Святой вор

Глава шестая

Увидев свои руки на свету, Тутило дернулся и отстранил их от себя, не желая прикасаться ими к рясе, ибо его правая ладонь и ямочки между пальцами были все в засохшей крови, равно как и кончики пальцев левой руки, словно юноша прикасался ими к окровавленной одежде. Тутило не хотел, а может, просто не мог продолжать свой рассказ, покуда не умоется. Он с ожесточением тер свои ладони, словно вместе с кровавыми пятнами намеревался содрать с них кожу. В конце концов его препроводили в приемную аббата Радульфуса, куда пришли еще приор Роберт и Герлуин, а также брат Кадфаэль, на присутствии которого настоял сам Тутило. Лишь после этого юноша смог более или менее связно поведать о подробностях случившегося.

— Я возвращался в обитель по тропе, что идет от переправы через лес, и в том месте, где деревья подступают совсем близко, споткнулся о лежащего человека. Он лежал поперек тропы, я опустился подле него на колени. Темно там было хоть глаз выколи, только узкая полоса неба над головой все-таки позволяла видеть дорогу. Но у самой земли уже почти ничего не было видно. Пришлось действовать на ощупь. Я думал, он пьяный, но он не шевелился и не издавал ни звука. Я ощупал его и не почувствовал ни дыхания, ни вообще каких-либо признаков жизни. Господи, я дотронулся до его проломленной головы и понял, что он мертв. И это не несчастный случай! Я ощупал его разбитую голову…

— Нет ли у тебя предположений, кто этот человек? — спросил аббат ровным, мягким голосом.

— Нет, отец. Было слишком темно. Как тут разберешь без факела, без фонаря? Поначалу я просто перестал что-либо соображать, а потом подумал, что этим следует заняться шерифу, ибо святой церкви незачем вмешиваться в дела, связанные со смертоубийством. Поэтому я сразу отправился в город и все рассказал в крепости, а лорд Берингар послал своего человека сторожить то место до рассвета. Больше мне нечего рассказать, остальное, наверное, выяснится с рассветом. А еще, святой отец, он попросил, то есть лорд Берингар попросил, вас сообщить обо всем брату Кадфаэлю и позволить, чтобы утром я провел его в то место, где его будет ждать шериф. Вот почему я позвал сюда брата Кадфаэля. Утром я провожу его туда и, если у него есть сейчас вопросы, постараюсь на них ответить. Он сказал, то есть Хью Берингар сказал, мол, брат Кадфаэль знает толк в ранах, так как много лет был воином.

Казалось, юноша уже был на грани обморока, однако он с облегчением вздохнул, словно сбросил с плеч тяжелую ношу.

— Раз уж то место охраняют, — заметил брат Кадфаэль, встретив вопрошающий взгляд аббата, — то, что бы там ни было, мы увидим это завтра. А сейчас, наверное, не стоит нам заниматься домыслами, ибо так слишком легко впасть в глубокое заблуждение. У меня лишь один вопрос. Тутило, в котором часу ты ушел из Лонгнера?

Юноша встрепенулся, последовала неожиданно долгая пауза, прежде чем он ответил.

— Было поздно, уже после повечерия.

— Ты никого не встретил на обратном пути?

— Нет, никого по эту сторону реки.

— Полагаю, нам следует подождать до тех пор, покуда то место не осмотрят при свете дня. Тогда и выяснится личность несчастного, — заметил аббат Радульфус. — А теперь закончим! Отправляйся в постель, Тутило, и да дарует тебе господь спокойный сон. Когда мы встанем к заутрене, у нас еще будет время подумать, прежде чем делать какие-либо выводы.

