Связчики

Связчики

— А вот они!..

Молодой человек в тяжелых унтах живо достал из нижнего ящика стола одну за другой три высоких коробки из картона. Он вскрыл одну и вытянул стеклянный прибор, похожий на большой термометр:

— Они не тяжелые. Так и лежат на снегу: минимальный, нормальный и максимальный — температуру передают по рации каждые три часа… Послушай, старина, там начальник — мой друг. Мы были напарниками на станции возле Магадана целых три года. Если не найдешь человека — я пойду с тобой сам.

Человек в унтах, сшитых на фабрике, заведовал метеорологической станцией в поселке. Перед ним стоял якут Маслов, проводник нескольких экспедиций. Заведующему нужно было отправить термометры на такую же станцию у Чертова порога, — сто десять километров от Енисея вверх по реке Бахте. Там его друг, и у него несчастье: снега намело под верх ограды, песец разбил термометры на метеоплощадке. Три термометра на снегу измеряют температуру поверхности.

— …Тебе необходимо подыскать напарника и выходить скорее: они не передают отсчеты уже сутки, это большая неудача.

Маслов выслушал, опустил голову, обдумывая предстоящее дело, рассматривал носки самодельных бродней с брезентовыми голенищами. Потом он сказал:

— Снег бродный. Мороз… Кто пойдет? Никто не пойдет…

— Можно взять мою палатку, она маленькая и есть к ней легкая печка. Если есть снаряжение — мы сможем оплатить также амортизацию вашего снаряжения, но надо, чтобы шли два человека.

Маслов переступил с ноги на ногу, подумал еще и ответил:

— Худо дело, не желает никто. А если сильно надо — и один человек ходить может. Я и один могу.

— Одного отправлять не имеем права. С тобой что случится — меня судить будут. Вдвоем идти лучше: один лыжню топчет, другой сзади отдыхает, и палатку вдвоем ставить хорошо.

— …Два человека — это легче, — согласился Маслов.

Он подумал и вышел, и через полчаса возвратился с напарником. Это был невысокий человек, широкоскулый, как и Маслов, в телогрейке, подпоясанный ремешком, на котором висел в деревянном потертом чехле небольшой нож.

— Он хочет идти, — сказал Маслов, указывая на человека, которого привел с собой. — Он охотник. Мы можем выйти утром.

— Вот хорошо! Очень хорошо! — обрадовался заведующий. — Договор оформим сразу после возвращения, — он подал коробки с термометрами. — Мою палатку брать будете?

— Нет, — просто сказал Маслов. Его напарник молчал. Он так ничего и не сказал, а Маслов взял термометры.

Он пошел к себе в избушку, которая стояла у самого обрыва над Енисеем и сказал жене, что понесет пакет вверх по Бахте, к Чертовому порогу. Жена пошла в магазин и купила масло. Маслов полез на чердак, достал лыжи, снял с них жомы и осмотрел крепления. Сыромятная кожа высохла, но нигде не потрескалась. Он попробовал, как она изгибается, и увидел, что крепления ремонтировать не надо. Он снял в сенях с гвоздя закопченный котелок и вещевой мешок. В котелок Маслов бросил больше половины плитки чая и масло. Коробки с термометрами завернул в газету и обвязал ремешками. Галеты жена подала в ситцевой сумочке; все это он положил в мешок, туда же сунул небольшой топорик, топорище было прямое, длинное и торчало из мешка сквозь завязку. Потом Маслов пошел в клуб смотреть кино.

Была середина зимы, светало поздно. Он проснулся среди ночи, включил свет и стал собираться. Жена спала, Маслов затопил железную печку и разогрел суп и чай, надел теплый зимний костюм из серого сукна, который на прощанье подарил начальник экспедиции, где Маслов раньше работал проводником. Он подпоясал куртку кожаным ремешком, повесил нож и зарядил ружье. Ружье было старинное, с одним замком, и заряжалось с дула; конечно, у Маслова было другое, двухствольное, но он решил взять это, потому что стрелять придется мало, а оно легкое, как посох.

