Свистать всех наверх

ГЛАВА ВТОРАЯ. Вторник, 3 часа ночи — утро

— Калверт? — Голос Ханслетта из темноты был едва слышен.

— Да.— Я скорее представлял, чем мог различить в темноте его фигуру на борту «Файеркреста», прямо над моей головой. Небо заволокло тучами, и звезд больше не было видно. Крупные капли холодного дождя начали барабанить по поверхности воды.— Помоги мне затащить лодку на борт.

— Как успехи?

— Об этом позже. Сначало дело.— Я взобрался по трапу, держа в руке фал. Перевалить правую ногу через планшир оказалось непросто. Она затекла, онемела и снова начала болеть. Наступить на нее было почти невозможно.— Поторопись. У нас скоро могут быть гости.

— Так вот как дело обернулось,— задумчиво произнес Ханслетт.— Дядюшка Артур будет доволен.

Я ничего не ответил. Наш начальник, контр-ад-мирал сэр Артур Арнфорд-Джейсон, для перечисления почетных титулов которого не хватило бы целой страницы, доволен вовсе не будет. Мы втащили мокрую лодку на борт, сняли мотор и унесли все на бак.

— Достань два водонепроницаемых мешка,— сказал я.— Потом начнешь выбирать якорную цепь. Только постарайся делать это тихо — подними пал лебедки и проложи брезент, чтобы цепь не гремела.

— Мы отплываем?

— Это было бы самым разумным решением, но мы остаемся. Просто поднимешь якорь, а потом опустишь.

К тому времени, когда он притащил мешки, я уже упаковал лодку в брезентовый чехол. Снял с себя акваланг, балласт, водолазный костюм, специальные подводные часы с большим циферблатом, компас и глубиномер. Все это положил в один из мешков. Подвесной мотор засунул в другой мешок, борясь с искушением выбросить эту подлую штуку за борт. Конечно, в море подвесной мотор не помешает, но у нас уже был один — на шлюпке, висящей на корме, на шлюпбалках.

Ханслетт включил электрическую лебедку, и цепь медленно поползла вверх. Сама по себе лебедка работает почти бесшумно. Грохот при подъеме якоря происходит по другим причинам: когда цепь проходит через клюз, когда пал блокировки стучит по зубьям колеса, наконец, когда звенья цепи бьют по вращающемуся барабану. С клюзом мы ничего не могли поделать, но оказалось, что если поднять пал и обмотать барабан брезентом, шум становится совсем незначительным. Звук на море разносится очень далеко, но ближайшие к нам корабли стояли на якоре не меньше, чем в двухстах ярдах. Мы не стремились к близкому соседству с другими обитателями гавани. Чуть более двухсот ярдов до Торбея—совсем немного, но дно уходило вниз так круто по мере удаления от городка, что двадцать саженей было максимально возможной глубиной, с точки зрения безопасности, при длине цепи в триста шестьдесят футов.

Я услышал, как Ханслетт отключил лебедку.

— Якорь поднят. Теперь опускаем?

— Опусти пал на минутку, не хочу остаться без рук.— Я придвинул мешки к самому краю палубы, свесился с борта и привязал веревки, которыми были завязаны мешки, к якорной цепи. Когда веревки были надежно закреплены, я перекинул мешки через борт.

— Цепь держу, отпускай блокировку,— сказал я Ханслетту.— Будем опускать на руках.

Сорок саженей — это 240 футов цепи, и опустить ее руками — дело совсем нелегкое, особенно если учесть, что к началу этой процедуры я был далеко не в лучшей форме. Эта ночь вымотала меня окончательно. Шея болела ужасно, нога — невыносимо, и меня всего трясло. Я знаю много способов, как уберечь себя от простуды, но стоять в одном белье под дождем, на пронизывающем холодном ветру холодной осенней ночью неподалеку от Западных Островов — далеко не лучший из них. Но, наконец, работа была закончена, и мы смогли спуститься в каюту. Если кому-нибудь захочется узнать, что привязано к нашему якорю, ему потребуется, как минимум, глубоководное водолазное снаряжение.

Ханслетт открыл дверь салона, зашел внутрь, плотно зашторил тяжелые бархатные занавески и включил маленькую настольную лампу. Она давала мало света, но мы знали по собственному опыту, что ее не было видно через занавески снаружи. Меньше всего мне хотелось афишировать, что мы бодрствуем среди ночи.

У Ханслетта было узкое, мрачное, смуглое лицо с выдающейся челюстью, кустистыми черными бровями. Волосы густые и черные. Такие лица настолько выразительны сами по себе, что обычно лишены дополнительной мимики. Вот и сейчас лицо Ханслетта было абсолютно бесстрастно.

— Тебе надо купить другую рубашку,— сказал он.— У этой воротник маловат. Вон как шею натер.

Я прекратил обтираться полотенцем и взглянул в зеркало. Даже в тусклом свете настольной лампы на мою шею было больно смотреть. Она вся вспухла, покраснела, а в тех местах, куда впивались костяшки его пальцев, расплылись бордовые синяки. Яркий цвет и размеры синяков не оставляли надежды на то, что они могут пройти в ближайшее время.

— Он схватил меня сзади. Этот тип зря теряет время среди преступников. Ему бы не было равных на олимпийском помосте для тяжелоатлетов. Мне жуткоповезло. К тому же у него кованые ботинки.— Я повернулся и осмотрел свою правую икру. Синяк был больше моего кулака по размеру и блистал всеми цветами радуги. Посредине была глубокая царапина, из которой медленно сочилась кровь. Ханслетт смотрел на нее с интересом. .

— Не будь на тебе водолазного костюма, ты бы умер от потери крови. Давай я перевяжу тебе ногу.

— Мне не нужны повязки. Мне может помочь только добрый глоток шотландского виски. Не трать времени зря. Впрочем, извини. Лучше будет, если ты меня все-таки перевяжешь, а то нашим гостям придется ходить по колено в крови.

— Ты уверен, что у нас будут гости?

— Я боялся, что встречу их у дверей, когда возвращался на «Файеркрест». Гости у нас будут, можешь быть уверен. Кто бы ни были наши друзья на «Нантвилле», дураками их не назовешь. Они уже поняли, что я мог добраться до них только на лодке. Им ясно, что речь идет не о местной шпане, решившей проверить, нельзя ли чем поживиться. Местные ребята в поисках приключений не посещают стоящие на якоре суда. Кроме того, никто из местных не решается приблизиться к Беул нан Уам — «вратам могилы» — днем, не то что ночью. Даже в судоходном справочнике написано, что это место пользуется дурной репутацией. и, наконец, местный не проник бы на корабль моим способом, не вел бы себя так, как я, и не сумел бы ускользнуть. Местный парень был бы давно уже мертв.

— Меня бы это не удивило. Дальше?

— Выходит, что мы — не местные. Мы приезжие. В гостинице или пансионе нам останавливаться нет смысла — свобода передвижений ограничена. Почти наверняка мы приплыли на корабле. Где может быть наш корабль? Только не к северу от Лох Хурона, где прогноз обещает зюйд-вест от 6 до 7 баллов. Ни один здравомыслящий человек не решится в таких условиях бросить якорь с подветренной стороны берега. Единственное подходящее место для стоянки, где достаточно мелко, находится в сорока милях южнее, в Торбее — а это всего в четырех, пяти милях от «Нантвилля», стоящего на входе в Лох Хурон. Где бы ты стал нас искать?