Однако улегшись в свою постель и не имея сна ни в одном глазу, Кадфаэль подумал, что едва ли кому-нибудь из них пятерых, один из которых рассказывал, а четверо слушали, удастся заснуть в эту ночь. А трое, знавших о том, что нынче вечером именно этой тропой в обитель должен был прийти молодой пастух из Аптона, едва ли долго раздумывали, прежде чем назвать имя убитого, и, наверное, уже сообразили, кому было выгодно, чтобы свидетель никогда не дошел до аббатства. Аббат Радульфус, разумеется, не упустил этого из вида, но скорее всего воздержится от каких-либо действий, покуда ситуация не прояснится. Приор Роберт, надо отдать ему должное, все время молчал, ибо попусту он обвинять никого не стал бы, но ума у него вполне достаточно, чтобы свести воедино мелкие улики и сделать свои выводы. Сам же Кадфаэль решил действовать согласно тому, что советовал обычно другим, то есть с выводами не торопиться, ведь так легко впасть в заблуждение. Ибо один господь знает, сколь трудно, ступив на неверный путь, вернуться затем на путь истинный.

«Что же мы имеем? — размышлял Кадфаэль. — Быть может, Альдхельм просто забыл, что обещал прийти вчера вечером в аббатство и указать на искомого монаха, и сейчас он преспокойно спит в своей постели? Братьям-монахам ничего не сказали, об этом визите знали лишь аббат, приор, Хью и я. Посыльный мальчик не в счет, он лишь бегал с поручением, не зная сути дела, и наверняка тут же забыл обо всем, выполнив поручение и получив заслуженное вознаграждение. Герлуину тоже ничего не сказали, и он, видимо, пребывает в полном неведении. Равно как, надеюсь, и сам Тутило. И все же странно, что именно этим вечером Тутило отправился в Лонгнер. Посылали ли за ним? Это нетрудно проверить. Скажем, если он каким-либо образом пронюхал о том, что должен был явиться Альдхельм, то он получал лишь отсрочку, не более того, ибо рано или поздно ему пришлось бы вернуться. А вот, скажем, если Тутило вернется, а Альдхельм не придет… Ни вечером, вообще никогда…»

Так, шаг за шагом, у Кадфаэля стала вырисовываться версия, в которую он, однако, не мог поверить. Он почел за благо отложить свои размышления до тех пор, пока собственными глазами не осмотрит и место, где произошло убийство, и самого убитого.

Свет раннего утра с трудом пробивался сквозь голые кроны деревьев и густое переплетение ветвей подлеска, смутно освещая узкую лесную тропу, бурый и влажный ковер гниющей прошлогодней листвы и редкие выходы камня, которым пересечение теней придавало вид каменных ступеней, ведущих к старым лесопосадкам, где стройные деревца росли в правильном порядке. Солнце еще не вышло из-за края тучи на востоке. Вечером прошел дождь, и солнечный свет казался тусклым и бесцветным, но вполне позволял увидеть то, что заставило Тутило встать во тьме на колени, а также то, чего он не заметил.

Как и говорил Тутило, убитый лежал поперек тропы, немного наискось и не то чтобы ничком, а скорее на правом боку — правая рука откинута назад левая, согнутая в локте, хорошо видна на фоне темных складок его одежды с капюшоном. Когда этот человек падал, капюшон, видимо, откинулся на спину. Убитый лежал, вдавившись правой щекой в мокрые листья. Левая, открытая, часть его головы была темной от запекшейся крови, — именно эту зияющую рану Тутило нащупал руками в темноте и с ужасом отдернул руку.

Теперь, утром, Тутило держался довольно спокойно, стоя подле кустов у края тропы и пристально разглядывая то, что вчера от него скрыла темнота. Полуприкрытые веки юноши отчасти скрывали его золотистые глаза, губы были плотно сжаты — единственный знак, выдававший усилие, которое он делал над собой, чтобы оставаться внешне невозмутимым. С постели он встал очень рано, наверное, так и не заснул, и если не считать его хриплого пожелания доброго утра, то всю дорогу до этого места в густом лесу юноша не проронил ни единого слова, послушно выполняя все, что от него требовалось.

Лица убитого было почти не видно. Кадфаэль встал на колени и осторожно просунул ладонь под правую щеку покойника, желая повернуть его голову и увидеть лицо.

— Ты знаешь, как его зовут? — спросил Хью, стоявший рядом с убитым.

Вопрос адресовался к Тутило, и избежать ответа было невозможно, да тот и не пытался.

— Нет, я не знаю его имени, — тут же ответил юноша, нисколько не смутившись.

Как это ни странно, Тутило сказал чистую правду, ибо в тот суматошный, дождливый вечер никто не называл имен. Тутило с Альдхельмом не знали друг друга по имени.

