Слуга государев 4. Священная лига

Глава 10

Москва. Собор Василия Блаженного.

25 октября 1682 года

Патриарх Иоаким проводил воскресную службу в соборе Василия Блаженного. Слёзы проступали на глазах владыки, но он исступлённо твердил молитвы, читал положенные псалмы, методично выполнял все нужные ритуалы и действия.

Для кого? Похоже, что скорее для самого себя. Ну и, безусловно, нельзя же оставлять Господа Бога без положенных молитв в это воскресное утро.

Иоаким прекрасно знал, что в других храмах Москвы сейчас просто не протолкнуться от множества людей. На его же службе были единицы. И те, наверное, просто не поняли, что именно происходит. Они не были столь высокопоставленными, чтобы об этом узнать. Наверняка, даже удивились, что никто не останавливает на входе в храм, не перенаправляет из-за того, что внутри полно прихожан и что они высокопоставленные.

В Боярской Думе и дальше, вниз по всей иерархии власти, было принято решение: за злодеяния и намерения в них, недостойные патриарха, следует проигнорировать его службы и пасторское слово. Якшаться с турками не может никто, будь он даже и патриархом.

А тут, когда наступала коллективная ответственность, и никого лично, всплывали и многие личные обиды на действия весьма активного и жесткого патриарха. А еще, когда все общество начинает выражать презрение одному человеку, пусть ранее и бывшему могущественным, то это даже модно вот так, пристроиться к протесту, почувствовать себя сильным, причастным к победе.

На самом деле даже бояре боялись вступать в прямое противостояние с Иоакимом. Уж больно эта фигура казалась мощной глыбой, против которой бороться крайне сложно и опасно.

Опасно и страшно, но не такими методами, когда просто взять и не прийти на службу. Подобный протест вполне безопасен и для бояр, и для тех дворян, которые смотрят на своих старших товарищей и поступают похожим образом, чтобы не оказаться такой же белой вороной, как сейчас патриарх.

Если бы владыка решил провести службу в другом храме, куда приходит паства попроще, или в другом городе, то у него несомненно был бы полный храм людей, не протолкнуться. И он мог бы сказать такое пастырское слово, которое взбудоражило бы прихожан. Но для владыки было понятным, что за бунт ему точно не простят. Еще раз не простят, так как для всех понятно, что Следственная комиссия накопала немало свидетельств причастности Иоакима к событиям Стрелецкого бунта.

И тогда, как тот Малюта Скуратов некогда придушил митрополита Филиппа, могут убить и патриарха. С той властью, что сейчас установилась и набирающим могущество боярином Матвеевым, все возможно.

Могут убить, ибо, как считал владыка, бесы обуяли бояр и московское дворянство. Забыли они о кресте, раз не приходят на службу к нему, единственному пастырю земли Русской. Тут бы назначить епитимью, да шествие по всей Москве устроить в одних ночных рубахах. Но как бы не мечтал о подобном Иоаким, понимал, что это невозможно.

— Иннокентий, пришли ли митрополиты на встречу со мной? — спросил владыка, как только отслужил службу.

— Нет, — скупо ответил помощник патриарха.

— Чем отговорились? — последовал следующий вопрос.

Иннокентий не отвечал. Иоаким пристально посмотрел на своего человека. А своего ли? Патриарх почувствовал явный холодок.

— И ты, брут? — усмехнулся владыка.

Он так и хотел сейчас сказать Иннокентию, что патриарх отнюдь не Цезарь и никто не собирается его предавать настолько, чтобы убивать. Впрочем, может быть, и были те, кто захотел бы и убить, но делать из Иоакима мученика — значит отдать вторую жизнь тем его начинаниям, которые можно приписывать патриарху.

Забвение — вот тот ужас, которого боится владыко. И похоже, всё к этому и идёт. Казанский митрополит, Новгородский — они вторые по влиянию после Иоакима. И вместе отказываются подчиниться пастырю своему. А епископ Холмогорский, выказавший свою покорность Иоакиму… Этот слишком мелкая фигура.

— Что посоветуешь? — ошарашил вопросом патриарх. — Если ты еще не полный предатель веры и меня.

Он повелевал, он указывал, но никогда не спрашивал советов. Значит, наступил тот надлом, после которого владыко перестаёт быть самим собой. И отец Иннокентий это почувствовал. Последние путы, что привязывали Иннокентия к патриарху, трещали по швам. Иоаким показал, что может быть слабым.

