Слуга государев 4. Священная лига

Глава 2

Преображенское

10 сентября 1682 года.

Иннокентий смотрел на владыку и не узнавал его… Когда же владыко так озлобился и не видит очевидного? Ведь ничего же плохого Стрельчин не делает. Армию создает. Или что подлому бою обучает? Так это же удаль молодецкая, а не преступление. Некоторые стрельцы, с которыми полковник особливо занимается и учит, стали такими кулачниками, что и в Москве не из последних будут. А подучатся, так на кулачных боях и вовсе бивать всех начнут.

Да не это важное. А то, что нет в Преображенском тех людей, кто не при деле. Каждый что-то да делает. Тут уже и гончары появились, кузнецы. А эти мастера так и вовсе смотрят в сторону Стрельчина, как на небожителя. Все стараются заговорить с ним, да совет держать.

Как? Откуда Егор Иванович столь много знает понимает и в ремесленных делах, и в науке? Ладно, ремесло. Им владеют многие стрельцы. Это их хлеб. А вот науки… Где можно было выучится, чтобы давать знания, которых даже Иннокентий не получил. А он считал себя, да и не без оснований, что очень образованный человек.

Иннокентий учился в Краковском университете, о чем никогда не признается, так как ради науки веру православную предал. Представился униатом, а там, по протекции князей Потоцких, и смог поступить. Не проучился и двух лет, перебрался в Киевскую Могилевлянскую Академию, которую успешно закончил.

Так что о науке Иннокентий знал не по наслышке. И не считал, что она вредит церкви. Хотя всегда именно так и говорил. Нужно же было угождать патриарху Иоакиму, который и слышать не хочет, что можно было бы в России свой университет, или даже Академию открыть.

— И я так мыслю, владыко, — был самый распространенный ответ от Иннокентия на почти любые умозаключения патриарха.

Быть под боком, почти что правой рукой русского патриарха Иоакима — это большое дело, еще и весьма прибыльное. Иннокентий уже накопил серебра как бы не на двадцать тысяч ефимок. Это очень много. Намного больше, чем смог бы он заработать в Киеве, если бы остался преподавать в Академии, или больше, чем стал бы управляющим князей Потоцких, что ему предлагали еще ранее. Да, там можно было бы воровать Но Иннокентий не желал становится кем либо, кроме как православным священником.

Но, как это ни странно, но как бывает нередко, в Иннокентии сочеталось несочетаемое. При всей своей кажущейся беспринципности, при алчности и блеске в глазах при виде серебра, которое и потратить он никуда не может, Иннокентий был истинно верующим.

Учеба на чужбине, в Кракове потому и не задалась, что не мог этот православный человек претворяться, что униат, а порой так и грешить тем, что католик. А самого так и звали колокола Печерской лавры.

Но и звон денег манил, как и власти. Так что сбежал Иннокентий из Киева, духовенство которого пока и не было в подчинении Московского патриарха. Нужным образом представился Иоакиму, и вот… Священник, помощник, хранитель немалого количества тайн патриарха.

Причем, таких тайн, что постепенно стиралось подобострастие, с которым ранее смотрел на Московского патриарха Иннокентий.

Иоаким быстро оценил и рассмотрел Иннокентия. Умный, исполнительный, как казалось патриарху, верный. Так что и письма в Константинополь-Стамбул Иннокентий возил, и немало дел, который можно было бы назвать «темными» исполнял. Но неизменно верил в то, что делает.

А латинство, католицизм, Иннокентий со временем так стал ненавидеть, что порой был бо́льшим противником всего западного, чем и сам патриарх. А тут вон как… В Преображенском и знания, работа, слова об Отечестве, порядок. Нет больше в России такого места, где столько говорилось бы о долге перед государем и Отечеством.

Восприимчивый, несмотря на свою образованность, доверчивый, Иннокентий, проникался новой философией. Он смотрел на воинов, которые четко шли и уже сам видел, где кто неправильно делает. Он видел, как строятся дома в Преображенском. Даже в общих домах, где проживают воины, строятся большие печи. В Москве сейчас и не купить нигде кирпича, так как все везется в Преображенское. Тут платят за строительные материалы не больше, чем где бы то ни было. Но всегда сразу и полную сумму. Стрельчин, распоряжающийся деньгами, никогда не требует часть вернуть.

