Свободная территория России

Глава 20

Хорошо известно, что повороты фортуны всегда капризны и непредсказуемы. Разве простой смертный способен предречь поражения и триумфы, скрытые от него в будущем? То, что год назад казалось Шраге ужасной неудачей, сегодня оказалось блистательной победой. Cмерть Сталина и опала Берии возвратили Шрагу из забвения; благодаря своему невольному, но своевременному падению, он оказался незапятнаным в злодеяниях временщиков и не пострадал в последующих чистках аппарата МВД-МГБ. Верхушка раскололась и передралась, головы приверженцев диктатора десятками слетали с плеч; вакантные места надо было заполнять — тут вспомнили о Шраге, вытащили его из нафталина и, вернув звание полковника, прежние награды и привилегии, усадили в кресло большого начальника в МВД! Ему то и поручили усмирение восстания на прииске им. Тимошенко. Генералы, которым он подчинялся, прекрасно знали чьих рук это дело. Они поражались медлительности и неповоротливости соответствующих органов в задержании и аресте Глебова и Кравцова, сваливая, как водится, свои грехи на наказанного Берию. «Такого отродясь не бывало,» ворчали они в просторных кабинетах, дивясь смекалке и организованности восставших. «Не иначе как происки вражеской разведки,» докладывали они свои соображения высшему руководству страны, а те вертелись волчками, ерзали в креслах, и хватались за вечно дребезжащие телефоны. Сильно пыхтя и поводя вытаращенными глазами, они затребовывали мельчайшие подробности от красной агентуры за рубежом, однако ущерб был нанесен. «Внешторгбанк СССР требует оплату счетов за доставку военных припасов и снаряжения конголезским патриотам, боливийские товарищи прислали шифровку, что пропадают без взрывчатки и аэропланов, а на Цейлоне объявилась марксисткая секта пожирателей огня, они поклялись в течение полугода свергнуть существующее буржуазное правительство и заключить пакт о дружбе и партнерстве с СССР; их тоже нельзя не поддержать,» шамкал, едва ворочая языком, плешивый человек с согбенной спиной. Возраст его трудно было определить — массажи и специальные процедуры в кремлевской больнице поддерживали его силы — вел он свою родословную от красных партизан и кондовых пролетариев, в биографии было указано, что в гражданскую в 16 лет командовал он полком, в 18 — дивизией, потом был продвинут в партийный аппарат, где проводил коллективизацию, устраивал чистки и уничтожал антисоветский элемент. Синие мешки под глазами принуждали его часто зажмуриваться и моргать, виски пульсировали, под мышками зудело, сердце кололо — был он такой же дряхлый и дохлый как и большинство присутствующих здесь на совещании в сенатском дворце Кремля. К несчастью не нашлось в их аппарате никого, кто бы пожелал им угомониться и уйти на покой. Правда, обьявился год назад такой смельчак, профессор медицины, изложивший самому старшему из них свой совет, за что был немедленно схвачен, осужден и отправлен на лесоповал в Приполярье. С той поры катилось все попрежнему, хлопали они на съездах без устали и щедро награждали друг друга медалями и орденами. Причиной сегодняшнего неудовольствия политбюро стала плохая весть с Колымы — снабжение мировой революции золотом замедлилось. «Плохое мнение сложится о нас у прогрессивной общественности планеты,» расстраивалось руководство Совдепии. «Вдруг французские либералы или гватемальские гориллы на нас обидятся? Непорядок должен быть прекращен, золотодобыча возобновлена, виновные наказаны и осуждены на длительные сроки принудительных работ.» «Лучший способ покончить с врагами народа это сбросить на них с самолета водородную бомбу,» высказался самый резвый из них, устроившийся под портретом Ф.