Маслов вышел со двора, деревня спала, дома окутал морозный туман. Собаки на улице лежали свернувшись, не поднимали голов и не лаяли, когда он проходил мимо. Молодой охотник из народности кето, который согласился вчера прийти на метеостанцию, спал, — у него днем свои дела. Маслов прошел мимо его дома. Маслов шел по дороге вдоль Бахты и нес лыжи и посох под рукой, дорога была наезжена розвальнями и нартами собачьих упряжек, потом она свернула, он надел лыжи и зашагал по снежному покрывалу реки. За ним оставался след шириной в один шаг, но лыжи проваливались не очень глубоко, Маслов скоро шагал и размышлял на ходу.

Он легкий и груз за плечами легкий. Если идти быстро, до метеостанции придется ночевать только один раз. Весь день мять дорогу, а когда устанешь, надо отдыхать. Когда топчешь снег весь день, без палатки ночевать трудно. Он еще вчера думал, что нужно идти так, чтобы коротать только одну ночь. Нужно добраться за день до Кривого ручья, там, за Ганчиным порогом, избушка. Она завалилась, но если успеть до нее, то останется один переход. Это их избушка: его и брата Андрея. Андрей умер, они не охотились здесь много лет, но он по-прежнему все хорошо помнит, он знает эти места.

Брат Андрей умер на прошлой неделе, пришла телеграмма, но брат не поехал хоронить брата, потому что добираться далеко, а два года назад он уже ездил к Андрею в гости. Тот жил последние годы в Чите, обрадовался, когда приехал Маслов:

— Охота была тебя видеть, братка, сильно боялся тебя недождать. Теперь мне умереть не тяжело. Тут, на родине, где стояла первая избушка и лабаз, — теперь дорога; мотоциклы, машины ездят… Я все думал да вспоминал: там, на Кривом ручье, наша избушку стоит? Нет?..

— Провалилась… Крыша, потолок — все…

— …Ты приехал, — сказал Андрей, — это хорошо. Я тебя, знаешь, как ждал. Больше, верно, не свидимся; когда тебе сообщат — не приезжай: это ни к чему, тебе расход лишний будет — толку мало приехать к неживому. Ты не горюй. Родня — люди загребут. Сейчас мне хорошо и тебе хорошо, а потом это ни к чему. Свидимся — и прощай!

Обнялись — и прощай!

Такой был уговор, и после ехать не пришлось. Живого человека всегда держат дела, а там, в Чите, Андрею теперь все равно.

Он был старый — Маслов молодой еще, и сила еще есть. До метеостанции он постарается дойти за два перехода и может ночевать в мороз: с Андреем они были связчиками много лет, ночевали много раз. Они ставили под лед сеть, и выбирали место для избушки, и делали сруб. Андрей — тот все на свете знал: он знал, как ставить капкан, когда соболь идет на приманку хорошо, что делать, когда зверек жирный и попадаться не хочет. Как гайновать белку, что нужно, чтобы росомаха не лезла по столбам в лабаз, как жарить лыжи, чтобы концы не разгибались, как выбирать щенка и выбирать кремь на полозья для нарт. Андрей был связчик, это одно очень важно, ну и еще хорошо, что он родня: старший брат…

Маслов думал, а ноги делали свое дело. В декабре ночь становится днем, к середине дня и утра не бывает. Снег в середине зимы больше метра, на ветвях он спрессовывается, падает, лыжи под деревьями проваливаются меньше, а на реке он почти всегда рыхлый. Время от времени на отдельных участках поверх льда выступает свежая наледь, вода не съедает весь слой снега, но лыжи над этим местом вязнут. Там, где наледь замерзла, идти легко.

День был очень холодный, и камус не скользил, но груз был не тяжелый, и Маслов шел быстро. Он пересекал заячьи, росомашьи и лосиные следы. Выше по реке, подальше от Енисея, берега стали круче, хорошо обозначились долины ручьев; тальника в долинах было мало, но лосиные следы встречались. Река изгибалась, и он старался идти по самому короткому пути: чертил след шириной в один шаг с мыса на мыс. Один раз, когда вышел из-за поворота, недалеко в тальнике увидел лосей. Сначала ему показалось, что там, впереди, глухарь в снегу машет крыльями и все никак взлететь не может, а потом рассмотрел лучше: это лосиха на лежке ушами шевелит, не хочет вставать. Лосиха, а рядом — лосенок! Когда человек подошел очень близко, она поднялась. Она посмотрела на него и отошла наверх, недалеко. Лосенок, тот совсем не встал. В мороз им вставать нет охоты. Человек остановился, когда проходил мимо. Он опирался на посох, отдыхал, смотрел на лосенка, и тот следил и не шевелил ушами. А потом Маслов хотел идти и подумал, что посох не очень нужен, и оставил его там, где отдыхал. Маслов отошел и оглянулся: всякий зверь, который будет идти по реке, пойдет к посоху. Песцы подойдут, и сохатые будут топтаться и обнюхивать его.

