. Сразу пропало раздражение на тяготы пути и показалось, что они прибыли в конечный пункт. Авилов втянул запах хвои из окна и улыбнулся. Наташа занялась салатом, опустив голову с ровным пробором. Они были первыми посетителями. Наташе удавалось есть и говорить одновременно, и сказанное сводилось к тому, что есть же нечаянные радости. После трех суток дороги встать под душ, вытянуться на свежей простыне, и такая простая еда — сыр, творог. Ромашки в глиняном кувшине. Хочется скакать от радости и ждешь, что случится что-то хорошее. Бывают намоленные места, и замечательно, что можно остаться и прожить здесь дня три.

В кафе зашел мужчина в светлом костюме, поздоровался, сильно блеснув стеклами очков, и, присев за соседний стол, выложил журнал.

— Настя, — он окликнул официантку, — тут в меню написано, что к салату бесплатно прилагается три грамма зелени.

— Не знаю, — она развела руками, — Анны Семеновны нет.

— А это что на подносе?

— Рисовый пудинг с киселем.

— Вкусно?

— Очень. — Настя причмокнула. — Английский рецепт.

— Ну принеси мне.

— Не заказывали. Мы готовим то, что заказали вчера. А вы его не заказали.

— А это кому? — Настя скосила глаза на авиловский столик и осторожно добавила: — Новые постояльцы. Вчера заехали.

— Не люблю, когда мимо проносят. Всегда интересуюсь, кому и на каком основании.

Он светски улыбнулся Наташе, отодвинул журнал, полюбовался на ухоженные ногти и принялся за еду, слегка порозовев ушами. Десять минут прошло в молчании, и даже Наташа, что было для нее неестественно, пресекла поток слов, обдумывая услышанное. Появилась Настя и сообщила: «Анна Семеновна пришла. Позвать?» Следом вышла женщина, да такая, что Авилов про себя ахнул. Лет тридцати пяти и, как говорится, кровь с молоком. Пышные тяжелые волосы завязаны в хвост, крупный рот и стать. Рост, легкая походка и никакой суеты. Она улыбнулась, зубы оказались детские, крупные.

— Что-то не так, Алексей Иванович? — посетитель привстал со старомодным поклоном.

— Тут в меню написано, дорогая Анна Семеновна, что к салату полагается зелень…

— Настя, добеги до огорода, а я пока обслужу.

Чувствовалось, что посетителю хочется поболтать, но женщины занялись делами. Он обернулся к авиловскому столу, кивнул на журнал и улыбнулся:

— Здесь в музее среди подлинных вещей сохранились бильярдные шары Пушкина. Их было три, настоящих, сам поэт собственноручно их по столу гонял! И представьте, во времена прошлого директора один шар украли, а директор велел изготовить копию и состарить, чтобы не отличался. И как только перестали отличать копию — пропал еще один шар!

Посетитель откинулся на спинку стула и довольно рассмеялся.

— Вот так история! И не где-нибудь, представьте, а в пушкинском заповеднике!

Авилов приоткрыл было рот, чтобы поддержать беседу, но спутница наступила ему на ногу и сердито прошипела: «Не разговаривай с этой жабой!» Он на всякий случай промолчал. Вряд ли это каприз. Наташка обычно знала, что говорила.

После кафе они решили прогуляться. Прямо за усадьбой открывался вид на Сороть, река лежала, как зеркало, поблескивала и разливала такое спокойствие, что душа замерла, перестав волноваться по-пустому. Под ногами вилась тропинка, они запинались о корни сосен, Наташа держалась за его руку. К ней вернулась обычная говорливость, и она умилялась, как тут мило смешана патриархальность с сервисом.

— И такие свежие огурцы!

— Так с огорода же, — возразил Авилов.

Они бродили по парку, разглядывали игрушечные пруды с горбатыми белыми мостиками, словно с картин позапрошлого века. То пропадали в темных еловых аллеях, то выныривали на ослепительные поляны и блаженствовали. Наташа жалела, что музей на ремонте, ей хотелось приобщиться, раз уж попали в эти места. Они петляли вдоль реки, вокруг дома с парковой аллеей, так что у Авилова то ли от лесного воздуха, то ли от смены картин закружилась голова, и они вернулись в гостиницу. Авилов лег, а Наташа отправилась в библиотеку.

Уснуть ему не удалось. Через полчаса в дверь постучали, и на пороге возник мужичок. Авилов видел его накануне, когда ставил в ремонт автомобиль, и никак не мог сообразить, кого напоминает это испитое лицо с крупными чертами, показавшееся Авилову весьма симпатичным. Мужичок неловко переступил у двери. За окном свистнула птица и робко замолкла.

