Светлейший князь

Глава 2

Задами усадьба выходила на реку. Ночь стояла тихая, на небе практически не было ни одного облачка. При свете полной луны Миша Колывань без труда нашел спрятанную лодку, проверил, что лежит в ящике под брезентом. Григорий увидел два шмайсера, два вальтера, несколько снаряженных магазинов и обойм, несколько гранат Ф-1, четыре армейские фляжки для воды, два ножа НР-43, две малых саперных лопаты. Отдельно лежал мешок с сухарями.

Увидев такой арсенал, Григорий присвистнул.

— Расставляю все точки над и, как говориться. Возможно всё и нет никакой гарантии что мы не спалимся. Так вот, Григорий Иванович, живьем в руки наших друзей в погонах мы попасть не можем, — бывший зэк, оскалился, сжатые кулаки побелели. — Я лично смерти не боюсь, но чтобы за меня терзали других, не хочу. Я тебе все карты раскрою, когда схоронимся. Волосы дыбом встанут, самому страшно во что на старости вляпался. Грести умеешь?

— Есть опыт, — кивнул Григорий.

— Давай на весла, ты первый, нам до рассвета почти пятнадцать верст надо отмотать. Хорошо хоть по течению, — Колывань посмотрел на небо. — Луна нам путь будет освещать, правда мы сами как на ладони.

По очереди меняясь на веслах, пятнадцать километров вниз по течениюпреодолели до рассвета. Несколько минут Миша высматривал где пристать. Лодку разгрузили молча и быстро. Затем Миша положил в лодку два десятка камней и открыл специальную пробку в днище лодки. Лодка быстро затонула.

— Намажь руки, шею, лоб, — Миша протянул флакон с жидкостью, пахнущей непонятно чем. Этот запах Григорий запомнил на всю жизнь, лишь на склоне лет он понял, что это был запах ладана, — а то комары живьем сожрут. Чуток по очереди передохнем и дальше двинем. Надо хотя бы по часику подремать.

Ровно через два часа двинулись дальше. Шли довольно быстро, несмотря на достаточно объемную и увесистую поклажу: помимо оружия и снаряжения Григорий нес мешок со своей одеждой, а Миша мешок с сухарями.

Шли молча и очень уверенно, Миша ни разу нигде не засомневался куда идти. Лишь однажды сделали получасовой привал.

— Открою тебе Григорий большой секрет. Я родился и вырос в Колывани в Сибири. Лес я не просто знаю, я его чувствую. Я однажды от чекистов босиком в одних кальсонах двое суток по тайге уходил, — Миша довольно улыбнулся. — И ушел-таки. Месяц потом на хате отлеживался. Нам всего-то пройти сотню верст. А потом отдохнем, отоспимся.

Шли весь световой день, отдохнули ночью поочередно по три часа и пошли дальше. На вторую ночь отдыхали по четыре часа и опять шли, шли, шли. Миша Колывань оказался просто железным, неутомимым человеком, а Григорий два раз упал и его напарник молча устраивал внеочередной привал.

Солнце уверенно шло на закат, когда вышли к высокому обрывистому берегу какой-то реки. По очереди перешли её вброд.

— Вот Гриша и пришли, там наверху небольшая заимка, даже банька есть, — Миша Колывань мечтательно закрыл глаза. — Подняться к ней можно только вон по той тропке. Я тихонько пойду, а ты в кустах схоронись и жди. И смотри внимательно, как я иду. Тут с тропы слететь как два пальца об***ть. А ночью тропа вообще не проходима.

Когда Григорий поднялся наверх, он с огромным облегчением сбросил с себя казавшиеся уже неподъемным оружие, снаряжение, мешок со своими вещами и просто упал на траву возле большого плоского камня на котором его напарник колдовал с заваркой каких-то трав.

— Ты вообще-то, Григорий Иванович, молодец, — Миша одобрительно покачал головой. — Мои марш броски редко кто выдерживает. Я тебе если что, на себе бы попер. А так, паря, всякое бывало. Перед войной вот так как-то шли компанией по тайге. — Миша замолчал, прищурился глядя куда-то вдаль. — Один хлюпиком оказался, пришлось грех на душу взять.

Несколько минут беглецы молчали. Заварив травы, Колывань протянул Григорию кружку с горячим напитком.

— Тут мы, Гриша, будем отсиживаться и ждать нужных известий. Я тут уже пятый раз. Место это мне в двадцать первом году показал один мой товарищ. Мы с ним уходили от чекистов и здесь прятались два месяца. На этот утес подняться можно только по той тропинке. — Миша показал рукой на сторону тропы. — Что за тропа, сам видел, без шума по ней не пройдешь. А вот спустится с утеса можно во многих местах. Особенно если веревка есть.

