Свобода от совести

Я долго размышлял, прежде чем сесть перед чистым листком бумаги. Пытался разобраться в себе, во многом сомневаясь. И вот решился вверить свою судьбу в руки госпожи, которую мы громко именуем свободой слова, и готов выслушать противоположные мнения, призывая, однако, к взвешенной дискуссии и отказу от словоблудия, от набившей оскомину пропагандистской казуистики.

Я уверен, это не просто серьёзный, но принципиальный вопрос, и, коль уж вышесказанным принёс извинения за возможную нетрадиционность этой трактовки, то начну разговор (чуть было не сказал: помолясь), но не для того, чтобы внести смуту в сознание моего читателя, а всего лишь с целью призвать: опомнитесь! побойтесь... бога!

Тому уже больше двадцати лет. Работал я в районной газете. Были как раз дни перед пасхой – предшествующей святому воскресению страстной недели, когда изрядно поредевшие в своей численности, но пережившие-таки коммунистическую перетряску служители церкви приступили к религиозной обработке своей, ещё не сгинувшей окончательно, паствы, надеясь пополнить ряды ещё и случайными возвращенцами в лоно религии.

Одна из форм той пропаганды — святые письма, которые, по замыслу, размножаемые авторами, а затем и адресатами, шли в примерные советские семьи, особенно в те, в которых был или больной ребёнок, или случилась ещё какая незадача.

Одно такое письмо переслал мне в редакцию возмущённый читатель. Написанное химическим карандошом, непривыкшей к канцелярским занятиям рукой, которая до недавнего времени, не мудрствуя лукаво, по редкой необходимости ставила вместо подписи простенький крестик, письмо несло вычурное, но трудно слагавшееся в какую-нибудь логику содержание о том, что двенадцатилетний мальчик увидел на берегу озера человека в белой ризе, который посоветовал отроку не забывать Бога; и только поэтому рекомендовалось переписать письмо девять раз и разослать по почте, за что к переписчику через тридцать шесть дней придёт радость, как пришла она к одной семье, тоже в своё время исполнившей предписание.

С согласия редактора я подготовил материал. Нет, не бесчинствуя в изобличениях, не избивая тех, кого государство давно отделило от себя. Просто рассказал один эпизод из своих юношеских похождений.

Случилось это со мной в Уфе пятью годами раньше вступления на стезю практикующего журналиста. Хаживал я тогда в одну из церквей. Кажется, называется она Ново-Сергиевской, та, что притулилась по-над железнодорожной линией на склоне горы, верхняя площадка которой удерживает упирающую облака телевизионную башню. Ходил не от того, что верующий; просто вдруг пробудился во мне, студенте филологического факультета, интерес к церковным обрядам; да и росписи на сводах храма, лики святых, библейские сюжеты — это ведь целая картинная галерея.

Тихо-мирно терялся во время службы средь прихожан, слушал псалмы, вдыхал необычный здешний запах. Старушки глядели на меня с нескрываемым уважением. Я ж, придав лицу и всей внешности смиреннейший вид, умело маскировал свою безбожнейшую сущность. Батюшка, проходя мимо с кадилом, внимательно посматривал на меня, быть может, беспокоясь за сохранность церковного инвентаря. А псаломщик, почувствовав мой интерес, до начала службы как-то рассказывал кратко о благодарении Богу, что-то о Давидовых псалмах, о каком-то, с большущим порядковым номером, псалме, принадлежащем Моисею. (Это меня, припоминаю, зверски заинтересовало, и, обнаружив Библию в тёмной подвальной каморке университетской библиотеки, я договорился с заведующей, и мне разрешили, не унося древний фолиант дальше столика возле стеллажа, читать его, делать выписки.) И лишь один из прихожан, высокий дед благообразной внешности, с умным лицом, подпевавший хору красивым баритоном, смотрел на меня не то чтобы озабоченно, но больше строго.

Однажды я пришел в церковь с подругой. Намерения её были тоже самые что ни на есть земные. В те месяцы мы обошли с ней все уфимские храмы, сравнивая по-своему их, оценивая и уже отличая, какой из них о каких и скольких престолах. В один из таких экскурсионных дней, в конце службы, когда батюшка, как мне объяснили всё те же старушки, начал миропомазание, по совету одной из них и мы встали в очередь. Интересно же. Святой отец беспристрастно мазнул по крестику на наших доверчиво подставленных лбах. В волнении я, признаться, даже не успел почувствовать, чем же пахнет это миро, ради чего согласился на участие в обряде. И только мы направились к выходу, остановил меня тот дед, гудевший в хоре баритоном.

