Сын теней

Глава 11

Дни потекли по накатанной колее. Мы привыкли друг к другу. Пока я спала, Бран сторожил и ухаживал за кузнецом. Пока спал Бран, что бывало, впрочем, довольно редко, он запрещал мне выходить, и я его слушалась. Дни шли за днями, и мы наблюдали, как лихорадка сушит Эвана, как жизнь потихоньку уходит из его глаз. Брану ничего не стоило бы напомнить мне, что это я настояла на том, чтобы сохранить этому человеку жизнь, чем обрекла его на долгое и мучительное умирание. Мне ничего не стоило обвинить Брана в том, что он слишком рано заставил кузнеца перенести тяжелое путешествие. Но мы ни о чем таком не говорили. Мы вообще не очень много разговаривали. В этом не было необходимости. Он знал, когда нужен мне, и всегда приходил на помощь. Я стала понимать, когда ему хочется побыть одному, и тогда тихо уходила внутрь холма или к озеру. Сидела на камнях и пыталась ни о чем не думать. Там повсюду стояли обтесанные камни — древние, огромные глыбы, поросшие узором лишайника и задрапированные мягким папоротником. Я совершенно не сомневалась, что они до сих пор хранили сокрытые здесь древние истины, и каждый раз, проходя, уважительно кланялась им.

Наши беседы изменились, будто у нас больше не было нужды в словесных поединках. Эван держался, и во мне зародилась крохотная надежда, что не все еще потеряно. Однажды ночью нам выдалась недолгая передышка, возможность посидеть вдвоем на улице под бледной луной и звездным небом, поужинать запеченным на углях кроликом с диким чесноком и послушать тишину, нарушаемую лишь тихим стрекотом ночных насекомых да порой одиноким уханьем совы. Мы молчали, но без отчуждения. Я вдруг поняла, что доверяю этому человеку. Скажи мне кто об этом раньше — ни за что бы не поверила.

— Скажи честно, — произнес он, когда мы доели, — у него есть шансы?

— До утра он доживет. А дальше я стараюсь не загадывать.

— Ты быстро учишься.

— Некоторым вещам. Здесь — совсем другой мир. Старые правила, похоже, не работают.

— Скажи мне… ты, кажется, много знаешь о всяких там травах и настойках. Что ты использовала, чтобы усыпить его, когда мы резали ему руку? Что-то очень сильное. У тебя осталось хоть немного?

В темноте я не могла разобрать выражения его лица, но глаза смотрели внимательно и пристально.

— Чуть-чуть. Альбатрос его знает. Он один только раз понюхал и назвал почти все ингридиенты. Я тогда удивилась.

— Его мать была в своей стране знаменитой травницей. Нашлись такие, кто объявил ее ведьмой. Со всеменем это привело ее к гонениям и смерти. Альбатрос вынес больше, чем под силу человеку.

Я не смогла удержатсья:

— Ты же говорил, что у этих людей нет прошлого?

— Они учатся хоронить его. Чтобы делать работу, подобную нашей, мужчина должен путешествовать налегке. Его не должны отягощать надежды и воспоминания. Чтобы жить, так как мы, необходимо думать только о сегодняшнем дне.

— Я знала историю Альбатроса.

— Он рассказал тебе?

Другие рассказали. У каждого из них своя история. И она не так уж глубоко похоронена. И каждый лелеет свои надежды. Ведь без них, на самом-то деле, не может никто.

— Нет.

Я решила, что самое мудрое больше не развивать эту тему.

— А тебе никогда не хотелось… — тихо спросил он. — Когда твой пациент страдает, а ты знаешь, что он все равно не сможет выжить? Ведь сделать настойку чуть сильнее так просто… И тогда, вместо того чтобы дальше страдать, человек просто заснет навсегда.

Я как раз думала о том же самом.

— Тут надо быть очень осторожным, — ответила я. — Вмешиваться в подобные вещи опасно, причем не только для жертвы. Каждый из нас двинется дальше в свой час. Так желает богиня. Я бы действовала таким образом, только если бы верила, что это она движет моей рукой.

— Ты следуешь старой вере?

Я кивнула, не желая быть втянутой в разговор о моей семье.

— Ты сделаешь это, если ему станет хуже? — спросил он.

— Тогда я ничем не буду отличаться от тебя с твоим маленьким острым ножичком и таким удобным решением. Я лечу, а не убиваю.

— Ты бы смогла, если бы не было выбора, так мне кажется.

— Мне вовсе не хочется оскорблять богиню. Кроме того, я ни за что не сделаю ничего подобного, если не буду абсолютно уверена, что именно этого хочет сам Эван. Не знаю. И не узнаю, пока не встану перед подобным выбором.