— Но ты знаешь этого человека?

— Я видел его, — подтвердил Тутило. — Он помогал нам в церкви во время наводнения.

— Его имя Альдхельм, — промолвил Кадфаэль и встал с колен, вновь опустив голову мертвеца в гниющую листву. — Вчера вечером он шел к нам в аббатство, но так и не дошел.

Если Тутило не знал этого раньше, то пусть узнает сейчас. Тот выслушал слова монаха, но ничем себя не выдал. Он явно замкнулся, и теперь нелегко будет его разговорить.

— Ну хорошо, посмотрим, что тут еще, — сказал Хью и повернулся спиной к сгорбившемуся, подавленному юноше, робко стоявшему поодаль. — Он шел по тропе от переправы, — продолжал Хью, — а в этом месте ему проломили голову. Смотри, как он упал! Вот здесь, чуть позади, где кусты погуще. Кто-то ударил его сзади, выскочив из засады с левой стороны.

— Похоже на то, — согласился Кадфаэль, осматривая кусты, выходившие в этом месте чуть ли не на середину тропы. — Когда Альдхельм шел, кусты хлестали его по ногам, и шуму было вполне достаточно, чтобы скрыть движения человека, сидевшего в засаде. Хью, похоже, он упал, как лежит, или ты видишь какие-нибудь признаки того, что он двигался?

Почва вокруг мертвеца была устлана толстым ковром прошлогодних листьев, затоптанных во влажное, мягкое крошево, темное и ровное, — на нем не оказалось никаких следов агонии, равно как и следов, оставленных убийцей.

— Дело сделано, пока он лежал оглушенный, — заметил Хью. — Никаких следов борьбы.

— Шел дождь, — подал слабый голос Тутило.

— Верно, — согласился Кадфаэль. — Я помню. Он наверняка накинул капюшон на голову. А убили его уже потом, когда он лежал без сознания.

Юноша стоял неподвижно, опустив глаза на мертвеца. Тутило был в капюшоне, из-под которого едва виднелись его щеки, округлое чело и полуприкрытые глаза. На его длинных, почти девических ресницах блестели слезы.

— Брат, можно я прикрою его лицо? — попросил он.

— Пока нельзя, — возразил Кадфаэль. — Я хочу осмотреть мертвого повнимательней, прежде чем мы унесем его.

Двое сержантов, прибывших вместе с Хью, терпеливо стояли в стороне с носилками и ждали, когда им прикажут отнести мертвеца в крепость или в аббатство, как решит шериф. Стоя поодаль, они наблюдали за происходящим молча и без особого интереса, ибо на своем веку повидали немало насильственных смертей.

— Делай, что считаешь нужным, — сказал Хью. — Дубинка или посох, которым его оглушили, наверняка исчезли вместе с убийцей, но если мертвое тело бедняги может нам что-нибудь рассказать, то следует выяснить это, прежде чем мы унесем его отсюда.

Кадфаэль вновь встал на колени и внимательно осмотрел рану на голове убитого: посреди сгустков запекшейся крови белели осколки черепа. Голова проломлена чуть выше виска. Кадфаэль не был уверен, но у него сложилось впечатление, что дело обошлось одним ударом. Такой пролом вполне можно сделать тяжелым посохом с набалдашником, однако дыра в голове выглядела великоватой и не особенно ровной. Кадфаэль осторожно взялся за капюшон убитого пастуха и вывернул его наизнанку. В задней части шел шов. Монах провел по нему пальцами и примерно на середине шва обнаружил какое-то уплотнение, которое оказалось пятном засохшей крови. Маленькое пятнышко. Эту рану нанесли, видимо, когда оглушили жертву первым ударом и капюшон был еще на голове. Значит, рана на затылке, так как в крови оказалась лишь середина шва, причем рана небольшая. Кадфаэль расправил складки капюшона, затем стал прощупывать затылок рыжеволосого пастуха, и ближе к макушке, как раз на уровне кровавого пятнышка на капюшоне, который наверняка смягчил удар, обнаружил ссадину и запекшиеся кровью волосы, теперь уже совсем высохшие. Однако в этом месте пролома в голове не было.

