Свободная территория России

Глава 5

Особенно трудно Маше было переносить ночи. Они были долгими и тоскливыми и ей всегда казалось, что рассвет никогда не придет. Чтобы не видеть свечения электрической лампочки под потолком, она натягивала себе на голову одеяло, но еще больше ее кусали насекомые и саднило тело от побоев. Она лежала с закрытыми глазами, пытаясь уснуть, а перед ее внутренним взором проносились багрово-красные от крови, неразборчивые и затуманенные сцены из прошлого. Вспоминалась ее коммунальная квартира в довоенном Ленинграде, внезапный арест и годы заключения, подруги, оставшиеся в Якутии, ее замечательный муж Сергей, их дерзкий побег в Турцию и ее трагическая оплошность, когда все неприятности давно остались позади. Она вздыхала и кривящимся ртом глотала слезы. Проходили часы, за зарешеченным окном начинало светлеть, возвещая о начале нового дня, полного ничтожной суеты, пустых хлопот и боли. Ее сокамерницы, несвежие женщины всевозможных возрастов и социальных положений, в потрепанной измятой одежде, поднимались со своих топчанов. Завшивевшие, нечесанные, неумытые, со спутанными волосами, они начинали препираться между собой из-за куска мыла или кружки воды из-под крана. Маша не понимала немецкий и происходящее выглядело кошмаром. Иногда к ней подходила Матильда, садилась рядом с нею, ища сочувствия и человеческого тепла; обнявшись, они тихо плакали. Коверкая русские слова, девушка объясняла Маше, что эти женщины были арестованы за экономические преступления — пытаясь прокормить свои семьи, они украли несколько овощей с полей сельскохозяйственного производственного кооператива или тайно копили запасы продовольствия на зиму. Две недели заключения плохо отразились на здоровье подростка. Матильда пожухла, поникла, ее когда-то опрятные косы спутались в паклю, покрытая пятнами кожа на лице и на теле постоянно чесалась. Маша тоже чесалась — вшей и клопов здесь было предостаточно. Пять раз ее вызывали к следователю, спрашивали по-немецки и по-русски, но она молчала, продолжая играть глухонемую. С нее сняли отпечатки пальцев и сфотографировали, пытаясь выяснить, кто она есть и как оказалась в Германии. Ее заставляли, ее били, ей угрожали отправкой на очную ставку в Москву — она не сдавалась. Однако с течением времени твердая решимость Маши стала убывать. Она ослабела, измучилась, ей становилось все равно, она задумывалась о полном признании на следующем же допросе, лишь бы что-то с ней изменилось. Камерная жизнь стала ее рутиной, нормой: всегда плохая, скудная пища, всегда вонь, грязь и теснота. Маша начала приходить в отчаяние. Прислонившись к каменной стене, вполуха она внимала звукам чужой речи, наполнявшим помещение до краев. После полудня женщины, как обычно, делились своими историями. Одна из них, по имени Хильда, повыше, покрепче и повальяжнее других, усевшись на скамье и широко расставив локти на столе перед собой, завела рассказ о своем муже-полицейском, который проходил по тому же делу, что и она. «Мой Фриц всегда говорил, «Почему мы должны работать на русских? Почему я должен охранять их склад? У нас они воруют гораздо больше. Посмотрите на железнодорожные эшелоны, уходящие в СССР. Они набиты нашей мебелью, одеждой и обувью. Они демонтируют целые заводы и фабрики и отправляют их к себе на восток. Что плохого если с их склада пропадет несколько штабелей сибирского строевого леса? Будьте уверены, мы эти пиломатериалы используем лучше, чем наше правительство… Таким образом мы помогаем Германии…»» Она засмеялась звонким протяжным смехом и ей вторил нестройный хор женских голосов. В безудержном веселье никто не обратил внимания на вошедшего в камеру надзирателя. «Sei ruhig! Ich spreche! (Молчать! Я говорю!)» закричал он и топнул ногой. Он стоял недалеко от двери, пожилой человек с угловатым мрачным лицом. Его седые брови торчали во все стороны, волосы были подстрижены коротко и сквозь них виднелась желтоватая кожа. Полицейский мундир топорщился на его нескладной фигуре. Всю свою жизнь он не знал ничего другого как сторожить арестантов и дышать затхлым воздухом тюрьмы, запирая и отпирая массивные замки. Он был воплощением устава и готов был умереть на своем посту. С важностью и достоинством он держал перед глазами бумажку, которую силился прочитать. «Кuntzе und Kravtsova!» с