— Возможно, у тебя будет шанс это проверить.

Я промолчала.

— А ты поверила, что я способен это сделать? — спросил он через некоторое время. — Ну, то есть, прибегнуть к «такому удобному решению», если бы ты встала у меня на пути?

— Тогда — да. Я верила, что это возможно. Кроме того… этому соответствовало все, что я о тебе слышала.

— Я бы никогда не сделал ничего подобного.

— Теперь я это знаю.

— Пойми меня правильно, я вовсе не мягкосердечный. И совесть меня не мучает. Я быстро принимаю решения и не позволяю себе о них сожалеть. Но я не убиваю невиновных из простой прихоти.

— Тогда почему же ты… — вырвалось у меня.

— Почему я, что? — тон Брана вдруг стал угрожающим. Он своей мягкостью поймал меня в ловушку.

— Ничего.

— Расскажи мне. Какие сказки ты про меня слышала?

— Я… — Было совершенно ясно, что молчанием тут не отделаешься, а если я солгу, он непременно поймет. — Мне рассказывали, что как-то раз, по правде говоря, не так давно, группа воинов была начисто перерезана, когда ехала по собственной земле и везла тела своих убитых для честного погребения. Я слышала, что их командира держали и силой заставляли смотреть, как его друзья умирают один за другим — ни за что, ради чистой демонстрации силы. То, как он описал… из истории выходило, что виноват в этом ты.

— А-а-а-га. И кто рассказывал эту историю? Где ты ее слышала?

— Кем был твой отец? Где ты родился? Честная мена, помнишь?

— Ты же знаешь, что я не скажу.

— Когда-нибудь скажешь. — Меня вдруг обдало холодом, будто чей-то дух пролетел мимо и овеял меня своим дыханием. Я не знала, почему произнесла эти слова, но знала, что говорю правду.

— Ты почувствовал? — сдавленно спросила я Брана и уставилась на него.

— Да… холод, неожиданно накатило. Наверное, погода меняется.

— Может быть. — Это уже не смешно! Мало того, что я делю его кошмары, так он еще чувствует, когда меня посещает дар предвиденья! Мне явно пора возвращаться домой.

— Его зовут Эамон, — медленно проговорил он. — Эамон Болотный. У его отца была дурная репутация, и сын ничего не сделал, чтобы ее исправить. Мои люди схватили тебя у Низинки, да? Прямо на границе владений Эамона? Кто он тебе? Кузен? Брат? Суженый?

— Ни то, ни другое, ни третье, — выпалила я с бьющимся сердцем. Мне нельзя говорить ему, кто я такая, нельзя ставить под удар мою семью! — Я с ним знакома. Я слышала, как он все это рассказывал, вот и все.

— Где?

— Это тебя не касается.

— Ты поступишь мудро, если будешь держаться от него подальше. Он очень опасен. Нельзя перейти такому человеку дорогу и остаться невредимым.

— Ты, без сомнения, имеешь в виду себя, а не Эамона.

— Как ты резво бросилась его защищать! Не он ли тот самый мужчина, который, как мне трогательно рассказывали мои люди, с нетерпением ждет твоего возвращения?

— У твоих людей от недостатка развлечений развилось слишком богатое воображение. Меня дома не ждет никакой мужчина. Только родня. Потому что я так решила.

— Звучит неправдоподобно.

— И, тем не менее, это правда.

Некоторое время мы сидели молча. Он снова наполнил наши кружки. Я начала клевать носом.

— Это была не прихоть. — Казалось, Бран, говорил сам с собой. — Та резня. И не избиение невинных. Мы мужчины. Мы выполняли мужскую работу. Можешь спросить этого своего Эамона, сколько раз он сам убивал направо и налево. Нас нанял его старый и могущественный враг. Отец Эамона в свое время причинил зло очень многим, сын продолжает за это платить. Я внес в работу несколько собственных штрихов, но слышал, что они не произвели на него впечатления.

— Для меня все это выглядело как акт бессмысленного уничтожения. А то, что произошло впоследствии — как вызывающий жест человека, мнящего себя неуязвимым.

Мои слова были встречены ледяным молчанием. Я начала уже о них жалеть, хоть и считала правдивыми. Когда он снова заговорил, его тон изменился. Голос стал напряженным, почти сдавленным.

— Надеюсь, ты будешь осмотрительна. Этому Эамону нельзя доверять. Возьмешь его в мужья или в любовники — и он высосет из тебя все соки. Не растрачивай себя на него. Я знаю людей его типа. Они легко произносят красивые слова, которые ты так хочешь услышать, они усыпляют тебя, заставляют себе поверить. Но такие люди умеют только брать.

