Свет с Востока

13 июля 1944 года, санаторий «Узкое».

Дорогой Шумовский!

…Еще в начале полугодия, узнав Ваш адрес от Василия Васильевича*, я написал Вам, но, очевидно, послание не дошло по назначению. Очень хотелось бы узнать про Ваше житье и в какой мере Вы связаны местожительством. Мы ** обретаемся в Москве с 25 июля 1942 года; после 1 августа думаем съездить в Ленинград «на рекогносцировку», чтобы решить вопрос о сроках возвращения. Вас поминаем часто и шлем всякие пожелания

Ваш И. Крачковский.

5 сентября 1944 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо от 10 августа я получил уже в Ленинграде, куда окончательно перебрался 31 августа после предварительной поездки 2–12 августа. Очень рад был узнать о Вашей жизни, которая теперь представляется мне яснее; кое-какие сведения доходили до меня раньше, но случайно. Мы сами улетели из Ленинграда 25 июля 1942 года и все время были в Москве (слухи о пребывании в Нальчике неосновательны).

Многих, про кого Вы спрашиваете, уже нет в этом мире: в 1939 году кроме Виленчика в июле же умерла моя московская ученица К. С. Кашталева (Дмитриева), а в августе мой учитель А. Э. Шмидт. (Мой последний университетский учитель П. К. Коковцов умер 1 января 1942 года на 81 годужизни.) В. И. Беляев здравствует, ходит с палочкой и пребывает в Ташкенте с И[нститутом] востоковедения, находящимся там в эвакуации. В. В. Струве теперь здесь, хлопочет о возвращении Института, но удастся ли это в текущем году, не ясно. Ковалевский, наподобие Вас, обнаружился в этом году в Саранске Мордовской АССР преподавателем педагогического института; хлопочу о зачислении его докторантом Ак. Наук. Юшманов благополучен – в Алма-Ате с Институтом языка и мышления, выбран в прошлом году в чл. – корр. Ак. Наук (как и Н. К. Дмитриев, а С. А. Козин, декан возобновляемого восточного факультета, – в академики). Оде-Васильева побывала в эвакуации на Алтае, а теперь преподает в Москве в Институте б. Нариманова. Об Искандерове сведений не имею. Винников в [19]41 г. защитил докторскую диссертацию об арабах Средней Азии и теперь в Ташкенте с Беляевым.

Дальше пойдет, к сожалению, синодик. А. Я. Борисов был снят больным с поезда во время эвакуации в Орехово-Зуеве и умер там 10 июля [19]42 г.; Д. В. Семенов умер от паралича сердца в мае 1943 года в Ленинграде, где он провел всю блокаду и оставался уполномоченным И[нститута] В[остоковедения] после его эвакуации в июле 1942 г. (теперь уполномоченным А. Н. Болдырев). В мае [19]42 года умерли И. О. Гинцбург и О. А. Крауш; после эвакуации, уже в Ташкенте, умерли С. М. Березовская и Е. А. Разумовская. Жива там К. Б. Старкова, недавно защитившая кандидатскую диссертацию. Жив и Таха Хусеин, ныне ректор второго, недавно основанного, египетского университета в Александрии. В июне он прислал мне приветственную телеграмму, впервые после начала войны. В [19]40-м году он выпустил вторую часть своих «Дней», которую я перевел, но отделать и напечатать не успел.

У меня до сих пор хранятся набранные гранки Вашей «Картографии», которые со временем послужат основой, ин шааллах*, «второго» издания. В моей печатающейся книжке «Над арабскими рукописями…» (единственном дельном результате моей эвакуации) Вы увидите упоминание и Вашего Ибн Маджида.

Ввиду всяких жилищных сложностей едва ли стоит Вам сразу стремиться в Ленинград. Может быть, Вы напишете в виде пробного шара проф. Ал-дру Ал-дровичу Семенову или Викт. Ив. Беляеву (Ташкент, Пушкинская, 31, Инст[итут] вост [оковедения]) о возможности получить для Вас работу в Институте рукописей Узбекской Ак. Наук. Я, со своей стороны, буду думать о других путях возврата к арабистике, ибо она Вас ждет, и Вы от нее не уйдете.

Будьте же здравы и благополучны.

Ваш И. Крачковский **

10 ноября 1944 Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо от начала октября получил благополучно; утешило оно меня известием, что книга «Культура Испании» дошла. Это дает мне повод направить Вам (через несколько дней) другую книжку – В. Ф. Шишмарева*, по случайному совпадению из области тех же Ваших испанских штудий, о которых Вы упоминаете. Надеюсь, что она тоже до Вас дойдет и доставит Вам некоторое развлечение. По Вашим делам некоторые шаги предпринимаю систематически в разных направлениях; может быть, в конце концов что-либо и выйдет. С А. П. Ковалевским известный результат достигнут: его удалось зачислить в докторанты Академии Наук. Однако предстоящий сезон ему придется провести еще в Саранске; может быть, с возвращением Института востоковедения, намечаемым на весну-лето [19]45 г., удастся перетащить его в Ленинград, хотя жилплощадь его и погибла от снарядов. Отсрочка переезда И[нститута] В[остоковедения] оставляет меня на этот сезон единственным преподавателем арабистики в Университете. Хотя дело ограничивается одним первым курсом, но время он отнимает у меня большое, так как конспект по «введению в арабистику» я пишу вновь. Строю его иначе, чем было у Юшманова (тем более, что и программа его не отыскалась). Винников за это время еще раз из Ташкента ездил к своим арабам: пишет, что на этот раз удалось собрать некоторые коллекции ковров и женского одеяния.

Все вспоминающие шлют Вам поклоны. Будьте благополучны.

Ваш И. Крачковский.

24 января 1945 Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо от 28 декабря получил с неделю тому назад и на днях послал Вам телеграмму с вопросами, так как Ректору Университета понадобились некоторые сведения, которых я не мог сообщить. Надеюсь, она до Вас дошла. Почти месяц пробыл здесь В. И. Беляев, приезжавший по делам И[нститута] В[остоковедения]. Около марта- апреля Институт собирается возвращаться. Думаю, что в конце концов удастся Вас куда-нибудь устроить.

Оттиски моей статьи о географах* давно разошлись; если удастся достать номер «Известий», вышлю Вам. Букинисты кое-какие существуют, но по нашей части почти все выкачано. Вас интересует мой орден: я получил его в мае прошлого года, правда, за блокаду Ленинграда, а не за науку, что понятнее**.

За последнее время как-то отстал от основательной работы и занимаюсь всякими текущими мелочами.

Не хворайте!

Ваш И. Крачковский.

1 мая 1945 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо от 5 марта (если верить проставленной Вами дате, на штемпеле неразборчиво) я получил 20 апреля. Тогда же отправил случайно попавшиеся мне сочинения Жуковского, среди которых имеются Рустем и Зохраб*. Не знаю, в какой мере это Вам пригодится, но надеюсь, что книжка до Вас дойдет и немного развлечет. Я как-то в прошлом году перечитывал опять работу А. Н. Веселовского** о Жуковском и опять с прежним удовольствием. Для Рустема и Зохраба, будь Вы здесь, я бы попросту дал Вам перевод сербский Байрактаревича***, крупного ориенталиста, лучший, по-моему, перевод с подлинника стихами, но посылать его не рискую.

