Сын теней

Глава 31

Альбатрос затушил костер и прикрутил огонь в светильнике. Подозреваю, что они с отцом оба стояли на страже где-то поблизости, в темноте. Дрожа на осеннем ветру, я разулась, сняла платье, сорочку, белье. Потом скользнула под одеяло и легла рядом с Браном. С другой стороны к отцу теплым бочком прижимался Джонни. Тьма вокруг поглотила все — деревья и предметы. Исчезли верх и низ, право и лево. Неясно было, где стены — вдалеке или совсем рядом, — и сжимают со всех сторон.

«Ближе, — зашелестели древние голоса, — ближе». И я, как могла крепко, обняла Брана, прижалась к его обнаженному телу и обвила его руками. Я чувствовала, как бьется его сердце, я дышала с ним в такт. «Так-то лучше, — кажется, пророкотали голоса. — Не отстраняйся. Не отпускай. Сегодня ты — его единственный свет».

На этот раз я услышала его сразу, словно он ждал меня.

«Темно… как же темно!.. один, два, три… как же темно…»

«Сегодня новолуние. Такие ночи уже бывали. Но эта от них отличается. Сегодня с тобой буду я».

«… слишком темно… не могу… слишком долго…»

«Она сказала, что вернется за тобой, но она не могла прийти, Джонни. Она не могла прийти, хоть и желала этого больше всего на свете. Вместо нее за тобой пришла я. Ты когда-нибудь спрашивал, почему она не вернулась?»

У него заколотилось сердце, я начала гладить его кожу кончиками пальцев, успокаивая нас обоих. В его голове теснились темные видения: боль, горечь, разорванные, несвязные, перемешанные картины. Нож, кровь, крики, отпускающие его руки. Смерть. Утрата…

«Она так и не вернулась… так и не пришла…»

«Она любила тебя. Она жизнью пожертвовала за твою безопасность. Она не бросала тебя, Джонни».

«… я — ничтожество… отребье… сучий выкормыш… собственная мать отказалась от меня… только и место на помойке…»

«Все это ложь. Я покажу тебе. Возьми меня туда, Бран. Возьми меня в прошлое».

«Не было никакого прошлого. Она меня бросила. Сиди тихонечко, Джонни… тихо, как мышка, солнышко, что бы ты ни услышал… жди меня… Я приду к тебе как только смогу… Ее руки толкают меня вниз, вниз, в темноту. Ее руки отпускают меня. Захлопывают дверцы… Она так и не пришла. Вот и все. И ничего больше не было».

«Да, но ведь за тобой пришла я. Она не смогла, но она любила тебя, она хотела тебя спасти. Возьми меня за руку, Бран. Я здесь, совсем близко. Протяни мне руку».

Снаружи, за навесом, в неподвижном воздухе зашелестели деревья.

«… здесь так темно. Я тебя не вижу…»

«Возьми меня в прошлое. Давай, Бран, сделай это!»

«Я же сказал тебе, до этого ничего не было. Ее руки отпустили меня… вот и все».

«А кто научил тебя считать? Один, два, три и так далее, до десяти? Такой умный мальчик. Как твой собственный сын — всегда готов учиться, всегда жаждет приключений… Так кто выкладывал для тебя в ряд белые камушки и учил тебя счету?»

«Один, два, три, четыре… палец движется от камня к камню. Руки маленькие и изящные, чисто оттертые ногти… Я дохожу до десяти, она хлопает в ладоши. Я страшно горд собой, я смотрю вверх, а она улыбается. Ее волосы напоминают солнечный свет, глаза светятся. Хорошо, Джонни, молодец. Умница! Давай еще разок. Теперь мы поставим наших свинок в два ряда… вот так! Теперь фермер их посчитает: половина пойдет на рынок, половину он откормит на зиму. Сколько в этом ряду?.. один, два, три… но она ушла… она меня оставила…»

«Она никогда не оставила бы тебя добровольно. Она тебя спрятала, а потом отдала за тебя жизнь. Ты разве не слышал, что рассказывал мой отец? Твоя мать была необыкновенно храброй женщиной. Она хотела, чтобы ее маленький, рожденный посреди зимы сыночек выжил, вырос и жил в радости. Она мечтала, чтобы он всегда двигался к свету. А твой отец просто светился гордостью всякий раз, когда держал тебя на своих сильных руках… вспомни: ты летишь высоко, высоко в небо… выше и выше, и знаешь, что эти руки обязательно тебя поймают».