Я задохнулась от изумления.

— Поверить не могу! Ты учишь меня жить? И вообще, кто сказал тебе, что мне нужны красивые слова?

— Все женщины любят лесть, — пренебрежительно отмахнулся он.

— Неправда. Я всегда хотела только честности. Слова привязанности, слова… любви — все эти сладкие слова бессмысленны, если говорящий преследует корыстную цель. Я пойму, если мужчина будет лгать мне о чувствах.

— Предполагаю, что у тебя большой опыт в подобных делах. — Непонятно было, шутит он, или нет, правда, шутки, в принципе, были ему несвойственны.

— Я пойму. Мне сердце подскажет.

***

Наступил день, когда Эван уже не мог удержать в желудке ни еды, ни питья. Шея у него жестоко распухла, щеки запали, а лихорадка уступила место оцепенению, предвещавшему скорый конец. Без моих настоек боль его была бы невыносимой, но он уже ступил одной ногой в могилу и, будучи сильным человеком, страдал молча. И никакого спокойного сна, с умелой помощью перетекающего в легкий переход в мир иной. Только не для него. Он знал, что пришло его время, и хотел встретить конец с открытыми глазами.

День тихо клонился к закату, и мне казалось, что прохладный сухой воздух в древнем убежище под холмом полон еле слышного шепота и шерохов, будто некие потусторонние силы манили кузнеца за собой.

— Скажи мне прямо, — попросил он. — Это конец, да?

Я сидела рядом с ним на земле и держала его за руку.

— Богиня призывает тебя. Похоже, пришел твой срок двигаться дальше. Ты храбро встречаешь его.

— Ты была молодцом. Ты славная девочка. Ты сделала все, что могла.

— Я пыталась. Мне не удалось, прости.

— Не надо! Не плачь обо мне, детка… — У него сбилось дыхание. — Вытри слезы. У тебя вся жизнь впереди. Не трать на меня свою печаль.

От этих слов я еще сильнее расплакалась, и не только потому, что у меня на глазах умирал хороший человек. Я плакала по маме, ведь она уже встала на ту же дорогу, я плакала по Ниав, которой запретили следовать велению сердца, и по этому миру, в котором все устроено так, что мужчины вынуждены тратить свои лучшие годы, скрываясь, убегая и убивая. Я плакала потому, что не знала, как все это исправить. Эван молчал довольно долго. Потом заговоил о своей женщине, о Бидди. У нее было двое мальчишек. Оба — славные парнишки. Папаша их был порядочный мерзавец, он лупил ее в хвост и в гриву. Сложная жизнь была у Бидди. В общем… тот парень умер. Лучше не рассказывать, как именно. И теперь она — его женщина, и ждет, когда он все это бросит и вернется к ней. Они бы тогда переехали куда-нибудь — он, Бидди и мальчики — построили бы небольшую кузню при деревне, может, где-то в другой стране. Для мастерового человека всегда найдется работенка, а Бидди бы во всем ему помогала. Он бы научил мальчишек ремеслу, обеспечил бы им будущее. Раз или два он начинал говорить так, будто держал за руку не меня, а свою Бидди, и я кивала и улыбалась ему.

Позже, у меня появилась возможность задать ему тот самый вопрос:

— Эван, я должна серьезно поговорить с тобой, пока ты меня еще понимаешь.

— Что, детка?

— У тебя осталось немного времени. Мы оба это знаем. Тебе больно, а будет еще хуже. Я… я собиралась предложить тебе очень сильное снотворное, чтобы ты проспал до самой смерти. Но ты не сможешь удержать его в себе, ты не в том состоянии. Если ты хочешь… если ты хочешь поскорее с этим покончить, я могу попросить Брана… могу попросить твоего командира… ну… — я поняла, что совершенно не способна произнести это вслух.

—… знаю, чего хочу. Позови Командира, я скажу вам обоим… чтобы не повторяться.

Мне пришлось хорошенько вытереть лицо, чтобы не так видны были слезы, выйти на улицу и позвать Брана. Он оказался недалеко — стоял, опершись спиной о скалу, и смотрел прямо перед собой, явно глубоко о чем-то задумавшись. Рот у него был сурово сжат.

— Ты… ты не мог бы пройти со мной внутрь?

Он вздрогнул, будто я его ударила, и молча последовал за мной.

— Я хочу кое о чем попросить. Сядь, Командир. Мне трудно говорить. Приходится шептать.

— Я здесь. Мы оба слушаем.

— Знаешь, о чем она меня спросила? — он издал еле слышное подобие смешка.

— И пердставить себе не могу.

— Она спросила, не хочу ли я, чтобы ты меня прикончил. Поскольку сама она не в состоянии это сделать. Представляешь? Вот это девушка!

