Свободная территория России

Глава 11

В полумраке комнаты белели подушки и покрывала четырех застеленных кроватей. Они были свободны за исключением той, что стояла в переднем углу возле гардероба и тумбочки. На ней сидело закутанное в простыню человеческое существо. Черты худого и бледного лица ее были неясны, но в левой руке тлел малюсенький табачный светлячок. «Откуда вы?» надломленным, но несомненно женским голосом спросило существо. «Я из Башкирии,» солгала Маша. «Мы приехали сегодня.» «А я живу здесь месяц… И все одна,» в голосе ее послышались истерические нотки. «Нинель Ефнатьевна Полторацкая,» существо протянуло для рукопожатия свою холодную и слабую лапку. От вида ее морщинистой конечности Маше сделалось противно. Маша осторожно коснулась ее кончиками пальцев и представилась вымышленным именем. «Если вас угнетает мое курение, то не закрывайте форточку,» разрешила Нинель. «Когда я жила в Бронксе, то из-за дыма соседи ненавидели меня.» Маша сделала непонимающее лицо. «Не волнуйтесь, Нинель Ефнатьевна, я привыкла. Мой муж тоже много курит.» «Ааа…,» одобрительно протянула Нинель. «Кто ваш муж?» «Кем же ему еще быть?» притворно вздохнула Маша. «Охраняет священные рубежи нашей социалистической родины.» «Пограничник значит,» допытывалась Нинель. «Ну, а вы кто будете?» «Я по тому же ведомству, что и он. Куда муж — туда и жена.» «Это правильно. Так и должно быть — как нитка за иголкой.» «Откуда вы? Где это — Бронкс?» «Это очень далеко,» с удовольствием зажмурилась Нинель; бывалая рассказчица предвкушала внимание участливой и терпеливой слушательницы. «Я вам еще не говорила, что мы с мужем десять лет прожили в Нью — Йорке? У меня секретов нет. Бронкс это один из районов Нью-Йорка. Всем моим друзьям я рассказала об ужасных буднях тамошней жизни. Вы наша — вы умеете хранить тайны; с вами я поделюсь!» Она засмолила последнюю папиросу, достав ее из опустевшей коробки и, выпустив под потолок густой клуб дыма, немного раскачиваясь, монотонным протяжным голосом завела…

«Мой муж — негодяй, сукин сын и кавалер. Он всегда помыкал мной, бедной девушкой, и называл меня фригидной и сушеной воблой. Может годы спустя таковой я и стала, терпя его издевательства, хотя до рукоприкладства не доходило. Я всегда черпала поддержку в чтениях работ Ленина — Сталина и в беседах с парторгом. Они поднимали мою партийную мораль и дисциплину, и укрепляли веру в торжество коммунизма.» Существо смахнуло слезу и, пыхнув дымом, продолжало. «Женаты мы были уже 5 лет, как вдруг как раз перед самой Bеликой Oтечественной Bойной нас послали в Америку. Я ехать к капиталистам не хотела, но, надо значит надо. Партийный приказ не обсуждается. Прибыли, осмотрелись, обжились. Нас, советских, особенно никуда из посольства не выпускали, мы всегда за забором жались, но на годовщину великого октября вывозили нас на консульском автобусе за ограду; показывали и объясняли ужасы города желтого дьявола, и как отчаявшиеся безработные по улицам шастают и зубами от голода щелкают. Но муж мой с нами на автобусе не ездил. Ему было не до развлечений. Он был оперативником НКВД и ходил в одиночку, куда ему заблагорассудится. Он знал отлично, что такое разведывательная работа и конспирация, и его начальство за успехи хвалило. Пока я в бухгалтерии дебит с кредитом на счетах подгоняла, мой благоверный по Нью-Йорку рыскал и шпионов вербовал. За каждого завербованного ему давали премию и он из кожи вон лез, чтобы побольше иx навербовать. Дурковатых в любой стране хватает — один в карты проигрался, ему срочно деньги нужны; другой половой извращенец — ему надо себя реализовать; третий кокаину нанюхался и взбрендило ему весь мир перевернуть — вот такие красавчики и шпионили для коминтерна. Надо сказать, что контрразведка их быстро ловила и сажала, но мужу моему было до фонаря, премию свою он за них уже получил. Тем не менее, я за него волновалась. Я ему всегда говорила, «Боря, посмотри