— Альпинисты поднимутся в любом месте, — Григорий вставил свои пять копеек.

— Не спорю, но крючки будут заколачивать и ты их услышишь. Да и по тайге бесшумно не пройдешь, — Миша говорил непривычно медленно с расстановочкой, как бы смакуя каждое слово. — Ну так вот, место это хитрое, сам видишь. Утес весь лесом покрыт, а вокруг заимки почему-то деревья не растут. Кто её построил, не знаю. Моего товарища через год подстрелили и он умер у меня на руках.

Про товарища Колывань сказал с неожиданной горечью, Григорий никак не ожидал от него такого.

— Перед смертью он сказал, что место это знал только он, — взгляд напарника придавил Григория, он в буквальном смысле почувствовал его тяжесть. — Если нас тут накроют, то примем мы тут свой последний и решительный бой.

После неторопливого ужина Григорий услышал окончание рассказа:

— Я последний раз перед войной здесь был, принес сюда сахар, соль, крупы, спички, водку, посуду. Все стоит и лежит, как я оставил. Мы отдохнем, наведем здесь марафет, завтра вечерком баньку истопим и я тебе, Григорий Иванович, все как на духу расскажу.

Ларчик открывался очень просто. Лагерь, куда «благодетель с Лубянки» определил Григория, был с двойным дном, чуть ли не со всего Урала туда тонкими ручейками стекалось левое золото. Каждый месяц в нескольких гробах его вывозили с зоны. Миша Колывань с помощью своей подруги все это узнал и держал начальство зоны на крючке. Подругой этой, как теперь Григорий и предполагал, оказалась фельдшерица, державшая в страхе всю зону.

Фельдшерица эта была ключевым звеном в схеме вывоза золота. Начальник местного управления лагерей, на котором замыкалась схема вывоза левого золота, имел свою личную выгоду в этом деле. Она была вообще-то очень незначительная, но сам факт её существования делал его положение крайне уязвимым. На свою беду начальник сей воспылал нежными чувствами к Мишиной подруге и не успел и глазом моргнуть, как стал игрушкой в её руках.

Миша Колывань всегда очень внимательно и вдумчиво читал центральные советские газеты и в один прекрасный момент, когда началась подготовка к первому послевоенному съезду КПСС решил, что скоро все изменится и в мутном потоке, который обязательно потечет с зон, можно будет просто исчезнуть.

Перед Мишиным освобождением из зоны золото должно было уйти еще дважды. И Миша Колывань решил сделать то, что не делал ни разу за всю свою уголовную карьеру. Он потребовал от лагерного начальства организовать побег Григория и дал слово, что отойдет от дел после своего освобождения, просто исчезнет, и больше не будет шантажировать начальство зоны. Мишино обещание давало негодяям в погонах шанс избавиться от смертельно опасной зависимости от него и стороны ударили порукам.

Побег Григорию организовали, Миша Колывань освободился и спрятался с Григорием на своей тайной заимке, ожидая свою подругу. Она должна была перед осенним золотым транспортом съездить в командировку в министерство, во время которой просто исчезнуть в Москве. Но неожиданно в ситуацию вмешался Гришин «благодетель с Лубянки».

Изучив бумаги о гибели Григория, он заподозрил неладное и в командировку Мишина любовь поехала не одна, вместе с ней вызвали начальника зоны и начальника местного управления лагерей.

Матерая уголовница, чуть ли не со школьной скамьи ведущая двойную жизнь, почувствовала какую-то опасность в поездке с такой компанией. Алкоголь и наконец-то обещанный доступ к вожделенному телу развязали язык начальнику управления и он посоветовал фельдшерице подготовиться к беседе на Лубянке.

В Горьком поезд стоял почти полчаса и там был запланирован арест фельдшерицы и начальника зоны. Командированные ехали с комфортом, каждый занимал отдельное купе СВ. Двери купе оказались закрыты изнутри, проводникам никто не отозвался. Когда двери взломали, озадаченные мгбэшники в одном из купе увидели тела двух обнаженных мужчин, убитых выстрелами в ухо. Женщина просто исчезла, двери всех купе были закрыты, эксперты в один голос заявили, что так закрыть купе можно было только изнутри.

Никто ничего не слышал и не видел. Про то, что женщина ушла не с пустыми руками, а унесла небольшой чемоданчик с многолетним наваром начальника управления лагерей, естественно тоже никто не знал.

Когда Мишина подруга была объявлена в розыск, она уже благополучно доехала до станции назначения и подходила к убежищу Миши Колывани и Григория. Её сопровождали два верных человека, жизни которых и их близких целиком зависели от Миши.

Не доходя пары километров до брода, бывшая фельдшерица приказала своим сопровождающим встать на привал и ждать её двое суток. Выйдя к броду, она зажгла условленный сигнал и стала ждать Мишу Колывань.