— Я…

Они оба смотрели на меня с одинаковым выражением. Боги всеблагие, ну почему эти слезы все текут и текут?!

— Я этого не хочу. Но все равно спасибо за предложение. Это сложно, я понимаю. Я хочу… вынесите меня отсюда. Под звезды. Чтобы костер горел. И пахло горящими шишками. Хочу почувствовать на лице ночной ветер. Может, выпить капельку чего-нибудь сильного, чтобы согреться. И расскажи мне историю. Хорошую такую, долгую историю… Вот, чего я хочу.

— Думаю, мы сможем это устроить. — Но, говоря это, Бран смотрел на меня, и в глазах его снова было то самое выражение — на сей раз не такое уж мимолетное. Серые глаза, ясные и искренние. Глаза надежного человека. Линии его рта смягчились от беспокойства и от чего-то еще. И я почувствовала, что этот Бран, без своей маски — гораздо опаснее для меня, чем Крашеный.

— И еще одно, — прошептал Эван. — Командир, я о своей женщине. Альбатрос знает, где у меня заначка. Мне надо позаботиться о ней и о мальчиках. Я экономил. Там должно хватить. Альбатрос знает, где она живет.

Бран серьезно кивнул.

— Об этом не беспокойся. Я удостоверюсь, что они живут в достатке и в безопасности. У меня на этот счет все спланировано.

Черты кузнеца осветила слабая улыбка, и он посмотрел на меня.

— Хороший человек наш Командир, — пробормотал он.

— Я знаю.

Бран без особых усилий вынес кузнеца из пещеры, хотя тот был выше и весил больше его. Я принесла одеяла, воду, одежду. После бесконечного дня наконец наступил закат. Мы устроили Эвана, он полусидел, прислонившись спиной к скале, завернутый во все, что нашлось. Мы выбрали место, где не дуло, и все же ощущался легкий ночной ветерок. В лесу пахло дождем, я надеялась, что до утра он не польет. Бран развел небольшой костерок, обложив его плоскими камнями из ручья, а потом исчез. Эван молчал. Перемещение отняло большую часть оставшихся у него сил.

Я все раздумывала, какое же сказание подойдет для умирающего человека, для последней его ночи в этом мире. «Длинное, — так он сказал, — достаточно длинное». Я сидела, обхватив колени руками и глядя в огонь нашего маленького костерка. Сказание, несущее надежду. Сказание, которое я смогу рассказывать и не разреветься. Бран вернулся так же тихо, как и уходил, держа что-то в подоле рубахи. Потом вывернул свой груз на землю. Сосновые шишки. Я подобрала пару и бросила в огонь, молчаливо воззвав к богине. Поднялся запах, напоминающий о высоких горах, о снеге и огромных птицах, парящих в бледном небе.

— Командир… — голос у Эвана звучал надтреснуто.

— Я здесь. — Бран устроился по другую сторону от кузнеца. От этого он оказался несколько ближе ко мне, чем три-четыре шага, предписанные правилами.

— Я о девчонке. Обещай мне. Когда все это кончится, ее надо целой и невредимой доставить домой. Обещай, Командир.

Бран не ответил. Он глядел в огонь.

— Я серьезно, парень, — как ни слабо звучал голос кузнеца, он требовал ответа.

— Интересно, какой вес имеет обещание такого человека, как я?.. Но я дам тебе слово, кузнец.

— Хорошо. Теперь рассказывай, детка.

И я начала. Я вплела в эту историю столько чудес, магии и превращений, сколько смогла. Но я не забыла и о самых обыкновенных вещах, что волшебны и удивительны сами по себе, несмотря на свою обыденность. Герой моего сказания полюбил, женился и держал на руках своего первенца. Он путешествовал по дальним странам и таинственным морям и радовался, возвращаясь домой. Говоря, я большей частью, глядела на огонь, но иногда бросала взгляд на грубоватые, честные черты Эвана и его широко открытые глаза, неотрывно глядящие на звезды. Раз или два Бран доставал серебряную флягу, смачивал ее содержимым пальцы и касался ими губ кузнеца. Но через некоторое время он закупорил флягу, положил ее обратно в карман, и просто сидел рядом и слушал. Сказание шло своим чередом. Какие-то приключения героя я позаимствовала, какие-то сама придумала по ходу дела. Над лесом поднялась ярко-белая луна, озарив нас своим бледным светом, а я все говорила и говорила. Поднялся ветер, он принес запах моря, стало холодно. Бран поднялся и взял свою курту.