с кем ты имеешь дело, ведь они психопаты. На тебя враз набросятся, загрызут и ничего от тебя к утру не останется». «Ничего Ниночка,» успокаивал он, «у меня с собой пистолет десятизарядный и я по самбо тренированный; отобьюсь». Много их Боря перевидел, но все-же предпочитал работать с нелегалами. Он их всегда очень хвалил. Люди тихие, серьезные, вдумчивые, по вечерам или в шахматы играют, или на радиопередатчике морзянку отстукивают, но все до одного так законспирированы, что родная мама их не признает. Работают в подполье годами, жен в Америке заводят, хотя у всех в СССР семьи без них скучают, но за это начальство им аморалку не шьет. Хуже всего, когда кто-то из московского руководства к буржуям перебегает; он всегда с собой всю шпионскую картотеку прихватывает и сдает ее американцам. Тогда — пиф — паф! ой-ёй-ёй! — многих нелегалов арестовывают и переворачивают в двойных агентов; сколько трудов пропало, ведь с детских лет их к этим заданиям готовили, язык зубрили и к обстановке приучали, и оказалось все понапрасну; вместо пользы — вред.» Нинель заметно опечалилась и опустила голову. «По моему это ужасно несправедливо и с этим надо бороться. Я собираюсь написать письмо президенту США, чтобы он не принимал этих подлецов-перебежчиков, а топил всех подряд в озере Мичиган!» Наступило длительное молчание, Маше показалось, что рассказчица задремала, ее руки обвисли, донесся легкий храп, но нет, Нинель встрепенулась и вновь потекла ее речь. «Летели годы, я обвыклась и Боря стал привлекать меня к конспиративной работе — ходила я тайные знаки под мостами проверять, в подземке от слежки на платформы выпрыгивала и в парикмахерской микрофильмы украдкой мне в карманы подсовывали, в то время как наша агентша химическую завивку на моей макушке накручивала… Прекрасные времена! Какая романтика! Приятное с полезным, родина нам медали и ордена присваивала за то, что мы американским буржуям жизнь портили. Я расцветала, улыбалась, следила за модой и даже бросила курить, пока не случилось досадное происшествие. Год наступил 1951-ый и прислали к нам в консульство молодую супружескую чету из Ленинграда. По прибытии аппетиты у них разгорелись, в магазинах всего полно, очередей нет и всё они хотят сразу купить, да шишей на это, кроме скромного советского жалованья, нет. Но, я о другом. Мужа обязали шофером служить, а жену в столовой обеды подавать. Супружница его мне сразу не понравилась — писаная красавица, но тихоней прикидывается, глазки закатывает и лебедем ходит. Все мужики наши на нее облизываются и комплименты говорят, жены ихние на официантку бесятся, но мой Борис хуже всех учудил. Ах, мерзавец! Опоил он кралю эту неподступную в укромном уголочке. Наложил ей в стакан пилюль засекреченных, от которых у людей головы шалеют; его на работе такими снабжают. Она глотнула, тут же отключилась и он ею воспользовался. На следующий день муж ее все узнал, стал ругаться и трясти кулаками, «Что за безобразие», кричит, «я до тов. Берии дойду». Консул наш, птица стреляная, посмотрел на них и в тот же час выслал парочку эту назад в СССР, пока они к американцам не переметнулись. В Москве же было разбирательство и в результате меня с Борей тоже отозвали. «Достаточно вы в Америке жировали», сказали нам, «дайте и другим бабла набрать». Все, что мы заработали в США нам оставили: и на машину есть, и на шубы меховые, и на костюмы чесучовые и на провиант заморский, но счастья мне нет — ушел от меня Боренька. «Фригидная ты», говорит, «и бесчувственная как дохлая рыба; потому-то меня на других тянет».» Нинель опять утерла слезы. «Вдобавок пока мы по заграницам шлялись, московскую жилплощадь у нас отобрали. Эвакуированные в войну москвичи вернулись и нашу квартиру себе присвоили; вот с ними я сейчас и сужусь. Жить мне негде, хорошо, что товарищи из министерства сюда поселили. Я разузнала данные самозванцев и просигнализировала о том, что на моей