Сукин сын

Глава 17 «Шумел камыш…»

Выйдя из машины и расплатившись, Нина в тревоге остановилась. В доме горел свет, слышались голоса. Грабли лежали поперек сеней, под ногами скрипела земля. Грязи-то натащили.

Состав гостей ее удивил. Шурка, Саша, Верка Рублева и ее молчаливый сын Костя. Нина прошла по комнате и выключила магнитофон. Сразу стало тихо, выступила грязь, полезли в глаза переполненные пепельницы.

— Ты прости, Нина, что я дом отпер, — сказал Шурка. — Ты задержалась, я тут поливал огород, а все и заявились.

— Эх, Шурка… Нельзя тебе дом доверять. Устроили тут. Ничего-то вы без женщин не можете, даже дом в порядке удержать.

— А Нин, ты не злись, ты погляди, какой у меня сын ладный, хочешь, сосватаю? Холостой, непьющий, работящий… — встряла Верка.

— Вера, тебе денег не надо?

— Почему не надо? Надо. А с чего это ты?

— Не хочешь, или как?

— На опохмел?

— Ты все понимаешь правильно.

— Да я ваще понятливая. Пошли, Константинополь. Хозяйка с дороги устала. — Верка подставила ладошку. — Ой, добре-е-еющая баба, только мужика нету, вот незадача-то!

Гости быстро собрались и ушли, Нина принялась вытряхивать пепельницы, поправлять ковры, подметать пол.

— Прости, — произнес Авилов.

— Пустяки, — она, не разгибаясь, продолжала выметать мусор. Убрала со стола посуду, протянула руку за бутылкой, но он удержал.

— Не злись, посиди со мной, завтра я сам все уберу.

— Не хочу.

— Посиди, иначе я уйду.

— Я сама уйду, а ты живи, голубчик, гуляй, гостей води. Я буду приходить тебе приборку делать.

Он посадил ее рядом, налил стопку и подал. Она, не раздумывая, выпила, внутри обожгло, и стало легче.

— Соскучилась, — сказала она. — Четыре дня не видались. Где ж ты был-пропадал?

— Ты статью читала?

— Я с ним летела в одном самолете, видела, как повели обыскивать багаж. Зачем мне позволили это увидеть? Нарочно показали, точно в кино. Преступление его мне известно, а наказание не заменило. Как будто человеку еще при жизни воздали, а не после смерти.

— Ты читала статью?

— Мельком видела. Поняла, что у него оказалась рукопись, а вникать не стала, не до того было.

— Так ты, значит, ничего не знаешь… Кто ему рукопись передал? Криминальный авторитет Авилов А. С. Статья подписана Натальей Науменко.

Нина ахнула и опустила голову.

— Из-за меня?

— Наверное, не знаю. Из-за нас. Я очень пьян?

— Вроде нет.

— Много пил сегодня. Бутылки три один и четвертую в компании. Не берет. А надо бы. «Пролей мне в грудь отрадное похмелье, минутное забвенье горьких мук…» — он замолчал, что-то обдумывая.

— Давай я ванну наберу и тебя вымою, отойдешь, — предложила Нина. Он посмотрел на нее: красота потускнела, точно запылилась в дороге, она показалось ему сестрой, родной, давно привычной. И очень хорошей. Такой хорошей, что он не вытерпел.

— Только я должен сказать тебе одну вещь. Я пью не потому, что у меня отберут акции, конфискуют предприятие или что я отсижу. Не потому. Это не страшно. Ну не очень, скажем так, страшно. Это я в гробу видал, эти суды с конфискацией. Добьюсь условного срока, надо сильного адвоката и деньги. Дело житейское, не есть повод для питья. Ну жалко, конечно, деньги там, время, но не смертельно, нет…

Он упрямо мотал головой.

— А ты и вправду пьян, голубчик, Говоришь долго, а с мысли никак не сойдешь, — удивилась Нина. — Первый раз таким вижу.

— И последний, — пообещал Авилов. — Так вот. Пью я, я сам это понял час назад…

— Давай говори, что ж ты тянешь-то, пьяница несчастный.

— Пью я из-за Натальи.

— Из-за Натальи любой запьет. Она не женщина.

— Нет, женщина. Еще какая. Ты… Нет, ладно.

— Нет уж, говори, раз начал.

— Она меня, конечно, не любит и никогда не… Но я-то ее люблю. Вот она тут когда приходила… Когда приходила, я так понял, что ее ненавижу. И даже самому смешно, вот это смешно по-настоящему… боюсь. Она меня сбила. И очень хочется ее придушить. Так, взять за горло, — он медленно сжимал кулак, глядя на него чуть удивленно. — Я вот за ней наблюдал, что она вытворит. Но такого — нет. Это лихо. Такого не бывает. Не может такого быть. И поэтому, я точно знаю, потому что боюсь и ненавижу, поэтому люблю. Ну что? Так бывает. Нет, не бывает. Чем больше ненависть, тем сильней…

— Врешь, — отрезала Нина. Ее облило холодным страхом.

— К сожалению, не вру. К моему великому сожалению.

— Проспишься и забудешь. Ну все, хватит. Быстро в ванну.

— Ты меня помоешь?

— Сам.

Нина отправилась набирать воду. Что с пьяным разговаривать. Мели Емеля, твоя неделя. Быстро. Быстро про это забудь. У человека горе. Он не в себе. Забудь. Прости. Нина постелила Авилову отдельно. В левом виске закололо, будто воткнули шило. Она пошла за таблетками и легла, плотно зашторив окно.