Он хотел пить, но не останавливался, пока не увидел маленькую сушинку и трухлявый березовый пень, почти пустой. Маслов повернул к этому месту, утоптал лыжами снег, снял ружье и мешок и снял лыжи. Он надрал бересты, изрубил сушинку, разжег костер, вынул из котелка масло и чай, потом воткнул в снег вершинку сушины и повесил котелок со снегом. Береста и дрова горели ярко, огонь обнимал котелок и поднимался над ним, но снег таял долго и пузырился у металла; когда он растаял, вода закипела сразу. Маслов отломил от плитки чая и бросил заварку в кипяток, снял котелок с огня и решил отрезать немного масла. Масло кололось как стекло, и он бросал осколки в кипяток. Когда надо восстановить силы на тропе, хорошо с чаем пить масло или лосиный жир; лосиный жир лучше, человек не так вымерзает, ноги и сердце из него добывают силу и можно уходить далеко. Сидеть было холодно. Он стоял спиной к огню, сушил иней на спине и пил чай. Сквозь кожу бродней и меховые чулки мороз стал прихватывать пальцы ног. Маслов пил чай недолго. «Теперь груз легче», — подумал он, когда укладывал рюкзак, и улыбнулся.

Он надел лыжи и шел, пока совсем не устал, — двигался медленно. Опять разводил костер: пил чай с маслом и ел галеты. Ему встретились куропатки, два табунка. Они шли вдоль берега к нему навстречу и повернули от него. Иногда, подпрыгивая, клевали почки с низких веток, потом взлетели впереди с резким сухим треском, с резким и тревожащим криком. Крик в тишине казался страшным грохотом. Солнце поднялось невысоко, только когда река поворачивала так, что оно было почти впереди, он видел его у вершин далеких елей. Светило не поднималось выше в это время года. Ему нужно было добыть одну птицу, и когда начало темнеть, Маслов убил одного рябчика. Они тоже кормились в кустарнике у реки, и один самец не переставал клевать почки, но беспокойно поднимал хохолок и предупреждающе свистел. Рябчик не улетел, Маслов выстрелил и поднял птицу из снега. Он знал, что в дороге добудет еду.

Старое ружье было теперь лишним грузом. Он знал, что так будет, и повесил его над берегом, сделал все как надо: одной птицы хватит, а на обратном пути ружье можно забрать. На ходу Маслов снял шкурку с перьями и вытащил внутренности. Тушка была сухая и чистая. Он снял мешок, и положил ее рядом с пакетом. Теперь ночью два главных дела: костер и лежанка, — он с утра думал об этом.

Еще раз, вечером, Маслов пил чай, теперь очень крепкий. Когда стало темно, он прошел Ганьчин порог. Здесь было много старых и свежих наледей, и он опасался намочить камус лыж.

Он идет хорошо, теперь до ручья силы хватит. Это их места. В устье ручья должны быть два старых кедра. Кедры — толстые, вершины у них — как две тучи. Там надо сворачивать и пройти, немного совсем, вверх по ручью. Он мог бы найти это место, даже если бы не светились звезды. Как-то они тащили нарту со зверем, остановились перевести дух. Андрей разглядывал кедры и сказал о них: «Два мужика!» Потом и повелось — так напарники называли меж собой это место. И точно: два дерева, как два спокойных человека, которые молчат и слушают.

Он прошел, но увидел только одно дерево и не ошибся: после поворота реки — устье первого ручья и вот — один кедр. Маслов свернул с реки и пошел сквозь тальник между редких пихт и увидел выворотень: черные сплетенные тела корневищ вздыбились, захватили комья земли и камни. От выворотня ствол уходил в снег. На том месте, где легла вершина, снег лежал ровно. Маслов шел мимо и вспоминал, какая она была, когда кедр стоял. Между стволов шла лыжня много зим, каждый день они с братом шли мимо к манившей теплом избушке.