заметным усилием произнес он. «На выход с вещами!» В наступившей тишине Матильда спрыгнула на цементный пол, стуча каблучками смело подошла к Маше, которая, согнувшись, уныло сидела на скамье, и потянула ее за рукав. «Пошли,» сказала она по-русски. «У нас нет вещей, г-н офицер,» обернулась она к надзирателю. Тот презрительно хмыкнул и махнул головой в сторону выхода куда, трепеща от страха, подруги последовали. Через множество решеток, дверей и запоров, по длинным запутанным коридорам их привели к окошку в канцелярии, за которым сидел лейтенант МГБ. По неуловимым признакам — выражению глаз, манере держаться — Маша сразу узнала соотечественника из органов; но это был не худший образчик. На бесцветном лице его было написано усердие и послушание; он торопливо придвинул открытую книгу и стал задавать вопросы по-немецки, напряженно сличая их личности с фотографиями в своей картотеке. Маша молчала, за нее говорила Матильда. Получасовая проверка закончилась к удовлетворению офицера, он повеселел и кивнул головой надзирателю, который заломав подследственным руки за спинами и заковав их в наручники, толкнул по направлению к массивной, глухой двери, перегораживающей коридор. Стальной плитой возвышалась она непобедимо, как символ торжества государства над своими ничтожными и бессильными подданными. Кто-то невидимый резко выкрикнул команду, дверь лязгнув, отомкнулась и нехотя отъехала в сторону. Свежий воздух пахнул в лица наших героев, они вдохнули его полной грудью, ветер ласково теребил пряди их волос и лобызал их лица. Но это не была свобода. У Маши немного закружилась голова, покачиваясь она сделала еще один шаг вперед и оказалась во внутреннем дворе тюремного комплекса. Ряды зарешеченных окон окружали, теснили и уходили ввысь. Здесь в закрытом со всех сторон пространстве стоял черный фургон с работающим двигателем. Его тарахтенье отражалось эхом от стен зданий, а клубы выхлопных газов поднимались к квадрату серовато-голубого неба, очерченного верхушками бетонных корпусов. Появившиеся невесть откуда двое низкорослых, но крепких советских солдат, у каждого автомат за спиной, открыли заднюю дверь автомобиля и втолкнули женщин внутрь. Маша и Матильда были впихнуты в глубину фургона и за ними была заперта прочная дверца, отделяющая их от конвоиров. Те проворно заняли места у входа, лицом друг к другу и громко захлопнули за собой внешнюю дверь. Узницы оказались в тесноте стального ящика, в котором ощущалось чье-то присутствие, покашливания и вздохи. Маша не могла ни повернуть шею, ни сохранить равновесие, ни разглядеть; она бухнулась на чьи-то колени и повалилась на левый бок. Это напомнило ей давку в трамвае, но не было ни звонков, ни билетерши, было гораздо хуже. Пассажиры сидели приплюснутые друг к другу, ни пошевелиться, ни вздохнуть. «Achtung! (Осторожно!) Не отдавите мне ноги!» раздался возмущенный мальчишеский голос. «Гюнтер!» вскричала Матильда. «Как ты сюда попал?» «Не знаю. Мне все равно. Нам никогда не скажут — зачем,» его плечи поникли, взгляд потух, он опустил голову. «Где Курт?» в кошмарной тесноте Матильда была ограничена в движениях. «Я здесь,» раздался сиплый голос сбоку. «Немного простудился и сижу тихо,» прикрыв рот ладонью, он сдавленно кашлянул. «Кто нибудь из наших еще есть?» продолжала выяснять девушка. «Никого кроме нас нет и везут нас на каторгу, чтобы расстрелять, «мрачно предсказал Курт. Маша, втиснутая между братьями, задыхалась. Ее тряс озноб, она не понимала ни слова и не имела понятия почему она здесь оказалась. Тем временем фургон пришел в движение. Его покачивания и поскрипывания навевали сон. От усталости и переживаний глаза у сидельцев стали слипаться. Разговоры стихли, они склонили головы, покорившись судьбе. В тяжелой, болезненной полудреме им казалось, что впереди, кроме страданий ничего не осталось и их жизням приходит конец. Нелепые кошмары будоражили пленников, невольно проснувшись, они вскрикивали, озирались и опять проваливались в пучины сумбурных сновидений. Тянулись часы, пару раз автомобиль останавливался по требованию полиции для проверки документов, другой раз, чтобы наполнить опустевший бензобак, и снова возобновлялся его неторопливый бег. Стемнело, в стальном отсеке фургона ни зги не было видно, но мотор продолжал урчать, повинуясь чьей-то упорной воле.

