ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ШОПЕНГАУЭР ЗАНУДСТВУЕТ И ВИТИЙСТВУЕТ, МИМОХОДОМ ДАРУЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ

Каждому все-таки свое: кому варежки, кому лапоть, а кому и вечная благо дать. А кому и мелкая благодать, на жизнь или на год. А кому и на день работы, час подвига, минуту оргазма. Каждому свое, заслуженное или не очень. Кому-то — умереть в возрасте десяти лет. Нормально это: умереть в таком возрасте. Потому что кто-то по правилам должен умирать именно в таком возрасте, а если умирает не абстрактный представитель людского рода, а конкретный индивид с именем — что ж, судьба его такая, рулетка. Нельзя, нельзя пенять на рулетку. А кому-то и мировое господство. А кому-то и сапоги. И неча на Господа пенять, если карма не та.

— Ну да ладно, — сказал Артур Шопенгауэр.

Он чувствовал легкую нерешительность. Впрочем, он умел преодолевать легкую нерешительность, сначала превращая ее в большую, а затем взрывая внутри себя. И получалась решительность. Большая или не очень, но это по удаче, по обсnоятельствам, в зависимости от того, какой день, какие люди и что надлежит сегодня завершить.

— Давайте выведем некую модель правильного человека, — предложил он небольшлому уютному залу. — Давайте, да? Только будет брать внутренние константы, а не внешние атрибуты. Внешние — это слишком просто. Правильно ездить на правильной машине, правильно общаться с правильными людьми. Но это неинтересно рассматривать, такая атрибутика правильности весьма самоочевидна. Интереснее сознание, то, что закрыто. Вот что закрыто и неочевидно, то и привлекает внимание. Иными словами, структуры сознания и внутренней жизни. Очень часто они приводят и к успеху в материальном мире, а иногда не приводят — если не везет, но в любом случае обладают и некоторой ценностью в себе.

Это опять-таки не рецепты счастья, потому что его нет и вряд ли таковое объявится. Это рецепты того, что все-таки есть и подвержено распространению. Скажем так, рецепты правильной духовности, правильной гигиены сознания, да и вообще правильной жизни по некоторым законам. Она тем и отличается от неправильной, что подразумевают в себе законы, а в неправильной все хаотично и неосмысленно.

Вот давайте назовем первое: наличие принципов. Не принципов добра, а вообще: наличие принципов как внутреннего императива, неважно — добра, зла, еще чего. Иными словами, наличие стержня, скрепляющего личность в полной независимости от внешнего мира, потому что только принципы и скрепляют. В широком смысле все проявления делятся на реактивные и проактивные. Причем реактивные достойны малого уважения и свойственны абсолютно всем, а проактивные могут быть только у сжатой личности, скрепляющей себя неким стержнем. Таким, чтобы не рассыпаться, не стать податливой, аморфной массой. Большинство людей податливы, то есть попросту реактивны без намека на проактивное происхождение своих действий, чувств, мыслей. Их трогают — они отвечают. И вот в этой формуле исчерпывается жизнь, тронули — ответил. Причем примерно одинаково по модулю: затрагивание и ответ на него. Совершенно очевидно, что ни к чему достойному так не придешь. И вообще довольно убогая модель жизни, если рассмотреть, вдуматься, сравнить с другими моделями. Ну что такое? Его обидели, он сразу обиделся. Погладили по голове, вильнул хвостиком. Для подлинной личности, по-моему, унизительно. Это механистичность, причем дурная, блокирующая самореализацию, потому что самореализация лежит в проактивном, а не в реактивном. Тебя обидели, а ты улыбнись. Тебя погладили, а ты укуси. Куда интереснее, как тебе, так и окружающим тебя правильным людям. А реакция на раздражитель изначально слаба тем, что затухает, как только раздражитель убирают из поля действия.

