Святой вор

Глава пятая

Брат Кадфаэль уже предпринял одну попытку съездить в Престон и разыскать молодого Альдхельма, но оказалось, что тот работает на заливных лугах в Аптоне, где ухаживает за суягными овцами, ибо в эту пору, и особенно в нынешнем году, с ними забот полон рот, — часть овец, которым угрожало наводнение, надлежало спешно перевести на другие места, и пастухи работали весь световой день. Кадфаэль сделал еще одну попытку и поехал сразу в Аптон, расспрашивая по дороге, где бы ему отыскать Альдхельма. В конце концов, проехав еще около мили, он добрался до довольно высокого луга, расположенного выше уровня заливных лугов.

Альдхельм встал с травы, на которой подле блеющей овцы он оставил новорожденного ягненка. Тот всеми силами тоже пытался встать на свои разъезжающиеся ножки. Пастух был парень длинный и угловатый, но при всем при том довольно-таки ловкий и проворный: простое приятное лицо, рыжеватые волосы. Выяснилось, что, когда его позвали спасать церковное имущество, он делал только то, что его просили, ни о чем не спрашивая и не особенно любопытствуя, однако, уразумев, о чем речь, он вспомнил все в подробностях, ибо глаз у него был острый, а память крепкая.

— Да, брат, я был там, — признал он. — Я помогал Грегори и Ламберту перегружать бревна, а брат Ричард позвал нас помочь при переноске вещей. В церкви был еще один парень, кто-то из странноприимного дома, он переносил всякую утварь с алтарей. Похоже, он знал, что где лежит и куда это нести. Я делал все, как просили.

— А вот в самом конце не просили ли тебя помочь погрузить на повозку с бревнами одну такую длинную штуку? — напрямую спросил брат Кадфаэль, не особенно рассчитывая на успех, однако ответ пастуха озадачил его.

— Как же, просили. Он сказал, что это отправляется вместе с повозкой в Рамсей, и мы пристроили эту штуку среди бревен, в самой середке. Она была хорошо завернута, и с ней ничего не должно было случиться в дороге.

Еще как случилось… Но Альдхельм ничего об этом не знал.

— А вот те двое из Лонгнера ничего не заметили, — сказал Кадфаэль. — Как же так?

— Кто его знает, темно было, да и дождь шел. Они как раз сзади спихивали бревна с телеги, чтобы легче потом грузить на повозку. Могли и не заметить. Не думал я, что меня станут спрашивать об этой штуке. Монах попросил, я и помог. Я думал, он знает что к чему, да и не нашего ума это дело любопытствовать насчет ихнего имущества.

Можно и впрямь не сомневаться, что тот монах отлично знал что к чему. Кадфаэль был почти уверен в том, кем был этот самый монах, однако предъявить ему обвинение невозможно без соответствующих доказательств.

— А как выглядел монах? Ты разговаривал с ним раньше или, скажем, в церкви?

— Нет. Он подошел ко мне в темноте и потянул за рукав. Шел дождь, монах был в капюшоне. Монах как монах, как все бенедиктинцы, ничего особенного. Невысокий такой, пониже меня ростом. Судя по голосу, молодой парень. Ну, что еще? Короче, я узнаю его, если увижу, — уверенно сказал Альдхельм.

— Узнаешь? — усомнился Кадфаэль. — Темно же было, а он в капюшоне… И все-таки узнаешь?

— Запросто, не сомневайся. Я вошел с ним в церковь, а лампада на алтаре еще горела. Я видел его лицо близко. Знаешь, описывать словами, так все на одно лицо. Ты мне только покажи, я узнаю его из тысячи.

— Я нашел пастуха, — доложил Кадфаэль о результатах своего расследования аббату Радульфусу, когда они остались наедине. — Он говорит, что узнает его.

— И впрямь узнает?