«… Я не могу… я…»

«Он всегда ловил тебя. Каждый раз. Глаза у него были серые и надежные, такие же, как и у тебя. И такие же честные. Возвращайся, Джонни. Возвращайся в прошлое».

«Улетели — прилетели. Улетели — прилетели. Сперва высоко в небо. Потом обратно, в его объятия. Он улыбается. Кудрявые волосы, обветренное лицо. В глазах — гордость. Я визжу от восторга. “Все, сынок, хватит? — улыбается он. — Ты меня совсем замучил… Ну давай, последний раз: улетели — прилетели". Потом меня обнимают руки. Теплые, сильные. Я кладу ему голову на плечо, у меня палец во рту. Мне хорошо. Спокойно».

Я почувствовала на щеке каплю, теплую в холодном ночном воздухе. Но плакала не я. Я не отважилась поднять голову и посмотреть. Не решилась отодвинуться от него, чтобы не разрушить нечто хрупкое, тонкое, как паутинка. Я глубоко вздохнула и почувствовала, как на меня наваливается крайняя, почти невыносимая усталость. Вокруг нас шумел лес: шелестели листья, хрустели ветки, журчала вода… казалось, даже камни стонут во мраке ночи.

— Помогите! — прошептала я в темноту. И начала напевать кусочек древней колыбельной, коротенький отрывок припева. И странный ветер поднялся над вершиной холма, освобождая могучий голос, глубокий звук на самом краю слышимости, древний зов, старше первых людей на земле. Он звенел из глубины холма, звучал из самых недр земли, дрожал, отражаясь от стоячих камней… на этот зов нельзя было не откликнуться.

«Выходи, воин! Тебя ждет новое задание, миссия длинною в жизнь, ее опасностям нет числа, награда за нее неизмерима. Выходи, докажи, что ты смел. Покажи нам истинную силу духа, как ты уже сделал однажды, много лет назад. Ведь сила ребенка и сила мужчины — одно. Ведь ребенок и мужчина — одно».

Зов умолк и шелест прекратился. Воцарилась глубокая тишина. Ждущая. От меня чего-то ожидали, чего-то большего, я это чувствовала. Бран лежал все так же неподвижно. С виду ничего не изменилось, разве что из глаз его мне на лицо медленно текли слезы, и я вместе с ним горевала о добрых людях, чья жизнь оборвалась так рано… горевала о несбывшемся. Я что-то должна была сделать, но я устала, так устала, что мне казалось, я могу заснуть навсегда, окруженная теплом мужа и сына… глубоким, невинным младенческим сном… но нет, я не должна этому поддаваться. Уже почти рассвело, а я еще не добралась до него, пока еще нет. Стояла полная тишина, только в моем мозгу кто-то тихо шептал: «Сделай это». Но что? Что?!! Раз уж его не разбудил этот древний, трубный глас, то что могу сказать и сделать я? Я предприняла все, что могла, а он даже не пошевелился. Отец сказал, что в моих устах все звучит очень просто. Но на самом деле все вовсе не просто, я в жизни не делала ничего сложнее… и все же, возможно, ответ и впрямь очень прост?

«Иди сюда, Джонни». Я мысленно протянула руку к ребенку, скорчившемуся в тесном, темном пространстве. Он не смотрел на меня, он закрывал глаза руками, словно закрываясь от света, мог стать невидимым. «Возьми меня за руку, Джонни. Здесь десять ступенек, видишь? Погоди-ка, а ты умеешь считать до десяти? Умеешь? Тогда мы будем подниматься и одновременно считать ступеньки. А когда мы дойдем до последней, ночь закончится. Возьми меня за руку, Джонни. Протяни руку чуть дальше. Да. Да, вот так. Молодчина. Теперь считай. Один, два, три… четыре, пять… отлично… шесть, семь… осталось совсем немного… у тебя все получится… девять…. десять… Молодец, любимый!»