Так что…

— Владыко, может не стоит? — сделал робкую попытку остановить патриарха Иннокентий. — Я придумаю, что сделать со Стрельчиным и со всем, что беспокоит тебя.

— Ты? Червь, как смеешь суневаться? — разъярился Иоаким, перекрикивая шум колес, ударяющихся о деревянные вкопанные чурбаки.

Вот оно… В Преображенском начали мостить улицы спилами, кругляшами, что отпиливают от деревьев, а после обмазывают между спилами глиной. Получается ровная и очень на вид устойчивая дорога. Кто додумался до такого простого, дешевого, но действенного метода строительства дорог? Правильно, Стрельчин.

Как можно такого человека изничтожать? А патриарх явно встал на путь войны с полковником. Тут бы спросить Стрельчина, как наладить большую доходность монастырей, кабы они платили в казну патриаршую больше денег. Полковник точно подсказал бы. Но не воевать.

Инокентий сделал себе зарубку на совести, что нужно хотя бы попытался что-то сделать. И скорее совесть взыграла в адрес Патриарха, в меньшей степени чем Стрельчина.

Инокентий был практически уверен, что полковник и наставник Государя не простит даже и самого Патриарха, если тот будет покушаться на Аннушку. Впрочем, прежде всего Инокентия беспокоило то, что в какой-то момент он может оказаться без своего покровителя и, по сути, работодателя — без Патриарха Московского.

— Велено не пущать! — строго отвечал стрелецкий десятник, дежуривший на въезде в село Преображенское.

Тут же спешился Архип, его десяток. Оружие не показывали, но в мыслях своих изготовились к атаке. Если прикажет патриарх, то и кровь прольется. Вот только Иоаким не допустит, чтобы в его присутствии были смерти. Наверное… Какую-то грань он уже переступил.

— Перед тобой, хлоп, карета Государя нашего Патриарха! — взревел Архип.

Десятник поднял руку, и тут же возле него появились сразу восемь бойцов. Они наставили свои фузеи с примкнутыми штыками прямо в сторону Архипа.

Тот опешил. Уж больно суровые лица были у этих стрельцов. А уверенность в том, что именем патриарха распахиваются все двери, померкла.

— Пусти! — прорычал Архип.

— Не могу я, добрый человек, не могу, — сказал десятник.

А как же иначе, если сам Государь Пётр Алексеевич перед отъездом в Москву на встречу с имперским послом и польским посланником приказал им стоять и никого не пущать. Вот и не пущают.

— Ибо нечего тут кому-то околачиваться, ежели самого Государя в Преображенском нет, — сказал тогда Царь.

Ну а царское слово — камень. Его не прошибёшь ничем. Или почти ничем…

Из кареты вылез сам Патриарх. Солдаты, было дело, чуть не рухнули на колени, завидев самого владыку. Да и десятник растерялся. Был бы какой боярин — так не пустил бы точно. А тут сам Патриарх.

— С чего же вы, братья мои во Христе, не пущаете меня? — смиренным голосом спрашивал владыко. — Али врага во мне увидели? Так я токмо храм поглядеть вас желаю. От слова моего пастырского отказываетесь? Благословения не желаете патриаршего?

Десятник обомлел. Если бы патриарх говорил строго и надменно, назвал бы холопом, как этот нехристь в кафтане и с саблей, — может, и не пропустил бы даже. А тут… Кабы от Государя-Царя обиды не было. Еще вернется Петр Аляксеевич, да с Егором Ивановичем, да отчитают, обругают, накажут, что патриарха не пропустил.

Десятник растерялся, а Патриарх подошёл к стрельцам и каждого из них осенил крестным знамением. Сомнения у стрельцов улетучились. Ну как же не пропустить самого Патриарха?

Иоаким прошествовал ещё шагов пятьдесят, удивляясь поразительно ровной дороге, сложенной из кругляшей. А потом его нагнала карета. Десяток стрельцов со своим десятником оставались позади, истово крестясь. Они будто в религиозный экстаз ощутили. Благословление от самого патриарха! Так теперь жизнь пойдет. Может и детки все выживут, а не через одного помирать будут.

— В усадьбу Стрельчина! — жёстко повелел Патриарх, сменив личину.