жилплощади свила гнездо оголтелая банда белогвардейских фашистов. Их тут же арестовали и допрашивают с пристрастием. Меня в подвальный этаж МГБ два раза на очную ставку вызывали. Очень удобно, что мы все здесь. Товарищи уверяют, что они скоро сознаются и мой жилищный вопрос будет тут же решен. Вас, милочка, тоже могут вызвать по любому поводу, не думайте, что обойдется.» Нинель прищурила глаза и внимательно пригляделась к своей собеседнице, потом переспросила еще раз, но та не отвечала. Завалившись на бок и не разувшись, поджав под себя ноги, Маша крепко спала. В нагрудном кармане ее оттопыривались документы. На лице Нинель появилась маска размышления. Кожа на лбу собралась гармошкой, брови поднялись, зрачки раширились. Легко соскочив с койки, она нагнулась над спящей и, отстегнув пуговку, проворно вытащила содержимое кармана. Подойдя к окну, в мертвенном свете уличных фонарей она перелистывала страницу за страницей, читая и запоминая, ее губы шевелились. Тихое и размеренное дыхание Маши было едва слышно. Пробежало несколько минут. Удовлетворив свою любознательность, Нинель на цыпочках подкралась к соседке и вернула документы на прежнее место.

Свет настойчиво лез Маше в глаза. Напрасно она отворачивалась, зажмуривалась и накрывалась подушкой, солнечные лучи не отставали; они будили, теребили и щекотали ее, пока она не проснулась. Не сразу Маша вспомнила, разглядывая незнакомый потолок, где она оказалась, а когда осознала, то ужаснулась. «Ничего, мы пришли сюда добровольно, так же мы и уйдем,» успокаивала она себя. «Но как?» Полная беспокойства, она привстала. Комната была пуста; смятая и неубранная постель ее ночной собеседницы хранила очертания ее тела, оконная штора была по-прежнему отодвинута и в открытую форточку влетали порывы прохладного воздуха, в голубом небе сияло солнце, а на площади внизу, как ни в чем не бывало, катились автомобили и шли пешеходы. Маша подошла к раковине в углу, умылась и причесалась, осмотрев себя в зеркало. «Настоящая фанатичная большевичка,» с удовольствием отметила она. «Где моя группа? Пора их найти,» решила Маша, но в дверях столкнулась с Нинель. Tа превратилась почти в красавицу, так благотворно американский ширпотреб изменил ее. Пышные блузка и юбка от Macy» s скрывали ее торчащие кости и угловатый таз, кокетливая велюровая шляпка из Gimbels венчала ее шишковатую голову, приглаженные соломенные патлы мерцали лаком разработанным Helene Curtis, на угреватой коже лица поблескивал макияж и на ногах красовались кожаные туфельки из Калифорнии, купленные на уличной распродаже. «Милочка!» воскликнула она, раскрыв объятия. «Как я рада, что вы не ушли! Меня не выпускают на улицу. Говорят, что нехватает подписи на моем пропуске, а мой следователь сегодня отсутствует. Будьте ласковы, купите мне папирос. Это в гастрономе в Фуркасовском переулке. Два шага отсюда. Я вам дам денег. С вашим удостоверением не может быть никаких проблем.» Нинель неотвязно совала ей в руку смятую банкноту. «Денег не надо. Потом отдадите,» Маша шагнула к выходу. «Вначале мне надо позавтракать.» «Вы завтрак пропустили. Сейчас половина первого. Идите в столовую обедать.» «Хорошо. До скорой встречи.» Маша подошла к лифту и в этот момент в коридоре появились ее друзья. «Где можно пообедать?» спросил Ниязов дежурную по этажу. Место Клавдии Андреевны занимала серьезная женщина средних лет в длинном и глухом бумазейном платье. Красная косынка туго обхватывала ее голову, во рту дымилась самокрутка, сложенные на столе руки инстинктивно закрывали наблюдения, записанные в тетрадь. «Как ваша фамилия?» Ниязов назвал. Она заглянула в свой журнал. «Вы и ваши сослуживцы числитесь у меня только на один день. Вот вам талоны на питание и больше не будет. Распишитесь в получении.» Пальцами испачканными в чернилах женщина сунула им четыре бумажные полоски. «Столовая этажом выше,» звонким голосом отрубила она, сдувая табачные крошки