– И чего ж, сынок, ты забыл здесь? Да еще и её привлекаешь, – кивнул он на мою подругу и смотрит с укоризной.

– Не ругайся, дедушка. Мы с тобой теперь одним миром мазаны, – отшутился было я.

– Я б тебе помазал, пониже спины, будь ты моим сыном, – заключил дед.

Этот эпизод я увязал на газетной полосе со святым письмом, подвёл к элементарному заключению о тщетности возрождения религии. Публикация под заголовком «Нет, не воскреснет!» случилась как раз накануне пасхального воскресенья и дала неожиданный результат. Даже престарелые женщины, знавшие меня, отмечали полезность её: «Молодец, Дамир! Так им с их святыми письмами!»

С тех пор прошло десять лет. Всё давно забылось. 1985 год всколыхнул матушку Россию, умы и настроения, греющими воображение веяниями. Казалось, расчётливо и верно повернула нас родная партия по новому курсу. Неспешно закипала вода в общем котле ограждённого от мира железным занавесом государства, пока не достигла критической точки. Взрыв после которой порушил уложившуюся систему. Недавнее прошлое тут уж шло за бездарность.

Эй, ямщик, поворачивай к чёрту.

Новой дорогой поедем домой.

Это слова одной из песенок приспевшего времени. Но не новую дорогу, а развернули мы тогда салазки вспять, чтобы снова начать от той поры загнивающего капитализма. Думали, вернуть жестоко порушенное прошлое: нравы, обычаи, устремления, лежащие основой экономических отношений. Что смогли вернуть? – тема совсем другого разговора, но самым неукоснительным было то, что восстала церковь. И вспомнился мне тогда тот броский заголовок мой «Нет, не воскреснет!» И тихо, без возмущений вспомнил я вековечную мудрость: пути господни неисповедимы.

Бывший секретарь парторганизации, лишь вчера всячески третировавший верующих, вдруг стал муллой. Глава государства, недавний атеист, сияет любезной улыбкой на одной тусовке с сивогривым церковным патриархом. Мэр московский Лужков — попробуй, назови его полгода назад помазанником божьим, только стой подальше – смяв свою пресловутую кепчонку, в подобострастном поклоне лобзает руку владыке.

Не всякий атеист — коммунист, но любой коммунист — атеист. Так было. Только вот жизнь перечеркнула всё. Впрочем, то, что многие коммунисты переродились, – неудивительно. Хамелеон — явление природное. Удав лежит на ветке платана, и не отличишь его от толстого сучка.

Как поминальное, запела молодёжь вослед отошедшей в мир иной коммунистической идее:

Запылила дорога степная,

Чёрный гроб на носилках несут.

Лысый поп пот с лица утирает,

А монашки ему подпевают:

Он ушел, слава тебе, господи!

Крутой поворот, центробежные силы на вираже явили в жизнь один из основных законов рыночной экономики: выживает сильный.

Новый поворот, и мотор ревёт!

Исполнителю этой песенки Ельцин, чьи предки выкорчевали царскую семью и корчевали сколько могли священнослужителей, чуть поздней вручил медальку. На полусогнутых, облачившись в непривычный лапсердак с лацканом, на который можно приколоть любой знак, ковылял тот для получения наградки. А ему: «Молодец! Предвосхитил перемены!»

Но разруха-то уже ввергла в бедствие миллионы людей, отвыкших от жестоких правил игры. Рядом зацвело благополучие немногих — сильных. Большинство же, кто знал про голод только понаслышке, из рассказов дедов, испытали его на себе. Но церковь, закалённая в условиях не принявшего её коммунистического тоталитаризма, оказалась в числе сильных. И начали на фоне разрухи и хаоса в стране расти купола храмов, минаретов мечетей, как грибы после благодатного дождя. В центре многострадальной России, как птица феникс, стал возрождаться Храм Христа Спасителя – словно иллюстрация к обычной нашей картине: строим, разрушаем, опять строим и опять начинай сначала. Как движение той слепой лошади при старой мельнице, без устали, уж и не погоняемая, бредущей вокруг столба, с которым вращается по-над беднягой, как колесо истории, жёрнов. В строительство этого пресловутого храма, как в прорву, потекли миллиарды рублей, будь то спонсорских или обретённых иным путём, но всё равно народных денег, на которые призреть бы миллионы обездоленных людей.

Многие храмы и самый главный, тот, что Спасителю, – красота неописуемая. Потомки когда-нибудь будут им любоваться, как любовались мы в бытность, имея кусок хлеба на столе, Василием Блаженным, памятниками Петербурга, забыв при этом, что закладывалась вся эта красота, как водится в нашей стране, на крови, поте, на костях тысяч людей, которых сгоняли на строительство самодержцы, сгоняли при вековечной, традиционно обычной разрухе, голоде.