Институт Востоковедения, по последним известиям, выезжает из Ташкента 6 мая: отъезд так много раз откладывался, что и на этот раз я не уверен, что он состоится. Худо то, что В. И. Беляев по приезде из Ленинграда в Ташкент после побывки здесь все время хворает, и даже заниматься ему воспрещено. Не помню, писал ли я Вам, что в феврале скоропостижно скончался от паралича сердца А. П. Рифтин****… Винников, который вернулся из Ташкента в индивидуальном порядке, теперь тоже все время хворает и в данный момент даже в больнице. А это все один мой курс. Таким образом, я по-прежнему без помощников, но теперь скоро перерыв и как-нибудь дотяну. Студенток на первом курсе теперь восемь плюс один студент. Уровень несколько выше, чем во времена Ткачевой и Тарасовой*****, приблизительно половина достаточно развита, но будет ли из них толк, пока еще трудно сказать. Я могу им уделять времени ровно вполовину того, что полагается по программе. Занимаюсь я, в конце концов, не без любопытства, а Хрестоматию для первого курса, которую последний раз читал со студентами в 1919 году, то есть ровно 25 лет тому назад, перечитал даже не без интереса: только теперь начинаешь понимать эти вещи, как следует. Читаю и Введение в филологию вместо Юшманова. Следовало бы его обработать для печати, но не знаю, удосужусь ли это сделать. Книжка моя с мемуарами о рукописях, по слухам, в Москве уже появилась, но мне ее все не присылают.

Про Ваш «вольный» университет я давно слыхал от обоих лиц, про которых Вы упоминаете******. Б. Б. Полынова я знаю давно и хорошо, а теперь во время московского эвакуационного сидения мне приходилось с ним много работать по делам Географического Общества. Он и теперь в Москве, а я по возвращении сюда сложил с себя административные функции в Обществе, которые волею судьбы мне приходилось нести с 1928 года.

Из Ваших сокурсников имею сведения только про Старкову, которая состоит в ИВАН и защитила кандидатскую диссертацию. Гринберг убит на войне в самом начале, существует в провинции Подтягина учительницей. Арабисты, которые должны были кончить в 1942 году, тоже рассеялись. Лучший из них, Д. Бертельс, в таком же положении, как и Вы. Одна бомбардирует Университет откуда-то из Пензы. На историческом преподает Чураков*******, но думаю, что язык-то он окончательно забыл. В Москве преподавателей много, но все – практики московской формации, по-своему нужные, но для науки бесполезные. Во второй половине мая мне придется съездить на неделю в Москву. На будущей неделе читаю на большой конференции Публичной библиотеки доклад о роли ее Рукописного отдела в истории нашего востоковедения.

Вот, кажется, и все мои новости. Старайтесь же быть здоровым: будем думать, что постепенно прочее наладится.

Ваш И. Крачковский.

15 июля 1945 Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

у меня лежат два Ваших не отвеченных письма: от 15 мая из Канска и от 7 июня из обычного места. Моя неаккуратность на этот раз объясняется главным образом тем, что в связи с юбилеем Академии пришлось провести больше двух недель в Москве, а за всякое отсутствие накопляется столько дел, что потом приходится их ликвидировать, отложив все остальное. Недавно от Вас имел письмо В. В. Струве, и мы опять начинаем действовать, пытаясь вернуть специалистов к их прямой работе. Соответствующие меры с окончанием войны можно предпринять и насчет Игоря Дьяконова*, который все эти годы воевал.

Вчера я кончил университетские экзамены и надеюсь теперь больше к начальному курсу не возвращаться. «Введение», вероятно, оставлю за собою, если в будущем году состоится прием на арабский разряд. Придется, конечно, делать кое-что на втором курсе и на старших, если удастся вернуться отдельным студентам. Со скрипом как-то идет у меня восстановление Кафедры и Кабинета, и не нравится мне, как оно идет. Но что же со всем этим поделаешь? Из ориенталистов на юбилее Академии был один Ковальский из Кракова (арабист и турколог). Помнится, в свое время я Вам о нем говорил и даже как будто бы указывал его хорошую книжку «На шляхах Исламу»**. Приятно было познакомиться лично после переписки чуть ли не с 1914 года.

Вожусь все с корректурами словаря Баранова***; в июне вышел третий выпуск, хотелось бы к осени выпустить четвертый и закончить эту нужную, но утомительную работу. Свои «труды» движутся плохо, все руки не доходят. Будьте же здоровы и благополучны, авось, увидимся. Рад, что моя книжка Вам доставила удовольствие.

Ваш И. Крачковский.

26 ноября 1945 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

я уже телеграфировал Вам, что обращение от Института полковнику Филиппову* направлено с моим отзывом, а теперь посылаю черновики…

Долго Вам не писал в надежде, что кто-либо из младших коллег при возвращении из Ташкента будет в этом отношении аккуратнее меня. Не знаю, насколько мое предположение было основательно. Первое полугодие в смысле здоровья проходило у меня благополучно, однако как-то все случается так, что систематически не хватает времени, и постоянно торопишься с какими-то спешными делами, которые выплывают одно за другим. Все это обыкновенно мелочи, но в общей сложности поглощают почти все время, и для серьезной работы его не остается.

Словарь Баранова подходит к концу. Пять листов последнего, четвертого выпуска отпечатано. Теперь должен быть дан набор дополнений (листа полтора) и моего общего предисловия (тоже листа полтора). Оно написано приблизительно в таком же стиле, как в былое время к Юшманову, Семенову, Васильевой**, то есть с характеристикой того, что было сделано в этой области до настоящего времени. Обещали закончить в этом году, но боюсь, что будет задержка из-за моей поездки на Сессию (Академии) в Москву. Ее много раз откладывали, теперь она назначена на 15–22 декабря, но все еще нет полной уверенности, что не будет опять перенесена. Во всяком случае, теперь это вопрос месяцев, и дело, которое с 1938 г. по временам отнимало у меня много энергии и труда, кончится. В Университете в этом году часов у меня немного – шесть, но как-то выходит, что подготовка занимает порядочно часов. В этом, конечно, я сам виноват. Читаю два курса – введение в историю и литературы, постепенно они превратились у меня совсем не в то, что было в Ваше время. Введение хотел в этом году передать по старой памяти Юшманову, но он все хворает и может вести занятия только на дому с одним-двумя слушателями. Веду я еще занятия, за отсутствием лектора, по разговорному языку и на них в этом году решил, между прочим, проработать сборничек пословиц, записанных когда-то в Сирии Гиргасом***, который я целую вечность все собираюсь издавать. Для лекций все это можно бы проделывать просто, но по скверной привычке у меня на это уходит все воскресенье. Кроме этого читаю со Старковой «Китаб ал-бади»****, а с Писаревским (аспирант Кабинета) историю ал-Фахри*****. В известной мере мне все это вспоминать приятно, однако все требует некоего времени.

