Сын сатрапа

V. Танцы! Танцы!

– Я придумал еще один потрясающий случай! – сказал Никита.

Он, как одержимый, охотился за «случаями». И каждое воскресенье добавлял к ним новый. Я должен был сдерживать его для того, чтобы жизнь нашего сатрапа и его сына не превратилась в серию катастроф. Чего тут только не было – пожары, воровство, убийства, похищения, аресты, драки. Никита был неистощим. Он видел наших героев только в череде сенсаций. Что касается меня, то я скорее был склонен к сентиментальным откровениям и переживаниям. Кто из нас двоих был на верном пути? Не знаю, но, устав от бесполезных споров, мы обычно останавливались на компромиссе между двумя противоположными особенностями наших характеров, сочетая неожиданности, которые преподносит судьба, с сердечными коллизиями. Результатом было то, что наша история – я понимал это с течением времени – неуверенно, но продвигалась вперед. В этот раз, приготовившись к новым открытиям, я спросил своего друга скептическим тоном:

– Ну что, давай! Какой у тебя сегодня потрясающий случай?

Как старатель, который черпал из открытой им только что золотой жилы, Никита выдал мне свою последнюю идею: в тот момент, когда сын сатрапа – неукротимый Часс – решит не подчиниться запрету своего отца и жениться на красивой и умной Улите, он во время прогулки в окрестностях дворца встретит свою старую, полуслепую няню, о которой ничего не знал с детства. Пожилая женщина разволнуется, узнав его (она еще немного видела), и откроет ему ужасную тайну. Из верных источников она знала, что Часс и его невеста были братом и сестрой.

Объявив эту новую романтическую гипотезу, Никита посмотрел на меня в ожидании одобрения. Я от удивления смог только пробормотать:

– Вздор!

– Почему же?

– В эту историю никто не поверит!

– Это не причина для того, чтобы отказываться!

– Подумай, Никита! Влюбленные накануне свадьбы узнают, что они брат и сестра. Это слишком грубо, это не пройдет, это испортит все остальное!

– А я тебе говорю, что публика проглотит это темное дело с наслаждением! Ведь в жизни встречается куда больше еще более необъяснимых, еще более странных случаев! Тебе разве никогда не приходилось увидеть что-то настолько невероятное, настолько загадочное, что ты, прежде чем это рассказать, спрашивал себя – а не примут ли тебя за лжеца? Совпадения, недоразумения, разоблачения в последнюю минуту, удачи – да что там! Все это существует, старик! Правда состоит из невероятных вещей! Так зачем же лишать ее нашего «Сына сатрапа»? Ты сам мне говорил об удивительных похождениях твоих родителей во время революции. Странные вещи, которые происходили в то время, были, дожно быть, и в Персии во времена сатрапа!

– Не сравнивай, Никита! То, что произошло с нами во время бегства, не походило на случайность, в то время, как твоя няня, встретив неожиданно перед дворцом сына сатрапа, которого она потеряла из виду много лет назад и который…

Я замолчал на полуслове. В памяти всплыл давно забытый случай. Это было там же, в России, во время нашего бегства. Встретив в Харькове папу, семья, продолжая скитания по стране, охваченной войной, оказалась в Царицыне[7]. Город, расположенный на правом берегу Волги, оцеплен красными. Железнодорожные связи разорваны. Единственная возможность спастись от большевиков – сесть на пароход и спуститься по реке до того района, который они еще не успели захватить. К счастью, на причале стоит судно, которое готовится к отходу. Оно последнее. И переполнено беженцами, теснящимися в трюме и на палубе. Ни одного свободного места, даже если хорошо заплатить. Командование судна отказывается брать на борт лишних пассажиров.