— Я бы стал искать среди судов, стоящих на якоре в Торбее. Какое оружие берешь?

— Мне оно ни к чему. И тебе тоже. У таких людей, как мы, не бывает оружия.

— Гидробиологам оружие ни к чему,— согласился он.— Сотрудникам Министерства сельского хозяйства и рыболовства оружие не положено. Государственные служащие вне подозрений. Будем играть по правилам. Ты — начальник, тебе решать.

— По-моему я потерял способность принимать верные решения. Кроме того, готов биться об заклад, что перестану быть твоим начальником, как только дядюшка Артур услышит то, что я должен ему сказать.

— Ты мне так ничего и не рассказал.— Он закончил бинтовать мне ногу и выпрямился.— Ну, как теперь, лучше?

Я пошевелил ногой.

— Лучше. Спасибо. Будет еще лучше, если ты все- таки откроешь бутылку. И переоденься в пижаму или халат. Полностью одетые люди среди ночи выглядят очень подозрительно.— Я начал энергично вытирать голову полотенцем, насколько позволяли усталые руки. Достаточно им увидеть у меня мокрую прядь волос, чтобы подозрение сменилось уверенностью.— Рассказывать почти нечего и все очень плохо.

Он щедро налил мне в стакан, себе плеснул поменьше и разбавил виски водой. После того, как поплаваешь в ледяной воде, поработаешь несколько часов веслами и чудом избежишь смерти, вкус у виски особенный.

— Добрался я без приключений. Переждал за мысом Каррара, пока не стемнело, и шел на веслах до острова Бога Нуад. Оставил там лодку и проплыл под водой до самой кормы корабля. Это действительно «Нантвилль». Название другое, флаг другой, одной мачты нет, палубные надстройки перекрашены, но все равно это «Нантвилль». Доплыть было чертовски трудно — начался прилив, и мне пришлось полчаса плыть против течения. Представляю, каково там бывает во время отлива, на большой волне.

— Говорят, что это самое опасное место на Западном Побережье. Даже хуже, чем Койребричан.

— Лучше бы мне не убеждаться в этом лично. Пришлось минут десять приходить в себя, держась за рулевую стойку, прежде чем решился лезть на борт.

— Ты рисковал.

— Было почти совсем темно. Кроме того,— добавил я с горечью,— умные люди порой вынуждены действовать вопреки здравому смыслу. В кормовом отсеке было всего два-три человека. На всем корабле не больше восьми человек. Вся прежняя команда исчезла бесследно.

— Абсолютно никаких следов?

— Никаких. Ни людей, ни трупов. Никого. В самом начале мне не повезло. Я пробирался с кормы в сторону мостика, когда в нескольких футах от меня прошел человек. Я махнул ему рукой и пробурчал что-то вроде приветствия, он мне ответил, но я не разобрал слов и пошел за ним. Он завернул в кают- компанию, и я услышал, как он с кем-то возбужденно переговаривается по внутренней связи. Говорил, что, наверное, кто-нибудь из прежней команды прятался на корабле и теперь хочет улизнуть. Остановить его я не мог — он стоял лицом к двери и держал в руках пистолет. Мне надо было уходить. Я взобрался на мостик...

— Что ты сделал? После того, как понял, что тебя обнаружили? Надо бы тебя сводить к психиатру. У тебя явно с головой не все в порядке.

— Дядюшка Артур выразился бы более определенно. У меня был единственный шанс. Кроме того, если они приняли меня за перепуганного матроса прежней команды, это их не должно было сильно взволновать. Будь я в мокром водолазном костюме, этот парень не задумываясь сделал бы из меня дуршлаг. Но он был не уверен. По пути я чуть не столкнулся еще с одним, который, по-видимому, сошел с мостика после объявления тревоги. На мостик я не стал забираться. Я прошел дальше и спрятался за якорной лебедкой. Минут десять в районе мостика слышались голоса, мелькали фонари, но потом все стихло. Они пошли в сторону кормового отсека. Видимо, решили, что я спрятался там.

По пути на мостик я прошел мимо кают командного состава. Никого. В одной из кают, главного механика, кажется, мебель была разбита и пол весь в пятнах засохшей крови. В каюте капитана, по соседству, матрас был насквозь пропитан кровью.

— Их предупреждали — не оказывать сопротивление.

— Я знаю. Потом обнаружил Бейкера и Делмонта.

— Значит, ты их нашел. Бейкера и Делмонта.— Ханслетт опустил глаза, рассматривая зажатый в руке стакан. Хоть бы что-нибудь отразилось на его смуглой физиономии!

— Делмонт, должно быть, пытался еще раз вызвать подкрепление. Их предупреждали, что это возможно только в случае крайней необходимости. Видимо, его раскрыли. Он был убит плотницкой стамеской в спину. Потом труп перетащили в каюту радиста — рядом с радиорубкой. Через какое-то время пришел Бейкер. Он был в форме офицера — последняя отчаянная попытка соблюсти конспирацию, как я понимаю. В руке у него был пистолет, но он ждал опасности не оттуда, откуда следовало. В результате — та же самая стамеска в спине.

Ханслетт налил себе еще виски. Куда больше, чем в первый раз. Ханслетт обычно почти не пьет. Осушил полстакана залпом и сказал:

— Выходит, не все ушли на корму. Оставили комиссию по приему гостей.

— Они очень умны. И чрезвычайно опасны. Может

быть, они выше нас классом. Или, во всяком случае, выше меня. Комиссия состояла из одного человека, но такого, которому помощники не нужны. Я уверен, что это он убил Бейкера и Делмонта. Мне повезло как никогда в жизни. *

— Тебе удалось уйти, значит везенье еще не кончилось.

А вот у Бейкера и Делмонта кончилось, подумал я. Понятно, что Ханслетт меня осуждает. И Лондон меня осудит. Я сам осуждал себя. Выбора у меня не было. Больше винить было некого.

— Дядюшка Артур,—сказал Ханслетт,— как мне кажется...

— К черту дядюшку Артура! Наплевать на него! Неужели ты не понимаешь, что у меня на душе? — Я был вне себя и не скрывал этого. Впервые на лице Ханслетта отразилось что-то вроде удивления. Он предполагал, что я не способен на человеческие чувства.

— Я имел в виду другое,— произнес он.— Это касается «Нантвилля». Раз мы > его обнаружили, знаем новое название и под каким флагом он ходит... Кстати, ты мне не сказал...

— «Альта Фьорд», Норвегия. Но это неважно.

— Очень важно. Мы выходим на связь с дядюшкой Артуром...

— И наши гости застают нас в моторном отделении с наушниками на голове. Ты спятил?

— Ты слишком уверен, что они придут.

— Да, уверен. И ты тоже, ты сам говорил.

— Я согласился, что они должны бы были прийти сюда.

— Должны бы были! Боже мой, да они знают, что я пробыл на корабле несколько часов. Я мог услышать их имена и подробно описать приметы каждого. Так вышло, что я на самом деле не смогу никого опознать, а имена мало что значат. Но им это неизвестно. Они считают, что я сейчас передаю их приметы Интерполу. Готов биться об заклад, что кое-кто из них есть в списках. Слишком ловко работают, чтобы быть мелкими сошками. Некоторые наверняка известны.