Моему голосу вторили глубокие, звучные голоса древних: «Хорошо. Хорошо». Потом усталость внезапно затопила меня с головой. Я впала в глубокое забытье и видела прекрасный сон, будто я лежу рядом с Браном, чувствую у себя на щеке его соленые слезы, а он потягивается, обнимает меня, касается губами моего виска и наконец-то приходит в себя. Во сне я обвила его шею руками, почувствовала, как его тело рядом с моим наливается силой, и сказала, что люблю его, а он ответил — да, я знаю.

Я внезапно проснулась, и оказалось, что уже совсем светло. Не как бывает на заре, а позже, гораздо позже, поздним солнечным утром. Как я могла позволить себе уснуть? Как я могла?! Я протянула руку и коснулась спящего сына, свернувшегося калачиком под своим одеяльцем. Я что, не просыпаясь, покормила его и провалилась обратно? Как я могла? Я пошарила дальше. Бран исчез. У меня пересохло в горле, сердце словно сжала ледяная рука. Он не мог просто так проснуться и встать. После стольких дней без воды и пищи это невозможно, он слишком ослаб. А это значит… это значит только одно… Я села и запоздало вспомнила, что на мне ничего нет. Я потянулась к краю тюфяка, где я вчера бросила платье. У меня дрожали руки. Я не могла найти ни платья, ни сорочки. Только старую рубаху, длиной мне по колено. Я натянула ее через голову и вылетела из-под навеса. У раздутого костра сидело трое: Альбатрос, Змей и мой отец. Они одновременно повернулись ко мне.

— Где… что?.. — только и смогла вымолвить я.

Отец быстро понял, что со мной творится, встал, взял меня за руки и успокаивающе заговорил:

— Все хорошо, Лиадан. Дыши глубже. Он проснулся. Он в здравом уме. Дочка, ты бледная, как привидение. Присядь ненадолго.

— Я… я… где?..

— Недалеко, он под присмотром. Садись вот сюда. — Альбатрос мотнул головой в сторону дальнего конца пруда, далеко от пещеры.

— Он не позволил тебя будить, — извиняющимся тоном вставил Змей. — Как мы и думали, наш командир не в самом радужном настроении. Но жив. У тебя все получилось.

— Он просто встал и ушел?! — я никак не могла в это поверить. Он же был на краю могилы. Я, без сомнения, сплю и вижу сон. Очень жестокий сон. — Да ему же нельзя вставать! Как вы могли позволить ему?..

— А он не спрашивал. Он нам чуть головы не поотрывал. Но он вволю напился, и кроме того, как я уже говорил, за ним присматривают. Ему сейчас стоит побыть одному.

— Соблазнительный костюмчик, — заметил Альбатрос, оглядывая меня с головы до ног.

Я покраснела.

— Где моя одежда?

— Ее приводят в порядок. Мы найдем для тебя что-нибудь чистое. Тебе нужно во что-то одеться.

— Я должна идти. Должна.

— Может, не сейчас, — попробовал возразить Альбатрос. — Он оставил четкие указания. Он хочет побыть один. Может, позже.

Отец откашлялся.

— Я немного поговорил с ним, Лиадан. Я все ему рассказал, как ты и просила. Возможно, тебе стоит последовать совету этих людей и дать ему некоторое время.

— Мне так не кажется, — ответила я и пошла прочь, мимо берез. Как была, босая, в рубахе с чужого плеча. Вниз с холма, к серверному концу пруда, где когда-то давно упало большое дерево. Теперь его мощный ствол порос мхом, а трещины и щели давали приют мириадам крохотных существ.