Стоя на пристани вокруг сваленных в кучу вещей, мы ждем возвращения папы, который пошел искать капитана, чтобы попытаться заставить его войти в наше положение. Однако надежды мало. Темнеет. По причине близких боев все огни порта погашены. Замаскированы даже иллюминаторы парохода, который должен вот-вот отчалить. Сгущающиеся сумерки усиливают нашу тревогу. В суете грузчиков и лаянии рупора, передающего невнятные приказы, я теряю ощущение времени. На самом ли деле ночь? Почему я не в своей комнате в Москве? Может быть, я сейчас проснусь перед чашкой горячего шоколада? Неожиданно мне кажется, что момент столь же страшен для нас, как и в тот день, когда горел вагон для скота. И бабушка, сидя на узле, как тогда, перебирает четки. Это плохой знак. За бараками изредка раздаются выстрелы. Красные сейчас займут город. Мы окажемся в их лапах, как крысы в мышеловке. Пароход готовится отдать швартовы. Через несколько минут он уйдет навсегда, бросив нас на милость революционеров.

– На этот раз конец! – шепчет мама и крестит мне голову.

И в это мгновение появляется папа. Он ликует. Машет нам. Кричит:

– Идите, быстрее! Все уладилось!

– Как уладилось? – спрашивает мама сдавленным от волнения голосом.

– Мы едем, Лидия! Помнишь Максима Степаненко? Ну, конечно же! Я тебе о нем сто раз говорил. Это мой одноклассник – украинец, с которым я познакомился в гимназии, в Москве… Мы все время учились вместе… Отличный парень! Двадцать лет прошло!… Я даже не знал, кем он стал. И вот только что, когда пошел искать капитана в кают-кампанию – кого увидел? – Степаненко! Он капитан парохода… нашего парохода… Мы бросились друг другу в объятия! Я ему рассказал все. Он берет нас на судно, в свою каюту… Мы будем там, как селедки в бочке. Но лучше уж быть несчастной живой селедкой, чем великолепным мертвым осетром!.. Быстрее! У нас времени осталось только на то, чтобы погрузиться!

Я помню, с какой радостью мы бросились к пароходу, как всемером ютились между кушеткой и умывальником в каюте капитана, прогорклый запах которой слышу и сейчас. Заведенные машины начинают сотрясать пароход. Мама вздыхает, когда он отчаливает от берега:

– Бог смилостивился над нами. В это никто не захочет поверить!

Именно эти слова я едва не сказал, чтобы убедить Никиту не вводить в «Сына сатрапа» малоправдоподобный эпизод! Однако я не посмел рассказать ему о чуде появления Степаненко на нашем пути. Для него это был бы еще один довод в пользу того, что все средства тем более хороши, когда речь идет только о том, чтобы удивить читателя. Напротив, мне казалось, что из уважения к чрезвычайным событиям, которые мы пережили с родителями в Царицыне, я не должен был поддержать чрезмерное воображение моего друга. Я ограничился тем, что сказал, желая умерить его пыл:

– Нужно найти кого-нибудь другого, а не старую няню, чтобы рассказать Чассу о его родстве с Улитой.

Он радостно подпрыгнул оттого, что все устроилось полюбовно:

– Тебя больше устроит, если вместо няни будет колдунья?

– Няня, колдунья, все это как-то…

– Ну нет! Этой колдунье будет разрешено входить во дворец, она расскажет приятную новость сатрапу, она будет знать все и обо всех…

Он был неисправим в упрямстве настаивать на своем. Устав бороться с ним во имя правдоподобия, я недовольно сказал:

– Как хочешь… Впрочем, этот «потрясающий случай» не хуже других. Попробуем заставить его проглотить вместе со всем остальным…

В тот день мы работали меньше обычного, ограничившись тем, что переписали черновик, сделанный на предыдущей неделе. Мы обдумывали каждую фразу, обсуждая слова; потом я старательно записывал ее на одном из листков, которые дала нам г-жа Воеводина. Эта секретарская работа сглаживала мою досаду. Я спрашивал себя – почему Никита никогда не рассказывал о происшествиях, которые случились с ним во время бегства из России, тогда как мне самому мои собственные странствования вспоминались часто. Когда я задал ему этот вопрос, он небрежно ответил:

– Для нас все обошлось без историй. Как всегда папа выпутался без труда. Он знал, кого подмазать! До Новороссийска мы ехали, как князья. И только на той посудине, где я познакомился с тобой по дороге в Константинополь, я понял, что нам угрожала опасность. Ну вот, видишь, если я хочу пошевелить мозгами, мне не надо вспоминать, я должен выдумывать!