— Я, конечно, извиняюсь, что побеспокоил. У меня есть предложение, потому что, как вы приезжие и такого нигде не увидите, то приходите восемнадцатого в нуль-нуль часов тридцать минут на городище Воронич, где фамильное кладбище. Там еще будут люди, из постоянных, кто понимает… Как раз в полнолуние.

— Проходите, присаживайтесь, — предложил Авилов.

— Меня Александром зовут. Шурой, — представился гость. Они пожали друг другу руки.

— И меня Александром, — хозяин усмехнулся, и мужичок кивнул с пониманием.

— Так придете?

В комнате бесшумно появилась Наташа с пакетом молока, и мужичок засмущался.

— А что будут показывать? — Авилов не очень понимал, куда их зазывают.

— Призрак покажется.

— Чей призрак?

Гость без видимой причины внезапно расстроился, лицо сморщилось.

— Не того, кого вы думаете, а наследника.

— Не понимаю. Кто он и кто наследник?

— Ну, они-то считают, что Пушкин умер без наследника, а я так не считаю. Он есть, только недооценили. А он и жил здесь. Не по случайному совпадению он тут экскурсии водил.

Наташа присела на ручку кресла, с любопытством разглядывая гостя, даже очки сползли с носа.

— Да кто он-то? — добивался Авилов. — Медный всадник?

— Зачем всадник? Сергей Донатович.

Наташа тихо охнула и уточнила:

— А где и во сколько?

— Сказал уже вашему… м-м-м….

Мужичок встал и, чем-то расстроенный, удалился восвояси.

— Похож на Блока, — произнесла Наташа, как только закрылась дверь. — Одно лицо. Куда нужно прийти?

— К городищу Воронич, в полпервого ночи. А кого покажут, я не понял?

— Призрак Довлатова.

Авилов присвистнул.

— Что ты хочешь… Многовековая культура в собственном соку. Виртуальное пространство… Вот книги, если захочешь почитать. Письма Пушкина. — Наташа выложила из сумки книжки, растрепала ему волосы и чмокнула в макушку. — Пополняй, а то помрешь невеждой. Там та-а-кая библиотекарша, ты б видел! Не девушка, а самолет. Пойдем поищем, где тут купаются. Припекает, где-то должны быть купальни с кабинками и дамы с кружевными зонтами.

— Сходи одна, — попросил Авилов. — Трое суток за рулем, я не в форме. Лучше почитаю.

Наташа открыла окно, перелила в графин молоко из пакета, убрала его в холодильник и удалилась.

Трогательное существо в шортах, с быстрыми тонкими ножками, а по сути — энциклопедия, все знает. А если чего-то не знает, делает стойку сеттера — и в погоню. Где только не аккредитована.

Авилов лег, открыл том и неожиданно зачитался. Наташа вернулась уже в сумерках, с влажными волосами и мешком грибов. Она их собрала и где-то уже пожарила. Купальню тоже нашла, но далеко идти, километра три.

— Завтра вместе сходим. Ты отдохнул? И грибы тут, наверное, галлюциногенные, — добавила мечтательно, наблюдая, как он ест.

После еды он задремал.

Снилась чушь: в дом ворвались рабочие делать ремонт, принялись ронять картины, обдирать паркет и пачкать стены. Он сопротивлялся, но они твердили, что это постановление ЖЭУ, ремонт плановый, и продолжали уничтожать квартиру. Проснувшись, Авилов зачем-то спросил у Наташи, читавшей в кресле под заботливо наклоненной, чтоб ему не мешать, лампой, как она к нему относится, а она легко ответила, что любит. Он задумался над тем, что она под этим подразумевает, догадываясь, что они подразумевают разное. Что, впрочем, не мешало им полгода прожить в мире и согласии. Что опять же можно отнести на счет ее толковости. Хотелось иногда, чтобы она закатила истерику или разрыдалась, как обычная женщина. Но обычные ему давно уже не нравились.

Они вышли из гостиницы, решив прогуляться до городища Воронич. На асфальте под фонарем лежал первый желтый лист. Быстро темнело. Было полчаса ходу, вначале дорога шла по шоссе, потом по тропинке в поле, часть пути почти отвесно взбирались в гору по дощатым ступенькам, в полной тьме, с фонариком, отмахиваясь от комаров. Наташа боялась темноты и, прогоняя страхи, обсуждала подробности романа Пушкина с Керн.

— Но не могли же они сделать ЭТО в аллее!

— Почему?