Реактивное добро всегда второсортно, потому что кончается в момент, когда человека перестают гладить по голове. Он попадает в другую среду и сразу перестает быть добрым, получается очень жалкая картина. Поэтому на таком пути в первую очередь надо любить врагов, поскольку это сразу свидетельствует о наличии стержня, диктующего проактивную модель поведения. А только она и есть подлинная Добро, означающее самореализацию вот на этом конкретном пути. Со Злом также (мы договорились, что Добро и Зло достойны равного уважения). Так вот, месть и зависть — плохие вещи, в большинстве случаев, хотя, конечно, есть исключения. С теми же исключениями агрессия хорошая вещь. Мы сейчас, как вы поняли, говорим о самореализации на пути Зла. В чем разница между агрессией и ненавистью, проистекающей из мести, зависти, раздражения? Первое есть удел здоровых особей, а второе больных, но в глаза это не бросается. Вроде бы одинаковые состояния, имеющие целью одни действия: что-то негативное, насильственное, стремление сломать и разрушить. Однако разница как между видами добра. Она в присутствии или отсутствии внутреннего закона. Если у негодяя есть внутренний стержень — в данном случае, конечно, стержень негодяя — то он эстетичен. А эстетичен потому что осознан, собран и наполнен силой, а сила в данном случае есть следование закону. А если у мелкого подонка украли пачку сигарет и он готов за это убить, то это мерзко, потому что некрасиво, а некрасиво, потому что мелочно, а мелочность в данном случае есть пример чисто реактивного поведения. Я повторяю то, что говорил когда-то: людей нельзя любить за то, что они хорошие и нельзя ненавидеть за то, что они плохие. Любить и ненавидеть можно за одно — за то, что они люди, конечно же. Вот тогда получается чисто, естественно. Собственно говоря, в этом и лежит отличие проактивных чувств от реактивных. Или твои внутрение состояния диктуются неким законом, или зависят от того, как в данную минуту к тебе относится мир. Вторая позиция явно детская, глупая и невзрослая. Все должно определяться однажды найденными правилами, которым нельзя изменять.

Заметьте, что наличие четкого императива начисто отсекает моральные терзания, свойственный мелкой «справедливой» шушере. Это она всегда взвешивает, никогда не может точно отладить весы и потому колеблется. А человек с внутренним законом всегда все знает. То есть не все в мире, конечно, знает — такого знать нельзя, это привилегия Бога. Он всегда знает, как ему поступить, а для человеческого существа это есть основное и часто вполне достаочное для подлинной жизни знание. Дети, кстати, не обладают законом, у них нет проактивных внутренних правил. Их обидели они обижаются. Приласкали — они добрые. Но это же несерьезно. Когда человек вступает во взрослую жизнь, он должен определиться с этим самым стержнем. Вырастить его в себе, усилием воли и мысли однажды поставить. Что нового я сказал? По крайней мере одну вещь, о моральном законе ведь говорили всегда. Только от ограниченности ума, от стереотипов и недоумия полагали, что это обязательно императив добра. И вот тогда, если императив добра — тогда стержень и подлинная, сильная жизнь. На самом деле важен сам императив. Добра, зла, еще какой-то модели — неважно, поскольку все дает стержень одинаковой крепости, одну и ту же путевку во взрослую и сильную жизнь.

Итак, первое, что мы отметили в правильном человеке: проактивность, а не реактивность его активности. Наличествует закон внутри. Он двигает, а не влияния мира, дарвинизм работает только для вечных детей: мир тронул — человек колыхнулся. А если не тронул, то не колыхнулся? Кстати, из дарвинизма совершеннно невыводимы две вещи: достижение вершин власти и создание шедевра. Там нет ответа на феномен Наполеона и феномен Бетховена, скажем так. Потому что тот и другой проактивны, а дарвинизм устраняет из рассмотрения этот метафизический срез. Правильный человек не реактивен, поскольку великие действия никогда не реактивны. Нельзя представить такой раздражитель внешней среды, который заставлял бы стремиться к мировому господству. И нет адекватного сверхраздражителя, провоцирующего на шедевр. Там все идет проактивно, отталкиваясь от внутреннего стержня, от желания, закрепленного в правилах. Первое — закон внутри, для себя закон, не для мира. Закон, по которому ты бьешься с миром за свое место в нем.