Э. Дзержинского. «Быстро, точно и эффективно.» Острые локоточки его опирались о красную скатерть с пушистыми кисточками, из ссохшегося кулачка торчал карандашик, в блокнотике записывал он свои партийные откровения и цитатки из Ленина. Старцы задумались. «Неплохая идея, но что скажут соседи?» озаботился худой и длинный как палка очкарик в углу. «Из-за рубежа последуют возражения и дипломатические ноты протеста.» «Плевать,» просипел другой, тот самый, кого величали совестью партии. «Лично я за решительные меры. Вон американцы не постеснялись взорвать две атомные бомбы в 1945 г., а мы что хуже? Устроим Хиросиму на Колыме!» Наступило глубокомысленное молчание, во время которого у кого-то из присутствующих громко забулькало в животе. Любезно испросив разрешения, он, крадучись, удалился в кулуары. В пустом созерцании побежали минуты. Зеленые настольные лампы освещали накрытый красным стол, гипсовый бюст Сталина и двенадцать пожелтевших от старости, облысевших субъектов в одинаковых черных костюмах, черных галстуках и белых рубашках, расположившихся вокруг. Время было позднее, здание опустело и тишина была такая, как если бы по их стараниям весь мир давно уже превратился в кладбище. Издалека они расслышали дробот шагов товарища, возвращающегося из туалета. На ходу он отряхивал свои забрызганные брюки. «Может быть разделаемся с ними по-иному?» плюхнувшись в кресло, рассуждал он. «На Украине-то в 1932 году обошлось без всякого ядерного оружия. Просто заморили население голодом до смерти. Давайте повторим. Куда бунтовщикам деваться? Опыт у нас накоплен достаточный, кадры для выполнения такой задачи имеются и ждут приказа.» Но предложение было отвергнуто. «Не пойдет,» таково было общее мнение Политбюро. «Прииск будет пустовать слишком долго. Задачу придется решать энергичными военными мерами.» «Не сомневаюсь, что трудящиеся всего мира горячо поддержат своевременную и гуманную акцию советского правительства,» тяжко выдохнул человек, именующийся совестью партии. «После этого в Нью-Йорке и в Париже мы, как обычно, проведем демонстрации в поддержку миролюбия СССР. Обойдется недорого. Левой молодежи и либеральной интеллигенции на Западе хоть пруд пруди. Платим демонстрантам мы не так много. Им и без того только дай повод побузить на площадях. Наших-то смутьянов мы давно приструнили, их могилки травой поросли; не балуй!» и он шутливо пoгрозил указательным пальцем. Последующая пауза заполнилась чередой странных звуков — то ли клекотом галок, то ли шипеньем аллигаторов, то ли потрескиванием рассерженных гремучих змей. Это смеялись старцы. Они раскачивались, зажмуривались и вытирали текущие от веселья слезы. Носовые платки и салфетки скоро промокли и они аккуратно складывали их горками на столе. Часы на Спасской башне пробили полночь и собрание вздрогнуло — «Сталина вот уже год назад похоронили, а мы как встарь по ночам колобродим». За темными окнами перекликивались караульные, слышался стук сапог и команды взводного командира. «Так то оно так,» скептически заявил очкарик. «Но ударная волна водородной бомбы разрушит постройки и шахты, местность будет заражена, образуется кратер и производство будет надолго остановлено.» Он был единственным из Политбюро, осилившим инженерную школу и потому слыл среди коллег грамотеем. «Это неприемлимо. Взамен придется провести широкомасштабную войсковую операцию с применением неядерного вооружения. Подберите правильных товарищей, дайте им пехоту, авиацию, танки и артиллерию, и вперед, труба зовет.» Под общий смешок было вынесено очередное историческое решение партии и правительства. Шрагу утвердили во главе.

