Связчики

Невзрачные фигурки у торосов

На поляне, против выхода из сеней избушки, брошенная геологами железная бочка гулко стреляла два раза в сутки, утром и вечером. У бочки перед восходом солнца, да и в пасмурные дни токовало несколько очарованных тетеревов. Птицы бормотали и чуфыркали светлыми ночами по всей тайге, крякали, свистели крыльями утки, летая во всевозможных направлениях. Торосы на берегу начали помалу стаивать, но лед плыл еще густо.

Напарники томились, ожидая, когда он пройдет по всей реке, освободится устье и можно будет спуститься с грузом на Енисей, к деревне. Алеша предлагал отчаливать пораньше (пока сохачье мясо не размерзлось), через три дня после того, как у избушки проплывет самая последняя льдинка. Гришка Потеряев считал, что надо плыть позднее: бывает дружной весной, что лед на устье Елогуя стоит подолгу, когда вода на Енисее высокая.

Таежники-соседи, селькупы и кето, напрасно время не теряли. Они торопились попасть на озера в пойме Енисея, — лодки плыли вниз мимо избушки, среди льдин.

— …Ириковы это, — сказал Гришка о людях в первой некрашеной лодке, что, завывая мотором, прошла мимо в месиве льда, — зимой они промышляют зверьков и птиц с оленями в вершине реки, у озера Дында.

— А это-о-о… на-ка, посмотри.

Алеша передал Гришке бинокль. Гришка стал провожать следующую лодку вооруженными глазами.

— Кто? Облегченная Нога, который делает хорошие лодки, — снова сказал Гришка Потеряев.

Мимо плыл промысловый охотник и рыбак с травмированной и высохшей ногой, который кроме всех главных промысловых дел умел особенно ловко раскалывать кедровые бревна, тесать из них плахи — сколачивать неплохие ходкие, хоть и некрашеные суденышки.

Сразу же за этой проплыла алюминиевая лодка, и человека в ней Алеша узнал сразу. Звали его Миша, он прославился прошедшей осенью, когда добыл тридцать три соболя. Тридцать три зверька — то был лучший результат в их селении. «Он очень боевой!» — говорил про Мишу Илья Котусов, знакомый Алексею охотник-старик из того же селения. И действительно: Миша был человек веселый, живой, даже удалой, и притом довольно общительный.

Лодку Ильи Котусова напарники узнали, когда еще не было видно — по звуку стационарного мотора. Это была большая деревянная лодка. Кроме И чьи, в ней сидели племянник и старуха Ильи — как и он совсем седая; две маленькие долбленые лодки-ветки, очень искусно сделанные, тянулись на буксире. Поравнявшись с избушкой, Илья встал и повертел над головой на пальце шапку. Ночью тоже был слышен гул. Ночи белые, и река была видна ненамного хуже, чем днем; Прогудели еще две, а утром прошла последняя: сидели двое и стоял еще один кето — подпоясанный толстым клетчатым платком старик, которого Алексей и до этого видел всегда стоявшим, возможно, тело старика утратило способность сгибаться; впечатление было такое, что, пожалуй, он никогда не сидел. Старик был совсем немощный, но его нередко брали на промысел, он знал все добычливые места.

«Это башлык, ну, значит, тот, кто сверху всего дела, бригадир, — говорили про него другие охотники и рыбаки. — Он на войне был, он медаль имеет». Кроме того, что с возрастом башлык заимел завидную способность не сгибаться, еще он никогда ничего не говорил, не исключено, что онемел по старости.

Кето и селькупы плыли среди льда, а Гришка все томился, но упрямо предлагал отчаливать позже: не раньше чем через три дня. Лед останавливается внизу и запирает реку, а кето и селькупы — что им станется, это родная река, и с ней они поладят, рыбачить будут по дороге и добывать птиц.

Напарники выждали три дня и еще ночь, и после загрузили лодку сохачьим мясом из ледника, отплыли.

Гришка Потеряев сидел у мотора, сжимал румпель и держал направление с мыса на мыс, река кружила, вода очень поднялась, метра на четыре. Везде вдоль русла затоплены кусты и верхушки талин кланяются под напором течения, затоплена и пойма. Остров у протоки Кривой Елогуй торчал только макушкой, а ниже залива Сосновая курья земля встречалась все реже и реже. У залива Аппендицит Гришка и Алексей увидели двух лосей; те стояли по брюхо в воде, и, завороженные гулом, смотрели. Зимой в этих местах по тальникам много лосей, и некоторые не уходят потом, когда опасно.