Второе давайте назовем пониманием. Об этом раньше говорилось, да? Онтологичесекая картина мира, максимально правдиво описывающая мир — вот и все правильное понимание. Видеть вещи такими, какие есть. И не ставить на их место иллюзии. Чем «проще» человек, тем максимальней количество илюзий в его голове. Любое явление там толкуется превратно, ничего не понимается таким, как есть: будь то любовь, политика, экономика… Дурак народ — как правило. В голове там мусор, который годами расчищать и то, наверное, не расчистишь. Там только ложь, освященная веками и заклинаниями: мол, прав всегда народ, надо бы у него правде поучиться. На самом деле, конечно, народ смертельно глуп, а учиться у него можно только вот этой исконней дурости. Все интеллигенты, которые ходили в народ за правдой, так или иначе возвращались обратно, переполненные ерундой. Место такое — зашел туда, проникля и сразу же поглупел. Не надо туда заходить. Эти места надо как-то расчищать, наиболее перспективных оттуда выдергивать, а с остальными не знаю что делать. Повторяю, глупость там — вековая, бронированная, логикой непрошибаемая принципиально, поскольку отсутствует механизм понимания чего-то логичного.

Итак, второй признак правильного человека: правильная онтология в голове, адекватное видение мира, когда видятся реальные вещи, законы и механизмы, а не подставляются на их место пошлые иллюзии, по-своему объясняющие мир. Картина мира сложное понятие, сейчас, наверное, надо проскакать мимо него. Забьем только адекватное мировидение вторым пунктом.

Третьим назовем наличие идеала. Наличие идеала то же самое, что наличие веры или фанатизма. Фанатизм хорошая вещь, поэтому не надо бояться слова. Отметим особенность: идеал — то, что ты принял сам на максимуме располагаемой информации. Возьмем политический идеал как самое распростараненное. Так вот, только то, что ты принял с чистой головой, обладая информацией и независимостью в оценке, и есть идеал в понимании правильного человека. Неважно, нацизм или либерализм. Вот, кстати, опять новое: об идеале говорено тысячелетия, но всегда разумеется конкретный идеал. Может быть, я плохо образован, но я действительно не помню случая, когда кто-то вышел бы и сказал: разные идеалы достойны равного уважения. Если это, конечно, идеалы умного в себе человека (а мы договорились другое идеалами не называть, другое у нас — это пропаганда, промывка мозгов и т. д.). Так вот, повторю: идеалы фашизма, христианства, коммунизма, демократии достойны равного уважения, если принимаются онтологически проработанным индивидом. Я утверждаю, что онтологически проработанный индивид принимает любой из этих идеалов, потому что они отличаются друг от друга не уровнем понимания, а скорее мироощущением. Они отличаются скорее внутри себя: есть умный фашизм, а есть глупый, есть гуманизм для интеллектуалов, и гуманизм дураков. Вот это — отличается в уровнях понимания. А сами структуры взглядов (коммунизм, демократия и т. д.) не отличаются в уровне понимания.

Итак: есть правильный национализм и правильная религия, а есть неправильный национализм и неправильная религия. Так вот, идеалом мы чисто условно будем называть то, что берется и к чему приходится на высоких уровнях понимания. Человек обладает информацией и он мысленно переработал мир, только тогда он может полноценно определиться с верой. Тогда он достоен уважения.

В чем разница двух типов внутренних убеждений? Типов условно два, потому что убеждения есть у каждого, но один тип мы условились называть идеалами, а второй — ну просто чем-то, что навеяно вентилированием мозгов. Потому что если человек не на уровне понимания, то он не умеет думать правильно, а кто думать не умеет, у тех удел всегда быть жертвою пропаганды. При этом противники идеологического зомбирования допускают классическую ошибку, говорящую, кстати, и об их уровне понимания: они хотят бороться с тем, кто зомбирует, а не с теми, кто зомбированию подвержен. Между тем дело только в последних, пока будут они — будет и то, что мы называем навязыванием взглядов. Потому что у неотработанного индивида все взгляды навязаны: прессой, телевидением, ораторами и тем, что вбивается в сознание как общественное мнение. Картина не так выглядит, что кто-то хитрый начинает вдруг одурачивать людей. А не будь этого хитрого, не было бы одурачивания. Наоборот, это неприкаенные дураки мыслью гуляют по свету и эта дурацкая мысль способна зацепиться за листовку, за глупую статья в газете, за рекламный ролик и другие пошлости. Ну попроси любого голосующего за либералов описать либерализм как систему. Хотя бы в терминах учебника. Скорее всего он даст профанированное описание, так вон он — одураченнный. Потому что прицепился к какой-то вере, не имея о ней реального представления. Ну а если образованный человек выбирает либерализм, то поступает, конечно, правильно — он образованный, владеет знанием и поэтому знает, что выбирать. При других инстинктах умный человек выбирает социал-демократию или авторитарно-консервативный режим. Там инстинкты другие, а не уровень понимания.