— Вот, — грубовато произнес он и аккуратно опустил куртку мне на плечи. В следующий раз он встал, чтобы принести мне чашку воды. Мое сказание было долгим, невероятно долгим. Мне бы очень помогла помощь Шона, или Ниав, или Конора, но никого из них рядом не было. Осторожно, мне нельзя снова расплакаться. Смотри на звезды! Они горят в небе как драгоценности на темном бархате кафтана. Нигде не найти кафтана красивее!

— И вот настало время, — говорила я, — и Богиня призвала Эогана к себе. Наступил его срок двигаться дальше, освободить свой дух от этой жизни и отправиться вперед, навстречу следующей. Когда Богиня призывает тебя, отказаться невозможно. Но Эоган неотрывно думал о жене и подростке-сыне. Он сидел у древних обтесаных камней, там, где услышал зов Богини, и думал, как же он сможет оставить их? Как они справятся без него? Кто станет рубить дрова для его жены? Кто научит его сына охотиться? И тогда Богина наполнила его сердце мудростью, и он услышал: «Да, жена твоя станет горевать о тебе, но любовь укрепит ее силы. Она по-прежнему будет портнихой и вплетет свою любовь в каждый стежок сшитого ею платья. Твой сын лучше поймет своего ушедшего отца, постигая тонкости ремесла, азам которого ты успел его научить. Придет время, он тоже вырастет, станет мужчиной, полюбит и будет счастлив, и пронесет по жизни пытливое сердце и неукротимый дух, которые впитал, сидя на твоих коленях и слушая о твоих приключениях. Придет время, и твой дух снова объединится с ними, возможно, в прекрасном раскидистом дереве, дающем тень твоим внукам. А может быть, в ширококрылом орле, парящем высоко в небесах и смотрящем, как твоя любимая развешивает для просушки простыни на боярышнике, а она вдруг поглядит на небо, прикрывая рукой глаза. Ты будешь с ними, и они это поймут. Я не жестока. Я забираю и даю одновременно».

Я взяла Эвана за запястье, пытаясь нащупать пульс.

— Он все еще дышит, — тихо произнес Бран. — Но еле-еле. Не знаю, слышит ли он тебя.

«Долгую историю», — так сказал Эван, а это значило, мне надо продолжать. Осталось совсем недолго. Все тело у меня затекло и ломило. Я так устала, что боюсь, болтала невесть что.

— В тот день сын Эогана пошел в поле, проведать овец, и дошел до древних каменных глыб, поскольку любил проводить пальцем по их странным узорам. Длинные спирали, цепи из множества прелюбопытнейших звеньев, смеющийся волкодав, маленькое загадочное лицо… Но когда он пришел к камням, то увидел отца, обретшего вечный покой и лежавшего на земле, обратив глаза к небу. Мальчику не было еще и двенадцати, но он был сыном своего отца. Он скрестил руки Эогана на груди, закрыл его невидящие глаза, побежал в деревню и привел на место двух сильных мужчин с доской. И только потом тихо пошел и рассказал о случившемся матери. И все произошло так, как предсказывала богиня. Они горевали, но превозмогли горе и продолжали жить своей жизнью. Любовь Эогана придавала им сил. Она окутала их, подобно сверкающему одеянию, и сердца их оставались теплыми, а разум светлым, и его уход только сделал их сильнее. Она осталась также в душах его истинных друзей, чтивших его память в своих храбрых деяниях и отважных исследованиях. Эоган двинулся дальше, через Иное царство, навстречу следующей жизни. Но память о нем и его деяниях осталась чистой и светлой еще много лет после его ухода. Таково наследие достойного человека.

Эван со свистом и клекотом втянул в себя воздух. Все его тело сотряс сильный спазм. Бран подхватил его за плечи и слегка приподнял.

— Поверни его в ту сторону, — сказала я. — Лицом на запад.

Час пробил. Моя история длилась как раз столько, сколько нужно. Я встала, глядя в усыпанное звездами небо.

— Мананнан мак Лир, сын моря! — крикнула я из последних сил. — Приветь этого человека в его плавании! Он долго и тяжело работал и теперь готов отправиться в путь. Позволь ему начать путешествие, подари спокойные воды и попутные ветра. — Я подняла руки и вытянула их, указывая на восток. На луну набежала туча, вокруг нас задрожали листья. Когда через отверстие в вершине холма пронеся порыв ветра, мне показалось, что я слышу слабый, едва различимый глубокий гул, словно аккорд какого-то гиганского инструмента, словно голос самой земли. Мои руки в темноте сложились в защитный знак: «Дана, храни нас. Богиня, направляй наши шаги».