— Он уверен. И я, в общем-то, тоже. Он единственный, кто видел в лицо этого монаха. Когда они подняли ковчежец, на алтаре горела лампада. То есть видел он его близко и четко, свет падал прямо монаху в лицо, под капюшон. А те двое парней из Лонгнера видели его лишь в темноте, во время дождя. Я считаю, пастуху можно верить, он узнает его.

— Он придет? — спросил аббат Радульфус.|

— Да, придет. Но у него свои заботы. Он же работник, а работы с овцами да ягнятами у него по горло. И покуда не разберется, он не бросит свою скотину. Но мы договорились, что он придет, когда я пришлю за ним, причем под вечер, после рабочего дня. Однако звать его имеет смысл, лишь когда вернутся уехавшие в Вустер. А уж тогда я пошлю за ним, и он придет.

— Хорошо, Кадфаэль! — промолвил аббат, правда не очень-то радостно. — Быть посему, раз нельзя иначе. — Он не стал требовать разъяснений, почему пока нет смысла посылать за пастухом. Аббат понял Кадфаэля без слов. — Кадфаэль, когда наступит этот день, мы ничего не скажем на собрании капитула, дабы никого не насторожить и избежать лишних разговоров. Действовать следует очень осторожно, дабы никому не навредить, в том числе и виновному.

— Если святая Уинифред и впрямь вернется в целости и сохранности, то еще можно будет избежать позора. За нее-то я не опасаюсь, но надо подумать и о ней.

Неожиданно Кадфаэлю пришла мысль о том, сколь прав был Хью, говоря о его, Кадфаэля, интуитивных словах насчет этого, по сути дела пустого, ковчежца, словно в нем и впрямь находилась та чудотворная субстанция, которая носила имя святой Уинифред. А также мысль о том, какую печаль он ощущает, потеряв ее, точнее, этот отнюдь не священный символ, который она сделала воистину священным.

На следующий день, не вызвав никаких подозрений в своей подлинности, по крайней мере это относилось к ее ковчегу, святая Уинифред возвратилась домой в сопровождении весьма солидного эскорта.

Поздним утром, когда брат Кадфаэль вышел из лазарета, где пополнял запасы лекарственных снадобий в хозяйстве брата Эдмунда, на большой монастырский двор въехала вся процессия. К своему удивлению, Кадфаэль увидел не только Хью Берингара и приора Роберта, а также двух посланцев из Рамсея с их слугой-мирянином, но и двух грумов, а быть может, сквайров, и невысокого человека средних лет, который скромно ехал позади монахов рядом с Хью, однако было совершенно ясно, кто здесь главный, хотя человек не прилагал к этому ни малейших усилий. Платье его было богатым, но в приглушенных цветах, под ним был прекрасный темной масти жеребец, упряжь которого своим убранством выглядела куда более нарядной, нежели платье всадника. Позади двигалась запряженная одной лошадью повозка с ковчежцем святой Уинифред, любовно завернутым в вышитое покрывало.

Удивительно было посмотреть, как быстро большой монастырский двор наполнился народом, словно весть о возвращении святой витала в воздухе. Из странноприимного дома вышел брат Дэнис, из класса для занятий появился брат Павел с двумя своими юными подопечными, которые с любопытством глазели на происходящее, прячась за спиной монаха, пришли двое послушников и двое грумов с конюшенного двора и еще полдюжины братьев, что побросали свои дела в разных концах обители, — все они оказались на большом дворе еще до того, как привратник успел выйти из привратницкой, дабы приветствовать прибывших приора Роберта, шерифа и прочих гостей.

Тутило, ехавший в самом конце кортежа, спешился и, словно услужливый паж, поспешил к субприору Герлуину, дабы поддержать ему стремя. Ни дать ни взять образцовый послушник, пожалуй, даже слишком усердный, чтобы не заронить кое-каких сомнений в искренности своего усердия. И то сказать, если подозрения Кадфаэля и впрямь имели основания, у этого юноши были веские причины вести себя теперь идеальным образом. Ковчежец наконец-то вернулся куда следует, и найден свидетель, который может и должен рассказать всю правду об исчезновении святыни. И хотя Тутило пока еще не знает, что ему тут уготовано, он никак не может быть уверенным в том, что это счастливое, по всей видимости, возвращение закончится для него так уж счастливо. Положившись на удачу, надеясь и тревожась, ему придется быть предельно добродетельным, покуда гроза не пройдет стороной и никто о нем так ничего и не узнает. А быть может, он даже набрался наглости и искренне молится святой Уинифред, прося у нее защиты.