— Найдут сухое? — спросил Алеша Гришку. — Как думаешь?

— Может, найдут. А то вверх брюхом, — ответил тот. — Вода нынче высокая.

Вода, как видно, прибывала. И вскоре земля уже не встречалась. Кругом ледовые поля, деревья в воде, у тех, что пониже, торчали лишь макушки.

Лодок других охотников еще нигде не было видно, они спустились, а может быть, кто-то свернул на старицы искать ондатру и поставить сеть. Напарники плыли, петляли с меандрами, но через полчаса из-за поворота вдруг увидали всех.

Лодки мостились у торосов льда, и чуть ниже по всей реке от стены леса и до другой стены был лед: много-много разбитых и посеревших полей, серое месиво, среди которого там и сям виднелись плавающие с корнями деревья. Вода неслась под лед, и Гришка на миг привстал, увидел это, проворно свернул к торосам, ушел от самой сильной струи. Ему удалось пристать метрах в пятнадцати повыше лодок охотников и рыбаков; он выключил мотор.

Случилось то, чего напарники опасались: на Енисее вода была высокой, лед в устье Елогуя стоял, и здесь, повыше устья, реку забило льдом. Вперед плыть было нельзя, да и назад тоже: сильное течение прибило лодки, против течения бензина много нужно, того что есть, не хватит.

Селькупы и кето сидели в лодках и стояли и, очевидно, соображали, что нужно предпринять, а кто-то размеренно-бесстрастно черпал воду за борт. Тут были почти все люди, что плыли мимо избушки четыре дня назад: Котусовы, Ириковы, Тыгановы, тот, которого звали Облегченная Нога, Муксуновы и Коротких. Был слышен их разговор, и Алексей понял: онемевший по старости башлык дал знать, что где-то здесь должно быть высокое место, куда не достала вода. Они решили перейти торосы, что отделяли лодки от леса, и искать сухой остров. И если удастся найти его, то можно перетащить через торосы лодки, тогда уж будет неопасно, лед, к которому они сейчас пристали, не сможет унести суденышки, и когда есть остров — не придется в лодках ночевать.

Перед лодками весенний лед, ходить опасно: он рушится под человеком сразу, и можно ухнуть под глыбы, течение сделает свое дело.

— …Пусть Облегченная Нога идет, — услышат Алексей неспешные слова. — Все знают, что Облегченная Нога, конечно, не потонет!

— Да, да, пусть Облегченная Нога, он сможет выплыть, в случае чего, — шутливо согласился кто-то.

— Так дела не будет, — заметил Илья Котусов, — надо тянуть жребий. Жребий справедливо, — добавил он.

— Э-э-э, нет. Жребий может выпасть Ирикову, у него трое детей — и, если пропадет, тогда им плохо!

Все замолчали, но ненадолго.

— …Пусть идет Илья, он старый, его сын взрослый, ну а старуха проживет одна: ей будет пенсия.

— Почему Илья? Старуха как одна останется? Одной жить трудно. У их племянника детей нет — ему-то можно идти!

Тут в разговор вмешался несогбенный башлык. Все повернулись и удивленно смотрели, словно лишь сейчас заметили его присутствие. Тот потянул вдруг дрожащие и скрипуче кетские и русские слова.

— О чем толкует? — спросил у Гришки Алексей.

Гришка еще некоторое время слушал и, наконец, ответил:

— Он объясняет, что племянника сперва женить надо, а потом пускать в торосы. Ведь, если неженатый племянник Ильи нырнет, а у него детей нет, то после не останется никто — зря жил.

— …Даром жил, даром жил, выходит, правильно! — одобрили решение многие селькупы и кето. — Башлык — он очень правильно сказал!..