Бран опустил кузнеца обратно на одеяло. Мне не было нужды спрашивать — все было кончено. Кончен сегодняшний день. А о завтрашнем я думать не буду. Спина у меня болела, а голова гудела от непролитых слез. Я все стояла, глядя на восток невидящими глазами. Я так устала, что и представить себе не могла, как у меня получится сойти с места. Я нуждалась в невозможном. Оказаться дома, чтобы кто-нибудь обнял меня любящими руками и сказал: «Все в порядке, Лиадан, все закончилось. Ты все сделала как надо. Теперь поплачь, если хочешь». А здесь не было никого, только он. Это было непереносимо.

Я заставила себя двигаться. Эван лежал неподвижно, руки вдоль туловища, глаза закрыты. Возможно, его дух еще не вполне покинул тело, но это точно произойдет до рассвета. Я опустилась рядом с ним на колени, наклонилась, потерлась губами о его губы, погладила его по щеке и подивилась выражению глубокого покоя, сошедшему на его исхудавшее лицо.

— Прощай, — прошептала я. — Ты храбро жил и храбро встретил смерть. Спи спокойно.

Когда я снова поднялась, ноги у меня подогнулись, а звезды хороводом закружились над головой. Бран молниеносно двинулся ко мне и схватил за руки, не дав упасть.

— Тебе необходимо отдохнуть. Иди внутрь. Возьми с собой лампу. Я посижу с ним. Утром у нас хватит времени сделать все необходимое.

Я помотала головой.

— Нет. Одна я туда не пойду. — Голос у меня звучал странно, словно издалека.

— Тогда ложись здесь.

Твердая рука отвела меня к противоположной стороне костра. Потом я легла на одеяло, и на меня набросили куртку.

— Я не… обязательно разбуди меня, когда…

— Ш-ш-ш-ш. Поспи немного. Я разбужу тебя, когда следует.

Слишком усталая для слез и мыслей я послушалась и заснула.

Мне больше не хотелось плакать. Внутри я чувствовала пустоту, будто из меня выкачали решительно все, и моя пустая оболочка, как сухой лист, теперь может лететь по воле ветра. Я выплакала все слезы. Я спала недолго и видела необычайно яркие сны, но не смогла бы внятно перессказать ни один из них. Я помнила только, что стояла на вершине скалы, такой высокой, что внизу был виден лишь клубящийся туман. Я слышала голос, он говорил мне: «Прыгай. Ты же знаешь, что можешь изменять ход вещей. Сделай это. Прыгай». Я проснулась с облегчением, вскоре после рассвета. Омыла тело кузнеца холодной водой с листьями мяты, которые в изобилии росли у ручья. Чистый, сладкий запах. Я работала быстро, но с уважением к мертвецу. Тело скоро начнет деревенеть. До этого его надо успеть перенести. Бран у подножия холма вовсю работал лопатой. Я не спрашивала, где он ее взял, или что он делает. Теперь, когда моя миссия подошла к концу, и я смогла оглядеться по сторонам, я обнаружила, что снаружи все не совсем так, как я себе представляла. Во-первых, из кустов на меня, пофыркивая, вышла лошадь. Это было приземистое, долгогривое животное с нежно-серой шкурой. Она была оседлана, но не привязана. Я решила, что это лошадь Брана, достаточно обученная, чтобы не отходить далеко. Таким образом, отсюда, оказывается, можно уехать.

***

Солнце поднималось все выше, но дул сильный ветер, и облака над головой становились все тяжелее. Пахло морем. Я подумала, что еще до наступления ночи начнется дождь. Возможно, в это время я буду уже в пути. Я закончила свою работу и все прибрала, а потом позвала Брана.

— Нам необходимо сделать это сейчас.

Лучше было бы подождать, для полной уверенности. Три дня после последнего вздоха — именно столько может понадобиться духу, чтобы покинуть тело. Другой мог бы мирно лежать в какой-нибудь полутемной комнате, вокруг горели бы свечи, а друзья и соратники прощались бы с ним. Но этого мужчину надо похоронить прямо сейчас, пока мы еще в состоянии сделать это, а могила его не будет отмечена ничем. Крашеный не станет оставлять следов.

Мы уложили Эвана головой на север. Могила была вырыта со знанием дела — готовая куча земли, глубина и длина точно выверены. Я бросила быстрый взгляд на своего спутника. Он был бледен, но спокоен. «Просто для него это мало значит», — решила я. Он так здорово со всем справился, потому что в прошлом проделывал это множество раз. Что значит потеря еще одного человека, когда вся твоя жизнь — долгая игра со смертью?

Солнце окрасило золотом заострившиеся черты Эвана. Вокруг нас шелестели и трещали кусты.

— Если ты не против, я бы хотела сделать все как следует… Если ты не возражаешь.