И все же Кадфаэль ничего не мог с собой поделать, ему было жаль этого юношу, чье сомнительное и дерзкое предприятие, пройдя по кругу, пришло к своему завершению и грозило ему теперь позором и наказанием. Тем более что и самому Кадфаэлю, вообще-то говоря, угрожало ничуть не менее позорное разоблачение. Кадфаэлю была хорошо видна инкрустированная серебром крышка ковчега — трудно не узнать ее с первого взгляда. Слава богу, печатей никто не тронул! И значит, никто не заглядывал внутрь. Теперь Кадфаэль мог спокойно перевести дух.

Как обычно, всем руководил приор Роберт. Взволнованные братья подняли ковчег и понесли его в церковь, на законное место на алтаре. За ними смиренно проследовал и брат Тутило. Грумы и послушники повели лошадей на конюшенный двор, а легкую повозку откатили на хозяйственный двор. Приор Роберт, Герлуин, Хью Берингар и незнакомец направились к покоям аббата, тем более что тот уже вышел из дома, дабы приветствовать гостей.

Незнакомца этого Кадфаэль никогда прежде не видел, но ему не составило особого труда догадаться о том, кто это такой, даже если оставить в стороне причину его появления в монастыре. Засада была устроена неподалеку от Лестера, где обосновался весьма влиятельный и могущественный вельможа, — имело ли смысл долго гадать о его имени? К тому же от Кадфаэля не ускользнули несколько сгорбленные плечи незнакомца, что ясно свидетельствовало о наличии горба, который, впрочем, был не очень велик и не сильно уродовал в остальном вполне пропорциональную фигуру. Трудно не узнать в нем повсюду известного младшего из братьев Бомонов. Его называли Роберт Боссу, то есть Роберт Горбун, и, говорят, он не обижался на это прозвище.

Какая же нелегкая принесла сюда Роберта Боссу? Гости с аббатом уже скрылись в его покоях, и, наверное, причина визита графа скоро выяснится. А все то, что Хью доложит аббату Радульфусу, он вскоре повторит и брату Кадфаэлю. Монаху оставалось лишь подождать конца этой встречи властей духовных и властей мирских.

Между тем Кадфаэль вспомнил, что теперь, когда все собрались в монастыре, самая пора ему отправить в Аптон посыльного мальчика, который прислуживал отцу Бонифацию, дабы тот отыскал там ходившего за овцами Альдхельма и попросил его прийти после работы в монастырь указать на неведомого монаха-бенедиктинца, которому помогал в тот злополучный вечер.

В сарайчике Кадфаэля, который находился в травном саду, повисла напряженная тишина, когда Хью Берингар подробно поведал монаху обо всех приключениях святой Уинифред, а также о том, как и с какими намерениями Роберт Бомон вступил в спор за обладание ее святыми мощами.

— Это он серьезно? — спросил наконец Кадфаэль.

— Почти. Он развлекается, чтобы развеять скуку, покуда нет никаких сражений. Ничего ему особенно не надо, но он не любит сидеть сложа руки. У него непростая задача — защищать здесь интересы своего старшего брата, равно как и Валеран по мере сил защищает интересы Роберта в Нормандии. А вся эта история доставляет ему удовольствие: запустить лису в курятник, особенно в такой, где пыжатся два столь ершистых и задиристых петушка, как ваш приор Роберт и Герлуин из Рамсея. Я не вижу в этом ничего дурного, — спокойно сказал Хью. — Мне ли осуждать его забаву? В свое время я поступил точно так же.