с конторских книг. «Питание пойдет нам на пользу,» пошутил Глебов. Он, как и все члены группы, выглядел поздоровевшим и отдохнувшим. Рана в плечо больше не беспокоила его или он не подавал виду? Следуя указанию, они вошли в кабину лифта и поднялись на пятый этаж. Обеденный зал был огромен. Казалось, что в этот час всё министерство собирается здесь и для всех находилось место. Вошедших обдало горячим дыханием супов, жареной говядины и печеного хлеба. Посреди зала был длинный стол, покрытый белой скатертью, вдоль стен были расставлены столы поменьше, за ними с ложками и вилками в руках сидели насыщающиеся гебисты. Выбор еды и напитков на центральном столе был разнообразен — преобладали мясные блюда, овощные и фруктовые салаты, выпечки и запеканки. Кушанья в жестяных судках располагались в стороне на другом столе. Слева стояли стопки чистой посуды. Обедающие подходили к кастрюлям, приподнимали крышки и заглядывая туда, наполняли тарелки; обслуживая самиx себя, они с улыбками возвращались назад к своим сослуживцам. И радоваться им было отчего; цены были копеечные и вдобавок в открытой продаже такая роскошная снедь никогда не появлялась. Атмосфера братства и взаимопонимания царила здесь — ведь все они делали одно общее дело, хотя и «трудились» в разных отделах — они истязали Русь. Конечно, никто из них так не считал; им было сказано, что своими действиями они укрепляют могущество СССР. Многие из них торопились назад в свои застенки и кабинеты, чтобы продолжить избиения, фабрикацию политических обвинений или подслушивание телефонных разговоров. Приглушенный гул сотен голосов наполнял помещение. Отдав при входе девушке в белом халате свои талоны, друзья наполнили тарелки и чашки, и заняли отдельный стол. Kороткими, загадочными фразами, бессмысленными для непосвященных они строили дальнейший план. Смысл сказанного ими был следующим. Глебов: «На площади больше не видно патрулей, но это не значит, что нас перестали искать». Ниязов: «Со временем, убедившись, что поиск безрезультатен, ищейки устанут и забудут про нас. Сергей: «Верно, чем дольше мы здесь пробудем, тем лучше. Не вечно же нас будут разыскивать.» Маша: «Вы разве не слышали, что сегодня нас выселяют? Пора уходить. Что если я рискну и выйду на минутку в гастроном за папиросами?» Сергей: «Нельзя. Тебя могут опознать.» Глебов: «Нас не могут не искать; они просто изменили тактику.» Краем глаза Сергей заметил вошедшего в столовую невысокого прыщавого солдата. Встав на цыпочки, он кого-то искал и не найдя стал расспрашивать сидящую у входа девушку — проверяльщицу в белом халате. Поняв, она кивнула и, поднявшись со стула, пальцем указала на наших друзей. «Внимание, нас обнаружили,» прошептал Сергей. «Оставайтесь на своих местах.» С напускным безразличием и, опустив голову, он продолжал жевать телячью котлету, запивая ее абрикосовым компотом. Печатая шаг, солдат приблизился к столу, осведомился кто из них старший и, козырнув, передал конверт. Глебов открыл его, пробежал глазами и передал записку сидящему справа Сергею, тот, скользнув глазами, пустил ее дальше по кругу. В записке значилось: «Министр задерживается. Прошу вас всех немедленно явиться в мой кабинет для разъяснений. Мой вестовой вас проводит. Никодимов.» Друзья уронили головы. Наступило тягостное, неловкое молчание; никому больше ни есть, ни пить не хотелось. Солдат не уходил. «Будьте ласковы, подождите нас у дверей пять минут,» сладко зевнул Глебов. «Мы закончим прием пищи.» «Есть подождать!» солдат козырнул и удалился к лифту. «Что будем делать? Это ловушка,» прошептал Ниязов. «Вряд ли,» возразил Глебов. «Слишком вежливо для МГБ. Пойдем посмотрим.» «Может лучше убежать? Мы легко выйдем на улицу,» предложила Маша. «Все равно, далеко нам не уйти. Нас схватят через минуту,» протянул Сергей. «Я не вижу причин для беспокойства,» Глебов опять принялся за еду. «Спокойно доедаем наш обед и следуем за посыльным.»

