Слуга государев 4. Священная лига

Глава 16

Изюм.

10 апреля 1683 года

И всё-таки какое же долгое дело — война. Вот возле Изюма, у Харькова, у Славянска, собралось большое войско. По меркам того, что может выставить на данный момент русская держава, войско было действительно огромным. И мы стоим, не движемся никуда. А земля уже и просохла.

С учётом кочевников, которые должны были вот-вот прийти перед самым началом боевых действий, прежде всего, это калмыки и башкиры, ну и ногайцы моего тестя, то выходило как бы не девяносто тысяч. А к этому числу сколько обозников, иных слуг? Торговые люди подтянулись, ремесленники приехали даже из Киева. Знают, что где так много воинов, всегда найдется работа и для кузнеца и для кожевенника, даже для гончара.

Регион настолько ожил и стал многолюдным, что так и хотелось дать каждому по лопате и на десяток вёрст послать в разные стороны, определив по десятине земли. И после быть уверенным, чтобы половина Дикого Поля уже этой весной распахалась и засееялась

Да пока ещё нет повода задумываться о том, как пахать Дикое Поле. Вначале нужно хотя бы заключить серьёзный долговечный договор с татарами. Конечно, любой долговечный договор держится лишь только до того момента, пока одна сторона не станет сильнее, чтобы его нарушить. Но хотелось бы верить, что Россия становится на тот путь, когда она будет только крепнуть.

И даже здесь, южнее Изюма, земля была благодатная и мало где распаханная. Строить дома и селиться в неспокойных краях никто не хотел. Но иные вынуждены были, но боевитые сплошь и рядом, мало забитых крестьян. Так что и люди были… Вот посмотришь — вроде бы он крестьянин, а сабелька на боку имеется.

Есть за что нам воевать, есть чего добиваться. И если станет Россия прочно на Диком Поле и распашет эти земли, то уже лет через тридцать будем удивляться, как же случился такой демографический взрыв и откуда взялись ещё миллионы русских и не только русских людей.

Хотя… Только русских. Ведь будь ты хоть тунгусом, но если примешь культуру и веру русскую, то и русский. А разрез глаз, или цвет кожи… Вон Пушкин, потомок чернокожего, так такой русский был… всем русским русский.

У меня уже есть мысли, подкреплённые действиями, чтобы привлекать в Россию большее количество южнославянских народов. В прошлой истории только лишь ближе к середине XVIII века в Россию стали пребывать из Османской империи сербы, в меньшей степени хорваты, словенцы и другие. Не помню из истории, чтобы от них были какие-то серьёзные беды. А вот то, что немало сербов впоследствии стали и русскими генералами, и в целом достойными людьми, служившими на благо России — это факт.

Так что я с собой притащил ещё и подмётные письма, листовки, которые хочу каким-то образом доставить в Белград, да просто раскидать там. А слухи о том, что можно удрать и переселиться в Россию, обязательно потом разнесутся, как сарафанное радио.

И Россия получит не только верноподданных, но ещё и дополнительные силы, с которыми можно будет против тех же турок или татар воевать. Это если нам в эту военную кампанию хорошенько прижать Крым. А прижать нужно…

Но пока задача — начать боевые действия. Пока еще люди копытом бьют в ожидании, а кони потирают руки в нетерпении. Или наоборот…

— Господин головной воевода, нам пора воевать, — заявил я ещё до начала очередного Военного Совета.

Специально искал возможности, чтобы поговорить с Григорием Григорьевичем Ромодановским наедине, и чтобы мои слова не звучали неуместно.

— Да разумею я… Выждать потребно… — вполне резонно, но только с его, с воеводы, колокольни, считал Григорий Григорьевич.

Да я и сам бы так думал и выжидал, если бы только не проблема: войско наше не ведёт никаких боевых действий, а между тем уже имеет немало потерь. Санитарные, которые я считаю самыми позорными. Ведь их можно если не избежать, то сильно уменьшить. Как отмечают многие, ожидалось ещё больше болезней и смертей. И радуются, что вот так… Хотя не все мои рекомендации выполняются. Ну и у меня самые малые санитарные потери, но они есть.