— Но ведь он заявил о своих претензиях.

— Ну, лишь до тех пор, пока это развлекает его и ему нечем заняться. Господи, они же сами толкнули его на это! Роберт заявил, точнее, ваш Роберт заявил, мол, готов поверить, что святая Уинифред сама выбирает свой путь. А другой Роберт его поддержал, и я понял, что зерно упало на благодатную почву, что и подтвердили все последующие события. Но ты не бойся его, он просто подурачится немного с этими двумя олухами, в отличие от аббата Радульфуса, в котором он сразу распознал достойного противника.

— Сразу и не разберешь, — в задумчивости сказал Кадфаэль, несколько меняя направление разговора.

— Чего не разберешь?

— Я про горб. Роберт Боссу! Кто не слыхал этого имени? Роберт и Валеран Бомоны, похоже, стоят в стороне от нынешней военной кампании, что вместе, что порознь. Старший уже четыре года как в Нормандии. Едва ли Стефан числит его теперь среди своих союзников, как это было прежде.

— Наверное, — согласился Хью. — Стефан понимает, когда теряет честного человека. И наверное, осознает причину этой потери и не осуждает его. У обоих братьев есть владения и в Англии, и в Нормандии, а поскольку Джеффри Анжуйский стал хозяином Нормандии, хоть и именем своего сына, то всякий сторонник Стефана опасается за свои земли в Нормандии и постоянно испытывает искушение переметнуться к императрице, дабы угодить Джеффри. Земли же Валерана в основном находятся во Франции и в Нормандии. Кто же осудит его за то, что он уехал туда и пытается хотя бы не рассориться с Джеффри, дабы не рисковать всем своим достоянием? И это больше, чем просто земли. Свои самые почетные французские владения Валеран получил после смерти отца, он носит наследственный титул графа Меланского. С потерей Мелана он останется без титула. Владения же Роберта находятся в Англии. Бретиль отошел к нему лишь после женитьбы. Потому-то Роберт и здесь, в Англии. А Валеран отправился поближе к фамильным корням, дабы никто не осмелился вырвать их, даже если Валерану придется примкнуть к Джеффри во имя того, чтобы корни эти остались в земле на многие поколения. Но в намерениях его я вовсе не уверен. Сейчас у него союз с Джеффри, но помогать он ему старается как можно меньше и поменьше вредить Стефану, защищая таким образом и свои владения, и владения своего брата в Англии, а Роберт действует здесь соответственно. Оба они держатся в стороне. Ничего удивительного! — сказал Хью. — Есть чего опасаться, ибо хаос слишком уж затянулся.

— Трудно служить двум хозяевам, — промолвил Кадфаэль, улыбнувшись. — Даже если вас двое братьев и заботы можно разделить пополам.

— Есть и другие, и заботы у них те же, — сказал Хью.

— А будет еще больше, с потомками отсюда и оттуда. Однако у нас тут свои заботы, Хью. Даже если граф передумает, то Герлуин — ни в коем случае. Насколько я понимаю, ты препроводил сюда святую Уинифред в целости и сохранности, а я вот пока толком ничего не выяснил о ее исчезновении.

— Вряд ли у тебя была такая возможность, да и вряд ли она появится в будущем, — успокоил его Хью.

— А вот и нет! Я уже послал за тем парнем в Аптон, как и обещал аббату Радульфусу. К повечерию он должен быть здесь, и правда выйдет наружу. Нам уже известно, как ковчег вынесли из храма и как его увезли, осталось лишь получить показания того парня и узнать имя вора. Невысок ростом, голос молодой, как утверждает Альдхельм, помогавший ему и видевший его в лицо, причем близко. Если не требовать абсолютной справедливости, то эти показания не так уж и нужны. Герлуин высок и не молод. А кому из наших братьев в Шрусбери доставило бы радость отправить на повозке в Рамсей нашу самую могущественную покровительницу? Этот метод годился раньше, годится он и теперь. Кому тут быть, как не Тутило?