Нет, он не столь силён характером, как, скажем, не отступивший ни на шаг от своих убеждений протопоп Аввакум. Может, потому Иоаким и сделал всё, чтобы предводителя старообрядцев всё-таки убили, он не мог совладать с той силой характера Аввакума.

— До меня дошли слухи, что это ты венчал наставника Петра, — сказал владыка, тем самым являя ещё большую свою слабость.

Иоаким считал, что обязательно за такой поступок последует наказание. А тут — всего лишь вопрос, или даже утверждение без последствий.

— Я вижу корень зла и угрозу нашей православной церкви, — казавшийся ещё недавно грозным, растерянный человек согнулся к уху Иннокентия и тихо произнёс: — Ты должен покарать смертью того, кто смуту посеял ложными письмами.

Иннокентия это ошарашило. Приказы на убийство тех или иных лиц могли поступать от Иоакима. Но всегда они были завуалированы, никогда прямо патриарх об этом не говорил. Теперь же он казался почти что злодеем в своей прямоте. Тать в рясе.

— Сие деяние свяжут с тобой, владыко, — попытался образумить патриарха Иннокентий.

— Не свяжут. Я отправлюсь в паломничество по святым обителям. Заручусь поддержкой монастырей, иных отцов Церкви нашей святой. А в моё отсутствие они ни о чём не договорятся. Сан патриарха с меня не снимут, — вымученно улыбнулся владыка.

«А просто меня обвинишь и будешь отрицать, что это ты указал мне совершить злодеяние», — подумал Иннокентий.

— Али запамятовал ты, что ведаю я о тебе? — спросил Иоаким.

«Стрельчин ведает поболе твоего, так уж вышло. А знал бы ты, что я от веры отрекался за науки…» — подумал Иннокентий.

— Бояре ведают про то, что ты убил игуменью, — выпалил уже, скорее всего, бывший помощник патриарха.

— Как?

— Я сказал, как и иное, — признался Иннокентий.

— Что? — выкрикнул патриарх, взметнул своим массивным посохом.

Но Иннокентий был почти что воином, не забывал о своем телесном здоровье, увернулся. И тут же ушел, оставляя патриарха одного. Совсем одного…

Поместье Стрельчина.

29 октября 1682 года

Выпад. Шпага проходит мимо, мой соперник уворачивается и тут же наносит укол мне в грудь. Болезненно, но деревянная защита держит удар.

— Вы проваливаться. Опорный ног чуть ширь, — указывает мне мой наставник.

Итальянец Давиде Кастеллано жестами показал, что мы начинаем сначала. Потом поклонился, при этом взмахнув затупленным клинком. Вновь начался танец, в этот раз уже более продолжительный и не столь однозначно проигрывавшийся мной.

Давно я искал себе настоящего мастера шпаги — не столько боевой, сколько дуэльного танца. Правда, ту технику, которую мне преподаёт итальянец, вполне можно использовать и в бою. Если, конечно, будет возможность схлестнуться в поединке с врагом, когда другие будут лишь глазеть.

Вряд ли такое когда-нибудь получится, и всё же. Моего опыта и понимания должно хватить, чтобы из всего этого танца, который сейчас мне преподаётся, вычленить военно-прикладную составляющую и создать свою, личную, подходящую только для меня школу фехтования. В том числе и с ударной техникой. Ведь есть ноги, локти, колени… Без претензий на то, что вдруг появится какая-то особая русская школа владения шпагой, но все же…

Парирую выпад итальянца, делаю шаг назад в надежде, что он провалится, так как я только что. Но он лишь останавливает свою атаку. И то хлеб. У него не получилась атака — это моя заслуга. А будет время, так и начну побеждать.

— Шанс быть победа, но не с мастер, — оценил мои действия наставник.

Удивительно, но мне недорого обходится наставник, не востребован он в Москве. Один рубль стоит сразу дюжина его занятий. И то, когда обозначал цену, он явно не рассчитывал, что я на неё соглашусь. Я мог сторговаться, но посчитал нужным, чтобы была серьёзная мотивация у моего наставника.

О самом итальянце удалось собрать крайне мало сведений. Он только в этом году прибыл в Россию. Зачем, толком и не понять, так как на службу в армию не устраивается и какого-то существенного дела не имеет. Таких скорее попросят покинуть пределы православного царства. Но он тут. Не шпионит ли на… Ну например, папский престол.

Для этого все у него есть. Не глупый. Информацию доставать наверняка умеет. Более того, этот человек, наделённый природной слащавой красотой и мнимым блеском, уже успел заработать себе репутацию в Немецкой Слободе как ловелас, или даже альфонс. Поговаривают, что он живёт лишь на те средства, которые в том числе замужние дамы из Слободы дают красавцу итальянцу. А кто больше даже своих мужей знает обо всем? Правильно, жены, ну или любовницы.