— В таком случае они опаздывают. К этому времени можно было бы все закончить.

— Ты забываешь, что против них может дать показания единственный свидетель.

— По-моему, лучше будет все-таки вооружиться.

— Нет.

— Ты на меня не в обиде?

— Нет.

— Бейкер и Делмонт. Подумай, что случилось с ними.

— Я только о них и думаю. Тебе не обязательно здесь оставаться.

Он аккуратно поставил стакан на стол. Сегодня он просто превзошел себя. Во второй раз за последние десять минут на его темном, словно вырубленном из камня, лице появилось живое выражение. На этот раз оно не предвещало ничего хорошего. Он снова поднял стакан и ухмыльнулся.

— Сам не знаешь, что говоришь,— мягко произнес он.— У тебя повреждена шея — кровоснабжение мозга нарушено. Тебе сейчас только в игрушки играть. А кто за тобой присмотрит, если они начнут свои игры?

— Извини меня,— сказал я. Мне и правда было неловко. Я работал с Ханслеттом не меньше десяти раз за десять лет нашего знакомства, и мне не следовало говорить ему такие глупости. Наверное, единственное, на что Ханслетт был неспособен, это бросить человека в опасности.— Ты упоминал дядюшку Артура?

— Да. Мы знаем, где находится «Нантвилль». Дядюшка Артур может вызвать военный корабль, засечь его радаром и...

— Не знаем, а знали. Когда я уходил, они снимались с якоря. К рассвету они могут уйти на сотни миль. В любом направлении.

— Они ушли? Мы их спугнули? Им это не повредит.— Он тяжело опустился в кресло и посмотрел на меня.— Но у нас есть его новое название...

— Я же сказал тебе, что это не имеет значения. Завтра название будет другим. «Хокомару», порт приписки— Йокогама, надстройка зеленого цвета, японский флаг, другая мачта...

— Воздушная разведка. Мы бы могли...

— Пока организуешь воздушную разведку, придется обшаривать поверхность моря в двадцать тысяч квадратных миль. Ты слышал прогноз. Погода плохая. Низкая облачность. Им придется летать под облаками, значит эффективность поиска снижается на 90%. Кроме того, плохая видимость и дождь. Один шанс из сотни, если не из тысячи, обнаружить и опознать корабль. И что если они вдруг его обнаружат? Летчик помашет им ручкой и улетит восвояси? Что он еще может сделать?

— Военные корабли. Можно вызвать военные корабли.

— Откуда? Из Средиземного моря? Или с Дальнего Востока? У военных осталось очень мало кораблей, и практически ни одного в этих местах. Пока ближайший военный корабль сюда доберется, наступит ночь, и «Нантвилля» и след простынет. Но даже если боевой корабль догонит его, что тогда? Потопить? А если двадцать пять членов команды «Нантвилля» заперты в трюме?

— Взять приступом.

— Когда те же самые двадцать пять человек экипажа выстроены на палубе с приставленными к головам пистолетами, и капитан Имри со своими головорезами вежливо интересуется у военных моряков, что они собираются предпринимать дальше?

— Пойду надену пижаму,— устало сказал Ханслетт. В двери он задержался и повернулся ко мне.— Если «Нантвилль» уплыл, его команда — новая команда— уплыла вместе с ним. В таком случае, у нас гостей не будет. Ты об этом не думал?

— Не верится.

— Мне тоже.

Они пришли в двадцать минут пятого утра. Их визит был очень спокойным, организованным, строго в рамках закона, вполне официальным по манере. Они пробыли на борту сорок минут, и даже после их ухода я не был до конца уверен, наши это люди или нет.

Ханслетт вошел в мою тесную каюту, расположенную чуть впереди по правому борту, включил свет и потряс меня за плечо.

— Просыпайся,— сказал он громко.— Проснись же, вставай.

Я и не думал спать. С тех пор как улегся, так и не сомкнул глаз. Для виду пробурчал что-то, сладко зевнул, стараясь не переигрывать, и повернулся в сторону Ханслетта. За его спиной никого не было.

— В чем дело? Что тебе? — Ответа не последовало.— Что случилось, черт подери? Пятый час утра!

— Не задавай лишних вопросов,— раздраженно ответил Ханслетт.— Полиция. Только что поднялись на борт. Говорят, что дело срочное.

— Полиция? Я не ослышался?

— Нет. Пошли скорее. Они ждут.

— Полиция? На нашей яхте? Что это значит?..

— Боже мой! Сколько рюмок ты опрокинул на ночь после того, как я пошел спать? Я сказал — полиция. Два полицейских и два таможенника. Говорят, что срочное дело.

— Еще бы не срочное, черт подери. Прямо посреди ночи. За кого они нас принимают, интересно? За беглых грабителей? Ты сказал им, кто мы? Ну, хорошо, хорошо! Я иду.

Ханслетт вышел, а еще через тридцать секунд я присоединился к нему в салоне. Там расположилось четверо мужчин. Два офицера полиции и два представителя таможенной службы. Их вид не произвел на меня зловещего впечатления. Старший, более крупный полицейский, встал с места. Высокий, плотный, загорелый сержант лет около пятидесяти. Он холодно оглядел меня, перевел взгляд на полупустую бутылку виски и два использованных стакана на столе, снова посмотрел на меня. Он не любил богатых яхтсменов. Он не любил богатых яхтсменов, которые вечером слишком много пьют, а по утрам встают с помятыми лицами, всклокоченными волосами и красными воспаленными глазами. Он не любил богатых бездельников, которые, вырядившись в роскошный китайский халат, расписанный драконами, не забывают обмотать шею шелковым шарфом с эмблемой аристократического яхт-клу-ба Пейсли. Мне они тоже не очень нравятся, эти пижонские шарфики, так популярные среди любителей морских прогулок, но мне нужно было чем-то прикрыть синяки на шее.

— Вы владелец судна, сэр? — спросил сержант. Ярко выраженный местный акцент и сдержанный тон, хотя последнее «сэр» он произнес с явным нежеланием.

— Если вы соблаговолите сказать, почему это вас интересует, черт подери,— я не скрывал раздражения,— то подумаю, отвечать мне на этот вопрос или нет. Частная яхта — то же, что частный дом, сержант.

—

Прежде чем врываться сюда, надо запастись ордером. Вам известны законы?

— Он знает закон,— вмешался один из таможенников. Смуглый тип небольшого роста, гладко выбритый, несмотря на ранний час. Тон уверенный, акцент не местный.— Рассудите сами. Сержант здесь ни при чем. Мы подняли его из постели три часа назад. Он просто помогает нам.

Я даже не посмотрел в его сторону и снова обратился к сержанту:

— Глубокая ночь, пустынный залив в Шотландии. Как бы вы реагировали, если четверо неизвестных поднимаются к вам на борт? — Я здорово рисковал, но играл покрупному. Если они были теми, кем должны были быть, по моему мнению, и если я был тем, кого они ищут, я ни за что не должен бы был так говорить. Такое мог сказать только человек, который ничего не подозревает.— Кто вы такие, предъявите документы!