— Дерзкий парень! — воскликнул Хью, не сумев подавить удивленную усмешку. — Его таланты погибнут под рясой. И, знаешь, я сильно сомневаюсь, что Герлуин стал бы возражать против такого воровства, удайся оно. Но теперь, когда затея провалилась, он, боюсь, спустит с Тутило шкуру. — Хью встал, собираясь уходить, и широко потянулся, разминая затекшие мускулы, еще не отошедшие от долгой езды верхом. — Я пошел домой. Тут нет во мне нужды, покуда не придет Альдхельм, чтобы указать пальцем на беднягу Тутило. А ты уверяешь, что он придет к вечеру. Так скоро я все равно не поспею. Короче, если я понадоблюсь, пусть все остается до завтра.

Кадфаэль проводил друга лишь до выхода из травного сада, ибо у него были еще кое-какие дела. Брат Винфрид, здоровенный молодой детина, стоял у края овощной грядки, облокотясь на лопату, и провожал взглядом фигуру тщедушного человека, только что свернувшую за угол живой изгороди и исчезнувшую в направлении большого монастырского двора.

— Что это брат Жером вынюхивает подле твоего сарайчика? — спросил брат Винфрид, пришедший в сарайчик уже под вечер, дабы поставить лопату на место.

— Жером? — равнодушно отозвался Кадфаэль, растирая в ступке траву, предназначенную для микстуры. — Обычно он сюда не заглядывает.

— Была охота, — сказал брат Винфрид, по своему обыкновению не выбирая выражений. — Небось хотел вызнать, что тебе шериф рассказывал. Несколько минут он стоял у самого входа, пока не услышал, что вы собрались выйти. Тут он сразу взял ноги в руки и наутек. Как пить дать, на свой счет он ничего хорошего не услышал.

— На свой счет он не мог ничего услышать, — сказал Кадфаэль. — Да и вообще ничего для него интересного.

Реми Перти настроился было уезжать в тот самый день, когда в аббатство неожиданно прибыл граф Лестерский, и это заставило трубадура переменить планы и отменить свои распоряжения, ибо Бенецет и Даални уже принялись укладывать вещи. Хромавшую лошадь подлечили, и она была готова продолжать путь. Однако теперь, когда само провидение привело в монастырь этого могущественного графа, явно имело смысл повременить с отъездом и выяснить, какие в связи с этим открываются возможности. Дело в том, что Реми не был лично знаком с графом Лестерским и насчет радушного приема со стороны Ранульфа у трубадура не имелось никакой уверенности. С другой же стороны, Реми пришел к заключению, что, судя по слухам, Роберт Бомон человек весьма образованный и знает толк в музыке. Как бы то ни было, граф Лестерский здесь, он остановился в том же самом странноприимном доме аббатства, и они трапезуют за одним столом. Зачем же упускать такой случай и ехать в дальние края, причем еще неизвестно зачем?

В итоге Реми решил воспользоваться сложившейся ситуацией и продемонстрировать свои таланты во всей красе, — а уж если он постарается, ему будет что показать. Бенецет служил у Реми давно и прекрасно знал свои обязанности в подобных обстоятельствах. Он тут же втерся в доверие к хлопотавшим на конюшне сквайрам графа и держал ушки на макушке, стараясь выяснить вкусы и пристрастия их господина. Полученные сведения весьма обнадеживали. Такой покровитель мог обеспечить трубадуру полную безопасность и сравнительно роскошную жизнь, а также работу по душе. Вызнав на конюшне все, что нужно, Бенецет отправился обратно в странноприимный дом и по пути заметил брата Жерома, который, опустив голову и весьма поспешно, вышел из-за изгороди травного сада. У Бенецета сложилось такое впечатление, что брат Жером весьма взволнован и ему не терпится поделиться с кем-нибудь своими беспокойными мыслями. А таким человеком для брата Жерома мог быть лишь приор Роберт. Само собой разумеется, Бенецет, даже походя, не хотел упускать возможности узнать что-нибудь такое, что при случае могло послужить ему на пользу. Он замедлил шаг, проследил за Жеромом и пошел за ним в здание монастыря.