— Оглушили его не очень сильным ударом, — заметил Кадфаэль. — Если бы его оставили в покое, он скоро пришел бы в себя. Убийца действовал быстро и не дал ему опомниться. Таким ударом не убьешь. Но злодей все сделал хладнокровно и наверняка. И вовсе не с пьяных глаз.

— Верно, все сделано как по-писаному, — мрачно усмехнулся Хью. — Сперва уложил его на землю, а потом равнодушно прикончил.

Кадфаэль снова вывернул капюшон и вытряхнул из задубевших складок несколько светлых, легких крупинок. Он растер их на ладони — похоже на кусочки трута или гнилого дерева. Чего-чего, а гнилого дерева в этом переросшем, неухоженном лесу было полным-полно, даже после того как мальчишки из Форгейта прошли тут, собирая сушняк для очага. Но откуда это взялось в капюшоне Альдхельма? Кадфаэль поискал на плечах плаща, но больше таких щепочек не нашел. Затем он взял капюшон за край и опустил его на голову убитого пастуха, прикрыв лицо. У себя за спиной он скорее почувствовал, нежели услышал, глубокий вздох Тутило и ощутил, как дрожь пробежала по всему телу юноши.

— Подождите еще немного, — попросил монах. — Посмотрим, не оставил ли убийца следов, покуда сидел тут в засаде, поджидая свою жертву.

В этом месте тропы, идущей от переправы к Форгейту, были и впрямь очень густые кусты. Кадфаэль припомнил, что на вересковой опушке недалеко от реки тропа разделяется на две. Одна тропа вела прямо к ярмарочной площади, а другая, та самая, на которой они стояли теперь, шла лесом и выходила к Форгейту в том месте, откуда видны ворота аббатства. Этой-то тропой Тутило и должен был идти в Лонгнер, а потом по ней же возвращался и обнаружил столь печальную находку. Если только в тот вечер он и впрямь шел из Лонгнера и наткнулся на убитого.

Кадфаэль сначала отступил на шаг, чтобы еще раз взглянуть, в каком положении лежит мертвец, а затем еще на пару шагов назад, туда, где должен был прятаться убийца. Густые кусты, много сухих веток, на земле гнилье. Монах искал обломанные ветки — и нашел их.

— Здесь!

Он двинулся через кусты под деревья, где росла молодая трава, пробившаяся сквозь малую листву и блестевшая влагой из-за прошедшего ночью дождя. Несколько часов назад здесь кто-то беспокойно топтался на мягкой земле. Больше ничего, не считая толстого сухого сука, заброшенного под кусты, а рядом — длинная, блеклая полоса в траве, где этот сук лежал прежде. Кадфаэль взял сук в руки — толстый его конец оказался обломанным, с него сыпались гнилушки. Толстый и тяжелый, но ломкий.

— Здесь он ждал. Ждал и топтался. А вот это он взял в руку, нанес первый удар и сломал при ударе.

Хью поглядел на сук, в задумчивости покусывая губу.

— Первый, но не второй удар, — сказал он. — Иначе сук разлетелся бы в щепки.

— Разумеется, он бросил его в кусты, когда тот треснул. И наверное, стал искать что-нибудь покрепче. Похоже, он впервые оказался в этом месте и пришел без оружия. — Кадфаэль подумал, что, возможно, некто пришел сюда, даже не имея намерения убивать, так как был совершенно не готовым к этому. — Подождите! Надо посмотреть еще.

Каково бы ни было орудие убийства, злодей нашел его где-то рядом, он не имел времени искать долго, так как с минуты на минуту Альдхельм мог очнуться. Кадфаэль прошел немного по тропе, заглядывая под кусты, затем обратно, по другой стороне. Там и сям в траве и вереске попадался известняк, выглядывая на белый свет горкой булыжников посреди мха и травы. Кадфаэль прошел еще немного. Убийца прятался слева, поэтому монах в первую очередь осмотрел именно этот край тропы. В нескольких шагах от мертвеца и чуть в стороне Кадфаэль обнаружил горку камней, поросших травой и лишайником. Казалось, эти камни лежат тут много лет, однако необычный край верхнего камня заставил монаха приглядеться повнимательней. Верхний камень не был плотно прижат к нижним, щели между которыми были забиты землей, в отличие от кромки верхнего, хотя складывалось полное впечатление, что он лежит в своей лунке давным-давно. Кадфаэль наклонился и поднял камень обеими руками. Тот легко отделился от земли и не потащил за собой ни травы, ни мха. Стало быть, его уже брали отсюда и положили на место.