— Предъявить документы? — Сержант презрительно посмотрел на меня.— Мне это не обязательно. Сержант Макдональд. Я уже восемь лет командую полицейским участком в Торбее. Спросите любого. Меня все здесь знают.— Если он был действительно тем, за кого себя выдавал, то у него попросили предъявить документы впервые в жизни. Он кивнул в сторону второго полицейского.— Констебль Макдональд.

— Ваш сын? — Ошибиться было невозможно.— Семейственность разводите, сержант? — Я не знал, верить ему или нет, но чувствовал, что слишком долго разыгрываю роль возмущенного хозяина. Пора переходить к менее жестким методам.— Значит, таможня виновата? Ваши законы мне тоже известны, ребята. Полиции есть чему позавидовать. Заходи куда хочешь, и никаких разрешений оформлять не надо. Верно?

— Да, сэр,— ответил таможенник помоложе. Среднего роста, белокурый, слегка склонный к полноте, ирландский акцент, одет, как и напарник, в голубую накидку, высокую форменную фуражку, брюки тщательно отглажены.— Мы стараемся не использовать это право. Предпочитаем сотрудничество. Просим разрешения.

— И вы хотите попросить разрешения обыскать эту яхту, так? — спросил Ханслетт.

— Да, сэр.

— Зачем? — вмешался я. В голосе удивление. В голове тоже. Я просто не знал, что это может означать.— Раз уж мы решили быть взаимно вежливыми и идти навстречу друг другу, может быть, вы нам все-таки объясните, в чем дело?

— Не вижу никаких оснований для возражения,— старший таможенник почти извинялся.— Неподалеку от берега Эйршира прошлой ночью был украден контейнер с ценным грузом на сумму 12 000 фунтов стерлингов. Об этом сообщили в вечерних новостях. По имеющимся у нас сведениям, содержимое контейнера погрузили на небольшой корабль. Мы полагаем, что они пошли на север.

— Почему?

— Простите, сэр. Конфиденциальная информация. Это уже третий порт и тринадцатое судно, в Торбее четвертое, которое нам приходится осматривать за последние пятнадцать часов. Передохнуть не удается, должен вам сказать,— спокойный, дружелюбный тон.— Не думайте, что мы вас в чем-то подозреваем, но работа есть работа.

— Вы осматриваете все суда, пришедшие с юга. Все, которые можно заподозрить. В любом случае, появившиеся здесь недавно. Вам не кажется, что ни один здравомыслящий человек не поведет корабль с таким грузом через шлюз Кринан Кэнал? Попадешь туда, окажешься в ловушке. На целых четыре часа. Значит, надо обогнуть мыс Кинтайр. Мы прибыли сюда днем. Чтобы успеть, нужна очень быстроходная яхта.

— У вас очень быстроходная яхта, сэр,— сказал сержант Макдональд. Как это у них интересно получается, подумал я. От Западных Островов до лондонского Ист Энда у всех сержантов одинаково суровый тон голоса, жесткие черты лица и холодный взгляд. Наверное, форма виновата. Я пропустил мимо ушей его замечание.

— И что же мы, с позволения сказать... украли?

— Химикаты. Контейнер принадлежал химической компании.

— Химикаты? — Я взглянул на Ханслетта, ухмыльнулся и снова посмотрел на таможенника.— Химикаты, говорите? У нас их полно. Только боюсь, что не на 12000 фунтов.

Все замолчали, потом Макдональд произнес:

— Потрудитесь объясниться, сэр.

— С удовольствием.— Я зажег сигарету, оттягивая решающий момент, и улыбнулся.— Это государственный корабль, сержант Макдональд. Я думал, что вы видели флаг. Министерство сельского хозяйства и рыболовства. Мы — морские биологи. На корме у нас расположена плавучая лаборатория. Взгляните на книжные полки.— Две полки были забиты научными фолиантами.— А если ваши сомнения до сих пор не рассеялись, я готов дать вам два номера телефона. Один в Глазго, другой в Лондоне. Вы без труда можете найти подтверждение моим словам. Или свяжитесь с механиком шлюза в Кринан Кэнал. Прошлой ночью мы проходили там.

— Да, сэр.— Лицо сержанта было абсолютно бесстрастным.— Куда вы отправлялись в лодке сегодня вечером?

— Прошу прощения, сержант...

— Вас видели в черной надувной лодке, отплывающим от яхты около пяти часов вечера.— У некоторых людей от страха по спине «ползут мурашки». По моей спине затопал сороконогий ледяной бегемот.— Вы выходили в пролив. Мистер МакИллрой, наш почтальон, вас видел.

— Не хотелось бы бросать тень на собрата по государственной службе, но он, вероятно, был пьян.— Странное чувство, когда человек холодеет изнутри и потеет снаружи.— У меня нет черной надувной лодки и никогда не было. Доставайте увеличительное стекло, сержант, и начинайте искать. Если найдете черную надувную лодку, я подарю вам коричневую деревянную— единственную, которая у нас есть на «Файеркресте».

Впервые непроницаемая маска дала трещину. Он засомневался.

— Вы не покидали борт яхты?

— Я выходил в море. На нашей лодке. Я заплыл за остров Гарви, чтобы сделать заборы воды в проливе. Они в лаборатории, я готов продемонстрировать их вам. Мы ведь сюда не отдыхать приехали, понимаете.

— Только без обид.— Раз уж я оказался представителем рабочего класса, а не плутократом, он позволил себе чуть смягчить тон.— Зрение у мистера МакИллроя сдает, а против солнца любой цвет может показаться черным. Вы, надо сказать, не похожи на человека, который, высадившись на берегу пролива, перерезал телефонные провода, чтобы лишить Острова связи с материком.

Сороканогий бегемот помчался галопом. Связь с Большой землей прервана. Кое-кому это очень на руку. Я не стал тратить время на догадки, кто бы мог перерезать провода. Понятное дело, что не Господь Бог.

— Я вас правильно понял, сержант? — медленно сказал я.— Вы подозреваете, что я...

— Мы не можем полагаться на случай, сэр.— Он почти извинялся передо мной. Я был не просто служивым человеком, но государственным служащим. А все работающие на государственной службе, по определению, порядочные и уважаемые граждане.

— Но вы не будете против, если мы проведем беглый осмотр?—Темноволосый таможенник был явно смущен.— Раз уж мы здесь оказались. Формальности, сами понимаете...— Его голос затих, и он улыбнулся.— Если бы вы оказались похитителями, теперь я понимаю, что это один шанс из миллиона, но, тем не менее, если бы мы при этом не провели осмотра, то завтра же очутились бы не у дел. Чистая формальность.

— Мне бы не хотелось, чтобы вас выгнали с работы, мистер...

— Томас. Благодарю вас. Позвольте документы на яхту? Спасибо.— Он вручил бумаги молодому таможеннику.— Одну минутку... Да, рулевая рубка. Можно мистеру Дюррану воспользоваться рулевой рубкой, чтобы снять копии с документов? Это займет не более пяти минут.

— Конечно. Но, может быть, ему будет удобнее здесь?

— У нас теперь современное оборудование, сэр. Портативное репродукционное устройство. Снимает фотокопии на месте. Требуется темное помещение. Это недолго, всего пять минут. Можно нам начать осмотр с лаборатории?