Последние месяцы сижу над подготовкой нового издания книжки о рукописях, с которым меня начинают торопить. Добавить решил только два новых цикла: «Арабские писатели и русский арабист» и «Тени предков». В каждом по три рассказика (содержание их – Рейхани, Теймур и Нуайме в первом, Рейске, Гиргас, Сальхани во втором; самые названия, конечно, мудренее******). Думаю прочитать их на заседании Кабинета восьмого декабря. Рукопись просят привезти в Москву к 15-му; не знаю, успею ли со всякой требуемой расклейкой экземпляра. В напечатанных частях меняю только отдельные фразы и добавляю мелочи.

Стараюсь устраивать систематически одну субботу заседания Кафедры, другую – Кабинета. Народ в общем ходит, но с докладами приходится отдуваться главным образом мне. Мои младшие коллеги как-то тяжелы на подъем. Винников тоже все хворает и часто чувствует себя неважно. Беляев и перегружен и по природе своей пунктатор. Энергичны и инициативны сотрудники Кабинета Заходер******* и докторант Ковалевский, но первый живет в Москве, второй – в Харькове и для общей деятельности здесь бесполезны. Полностью по арабистике представлены у нас в этом году первый и второй курсы; есть старательные, но обнаружатся ли какие-либо «таланты», пока не видно. Две студентки бывшего пятого курса все никак не могут добиться восстановления и сидят в провинции.

Вот вам общий отчет. Будьте же здравы и старайтесь продержаться.

Ваш И. Крачковский.

7 апреля 1946 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

по получении Вашего письма от 31 января мы со Струве направили писание на имя Филиппова. Если результаты его будут таковы же, как предшествующих, будем искать каких-либо дальнейших путей в Москве. Не удосужился я ответить на это Ваше письмо, как получил Ваше поздравительное послание от 4 марта. Вы правы, и память на даты у вас хорошая: по официальным данным, я появился на свет 4 марта по старому, 16-го – по новому стилю. Правы Вы и в том отношении, что избран я в Академию 9 ноября 1921 года, был когда-то по старшинству избрания 42-м, а ныне состою 2-м, ибо старше меня (на год) один Иоффе*. Всякие даты я люблю и чужие юбилеи тоже, но своих терпеть не могу, о чем прошу всех всегда помнить; такова уж моя идиосинкразия. Главным образом я горжусь тем, что родился в 1300-м году хиджры, а значит, при желании, мог бы стать если не «наби», то, во всяком случае, «мутанабби», которые обыкновенно появляются в последнем или первом году века**.

…Ассоциация арабистов, которой Вы интересуетесь, не собирается, хотя теоретически и не закрыта. Ее заменяют расширенные заседания Кабинета, которые стараемся собирать регулярно. Винников одержим идеей в следующем году созвать всесоюзную сессию по примеру 1935 и 1937 годов. Я отношусь к этому сдержанно по различным соображениям и энтузиазма пока не испытываю. Кстати, есть ли у Вас «Труды» второй сессии арабистов?

Позавчера хоронили на Шуваловском кладбище Н. В. Юшманова, умершего 2 апреля. Доконали его астма и эмфизема легких, особенно усилившиеся после эвакуации и пребывания в Алма-Ате, горный климат которой вообще плох для «сердечников». Последние полгода он ясно сходил на нет, совсем не мог выходить из дому и вел только очень мало занятий с двумя студентами. Так у нас с уходом Виленчика и Юшманова арабская лингвистика опять пришла в первобытное состояние, как до революции. Остался один Церетели***, но он далеко, в Тифлисе.

Я по обычаю страдаю от обилия всяких мелких и чужих дел, которые приходится заканчивать. Словарь Баранова – хвала Аллаху – завершился. Надо допечатать большой «шамилевский» текст, оставшийся после Барабанова****; выплыл когда-то отредактированный мною по поручению Президиума Академии сборник посмертных, не напечатанных докладов и лекций Ольденбурга***** по культуре Индии, который надо опять просмотреть, так как теперь захотели его печатать, и т. д. и т. д. В результате мои «географы»****** стоят, как и многое другое. Начинаю думать, как бы выйти в отставку, но, к сожалению, и отставка от таких работ избавить не может… Получил несколько новых книжек Таха Хусейна и Махмуда Теймура*******, которые и почитываю меланхолично. Беляев сам несколько поправился, но жена его сильно хворает, и это создает соответствующее настроение. Вернулась в университет на четвертый курс студентка Фотиева, которую Вы, вероятно, уже не знавали, старается. Будьте здоровы.

Ваш И. Крачковский.

14 февраля 1947 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

получил Ваше письмо из Боровичей от 10 февраля и радуюсь, что Ваша работа (…) двинулась (…) Думаю, что работа над переводами специального содержания будет Вам полезна, и с интересом со временем их просмотрю. Быстрота будет зависеть от «аккумуляции» всяких деловых обстоятельств, которыми я никак не научусь управлять. Винников несколько поторапливает меня с просмотром русских работ, а я как-то не умею торопиться, тем более что всегда выплывают новые и новые технические вопросы, с которыми я справляюсь тоже плохо.

Со вторника начал университетские и кабинетские занятия… Стремлюсь постепенно сокращать свои многоразличные «организационные» обязанности и вчера подал заявление об освобождении меня от функций члена редакции университетского журнала. Подумываю и о дальнейшем, в частности, о сокращении преподавания с осени, ибо вижу, что мой «отпуск» этого года не дал никаких эффективных результатов. Получил многажды выписывавшийся мною «Фестшрифт»* американца (вернее, шотландца) Макдональда**, изданный еще в 1933 году, но почему-то не приходивший до сих пор. Есть интересные вещи.

Просмотрелдиссертацию Петровой*** о японском флоте и вижу, что Вам будет полезно использовать ее библиографию работ о морской терминологии…

И. Кр.

9 апреля 1947 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

получил Ваше письмо несколько дней тому назад и радуюсь, что Вы, в меру боровичских возможностей, преуспеваете в трудах. Благодарю Вас за приветствие ко дню рождения, которое я обыкновенно отмечаю только мыслями о датах: я уже на пять лет пережил барона*, а теперь на год – своего отца и Медникова**, впереди на несколько лет остается только Шмидт… Последнюю неделю усиленно читаю подготовленную В. А. Миханковой работу – издание переписки Розена и Марра. Очень много интересного, но и очень много требующего большой кропотливости. Хотелось бы, чтобы эта работа – очень добросовестная и основательная – положила начало вообще опубликованию аналогичных сохранившихся переписок. В Рукописном отделе [Института Востоковедения] Русудана Орбели*** предполагает заняться архивной описью его (В. Р. Розена. – Т. Ш.) наследия. Может быть, к столетию со дня рождения и удастся подготовить некоторые связанные с ним работы. На печатание Варлаама и Иоасафа**** я получил наконец разрешение РИСО за подписью Президента. Кажется, это последняя инстанция, но как пойдет печатание – еще не ясно.