В сентябре в Магадан приходит осень. Теплые дни убавляется, пасмурное небо того гляди прольется дождем, холодный режущий ветер гонит по улицам охапки желтых шуршащих листьев и под жалобные крики чаек в бухте Нагаева раскачиваются на волнах первые льдины. Нинель Полторацкая вымахнула на площадь вне себя от ярости. За месяц пребывания в провинции вдали от столичного метрополитена, перезвона курантов и рубиновых звезд над кремлевскими башнями она начала терять свою хваленую выдержку. Сказывались переживания последних недель — осада в поселке со смертельным исходом, заключение в бараке промеж некультурного сброда и двухсуточный пеший переход в Магадан. По возвращении ее встретили с почетом: поставили в столовой на обкомовское усиленное питание и разместили в той же самой гостинице для партработников, правда, номер ей достался другой — в прежний поселили заезжего китайца, корреспондента газеты Жэньминь Жибао. Сегодня утром перед зеркалом в ванной с горестью рассматривала она свою внешность: тон лица стал какой-то несвежий, возле рта наметились морщинки и под подбородком зависли противные складки. «Какая тут гимнастика лица,» вполголоса пробурчала она. «Бегаешь по делам целый день, так что язык через плечо и домой еле доползаешь.» Нинель рвалась вернуться в Москву, она постоянно запрашивала руководство, ей опротивел этот захолустный город с его промозглым климатом и серой унылой гладью студеного моря. Но ее не отпускали, похоже, что верхи имели на нее планы. Она страстно надеялась, что сегодня все разрешится — неспроста этим утром ее вызвали в управление МВД по Колымскому краю. Предьявив пропуск и удостоверение, пройдя через три охранных поста, она вошла в помпезную с высоким потолком приемную, а оттуда, после короткого ожидания секретарша позволила ей войти в кабинет. За длинным столом сидело двое военных. Один из них показался ей знаком. «Полковник Шрага,» представился он. После падения Берии он расцвел и женщины томно вздыхали, провожая взглядом его молодцеватую фигуру. На синем кителе его серебрились погоны с тремя золочеными звездочками, темно синие брюки с лампасами падали на кожаные полуботинки, синяя фуражка его с красным кантиком лежала на отдельном столе возле батареи телефонов. «Будете с ним работать, Нинель Ефнатьевна,» сообщил ей другой, в генеральской форме, как оказалось, хозяин кабинета. «Наслышаны о ваших мытарствах. Вы настоящая героиня, просто Зоя Космодемьянская, какая-то. Но родина требует от вас новых жертв. Тов. Шрага облачен доверием партии и правительства, он прибыл к нам выполнять задание Политбюро. Вместе с ним вы будете уничтожать антисоветских отщепенцев, посмевших замахнуться на материальные ресурсы нашего народного государства. Вы знаете преступников, вы видели их, вы были в их стане, нам необходима ваша экспертиза.» «Что я должна делать?» агрессивно спросила Нинель, закуривая папиросу. В соломенной шляпке с павлиньим пером, желтым в красную клетку облегающем платье и резиновых ботах на каблуках она бросалась в глаза. «В ногах правды нет, давайте присядем и закажем что-нибудь из буфета,» дипломатично предложил генерал, вызывая секретаршу. «Сейчас Нюрочка принесет нам целый поднос, ешьте-пейте на здоровье,» радушно обещал он. «Это очень серьезно,» заговорила разведчица с сильным чувством ненависти в голосе. «Мы должны призвать классовых врагов к порядку.» Глубоко затянувшись, она пыхнула густым дымом в лицо появившейся буфетчицы и продолжала, «Они осмелились напасть на нас, когда мы за праздничным столом подняли тост за тов. Сталина. Начлага тов. Волковой загонял их в бараки, но они убили его вместе с замом. Оба погибли как герои. Затем последовала смерть моих верных товарищей. Какая трагедия!» Ее подведенные тушью глаза наполнились слезами, ресницы дрогнули; деликатно сморкнувшись, она утерлась кружевным платочком. «Что вы скажете о положении в лагпункте?» наседал с вопросами генерал. «Они готовы возобновить работу на прииске?» Дружески