Думаю, я до конца не верила им, пока не увидела его своими глазами. Он сидел на камнях за деревом спиной ко мне с непередаваемым, лишь ему присущим упрямым разворотом плеч. На нем была его старая одежда неопределенного цвета, но теперь она висела на нем мешком. Он смотрел вниз, без устали крутя в руках серебряную подвеску. Как же мне хотелось помчаться к нему, обнять руками за шею, чтобы удостовериться, что он не плод моего воображения, а живой человек. Но я двигалась осторожно, бесшумно ступая босыми ногами. И все же мой любимый был лучшим в своем деле. Он заговорил, не оборачиваясь, и я замерла в десяти шагах от него. Голос у него был напряженный и невыразительный.

— Твой отец уезжает сегодня утром. Ты должна собраться и уехать с ним вместе. Так для тебя будет лучше. Лучше для ребенка. Здесь тебе делать нечего.

Мне понадобилась вся сила моей воли, чтобы не разреветься, чтобы не дать ему возможности вновь сказать мне, что женщины плачут, когда им это выгодно, исключительно чтобы получить желаемое. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не подойти, не врезать ему по физиономии и не заявить, что мне, возможно, и не требуется его благодарность, но я все же не заслужила, чтобы меня этак походя отправляли прочь, как ненужную больше служанку. Я многому научилась с момента нашей встречи. Я поняла, что к сторожкой, сложной добыче нужно приближаться медленно и терпеливо.

— Помнится, ты как-то сказал мне, — заговорила я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно, — … сказал, что не станешь мне лгать. Мой отец, случайно, не упоминал об обещании, которое как-то дал мне?

Он долго молчал перед тем, как ответить.

— Не осложняй для нас обоих то, что и так сложно, Лиадан, — сказал он, а я подошла так близко, что увидела, как дрожат его руки, сжимающие подвеску.

— Так рассказал, или нет?

— Да.

— Отлично. Значит, ты знаешь, что выбор за мной, а не за моим отцом.

— Да какой тут может быть выбор? Оставить меня велит простой здравый смысл. Какое будущее может быть у… у…

Я встала прямо перед ним, в трех шагах. На этот раз, если кто и нарушит устав, это буду не я.

— Посмотри на меня, Бран, — попросила я. — Посмотри мне в глаза и скажи, что действительно хочешь, чтобы я уехала. Скажи мне правду.

Но он смотрел вниз, на свои руки, и не поднимал глаз.

— Ты, похоже, и впрямь считаешь меня слабым, — пробормотал он. — После такого я лишусь всяческого уважения.

И, несмотря на все его усилия, на его изрисованной щеке заблестела мокрая дорожка.

— Я бы хотела осушить эти слезы, — тихо проговорила я. — Я хотела бы утешить тебя, но не знаю, как.

На секунду, на один удар сердца, воцарилось молчание. Казалось, все вокруг затаили дыхание — и деревья и камни, даже ветер. А потом он слепо потянулся ко мне, схватил мою руку и притянул меня к себе. Я стояла, прижимаясь грудью к его голове, обнимая его за плечи, а он выплакивал наконец все те слезы, что так долго копились у него внутри.

-Ну, ну, Бран, все хорошо. Теперь все будет в порядке. Плачь, сердце мое.

Много ли времени прошло, или мало — кто знает? Нас никто не тревожил, березы вокруг молчали, а солнце карабкалось все выше в холодное осеннее небо. Мужчина тоже вполне может плакать, это не страшно. Особенно, когда за спиной восемнадцать лет горечи и печали, особенно, когда нашел наконец правду, после долгого и трудного путешествия. В конце концов, слезы все же иссякли, я отерла ему лицо уголком своего не вполне приличного одеяния и сказала, скорее сурово:

— Тебе вообще полагается лежать в постели. Ты хоть что-нибудь ел сегодня утром или только командовал?

Я села рядом с ним на камни. Близко-близко, бок о бок.

— Получилось воистину чудесное пробуждение, — дрожащим голосом произнес он. — Я просыпаюсь, а рядом лежишь ты, и между нами ни единого клочка ткани. Чудесно и одновременно жутко досадно, я ведь был так слаб, что ничего не мог делать, только смотреть. Даже сейчас я едва могу поднять руку, чтобы обнять тебя, не говоря уж о том, чтобы воспользоваться преимуществами твоего любопытного костюма. Подозреваю, что под ним у тебя немного надето.