Он сказал — простая формальность. Что ж, по-своему он был прав. В этом обыске не было ничего неформального. Через пять минут Дюрран вернулся из рулевой рубки, и они вместе с Томасом перерыли «Файеркрест» так, будто искали потерянный карандаш. Как минимум. Каждая деталь двигателя или электрооборудования интересовала их в мельчайших подробностях. Они осмотрели содержание всех

шкафов и шкафчиков. Они столько времени копались среди канатов и кранцев в подсобке на корме, за лабораторией, что я благодарил Бога за го, что он не дал мне осуществить первоначальную идею: спрятать лодку, мотор и подводное снаряжение здесь. Они даже обшарили все за унитазом. Как будто я мог по беспечности обронить карандаш там.

Больше всего времени они провели в моторном отсеке. Там было что посмотреть. Все блестело и сверкало новизной. Два больших стосильных дизеля, генератор двигателя, генератор радиостанции, помпы для холодной и горячей воды, котел центрального отопления, большие баки для масла и для воды, два ряда свинцовых аккумуляторных батарей. Томаса батареи заинтересовали больше всего остального.

— У вас большой запас батарей, мистер Петерсен,— он запомнил мою фамилию, хотя в метрике у меня была записана другая.— Зачем столько?

— У нас их еще недостаточно. Не пробовали заводить такие двигатели ручкой? У нас в лаборатории восемь электродвигателей, а единственное место, где нам приходится ими пользоваться — стоянка в гавани. При этом двигатели стоят, генераторы не работают. Вибрация недопустима. Отсюда постоянный расход батарей.— Я начал загибать пальцы на руке.— Кроме того, примите во внимание центральное отопление, две помпы, радар, рацию, систему автоматического управления, якорную лебедку, механизм подъема шлюпки, эхолот, навигационные огни...

— Ваша взяла, ваша взяла.— Он был настроен очень дружелюбно к этому времени.— В корабельном оборудовании я не очень хорошо разбираюсь. Пошли дальше?

Оставшаяся часть осмотра заняла удивительно мало времени. В салоне я обнаружил, что Ханслетту удалось убедить полицию Торбея воспользоваться гостеприимностью «Файеркреста». Хотя сержант Макдональд и не очень развеселился, в его облике начали проглядывать человеческие черты. А вот констебль Макдональд так и не смог расслабиться. Вид у него был мрачный. Вероятно, он не одобрял поведения отца, общающегося с потенциальными преступниками.

Если осмотр салона был беглым, то обе наши каюты были просмотрены просто небрежно. Очутившись снова в салоне, я сказал:

Простите, что был немного резок, джентльмены. Не люблю, когда меня будят. Не хотите ли выпить на дорожку?

— Ну, что ж,— улыбнулся Томас.— Мы тоже не хотим показаться невежливыми. Спасибо.

Через пять минут они ушли. Томас так и не заглянул в рулевую рубку — это понятно, там ведь был Дюрран. Он даже не стал подробно осматривать содержимое палубных рундуков, открыл один для проформы и этим ограничился. Мы были вне подозрений. Официальное прощание с обеих сторон, и они удалились. Их катер внушительных размеров, судя по очертаниям в темноте, взревел мощным мотором и исчез.

— Странно,— сказал я.

— Что странно?

— Я о катере. Что это был за катер, ты не заметил?

— Каким образом? — Ханслетт был раздражен. Ему, как и мне, не мешало бы выспаться.—Темень такая, хоть глаз выколи.

— В этом-то и дело. Тусклый свет только в рулевой рубке, да и то такой слабый, что ничего разобрать невозможно, и больше ничего. Ни палуба, ни каюта не освещены. Даже бортовые огни выключены.

— Сержант Макдональд рыскает по этой гавани уже восемь лет. Тебе нужно включать свет в собственной спальне, чтобы не наткнуться на кровать?

— У меня в спальне нет двух десятков кораблей, болтающихся туда-сюда по воле волн и ветра. И мне не приходится считаться с ветром, чтобы не сбиться с пути в собственной спальне. Сейчас в гавани только три корабля с зажженными якорными огнями. Ему не обойтись без освещения.

Он и не думал без него обходиться. В той стороне, откуда доносился удаляющийся стук мотора, темноту разрезал яркий луч света. Пятидюймовый прожектор, предположил я. Он вырвал из тьмы небольшую яхту, стоящую на якоре в сотне футов впереди катера. На крутом вираже они обошли яхту справа, затем легли на прежний курс.

— Странно, как ты и сказал,— пробурчал Ханслетт. А что прикажете думать о так называемой полиции Торбея?

— Ты говорил с сержантом дольше меня, пока я был на корме с Томасом и Дюрраном.

— Я бы предпочел думать иначе,— неуверенно начал Ханслетт.— Так было бы проще, в каком-то смысле. Но ничего не могу с собой поделать. Это самый настоящий полицейский. В лучших традициях, и, кстати говоря, совсем неплохой экземпляр. Я таких перевидал на своем веку. Да и ты тоже.

— Верный и честный служака,— согласился я.— Он в таких делах не специалист, поэтому его провели. Мы с тобой специалисты, но и нас обвели вокруг пальца. Почти.

— Не нас, а тебя.

— У Томаса вырвалась одна фраза. Очень неосторожная. Ты не слышал — мы были в моторном отсеке.— Я поежился, вероятно, от холодного ночного ветра.— Вспомнил о ней, когда увидел, что они стараются сделать так, чтобы мы не разглядели их катер. Он сказал: «В кораблях я не очень хорошо разбираюсь». Видимо, решил, что задает слишком много вопросов, и попробовал меня успокоить. В кораблях не разбирается! Подумать только, таможенник, который не разбирается в кораблях! Да они всю свою жизнь только на кораблях и проводят. Заглядывают в такие неожиданные места, что должны знать устройство любого корабля лучше самих корабелов. Еще одна деталь. Ты заметил, как они были одеты? Как будто собрались на торжественный ужин.

— Таможенники обычно не носят промасленные комбинезоны.

— Они не снимали свою форму двадцать четыре часа. Наша яхта была тринадцатым по счету судном, которое они осмотрели за это время. И после такой работы у тебя сохранится «стрелка» на брюках? Или ты решил, что они сняли эти брюки с вешалки перед тем, как надеть их и явиться сюда?

— Что они еще говорили? Что еще делали? — Ханслетт говорил так тихо, что я слышал, как внезапно затих отдаленный шум мотора таможенного катера, пришвартовавшегося к пирсу в полумиле отсюда.— Что вызывало у них повышенный интерес?

— Повышенный интерес у них вызывало все. Хотя, погоди минутку... На Томаса самое большое впечатление произвели батареи. Он не мог понять, зачем нам такой запас электроэнергии.

— Вот как? Неужели? А ты заметил, с какой легкостью наши друзья-таможенники перемахнули через борт своего катера после прощания?

— Им это не впервой.

— Просто у них были руки свободны. У них в руках ничего не было. А кое-что должно бы было быть.

— Репродукционное устройство! Я старею.

— Репродукционное устройство. Современное оборудование, черт меня подери. Выходит, что если наш белокурый приятель не снимал копии, то был занят чем-то другим.

Мы прошли в рулевую рубку. Ханслетт взял самую большую отвертку из ящика с инструментами за эхолотом и в одну минуту отвинтил переднюю панель нашей судовой портативной радиостанции. Секунд пять он осматривал ее внутренности, потом столько же времени смотрел на меня и начал прикручивать панель на свое место. Было ясно одно — пользоваться передатчиком нам больше не придется.