Вскоре после Вашего отъезда прислали мне для санкции из Геогр[афического] Общ[ества] Вашу статью, обратив мое внимание на «пролегомена»***** и некоторые другие места. Не скажу, чтобы это мне было приятно, так как в свое время я Вам об этом говорил, но по непонятному мне упорству все осталось в прежнем виде. Пришлось мне все это изъять с объяснением, что окончательной редакции я не видал. Это же касается и оставшихся почти неизменными рассуждений о «картах Кыблы», равно как упоминания карт «Насири-Хосрова», которых ни в одной рукописи его не существует, а иллюстрации взяты Бертельсом****** из классиков предшествующего времени. Боюсь, что таким упорством Вы можете повредить своей репутации, да попутно причинить и мне неприятности различных объяснений перед лицами, для которых не всегда происхождение таких недоразумений понятно. Вчера получил из отдела кадров Академии предложение представить «развернутые» отзывы касательно Старковой, Ковалевского, Писаревского и Вас. Последнего не понимаю: с одной стороны, можно человека не утверждать (в аспирантуре. – Т. Ш.) и денег ему не платить, а отзывы уже писать. Займусь этим делом, ин шаа ллах, в воскресенье.

Получил недавно письмо от Гибба******* с одной его новой, напечатанной в Америке, книжкой о современных течениях в исламе. Пишет, между прочим, что возникает мысль о переводе моей брошюры о литературе XX века на английский. Я ее, собственно, для этого не предназначал, но думаю, что это их дело.

Будьте же здравы и следите вместо нас за весной и прочими прелестями природы.

Ваш И. Крачковский.

17 июня 1947 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

получил сегодня Ваше письмо… Очень рекомендую приложить все усилия к тому, чтобы отдохнуть и несколько восстановить силы, ибо зима, как всегда, будет хлопотливая и требующая энергии. У нас начинается «съезд»: сегодня приехал Ковалевский, на днях поджидаем Церетели, который был на Сессии в Москве. На днях получил две очень занятные рукописи: одна приобретена у одного литовского татарина в Вильне и дает полный текст Корана с полным же интерлинеарным польским переводом арабскими буквами. Вторая прислана Караимским музеем в Вильне временно и, по-видимому, представляет более позднюю копию той, которая приобретена нами. Такие полные рукописи очень большая редкость. Если Вы помните, я когда-то писал о Коране из Пскова*, принадлежавшем Симону Тодорскому**, но там были только отдельные молитвы и замечания переведены, но не самый текст Корана. В свое время мы мечтали с Карским*** найти какого-нибудь арабиста, который бы знал польский или белорусский язык, чтобы несколько заняться этим сюжетом, правда, более славистическим, чем арабистическим. К сожалению, новую рукопись, которая лучше сохранилась, я должен к осени вернуть, но более старая, во всяком случае, у нас останется, и я ее Вам покажу. – Завтра читаю в Лектории Академии об абиссинской литературе, а в субботу в Кабинете главу из истории арабистики о Френе и Сенковском****…Мы предполагаем только на август выбраться в «Узкое». Дома у нас все хворают.

Ваш И. Крачковский.

7 июля 1947 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

получил Ваше письмо от 27 июня, и хотя искусство отдыха великое и сложное дело, но надеюсь, что и кустарным путем Вы сможете в этом предприятии достичь должных результатов. Я лишь несколько дней, как закончил всякие экзамены и дипломные работы. И на сей раз, как и в прошлом году, вынес довольно мрачное впечатление от своих собственных студентов. Очевидно, те немногие педагогические навыки, которые у меня когда-то были, к старости окончательно выветрились, и ничему путному мои слушатели у меня научиться не могут. Пора кончать это дело – затраты энергии своей много, а проку мало. Фотиева * кончила благополучно, хотя по языку могла бы сдать лучше, но, как всем им свойственно, волновалась и забывала простые вещи. Теперь будет держать в аспирантуру Университета. Приема в этом сезоне на арабский разряд делать не будем. Начал немного заниматься историей русской арабистики, к которой за всю зиму притронуться не мог. Покончил с Петербургом до 1917 года, теперь остались Москва и Казань, а затем Советский период, который не надо писать вновь, а лишь несколько проредактировать уже существующее. Очень хотелось бы к осени это закончить, ибо все плановые сроки пропущены. Ковалевский отбудет после 15-го, но с осени предполагает перебраться окончательно – будет читать для арабистов исторические курсы. Надеюсь, постепенно все его дела наладятся; пока все идет не очень гладко и с большими задержками. Может быть, переедет Кильберг**, которую Штейн*** хочет устроить в новоявленный, но все еще не сформировавшийся институт по линии новой истории и экономики. Думаю, что в этом направлении она будет полезна, так как вообще человек серьезный.

Недавно «вычитчик» академического издательства беседовал со мной по поводу Вашей статьи в «Известиях Географического Общества» – мелочи, которые не трудно было привести в требуемый вид. В Боровичи я Вам давно писал, что по поводу той же статьи меня запрашивали раньше из редакции «Известий», но по Вашему последнему пребыванию в Ленинграде я видел, что письма Вы не получили. Тогда пришлось кое-что сократить. Кое-что за это время мы получили из новой арабской печати, между прочим, ряд изданий египетской фирмы «Дар ал-Ма'ариф», среди которых есть интересные вещи и даже книжка Зеки Мухаммада Хасана «Арабские путешественники в Средние века», по-своему довольно хорошая.

В августе думаем пробыть в «Узком». Всего Вам хорошего. Будьте благополучны.

Ваш И. Крачковский.

29 июля 1947 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

получил на днях Ваше письмо от 17 июля, а завтра думаем отбывать в «Узкое», где предполагаем пробыть месяц. В[ера] А[лександровна] потом, если не будет перемен, должна направиться в Цхалтубо, а я вернусь обратно. Все это время пребывал во всяких мелких делах, по счастью, иногда связанных с наукой. На этой неделе неистово читал 12 листов корректуры (уже сверстанной) розеновского перевода «Варлаама и Иоасафа», который авось хоть теперь увидит свет через 27 лет после того, как я подготовил его еще для «Всемирной Литературы»*. Набрали и «Сборник» памяти Розена**, который Вы слышали в устном изложении в 1938 году: он был набран и подписан к печати в июне 1941 года, но во время блокады набор погиб, и теперь разрешили его набрать вновь по сохранившемуся корректурному оттиску. Все это меня, конечно, утешает, но моя история арабистики*** в связи с этим двигалась не теми темпами, на которые я рассчитывал в июле. Все же почти добрался до 1917 года, а относительно советского периода я предполагаю лишь переработать то, что у меня есть в двух уже готовых статьях. Все же окончание придется отложить на возвращение.