Кстати, чем артикулированный идеал отличается от навеянной картинки? Прочностью, прежде всего — потому что если средствами манипуляции начать гнать другие картинки, то народ изменит свои пристрастия. Обязательно изменит, не может по-другому быть. В 1988-м русские люди были за социализм, через три года — за капитализм. Масса не мыслит сама, она прислоняется к навязанному, что и подтверждает данный пример. А имеющий Идеал его не изменит, если что-то не произойдет в егоиндивидуальной судьбе. Случится в судьбе, может и переменить после личного переживания свои взгляды. Но это редко, потому что редок набор таких потрясений. А пропаганда бессильна абсолютна, он насквозь видит ее механизм, она — не фактор в его судьбе, там другие факторы. Итак, третье в правильном индивиде — наличие мировоззренческого идеала, принятого в здравом уме, на уровне понимания, и блок против того, что навязавают агитки.

В чем разница с первым пунктом? Под стержнем мы понимали прежде всего моральный императив, под идеалом — нечто абстрактно-политическое, какие-то мировоззренческие константы… Мы ведь договорились не путать императив в отношении к людям с императивом в отношении к миру и стране? Это разные вещи, и политические взгляды никак не коррелируют с моральными категориями. Бред собачий, что все сталинцы звери, все христиане преисполнены добра и т. д. Нет корреляции. Можно с равным успехом быть добросердечным нацистом и подонком — сторонником «гуманного общества». Или наоборот. Повторяю, нет корреляции, и это тоже фундаментально.

Четвертое, наверное, красота. Красота в действиях правильного человека, я Железову как-то говорил — что он красив и потому правилен. Что значит красивое действие? Давайте представим: можно ругаться красиво и некрасиво, можно красиво и некрасиво заниматься любовью, красиво либо некрасиво убивать… Интуитивно мы всегда определим, есть ли в действии красота. Допустим, кино на экране: там герой красиво убивает врагов, чисто эстетически наслаждаешься, когда дерется мастер единоборств. Красиво, да? А вот два бича в подвале пилят тело третьего. Пять минут пилят, десять, отдыхают и снова пилят, а тот дергается, а они пилят. Мерзко. Допустим, секс. Понятие красоты как критерия применимо полностью. В хорошей эротике на экране это красиво. Но мы можем представить себе мерзкое, некрасивое занятие сексом? Конечно, можем, очень даже легко можно подобрать такую пару, что у них заведомо все сложится отвратительно. Самое странное: ругань. Некрасиво почти всегда, но правильный человек самые грязные ругательства употребляет правильно. У него, как ни странно, это получается эстетично. Представьте войну, или вообще работу в насилии, допустим, милиция вяжет бандита или бандиты затевают разборку между собой. Там ситуация, которой мат адекватен. Мат адекватен любой ситуации, которая актуальна, особенно, если рискуешь своей жизнью или отбираешь чужую жизнь. Там беседовать только матом. Мы считаем ругань неэстетичной, посколько на наших глазах матерится либо тупое простонародье, либо несмышленая пацанва — те и те отвратительны сами по себе, как бы там они себя не выражали. А супермен, который с матерком косит врагов — красиво.

Теперь уловим разницу: где критерий отличия? Итак: красивый или некрасивый секс, эстетичная или грязная смерть, а также ругань. Можно вообще-то любое действие представить исполненным красиво или не очень, но взяли примеры наиболее актуального. Выявляется странная вещь: критерием красоты служит такая сверхпрагматичная, казалось бы, штука, как функциональность. Если функционально — значит, красиво. А если нефукционально, плохо, непрофессионально и не ко времени, то просто эстетический ужас. Что значит функциональное убийство? Да попросту профессиональное. Профессионал знает, кого убивать, где убивать, за что и, самое главное, каким способом. Киллер красиво добивает контрольным выстрелом главу мафии. Там сильный законченный акт. Маньяк некрасиво убивает ребенка. Детей убивать занятие не самое сильное, вот стрелять на войне — другое дело, там по-мужски и волей-неволей — профессионально… А когда шпана тыкает ножиком другую шпану, на это лучше не смотреть. Это дурное, бессмысленное, непрофессиональное и совершенно ненужное действие. Это проявление даже не агрессии, а вековечной животной дури, потому что правильная агрессия выражает себя красиво (в этом случае человек в насилии зарабатывает большие деньги или меняет мир, если он развитый человек). Секс, кстати, то же самое, там функциональность — получение максимального наслаждение. Кстати, удивительная область жизни, где действует почти святой закон — ты даешь, когда берешь. Обычно в других областях ты отбираешь, когда берешь. А там по-другому, безумно гармонично: поэтому можно сказать, что святой закон. Так вот, красиво, когда люди наслаждаются, когда берут и этим дают, гонятся в первую очередь за своим наслаждением, но по нашему закону вместе с этим наслаждается другой человек. А когда есть зажим, неправильные действия, слишком скромные или слишком грубые, или просто не те, они мешает тебе же получать удовольствие, то есть срывают ту же функциональность, которая в данном случае целиком упирается в него.