Я отвернулся и посмотрел через стекло рубки в сторону моря. Ветер продолжал усиливаться. Черная поверхность моря кипела белыми бурунами, бегущими с зюйд-веста. «Файеркрест» дергался на якорной цепи под порывами ветра и ударами волн. Качка заметно усилилась. Я почувствовал безмерную усталость. Только глаза продолжали трудиться. Ханслетт протянул мне сигарету. Я не хотел курить, но взял ее. Кто знает, вдруг она поможет мне сосредоточиться. Тут я схватил руку Ханслетта и взглянул на ладонь.

— Ну, ну,— сказал я.— Как говорится, «каждому свое».

— О чем ты?

— Не совсем точно выразился. Лучше ничего не придумал. Каждый должен заниматься только своим делом. Нашему приятелю, который так любит крушить лампы и конденсаторы, тоже не вредно было бы это помнить. Не удивительно, что у меня шея зачесалась, как только появился Дюрран. Где ты порезался?

— Я не порезался.

— Знаю. Но у тебя на руке след крови. Я не удивлюсь, если узнаю, что он брал уроки дикции у самого Питера Селлерса. На «Нантвилле» он говорил со стандартным южным акцентом, на «Файеркресте» — с северо-ирландским. Интересно, сколько еще акцентов у него в кармане, то есть в гортани, я хотел сказать. А я сначала подумал, будто он полноват! Одни мышцы, и ни грамма жира. Ты обратил внимание, что он ни разу не снимал перчатки, даже когда брался за рюмку?

— Я все замечаю лучше других. Огрей меня кочергой по голове, и я все равно не потеряю бдительности,— в его голосе чувствовалась горечь.— Почему же они не убили нас? Тебя, во всяком случае. Главного свидетеля?

— Может быть, нам удалось пустить им пыль в глаза. Есть две причины. В присутствии полицейских, настоящих полицейских, как мы с тобой решили, они не могли с нами ничего сделать, не убрав полицейских вместе с нами. А на подобный шаг может пойти только сумасшедший — им же в здравомыслии не откажешь.

— Но зачем им понадобились полицейские?

— Для солидности. Полиция вне подозрений. Если во время ночного дежурства па палубе ты увидишь, как из-за борта появляется голова в форменной полицейской фуражке, то желания садануть по ней гарпуном у тебя не возникнет. Ты пригласишь его на борт. А любого другого саданешь не задумываясь, особенно если у тебя нервы шалят по известным причинам. Как у пас с тобой, предположительно.

— Возможно. Но это вопрос спорный. Другая причина?

— Они очень рисковали. Отчаянно рисковали, прислав Дюррана. Они бросили его в волчью пасть, чтобы посмотреть, какая будет реакция, узнаем мы его или нет.

— Почему именно Дюррана?

— Я не сказал тебе. Я посветил ему фонарем прямо в лицо. Оно у меня не отложилось в памяти, только светлое пятно, крепко зажмуренные глаза, полуприкрытые поднятой ладонью. Я смотрел ниже, выбирая место, куда лучше бить. Но они об этом не знали. Им надо было выяснить, узнаем мы его или нет. Мы не узнали. Если бы узнали, то либо начали бы швырять в пего посудой, либо потребовали бы полицейских арестовать их — раз уж против бандитов, значит, полицейские за нас. Но мы этого не сделали. Ни намека на опознание. Такое разыграть невозможно. Я не представляю ни одного человека в мире, который даже бровью не поведет, снова встретившись с типом, только что убившим двоих его друзей и чуть не прикончившим его самого. Накаленная обстановка несколько разрядилась. Срочная необходимость убрать нас перестала быть столь срочной. Можно быть уверенными, что если уж мы не узнали Дюррана, то опознать других людей с «Нантвилля» тем более не удастся. И поэтому мы не будем обрывать трубку Интерполу.

— Мы вне подозрений?

— Это было бы замечательно. Нет, они от нас не отвяжутся.

— Но ты сам сказал...

— Не знаю, как объяснить,— сказал я раздраженно.— Я это чувствую. Они обыскали кормовой отсек «Файеркреста» так, как будто собирались найти лотерейный билет с миллионным выигрышем. Это продолжалось до середины моторного отсека, а потом вдруг — щелк! — интерес пропал. По крайней мере у Томаса. Он что-то обнаружил. Ты видел,, как он потом осматривал салон и носовую часть корабля. Как будто ему все безразлично.

— Дело в батареях?

— Нет. Мое объяснение его удовлетворило. Я это понял. Не знаю, как объяснить, но я абсолютно уверен, что все еще впереди.

— Значит, они вернутся?

— Вернутся.

— Принести оружие?

— Не торопись. Наши друзья уверены, что мы ни с кем не можем связаться. Корабль с материка приходит только дважды в неделю. Последний раз это было вчера. Теперь его не будет четыре дня. Телефонная связь с материком прервана, и не надо быть слишком прозорливым, чтобы догадаться, чьих это рук дело. Передатчик у нас сломан. Если в Торбее нет почтовых голубей, то каким образом мы можем связаться с материком?

— Не забывай о «Шангри-ла».— «Шангри-ла», ближайшее к нам судно, длиною не менее ста двадцати футов, блистало роскошной белизной. Боюсь, что владелец ее не получил сдачи с двухсот пятидесяти тысяч фунтов при покупке.— На ней радиооборудования тысячи на две. Кроме того, есть еще две-три яхты, достаточно большие, чтобы иметь на борту передатчик. У остальных если и есть, то приемники, не больше.

— Сколько исправных передатчиков останется к утру на судах в гавани Торбея?

— Один.

— Один. Об остальных наши друзья позаботятся. Им придется это сделать. Мы не должны никого предупреждать. Мы не можем распускать языки.

— Страховые компании не разорятся,— он взглянул на часы.— Самое время разбудить дядюшку Артура.

— Я больше не вытерплю.— Мне совсем не хотелось беседовать с дядюшкой Артуром.

Ханслетт достал из шкафа прорезиненный плащ, надел его, направился к двери и остановился у выхода.

— Я, пожалуй, пройдусь по верхней палубе. Пока вы беседуете. Мало ли что. Все-таки лучше побыстрее вооружиться. Томас сказал, что они уже осмотрели три судна в гавани. Макдональд не протестовал. Значит, так оно и есть. Может быть, в Торбее уже не осталось больше работающих передатчиков, а наши друзья высадили полицейских на берег и направляются прямиком к нам.

— Возможно. Но все эти яхты меньше, чем «Файеркрест». Кроме нас только на одном корабле есть отдельная рулевая рубка. У остальных передатчики расположены в салоне. А многие в салоне спят. Поэтому, прежде чем заняться передатчиком, надо треснуть хозяина яхты по голове, а в присутствии Макдональда это невозможно.

— Ты готов поспорить на свою пенсию? Может быть, Макдональд не поднимается на борт.

— Я до пенсии не доживу, но насчет оружия ты прав.