— А! — ответила я, чувствуя, что краснею. — К тебе возвращается чувство юмора. Мне это нравится. Но у нас еще будут и другие рассветы.

— Да как они могут быть, Лиадан? Как мы можем быть вместе. Ты не можешь жить одна среди мужчин, передвигаться тайком, постоянно оглядываться, убегать, скрываться. Я никогда не подвергну ни тебя, ни его подобному риску. Решение совершенно не зависит от того, чего хотим мы с тобой. В первую очередь нужно думать о твоей безопасности. Да и вообще… как ты можешь быть со мной после всего этого? Я позволил этому… человеку схватить себя. Я допустил, чтобы Альбатроса искалечили, чтобы ты и мой сын подвергались совершенно непоребному обращению. А теперь я и вовсе превратился в дрожащее, льющее слезы подобие мужчины. Что ты обо мне подумаешь?

— Я не изменила своего мнения о тебе, — уверенно сказала я.

— Да о чем ты, Лиадан? — он все так же смотрел в землю и не поднимал глаз.

Я соскользнула с камня, на котором мы сидели, и опустилась перед ним на колени, теперь он просто не мог не смотреть на меня. Я взяла его руки в свои, теперь мы вдвоем держали и защищали серебряную подвеску.

— Помнишь, — тихо проговорила я, — давно, еще в Семиводье, ты спрашивал, чего я хочу для себя самой? Я тогда ответила, что ты еще не готов это услышать. Думаешь, сейчас ты готов? Что ты помнишь из того, что здесь происходило?

— Достаточно. Достаточно, чтобы знать, что мы совершили путешествие длиной во много лет. Достаточно, чтобы понимать, что ты все время была рядом со мной. Именно поэтому мне так тяжело. Я должен приказать тебе убираться, должен покончить с этим раз и навсегда. Я точно знаю, что это правильно. Но… оказывается, на этот раз я просто не могу тебя отпустить. Я держу в руках доказательство любви моей матери и знаю, что любовь сильнее смерти. Что сердце отдают раз и навсегда.

Я кивнула, едва сдерживая слезы.

— Она спрятала все самое дорогое. Эту подвеску и то, что осталось от тех, кого она любила. Сумочку, расшитую символами ее рода, ее родины. И маленького сына. Она отдала за тебя жизнь. А Джон отдал свою жизнь на службе у своего друга и соратника. Это правда.

Он сухо кивнул.

— Я очень многого не понимал. Я до сих пор не считаю Хью из Херроуфилда героем, но думаю, он все же не лишен некоторых достоинств. Он был со мной исключительно честен. Это вызывает уважение. Он гораздо больше похож на тебя, чем мне казалось раньше.

— О его честности знают все.

— Лиадан.

Я посмотрела ему в глаза. Лицо у него было бледным как мел, осунувшимся, изможденным. Но в глазах горело нечто совершенно иное. Голод.

— Я еще не дала ответа? Еще не сказала, чего я хочу? Мне нужно обязательно произнести это вслух, Бран?

Он молча кивнул.

— Я уже говорила, что мое мнение о тебе не изменилось с тех пор, как ты пришел ко мне в Семиводье, и мы на время едва не забыли обо всем вокруг. Все произошедшее в последнее время — просто часть нашего с тобой пути. Мы вместе страдаем, терпим, меняемся и снова идем вперед, рука об руку. Я считаю тебя неимоверно сильным, иногда чересчур сильным, себе во вред. Я вижу в тебе вождя, человека способного видеть будущее и дерзать ради его воплощения. Я вижу мужчину, который до сих пор боится любви и смеха, но теперь, узнав правду о себе, учится и тому и другому. Я вижу единственного мужчину, которого хочу назвать своим мужем и отцом своих детей. Ты, и никто другой, Бран.

Он поднял руку и погладил меня по щеке. Очень осторожно, словно теперь, когда все так изменилось, ему нужно снова этому учиться.

— Это… это предложение руки и сердца? — спросил он, и в уголках его рта затеплилась слабая улыбка — впервые со дня нашего знакомства.