Вот так они, лесные добродушные трудяги, одетые кто во что, шутя бесстрастно переговаривались: решали, придерживая лодки веслами у кромки, кто пойдет в торосы на разведку. Называли того или другого, и всякий раз кто-то объявлял причину, по которой названный не мог идти по льду в поиск. Причины были все довольно важные, и остальные дружелюбно соглашались, что идти нельзя. В конце концов назвали всех. У Мишки с алюминиевой лодки, который добыл тридцать три соболя, маленьких детей родилось двое, жена совсем уж молодая. Еще есть продавец— ну, продавец один на все селение, да он ведь вовсе не охотник, так, на время любителем поехал, нет-нет, деревню никак нельзя оставить без продавца… Еще башлык, но он не сможет, когда был молод — другое дело, был первый, а теперь по доброй-то тропе он еле ходит, куда ему…

— Ладно, пойду я, — вдруг подал голос кето Миша, который прошедшей осенью добыл тридцать три соболя. О нем-то Илья однажды упомянул, что Мишка боевой, да и жена у него тоже боевая.

— Ну, я пойду, — сказал всем Мишка бодрым голосом.

Все остальные молчали. Вода плескалась о борт, и шумел зловеще лед.

— Эх, ну да я пошел! — еще зачем-то сказал Мишка, снимая шапку, пятерней поскреб черную копешку. — Надо взять ветку.

Он принялся отвязывать лодочку-ветку, которая была закреплена поверх его лодки, спустил ее на лед. Алюминиевую лодку свою он привязал к большой лодке Ильи, которая стояла рядом. Потом шагнул за борт, то есть стал на лед с веткой в двух руках, попробовал ногой, как держит его вес льдина, льдина держала. Он делал это молча. Все, Гришка Потеряев, Алексей, селькупы и кето, ну и конечно же башлык, внимательно смотрели, как он начинает движение.

Миша стал на лед двумя ногами и поднял корму ветки. Подвинул ветку вперед, пошел вдоль борта, затем ступил и на другую льдину, попробовал ее крепость, не выпуская ветки из рук. И эта льдина держала, хотя поверх стояла вода — небольшое озерцо, и он побрел по озерцу согнувшись, тянул рядом маленькую лодку.

Все шло хорошо, но льдины были небольшие и некоторые двигались у Мишки под ногами; вдруг попадется очень малая, или та, которая потоньше, тогда уж он нырнет, но ветка была в руках и он-то на нее надеялся: ведь ветка не нырнет, его удержит на плаву. В лодках молча продолжали следить за ним. Ничего пока что не случилось, и он сосредоточенно и ловко трудился. Потом ему надоело опасаться — он взял нос лодочки под мышку, выпрямился и пошел по льду как будто это была дорога в магазин. Он шагал и разбрызгивал сапогами воду.

— Ну и боево-о-ой! — не выдержав, воскликнул Гришка.

Миша дошел до края сплошных торосов, туда, где, начинался лес, а глубина была выше колен. Он шел, нащупывая дно, в высоких сапогах; притом и льда в лесу было совсем мало. Мишка побрел среди деревьев и потянул лодочку на бечеве, и вскоре совсем скрылся. Охотники из лодок кричали:

— Ну, есть?!

— Н-е-т! — отвечал он глухо.

— Ну, вида-а-ать?!

— Да не-е-ет!..

Так они перекликались. Мишка отвечал одно и то же и это значило, что он еще не тонет. Потом он крикнул:

— Есть!

— Чего?

— Зем-мля-а е-есть!

Он кричал издалека, нашел сухое место, остров. А это значило, что можно ставить палатки и дожидаться той поры, когда устье Елогуя очистится от льда.

Пока он возвращался, все дружно принялись тащить по льду первую из лодок — по Мишкиному следу. Тащили, иногда проваливаясь и опираясь в борта, чтобы не утонуть. Алексей и Гришка тоже помогали. Вскоре все лодки были в лесу и друг за другом плыли меж стволов поближе к сухой земле; все, кроме одной — лодки Алексея и Гришки, — эти хотели вернуться в избушку. У всех бензина было едва-едва, в обрез, но Илья Котусов принес бродком ведро и, ставя его на льдину, с добродушной улыбкой заметил:

— Бензина мало, но башлык велел вам отнести. «Дать надо. Их нужда больше…» — так он, башлык, сказал…

Ну, после этого напарники надеялись, что им удастся вернуться восвояси. Все охотники и рыбаки остались на острове сухой земли, а Гришка Потеряев и Алексей с большим трудом отчалили, отплыли. Вечером они таскали- мясо из лодки в ледник. Надо было беречь груз. Когда-то еще лед в устье Елогуя сойдет и можно будет приплыть на звероферму? Ну а селькупы и кето? Те будут плавать в ветках у Мишиного острова и ставить сети.