«Файеркресту» всего три года от роду. Он был построен на верфи Саутгэмптона при участии военно-морской фирмы по производству радиооборудования. Секретный проект был предоставлен лично дядюшкой Артуром. Сам он, конечно, не был настоящим автором этого проекта, но предпочитал не сообщать об этом тем немногочисленным лицам, которые знали о существовании корабля. Идею он позаимствовал у индонезийской рыболовной шхуны японского производства, которую выловили с поломкой двигателя недалеко от берегов Малайзии. Отказал всего один двигатель из двух, установленных на шхуне, и тем не менее она была неуправляема. Это странное обстоятельство заставило инженер-лейтенанта с фрегата, который ее обнаружил, произвести тщательное обследование шхуны. Главным результатом этого обследования, помимо того, что навело на гениальный план по созданию «Файеркреста» дядюшку Артура, было то, что команда очутилась в Сингапурском лагере для военнопленных.

Карьера «Файеркреста» была переменчивой и бесславной. Он курсировал по Восточной Балтике, пока не намозолил глаза властям Мемеля и Ленинграда настолько, что они объявили «Файеркрест» «персоной нон грата» и отослали обратно в Англию. Дядюшка Артур был вне себя — ведь ему предстояло отчитываться о затраченных средствах перед заместителем министра, известным скрягой. Система береговой охраны попробовала наложить на «Файеркрест» лапу для поимки контрабандистов, но вскоре возвратила его, даже не поблагодарив. Контрабандистами и не пахло. Теперь ему впервые предоставлялась реальная возможность оправдать свое существование, и в других обстоятельствах дядюшка Артур должен был быть очень доволен. Но когда он услышит то, что я собирался ему сказать, его радость как рукой снимет.

«Файеркрест» был уникален в том смысле, что хотя у него и было два гребных винта и два ведущих вала, двигатель был один. Две оболочки, но всего один двигатель, хотя и форсированный, с дополнительным выпускным клапаном. Простая процедура — отсоединить патрубок бензонасоса, открутить четыре болта головки, остальные бутафория — позволяла поднять целиком крышку правого двигателя. С помощью семидесяти-футовой телескопической антенны, встроенной в нашу фок-мачту, огромный сверкающий передатчик, занимающий почти полностью внутренность оболочки двигателя, мог бы послать сигналы хоть на луну, если надо. Как правильно подметил Томас, недостатка в энергии мы не испытывали. Впрочем, связываться с луной я не собирался. Мне было достаточно послать сигнал дядюшке Артуру, в Найтсбридж.

Оставшееся пространство тайника было занято пестрой коллекцией разнообразных предметов, на которую даже заместитель комиссара нового Скотланд-Ярда обратил бы самое пристальное внимание. Там было несколько штук взрывных устройств фабричного производства с зарядом аматола, запалом и химическим детонатором в комбинации с встроенным миниатюрным часовым механизмом, позволяющим устанавливать время взрыва в интервале от пяти секунд до пяти минут. Корпус взрывного устройства снабжен присосками. Кроме того, имелся полный набор инструментов взломщика, связки отмычек, несколько изощренных приспособлений для подслушивания, одно из которых можно было доставить на место, выстрелив им из ракетницы, стеклянные пузырьки с безобидными на вид таблетками, которые, после добавления к любому напитку, вызывали потерю сознания на разные промежутки времени, четыре пистолета и ящик с патронами. Если все это предполагалось использовать в одной операции, то очевидно, что операция эта не была похожа на увеселительную прогулку. Два пистолета были марки «люгер», и еще два — немецкие «Лилипуты», калибра 4.25 — самые миниатюрные автоматические пистолеты на сегодняшний день. Главное преимущество «Лилипута» в том, что его можно спрятать на себе практически в любом месте, даже в левом рукаве, если вы, конечно, не шьете свои костюмы на Карнаби-стрит.

Ханслетт взял в руку один из «люгеров», проверил, на месте ли обойма, и быстро вышел. Дело не в том, что он услышал чьи-то крадущиеся шаги на верхней палубе, он просто не хотел присутствовать во время разговора с дядюшкой Артуром. Я не осуждал его. Мне этого тоже совсем не хотелось.

Я вытащил два толстых провода в резиновой оплетке с металлическими клеммами и присоединил их к клеммам батареи. Надел наушники, включил передатчик и нажал на кнопку автоматического вызова. Мне не нужно было настраиваться на нужную волну. Передатчик был уже настроен на свою частоту в СВЧ диапазоне, попытка вторгнуться в который обошлась бы простому радиолюбителю неминуемым штрафом и потерей лицензии на выход в эфир.

Загорелась красная лампочка приемника. Я поворачивал ручку тонкой регулировки до тех пор, пока два зеленых флажка индикатора не сомкнулись в центре.

— Станция службы полезных советов,— послышался голос.— Станция СПС слушает...

— Доброе утро. Говорит Каролина. Можно позвать старшую?

— Подождите, пожалуйста,— это означало, что дядюшка Артур еще в постели. Вставать по утрам всегда было для него проблемой. Прошло три минуты, прежде чем наушники снова ожили.

— Доброе утро, Каролина, говорит Аннабелл.

— Доброе утро. Координаты 481.281.— Таких координат вам не удастся найти ни в одной официальной морской лоции. Карт с такими координатами существует не больше дюжины. Одна из них была у дядюшки Артура, а еще одна — у меня.

Небольшая пауза, затем:

— Поняла тебя, Каролина. Продолжай.

— Сегодня днем обнаружила пропавший корабль. В четырех-пяти милях к северо-западу от нас. Вечером поднялась на борт.

— Что ты сделала, Каролина?

— Поднялась на борт. Старая команда разъехалась по домам. Новая очень малочисленна.

— Ты встретилась с Бетти и Дороти? — Несмотря на то, что наш передатчик был снабжен специальным защитным устройством, практически исключающим возможность подслушивания переговоров посторонними, дядюшка Артур всегда настаивал, чтобы беседа велась в завуалированной манере с использованием кодовых имен. Нам присваивались женские имена так, чтобы первая буква совпадала с нашими инициалами. Дурацкое правило, но приходилось его соблюдать. Он сам был Аннабелл, я — Каролина, Бейкер — Бетти, Делмонт—Дороти, а Ханслетт — Харриет. Очень похоже на названия ураганов в Карибском море.

— Я их обнаружила.— Я глубоко вздохнул.— Они больше не вернутся, Аннабелл.

— Они больше не вернутся,— повторил он механически. Наступило долгое молчание. Мне показалось даже, что прервалась связь. Потом вновь послышался его голос, холодный и чужой.— Я тебя предупреждала, Каролина.

— Да, Аннабелл, ты предупреждала меня.

— Где корабль?

— Уплыл.

— Куда?

— Не знаю. Видимо, на север.

— Видимо, на север.— Дядюшка Артур никогда не повышал тона. На этот раз он тоже не изменил своим правилам, говоря спокойно и невозмутимо, но неожиданное пренебрежение конспирацией выдало клокочущую в нем ярость.— Куда на север? В Исландию? Норвегию? Чтобы перегрузить содержимое трюмов на другой корабль где-нибудь между Атлантикой и Баренцевым морем, на площади в миллион квадратных миль? И ты их упустил! Затрачено столько времени, сил и денег, а ты их упустил! Какой был план!? Про план мог бы и не говорить, план был — мой от начала до конца.— Несчастные Бетти и Дороти.— Последняя фраза означала, что он снова взял себя в руки.