— Вот так неожиданность! — тихо промолвил Кадфаэль. — Надо же додуматься до такого.

— Этим? — спросил Хью, пристально разглядывая камень.

Он был большим и тяжелым, примерно в два кулака, сглаженный непогодой сверху, а у земли поросший лишайником. Однако когда Кадфаэль перевернул камень, оказалось, что снизу он белый, причем с зазубринами, на которых виднелась темная влажная короста.

— Кровь, — уверенно сказал Хью.

— Верно, — согласился Кадфаэль. — Сделав свое дело, убийца уже не спешил. У него было время подумать. Он действовал хладнокровно. Положил камень на место, откуда взял, и хорошенько пристроил его. Конечно, он не мог восстановить оборванные корешки, но кто бы заметил это? Теперь, Хью, мы сделали здесь все, что могли. Нам остается лишь собрать факты воедино и подумать, что за человек убийца.

— Ну как, можно теперь уносить этого бедолагу? — спросил Хью.

— Давай отнесем его в аббатство. Хотелось бы осмотреть несчастного еще раз, повнимательней. Жил он, наверное, один, без семьи. Мы сообщим о его смерти священнику из Аптона. А камень этот… — Кадфаэлю тяжело было держать камень в руках, и он положил его на землю. — Пусть камень отнесут вместе с убитым.

Все время Тутило молча стоял рядом и только слушал, стараясь не пропустить ни слова. Выступившие было слезы, которые блестели в лучах раннего солнца, теперь высохли, губы юноши были скорбно поджаты. Люди шерифа положили тело Альдхельма на носилки и понесли, направляясь в сторону Форгейта. Тутило следовал в конце этой небольшой, но весьма печальной процессии, словно плакальщик, он молчал и не отрывал взора от прикрытого покрывалом тела убитого пастуха.

— А этот-то не сбежит? — тихо спросил Хью Кадфаэля.

— Не сбежит. Я прослежу. А кроме того, у него строгий наставник, да и бежать ему некуда.

— А что ты насчет него думаешь?

— Сразу и не скажешь, — ответил Кадфаэль. — Он скользкий как угорь. Но ведь было же время, когда то же самое я мог сказать и о тебе, — добавил он и улыбнулся, услышав короткий смешок Хью. — Я понимаю! Это ощущение было взаимным. А в итоге видишь, чем обернулось.

— Он пришел прямо ко мне и все рассказал, — тихо промолвил Хью. — Выглядел он подавленным и потрясенным, но действовал вполне разумно. Времени он не терял, так как мертвец был еще теплый, разве что не дышал. Мы оставили все как есть до утра. Этот парень вел себя, как любой другой человек, неожиданно столкнувшийся с убийством. Пожалуй, он действовал даже слишком правильно.

— Что свидетельствует о его твердом характере, — заметил Кадфаэль. — Или о хитрости. А может, и о том и о другом вместе. Как знать…

— Не так уж часто ты выступаешь как адвокат дьявола, — сказал Хью и горько усмехнулся. — Ладно, присматривай за этим парнем, а обвинить или оправдать его мы еще успеем.

Тело Альдхельма лежало в отпевальной часовне. Его уложили на одре, выпрямили конечности, закрыли глаза и укрыли саваном. Осмотрев мертвеца, Кадфаэль выяснил все, что мог. Не все белые крупинки в проломленном черепе оказались обломками кости, ибо монах обнаружил также белую каменную крошку и комочки земли, которые лишний раз свидетельствовали о том, что голову Альдхельму проломили тем самым камнем. Лицо мертвого пастуха прикрывала белая тряпица. Кадфаэль и Тутило стояли по разные стороны покойника и смотрели друг на друга.