Сидящий рядом с водителем Сергей в колеблющемся свете карманного фонарика рассматривал расстеленную у него на коленях карту. Сверяясь с ней, он искал кратчайший путь на запад. По его расчетам они находились недалеко от Альтмарк, лесистой области на реке Эльба. РОВС считал это место наиболее надежным для перехода в ФРГ. Здесь в дремучих лесах с середины 1945 года укрывались разрозненные остатки частей вермахта и правительственные воинские соединения нового режима осмеливались сюда заходить лишь в случае крайней необходимости. Узкая дорога петляла между вековыми деревьями, росшими на холмах. Хвойные великаны близко подходили к шоссе, раскинув свои мохнатые лапы, они почти цеплялись за проезжающую мимо машину. Яркие лучи фар выхватывали из темноты охапки шишек и высохших иголок, устилавших выщербленный асфальт. Словоохотливый солдат-водитель давно пересказал все свои истории, выдохся и замолчал, его профиль был едва различим в свете приборной доски, он клевал носом от усталости. Временами автомобиль подпрыгивал на выбоинах, тогда все незакрепленные предметы в кабине дребезжали, а карабин, притороченный ремнем в углу, стучал о железный пол. «Остановимся здесь!» скомандовал Сергей. Шофер притормозил и осторожно съехал на обочину рядом с обширной поляной. Широко распахнув дверь Сергей выпрыгнул из кабины, водитель выкарабкался на дорогу со своей стороны. Стояла глухая ночь. Из-за волнистого горизонта поднималась полная ярко-белая луна. В разрывах облаков проступали россыпи звёзд. Мрачно шумели деревья на ветру. Издалека из таинственной чащи доносился унылый волчий вой. Сделав для разминки несколько энергичных движений руками Сергей подошел к задней двери фургона и постучал конвоирам, «Вылезайте! Привал!» Дверь распахнулась, на скрюченных от долгого сидения ногах, морщась от боли, солдаты тихо и осторожно ступили на отсыревшую землю. «Разжигайте костер! Поужинаем и дальше в путь!» торопил он своих подчиненных. Сам он был в форме полковника НКГБ, лунный свет переливался на золотистых с голубым кантом погонах на его плечах, на фуражке с краповым околышем и голубой тульей искрилась темно-красная эмалированная звезда. Пока солдаты собирали хворост и сучья он сделал десяток шагов вглубь поляны. Оттуда Сергей разглядел огоньки человеческого жилья. «Все в порядке,» прошептал он. «На рассвете им окажут помощь.» Когда он вернулся к машине от кучи влажных веток уже валил горький дым, кружка бензина помогла костру загореться, в середине его алели жаркие угольки и плясали язычки пламени, на перекладине висел закопченный бывалый котелок, в нем булькали пищевые концентраты из солдатских сухих пайков. Из своего запаса Сергей добавил к столу шматок сала, головку чеснока и буханку черного хлеба. «Долго нам еще, тов. полковник?» почтительно спросил сидевший на корточках конвоир, которого его приятель называл Петро. Широкий рот Петро жевал хлеб с лярдом и ему пришлось проглотить все без остатка, чтобы задать этот вопрос. Его лицо покраснело и он чуть не задохнулся, пока его пищевод проталкивал в желудок слишком большую порцию харчей. Глаза его, полные слез, умоляюще смотрели на командира. «Почти приехали,» успокоил его Сергей и сильно похлопал между лопаток. «Но небольшой отдых всегда полезен.» Рыгнув и икнув, облегченный Петро утер ладонью потный лоб и показал глазами в сторону фургона. «Что будем делать с грузом? Давно они замолчали.» «А что им сделается-то?» вмешался шофер. «Их вози не перевози — никогда не убудет.» «Верно, врагов народа теперича развелось, как грязи. Убивать их надо,» вступил в разговор другой конвоир. Он сидел в густой траве, подтянув колени к груди и сонно облокотившись о ствол автомата. «Особливо после войны много их повылезало и все они козни нам строят и мешают мирному труду советских людей.» «Правильно рассуждаете, товарищи,» одобрил Сергей. «Однако наше задание довезти заключенных