После того, как мы закончили, он захотел показать плоды нашего совместного труда брату и невестке. Однако Анатолий колесил по провинции, пристраивая шампанское. Мы отыгрались на Лили. Это был как раз день ее еженедельного визита к родителям мужа на улице Спонтини. Она, должно быть, очень скучала с ними, так как, не раздумывая, приняла наше приглашение. Мы переписали начисто только семнадцать страниц нашего романа. Тем не менее решили, что этого было достаточно для того, чтобы она могла составить себе общее представление.

Лили пришла к нам в комнату, и Никита начал ей читать вслух. Слушая его, она улыбалась чему-то своему и ловко работала пилочкой для ногтей. Она явно была больше озабочена элегантным видом своих рук, нежели бедами сына сатрапа. Из чего я сделал вывод, что несмотря на «потрясающие случаи», которыми так дорожил Никита, наш роман наводил на нее смертельную скуку. Когда он замолчал, перевернув последнюю страницу, она лениво сказала:

– Неплохо…

Но тут же добавила:

– Для вашего возраста!

Что испортило все! Немного разочарованный этой уклончивой оценкой, Никита принялся рассказывать ей драматические перипетии, которыми мы собирались украсить продолжение. Она показала знаками, смеясь, что тонет в этом бурном потоке катастроф. У нее были сильно накрашенные губы. И, казалось мне, глаза тоже по сравнению с глазами мамы и Ольги.

– Не хватит ли вам всех этих ужасов? – сказала она, наклоняя голову, чтобы лучше следить за тщательной работой пилки и щеточки при полировке ногтей.

Вместо того, чтобы возразить со своей обычной уверенностью, Никита, как бы извиняясь, пробормотал:

– Да нет… Это как полировка ногтей… Можно занять время…

Она посмотрела на нас с большим вниманием, как будто бы видела в первый раз:

– Странно для мальчиков вашего возраста развлекаться сочинением книг! – заметила она.

– Но мама ведь тоже пишет! – возразил Никита.

– Да, только мама твоя много пожила…

– Она рассказывает не о том, что пережила, она выдумывает!

– Может быть. Однако у нее есть опыт, она знает то, о чем говорит… Это чувствуется даже тогда, когда она придумывает необычные истории… В то время, как у вас…

Она не закончила фразы.

– Что у нас? – спросил Никита неожиданно агрессивно.

– Да у вас все, все… все – пустое… неизвестно что… В жизни есть и другие интересные вещи, кроме сочинения книг…

– Что же, например? – спросил Никита.

– Не знаю… Спорт, кино, девочки…

Никита пожал плечами:

– Одно не мешает другому.

– Может быть, и так! – сказала она, погрозив нам пальцем. – Спорю, что ты даже не умеешь танцевать, Никита!

– Кажется, немного могу, – сказал с раздражением он. – Ты ведь мне уже показывала.

– Этого недостаточно! А вы, Люлик!

– Нет, – признался я. – Я не умею.

И, бог знает почему, посчитал необходимым уточнить:

– Моя сестра – танцовщица…

Лили, казалось, была тронута этими откровениями больше, чем всеми откровениями «Сына сатрапа».

– Она старше вас, я догадываюсь?

– У нас девять лет разницы.

– И какими танцами она занимается?

– Классическими… Балетом… Она входит в состав труппы… Ее можно увидеть на сцене в «Атена Палас». Ее номер идет в антрактах…

– Вы видели этот спектакль?

– Раз или два.

– Вам понравилось?

Мне хотелось быть искренним.