Окна в кабинете Никодимова были зарешечены и выходили во двор. Прямой солнечный свет не проникал в этот широкий каменный колодец и лишь рассеянные, заблудившиеся лучики робко поблескивали на толстых решетках, привинченных к окнам напротив, отражаясь на белой краске стальных намордников внутренней тюрьмы. При появлении Глебова и его спутников Никодимов поднялся из-за письменного стола и радушно пожал всем руки. «Час назад я говорил с секретарем тов. Игнатьева. Семен Денисович затрудняется вас припомнить, хотя у него прекрасная память; под его руководством в Уфе работали тысячи человек. Тем не менее oн всегда рад увидеть своих подчиненных. Семен Денисович прибудет в министерство не раньше 17-и часов. Чтобы вам не скучать, он предлагает поездить по Москве, набраться впечатлений, посмотреть новостройки, метро и художественные галереи. Не пропустите Красную площадь, музей В.И. Ленина и мавзолей. Так время и пройдет, а к 17-и часам возвращайтесь и министр вас примет.» «С большим удовольствием,» все ответили разом и облегченно расплылись в улыбках. «Мы не знаем город и можем заблудиться,» озаботился Ниязов. «Мы можем не успеть осмотреть все достопримечательности за четыре часа, особенно ВСХВ.» «Знаю на что вы намекаете, но к сожалению с автотранспортом у нас туго. Впрочем, может быть вам повезет,» Никодимов вернулся к своему столу и, сняв телефонную трубку, набрал номер. «Дайте гараж… Левченко? Нужна легковушка на четыре часа… Любая… Все сегодня в разгоне? Что предлагаешь? Четверо пассажиров…Какой-нибудь автотранспорт у тебя имеется? Только служебный фургон?» Ленинид Иванович вопросительно взглянул на Глебова. Тот подтвердительно кивнул головой и засмеялся. «Годится,» чекист положил трубку и, нажав на кнопку звонка, вызвал вестового. Тот же самый солдатик появился в кабинете. «Отведи их в гараж к Левченко. Он знает зачем,» напутствовал наших героев Никодимов, помахав рукой. «Увидимся сегодня вечером. На вахте меня спросите.» Таким он и остался в памяти Сергея — неприметный чиновник, обслуживающий смертельную машину террора, радушный к своим, но беспощадно — жестокий к тем, кто не принадлежал к его чекисткому племени.

Они нашли Левченко стоящим к ним спиною посередине двора. Высокий и крепкий парень в форме старлея МГБ, он выяснял производственные отношения со слесарем в замасленной спецовке. С умоляющим видом тот выпрашивал у своего начальника, «Подшипники треба заменить. Не то машина вечно будет ржаветь у забора.» «Где я тебе их возьму, Иванов?» Последовала свирепая брань. Вытирая руки ветошью, рабочий угрюмо направился к выложенной керамической плиткой смотровой яме, где стоял черный лимузин. «Чем могу служить?» резко обернулся Левченко, заслышав стук шагов. В голубых глазах его застыло раздражение, ровный гладкий шрам от мочки левого уха до уголка рта пересекал бледное лицо. «Тов. Никодимов заказал для нас транспорт,» близко не приближаясь, солидно заявил Глебов. Последовало короткое замешательство и Левченко вспомнил. «Ах, да. Вот вам автобус,» старлей оскалил свои острые зубы и ткнул рукой в сторону голубого фургона с надписью Мясо на обширном боку. Подойдя ближе, Левченко открыл заднюю дверь, сунул голову в полутемное пространство и принюхался. «Неужто цветочным одеколоном пахнет?» он коротко хохотнул. «Молодцы, хорошо прибрали. Все чисто и не воняет. Здесь вам будет удобно. Полюбуетесь на нашу красавицу столицу. Не забывайте, что вы должны вернуть машину дотемна. Ночью у нас самая работа.» «Не сомневайтесь. Мы люди дисциплинированные. К 17-и часам будем