до места назначения живыми-здоровыми. Иди-ка Петро, поговори с ними, они там сладко дрыхнут без задних ног, а мы тут на партийной работе день и ночь горбим. Это несправедливо.» Петро без колебаний поднялся, высморкался, пятерней отер нос, подошел к фургону и трахнул прикладом o его стальной бок. Закладывающий уши грохот прокатился над холмами и замер в отдалении. Звук этот взбудоражил всю живность в лесном краю. Пташки и зверюшки, прикорнувшие было до утра в своих гнездах и норках, мгновенно пробудились, открыли бисеринки своих глаз, вздрогнули, встрепенулись, заквохтали кто-как горазд и в испуге осмотрелись. В отдаленном фольварке забрехала собака, тоскливо завыл какой-то болотный зверь, стая испуганных ворон взметнулась в воздух, их черные силуэты закружились над поляной, но из фургона не донеслось ни звука. «Померли фашисты! Ну-ка я их разбужу!» Петро занес приклад для повторного удара. «Отставить, рядовой Сивухин!» Сергей вскочил со своего места. «Возвращайтесь к костру и продолжайте прием пищи.» Солдат подчинился, нo брови его задрались в недоумении, сделав несколько шагов, он уселся у огня. «Я вам припас бутылочку любимого вина нашего дорогого вождя и учителя тов. Сталина,» объявил Сергей, порывшись под сиденьем в автомобиле. Он подошел к костру и протянул ближайшему к нему солдату запечатанную сургучом тяжелую стеклянную емкость. Тот взял ее в руки и посмотрел на свет. До горлышка она была полна светлой прозрачной жидкостью, а на боку была приклеена этикетка с надписью по грузински. Улыбаясь, солдаты передавали ее из рук в руки, пытаясь понять невиданную диковину. «Вот и русские буквы есть, только маленькие,» разобрался водитель. «Хванчкара,» с трудом прочитал он. «Правильно,» радостно подтвердил Сергей. «Хванчкара — любимое вино тов. Сталина. Угощайтесь и мне немного оставьте.» Второй раз повторять не пришлось. В мгновение ока бутылка была откупорена, содержимое разлито по кружкам и, булькая, опрокинуто в их глубокие глотки. Разумеется, перед этим не был забыт тост за здоровье вождя народов. Сергей держал свой полный стакан в руке. Убедившись, что солдаты уснули, он выплеснул содержимое на землю и взобрался внутрь фургона. Вежливо постучав во внутреннюю дверь, он произнес на двух языках, «Мои дорогие. Как вы себя чувствуете?» Ответом ему был лишь чей-то тихий стон. Сергей отодвинул задвижку и медленно открыл дверь. Отвратительный запах нечистот ошеломил его. Скрюченные человеческие тела, прижатые друг другу, создавали плотную массу. Сергей стал вытягивать страдальцев одного за другим, не всегда понимая кто из них кто. Он раскладывал их в ряд на траве под колесами фургона. К счастью для них помощь пришла во время, свежий воздух сделал чудо, они открыли глаза, неразборчиво что-то бормотали и, узнав своего спасителя, слабо улыбались; но встать или самостоятельно передвигаться, они еще не могли. Сергей массировал и растирал как умел каждому руки и ноги — нельзя было здесь долго оставаться, им следовало уходить. Маша обрела силы раньше всех. Помогая себе локтями, она приподнялась на коленях и потом встала в полный рост. Ее шатало, она с трудом сохраняла равновесие, платье ее было измято и разорвано, но глаза горели фанатическим огнем. «Сереженька, родной! Я знала, что ты найдешь меня!» Ее дивный, хватающий за душу, проникновенный голос остался таким же, каким он впервые услышал ее в Якутии в конце войны. Как и тогда внутри него все вспыхнуло и загорелось, он опять жаждал ее любви. Протянув руки, Сергей шагнул навстречу своей жене. «Не сейчас,» Маша отшатнулась от него. «Мы все полны вшей. Лучше оживим нашу молодежь.» Наклонившись, она стала приводить в чувство Матильду. Она поглаживала щеки своей маленькой подруги и разминала ее спину. «Где мы?» спросила Матильда открыв глаза. «Мы недалеко от границы, но все еще в опасности,» Сергей подошел к девушке ближе. «Нам надо идти в том