— Я понимаю, что татары не ушли из Крыма, потому мы и ждём, когда они присоединятся к турецкому войску, что изготавливается на имперцев идти. Но если мы ещё два месяца будем стоять, то наше войско начнёт разлагаться, а болезней станет столько, что больше больных будет, чем здоровых, — сказал я.

Исходя из того, что я знал в истории, что я уже увидел в этом времени и к чему приложил свою руку, не так нынешнему русскому солдату страшен враг татарин, сколько болезни и лишения, связанные с теми сложностями на пути к татарам.

— На Перекопе сядем, татары степь подожгут. Что тогда будем делать? И кони, и люди от того дыма чахнуть станут, — резонно заметил Ромодановский. — А воду потравят? И все. Твои задумки добрыя и я сам привез с собой тысячу бочек с водой. Токмо того мало. На неделю под Перекопом, и то частью воду брать с озера.

Пришло, видимо, время, чтобы рассказать ему о своих задумках.

— Перекоп мы можем обойти, — с уверенностью заявил я.

— Как? — усмехнулся Ромодановский, бросая взгляд на карту, к составлению которой и я руку приложил.

Помню еще Крым из будущего, вряд ли кардинально что-то изменилось.

— Коли расскажу, то быстрее выдвинемся? — решил я попробовать заполучить преференции.

— Ты что на торговище со мной? — начал закипать воевода.

— Добре… Слушай, Григорий Григорьевич, задумку мою…

Усадьба Стрельчиных.

12 апреля 1683 года

Анна Ивановна сидела за столом и грозно смотрела на собравшихся мужчин. Она проводила собрание всех старост-управляющих — тех людей, от которых зависит будущая посевная. Это второе такое собрание.

От первого, как здраво рассудила хозяйка, ну и как ей подсказал дядька Игнат, толку было не сильно много. Все же не воспринимали Анну, взявшую себе отчество по отцу мужа, Ивановну. Думали, что она мягка и пушистая, не удосужились рассмотреть, что у этой кошки и коготки подросли и зубки заточились.

А еще Анна была злой и раздражительной. Быть матерью, оказывается, не так и легко, если конечно смотреть за ребенком самостоятельно, а не перекладывать ответственность на мамок да нянек.

— Кто повинен был принять у голландов потат? — грозно вопрошала хозяйка.

Поднялся невысокого роста мужичок в годах. Сейчас-то он мял шапку, всем своим видом показывая, что смущён и покорён. Вот только Антип, Еремия сын, скромностью не страдал. И об этом, когда готовил свою воспитанницу к собранию, поведал Игнат.

Антип был управляющим на новых землях, которые недавно куплены Стрельчиными у Василия Васильевича Голицына. Там он считал себя царем и Богом, даже прикладывался плетью по спинам крестьян. Чаще крестьянкам доставалось, да тем, что помоложе. Но тут почувствовал, что власть несколько сменилась. И новым хозяевам, как оказалось, есть дело до ведения хозяйства, не бросают все на откуп приказчикам.

Так получилось, что у хозяина, у Егора Ивановича Стрельчина, не дошли руки и не оказалось достаточно времени, чтобы разобраться, кто есть кто на новых землях. Управляющему получилось пустить пыль в глаза новому хозяину, и тот его оставил на должности. Уже Анна начала трясти приказчика всерьез. Да и было за что.

Антип оказался из тех немногих, кто вообще знает, как выглядит потат. Картошка, стало быть, как называет этот плод хозяин. Так что и был Антип назначен главным по картошке. А Игнату с Анной было рекомендовано, что если уж человек знает, как выглядит овощ и какую часть из него можно есть, то пускай этот человек и занимается выращиванием данного растения, которому Егор Иванович Стрельчин придавал огромное значение.

Но… Не так все просто.

— Дом продашь, но всё возвратишь, что потрачено было! — жёстко говорила барыня.

Вот как ни на есть барыня. А ведь ещё недавно, на прошлом подобном собрании, все старосты расслабились, заулыбались и посчитали, что вытянули счастливый билет. Уж больно Анна Ивановна показалась им сердобольной да мягкой. Можно творить всё что угодно, да всё спишется, ибо нагайками никто по спине не отходит.