Юноша был бледен, лицо его посерело от напряжения. Когда Хью отправился к аббату Радульфусу, дабы доложить ему о том, что они обнаружили и сделали, Кадфаэль намеренно увел Тутило с собой в часовню. Юноша молча исполнял все, что от него требовалось: принес воду и полотно, зажег свечи и не противился тому, чтобы находиться в присутствии покойника. Теперь, когда все было сделано, Тутило стоял неподвижно.

— Ты, наверное, знаешь, зачем этот человек шел к нам в аббатство? — спросил Кадфаэль, глядя в глаза юноши, золотистые даже в слабом свете свечей. — То есть что он собирался сделать, увидев всех братьев нашего ордена.

— Да, знаю, — промолвил Тутило, почти беззвучно шевеля губами.

— Ты знаешь, каким образом ковчежец святой Уинифред увезли из аббатства. Теперь это известно всем. Ты знаешь, что один из монахов подстроил эту пропажу и попросил Альдхельма помочь ему и что если бы не разбойники, то святая Уинифред попала бы в Рамсей. Как ты считаешь, следует ли нам искать этого монаха среди братьев из Шрусбери, у которых украли святыню, либо среди двух братьев из обители, куда ее отправили? И не следует ли обратить особое внимание на одного из них?

Тутило стоял напротив Кадфаэля, не опуская глаз, но не вымолвил ни слова.

— Вот лежит Альдхельм, который знал того монаха в лицо и мог назвать его имя. Но теперь у него нет голоса, чтобы заговорить. А ты как раз тогда шел той же дорогой, через переправу к Престону, откуда вышел он, и дальше в Лонгнер.

Тутило молчал, ничего не подтверждая и не отрицая.

— Сынок, — сказал Кадфаэль, — ты сам понимаешь, какой вывод напрашивается.

— Понимаю, — наконец вымолвил Тутило.

— Скажут, что это ты подстерег Альдхельма и убил его, чтобы он никогда не указал пальцем на тебя.

Тутило не стал отводить от себя обвинение в убийстве, говорить, что именно он сообщил шерифу о случившемся. На мгновение он перевел глаза на покрытое тряпицей лицо Альдхельма, затем вновь поднял их на Кадфаэля.

— Дело в том, что так не скажут, — сказал он наконец. — Не смогут сказать. Потому что я пойду к лорду аббату и к отцу Герлуину и сам расскажу, что сделал. Никого не надо, я сам укажу на себя пальцем. И отвечу за все содеянное, но не за убийство, которого не совершал.

— Дитя, — сказал Кадфаэль после некоторого размышления, — не тешь себя надеждой на то, что сможешь так просто отделаться. Найдутся такие, кто скажет, мол, ты использовал свое преимущество, зная, что тебя подозревают, а теперь из двух преступлений выбираешь менее тяжкое. Кто не предпочтет обвинение в воровстве и обмане, находящимся в юрисдикции церкви, тому, чтобы сунуть голову в петлю шерифа и отвечать за убийство. Так что в любом случае, молчи или признавайся, тебе придется туго.

— Неважно! — воскликнул Тутило. — Если я заслужил наказание, пусть кара падет на мою голову. Но как бы мне ни пришлось расплачиваться, я не позволю, чтобы меня обвиняли в убийстве честного человека лишь из-за того, что тот грозил мне разоблачением. И даже если меня обвинят в обоих преступлениях, что еще я могу сделать? Брат Кадфаэль, помоги, помоги мне поговорить с аббатом! Если ты испросишь у него аудиенции, он выслушает меня. Попроси также, чтобы пригласили отца Герлуина, покуда шериф здесь. Нельзя ждать до завтрашнего собрания капитула.

Тутило воодушевился и горел желанием исполнить задуманное. Насколько Кадфаэль понимал, юноша избрал наилучший путь — путь истины, ибо истина, которую даже в этих отчаянных обстоятельствах мог открыть юноша, способна была на многое пролить свет.

— Ты решил верно, — согласился Кадфаэль. — Но остерегайся оправдываться, прежде чем тебя станут обвинять. Говори, что должен сказать, без крику, и аббат Радульфус выслушает тебя, это я обещаю.