Приор Роберт находился в дальнем конце скриптория, он стоял перед устроенным в нише шкафом, где хранились церковные книги. Брат Жером быстро подошел к приору и принялся излагать ему все, что узнал. Бенецет проскользнул следом и затаился в темной кабинке, где его было совсем не видно. Как нельзя кстати уже стало смеркаться, да и монахи, которые занимались здесь чтением и перепиской рукописей, уже оставили свои труды, предоставив приору Роберту лично убедиться в том, что все книги поставлены на свои места. В наступившей тишине голоса звучали вполне отчетливо. Брат Жером сильно волновался, но голос приора Роберта, который так не любил слушать кого бы то ни было, звучал ровно и величественно. Бенецет подумал, что кое-что полезное подчас можно обнаружить в самых неожиданных местах.

— Отец приор, — сказал брат Жером со смешанным чувством гнева и удовлетворения, — я узнал нечто такое, что должны узнать и вы. Кажется, отыскался некий человек, который помогал переносить ковчежец святой Уинифред из храма на повозку с лесом для Рамсейской обители. Сделал он это по неведению, его попросил помочь один из братьев нашего ордена. Так вот, этот человек сказал, что может узнать того монаха, и как раз нынче вечером он придет в монастырь. Святой отец, почему нам об этом никто даже словом не обмолвился?

— Это мне ведомо, — снисходительно и вместе с тем величественно промолвил приор, закрывая дверцу стенного книжного шкафа. — Милорд аббат рассказал мне. А не оглашалось это, дабы не спугнуть преступника.

— Но, святой отец, понимаете ли вы, что это значит? Стало быть, именно порочность человеческая заставила святую Уинифред уйти из-под нашего попечения. К тому же я слыхал, как было названо имя этого нечестивого вора, который осмелился нарушить покой нашей святой покровительницы. Подумать только, сама невинность — рамсейский послушник Тутило!

— Этого мне не сказали, — недовольно заметил приор Роберт. — Наверное, потому что аббат не хотел обвинять человека до того, как свидетель определенно укажет на злодея. Остается лишь подождать немного, и мы получим все доказательства.

— Святой отец! Какое чудовищное преступление! И как тут следует наказать преступника? Да за это на него должны обрушиться все громы небесные и испепелить его на месте!

— С возмездием можно и не спешить, — заметил приор Роберт и направился к выходу. Неуклюжий брат Жером последовал за ним. — Но возмездие свершится неизбежно. Часа через два злодей получит по заслугам.

Мстительные причитания неудовлетворенного брата Жерома затихли у южного выхода из монастыря. Бенецет вышел во двор, постоял, обдумывая услышанное, затем неспешно двинулся в странноприимный дом. Этим вечером забот у него немного. Он и Даални отдыхали, так как Реми собирался вместе с графом трапезовать у аббата, намереваясь сделать первый шаг в поисках покровителя. Слуги ему там не нужны, так как хотя музыка и не помешала бы после окончания трапезы, но девушка-певица едва ли подходящее развлечение для покоев аббата. Так что вечером слуги были свободны и могли заняться чем заблагорассудится.

— Мне нужно тебе кое-что сообщить, — сказал Бенецет Даални, которая сидела с ребеком подле одного из факелов. — Нынче вечером за твоим Тутило начнется охота, и лучше бы ему избежать ее. — И Бенецет рассказал девушке все, что подслушал. — Ты уж, пожалуйста, предупреди его, — сказал он дружеским тоном. — Пусть поостережется. Возможно, это явится лишь отсрочкой, но и отсрочка бывает весьма кстати. Надеюсь, у него хватит ума что-нибудь придумать или, скажем, убедить свидетеля изменить показания. Сама посуди, зачем мне желать этому парню худшей беды, чем он сам на себя накликал?