С одной стороны, если посмотреть на восставшее из изгнания прошлое, есть аргумент, словно оправдывающий это, мягко говоря, ретро: весь цивилизованный мир — при религиях. Но, во-первых, цивилизованный мир никогда не отвергал этот величайший институт общественной организации. Во всём мире и сегодня ещё встречаются короли, шахи, принцы и принцессы, о которых наше советское поколение знало только из старинных сказок. Но только мы нашего монарха, отрёкшегося по принуждению, надеявшегося на милость тогдашних новых русских, на заре века хладнокровно, во имя новой эры, новой веры, жестоко убив, даже не похоронили, а сбросили в шахту в глухомани. И сегодня вдруг начали откапывать его косточки и делить промеж собой в надежде обрести славу. А у англичан королева здравствует и по сю пору, практически уже не играя никакой роли в управлении государством. Это просто символ, добрая память о старине. Жива и неприкосновенна в цивилизованном мире религия; так, американский президент приносит присягу на Библии. Но Библия и религия там, я уверен, для большинства — антиквариат, почитаемый, ценимый, символизирующий приверженность добру, жизни в её бесконечном развитии. Главным божеством там издавна стал десятилетиями бранимый нами жёлтый дьявол — капитал, оказалось, не только денежный, но и нравственный, принёсший, вопреки прогнозам наших бормотологов при власти, расцвет и благообилие. Мы же ни при христианстве, ни при КПСС и на пушечный выстрел не приблизились к тому уровню.

Моё поколение, поверившее в новое божество, пришедшее на смену сказочному, придуманному столетия назад, поверившее в КПСС, а потом ставшее свидетелем потрясений, напрочь перечеркнувших своё, выпестованное, – потерянное поколение. Но не о том боль.

У меня растёт сын. Под моим крылом, при моей религии. Внял ли он моим проповедям, заветам, – покажет время. Сегодня он, как и большинство его сверстников, и умён и бесшабашен, и предприимчив и безалаберен. Одно у него явно без И. Он недоуменно смотрит на экран телевизора, когда, например, местная студия транслирует живописные картинки про аборт, а потом являет пред зрителями человека в чалме, служителя Аллаха, выспрашивая у того совет: не противоречит ли канонам религии умерщвление жизни во чреве матери? Ещё в детстве, при детском сознании, едва прихвативши время крутых перемен, он словно что-то почувствовал. Рано стал изучать историю Родины. Вступает в споры с учителями. Ему глубоко безразлична религия, та, что от попов. Уважение к ней я ему прививаю, как и учу, не смотреть с завистью вослед другу, уехавшему в Америку. Как и большинство сверстников, он знает: наука давно уже перешла границы, за которыми пребывал, правя миром, Всевышний, и доказала — нет уже его, бедолаги, там; он вымер, завещав свои обязанности приемнику своему — Совести. Вот что пусть восстанет хотя бы в наших детях.

Не принимая всерьёз всяких глоб и прочую шарлатань, тем не менее, я обнаружил однажды совершенно пользительное в детских гороскопах. Чуть ли не в каждом знаке Зодиака здесь есть советы: не торопить малыша, не бранить, не бить в случае неудачи, быть с ним терпеливее. Но на этот счёт у нас есть сегодня научно обоснованные, без ссылок на звёзды, рекомендации. Так и религия сослужила своё в очищении нравов. Кому-то она помогает и сегодня. Но, увы, её добрые заветы для большинства из нас — ветхи, потому что в их обоснование положены по-детски примитивные, часто от лукавого, истории, написанные, когда человечество пребывало в своём младенчестве. Это добрые памятники старины. Надо их сохранить как антиквариат. А сегодня я верю в слова великого мыслителя: Правда — вот Бог свободного человека!

Мой учитель, университетский профессор Л.Г.Бараг рассказывал нам когда-то, как стоял он перед Рафаэлевой мадонной и плакал. Плакал он не по Заступнице, но преклоняясь перед талантом и силой великого художника.

Храм тому, который был Спасителем, пройдет время, останется историческим, культурным памятником. Только сегодня-то нам, бездумно порушившим многое из того, к чему теперь снова возвернулись, пока впору задуматься бы не о пополнении сокровищ культуры, а о другом: широка ли, сколь вместима для плачущих в бедстве будет паперть того спешно возводимого храма?

«Истоки»,

март 1998 г.