В Москву он, казалось, почти не выезжает. Вроде бы живёт только в той комнате, которую снимает в трактире. Но, видимо, всё-таки подторговывает собой. Впрочем, меня это не особо смущает: вижу, что мастер достойный. По крайней мере, он на голову выше меня в искусстве фехтования. А ведь я уже считал себя не таким уж неумехой.

— Каждый день лучше, — похвалил меня наставник.

Причём было видно, что похвала искренняя, хоть и через нежелание признавать. Давиде явно болеет повышенным чувством собственного величия. Ну ничего, я уже начинаю, если не понимать, то чувствовать его школу фехтования и рассчитываю, что занятий через пятнадцать смогу немного удивить.

Есть несколько важных аспектов, которые позволяют мне надеяться, что могу достаточно быстро стать лучше своего наставника.

Первое, что в это время в значительной степени игнорируется: крайне мало внимания уделяется выносливости. Трудно встретить дворян, которые по утрам совершают пробежки или методично работают над силой, в том числе используя различные снаряды. Не отжимаются, пресс не прокачивают. А ведь все это нужно.

К примеру, у меня даже государь подтягивается пять раз, пока. Не особо ему это нравится, и немало труда мне стоило убедить Петра Алексеевича, насколько важно иметь силу и выносливость. Между прочим, думаю, что это одна из причин, почему государь взбунтовался против меня.

Второе — мало уделяется внимания растяжке. Да, Кастеллано пробовал ставить глубокий выпад. И был удивлён, когда я с первого же раза чуть не сел на шпагат. Мой выпад оказался глубже, чем у наставника. А ведь для того, чтобы достигнуть такой растяжки, приходится терпеть немало боли и каждый день трудиться. Я даже выполняю ряд упражнений и па, которые используются в балете. Действенная штука.

И есть ещё третье. Возможно, самое главное: фактор, который может позволить эффективнее применять навыки, получаемые от итальянца. Он даёт лишь фехтование. Итальянец часто не видит возможности для ударной техники.

К примеру, тот выпад, который он только что сделал, и который я парировал, отводя шпагу соперника, мог закончиться подсечкой правой ноги. Кастеллано просто бы сложился, рухнул. Следовательно, проиграл. Провести такой прием вполне даже возможно. Нужно будет потренироваться с кем-нибудь другим и проучить итальянца. Нечего зазнаваться.

— Я могу остаться у вы? До мой дом ехать два час, — спрашивал меня итальянец.

Нет! Этого чёртова ловеласа отправлять нужно обратно в Кукуй сразу же после того, как он даст урок. Я видел, как этот негодник облизывался, как кот на сметану, когда видел Аннушку.

Конечно же, я своей супруге доверяю, но зачем же искушать. Она повода не даст, но итальянцу придётся потом объяснить, почему он не смеет приближаться к моей жене. Так что пусть живёт, пока он полезен.

Отправив итальянца, я тут же направился мыться. И тут мне в помощницы была моя жена. У нас уже есть две прислужницы. Теперь моя жена — барыня, да и скоро живот не позволит делать многое, что обычно для нее. И не нужно напрягаться. Пусть спокойно родит, мне стоило оградить Аннушку от лишних нагрузок. Но помыть меня — это не такой уж и труд. Да и меньше буду заглядываться на служанок, как, вероятно, размышляет жена.

— Я жду не дождусь, когда ты начнёшь его уже бить, — сказала мне Аннушка, когда я, умывшись, довольным, пришёл на обед.

— Он тебе столь неприятен? Итальянец этот? — поинтересовался я.

— Да. Ведаю я такие взоры… Похабный он, — заявила Анна и чуть смутилась.

Так или иначе, её не совсем светлое прошлое давало о себе знать. И главных виновников слёз моей жены я, как оказалось, уже покарал. Стряпчий у Крюка и его отпрыски — вот главное зло было для Анны. И теперь они уже казнены за попытку отравить государя.

— Дай срок, и я его в землице еще покатаю! — усмехнулся я.

Анна рассмеялась, но как-то резко посерьезнела. Такой перепад настроения был для нее такой, беременной, нормальным.

— Ты веселишься, но в печали. Ты скоро уедешь? — спрашивала Аннушка. — Оттого печалишься?

— Да! — скупо отвечал я, частично солгав.

— Переживаешь по Петру Алексеевичу?