В ИВАНе**** и в Университете затишье… Писаревский***** страдает над диссертацией, но пока без реальных результатов. Виктор Иванович [Беляев] в отпуску, но здесь. Изредка показывается, но, по обыкновению, таит свои дела. Состоялась хорошая докторская диссертация Троицкой****** о театре. В общем же будем ждать осени в надежде на лучшее. Всего Вам хорошего.

Ваш И. Крачковский.

4 декабря 1947 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

очень благодарю Вас за письмо от 1 декабря с добрыми словами и пожеланиями по моему адресу.

Надеюсь, что я выправлюсь и дойду до какого-то нормального уровня, которого все еще достичь не могу. Позавчера меня опять смотрела компания знаменитостей и повторила приблизительно то же, что мне говорят весь ноябрь. Катастрофического в моем состоянии ничего нет, но нужна большая осторожность как по линии почек (диета), где анализы все еще не дают окончательно нормального показателя, так особенно сердца – в смысле сокращения передвижения, избегания громкой речи и т. д. В результате я все еще не решился начать лекции и выхожу довольно редко, что, думаю, тоже, верно, не на пользу. Но Аллах велик…

С датой смерти Феррана у меня произошла необъяснимая путаница. В книжке своей, не помню почему, я указал 1928 год. Минорский*, получив ее, написал мне, что он умер в 1931 году, но, взглянув в свои карточки, я усмотрел 31 января 1935 года, что, вероятно, и правильно, так как здесь же у меня ссылка на два некролога в изданиях того же 1935 года. Думаю, что это и правильно, однако придется проверить, когда начну как следует выходить. Письма у меня, к сожалению, не выделены из годовых пачек, а пересмотреть их я теперь еще не в состоянии, так что придется подождать и с этим.

С завершением работы, как и раньше, советую не очень торопиться – материалы такого рода требуют всегда значительных сроков. К защите считаю нужным иметь во всяком случае текст, ибо он основа всего (конечно, в достаточно критическом и обоснованном издании). Текст остается навсегда, перевод может постепенно улучшаться, а исследование, строго говоря, самая неустойчивая часть. Если бы моя власть, я бы всех аспирантов пропускал бы через подготовку какого-нибудь критического издания. В данном же случае без текста теряется 9/10 значения. Конечно, все это с моей точки зрения. Ибн Маджида, конечно, полезно пропагандировать среди нашей географическо-морской публики, и будет хорошо, если напишете о нем статью. Показательно, что в книжке Кунина о Васко да Гаме о нем нет ни слова.

Историю русской арабистики в общем кончил и сижу теперь с удовольствием над указателями… Будьте здравы.

Ваш И. Крачковский.

6 декабря 1947 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

дата смерти Феррана, о своих недоумениях по поводу которой я писал в предшествующем письме, может считаться выясненной. И Вы и когда-то я были правы, относя ее к 31 января 1935 года, но только я про это забыл и каким-то образом напутал в своей книжке, а Вы запомнили. Думаю, что Минорский, поправляя меня, написал 1931 год под влиянием 31 января. Выяснил я это по тем некрологам, которые поминал в предшествующем письме. Помещенный в «Журналь Азиатик»* ГодфруаДемомбином** даты не имеет, но ясно, что некролог редактора «Журналь Азиатик» не был бы помещен в июльской книжке за 1935 год, если бы он умер в 1931 году. В «Ярбук»*** амстердамской Академии наук некролог написан самим Снук Хюргронье**** и начинается с точной даты (написан он Снуком за год до собственной смерти). Я его раньше не читал и поэтому теперь просмотрел с большим интересом, даже несколько подивившись очень мягкому тону этого весьма сдержанного человека. Оказывается, они близко подружились еще со времени пребывания обоих на Суматре. Узнал для себя много неожиданного. Я думал раньше, что Ферран всю жизнь провел на разных дипломатических постах между Мадагаскаром и Сиамом со всякими промежуточными инстанциями. Оказывается, он был консулом и в Новом Орлеане в Америке и долгие годы финансовым (sic!) советником при французском посольстве в Берлине. Курьезно то, что именно там он готовил свои «Реласион»*****. Курьезно, однако, и то, что Снук ни звука не упоминает о его работах над Ибн Маджидом и Сулейманом, у Демомбина об этом, конечно, есть. Во всяком случае, касательно даты можете окончательно успокоиться, а я, ежели доживу до следующего издания книжки, обязуюсь ее исправить и ввести некое изменение во фразу, начинающую новый абзац. Не могу совершенно припомнить, откуда у меня выплыл 1928 год! Какая-то аберрация, вероятно под влиянием первого издания, которое я писал абсолютно без всяких справок.

Думаю на будущей неделе попробовать частично начать лекции, хотя прогресса в своем состоянии не чувствую. Сидя дома, усиленно составляю указатель к своей «Истории арабистики». Только что дошел до советского периода. Занятие, которое я очень люблю. Получил от брата Рейхани письмо, в котором сообщает, что выслал мне посмертно изданную его книжку «Калб Любнан» *****; поджидаю с интересом. Всего Вам доброго.

Ваш И. Крачковский.

28 декабря 1947 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

…Вашу статью видел в № 5 «Известий» Географического Общества, но так как мне теперь их не присылают, то пока не перечитал. Относительно перепечатки [диссертации] на машинке можно придумать такой исход. Если Вы разыщете машинистку и бумагу, то я берусь оплатить то и другое (если со мною не произойдет, конечно, какого-нибудь дальнейшего кризиса – «на'узу билля»!*). Я только сегодня кончил возню с указателями к своей «истории арабистики», и теперь они пойдут в переписку, где еще находится библиография и некоторые вторично перепечатываемые страницы. Тогда можно будет перечитать все еще «единым духом» и считать работу со своей стороны законченной. Касательно печатания ее особо радужных надежд не строю – и с библиографией моей выходят задержки, пока еще не разрешившиеся. Будьте же здравы в наступающем году.

Ваш И. Крачковский.

29 января 1948 года, Ленинград.

Многоуважаемый Теодор Адамович,

получил сегодня Ваше письмо и очень рад, что «Аида» Вас не разочаровала. Я слыхал ее, конечно, не с такими голосами, как теперь, и до сих пор не могу забыть некоторых италианцев, отчего, за отсутствием Фигнера и Собинова, почти не могу слышать современных теноров. – Книжки все я, конечно, получил своевременно и желаю всяческого успеха Вашему переводу*. – Насчет Коморских островов, помнится, было где-то у Феррана, и с «луной»**, конечно, они не связаны. Цыгане и зинджи*** мне по многим соображениям сомнительны, и, прежде всего, надо пересмотреть «цыгановедческую» литературу, ей же конца-краю нет.

…Недавно получил рукопись одного Вам подобного «приват-гелертера»***, который отличается все же тем, что состоит вычислителем в Одесской обсерватории, а диссертация у него ни больше, ни меньше, как о системе огласовки в древнеегипетском языке. Не знаю, как отнесется к ней В. В. Струве, но если положительно, то боюсь, что мне придется ее штудировать, так как он (автор. – Т. Ш.) считает египетский язык прасемитским и свои соображения об огласовке строит в значительной мере на арабском. Работал он над темой с аналогичными перерывами с 1932 года.