Ему хотелось надеяться, что то же самое он мог бы сказать и насчет субприора Герлуина. Возможно, об этом же подумал и Тутило, ибо в минуту искренней решимости по лицу его пробежала мгновенная кривая усмешка.

— Ступай за мной, — велел Кадфаэль.

Присутствующих в покоях аббата оказалось даже больше, чем просил Кадфаэль. Впрочем, он, похоже, и не возражал, видимо, не очень рассчитывая на теплый прием со стороны Герлуина. Хью еще не ушел от аббата, а также было вполне естественно, что к аббату пригласили графа Лестерского, ибо дело касалось правосудия и подлежало в том числе юрисдикции короля Стефана. Герлуина позвали по просьбе самого Тутило, тут уж ничего не поделаешь, а уж приора Роберта и вовсе нельзя было не допустить туда, куда допустили Герлуина. Пусть уж лучше столкнутся лицом к лицу и делают что пожелают.

— Отец аббат… отец Герлуин… милорды… — Тутило покрепче уперся ногами в пол, сложил руки и оглядел присутствующих, словно своих судей. — Я скажу сейчас то, что должен был сказать раньше, ибо это разрешит спор, о котором тут все толкуют. Как известно, ковчежец святой Уинифред покинул аббатство на повозке с лесом для Рамсейской обители, но никто не знает, как именно все произошло. Я признаю, что это моих рук дело. После того как ковчежец завернули и приготовили перенести в безопасное место, я унес его с алтаря, а вместо ковчежца подложил бревно, его-то и подняли вверх по лестнице. А вечером попросил одного парня, того, что пришел вместе с возчиками, и он помог мне погрузить ковчежец на повозку для Рамсея. Я хотел, чтобы святая Уинифред помогла возродиться нашей разоренной обители. Все это правда. Я сделал все сам. Никто больше к этому не причастен. Искать больше некого, я здесь и говорю о том, что сделал, и готов отвечать.

Герлуин открыл было рот и набрал в легкие побольше воздуха, дабы обрушить на голову самонадеянного послушника поток своего возмущения, но неожиданно сдержался, причем еще до того, как аббат остановил его жестом. Ибо бранить сейчас юношу означало не что иное, как отказаться от каких бы то ни было претензий на святыню, ради которой бесстрашный парень пустился на столь опасное предприятие. Разве и впрямь не могла эта творящая чудеса святая принести в будущем славу Рамсейской обители? А вопрос о претензиях все еще открыт, тем более что здесь, в этих покоях, внимательно слушая с едва заметной улыбкой на губах, присутствует граф Лестерский, который то ли искренне, то ли по злому умыслу требует свою долю в этом деле. Нет уж, лучше помалкивать, покуда что-нибудь не прояснится. Пусть все идет своим чередом. Учтиво склони голову на жест аббата Радульфуса и держи рот на замке.

— Как бы то ни было, ты поступил правильно, что признался, — мягко промолвил аббат. — Но прошлой ночью ты сообщил нам, а также шерифу, который это подтверждает, что, к великому нашему и, уверен, твоему сожалению, молодой человек, столь низко обманутый тобой, теперь мертв. Он лежит у нас в аббатстве и будет погребен как положено. Не кажется ли тебе, что, признайся ты раньше, ему не пришлось бы пускаться в путь, в конце которого он встретил свою смерть?

Раскрасневшееся было лицо Тутило постепенно приобрело пепельный оттенок. Проглотив комок в горле, юноша произнес хриплым шепотом:

— Увы мне, святой отец. Но откуда я мог знать? Даже теперь я ничего не понимаю!

Размышляя впоследствии, Кадфаэль пришел к выводу, что именно в эту минуту он уверился в непричастности Тутило к убийству и в том, что юноша понятия не имел, каким образом его обман мог поставить другого человека перед угрозой смерти.

— Сделанного не воротишь, — спокойно сказал аббат. — Говори в свою защиту. Говори, если тебе есть что сказать. Мы выслушаем тебя.

Тутило вздохнул, собрался с духом и расправил плечи.