— Думаю, да, — ответила я и снова покраснела. — Как видишь, я делаю его как следует, стоя на коленях.

— Хммм… Однако мне кажется, что предлагаемый тобой брак — это союз равных.

— Вне всякого сомнения.

— Я не в силах это произнести. Я просто не могу заставить себя отказаться. И все же… ну как я могу принять твое предложение. Ты просишь невозможного. — Он снова помрачнел. — Ты просишь меня обречь тех, кого я люблю, на жизнь, в которой нет ничего кроме опасностей и бегства. Как я могу на это пойти?

— А! — сказала я. — Я бы не стала пока тебе этого рассказывать, но, похоже, у меня нет выбора. Для тебя… для нас… кажется, есть место. В Британии в Херроуфилде. Место и дело. Так, по крайней мере, говорит отец. Его брат не в силах удерживать власть над своими землями. Эдвин Нортвуд пристально следит за ним, надеясь расширить свои владения. Отец не может вернуться туда, чтобы прийти на помощь брату, а вот ты вполне можешь туда поехать. Не обязательно прямо сейчас, но это возможно, и над этим стоит подумать. Там земли твоего отца, Бран, там люди твоего отца. Ты как-то упрекал лорда Хью за то, что он следовал зову сердца и отвернулся от Херроуфилда. Теперь он дает тебе возможность сделать то, чего он не может сам: помочь Саймону собрать свои силы и вновь объединить своих людей.

Воцарилось долгое молчание, и я начала жалеть о своих словах. Наверное, я поторопилась. Наверное, надо было подождать с такими новостями.

— Хью из Херроуфилда доверит мне это дело? — тихо спросил Бран.

Я посмотрела ему в глаза. Ошибки быть не могло, в них засиял новый свет — такой дают надежда и цель в жизни.

— Он доверяет сыну Джона, — ответила я. — А со временем, когда ты покажешь себя, люди Херроуфилда тоже в тебя поверят.

— И ты на это готова? Ты поедешь со мной аж в Британию? Станешь жить вдали от семьи, среди чужих?

— Я не окажусь вдали от семьи, Бран. Мой дом везде, где мы будем втроем. И ты кое о чем забыл. Во мне течет кровь бриттов. Саймон из Херроуфилда — мой дядя, эти люди мои не меньше, чем твои.

Он слегка кивнул и крепче сжал мою руку.

— Поверить не могу. И все-таки верю. Уже прикидываю, что там можно сделать и как этого добиться. Я боюсь туда возвращаться, для меня это место ужаса и тьмы. И все же мне не терпится вернуться и все исправить. Не терпится доказать то, что раньше казалось мне немыслимым — что я могу стать достойным сыном своего отца.

От этих слов мне захотелось плакать. Я все еще чувствовала невероятную усталость после минувшей ночи и от того, что ситуация вокруг менялась быстрее, чем я могла уследить.

— А ребята? — неожиданно спросил Бран. — Что будет с моими людьми? Куда они денутся? Я не могу оставить их просто так, без места и цели в жизни.

— Знаешь, — ответила я, — может статься так, что они могут гораздо больше, чем ты себе представляешь. Пошли к костру. Ты можешь стоять? А идти с моей помощью? Отлично. Обопрись на мое плечо. Давай, опирайся. Никто не ждет от тебя сверхчеловеческой выносливости, разве что, ты сам. Одна эта рана на голове иного уложила бы в могилу. Ты много дней голодал, и на тебе нет живого места. Я хочу, чтобы ты попил и поел немного овсянки. У твоих людей есть для тебя предложение, интересное и способное стать ответом на твои сомнения. Они очень преданно оберегали своего командира, Бран. Возможно, тебе удастся сказать им пару слов благодарности. И еще я должна попрощаться с отцом, дома в нем очень нуждаются. Позже мы поговорим с ним обо всем этом подробнее.

— Я… — он, шатаясь, поднялся на ноги. Лицо бледное — призрак, да и только.

— Пойдем, сердце мое. Обопрись на меня, мы пройдем этот путь вместе.