На этих днях, наконец, сдал рукопись своей истории арабистики приезжавшему из Москвы Секретарю Комиссии научно-популярной литературы – той, что издавала и мои «рукописи»*****. Теперь она начнет свое хождение по… инстанциям.

Получил от Бустани ****** ряд выпусков его очень хорошей хрестоматии, которые до войны были у меня полностью. Прибавился, между прочим, мой любимец ал-Ахталь*******. Всего хорошего – не хворайте.

Ваш И. Крачковский.

18 февраля 1948 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше второе письмо я получил с неделю тому назад, а на первое ответил 29 января; очевидно, оно до Вас не дошло. В нем я писал о своем скептицизме насчет этимологии «цыган», а относительно «Коморских» островов рекомендовал пересмотреть при случае соответствующие места статей Феррана: помнится, происхождение этого названия у него установлено, а с «луной» их связывает, конечно, только народная этимология.

Я продолжаю киснуть, но в прежних размерах, не хуже, так что начал в установленный срок лекции, которые частично продолжаю вести на дому. Вчера на Факультете прочитал последнюю остававшуюся не оглашенной часть своей истории арабистики, так что «устное» опубликование ее закончилось. Когда настанет «печатное», пока не знаю: рукопись отправлена в Москву в начале 20-х чисел января. Писатель Сергей Марков сообщил мне, что в 12[-м] номере «Вокруг света» помещена небольшая заметка о лоциях Ибн Маджида на основе моей главы*. Рад слышать, что закончена переписка Вашей работы; будем надеяться, что и дальнейшие стадии совершат свое прохождение, хотя бы и со скрипом.

У Вольтера были те же источники, как вообще во французской литературе той эпохи, которая Востоком очень интересовалась. Общие сведения об этом имеются в прекрасной работе П. Мартино «Восток во французской литературе XVII и XVIII веков»; я уверен, что у французов есть и специальные исследования по этому поводу. Сюжет интересный.

Пытаюсь погрузиться в своих «Географов»**, но пока это все же плохо удается – кончил просмотр и редактуру примечаний пока только к первой главе.

Будьте благополучны и здравы. В общем у нас все без особых перемен.

Ваш И. Крачковский.

23 марта 1948 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо от 19 марта я получил на этот раз необычайно быстро – 21-го. Очень рад, что Вы помаленьку присматриваетесь к своей новой работе*, и думаю, что Вам это будет полезно, прежде всего, как говорится, для перемены обстановки, а затем, быть может, послужит этапом и для дальнейшего продвижения. На днях у меня был Искандеров, приезжавший на несколько дней, чтобы забрать остававшиеся книги; он получил право работы в Тифлисе, хотя тоже не без сложных хлопот, но все же теперь уже обосновался там на жительство.

От Вашей работы пришлось временно оторваться, так как довольно много понадобилось потратить на просмотр подготовляемого тома моих статей по новой литературе. Я туда решил включить некоторые доклады, остававшиеся в рукописи, и пришлось их доделывать. Кроме того, мои ученики и сотрудники, обещавшие сначала помощь Винникову, в нужный момент «разбежались» в стороны, и ему все пришлось делать одному, так что изрядную долю иногда технической работы пришлось проделать и мне. Одновременно получил предложение подготовить третье издание книжки о рукописях и, хотя не собираюсь делать серьезных добавлений, все же надо ее пересмотреть и подготовить библиографическую справку о рецензиях и переводах. В общем, я считаю, что свою основную работу по изучению Вашей работы в тех пределах, как надо для оппонирования на диссертации, я закончил, и на этих днях беседовал обстоятельно с Ольдерогге**, чтобы распределить наши функции на случай выступления (Штейн*** уже говорил с ним, но официального предложения он еще не получил, как и я). Он, как и я, находит, что работа вполне заслуживает степени и с этой стороны насчет заседания Ученого Совета Вы можете быть спокойны. Переводы и дешифровка текста, как я теперь убедился по большему количеству просмотренного материала, – неважны, и не только в сложных местах, но иногда и в совершенно элементарных. В этом, конечно, виноваты спешка и условия работы. Потрудиться над этим до издания придется еще немало, чтобы достичь удовлетворительного результата. Будем надеяться, что это осуществится. Теперь же шлю Вам свои приветы.

Ваш И. Крачковский.

6 апреля 1948 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

получил вчера Ваше письмо и сообщаю Вам о движении дел, которое иногда касается и технической стороны. Экземпляр диссертации, сданный в Кадры, потребовал «стандартного» переплета, который и выполняет переплетная академической Библиотеки, обещая изготовить к 10 апреля. Вчера от Университета направлено ходатайство Г…Ч провести Вашу диссертацию […] Хорошо, что […] ход дела легко проследить. Ольдерогге, к сожалению, заболел: с ним сделалось дурно на одном заседании, и пришлось доставить домой, где врачами велено лежать без движения и работы; говорят, что вопрос поправки связан с дальнейшим движением [болезни?] и она потребует, вероятно, недели две. Завтра надеюсь увидеть Старкову и осведомиться о получении Ваших бумаг: конечно, она сама Вам напишет. Не далее как сегодня вечером мне доставили для отзыва из «Известий» Географического Общества Ваши обе статьи. Надеюсь с этим не задержаться.

У меня лично новостей мало, кроме кое-каких писем и немногих новых книжек. Моя «История арабистики», проходящая в рукописи ряд инстанций, вызывает в некоторых пунктах большие возражения. В вещах несущественных я, по своему обычаю, не упрямлюсь, но если окажется много посягательств на мои построения, то печатание отложу. Пока вооружился терпением и […] Вероятно, по тем же причинам все никак не может начаться и печатание моей библиографии, сданной осенью. На этих днях сдана рукопись тома с «Новой арабской литературой», подготовленного к печати и имеющего все формальные санкции, но думаю, что и его постигнет та же судьба. Заметка Маркова, конечно, нужна только для полноты библиографии и подтверждения некоторого интереса к этим сюжетам в более широкой прессе. Вы, конечно, правы, что мелочи режут глаза и отмечать их в соответствующей комбинации нужно. Но, увы! Человек всегда и всякий слаб…

Здоровье мое сносно, хотя боюсь, что обилие всяких неприятностей, как всегда, не проходит даром. Однако сабрун джамилун*…

Будьте здравы и благополучны.

Ваш И. Крачковский.