— Тутило не мой, — сказала Даални. Однако она положила ребек плашмя на колени и пристально посмотрела на Бенецета. — Ты сказал мне правду?

— Что же еще? Сама слышала, о чем тут болтают, дело худо. А ты сегодня свободна как птичка и всегда успеешь вернуться в свою клетку. Впрочем, поступай как хочешь, но я на твоем месте предупредил бы парня об опасности. А сам я сейчас прямиком в город, покуда можно. Короче, я ничего тебе не говорил, ничего не знаю.

— Тутило не мой, — повторила Даални почти безразличным тоном, все еще сомневаясь.

— Как бы то ни было, он боится поднять на тебя глаза, хотя явно не прочь, — заметил Бенецет, ухмыльнувшись. — Оставь его им на съедение, если хочешь.

Девушке этого вовсе не хотелось, и Бенецет все отлично понимал. Он был уверен в том, что еще до окончания вечерни, если не раньше, Тутило будет предупрежден о грозящей ему опасности.

Направляясь обедать в покои аббата Радульфуса, субприор Герлуин, весьма польщенный приглашением на трапезу в обществе столь высоких особ, увидел перед собой посреди монастырского двора робкого просителя в лице потупившего взор брата Тутило, который испрашивал у него дозволения отлучиться из аббатства, дабы нанести визит к леди Донате в Лонгнер.

— Отец, эта леди снова просит меня прийти и поиграть для нее, как в прошлый раз. Будет ли на то ваше дозволение?

Все мысли Герлуина были поглощены предстоящей трапезой, и он обдумывал доводы в свою пользу, касающиеся его претензий на святую Уинифред. Кроме того, ему ни слова не сказали ни об имевшихся подозрениях, ни о том, что нынче вечером в монастырь должен прибыть главный свидетель. Поэтому Тутило получил испрашиваемое дозволение без особого труда. Совершенно открыто, ничуть не таясь, он вышел из ворот аббатства и направился по тракту через Форгейт, на тот случай, если кто-либо следит за ним и желает удостовериться, что юноша идет в надлежащую сторону. Ушел Тутило совсем недалеко, разумеется не в Лонгнер, но на вполне достаточное расстояние, дабы избежать непосредственной угрозы. Юноша никоим образом не рассчитывал на то, что беда пройдет стороной, когда Альдхельм ни с чем возвратится домой, — Тутило вовсе не был столь наивен и готовился встретить то, что ему уготовила судьба. Но всему свое время. А сегодня он чистосердечно радовался тому, что беды удалось избежать.

Известие о том, что птичка, которую брат Жером столь жаждал, уловить в силки, упорхнула и теперь находится на безопасном расстоянии, шло по аббатству своим чередом и достигло наконец ушей личного писца приора Роберта. Брат Жером прямо-таки позеленел от досады и злости. Он заключил, что едва ли можно надеяться на справедливый суд, в том числе и суд небесный, ибо диавол не дремлет и постоянно печется о своей выгоде.

Должно быть, из-за избытка желчи Жерому стало плохо, так как весь вечер его никто не видел. Не то чтобы это осталось без внимания. Однако приор Роберт вспоминал о своем личном писце лишь в том случае, если ему нужно было послать Жерома с каким-либо поручением или если ему требовалось его подобострастное присутствие, которое самым целительным образом восстанавливало душевное равновесие приора, когда кто-либо наносил оскорбление его приорскому достоинству. Монахи же большей частью сторонились Жерома, а в его отсутствие отдыхали душой, благодарили небеса и забывали о нем. Послушники и ученики, в свою очередь, всячески старались держаться от него подальше, когда это было возможно. Поэтому до самого повечерия, на котором брат Жером так и не появился, никто его не хватился и не забеспокоился — была охота! Тем не менее после службы субприор Ричард, по-доброму относившийся даже к тем, кого недолюбливал, заволновался и пошел искать Жерома. Он нашел его в общей комнате. Тот лежал в постели совершенно больной — бледный, дрожащий, с диким взглядом.