Бран кивнул, плотно сжав губы. Я медленно обошла могилу и остановилась лицом к востоку, чувствуя, как ветер холодит мою кожу.

— Духи воздуха, мы славим вас. Дух этого человека улетает из тела и сквозь ваши владения движется к Иному миру. Поддержите его на своих крыльях, направьте и ускорьте его полет. Да уподобится он полету стрелы.

Я прошла к другой стороне, так чтобы встать лицом на запад. По земле поползли разрозненные тени. Одинокая капля дождя упала на землю и оставила черный круглый след.

— Духи пучины, народ Мананнана, обитатели темных, загадочных вод, прислушайтесь ко мне. Несите этого человека, подобно сильному, могучему дубовому кораблю, гордо и уверенно разрезающему волны. Именно таков он был при жизни.

Я снова прошла вперед и теперь смотрела на север, спиной к холму, лицом к торфяному кургану.

— Вы, жители подземного мира, чьи песни звучат в глубинах земли, вы, приближенные к великому сердцу нашей плодородной матери, услыште меня. Примите растерзанную оболочку этого доброго человека и дайте ей применение. Пусть в смерти он питает новую жизнь. Да станет он частью старого и частью нового, ибо они неразлучны.

Почти все. Я вернулась к изголовью могилы и встала рядом с Браном, лицом к югу.

— И, наконец, я призываю вас, светлые саламандры, духи огня! Проснитесь, воссияйте и примите обратно то, что принадлежит вам. Этот человек был добрым кузнецом, лучшим в этой части Галлии и за ее пределами, так о нем говорили. Его ремесло было связано с огнем, он использовал его разумно и уважал его силу. Используя его жар, он ковал оружие и инструменты, трудился и истекал потом, и гнул железо, подчиняя его своей воле. Искра к искре, пламя к пламени, позвольте его духу воспарить в небеса вместе с жаром ваших костров.

Выше по склону холма все еще горел наш собственный маленький костерок. Сейчас его дымок доносило до нас порывами переменчивого ветра. Можно было почувствовать запах порошка, который я бросила на угли — совсем чуть-чуть, но аромат был чистым и сильным. Корни арники и кервеля, истолченные в муку и лежавшие на самом дне моей сумки как раз для подобного случая. Мне никогда не приходилось делать этого раньше, и я отчаянно надеялась, что не придется и впредь.

Минуту мы постояли молча, а потом я взяла полную горсть земли и бросила в могилу. И вдруг обнаружила, что выплакала еще не все слезы. Но я проглотила их и заставила себя спокойно стоять, пока Бран с помощью лопаты довершал начатое. Быстро и аккуратно. Вровень с землей. Поверх набросал сухих листьев, пару веток. И все теперь выглядит так, будто никто никогда не проходил здесь, разве что быстрая белка да пугливая мышь. Тело скоро смешается с землей. Дух отлетел. Я сделала все, что могла, чтобы облегчить ему путь.

А теперь все закончилось, и мне больше не удастся избегать вопросов. Я уже не могу жить сегодняшним днем и делать вид, что завтрашний день меня не касается. Мне придется с ним поговорить. И спросить, что теперь будет с нами обоими.

Но мы оба молчали. Мы вернулись к огню, я собрала свои вещи, а он приготовил какую-то еду, не помню точно, что это было. И мы просто сидели и ели в полном молчании. Потом он вынул серебряную флягу из кармана, откупорил ее и выпил. И передал флягу мне, я тоже отпила глоток. Все-таки, крепкая штука. Я почувствовала себя немного лучше. Костер прогорел, но острый запах арники все еще витал в воздухе. Я вернула флягу. Мы не смотрели друг на друга. И молчали. Возможно, каждый ждал, что разговор начнет другой. Время шло, солнце двигалось к западу, надвигались тучи. Воздух стал тяжелым и влажным. Домой, отстраненно подумала я. Мне нужно домой. Надо спросить его. Но я ничего не спросила. Во мне росла печаль, чувство потерянности, будто я внезапно очутилась на незнакомой дороге в неизвестной стране. И вместо того, чтобы все обдумать, я просто тихо сидела, время от времени принимала протянутую флягу, а после возвращала ее. Через некоторое время фляга опустела, а мы все молчали. Голова у меня кружилась, мысли расплывались. Как можно жить без прикосновений другого человека? Разве это — не первое, что встречает нас в этом мире, когда нас кладут на живот матери? Ее рука гладит тебя по спине, ласкает голову, мама улыбается сквозь слезы усталости и умиления. Это любовное касание — самое первое твое ощущение в этом мире. Позже мама станет держать тебя на руках и петь тебе песню. Иногда простенькую, иногда очень старую, как, например… как там поется?.. есть такая колыбельная — маленький кусочек песни на таком древнем языке, что никто уж не помнит, что означают слова. Я начала тихонько мычать ее про себя. Мама пела эту песню нам с Шоном так часто, что она глубоко засела мне в память. Здесь, в месте, принадлежащем древним духам, эта песня звучала уместно. Пока я пела, порыв ветра пронесся по склону холма, где было скрыто отверстие, и я снова услышала этот слабый глубокий гул, то усиливающийся, то исчезающий, будто он часть моей песни, будто мои слова рождаются из глубин самой земли. «Прыгай, — произнес голос. — Прыгай немедленно». По моей щеке поползла слеза… а возможно, капля дождя? Если я и плакала, то не понимала почему. Песня закончилась, но низкий голос ветра продолжал звучать, а тучи все собирались. Я поглядела на Брана, готовая предложить ему укрыться от дождя. Странная серая лошадка уже спряталась под деревьями.