Она должны быть недалеко, он не ошибся, но ночь и мороз его окружали и торопили; он, остановившись, слышал шум пара после каждого выдоха, когда тот превращался в иней. Когда слышно, как шумит пар изо рта, это значит, что мороз за сорок градусов. В такую погоду, если человек весь день и часть ночи мял лыжню, он должен ночевать в горячей избе.

Он пришел, когда луна встала. На куртке над лопатками образовался иней от пота, и шапка была в инее. Камус рукавиц промерз и запястья свело, ресницы в инее смерзались, глаза слезились, лицо обмерзало, хотя он оттирал его. Он смотрел на развалины. Избушка стояла. Раньше она была высокая: Андрей под свой рост рубил ее, а теперь ушла вниз. Потолок, в пол-бревна колотые плахи, прогнили и провалились в середину. Но три стены стояли, возвышались над снегом; черные бревна сцепились в углах связями, еще держали друг друга. Маслов хотел рассмотреть избушку получше, но он не мог стоять долго: мороз наступал.

В декабре белки лежат, прижавшись друг к другу, и редко выходят из своего жилища, ему, человеку, надо торопиться, если хочет жить.

Маслов снял мешок и достал топор. Он свалил небольшую, в две руки толщиной, сушинку, порубил ее на дрова. Делал это очень быстро, чтобы совсем не застыли руки и можно было добыть огонь. Он носил дрова к избушке, разворачиваясь на коротких лыжах, потом он разжег под ее бревнами костерок. Огонь был слабый. Маслов искал сушины для лежанки, он нашел две, свалил, они упали мягко. Он разрубил их на кряжи в свой рост и очистил, притащил к костру; сложил рядом и стал носить пихтовую хвою. Костер разгорелся. А там дальше, за поляной, было темно. Он стесывал мягкие пихтовые ветки и смотрел на избушку. Клубы пара и дыма поднимались. Свет прыгал, тени скакали по снегу. Огонь не мог зажечь ее, но потом костер взял свое: одно бревно за другим начали тлеть, около костра стало тепло. Маслов смотрел туда из темноты.

— Что сгорит, то не сгниет! — сказал он громко. У него закоченело лицо, и он сказал это не очень внятно. Если бы не замерз — он бы, пожалуй, крикнул. Так весело кричал Андрей, когда они ее строили: только-только начали сруб, положили на мох первый венец, ночевали без палатки и таскали к костру кряжи сушины. Потому что впереди много работы и нужно отдохнуть. Им было тепло у костра. Андрей рассказывал, как соболь охотится за белкой, а та уходит верхами, она скачет по веткам быстрей, но хищный зверек ее все-таки добывает; если ей некуда скакать, и она, смешно колебая хвостом, опускается на снег, а он, тяжелый, падает комом и ловит… Он вспоминал, как росомаха ложится на спину, отбивается от собак лапами, когда они ее окружают, и собаки тогда боятся. Он говорил:

— Придется тяжело, на помощь не надейся, на себя надейся: голова силу всегда добудет. Увидишь: помогать надо — так помоги. Потери нет — помочь другому. Доведется плохо тебе, надеяться не будешь — тебе придет помога: как ты такой же человек! Помогать надо, если хочешь жить долго. Такой закон!

Он много знал всяких законов. Он жил в тайге век и знал все. А теперь его нет. Они были крепкие мужики, и вдвоем лыжню топтать было легко. Он, Маслов, всю жизнь повторял слова брата. Это были надежные слова — они с Андреем делали всегда все, как положено, потому что верные слова помогали. Он сказал: «Ты после не приезжай. Сейчас ты приехал: мне хорошо и тебе хорошо. А потом это ни к чему. Свиделись — и прощай!»

Свиделись, братка, еще. Эта их общая избушка еще греет! В декабре две белки лежат друг возле друга, из тайна выходят редко, а человек должен мять дорогу. Тот охотник, который вчера согласился прийти на метеостанцию, спит, наверное, в своей избе, у него свои дела, а начальник думает: «Ушли двое». Человек и один может, — бывает так, что один человек, как два. Ночь он скоротает хорошо. Теперь он хорошо отдохнет, — теперь-то дойти будет можно. Груз легкий.

Маслов сел на пихтовую хвою. Он снял шапку, снял рукавицы и протянул руки к огню.