Григорий уже знал кто Мишина подруга, но все равно был изумлен, когда увидел её. Особенно Григория поразили её слова, что Мишеньку своего она любила всегда, сколько себя помнила. Разница в возрасте у них составляла почти двадцать лет.

Оставшаяся бесхозной, зона была взята в оборот целой кучей проверяющих. Оставшиеся на золотом хозяйстве вторые номера задачу отправки осеннего каравана провалили и были безжалостно пущены в расход. Так как в итоге ни грамма золота не пропало, то разгорающийся скандал компетентные люди быстро потушили, нашли других стрелочников, которые якобы просто случайно совершили убийство и ограбление в поезде. Пропавшую женщину искать просто не стали. Гришин «благодетель с Лубянки» тоже оказался в числе стрелочников из органов. В итоге он покинул органы и после долгих мытарств сумел пристроиться в дальнем Подмосковье в каком-то ВОХРе, где до конца своих дней сидел тихо не отсвечивая, опасаясь каждого шороха.

Перед расставанием в конце ноября 1952 года Миша Колывань выправил Григорию абсолютно железные документы. В Гришиных документах, которые он видел на зоне, была очень интересная отметка, которая значила, что отпечатки пальцев и фотография фигуранта есть только в этом деле. Отпечатки он уничтожил, а фотография была использована на новых документах.

Григорий Иванович сменил фамилию, став Каргиным, 1918 года рождения, уроженцем одной из белорусских деревень, полностью уничтоженной немцами, окончившим в сорок первом году пединститут в Минске. Всю войну Григорий Иванович Каргин прослужил в УВР-5, а после демобилизации работал вольнонаемным в УВС-1 полковника Павленко. Обе эти воинские части были фальшивыми и их история, как и деятельность, закончились в ноябре 1952 года, когда органами был арестован создатель и командир этих частей Николай Павленко. Но товарищ Каргин по документам там честно служил, а затем работал. Таких, честно прошедших войну в этой фальшивой части, было немало.

Из УВС-1 Григорий Иванович Каргин уволился в начале ноября пятьдесят второго года и будучи по документам на этом свете один одинешенек, завербовался работать далеко за Урал.

Видя сомнения Григория, Миша Колывань успокоил его:

— Не сомневайся, Григорий Иванович, документы железные, тезка твой их нам сам продал, это наши дела, так сказать семейные. И жизни его никто не лишал. Твою фотографию в них еще в УВС вклеили и печати живые. А опознать тебя некому, уж поверь мне на слово.

Михаил Петрович Сухов замолчал и совершенно неожиданно для Григория обнял его.

— Прощай, Гриша. Ты мне как сын стал. Никогда не думал, что на старости лет…. — Михаил Петрович замолчал, потрясенный Григорий увидел слезы в его глазах. — Всё, Григорий Иванович, уходи. Забудь, всё что с тобой до этого было. Живи с чистого листа. Чемодан около двери стоит. Я тоже сейчас же уйду через черный ход.

Одиночество Григория было не мнимым, а реальным, вся семья его погибла во время оккупации в сорок третьем году.

Весной пятьдесят третьего года Григорий Иванович женился и летом молодожены поехали в гости к родителям на малую родину жены, село Верхнеусинское на самом юге Красноярского края. Григорию родина супруги очень понравилась и они решили там остаться. Григория брат жены уговорил работать в школе небольшой соседней деревне, сначала учителем химии, а затем и физики. К концу своей учительской карьеры, совпавшей с потрясением августа 1998 года, Григорий Иванович был директором школы, учителем физики, химии, математики, историю, биологии, ОБЖ и учил детей уму-разуму на уроках труда. Новомодное название этой дисциплины он не признавал. Выход на пенсию совпал с закрытием школы, которая лет десять была совершенно некомплектной.

Своих детей у Григория не было, жена его была осталась вдовой в сорок третьем. Пасынок никогда не забывал, что Григорий ему не родной отец, с радостью уехал учиться в Москву и остался там, женившись на москвичке, внучке ректора своего института. С новой родней как-то не заладилось, внуки сибирского деда практически не знали. Григория Ивановича это очень быстро перестало расстраивать, просто очередная жизненная потеря. Сколько их было уже. Гораздо больнее было пережить смерть жены, да после выхода на пенсию часто стал Григорий Иванович вспоминать свое врачевание, которое пришлось прекратить после побега, так как бумагу о медицинском образовании выправить не удалось.

Во времена гласности и перестройки Григорий рискнул съездить и Москву и разыскать свою первую жену. К его удивлению это оказалось очень просто. Детей бывшая так и не завела, мужей и сожителей за эти годы у нее было не меньше десятка. Кроме жалости никаких чувств у Григория она не вызвала. Перед поездкой он рассказал жене всю правду о себе.