— Дядька Игнат, распорядись, кабы Антипке по спине напоминание оставили. И чтооб думал, гнида собачья, кого обманывает, да у кого ворует. Посчитал, что обманывать меня можно, — повелела барыня, а потом обратилась к старосте. — Деньги все возвратишь, что украл у меня и у хозяина твоего, Егора Ивановича. Как ты это сделаешь, я не знаю, но если серебра не будет уже завтра… нагайками не отделаешься. Сдам тебя в Следственную комиссию как расхитителя. Знаешь ли ты, что муж мой все еще голова той комиссии? Вот так-то. И участь в бунте тебе припишут, так и знай.

Нет, не Анна узнала, что управляющий хитрит. Это всё благодаря Игнату. Бывший шут таких дельцов колит на раз. Если раньше он жил лишь для того, чтобы названная дочка его замуж вышла, да жизнь свою устроила, то теперь уже живёт и для того, кого родила дочка, — для Петра Егоровича. Вот всеми силами и помогает, чтобы хозяйство было справным, доходным.

Чтобы в семье всё было в порядке, полковник Стрельчин должен вернуться из похода в доброе хозяйство, которое будет и досмотрено, и сделано всё по тому укладу, как заведовал сам хозяин. Вот, если сказал Егор Иванович выращивать картошку, так нужно, чтобы этой картошки к приезду барина гора была.

А пока выходит… Антип купил картошку не у голландцев. Василий Васильевич Голицын тоже иногда пробовал этот овощ, и для него всегда было припасено пудов десять, а то и больше, картофеля. Вот только в связи с последними событиями и тем, что хозяйство Василия Васильевича Голицына из-за опалы хозяина пришло в некоторое запустение, сохранить урожай потата не получилось. Вся картошка помёрзла.

Голандец, которого Василий Васильевич Голицын держал у себя за консультанта, сбежал, как только почувствовал, что пахнет жареным. И не картофелем, а как бы не сожженными иноверцами. Бунт Стрелецкий для многих иноземцев казался страшным.

И вот эту мёрзлую, уже ни на что не годную картошку, Антип вроде бы как и купил, а на самом деле взял почти что за бесплатно. Стребовал же он столько серебра, что даже голландцы берут дешевле. Мол, более и нигде и взять того овоща. Потому и цена превеликая.

— Все ли поняли, что воровать не дам? — продолжала собрание Анна Стрельчина.

Мужики прониклись. Особенно когда услышали стоны и мольбы о пощаде, которые издавал Антип. Пороли тут же, буквально за дверью, чтобы остальные слышали, что наказание приводится в исполнение незамедлительно и со всем чаянием.

— Кондрат, а что по закупке коров? Договорился ли ты со своими немцами, чтобы привезли нам добрых голштинских коров? — фокус совещания переместился на одного из немцев.

Кондрат — это Конрад Беккер, по каким-то причинам разорившийся бюргер из Бранденбурга. Здесь же, на Кукуе, он куковал без дела. Оказалось, что просто так приехать в Россию и начать своё дело — непросто. Казалось, что варвары несмышленные и привечают всех. И кто бы не приехал, жизнь у того в гору идет и делать особо ничего не нужно. Такие слухи ходили в Европе.

Ведь запоминались те, кто чего-то добился в России, такие примеры приводили одновременно со страшилками про злых московитов. А те, кто приехал сюда, да сгинул, или не смог встать на ноги, не интересны людям. Вот и решил Беккер перебраться в Россию. Да пока все мимо, хотя и работать готов и рисковать.

Много специфики, много преград есть и тут. Рынки сбыта из тех, что дозволены, уже давно поделены, а другие не открываются. Не дают немецким предпринимателям вольницы.

Но Егор Иванович что-то рассмотрел в этом немце. По крайней мере то, что он обязался договориться о поставках десяти бычков и трех десятков тёлок из Голштинии. Именно голштинские коровы считались самыми плодоносными, выносливыми и на мясо хорошо шли. Молока давали, как многие говорили, в два раза больше, чем местные буренки.