— Да, Аннабелл, я их упустила.— Я чувствовал, как во мне зреет раздражение.— И это еще не самое плохое. Если хочешь, я расскажу.

— Слушаю тебя.

Я пересказал остальное, и он произнес:

— Понятно. Ты упустила корабль. Ты потеряла Бетти и Дороти. Теперь наши друзья тебя раскрыли, элемент секретности утерян безвозвратно и все твои дальнейшие действия бесполезны.— Пауза.— Жду тебя в своем кабинете сегодня, в девять часов вечера. Пусть Харриет доставит судно обратно на базу.

— Слушаюсь, сэр.— Пошла к чертям эта Аннабелл.— Я это ожидал. Я провалил дело. Подвел вас. Меня отстраняют.

— Девять часов вечера, Каролина. Я буду ждать.

— Ждать придется долго, Аннабелл.

— Что ты хочешь этим сказать? — Если бы у дядюшки Артура был грозный густой бас, он произнес бы эту фразу грозным густым басом. Но такого голоса у него не было. Он продолжал говорить монотонно и бесстрастно, но слова звучали куда более мрачно, чем монолог самого знаменитого трагика на театральных подмостках.

— Самолеты сюда не летают, Аннабелл. Почтовый корабль придет только через четыре дня. Погода портится, и я бы не рискнула идти на нашей посудине через пролив. Боюсь, что я здесь застряла на неопределенный срок.

— Вы считаете меня идиотом, сэр? — Наконец-то и его разобрало.— Утром высаживайтесь на берег. В полдень за вами прилетит вертолет береговой спасательной службы. В девять вечера, у меня в кабинете. И не заставляйте ждать.

Момент наступил. Последняя попытка.— Не могла бы ты дать мне еще двадцать четыре часа, Аннабелл?

— Вы просто смешны. Мне время дорого. До свидания.

— Умоляю вас, сэр.

— Я был о вас лучшего мнения. До свидания.

— До свидания. Может быть, и встретимся когда-нибудь. Хотя вряд ли. Прощайте.

Я выключил передатчик, закурил сигарету и стал ждать. Вызов прозвучал через полминуты. Я подождал еще полминуты для порядка и включил рацию. Мне уже нечего было терять, и я был абсолютно спокоен.

— Каролина? Это ты, Каролина? — Могу поклясться, что в его голосе промелькнула нотка беспокойства. Это можно было занести в Книгу рекордов Гиннесса.

— Да.

— Что ты сказала? В самом конце разговора?

— Прощайте. Я сказала — прощайте, а ты сказала — до свидания.

— Перестаньте паясничать, сэр! Вы сказали...

— Если хотите, чтобы я оказался на борту этого вертолета,— сказал я,— вам придется дополнительно прислать охрану. Вооруженную. Надеюсь, они не новички. У меня с собой «люгер», и я умею с ним обращаться, как вам известно. И если мне придется пристрелить кого-нибудь и предстать перед судом, то вам тоже надо будет там присутствовать, потому что я не совершил проступка, который даже вы, со своими связями, смогли бы мне инкриминировать. Поэтому нет юридических оснований для ареста ни в чем не повинного человека группой вооруженных людей. Более того, я больше не ваш подчиненный. В условиях моего контракта черным по белому значится, что я могу его расторгнуть в любой момент, если только в это время я не занят непосредственно в проведении операции. Вы меня отстранили, вы вызвали меня в Лондон. Просьба о моей отставке ляжет вам на стол с первой же почтой. Бейкер и Делмонт не были вашими друзьями. Они были моими друзьями. Мы дружили с тех самых пор, как я поступил на работу. Теперь вы, сидя в своем кабинете, опрометчиво возлагаете ответственность за их смерть на меня, хотя вам прекрасно известно, что ни одна операция не начнется без вашего официального разрешения. А вы еще отказываетесь предоставить мне последний шанс свести счеты. Я устал от вашей недальновидности и бессердечия. Прощайте.

— Подожди минутку, Каролина.— В его голосе прозвучали осторожные, почти примирительные интонации.— Не надо дуться.— Я был уверен, что никто никогда не разговаривал в таком тоне с контр-адмиралом сэром Артуром Арнфорд-Джейсоном, но его это не очень расстроило. Он был хитер, как лиса. Его проницательный, острый ум оценивал и отбрасывал варианты со скоростью компьютера. Он предполагал, что я веду игру, и если так, то насколько он может позволить себе поддаться на мою приманку, чтобы окончательно загнать меня в угол и отрезать все пути к отступлению. Наконец, он тихо произнес: — Вы же не собираетесь сидеть на месте и лить слезы. Вы что-то задумали.

— Да, сэр. Я кое-что задумал.— Хотелось бы мне знать, что именно я задумал.

— Я дам тебе двадцать четыре часа, Каролина.

— Сорок восемь.

— Сорок восемь. После этого возвращаетесь в Лондон. Договорились?

— Обещаю.

— Кстати, Каролина...

— Да, сэр?

— Мне не понравилось, как ты со мной говорила. Надеюсь, что это больше не повторится.

— Нет, сэр. Простите, сэр.

— Сорок восемь часов. Связь в полдень и в полночь.— Щелчок. Дядюшка Артур пропал.

Когда я вышел на палубу, уже рассвело. Холодный косой дождь буравил пенящуюся поверхность моря. «Файеркрест», натягивая якорную цепь, тяжело переваливался на волнах, описывая дугу градусов в сорок. Боковая качка на гребне волны сменялась килевой при прохождении впадины. При этом цепь дергалась с такой силой, что приходили невеселые мысли: выдержит ли такие испытания фал, которым я закрепил мешки с аквалангом и надувной лодкой к якорю.

Ханслетт спрятался от ветра позади салона, хотя это ненадежное укрытие не спасало от дождя.

— Что ты на это скажешь? — он указал на белеющие вдалеке очертания «Шангри-ла», то появляющиеся, то исчезающие из поля нашего зрения в такт волнам. Окна надстройки в передней части, где находилась рулевая рубка, были ярко освещены.

— У кого-то бессонница,— ответил я.— Или проверяют, не сорвало ли якорь. А ты что думаешь? Наши недавние гости громят радиоаппаратуру «Шангри-ла» при помощи лома? Может быть, они вообще свет на ночь не выключают...

— Зажгли десять минут назад. А теперь вдруг погасили, видишь? Любопытно. Ну, как поговорил с дядюшкой?

— Плохо. Уволил меня, потом передумал. У нас сорок восемь часов времени.

— Сорок восемь часов? Что ты собираешься за это время сделать?

— Бог знает. Сначала немного поспать. Тебе тоже бы не помешало. Для гостей уже слишком светло.

Проходя мимо салона, Ханслетт невзначай спросил:

— Интересно, а как тебе понравился констебль полиции Макдональд? Тот, что помоложе.

— Что ты имеешь в виду?

— Какой-то он грустный, подавленный, мрачный: Как будто у него на душе тяжесть.

— Может, он такой же, как я. Не любит вставать среди ночи. Или у него с девушкой размолвка вышла. И если это так, то должен тебе сознаться: личная жизнь констебля полиции Макдональда меня меньше всего интересует. Спокойной ночи.

Надо было внимательней отнестись к замечанию Ханслетта. Ради него самого.