У нас что, начался сеанс психологической помощи?

Может быть и не столько я расстроился, как изрядно озадачился. Вот этот выпад Петра, это как? И что может за этим последовать? А мне как вести себя? Так что отношение царя, а не вероятное мое отбытие на войну беспокоило. К походам нужно относится ровно, ибо спокойной жизнь моя вряд ли случится.

Но вот жить можно по-разному. Хоть сейчас уйти в тень, чтобы все забыли о моем существовании. И даже картошку можно выращивать, да водку по праздникам употреблять. Но разве же такая жизнь правильная? У каждого свой ответ, у меня он отрицательный.

— Я буду молиться за тебя. А можно в монастыре пробыть, пока тебя не будет? — спросила Анна.

— Нет! — спохватился я. — Тебя и так туда запереть собирались. Будешь жить с моей семьей. Я поговорю с мамой.

Пока вопрос с патриархом не решиться, нечего и думать переступать пороги монастырей. Нам еще возвращать царевну Софью и Голицына к делам в Новодевичьем монастыре. И охрану там ставить такую, да именем государя, чтобы и патриарху ходу не было.

Именем царя… А что, если он в опалу меня навсегда отправил? Нет, ну все же кто-то надоумил Петра Алексеевича.

Впрочем, меня же не отстраняли от дел вовсе. Могу хоть чуть больше уделить внимания Стрелецкой корпорации. А то несколько буксует и производство, инициативы почти что никакой. Все приходится мне двигать и мирить, и подсказывать. Ну или не все.

Собакин же работает и расширяется, уже новый цех поставил, кузнецов привлек, кует штыки. Степа, братец мой, осваивает станок. А времени до весны, когда уже нужно будет отправляться в свой первый поход, мало.

Обед прошёл по-доброму и уютно. Удивительно, что у нас с Анной колоссальная разница в образовании и в возрасте (если судить по тем годам, что были прожиты мной в первой жизни), но при этом мы находили общие темы. Наверное, когда люди любят друг друга, то что ни скажет он или она — всё будет восприниматься душевно. А вот когда пройдут чувства… Что ни скажет — все раздражает.

А после я отправился на очередную тренировку. Правда, я не столько сам занимался, сколько её проводил. Перетруждаться тоже не стоит. Я с итальянцем неплохо попотел.

Произошёл донабор выпавших из моей сотни диверсантов. Всех тех мужиков, которых я готовил к сложнейшей, но очень важной работе. Теперь сотня вновь стала соответствовать штатному расписанию, составленному мной же.

И донабор пришлось сделать в том числе из состава сотни крепостных. Я взял лучших и наиболее физически развитых бывших крепостных, которые показывали хорошие результаты в изучении воинской науки. Ну а им на смену заказал еще триста рекрутов. Буду к весне формировать полк, расширяя свой Первый Стрелецкий приказ и деля его на два полка.

— Что ты сделаешь? — спрашивал я, когда максимально плотно прижался к одному из бойцов, схватив его за руки.

— Коленом по уду вдарю, — отвечал мне боец.

Дельно, уды у мужика — самое важное. Уж лучше бы и руку отрезать, чем уд лишиться. Но не в этом случае.

— Тут ещё примоститься надо: кабы мне такой удар произвести. Я стою чуть боком к тебе; если коленом — то, возможно, тебе придётся вывернуться. Думай! — наставничал я.

— Головой ударить могу, пяткой ударить могу по ступне, — стал перечислять боец.

И говорил он правильно. В военно-прикладном рукопашном бою зачастую намного важнее, чем даже поставленный удар, включать мозг на полную. Или даже не так: мозг должен быть настолько подготовлен к молниеносным действиям, что человек ещё не успеет подумать, а руки уже должны делать. И не только руки. Развивать эти автоматические движения у своих бойцов порой приходится, ставя их в неловкие ситуации.

— Если я посужу, что готовые, дозволю участвовать в состязаниях в Москве. Ну за долю мне от выигрыша, — сказал я то, чего от меня уже ждали пару недель, не меньше.

Лица мужиков разгладились в улыбках. Знают, чёрти, что это им сулит серьёзные барыши. Ну и мне, если всё сложится как нужно.

Дело в том, что я решил упорядочить кулачные бои, которые в Москве случаются очень часто. Но зачем же мужикам за просто так на окраине столицы бить друг другу морды? Ведь можно это делать за деньги. И командами и по одному, в парах.