И в ругани все решает функциональность. Теоретики красоты на меня обидятся? Да есть люди, которые матерятся красиво! Ну вот крутой разбор, смертельная драка или просто очень мужское выяснение отношений, когда все на нервах и все на карте. Мат служит лучшим средством словесного выражения. Тот, кто в этой ситуации отвязывает себя на мат и на жаргон, обычно получает психологическое преимущество. Или даже энергетическое. Потому что есть фразы, которые пробивают человека, давят его, ломают, психика разваливается, аура пронизывается насквозь… И это ситуации, когда лучшим словом является слово максимально грубое. И тот, кто этим владеет, своего рода мастер. Обычно начальник владеет этим лучше подчиненных, а прошедший войну и насилие — лучше тех, кто через такое не проходил. И когда это идет, то идет красиво. Потому что нет иного способы ударить человека, если не бьешь его физически, а физически нужно и можно бить не всегда. Таким образом, в этой ситуации у крутых людей мат функционален — и оттого красив. А у большинство людей мат нефункционален и оттого отвратителен. Допустим, простое действие: встать с одного места и перейти в другой кабинет, на другую улицу, уехать в другой район города. Фунционально сказать: пошли. Одно слово, да? Я видел людей, которые выражали это простое действие очень сложной фразой, там было три-четыре матерных слова. Все эти виденные люди, кстати, просто недоумки по жизни. Они не только недоумки в том, что выражают себя столь нефункционально, но и во всем остальном, я их знал и могу удостоверить.

Разобрались с четвертым пунктом, давайте придумаем пятый. Я говорю придумаем, но это не значит, что мы фантазируем, сочиняем небылицы и так далее. Все, что мы проговариваем, адекватно отображает реальность. Причем безумно актуальную реальность, потому что нет для человека более актуальной темы, чем тема правильных людей, в ней вмещается вся мировая проблематика, другой просто нет, а если есть — то это неважно в реальной человеческой жизни, в том, что способно тревожить и волновать, в той плоскости, где реализуется человек. Допустим, алгебра актуальна только для великих математиков, остальные в ней как-то не реализуются. Но нет, конечно же, человека, для которого тема правильных людей, правильного сознания и правильного стиля жизни неактуальна. Под тремя словами — человек, сознание, стиль жизни — мы понимаем сейчас практически одного, только названное тремя непохожими словами. А речь идет об одном.