А если это правда? Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Что тогда, как вытерпеть такое признание? Нина перевернула горячую подушку. Бывают такие слова, которых лучше не говорить и не слушать. Необратимые слова, их не вернуть, от них уже не отвязаться. Вот зачем он это сказал? А теперь игла в левом виске будет колоть и не позволит забыть. Как она будет жить с ним и не верить? Жить и тревожиться, что он уйдет обратно, откуда пришел? К другой женщине? Если ты взяла чужое, ты уже навсегда воровка. А если и он думает, что не принадлежит тебе, что любит другую, тогда все пропало. Тогда они обречены. Нина встала и прошла в комнату, где он спал, посмотрела. Лицо спокойное. Выговорился и уснул. Складка между бровей, так она была всегда, это он хмурится на жизнь. В старости он будет лучше, красивей, чем сейчас, спокойней. Нина подумала, что может случиться так, что ей этого не увидеть… Она не сможет трястись целую жизнь, как заячий хвост. Это не по ней, внутри все бунтует. Михаил был прав, что ли, когда говорил, что они в сговоре? Они не в сговоре, но бывает, что человек и себя-то не понимает. Живет и узнаёт о себе новое. Вот и он узнал. А она ворвалась в чужую жизнь, а что в человеке поймешь за три недели жизни? Кажется, что все прочно, ан нет, поехало. Это она с ума сошла от пятилетнего одиночества, а у него все в порядке, человек по своей дороге идет, где ему интересно и сладко, туда и свернет. Наталья его выпотрошила, как дохлого петуха, тем и поразила. Нина вздохнула. Мальчишка в сущности. В игры еще играет в свои тридцать с лишним.

Перед сном Авилов успел подумать о стихах. Когда люди их пишут? Когда не выдерживают горя, или красоты, или любви. Можно целую жизнь прожить, наблюдая, смотреть, как листья распускаются, как вода течет, как ходит под луной черный человек с угрюмым лицом, и копить, собирать все ради единой строчки. Но чтобы была из золота.

Наутро Нина застала Авилова за столом. Он сидел, смотрел на белый лист, и выражение на лице отсутствовало. Он ее не заметил, а посидев немного, глядя в окно невидящим взглядом, написал одно слово. Потом зачеркнул и обхватил голову.

— Уж так-то не убивайся, — усмехнулась Нина. — Выпил и выпил. Сразу уж и письма прощальные писать! — он засмеялся, скомкал листок и обнял свою молодую «вдову».

Шишкин разбирал протоколы допросов, раскладывая их по стопкам. Это Зосины, полезные, это Геннадия Постникова с супругой, так, никчемные, кроме одного. Это… он поморщился… Надо вызывать специалиста, иначе как быть с Тамарой? Никогда не знаешь, болен человек или это способ избежать ответственности. Выглядит-то она полностью больной. На всю голову. Муж у нее хороший, но смирный, и сядет за то, что не справился с ее припадками. С этой парой все непонятно, недостает медицинского свидетельства и информации, кто она на самом деле. По чужим документам живет и уверяет, что мстит за отца. Мозгами двинулась или мошенница? Он переложил листы налево и стал припоминать, когда видел их последний раз, но не мог вспомнить. После приступа в кабинете оба никуда не выходили, он отпустил их в город к врачу, и все. Вот же. Берутся люди не за свое дело. Куда воровать или мстить, если психика слабая! Или она из той же оперы, что господин Авилов? Выглядит выхоленной, вся в золоте, бриллианты в ушах. Больная скорее.

Так, теперь госпожа Науменко. Эту направо, тут тем более все непонятно. Хорошая фамилия. Девушка уезжать не собирается. Будет и дальше ощипывать перышки с депутата и выкручивать руки криминалитету. Симпатичная особа, глаза хорошие, серые, внимательные. Вначале она ему даже понравилась. Но первое впечатление оказалось обманчивым. Хотя и второе тоже может обмануть. Первое у него лично всегда бывало точней остальных.

Шишкин вспомнил, как он нашел рукопись на подоконнике. Лежит себе, голубушка, никого не трогает, а головы все летят. Он обрадовался находке и целый час листал, разглядывая буквы и строчки, пока не сообразил, что вернуть рукопись, непонятно откуда взявшуюся, — чушь несусветная. Нет, господа жулики, номер не пройдет. Сами принесете на блюдечке с голубой каемочкой. Честь мундира не позволит оставить все как есть. Тогда он взял рукопись и… Делать такие вещи — это и значит нарушать закон, а серая ящерка, Науменко, и об этом догадалась. За всех думает. Высоко сижу, далеко гляжу.

Но ничего ему не принесли. Расчет оказался неточен. Пара листов попала к депутату, а остальное, видно, приберегли для более важного дела. Значит, депутат не настолько важен, грязью мазнуть — и будет с него. Кто положил рукопись на подоконник, выяснилось в тот же день, как он закинул удочку, а Зося только подтвердила. Господин Авилов дрогнул, когда Шишкин заявил, что не знает, где рукопись. Дрогнул, да вдобавок еще и отправился на поиски! Что его погнало? Уж сидел бы тихо, как собирался. Погнал страх, что цепочка приведет к нему? Ясно было, что ни Гена Постников, у которого он отнял рукопись, ни Спивак, которому ее потом подкинул, не промолчат. Они и не промолчали. Авилову надежней иметь рукопись при себе или хотя бы знать ее местонахождение. Он остался без прикрытия и принялся пить. Или это шоу такое? Или ай-ай-ай, какие мы нежные! Но вот зачем они подкинули два листа депутату? На что он им сдался? Классовая ненависть, что ли?

Рукопись известно где. Нужен толчок. Шишкин теперь знал, с кем играет, и представлял противника. Но как спровоцировать следующий ход, чем? Он оделся, поправил усы и отправился к Нине, впрочем, не питая особенных надежд.