Причём никакого закона, который бы запрещал такое, нет. Кроме церковного, который, в некоторой степени, против кулачных боёв. Да, подобное занятие не к лицу дворянину. Но ведь сколько это уже происходит! Старожилы говорили, что еще их деды «баловались на кулаки».

Ну так никто и не говорит о том, что я буду непосредственно этим заниматься. Зачем? Если у меня есть исполнители. А вот выставлять свою команду, даже не особо скрываясь, я могу. Ведь не сам ручки буду марать, а будто бы мои холопы будут отстаивать честь и достоинство своего барина. И пусть не холопы, а солдаты — но всё равно.

Так что сейчас, слегка подлечившись, Игнат, а ему в этом помогает ещё и Никанор, и некоторые другие стрельцы, которые также не прочь заработать, — все они занимаются созданием будущего бойцовского клуба. И это мероприятие будет выделять свою долю в Стрелецкое товарищество. Тут и «крыша», как говорили в будущем, серьезная — стрельцы.

Даже трёх дьяков уже привлекли, и мне пришлось рассказывать про то, как нужно подсчитывать ставки, коэффициенты. Бумагу закупили, перья… Забава будет что надо. Уверен, что и кукуйцы решат попробовать. Там авантюристов хватает.

Так что я почти уверен, что подобная забава на Руси придётся кстати и станет весьма популярной. А то, право слово, мужики друг другу бьют морды по воскресеньям, после службы без смысла. А теперь это ещё может принести приличные деньги. Ведь получать выигрыш могут не только те, кто побеждает, но и проигравшие (по интересным схемам ставок).

Да, подобный вид заработка не совсем лицеприятен для человека, который, прежде всего, надеется на благо Отечества. Но чем это отличается от спорта? Разве подростки не будут стремиться развивать силу, ловкость и умение, чтобы в итоге попытаться заработать? Не нужны ли нам крепкие и сильные люди?

— Бег две версты, а после — обливание водой, — повелел я, объявляя заключительный этап тренировки.

Смотрю на будущих бойцов — ей богу, звери растут! Как только объявил им, что только лучшие смогут участвовать в тех боях, о которых уже судачит вся Москва, у молодых мужиков появилось желание тренироваться и показывать всё лучшие результаты. И до этого тоже. Отсеялись, но сейчас лучшие из лучших.

Тут ещё надо подумать о том, чтобы во всех поединках не побеждали только мои. Иначе для других москвичей это будет неприятно и со временем неинтересно — откажутся участвовать. Ещё придумают что-то подобное своё, и мне придётся включаться и противодействовать.

— Господин полковник, до тебя срочно от государя, — сообщили мне, когда я, согласно своему графику, занимался написанием и описанием всего того, что знал из будущего и что могло бы пригодиться сейчас.

Каждый день не менее двух часов я уделял этому. И уже скопилось немало бумаг. Большинство, правда, такого, что пока внедрить ну никак. Или не быстро, а с растяжкой на годы. Стоит ли начинать, если весной на войну?

— Пусть зайдёт, — сказал я, утаптывая рукописи в железный сейф, сконструированный по моим лекалам на производстве сотника Собакина.

Кстати, хочу подобные штуки, через него в том числе, производить и продавать боярам, ну и всем тем, кому есть что скрывать. Зачем сундуки деревянные, которые могут сгореть, если можно использовать железные сейфы с ключами, причём с внутренними, а не навесными? Нужно будет подумать над рекламой.

— Никита? — искренне удивился я.

На пороге стоял с опущенной головой наставник Петра Алексеевича — Никита Моисеевич Зотов.

— Что случилось, Никита Моисеевич? — подобрался я, уж больно жалостливый был вид у наставника царя. — С государем по здорову ли?

— Возвратись! Богом молю, возвратись! Не справляюсь я, и Ромодановский не может. И вино уже пьёт, девок в ряд выстраивает и под юбки им заглядывает… Нет напасти, — жаловался Никита Моисеевич Зотов.

— Государь возобновил занятия наши? — спросил я.

— Нет. Куда ему?

— Тогда он не послушает меня, — сказал я, внутренне улыбаясь.

Я примерно знал, что подобное случится. И мне нужно было не чтобы Никита прибежал и попросил, или даже Ромодановский пришёл. Нужно, чтобы сам государь соскучился, прислал бы за мной. А пока этого не случилось, не стоит дёргаться. Пётр немного перебесится — и ладно. Тут, если я встряну сейчас, то сделаю хуже себе, настрою слишком рано входящего в пубертатный период царя против себя.

Так что ещё немного подождём. Но перед отбытием в поход обязательно нужно замириться.