– Вы говорите то же, что и я, по поводу вашего «Сына сатрапа», – заметила она иронично, не отводя от меня глаз. – Нужно уметь танцевать уже в молодости. Иначе заржавеешь, пройдешь в стороне от лучшего в жизни. Если хотите, я вас научу… Не классическим танцам, конечно, современным… Тем, что танцуют сегодня, и даже будут танцевать в будущем!

Она все больше оживлялась, разговаривая. Мне показалось, что с ней одной – такой живой, такой уверенной – в комнате Никиты появилось десять бойких, озорных женщин. Мы не успели и возразить, как она увлекла нас в пустующую гостиную, повернула ручку фонографа, поставила на диск пластинку и объявила:

– Это мой любимый фокстрот! Давай, Никита!

И властно увлекла его в быстрые, ритмичные движения. В то время, как он неловко двигал рядом с невесткой ногами, она короткими кивками головы отмечала такт. Ее бедра, ее живот сладострастно вторили изменению музыкальных интонаций. Лили казалась мне вызывающей, Никита – смешным. Они щеголяли так передо мной до конца мелодии. Потом Лили вновь завела фонограф, поменяла пластинку, и, повернувшись ко мне, приказала:

– А теперь вы, Люлик!

Я осторожно взял ее руки в свои. Чуть ощутимый жар исходил от нее через одежду. Ее духи, запах которых я до сих пор не замечал, начали кружить голову. Я уже не знал, что заставляло меня танцевать – музыка или это излучение – благоухающее, теплое – женского тела, плывшего рядом с моим. Забывшись, я позволял вести себя шаг за шагом, в такт томного блюза. И когда сбивался с ритма, Лили поправляла меня с терпеливой заботливостью старшей сестры. Однако она не имела ничего общего с моей настоящей сестрой. Ольга была хрупкой, бесцветной, пресной, в то время как в Лили я угадывал особу, ищущую острых ощущений и развлечений. Ольга не была женщиной. Лили была всеми женщинами сразу. Это мешало мне продолжать танцевать с ней. Когда наши глаза неожиданно встречались, я был счастлив и в то же время смущен. Казалось, она хотела заставить меня победить мою робость тем, что мешала анализировать происходящее. Я ее начинал ненавидеть, не зная почему. Я с нетерпением ждал последних тактов этого дьявольского блюза. Когда диск остановился, я отдернул руки, освободившись от Лили, вернувшись наконец в свой возраст. Она отошла от меня, как ни в чем не бывало:

– Ну вот, видите, Люлик, не так плохо для начала…

Ее банальный комплимент обрадовал меня, и я рассердился на себя за это. Потанцевав со мной, она вернулась к Никите. На этот раз их движения под звуки музыки, исполняемой синкопами, показались мне менее смешными. Однако, смотря на друга, старавшегося очаровать свою невестку развязными, скользящими па, я поймал себя на том, что жалел о наших дружеских спорах вокруг «Сына сатрапа». Я почувствовал, как от чего-то очень дорогого вдруг потеплело на сердце – от воспоминания о «Сыне сатрапа»– может быть; а может быть, от дружбы с Никитой…

В гостиную, привлеченная звуками джаза, вошла г-жа Воеводова. Стоя рядом со мной, она смотрела, как танцевали ее сын и невестка, и, казалось, была очень довольна. Как будто бы, глядя на них, вспоминала о своей молодости. А когда они закончили, захлопала:

– Очень хорошо, очень хорошо, Никита, мой дорогой! Ты делаешь успехи! Так ведь, Лили?

Они, улыбаясь, пожали друг другу как актеры руки. Представление было закончено. Каждый должен был вернуться на свое место в доме. Однако во мне продолжало жить беспокойство, которое я не умел ни проанализировать, ни победить. У меня сдавило горло, как на похоронах моего школьного товарища, умершего в прошлом году от менингита. Когда мы поднялись в комнату, Никита предложил продолжить работу над «Сыном сатрапа». Я сказал, что уже очень поздно, что меня ждут родители, и ушел, не договорившись о встрече в следующее воскресенье.