Вообще говоря, в этом не было ничего удивительного, ибо брат Жером часто страдал желудком, — ну разве что на этот раз приступ оказался особенно сильным. Брат Кадфаэль принес Жерому теплого питья и крепительную микстуру для желудка, после чего больного оставили в покое.

И все же это событие едва ли могло оказаться более значительным, чем ожидавшееся нынче ближе к ночи. За эти полчаса после повечерия все сомнения могли разрешиться. Однако молодой пастух из Аптона, долгожданный свидетель, который должен был открыть истину, что-то задерживался.

Гости аббата чинно разошлись, Реми и граф Роберт, мило беседуя, направились в странноприимный дом. Бенецет вовремя вернулся после своей прогулки в город и был готов служить своему господину, а графа с готовностью поджидали два его сквайра. Даални сидела в комнате для женщин и расчесывала свои длинные волосы, прислушиваясь к болтовне вдовы купца из Уэма, которая, следуя по пути в Уэнлок, остановилась на ночь в странноприимном доме аббатства. Все в аббатстве готовились ко сну.

Альдхельм так и не пришел. Не вернулся в монастырь и Тутило, ушедший вечером в Лонгнер к леди Донате.

Распорядок церковных служб шел своим чередом, невзирая ни на какие болезни или проступки, — ровно в полночь, как и во все предыдущие дни, в общей комнате пробил колокол, зовущий братьев к ночной службе. Монахи встали и, протирая глаза, направились по внутренней лестнице в церковь. Кадфаэль, которому было достаточно одного усилия воли, чтобы мгновенно проснуться или уснуть, любил особенную торжественность ночных служб, когда в бездонной глубине темного нефа над головой тонет колеблющийся свет свечей и кажется, что он устремляется в бесконечность. Кроме того, в такие полночные часы земная тишина придавала особую красоту тишине космической, когда малейший шорох, нарушавший течение молитвы, казалось, потрясает основания земли. Об этом Кадфаэль и размышлял в перерыве для медитации между молитвами и прославлением. И тут он услышал слабый, короткий скрип двери, ведущей в церковь из монастыря. Слух у Кадфаэля был весьма чуткий и еще не ослаб с годами. Наверное, кроме него, никто этого скрипа и не расслышал. Должно быть, кто-то вошел в церковь, очень осторожно, и теперь затаился, не решаясь пройти в хор, чтобы не прервать вторую службу этого дня. Вскоре тихий, придыхающий голос, шедший со стороны входа, осторожно присоединился к общему хору.

Закончив службу, монахи потянулись к выходу, дабы продолжить сон. Стоявший на коленях невысокий человек в рясе поднялся на ноги и медленно, но решительно вышел на освещенное место, словно не рассчитывал на теплый прием, но был готов ко всему. Ряса Тутило, промокшая на беззвучном весеннем дожде, который зарядил еще с вечера, поблескивала на плечах, влажные кудри юноши слиплись, и когда он провел по волосам рукой, чтобы отвести их со лба, на нем осталась темная полоса. Тутило испуганно озирался, лицо его, там, где он не запачкал его грязной рукой, было совершенно бледным.

Увидев своего послушника, Герлуин отступил от приора Роберта и, издав возмущенный возглас, направился к Тутило. Он набрал воздуху в легкие, дабы обрушить на голову провинившегося неминуемую лавину горьких упреков, но Тутило опередил его.

— Святой отец, — промолвил юноша, — я сожалею, что опоздал, но у меня не было выбора. Мне пришлось сперва отправиться в город, точнее в крепость, где такие известия должны получать в первую очередь. Дело в том, святой отец, что на обратном пути, по дороге от переправы через лес, я обнаружил мертвого человека. Его убили… Святой отец, — сказал юноша, показывая свои перепачканные руки, — я говорю то, что знаю, что мне стало ясно даже в потемках. Я осмотрел его, у него голова проломлена.