— Матушькья, будет то, что обещать я. Еще и прибудет гольштейнский жеребец и кобылы. Батюшькья Грегор Иоганновач особлив велеть мне то, — чуть выговорил Беккер и выдохнул, словно бы версту тяжелый мешок нес и только что скинул его.

— Как прибудут дам тебе трактат почитать о скором разведении скота, мужем моим писанный. Будешь заниматься конями, да коровами, — сказала Анна.

— Не токмо выговаривать вам буду. Есть чем и подсобить развитию хозяйства. Кожнаму выдам по десять кос новых. Как косить ими обскажет дядька мой, Игнат. Одна коса десяток мужей, али баб с серпами заменяет. Топоров выдам еще по одному на двор селянский. Плуги есть. Но тут один плуг на двадцать домов пока. Дорогия они, но зело справные ладятся на Стрелецкой мануфактуре, — раздавала «пряники» Анна Ивановна Стрельчина, барыня, а еще и княжна, ну если только отец ее пришлет прошение на имя государя о принятии в подданство.

Совещание длилось ещё два часа. Ещё один управляющий получил сколько-то ударов плетью. Было бы и больше, но тут не за воровство, а, скорее, за разгильдяйство и недосмотр. Допустил такое безалаберство, что до весны коровам и лошадям корма не хватило, поскольку запаслись мало.

Игнат учинил расследование. Особого злого умысла не увидел, и даже вроде бы и не покрали сено, овёс, но, видимо, первые месяцы осени и зимы животину кормили избыточно много, потому-то и не хватило. А потом то ли постеснялись, то ли побоялись обратиться к хозяину для того, чтобы выделили. Где-нибудь нашлось бы зерно, сено и овёс.

Из таких мелочей складывалось общее состояние сельского хозяйства, достаток любого помещика. Анна всерьёз решила, что хотя бы эту нишу на себя возложит, чтобы помочь своему мужу.

— На сим заканчиваем. Уже сегодня мой дядька Игнат отправляется по всем деревням и землям смотреть, как вы управляетесь и вспахиваете землю. Если завидит где, что земля не вспахана, и причин на то нет… милости не ждите от меня, — сказала барыня, встала и решительным жёстким взглядом провожала всех приказчиков и сельских старшин.

Еще нужно было поговорить о меде и пасеках. Но эту тему Анна решила перепоручить своему дядьке. Он и так будет ездить по деревням не только с инспекцией, но и консультировать, учить старост и селян пользоваться тем же новым плугом, или косой. Ну и рассказывать, показывать, как нужно приманивать пчелиные семьи, как ладить ульи, как медогонки изготовлять.

Как только вышел последний из приглашённых и в просторной комнате вдруг стало пусто, и лишь только сама Анна и её дядька Игнат оставались, барыня Анна Ивановна Стрельчина осунулась. У неё словно бы вырвали стальной стержень. Она вновь превратилась в Аннушку — мягкую, словно бы и бесхарактерную, уставшую женщину. Глаза молодой женщины налились слезами.

— Утомилась я, дядька. Ох, как же я утомилась! — сказала Анна, закрывая лицо руками.

— Так ты, дочка, больше дитё оставляй на мамок. Чего же сама носишься с ним, как с писаной торбой? Ты же барыня, к тебя о другом заботы. Тут али заниматься хозяйством, али дитём. И то, и иное не выйдет, — нравоучал дядька Игнат.

Анна не была с ним согласна. Вернее, она прекрасно понимала, что успеть везде невозможно, ведь она — не муж её, не Егор Стрельчин, который, казалось, успевал делать одновременно с десяток дел. По крайней мере, ей так казалось. Но доверить Петрушу полностью мамкам? Анну насилу уговорили, чтобы она не кормила грудью, а нашла добрую кормилицу. А тут — чтобы не каждый час быть рядом с ребёнком.

— Вот покрестим, так и буду больше на мамок оставлять. Господь уже оберегать станет, — сказала Анна.