— Там комары — звери… А на могилу Пушкина сходим в последний день. Попрощаемся, нарвем цветов. В музей надо попасть во что бы то ни стало. Неизвестно, будем ли еще в этих краях. Может быть, никогда. Нужно воспользоваться случаем.

Авилов так привык к ее постоянному журчанию, что ему становилось не по себе, когда она смолкала. Ближе к Вороничу они увидели вспышки фонариков, стали слышны голоса. На холме были люди, они держались отстраненно, кивали, не вступая в разговоры. К Наташе подошла девушка, воздушная, как одуванчик.

— Привет, ты завтра зайдешь? Я отложила тебе ту книгу.

— Зайду. — Наташа отступила и прижалась к нему. Авилову захотелось спросить: «Она к тебе пристает?» Еще не хватало соперничать с девушками. Лесбиянок он видел, но не таких нагло-прелестных, с чистым мальчишечьим лицом. На холме задувало, по небу мчались тучи, время от времени луна показывала кривое изрытое лицо. «Опять он здесь, — пробурчала Наташа, — этот Спивак», — и кивнула на человека в белом, с которым они завтракали в кафе.

— Ты его знаешь? — удивился Авилов.

— Все его знают. Депутат Госдумы. Редкий вид экзотической жабы. — Наташа передернулась. — Детей любит, маленьких девочек. Зачем заявился, спрашивается? Все загадили и бегают, как ужаленные, по монастырям и церквям, грехи замаливают…. Про бильярдные шары узнал, что украли, от счастья чуть не лопнул, что не один он такая гадина. Маленький жирный мерзавец… — Авилов погладил ее по спине, успокаивая. Она продолжала нервно сопеть и возмущенно оглядываться.

— Гена, сходи-ка туда, — скомандовала худая рыжеволосая женщина и показала на бревенчатое строение. Нам тут пообещали призрак. Там должны быть приспособления. Что-нибудь для освещения сцены.

— Дура, — тихо произнес из темноты женский голос. — Умозаключенная. — Авилов, заинтересовавшись, невежливо навел луч фонаря, чтобы посмотреть, кому принадлежит этот чудесный голос. Женщина лет сорока, не смутившись, спросила: «У вас не найдется зажигалки?»

— Конечно, — поднеся огонь, он увидел синие глаза. Явный перебор по красивым женщинам. Зато рыжая отдувается за всех. Редкая мартышка.

— Я забыла фонарик, — сообщила синеглазка. — И юбку порвала. Захватите меня с собой в обратный путь, если нетрудно. Можно завернуть ко мне на самовар, я живу возле музея.

— Вы здешняя?

— Немного своей земли с домом… Ну что, идем?

— Может, подождем этого Гену?

Авилов переступил с ноги на ногу.

— Сейчас начнет быстро холодать, — возразила незнакомка. — Все-таки август. Я вам и так все расскажу.

Они двинулись вниз, по дощатой лестнице, держась за шаткие перила, незнакомка спускалась впереди, а Авилов ловил ноздрями ее запах, лесной и пряный.

— Этот Гена, — синеглазка хмыкнула, — художник. Хотя, скорей всего, маньяк, шастает по кустам с мольбертом, а на картинах или вообще ничего нет, или красные дыры. Красные дыры на белом, красные дыры на черном, красные дыры на голубом… Называется как-то. «Моя источающая душа…» Или исчезающая… или истекающая… Не помню…

Авилов, слушая сладостный голос, только что заметил, что Наташа притихла и давно помалкивает, только держится сзади за его куртку. Их нагоняли, и обрывками долетал разговор рыжеволосой Ларисы с Геной. Он нашел-таки ржавый прожектор. Синеглазка рассмеялась: «Все материалисты — дурни или жулики».

Они опять шли лесом-полем, полем-лесом, пахло травой и сосновыми иглами. Спутники отстали, луну затянуло тучами, они двигались молча, глядя каждый в себя. Стояла полная тьма, лишь шумели на ветру невидимые деревья и прыгал по корням луч фонаря. Возле большого дома из бруса синеглазка достала ключ, отперла сени и спросила: «Ну что, чай?» Авилов занес над ступенькой ногу, но Наташа потянула назад.

— А вы домой идите, — бестактно посоветовала ей синеглазка, — вам неинтересно. Тут уже недалеко.

Авилов оглянулся на Наташу.

— Я провожу девушку и вернусь.

— Как хотите, — женщина зажгла свет и удалилась в глубь дома. Юбка на ней была порвана до бедра, и Авилов вдруг сглотнул.

— Я засыпаю на ходу, — сказала Наташа. — Длинный день, слишком много впечатлений.