здесь. У нас совещание с министром,» уверил его Глебов. «Я вам дам опытного шофера. Он знает Москву как свои пять пальцев. Селедкин, иди сюда!» гаркнул старлей в сторону веселой компании из трех солдат, усевшихся на наваленные на пол автомобильные шины. Балагурившие тут же смолкли и от них отделился слабогрудый, рыжеватый паренек в заношенной светлозеленой форме. Подбежав к командиру, он четким движением приложил ладонь к пилотке, «Слушаю, тов. старший лейтенант!» «Повозишь наших гостей по Москве куда они тебе скажут, но чтобы к вечеру привез их назад,» Левченко задумчиво поскреб ногтем переносицу и добавил, «Беги в канцелярию, принеси путевку, я подпишу и поезжай. Смотри, чтобы без наездов и аварий, а то на губу угодишь!» Солдат испуганно вытянулся, пятки вместе, руки по швам. Десять минут спустя фургон Мясо выкатился из ворот министерства госбезопасности. Селедкин внимательно рулил, справа от него сидела Маша, остальные заговорщики ерзали на жестких скамьях в грузовом отсеке. Обогнув площадь, фургон свернул на улицу Кирова, проехал три квартала и очень осторожно через закопченную и узкую подворотню протиснулся в загроможденный московский двор. Маша повернулась назад и костяшкой пальца энергично постучала в стенку. Мужчины внутри вздрогнули. Это был знак. Глебов решил заранее, что Сергей пойдет один. Попрощавшись, как перед смертью, и пожав каждому руку, он распахнул дверь, взглянул на голубое, в перистых облачках небо и легко выпрыгнул на твердый грунт. Здесь прошлой ночью их группа вышла из подземелий, но по видимости никто этого не заметил. Все было как и раньше. Уличный шум и суета почти не проникали в это сонное царство. На скамейках судачили бабушки; молодая мать, накрывшись платочком, кормила грудью своего новорожденного; двое карапузов копались в песочнице; на веревках, натянутых на металлических штангах, сушилось белье и у сарая трое оборванцев распивали портвейн. С появлением Сергея несколько любопытных лиц мелькнуло и исчезло в раскрытых окнах верхних этажей. Oн осмотрелся. Дворника нигде не было видно и встав на карачки, под изумленные взгляды жильцов, Сергей полез в тесную дыру под домом. Oн прополз метра полтора и спустился на пол сводчатого помещения, засыпанного всяким городским мусором. Когда Сергей встал, то макушка его задевала потолок и ему приходилось нагибаться. Здесь было тихо, как в могиле, и шорoх малейшего его движения казался раскатом грома. Сергей тут же узнал это несчастливое место; с самого утра его томили дурные предчувствия и прошлой ночью снились кошмары. «Все ерунда, мнительность и предрассудки,» разом отмел он сомнения и тряхнул головой. «Но где спрятана наша добыча? Глебов сказал, что надо искать заброшенный электрощит.» Он обвел подвал глазами. Не та ли прямоугольная мраморная доска с позеленевшим, проржавевшим рубильником и рядами обгоревших фарфоровых пробок? Он подошел вплотную и преодолевая отвращение, стал рыться в покрытой плесенью груде щепок, резины и вонючего тряпья. Он засунул руки по локоть и его пальцы нащупали брезентовый мешок; поднатужившись, он его вытащил. Отряхнув материю от приставшей грязи, Сергей взвалил добычу на спину и направился к лазу. «Вот ты где! Стой, стрелять буду!» взвизгнул истерический голос и раздался пистолетный выстрел. Пуля ударила в стену над головой Сергея, осыпав его острой кирпичной крошкой. «Бросай награбленное! Подойди к стене! Обопри об нее руки! Теперь стой и не шевелись! Где остальные?!» Сергей безоговорочно повиновался, покорно опустив голову, но на вопросы не отвечал.