Бран спал. Не удивительно, ведь он не имел возможности, как я, немного поспать до зари. Он выглядел совершенно невероятно: ярко разукрашенная кожа, толстый кожаный ремень и оружие совершенно не соответствовали позе — подтянутые к груди коленки, рука под щекой, кулак около рта. В этой позе он напоминал легко ранимого ребенка. Под глазами у него чернели синяки. Даже такой человек как он не мог столько времени без ущерба для себя прожить без сна. Я тихонько встала, взяла его куртку и аккуратно накрыла спящего. Мне совершенно не хотелось его будить, я знала, ему не понравится, что его застали вот так, совсем беззащитным. Самое лучшее — оставить его одного. Самое лучшее, по правде говоря, было бы взять лошадь и острый нож, да и уехать. Домой. Поскакать на юг, к Семиводью. Если ехать быстро, до заката можно добраться до дороги.

Но я никуда не уехала. Я только отошла достаточно далеко, чтобы не стеснять его уединения. Потом завернулась в одеяло, на случай дождя, захватила с собой лампу, на вечер, пошла к другому краю холма, туда, где озеро — и там устроилась на гладких камнях. Небо постепенно темнело, приобретая фиолетовый закатный оттенок. Облака все так же проносились над головой, темно-серые, розоватые по краям. Вдалеке гремел гром. Трусиха, пожурила я себя. Почему ты не уехала, пока могла? Ты же хочешь домой, так ведь? Тогда почему не ухватиться за этот шанс? Идиотка. Но под всеми этими словами я была на удивление спокойна — такое чувство испытываешь, когда ступаешь в неизведанное, когда все вдруг меняется, и ты ждешь, чтобы понять, что происходит вокруг.

Я сидела там долго. Уже стемнело, только неяркий круг от светильника отражался в черной воде. Несколько крупных дождевых капель ударились о камни. «Пора идти внутрь», — подумала я. Но не могла этого сделать. Что-то держало меня. Что-то заставляло оставаться на месте, среди этих странных обтесанных камней, вздымавшихся высоко над папоротником, где в порывах ветра мне слышался голос самой земли. Возможно, я просижу здесь всю ночь. Возможно, я останусь здесь в темноте, а утром окажется, что к кругу прибавился еще один странный, разрисованный камень, а Лиадан исчезла…

Было холодно. Гроза приближалась. Дома мама, наверное, отдыхает, а отец сидит у ее кровати, может, работает над своими сельскохозяйственными записями при свете свечи, временами аккуратно макая перо в чернильницу, поглядывая на Сорчу, которая лежит на кровати и напоминает маленькую тень. Руки у нее тонкие и хрупкие, белее, чем льняное покрывало. Отец не станет плакать, вы не увидите слез. Он похоронил боль глубоко внутри. Только самые близкие видели, как она разрывает ему сердце. Я встала, обхватив себя руками. Домой. Мне нужно домой. Я нужна им. Они нужны мне. Здесь для меня ничего нет, я полная дура, если вообразила себе, что… что…

— Лиадан, — голос Брана звучал почти ласково. Я медленно обернулась. Он был очень близко, меньше, чем в двух шагах. Он впервые назвал меня по имени. — Я думал, ты уехала, — сказал он.

Я покачала головой и шмыгнула носом.

— Ты плачешь, — сказал он. — Ты сделала все, что могла. Никто не мог бы сделать больше и лучше.

— Я… мне не следовало… я…

— Это была хорошая смерть. Благодаря тебе. А теперь ты можешь… теперь ты можешь ехать домой.

Я стояла и смотрела на него, не в силах произнести ни слова.

Он глубоко вдохнул.

— Я хотел бы… хотел бы осушить эти слезы, — неловко произнес он. — Я хотел бы утешить тебя. Но не знаю, как.