направлении одиннадцать километров. Осилишь?» Он махнул рукой в сторону заходящей луны. «Мы осилим. В случае чего понесем ее на руках,» неожиданно раздались мальчишеские голоса. Гюнтер и Курт с трудом поднялись и еле держась на шатающихся ногах озирались кругом. Пахло сырым ароматом поздней ночи. Дуновенья северного ветерка ерошили их волосы и пронизывали до костей. Hоги, погруженные по колена в росистую траву, зябли. Чтобы унять дрожь и согреться, юноши засунули руки в карманы брюк. «Так вот вы какой?» в крайнем удивлении Гюнтер и Курт разглядывали советские награды, регалии и погоны на кителе Сергея. «Не беспокойтесь. Это камуфляж,» извиняющееся улыбнулся он. «Мы на пути к свободе. Как вы себя чувствуете? Вам всем необходимо подкрепиться. Пожалуйста, следуйте за мной.» Они подошли к костру, вокруг которого распластались тела советских солдат. Со счастливыми улыбками, не выпуская из пальцев своих алюминиевых кружек, они спали. Оружие валялось рядом. Кто-то из них мирно похрапывал, кто-то сопел. Источая блаженное тепло и сытный запах перед ними кипело варево. Языки пламени обхватывали закопченный объемистый котелок. «Всем надо поесть перед дорогой. Здесь суп, каша, сало, хлеб и чеснок,» наклонившись Сергей рассматривал содержимое своего вещмешка. «Виноват, чеснок уже съеден,» обнаружил он лишь горстку белой шелухи. Но это было не важно. Недавние заключенные набросились на провизию, они ели суп, пили родниковую воду, глотали пшенку с кусочками сала, они торопились насладиться вновь обретенной свободой. Насытившись, они начали зевать, потягиваться и у них стали слипаться глаза. «Скоро утро,» остерег их Сергей. «Солдаты очнутся. Пойдемте отсюда. Эльба недалеко.» «Вон тот насиловал меня,» посмотрев внимательно, Матильда указала пальцем на шофера. Солдат спал калачиком, подложив ладонь под щеку и причмокивал губами. «Ты ошибаешься,» твердо сказал Сергей. «Этот парень был призван в армию всего полгода назад. Твоя беда случилась гораздо раньше. Он был дома в Москве, когда на вас напали. Он не несет никакой ответственности.» «Давайте их всех убьем. Они враги,» предложил Гюнтер. Подняв автомат он прицелился в головы спящих. «Правильно, мы немцы, а они русские. Мы должны их убить,» Курт встал рядом со своим братом, плечом плечу. В руках он держал наизготовку второй автомат. «Акт о капитуляции Германии был подписан в мае 1945 года,» попытался остудить их Сергей. «Никто, кроме вас, не хочет воевать. Опустите оружие. Эти ребята не несут ответственности за грабежи и убийства. Или же вину их надо доказать. Они в армии принудительно, не по своей воле. Ты помнишь гитлеровских солдат? Их послали в Россию под угрозой смерти. Сколько немцев полегло по приказу нацистов и сколько советских полегло по приказу Сталина…Простым людям война не нужна. Правительства натравливают народы друг на друга. Это прописная истина, но люди забывают о ней.» Его слова произвели благотворное действие. Подростки расслабились и стволы теперь смотрели вниз. «Тем не менее возьмите автоматы с собой,» посоветовал Сергей. «Неизвестно на кого мы там нарвемся. Возможно, что придется защищаться. А вы ведь не знаете как стрелять из ППШ -41. Подойдите ко мне. Я вам покажу…»

Через десять минут, загасив костер, беглецы выступили. Они шли компактной группой, след в след. Сергей шел впереди с карабином на плече, освещая фонариком путь. За ним брела Маша, почти касаясь своего мужа. Замыкали процессию подростки. Воинственно подняв автоматы, они крались, вслушиваясь в шорохи сумрачной чащи, возможно изображая из себя великих воинов из легенд. Они получили обязанность охранять и добросовестно ее выполняли. Bезде им чудилась опасность. Каждая причудливая елка, каждый выпирающий сук могли оказаться засадой и братья были готовы вступить в бой. Через короткое время, приустав, юноши просто следовали за группой. Через бездорожье, продираясь сквозь чертополох