Он посчитал, что лучше сейчас решить дело со своим обидчиком. Забрать нужно девку Анну — и тогда полковник сам приползёт на коленях, будет умолять Патриарха, чтобы тот смилостивился. А уже после патриарх прикажет настоятелю храма в Преображенском, пришлет проверку.

Гнев владыки начинал уступать место рассудку. И теперь он уже не просто хотел отомстить — Иоаким желал приручить полковника Стрельчина. Такие ушлые люди, да ещё и рядом с царём, Патриарху были нужны. Но только в том случае, если люди эти будут покорны и полностью зависимы от воли Владыки. И пока грешная девка будет в Суздальском монастыре, Стрельчин останется покорным.

Пусть бы и учил Стрельчин Петра Алексеевича, но так, как правильно, как думает патриарх. Уж точно противником всего латинянского. Иоаким подскажет обязательно, что богоугодно, а что от Лукавого.

Усадьба полковника начиналась, как заканчивались последние строения военного городка в Преображенском. А до самой усадьбы нужно было ещё проехать немного по лесной дороге через Соколиный лес. Получалось, что часть леса даже подарены Стельчину.

Патриарх прекрасно знал эти места. Ведь он неоднократно сопровождал и Алексея Михайловича, и после его сына Фёдора Алексеевича, когда те выезжали на соколиную охоту. Владыка знал, что его звали неохотно на такие мероприятия, но никогда не смели прогонять. Он же многое запрещал, стращал карами. А последние государи были набожными, слушали пастырское слово и не кривились.

Иоаким чувствовал, что времена, когда особо почитали патриархов и они были вровень с русскими царями, могут и закончиться. Если только Иоаким даст слабину, покажет, что с ним можно разговаривать с позиции силы. Если придет грешное латинянство.

— Владыко, благослови! — завидев карету патриарха на подъезде к усадьбе, наспех одевшись, к воротам выбежал Игнат.

Именно он сегодня оставался, так сказать, «на хозяйстве». Впрочем, как и всегда за последний месяц. Наступила и уже заканчивалась страда, уборка урожая, и Игнат сам не стремился покидать усадьбу.

Ранее он так и вовсе часто ходил среди полей, разговаривал с рожью, упрашивал горох быстрее созревать, как будто от этого был хоть какой-то толк. Игнат считал, что, разговаривая с растениями, они его слышат.

Ну и пчелы. Уже восемнадцать семей, с которыми, как был убежден Игнат, он нашел общий язык и подружился. И удивительно, если в деревне поместья не было ни одного взрослого крестьянина, кого хоть раз не ужалила пчела, то Игната ни разу. А он постоянно на пасеке. Однако, наряд защитный все же одевает, когда идет выборка меда.

Патриарх благословил бывшего шута. Владыка недолюбливал Игната, помнил, какие порой шуточки тот мог произносить во время застолий. Неоднократно даже порывался приказать высечь наглеца. Вот только Алексей Михайлович, а после его сын Фёдор почитали старые обычаи, запрещающие бить за веселье.

— Дома ли грешница, что в блуде живёт с полковником? — спросил Патриарх.

Владыка был уверен, что ему тут же ответят. Привык, что паства с благоговением смотрит на своего пастыря.

— А по что она тебе, Владыко? — нерешительно, но всё-таки спросил Игнат.

Он уже стал подозревать неладное. Если бы хотел Патриарх приехать чин по чину, так сделал бы это в любой другой момент, когда хозяин был дома. Пусть бы тогда и спрашивал с Егора Ивановича. Этот точно бы ответил — даже патриарху.

Что у Аннушки с полковником особая любовь, Игнат знал. Нет, не блуд, а любовь. Да, дядька Игнат хотел, чтобы обвенчались Егор и Анна. Вот только, и без того, живут они душа в душу. Анна же… в тягости.

Но нет посланника от родителя Анны. Было письмо, что тот прибудет, но нет. Не получалось встретится ногайскому беку со своим зятем. Калмыки неожиданно встали в Поволжье, перегородив выходы ногаям. Но вот посыльного прислать можно было.

Игнат был уверен, что Стрельчин никогда бы не позволил обидеть Анну.

— Ты от чего вопрошаешь мне? Кто есть ты, чтобы вопросы задавать⁈ — разъярился Владыка.

— Так нету Анны. Как отправилась вслед за мужем своим будущим, так и нету её, — соврал Игнат. — Два дни как уже нет.