— Святой отец, там, где я не смогу оправдаться, я попробую, по крайней мере, объяснить. Я пришел сюда с отцом Герлуином, чтобы, горюя о разоренной Рамсейской обители, совершить что-нибудь великое во имя восстановления нашего дома. Я много слыхал о чудесах святой Уинифред, о толпах паломников и щедрых дарах, которыми обязано ей Шрусберийское аббатство. И я жаждал найти такую покровительницу, способную дать новую жизнь Рамсейской обители. Я молился о том, чтобы святая Уинифред вступилась за нас и явила нам свою милость. И мне показалось, что она услышала меня и согласилась помочь нам. Отец, мне показалось, что она смилостивилась и хочет посетить нас. Это придало мне сил, и я понял, что обязан выполнить ее волю.

Щеки Тутило вновь зарделись, особенно на скулах, — так бывает при чахотке или в лихорадке. Кадфаэль смотрел на юношу, терзаясь сомнениями. То ли и впрямь он убедил сам себя, то ли умышленно старается теперь убедить других? То ли, как всякий грешник, отчаянно пытается прикрыть свое преступление простодушием? Ибо каких только покровов не выискивает выявленный грех, дабы прикрыть свою наготу.

— Я замыслил и совершил то, в чем уже признался, — неожиданно коротко и сухо произнес Тутило. — Мне казалось, что я не делаю ничего дурного. Я пребывал в убеждении, что действую по велению святой Уинифред и слепо повиновался. Я горько сожалею о том, что мне пришлось прибегнуть к помощи другого человека, который находился в полном неведении.

— И не подозревал о грозившей ему опасности, — добавил аббат.

— Я признаю это, — искренне промолвил Тутило. — И сожалею, да простит мне господь мои прегрешения!

— Быть может, в свое время и простит, — спокойно заметил аббат. — Нам не дано вмешиваться в дела правосудия господня. Мы же выслушали твое признание. Перед нами святая Уинифред, вернувшаяся к нам столь удивительным образом, и здесь же находятся люди, сопровождавшие ее в этом пути, которые, как и ты, убеждены в том, что наша святая сама вершит свой путь и сама выбирает себе друзей и почитателей. Однако прежде чем мы перейдем к рассмотрению этого вопроса, нам следует разобраться с убийством. Это деяние недопустимо перед лицом господа и святых мучеников. Кровь убитого Альдхельма вопиет к нам о правосудии. Если тебе есть что сказать по поводу его смерти, говори сейчас.

— Поверьте мне, святой отец, — вымолвил Тутило, побледнев. — У меня и в мыслях не было причинить ему какой-либо вред, и я не знаю, кто бы мог замыслить на него зло. Он и впрямь мог рассказать вам то, в чем я сам теперь признался. Но я не боялся разоблачения настолько, чтобы заткнуть ему рот таким чудовищным образом. Ведь он помог мне! Он помог святой Уинифред! И если бы он указал на меня, я бы не стал отпираться. Разумеется, я опасался этого, пытался избежать, но теперь во всем признался.

— Как бы то ни было, ты единственный человек, у которого имелась причина помешать Альдхельму дойти до аббатства, — сказал аббат, настаивая, но не обвиняя. — И от этого тебе никуда не деться, что бы ты нам сейчас ни говорил. И покуда мы не узнаем больше об этом убийстве, я вынужден поместить тебя в монастырский карцер под мою ответственность. Пока что ты обвиняешься в том, что обокрал нашу обитель, и, значит, находишься под моей юрисдикцией. Полагаю, милорд шериф скажет свое слово.

— Мне нечего возразить, — сказал без заминки Хью Берингар. — Оставляю его на ваше попечение, святой отец.

Герлуин не проронил ни слова. Молча он обдумывал сложившееся положение и пришел к выводу, что оно не такое уж и безнадежное. Разумеется, глупый мальчишка совершил ужасный проступок, но тем самым он подтвердил его, Герлуина, доводы. Святая Уинифред желала этого! Иного объяснения нет. Она покинула Шрусбери, и лишь злые люди помешали ей оказаться в Рамсее.

— Пусть брат Виталис позовет привратника, чтобы тот отвел юношу в темницу, — велел аббат Радульфус. — А ты, брат Кадфаэль, проводи его, а потом, если хочешь, возвращайся к нам.