и колючки, обходя заросли кустарников, овраги и болота, быстрым походным шагом беглецы продвигались к цели. Деревья вокруг них печально вздыхали, бескрайняя глухомань шептала, и где-то вдалеке зловеще и отчетливо ухал филин. Все устали, но ни одного слова жалобы не сорвалось ни с чьих уст. Сильное возбуждение от минувшей опасности, прохладный, напоенный запахом хвои воздух, недавний плотный ужин придавали им бодрость и оптимизм. Через два часа между стволов сосен завиднелась тусклая, изогнутая полоса многоводной реки. Лунный свет дробился на ее зыбкой безмятежной поверхности. «Это Эльба,» передал по цепи Сергей. «Сейчас нам предстоит самое трудное.» Они продолжали идти по направлению к ней. Лес кончился, группа вышли на широкий луг. Небо посветлело, луна зашла, но света было недостаточно, чтобы разглядеть другой берег, поросший густой паутиной древесных ветвей. Темно и жутко было на той стороне, ни огонька, ни человеческого жилья; беглецы не могли поверить, что там лежала свобода. Невольно опустив плечи, горбясь и озираясь, они пересекли открытое пространство и оказались на узком песчаном пляже у самой кромки воды. Легкий туман поднимался над ее спокойной гладью, затягивая дальние окрестности. Справа от них тлел недавно затушенный костер. «Может быть здесь был мой проводник. Он должен для нас приготовить лодку,» Сергей повел своих подопечных по течению реки, всматриваясь в землю под ногами, в окружающую местность и ища приметы. Путь им преграждали мелкие ручьи, перебираясь через которые путешественники вымокли по колени. Метрах в трехстах к северу они наткнулись на заросший камышами затон. Гнильем несло от его черных вод, замшелые бревна и коряги устилали низкие берега, оттуда при появлении пришельцев с хриплым, зловещим криком взлетели хищные птицы. Острые глаза Сергея заметили высокую охапку свежесрезанных осиновых веток, наваленных у подножья согнутой и наклонившейся на бок сосны. Он почти побежал туда и быстро стал разгребать осеннюю листву. Она плавно кружилась и сплошным ковром ложилась на землю. Скоро выступила зеленая квадратная корма, а за ней и вся гребная лодка. Пара весел и шест были аккуратно сложены на ее дне. Сергей помахал рукой наблюдающим за ним друзьям. «Идите сюда. Сейчас отправляемся,» не успел договорить он как низкий, протяжный гул проплыл над притихшей рекой. «Это патруль. Прячьтесь,» прошептал он и вытянулся за пнем. Остальные последовали его примеру, закрыв головы руками, лишь бы не слышать нарастающий вой. В нем таились побои, вторичное пленение, голод, холод и смерть. В бинокль Сергей рассмотрел белый патрульный катер и вьющийся государственный флаг ГДР на его короткой мачте. За стеклом рубки вырисовывались силуэты пограничников, два прожектора на его крыше посылали по сторонам слепящие лучи. Рассекая носом волны и оставляя позади вспененный след, катер промчался мимо. За ним, возмущая речную гладь, бежала высокая кильватерная волна. И она вскоре затихла вдали. Напуганные беглецы долго лежали вслушиваюсь в предрассветную тишину, пока Сергей не скомандовал, «Вперед!». Быстро и слаженно, как если бы они прошли многодневную тренировку, наши герои спустили плавсредство на воду, Сергей уселся на веслах, Маша, упершись ногами на корме, шестом выталкивала лодку на глубину. Стрелой понеслись они к другому берегу. Никто из них не подозревал, что несколько лет спустя подобный побег станет невозможным, граница ощетинится двойными заборами, минными полями и сторожевыми башнями. Но в 1949 году действительность еще не изменилась, хотя тогда большинству казалось, что хуже и быть не может… Вкладывая все силы Сергей греб, лодочный нос с журчанием резал воду, течение сносило, но берег приближался. Еще несколько взмахов и лодка уткнулась в песок. «Молодежи вылезать, Маша и я вытаскиваем лодку на берег; прячем ее для следующей партии искателей приключений. Таков был уговор.»