улыбнувшись, он пододвинул к ней блюдо с горкой кетовой икры. «Не думаю,» большой столовой ложкой Нинель загребла морепродукт и, не колеблясь, отправила питательную массу в свой широкий рот. «Все кого я там встретила настроены крайне антисоветски.» Она чуть-чуть примолкла, вслушиваясь в свои ощущения. Вкусовые сосочки на ее языке ликовали и требовали еще. «Заключенные хотят свергнуть социалистический строй и реставрировать монархию.» «Интересно! А нам куда?» почесал в кудрявом затылке Шрага. Нинель пожала плечами. Она не могла удержаться и зачерпнула больше икры. От удовольствия глаза ее затуманились. Ее собеседники удивленно смотрели на нее. «Откуда у них винтовки? Вот главный вопрос!» настаивал генерал, в то время как его коллега делал записи в блокноте. «Их вооружают самураи. Не сомневаюсь в этом,» поделилась разведчица, захапывая с блюда последние остатки деликатеса. Облизнув ложку, она кокетливо рассмеялась и слегка рыгнула, прикрыв рот рукой. «Если мы докажем, то это грубое вмешательство во внутренние дела СССР; дело попахивает международным конфликтом,» потянулся в своем кресле генерал. Восемь лет назад в составе 6-й гвардейской танковой армии он участвовал в боях на Ляодунском полуострове Северного Китая. «Мало мы иx тогда набили, никак не успокоятся.» «Верно, такие безответственные действия со стороны Японии могут привести к войне,» повернулся к нему Шрага. «Если так, то приказ придет из Москвы. Tебе дано все необходимое для разгрома мятежа. У тебя пехотный полк, эскадрилья бомбардировщиков, танковая бригада и парашютный батальон. Это больше, чем достаточно. Если понадобится флот, сообщи. Мы запросим Главное командование ВМФ.» Из никелированного электрического самовара генерал налил себе чайку с лимоном и осторожно отпил глоточек. «Вот, что я думаю,» произнес он. «По пути следования твоей армады на Колыму Япония, завидев такую концентрацию военной мощи может забеспокоиться — уж не собираемся ли мы напасть на Хоккайдо? Последует дипломатический запрос. Вот так то, Борис Николаевич! Будь осторожен! Не выходи за рамки!»

«Это японская винтовка — тип 38 Арисака, наше основное оружие в дополнение к автоматам ППШ 41. Заряжается сверху. Пять патронов, шестой в ствол. Прицельная дальность 400 метров,» объяснял Глебов своим питомцам. Он стоял на бруствере и щелкал затвором, иногда прикладывая винтовку к плечу. «Цельтесь под обрез в яблочко,» говорил он, указывая на ряды мишеней, установленных на противоположной стороне стрельбища. «Совмещайте прицел, мушку и мишень, задерживайте дыхание и плавно спускайте курок. Отдача у Арисаки легкая, нo спусковой крючок тугой.» Бледное северное солнце светило на обширную долину между сопками, заросшими снизу доверху березняком. В широких падях между ними темнела гущина хвойного леса, у подножья протянулось болото, образующее берег ручья. Курсанты лежали ничком на глинистом грунте, острые камешки вдавливались в локти, колени и животы, валуны были подложены под винтовочные стволы. Кое-кто из них, знакомый с винтовками Мосина, нашел винтовки Арисака более удобными в обращении. Большинство имело военный опыт, но нашлось около пятидесяти бойцов, которым потребовалась дополнительная тренировка. Занятия проводили попеременно Глебов и Кравцов. Последний, сидя сейчас на камне, поправлял заевший затвор винтовки одного из учеников. Ночью прошел дождь, но к полудню земля просохла. Лагерь находился рядом, по другую сторону забора из колючей проволоки. Часовые на вышках, на этот раз охрану от внешнего врага несли сами заключенные, могли видеть обмазанные штукатуркой бараки, уличную слякоть, прогнившие доски тротуаров и развевающийся на мачте трехцветный русский флаг. Но их внимание было обращено на луг, где их товарищи, готовясь к войне с советскими, проходили обучение стрельбе. Стреляли залпами и поодиночке, потом шли проверять мишени. Попаданий было не так много, а в десятку почти никто не попал. «Откуда штаб такую рухлядь выкопал?» ворчали