25 апреля 1948 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо от 12 апреля я получил только 22-го, на другой день после того, как Вы говорили со мной из Малой Вишеры. Этим и объясняются некоторые мои реплики, так как я тогда еще не знал, что Вы писали в письме. – Вчера выяснил у Штейна, что он получил от Вас все сведения, при наличии которых, быть может, удастся обойтись и без обращения за особым разрешением. Не думайте только, что Университет стремился «осложнять» дело: обо всяких таких вопросах приходится много толковать только для того, чтобы для Вас все прошло как можно более гладко, и приходится предусматривать всякие возможности. Если все пойдет нормально, по предположению Штейна, вероятно, удастся организовать заседание для защиты (вместе с одним грузином) около 20 мая. Своевременно Вы, конечно, получите официальный вызов. Ольдерогге поправляется и на этих днях первый раз вышел. – В связи с Вашей новой работой*, которая Вас теперь поглощает, могу в утешение сказать, что в попавшей случайно в мои руки шведской газете, где сообщалось об избрании известного Нюберга** в члены Шведской академии (а их всего 18), я узнал, что, став доцентом с 1919 года, он оставался преподавателем средней школы, а затем инспектором округа до 1944 года: очевидно, и там без этого нельзя было обойтись. – Сочувствую Вашим трудам над Раифом Хури*** и К°: конечно, о них у Брокельмана**** нет ни звука, ибо это все – поколение, которое появилось на сцене к средине 30-х годов. Я сам всю эту неделю для отвлечения от всяких настроений занялся присланным с Ливана сборником стихов Юсуфа Гасуба***** и написал о нем вместо заметки изрядную статью около листа, о чем, впрочем, не жалею: о современной поэзии мне как-то не приходилось печатать – пусть будет хоть один этюд. Поэт средний, но не без индивидуальности; кое-что перевел, по своему обычаю, «доброй» прозой. Будет ли все это напечатано, Аллах ведает: моя «История арабистики» застряла прочно, чему я не удивляюсь. – Полечиться Вам полезно, но, авось, это не уйдет. Будьте здравы и благополучны.

Ваш И. Крачковский.

10 мая 1948 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

получил Ваше письмо от 6 мая, прибывшее на этот раз достаточно быстро. Сроки защиты диссертации все еще не выясняются: в Университете, по-видимому, убедились, что можно обойтись без специального разрешения, но дело в том, что настоящего Ректора все еще не назначено, а никто из заместителей не хочет взять на себя ответственность распоряжения Отделу кадров о допуске к защите. Штейн надеется добиться сего в этом семестре, если Ректор и не будет назначен. – Процедура защиты проста. После «куррикулум витэ»* и оглашения прочих документов следует вступительное слово диссертанта минут на 20, не более, с общей характеристикой работы и ее значения в науке. Тезисы использовать можно, но не следует их повторять, как делают иногда. Основное ударение, как всегда, на важности темы и достигнутых результатах. Далее идут отзывы оппонентов, обыкновенно в монологической форме, исключительно в пределах работы, изредка задаются вопросы, но переход в настоящий диспут и диалог, к моему большому огорчению, в общем не принят. После официальных оппонентов предлагается выступать желающим членам Совета или гостям, а затем предоставляется «заключительное слово» диссертанту, в котором он соглашается или не соглашается с указанными возражениями оппонентов и, обыкновенно, благодарит Совет и кого пожелает за участие в его подготовке и в диспуте. Это слово бывает минимально-кратким. Засим баллотировка (закрытая), подсчет и объявление результатов. – Недавно защищал диссертацию в ИВАНе иранист Боголюбов, очень хорошо, и Фрейман** его весьма одобряет как лингвиста. Предстоят какие-то узбекско-казахские диссертации… Арабистика, по заведенному обыкновению, спит. Винников, наконец, восстановлен в ИВАНе; хорошо, если это прочно, ибо Струве воспользовался отсутствием Боровкова, который, по-видимому, главный деятель во всей этой истории ***. – Я подтягиваюсь к концу лекций, в июне экзамены. Чувствую себя сносно, но работа не идет: какая-то апатичная депрессия. Будьте здоровы.

Ваш И. Крачковский.

12 июня 1948 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо от 2-го получил своевременно, а вчера усмотрел в «Вечернем Ленинграде» объявление о диссертациях, которое и посылаю Вам для развлечения. Говорят, что объявление должно быть опубликовано не позже чем за десять дней до срока: номер «Ленинграда» опубликован десятого, так что все формально выполнено. Вчера же вечером был у меня Ольдерогге, чтобы окончательно распределить наши роли. Завтра он должен выехать на пять дней с отчетом в Москву, так что поглощен спешкой, но все же взял у меня посмотреть те части Вашей работы, которых у него нет…

Гасуб – поэт, с нашей точки зрения, малоактуальный, а по таланту средний, так что для отдельных переводов в наших общих изданиях малоподходящий. В конце концов, я прозанимался им не без удовольствия и написал статью, главным образом тоже в методических целях.

Вчера кончили с Виктором Ивановичем [Беляевым] основную «массу» экзаменов*: «провалили» мало, но в целом все же и радости мало. Если бы мог, давно бы бросил преподавание, ибо тратишь энергию, по существу, бесплодно. С некоей Карась** читаю теперь недавно полученную мною начальную хрестоматию Асина Паласиоса***, главным образом тоже в методических целях, для выверки текста. Кое-что поучительно. – Шлю Вам пожелание всего доброго. Больше до [защиты] диссертации писать не буду.

Ваш И. Крачковский.

18 июля 1948 года, Ст. Келломяки.*

Дорогой Теодор Адамович,

пересылаю для Вашей коллекции два произведения одного «газетчика», коего лично не знаю, а имею о нем представление только по телефонному разговору из Москвы. Прилагаю и его письмо с некиим предложением […] Адрес Ваш я ему сообщил, но без всяких подробностей. Не надо добавлять, что никакой телеграммы в Москву я не посылал; очевидно, такая «литературная форма» понадобилась для заполнения соответствующего отдела**.

Здесь мы обретаемся с 3 июля, и я был бы доволен, если бы не необходимость по временам превращаться в Робинзона Крузо в связи со свойствами вновь выстроенной дачи. Несомненный плюс тот, что до осени могу оторваться от всяких издательских неприятностей, которые изрядно отравляли жизнь за последние полгода. Занимаюсь, главным образом, недоделанным В. И. Беляевым просмотром переводов Жузе из Якута*** для Баку и подготовкой своего эфиопско-сабейского курса****. И то и другое вне библиотеки закончить трудно. Для утешения читаю отложенные зимой арабские и неарабские книжки. Подумываю о докладе к 30-летию медниковской смерти на основе его писем к Розену, но материал скудный. Избавились ли Вы от гриппа, с которым уезжали?

Адрес обычный.

Ваш И. Крачковский.

25 августа 1948 года, Келломяки.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо я получил своевременно. Надеюсь, летняя работа у Вас кончилась и, может быть, Вам удалось несколько передохнуть, что очень следовало бы сделать.

Я хочу оттянуть свое пребывание здесь до половины сентября. Хотя здесь неудобств очень много, но, по крайней мере, можно не видеть надоевших физиономий и прервать, хотя бы на время, всякие издательские разговоры. Чистовые листы 3-го издания моей книжки* постепенно печатаются, к сожалению, с некоторыми, не всегда удачными изменениями. Об «Истории арабистики» Издательство опять поднимает речь, но не знаю, будет ли это удачнее, чем в первый раз; к принципиальным изменениям я мало склонен.