Последние лет пять-шесть Григорий Иванович много времени стал проводить с двумя семьями своих бывших учеников, вернувшихся после учебы на свою малую родину и осевших в достаточно большом селе, расположенном в паре километров. Физически он последнее время значительно сдал, если бы не постоянная помощь бывших учеников, то ситуация была бы просто караул кричи.

С головой последние годы то же начались некоторые проблемы. Пока что их Григорий Иванович достаточно успешно решал достаточно простым способом, он просто перестал куда-либо спешить, старался все делать пусть и медленно, но правильно. Но последний год проблемы, связанные с возрастом стали нарастать как снежный ком.

Старший сын одного из учеников, раскопал интересную местную легенду. Якобы через год или два после разгрома пугачевского восстания, в здешних краях пытались укрыться несколько сотен пугачевцев. Были они заводским населением одного из уральских заводов и присягнули самозваному императору. Спасаясь от преследования карательных отрядов, ушли в Сибирь и в итоге оказались в Минусинской впадине. Но царские каратели были неутомимы и непокорные бывшие заводчане ушли дальше, в Саяны. Скорее всего там они и погибли.

Неугомонный юноша очень хотел найти их следы и узнать судьбу почти пятисот человек. Григорий Иванович на старости лет этой идеей увлекся и стал в меру своих сил помогать молодому человеку, которого он как-то незаметно даже для самого себя стал называть внуком, в его поисках и реконструкциях событий восемнадцатого века.

В начале мая 2003 года местные краеведы на правом берегу Саяно-Шушенского водохранилища, почти напротив затопленного Большого Енисейского порога нашли остатки очень интересного лагеря, на первый взгляд века восемнадцатого. Григорий Иванович очень внимательно выслушал рассказ о находке и неожиданно даже для самого себя попросил своего «внука» свозить его на это место.

Ранним субботним утром 24 мая Григорий Иванович со своим «внуком» и его отцом прилетели в лагерь местных краеведов, разбитый недалеко от их находки.

— Григорий Иванович, вы тут в лагере располагайтесь, а нам надо срочно кое-что сфоткать. Погода вон видите портится, а фотки нам край надо сегодня перекинуть, — руководитель краеведов был страшно обрадован прилету гостей. Дополнительные рабочие руки явно были не лишними, а уж внеплановый прилет вертолета вообще был просто сказочным подарком. Поэтому появление очень старенького посетителя не вызвало никакого негатива, хотя в другой ситуации этот товарищ был бы очень возмущен таким визитом. Но не сейчас, внеплановый полет был исключительно знаком личного уважения к Григорию Ивановичу.

— Давайте сынки занимайтесь своим делом, а я тут с палочкой по-стариковски поброжу, я ведь тут тысячу лет не был.

Григорий Иванович остался один. Прямо перед ним внизу, расстилалась гладь водохранилища, образовавшегося после постройки Саяно-Шушенской ГЭС и скрывшего страшный порог многометровым слоем воды. Хорошо был слышен шум Енисея. Конечно сейчас это шумом можно было назвать только с большой натяжкой. Вот до постройки ГЭС Енисей шумел, а сейчас он тихонько шептал, ведь он стал намного шире и спокойнее. Григорий Иванович для себя водохранилище называл Енисейским морем.

Где-то вдалеке прогремел гром, вызвав легкую досаду Григория Ивановича.

— Глядишь так и погода испортится, и не удастся тебе старый ничего посмотреть, — пробурчал он.

Погода испортилась просто стремительно. Подул сильный ветер, явно все шло к дождю. Григорий Иванович поспешил укрыться от надвигающегося в палатке, но не успел. Низкие дождевые тучи взялись просто ни откуда. Загремели раскаты грома, как будто орудийные разрывы, а потом ударила молния буквально в десятке метров от Григория Ивановича. Он с трудом устоял на ногах, в глазах потемнело, сердце стало биться с какой-то бешенной скоростью.

Следующая молния ударила буквально в паре метров от Григория Ивановича, но он это уже не увидел и не почувствовал. Какая-то неведомая сила подняла его вверх за мгновение до удара молнии, а затем бросила вниз и вперед.

Григорий Иванович увидел, как рядом с ним, буквально на расстоянии вытянутой руки, пролетел столб огня, он даже почувствовал его огромную температуру. Затем взрыв где-то под ним, он успел подумать, что это молния ударила в землю. А затем он начал падать куда-то вниз, последнее что он увидел было то, что очертания залива стали куда-то исчезать и мощно загрохотал Енисей.

Внезапно наступили полная темнота и тишина, сознание медленно начало покидать Григория Ивановича. У него даже возникла аналогия с процессом сдувания проколотого шарика. Последняя его мысль была совершенно дикой: «А очнусь я в восемнадцатом веке!»