Эрик Шопенхауер, морщинистый и седовласый бюргер, проводил сочувствующим взглядом уходящих в ФРГ беженцев от коммунизма. Эрик устроился в развилке разлапистой сосны, росшей на восточном берегу, и уже битый час разглядывал через подзорную трубу ситуацию в окрестности. Его приземистое, грузное тело облаченное в брезентовую куртку и такие же брюки с трудом умещалось на дереве. Ему было неудобно сидеть, к штанам прилипла смола, тонкие, деликатные ветки щекотали лицо, чтобы не соскользнуть, он прочно держался своими башмаками на шершавой коре, оставляя на ней царапины. Он видел внезапно выскочивший патрульный катер, панику беглецов и их последующие слаженные действия на переправе. Он испытывал удовлетворение. Эти люди сделали все правильно, спрятали его лодку и тихо растворились в дремучем кустарнике. Эрик знал, что произойдет дальше. Он там бывал много раз, когда возвращался подобрать свою собственность. Через час-другой ходьбы по тропинке их группа выйдет на асфальтовую дорогу и усядется на обочине, ожидая попутного транспорта. Какой-нибудь сердобольный водитель отвезет эмигрантов в полицию, где их зарегистрируют и отправят в карантин. По получения пособия и документов начнется их новая жизнь. Вот и все. Для этого люди шли на смертельный риск. Свою же жизнь Эрик считал законченной. Ему было 60 лет и он успел повоевать в Первой Мировой, для участия во Второй Мировой он оказался слишком стар. В 1945-ом его призвали в фольксштурм, дали фаустпатрон, но к счастью американские танки прошли его окоп стороной, он уцелел и вернулся к своим. Жил он со своей старухой женой на фольварке в десяти километрах от Эльбы. К преклонным годам сохранили супруги хорошее здоровье, ворочали кувалдой, таскали мешки с картошкой и рубили дрова, но были они безутешны и всегда печальны — оба их сына погибли — один под Курском, другой под Орлом. Грозила им одинокая старость и винили они во всем русских. «От них все наши беды,» говорили они промеж собой. Вот и прошлой ночью брехала его собака, видел он фары фургона, остановившегося на краю поляны, свет костра, слышал шум и пьяный разговор. «Должно быть там опять хозяйничают русские,» поделился он со своей обветшавшей подругой, которая так же, как и ее муж, люто ненавидела оккупантов. «Вот свиньи,» плюнула она в сердцах. «Когда нас оставят в покое?» Супруги делали все возможное, чтобы навредить новому режиму: считали советский автотранспорт на шоссе, записывали номера грузовиков и грузы, подбирались к военному аэродрому, наблюдая и фотографируя самолеты и бомбы. Накануне Эрик получил весточку от oрганизации с указанием посодействовать врагам советской власти, убежавшим из веймарской тюрьмы. Немедленно отправился он в затон, где приготовил для них лодку. Это была его личная месть за погибших детей. Правда, вопрос почему его сыновья оказались под Орлом и под Курском и что они там делали, не приходил ему в голову; главная обида супругов была в том, что их дети погибли в России и с этим они не могли примириться до самой смерти. Эрик затек от долгого сиденья и опустил свою трубу. Чаща на противоположном берегу казалась монолитной, нетронутой и безмятежной, солнечные лучи играли на ее ветвях, ленивый ветерок шевелил желтеющие листья, ничто не говорило о драме, случившейся здесь четверть часа назад. «Завтра ночью я переправлюсь на ту сторону на надувном плоту и верну мою лодку на место,» сказал Эрик сам себе и, кряхтя, неуклюже слез с сосны.