— Егорий Иоаннович придет не скоро. А дите не крещеное. Непотребство. Государь уже спытывал, когда. Так что высыпайси, еще думать, как и чем подчивать гостей крестильных станешь. Но дите повинно с крестом быти, — говорил Игнат.

— Может, ты и прав. Сегодня посплю отдельно, иначе я в старуху превращусь. Которую ночь не сплю, животиком мается Петруша. И укропная водичка не помогает. Так что сегодня доверюсь мамкам, хотя бы высплюсь. А то скоро, того и гляди, повелю не просто пороть за дурные дела приказчиков, а на кол сажать их стану, — Анна мучительно улыбнулась.

— Вот то и добро. Пущай мамки посмотрят за Петрушей. А я поеду. Возвернётся муж твой, да нарадоваться не сможет, столь мы всего сделаем и приумножим его богатство, — вздохнул Игнат.

— Да куда же ты в ночь поедешь, дядька? — удивилась Анна. — И усадьбу оставишь без надзора?

— Утром пришлют с Преображенского два десятка воев в усадьбу. И охранять вас станут, и пусть по лесу побегают, силу наберут, — польза получится, — сказал Игнат.

— Шуметь токмо станут, упражняться как начнут. Но то мужа моего забава, не мне судить о том, — сказала Анна и вздохнула. — Как жа я иссыхаю по Егору моему!

Через час дядька забрал с собой пятерых бойцов, которых, скорее, обучал не воевать, а когда-то ещё выпросил у полковника Стрельчина для того, чтобы иметь людей для ревизий и проверок. Вот их и тягает повсюду за собой Игнат да всё они проверяют по описанным правилам, что оставил полковник.

Анна же не успела даже раздеться, присела передохнуть на большую кровать и не заметила, как уснула. Скорее всего, даже сидя, а уже потом облокотилась о мягкую подушку и никак не хотела просыпаться.

Ночью, было дело, Анна открыла глаза, тревога поселилась в её сердце, но она заставила себя, убедила, что ничего дурного произойти не может. Уснула вновь. Тем более зашла служанка, кормилица Петруши, и сказала, что в усадьбе всё спокойно и Пётр Егорович не изволит капризничать, а спит, и с ним сразу две няньки.

Так что Анна перевернулась на другой бок и продолжила спать, правда, уже более тревожным сном, изредка просыпаясь и убеждая себя, что всё хорошо и поводов для беспокойства нет, всё равно закрывала глаза.

— Горе! Барыня, горе-то какое, не усмотрели! Как же в хоромы-то проникли? — с таким криком в опочивальню мужа и жены Стрельчиных ворвалась главная мамка.

— Что с Петром? — спросила Анна, сон как рукой сняло. — А ну говори, стервь, где сын мой?

— Так и неведомо, барыня. Мамок, как сон-травой опоили, а одна кормилица, так и вовсе, как и Петруша, пропала, — сообщила Авдотья. — Та, что нынче же ночью была с дитем.

Причём говорила она таким тоном, будто бы и вовсе не виновата в том, что произошло.

— Хлясь! — звонкая пощёчина обрушилась на левую щёку главной мамки. — Курвина! Сына возверни, дрянь!

От сильного удара женщина свалилась у ног Анны.

— Кто есть — сюда! — кричала на разрыв голосовых связок Анна, вбегая в комнату, которую она занимала с Петром, сыночком своим.

Лишь на одну ночь решила отдохнуть от ночных требований Петра Егоровича, лишь только один раз дала слабину за последние два месяца — и вот такое…

А ещё Игната нет. Из охраны только двое человек, и те, как стало чуть позже понятно, тоже спали. А потом обнаружилось, что одной кухарки нет. Той, которая могла вечером подать всем чай с травами, али зельем сонным.

А на столе лежала записка: «Внука забираю себе, воспитаю правоверным, ты же чужого бога приняла, да срамной девкой стала. Не дочь нынче мне».

И как же в этот момент Анна ненавидела своего отца! Ведь это он, записка явно на это указывала. Как он посмел?

От автора:

Лето 1939 года, Халхин-Гол. Попаданец в комдива Георгия Жукова. Попытка изменить будущее, чтобы уменьшить цену Победы: https://author.today/reader/493366