плохие стрелки. «Нам бы лучше самозарядные винтовки Токарева.» «Я слышал,» поделился жилистый молодой человек, успевший отпустить бородку и усы, «что две тысячи единиц такого добра,» он презрительно фыркнул и уголки его рта вздернулись в кривой усмешке, «были секретно доставлены из Японии.» «Это так,» вступил в разговор доходяга с суровым лицом. Два месяца свободы не вернули ему сил и здоровья. Он сутулился и покашливал в кулак. «Рассказывали, что после капитуляции империи Восходящего Cолнца оружие валялось на улицах и армейские склады стояли без присмотра, кому нужно — подходи, забирай, не ленись. Я слышал, что русские сумели унести столько, сколько смогли и отправили ящики с винтовками и боеприпасами в колымские лагеря.» «Ты очумел. Откуда в Японии русские?» удивился заросший молодой человек. «Как откуда? Русские есть везде. Особенно много уехало за границу после революции. Два миллиона по всему миру разбежалoсь.» «И в Японию?» «Да,» отвечал доходяга. В прежней жизни он был успешным писателем, умел выискивать факты и обобщать информацию. «Вначале на Хоккайдо появились православные священники. Они пришли в середине 19-го века, окрестили 30 тысяч туземцев и построили в г. Хакодате церковь и больницу. Мало их было, но после победы октября в России диаспора непокорных сильно выросла. Удирали все кто мог.» Спотыкаясь о луговые кочки, мужчины медленно побрели назад к своим позициям. Солнце временами скрывалось за облаками, но порой лучи его пробивались через толстую серую пелену и становилось жарко. Могучие синеватые сопки, прохладные темные ущелья, рокот реки и заросли дальнего леса окружали их, но красоты природы не отвлекали от горестных мыслей. Прошло два месяца с момента восстания, но что будет с ними дальше? Глебов и Кравцов издали подмечали хмурые, безотрадные лица идущих. «У всех у нас, как перед смертью, тяжело на сердце,» подытожил общее настроение Сергей. Глебов положил руку ему на плечо, «Другого выбора нет. Только вперед.» «Наши войска готовы?» пряча улыбку, Сергей взглянул на курсантов. «Патронов не хватало для настоящей тренировки. Но все же парни боеспособны. Не дрогнут и не побегут. Беда в том, что они не хотят уходить, чтобы освобождать соседний прииск. После слияния с женской зоной многие завели себе походных жен и с ними трудно расстаться даже на один день.» «К сожалению придется. Когда выступаем?» «Послезавтра,» дыхание Вождя сделалось тяжелым, лицо напряглось.

После полудня в сером небе пролетел легкий краснозвездный биплан. Тарахтенье его поршневого мотора привлеклo всеобщее внимание. К самолету повернули головы, следя за его полетом. От хвоста машины отделилось белое пушистое облачко. Листовки, кружащиеся в безветренном воздухе как большие снежинки, оседали на верхушках деревьях и на окружающих сопках, на опустевшем лугу и болоте, падали они и в лагерь. Повстанцы смеялись и грозили кулаками, но были среди них и те, кто со страхом смотрел биплану вслед. Листовки подбирали, читали и затем каждый использовал полезную вещь по-своему усмотрению. Они были напечатаны крупным шрифтом на газетной бумаге. В них значилось: «Заключенные! Не поддавайтесь на провокацию антисоветчиков и вражеских разведслужб. Советская власть единственная, кто может говорить от имени народа. Не забывайте, что мы победили фашизм, победим и всех наших врагов, внутренних и внешних! Немедленно возобновляйте работу на благо построения справедливого и гуманного социалистического общества. В странах капитала человечество тоскует и мечтает об установлении советской власти, а вы получили счастье и свободу от ваших отцов. Социалистическая родина прощает вам ваш прогул. Мы наблюдаем за вами. В знак того, что вы принимаете наши условия снимите триколор и поднимите на мачте наш красный советский стяг. Выше знамя социалистического соревнования в борьбе за перевыполнение плана по добыче руды! Да здравствует Советское правительство и его ленинское Политбюро! Да здравствует коммунизм!»