«Как это у тебя все так ловко получилось с нашим побегом, Сереженька,» пахнущуя обворожительными духами голова Маши прижалась к его плечу. «Нам помогала хорошая организация,» на ухо ей прошептал Сергей и украдкой поцеловал. Они собрались за столом в скромном ресторане в городке Braunshweig, в Нижней Саксонии, празднуя свой успех. На столе красовались мясные блюда, закуски и сорта пива, о которых жители восточной зоны могли только мечтать. Матильда сидела слева от Сергея, Гюнтер и Курт напротив, Маша обнимала за плечи своего мужа справа. «Немцы достали нам необходимые документы и даже предоставили лодку. Без них ничего бы не вышло,» объяснил Сергей. «Замечательные люди; патриоты своей страны; я надеюсь, что РОВС имеет подобную организацию в СССР, а если нет, то ее необходимо построить.» Он энергично повел рукой. «Немцы против немцев,» расслышала Матильда обрывок разговора по-русски. «Советские науськивают нас друг на друга и заставляют убивать.» Она повторила последнее по-немецки, чтобы ее поняли братья. Те побагровели от злости, но не отвечали, их рты были набиты жареной телятиной и тушеной капустой с брусничным соусом; они прожили семь дней вне ГДР, но никак не могли утолить голод. «Жаль, что полиция конфисковала наши ППШ-41; оружие бы нам пригодилось,» прожевав, они зловеще переглянулись. Братья напоминали пару взъерошенных острозубых волчат готовых ринуться в бой. «Подождите с реваншем,» примирительно обратился к ним Сергей. «Военная мощь Запада, подкрепленная искусной дипломатией остановят наших врагов. Я верю, что однажды граница, разделяющая Германию исчезнет, и мы опять станем единой страной. Выпьем за этот день.» «Не думаю, что мы доживем до той поры,» Гюнтер и Курт были пессимистами. «За это мы должны бороться. Много крови и слез прольется прежде, чем придет освобождение,» Сергей назидательно поднял палец. Никому не хотелось продолжать тяжелый, безрезультатный разговор. Поджав губы, Маша и Матильда подошли к музыкальному автомату в углу зала и завели вальс. Его легкая, чарующая мелодия развеяла угрюмые мысли. Раздались восклицания публики, люди захлопали в ладоши и встав из-за столов, начали танцевать. Одна песня сменялась другой, с ними отлетали заботы и печали. Наши герои тоже кружились на площадке, пригласив друг друга и разглядывая смеющиеся лица незнакомцев. Задорные напевы влекли за собой. Это был их последний день вместе. Жизнь диктовала свои законы. Несколько часов спустя веселая компания проводила Гюнтера и Курта в интернат, где они должны были учиться и проживать до своего совершеннолетия. Матильда же, как родственница, была принята в семью Сергея и Маши Кравцовых. В тот же вечер поездом они отправились в Гослар. Письма были отправлены Магде и Наталье Андреевне, уведомляющие о благополучном исходе сногсшибательных приключений по прорыву через железный занавес и о том, что дети здоровы и продолжают образование; в целях конспирации все детали были опущены.

В установленный срок Сергей появился в конторе своего работодателя и приступил к исполнению обязанностей старшего геолога в Раммельсберге. «Никогда не вернусь в СССР,» заявила как-то вечером Маша, обосновавшись в новой квартире, которую они сняли в городе. «Мне здесь все нравится, а там находиться опасно для жизни.» Сергей сидел за столом на кухне и внимательно слушал, поглощая стряпню своей жены. «Не забудь, что у нас с тобой славянские корни.» Он сокрушенно вздохнул и наморщил лоб. «Тяга к родине беспредельна и неодолима. Hе зарекайся.» «Не поеду. Ни в коем случае. Только через мой труп. Здесь легко и привольно,» ее изящный носик сморщился от отвращения. Поговорив о пустяках и взглянув на настенные часы она развязала тесемку у своего халата. «Поздний час. Пошли спать, Сереженька.» Она легонько коснулась его плеча. «Я постелила кружевные батистовые простыни.» Так в любви, трудах и заботах пролетели два года. Матильда заканчивала школу, а Сергей и Маша обживались и привыкали к месту и к людям. У них появилось прибавление семейства. Маленький Ганечка лопотал и смеялся по-русски, но пришел день, когда рок позвал Кравцовых опять в Россию.