Авилов проводил маленькую всезнайку и отправился на самовар. Позвонил у двери, услышал «входите», ударился о какой-то инструмент. Потирая голову, зашел в избу и попал в позапрошлый век. Так, наверное, жили купцы. С медным самоваром, с иконами в золотых окладах, с плюшевыми креслами. За столом, кроме хозяйки, сидел давешний славный мужичок с лицом Блока, пристроенным на маленьком корявом туловище, и обиженно жестикулировал:

— Так полез, обыскивал, нашел прожектор.

— Ну что ты от них хочешь, Шурка? Им и Божья Матерь инсталляция. Это ж трясуны, постмодернисты.

— Секта, что ли?

— Вроде того.

Синеглазка улыбнулась гостю так, что он задержал дыхание.

— Проходи, не стой в дверях. Самовар поспел. — Авилов чувствовал себя свежим, выспавшимся, но точно попавшим в заколдованное царство. Здесь морочили голову, но разгадывать не хотелось. Ну призрак и призрак. Интересно, пеший или конный? Игра устраивала, если столько красивых женщин.

— Вынюхивают, подозревают, — негодовал Шурка.

— Подозревают те, у которых у самих рыло в пуху.

— А ты мне веришь, Нина?

Значит, синеглазку зовут Нина.

— Ты тут ни при чем. Ты можешь сделать бомбу, самолет, фейерверк. Но не Сергея Довлатова. Его тебе не сделать.

— Почему это? — обиделся Шурка.

— Это головная работа. Хватит сопеть. Лучше скажи, когда закончишь ремонт. По дому соскучилась. Когда посетители уходят, там так половицы жалобно скрипят, будто дом стонет, пощады просит.

Она повернула кран самовара, нацедила чай в чашку с золотыми и лиловыми цветами на боку, поставила на блюдце и подала Авилову.

— Хочешь баранок? Или пряников? Гляди, Шурка, какое у человека лицо! Прямо выписное, как на иконе. Настоящее бандитское лицо.

Авилов криво усмехнулся и спросил:

— Вы здесь работаете?

— Проживаю. Раньше была актрисой, вышла замуж за хорошего человека, овдовела и думаю: что же дальше делать? И поняла — жить. А чтобы жить, нужно место. Не везде это получается. Тут встанешь — поутру соловьи поют, пойдешь босиком на огород, нарвешь овощей, поработаешь на земле. В город езжу только зимой, в театр. Оркестр, меха и так далее. Читать, гулять, купаться до сентября.

— Ну, это… — перебил Шурка, — я пойду, Нина, а то расстройство одно… Думаю про призрак, — озираясь, наклонился к ней Шурка, — что это самозванец какой. Человек сколько сделал, место оставил, оно и пустует в душах. Обрыв в сети. На это место взошел другой, с его ростом, внешностью. А таланта нет, вот он и бродит, неприкаянный, бесталанный. А когда на него глядят, то он вроде больше себя чувствует. Господи, прости нас, грешных, за гордыню.

Шура перекрестился на икону и, поклонившись, встал. Дверь за ним закрылась, Авилов молчал, сидя напротив, смотрел хозяйке прямо в синие крапчатые глаза, она тоже на него глядела. Смотрели долго. Никто никуда не спешил.

— Мы спать будем? — нарушил он затянувшееся молчание.

— Ну а как же? Непременно будем. Каждый в своей кровати.

— Что-нибудь мешает сделать это вместе?

— Нет, голубчик, ничто не мешает. Но это несерьезно.

— Я здесь на три дня…

— Думаешь? — она сощурилась. — Но если ты так решил, тогда приходи в последний.

— Сплетен боишься?

— Нет.

Синеглазка поднялась, накинула пальто, босиком проводила Авилова до калитки и долго запирала засовы.

Женщина красивая, одинокая, положила на него глаз. Редкий случай — симпатия взаимна, да еще как… Авилов усмехнулся, что так резко перенапрягся ни с того ни с сего. Стартанул на красивый голос. Предложил заняться сексом — отказала… Ну что ж, значит, осечка. Но отказ задел.

Он долго бродил вокруг запертого монастыря, где наверху, возле собора, лежал тот, кем истязают в школах. Человек прожил свою недлинную запутанную жизнь, а вокруг его могилы построили целый город, восстановили разрушенный дом, разыскали давно утраченные вещи, посадили яблоневый сад, расчистили пруды, и теперь моют белый надгробный памятник, и кладут к нему цветы. Сколько трудов!

Авилов продрог от ночной свежести, успокоился и вернулся в гостиницу.