Наступал вечер; в голубоватом небе угасало солнце; его слабеющие лучи едва проникали через мутное оконце в комнатку, где ютились Кравцовы. В углах и под потолком сгущались тени, но ни керосина для лампы, ни свечей не было. Хозяева сидели на кроватях напротив друг друга и ужинали. На тумбочке между ними была разложена нехитрая снедь, которую принес Сергей и состряпала Маша — ломти медвежатины, репчатый лук и жареная на жиру картошка. Хлеб в лагпункте кончился месяц назад, а за ним неделю спустя и соль; ничего, терпели. Успешная охота оказалась бὁльшим подспорьем, чем предполагалось вначале; среди заключенных нашлись егеря, они промышляли лосей, баранов и медведей. Туши доставляли в столовую и разделывали; затем каждый готовил на свой вкус. Острым ножом Сергей нарезал последнюю луковицу, накрошил ее в тарелку и зацепил кусок мяса. Прожевав и запив колодезной водой из кружки, он со стуком поставил ее на стол и проговорил, «Послезавтра выступаем.» «Я устала от всего этого,» не сразу ответила Маша и в глазах ее заблестели слезы. «Я хочу вернуться домой к своему сыночку; туда где жизнь спокойна, люди дружелюбны и в магазинах полно товаров. Я хочу в Германию.» Она тяжело вздохнула и, протянув руку, кончиками пальцев погладила мужа по щеке. «Тебе все равно? Ты не интересуешься и никогда не спрашиваешь о нашем Ганечке.» «Почему ты так говоришь?» Сергей вопросительно взглянул на нее. «Я не хочу тебя теребить; нам обеим тяжело, но я не знаю, когда мы к нему вернемся.» «Как не знаешь?» на лице Маши появилась гримаска досады и огорчения. Она отвела взгляд, четко очерченные брови ее сошлись на переносице, глаза потускнели и уголки губ опустились. «Ты же дал мне слово, что после Колымы мы возвращаемся в Гослар и будем там жить до старости.» «Да, я всегда любил Германию. Это моя вторая родина. Я не забыл дядю Фридриха и его рассказы о революции, я помню моего брата Бориса и его семью. Где они сейчас? Мы так и не узнали.» С рассеянной улыбкой он скрестил руки на груди. «Мир сильно изменился за время моей жизни. Распалась старая великая империя и на ее месте возникла новая, которая быстро приходит в упадок по причине своей бесчеловечной сущности. Абсолютная власть всегда жестока и не всякий народ смирится с ее произволом. В Европу социализм был принесен на броне советских танков; долго это политическое устройство там не продержится. В Cовдепии же народ другой; здесь социализм может переродится во что-то неизвестное, не обязательно лучшее.» Маша не отвечала, опустив голову, она убирала со стола. Ужин был съеден, Сергей закурил. За окном сгустились сумерки, в комнатке потемнело, супруги лишь угадывали присутствие друг друга. Барак пустовал, все вольнонаемные обитатели его давно ушли пешком в Магадан и потому было очень тихо; лишь из леса доносился отдаленный волчий вой. За стеной скреблись и попискивали мыши, пахло землей и непонятными химикалиями. «Я беременна,» раздался тихий Машин голос. «Ты уверена?» Сергея прошиб холодный пот. «Абсолютно.» «Ты не можешь рожать здесь. Нам надо торопиться в Германию. В таком случае тебе нельзя идти с нами в поход. У тебя есть подруги в женской зоне. Иди к ним. Попроси Оксану позаботится о тебе. Жди нашего возвращения.» «Не ходи! Не оставляй меня вдовой!» истерически выкрикнула Маша. Ее муж сдержался и ничего не ответил, только заскрипели коечные пружины. Никаких достойных упоминания событий в этот вечер больше не произошло и, пожелав друг другу спокойной ночи, супруги улеглись спать.