Много работал над переводом Жузе из Якута, но без книг отделать ее нельзя (взять хотя бы гороскопы или стихи!). Копался с удовольствием, «поминая дни древние», над введением в эфиопскую филологию и сабеистику. Если Вас тянет к переводам, не взяться ли Вам за окончательную работу над историей Абу Ханифы**? В первой стадии этого можно, пожалуй, обойтись без большого количества книг.

Об осени, лекциях и прочем думаю без удовольствия.

Ваш И. Крачковский.

23 сентября 1948 года, Kellomaki.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо я получил все еще на даче: пользуясь тем, что лекции я могу начать с октября, я решил «досидеть» до конца и переберусь только числа 28–29-го. Помимо своих эфиопско-сабейских штудий только читал всякие отложенные за зиму книжки. В сентябре немного стал писать: подготовил доклад о Медникове (к 30-летию смерти) и случайно возникшую статью о переписке П. Я. Петрова* с Белинским. Набросал и маячившую у меня в мыслях с прошлой осени «автохарактеристику» ученого (не для печати). «История арабистики» после длительных бесед со вторым редактором пошла в Типографию. (…)

Не думаю, чтобы текст Ибн Маджида так быстро можно было бы привести в надлежащий вид: слишком много там всяких crux'ов** (…) 3-е изд[ание] книжки*** вышло не без опечаток и с одним курьезным пропуском (…)

Всего Вам хорошего.

Ваш И. К.

25 октября 1948 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович, рад был услышать, что Вы приступили к своим «процедурам»* и занимаетесь ими с утра до вечера; авось, количество перейдет в качество. Надеюсь, Старкова поставила Вас в известность, что ей вручены суммы, требовавшиеся для фотографии**, ибо на другой день после разговора с Вами мною был получен по почте некий гонорар, на который я всегда смотрю как на неожиданность и распределяю на «внеплановые» нужды. Ей же вручена для передачи Вам и грамматика Юшманова, отнюдь не дефектная и даже не разрезанная, которая попала в мои руки, можно сказать, столь же чудесным образом, доказывая, что иногда «эст модус ин ребус»***. – Я продолжаю несколько «страдать ногой» (воспаление связок) и поэтому избегаю излишних передвижений, а в настоящее время еще несколько простужен, но все же надеюсь преодолеть предстоящую довольно перегруженную неделю. Сегодня читаю сообщение о письмах Медникова Розену, а вообще поглощен распределением курсовых студенческих работ, ибо мои «помощники», несмотря на условие, ничего не сделали в течение лета и сентября и теперь все это приходится наверстывать с опозданием и спешкой. Много времени отнимает у меня «эфиопский» курс и, к сожалению, не успеваю, как предполагал, параллельно с лекциями писать его, так что к концу года и он будет у меня в сыром виде, как все прочее. Может быть, и тут «эст модус ин ребус», хотя мне и непонятный. – Подготовил для печати статью о письмах Петрова к Белинскому, но до доклада для университетской Сессии в конце ноября об Ибрахиме ибн Якубе**** все не могу дойти. – Изредка утешаюсь книжками: выписал из Москвы полученную там большую работу Никля***** об испано-арабской поэзии. Читаю с интересом, но все же это немного Хаммер XX века******. – На этих неделях предстоят заседания о применении биологии к востоковедению, на Факультете в среду.

Старайтесь несколько отдохнуть; кормят ли Вас там в меру?

Ваш И. Крачковский.

23 декабря 1948 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

в своем письме Вы ничего не пишете про свои домашние дела. Посему мне хочется думать, что те осложнения, которые вызвали Ваш спешный отъезд, благополучно ликвидировались. Сам я, едва прочитав свой доклад, опять залег 25 ноября с осложнениями после гриппа и только на днях стал немного вставать. Температура упорно не снижается, и причину сего не могут разгадать. Ищут ее в почках и поэтому изводят меня всякими исследованиями. Моя «История арабистики» вся набрана (кроме указателей), около 18 листов, но проходит болезненно, и все еще не знаю, увидит ли она свет. Были корректуры кое-каких мелочей. О современной «кестион дю жур»* – реформе ИВАН Вы, вероятно, знаете от Старковой. Пока все находятся в выжидательном состоянии. Я больше всего боюсь, чтобы не возникла идея перевоза библиотеки и рукописного отделения в Москву. – У Заходера, если память меня не обманывает, находится работа не Хозайина, а Хади Хасана, которая в свое время при просмотре в Москве произвела на меня приличное впечатление**. Вашу статью в «Известиях» Географического Общества видел и бегло просмотрел; как будто бы в ней все благополучно. – Ковалевский отбыл в Харьков, и я получил от него письмо одновременно с Вашим. ИВАН продолжает вести с ним торговлю насчет квартиры, – по-видимому, власти не принимали как-то всерьез его намерения уехать, пока он фактически не отбыл.

Шлю Вам всяческие пожелания к Новому году; авось, как истекший, он еще на некоторый шаг приблизит Вас к Вашей цели.

Ваш И. Крачковский.

21 января 1949 года, Ленинград.

Дорогой Теодор Адамович,

Ваше письмо от 3 января получил своевременно, но всякая суета, которая меня обуяла, по обыкновению, с той поры, как я начал выходить, помешала ответить Вам своевременно. Пока нет лекций, я могу несколько регулировать свое время, но как будет дальше, сказать трудно. Идея раскассирования Восточного факультета, одно время уже утвержденная Министерством, теперь оставлена, неизвестно на какой срок.

Интересующий Вас стих приписывается обыкновенно поэту Туфайлю ал-Ганави* и находится в издании Кренкова в виде последнего номера фрагментов № 46 (текст стр. 65, перевод стр. 29, цитаты стр. 217) […] Стих издан только по цитатам в словарях, но нигде (ЛА, ТА**) не поясняется, кто такой был Ибн Таук, о котором ничего не говорит и Кренков. Если бы поэт не был доисламский, я бы склонился к тому, что имеется в виду Малик ибн Таук ат-Таглиби, в биографии которого есть один случай, который мог бы дать повод к такому намеку, но он умер в 260 году*** и, значит, хронология не позволяет идентифицировать с ним.

Названия звезд я всегда предпочитаю оставлять в арабской форме с приведением эквивалентов или значений в скобках или примечаниях (или указателях); технические термины астрономии можно передавать прямо эквивалентами, когда есть уверенность в точном соответствии, как мне кажется, относительно румба в значении ханн, приводя в скобках или в пояснениях арабскую форму. Актуальность темы при нынешнем интересе к истории науки, думаю, может быть обоснована достаточно основательно. Для поддержки со временем можно запросить мнения наших моряков.

Мечтаю все вернуться к окончательной обработке переводов Жузе из Якута, но пока не удается. Самая же редактура оказывается более трудоемкой, чем я предполагал, отчасти благодаря обилию минералогических и естественно-исторических данных. – Будьте благополучны.

Ваш И. Крачковский.