— Лжа! — воскликнул Архип, пальцем указывая на высунувшееся из окна прелестное девичье личико.

— Ах ты, холоп! Челядник! Скоморох! — выругался Патриарх и замахнулся своим посохом.

Игнат тут же сделал два шага назад, сам того не ожидая, принял стойку для рукопашного боя — такую, как учил Егор Иванович, с кулаками впереди и с чуть согнутыми ногами.

Глаза Патриарха расширились. Он понял, что кулаки-то против него. Стал задыхаться от негодования.

— Ты что? Супротив меня идёшь⁈ — выкрикнул патриарх и попятился назад.

Тут же подскочил Архип и попытался схватить Игната. Но тот сделал ещё один шаг назад и пробил в челюсть подручного Патриарха.

Архип не завалился, но пошатнулся. Тут же подбежали другие бойцы и начали избивать Игната. Они били его ногами, повалили на землю и практически втаптывали в аккуратно посыпанный песок у крыльца дома полковника Стрельчина.

Иннокентий зажмурился. Никак подобное действо не могло увязаться с тем, что сам патриарх спокойно смотрит, как избивают православного. А где же пресловутое печалование и любовь пастыря ко всей своей пастве?

В это время Анна порывалась выбежать во двор, спасти Игната. Ей дорогу преградил Прохор. Именно ему Егор Иванович Стрельчин доверил охранять самое дорогое, что есть у полковника — его женщину.

— Нельзя, Анна! Уходи через потаённую дверь! — не столько приказывал, сколько просил, может, даже умолял Прохор.

Потом он обратился к одному из бойцов:

— Никита, выведи госпожу! — приказывал Прохор.

Такое обращение резало милые ушки Анны. Но она только мельком подумала, что это что-то необычное чувствовать себя некоей госпожой. Ну где там признание отца, чтобы уже связать себя венчанием. Или… Где решимость вечно занятого Егора? Ну она же чувствует, что между ними любовь. А каждая любовь венчается в церкви. Правда не каждое венчание рождает любовь. Но у них-то все иначе, у них лучше, чем у всех.

— Быстрее, госпожа Анна! Я не могу открыть дверь и выйти к Игнату, пока ты не уйдешь! — поторопил Прохор.

Он и сам сильно растерялся, что делать. Пять бойцов из его личного десятка сейчас находились внутри дома и ждали приказа. Ну как стрелять и рубить людей Патриарха? Это же Патриарх! Но и нельзя же оставлять избитым Игната. Может он еще жив, так нужно помощь оказать. А патриарх…

Пусть входит в дом. Тут уже Анны не будет. А полковник разберется. Вера в него была, может даже больше, чем страх перед патриархом.

Дверь распахнулась, Прохор встретился с уничтожающем взглядом владыки. Но… Словно бы прививка была у молодого десятника. Он смутился, но тут же указал жестом, чтобы его бойцы забрали избитого Игната.

— Склонись и приведи ко мне Анну-срамную девицу. Грехи ее знаю, как отмолить, — громко и повелительно говорил патриарх.

— Идите и забирайте! — сказал Прохор, зло посмотрев в сторону Архипа и его людей.

Они уже обнажили сабли. Но и бойцы Прохора, каждый, был с двумя пистолетами и всячески демонстрировали оружие.

Архип протискивался мимо Прохора, который зуб точил на этого дельца с того момента, как боевой человек патриарха избил десятника.

— Прощевай, — сказал Прохор и даже прижал руку к груди, сделав невинное выражения лица.

Спотыкнувшийся о выставленную ногу десятника, Архип лежал на полу в доме. Он зарычал, было дело дернулся, но…

— До греха не доводи! Пристрелю! — сказал жестким голосом Прохор и направил пистолет на Архипа.

Тот фыркнул и пошел обследовать дом. Пусть… это даст еще минут десять времени для Анны и Никиты, ее сопровождающего. А этого более чем достаточно. И в это время Прохор думал, что может и правы старообрядцы? Как же бить вот так, до полусмерти православного?

Патриарх же, приказав Иннокентию оставаться и закончить начатое, сел в карету и попешил уехать. Он и так много сегодня сделал такого, за что нужно всеношную отстоять, чтобы грехи отмолить.

А в это время старая игуменья Мелания уже испустила дух. Она так и не пришла в сознание.