Итак, пятый пункт: осознание своей жизни. Я оговорюсь на одну банальную тему. Любое действие, конечно, совершенно, когда проистекает из забитой в инстинкт программы, а не прокручивается по ходу самого события через разум. Разум на то и дан, чтобы какие-то вещи забивать в инстинкт, а думать только над абстракциями. А в конкретных ситуациях ничего не обдумывать, просто ставить на инстинкт, сформированный должным образом. Только на инстинкте, конечно, можно победить в драке, на прошедшем через тренировки инстинкте бойца. Точно также, кстати, люди занимаются любовью, пишут стихи, делают свою повседневную работу. На инстинкте, но на хорошем инстинкте, на инстинкте, должным образом поставленном — потому что непоставленный инстинкт в этих случаях хорошего результата не даст. А ставится он удачей, опытом и еще наличием пресловутого внутреннего стержня. Речь, кстати, совершенно не об инстинкте — пятым пунктом мы назвали с первого взгляда противоположную вещь, как бы противоположную, конечно, потому что в правильном человеке ничего противоположногго нет по определению, там все цельно и нераздробленно, это неправильный человек может жить разбитым на совершенно разные части, которые друг о друге не знают или вообще тащат личность в разные стороны. Правильный человек всегда идет в одну сторону. Так вот, осознание своей жизни. И в этом нет ничего враждебного тому, что ранее тут говорилось об инстинктах, поскольку ввиду имеется разное. Это в момент непосредственного действия нельзя думать. А все остальное время только этим и следует заниматься. Что, в конце концов, осознание? Давайте предложим как модель осознания: в любой момент жизни человек должен знать ответ на любой принципиальный вопрос, относящийся к своей жизни. Не говорить не знаю и мямлить, что, дескать, судьба так сложилась. Почему ты работаешь именно в этом месте? Почему он стал твоим другом? Почему ты любишь эту женщину? Почему твои убеждения такие, какие есть? Если ты кого-то обидел, ты должен знать, как это на самом деле произошло, почему и зачем. То есть обижать можно, но с пониманием происходящего на твоих глазах. А без понимания ничего нельзя. Даже если кого-то убиваешь, надо осознавать. Надо знать ответы: как? кого? зачем? Почему моя судьба сложилась именно таким образом, что в данный момент времени я убиваю человека? Что это дает моей судьбе, какие вообще есть варианты помимо этого? И если ты знаешь ответы на вопросы, то убить, конечно, можно. А если не знаешь, то лучше не убивать. То же самое относится к любому действию. Если ты идешь куда-то, требуется знать, куда. И, самое главное, зачем. И требуется знать, что надо идти. И каким образом сложилось так, что идти туда действительно надо. И лишь когда все это осознано, можно идти. А если не осознано, то ты пойдешь, но будет меньше шансов, что в конце пути окажется что-то стоящее. А если не осознавать абсолютно, в конце пути обязательно окажется очередная дрянь. Если ты волнуешься, самое время понять, почему ты волнуешься, а не бездумно загонять себя вглубь этого волнения. Вот когда знаешь, отчего на самом деле волнуешься, тогда можно идти и в глубь. Или не идти, смотря по тем причинам, которые заставляют волноваться.

Каждое действие так или иначе обязано иметь смысл, причем не локальный, а смысл перед лицом смерти. Повторю: смысл перед лицом смерти, вот если завтра умирать — а это все равно имеет смысл. И в любом действии надо иметь готовность отчитаться в его смысле. Вот появится из-за куста Господь Бог и спросит: а чего это? а зачем? И надо вразумительно ответить, чтобы Господь сразу понял и не переспрашивал. Я иди, потому что надоело сидеть — не ответ. Я иду, потому что испытывая наслаждение от прогулки, звучит намного лучше. Я иду, чтобы сделать какие-то действия и в случае их успеха войти в историю — вот образец совершенного ответа. Только надо знать, какие действия ты действительно собираешься сделать. И любую ситуация надо описать в ее подлинном смысле. Ты поссорился с А, и вот когда эта ситуация будет осмыслена, а не прочувствована, тогда завершится внутренняя работа. Ситуация должна быть представлена такой, какая есть, а не такой, какой чувствуется кому-то из участников. Большинство людей на место онтологических картин ставят то, что навевается их первым чувством, вытекающим из закономерностей ситуации, и считают, что все закончено. Представление есть — чего еще надо? Однако если из-за куста появится Господь, такой человек вразумительно не отчитается в ситуации. Если не думал и не брал картину сверху своих чувств, никогда не отчитается так, как это понравилось бы Господу. Поэтому надо осознавать все, особенно — мелочи, потому что о них неохотно думается, но тоже может спроситься из-за куста. И ответить не менее важно. При этом смыслы должны расставляться перед лицом смерти, в таком малоприятном экзистенциальном состоянии. Не надо считать, что человек вечен. Он не вечен, а это накладывает основное правило на расстановку смыслов. Что значит вот эта работа перед лицом смерти? Если завтра умирать, да и не завтра — вообще умирать, тогда эта работа хоть чего-то стоит? А влечение к этому человеку чего-то стоит перед лицом смерти? А какие из прочитанных книг обладают смыслом перед лицом смерти? Наверняка, не все. И далеко не всякое влечение, и далеко не любая работа. Так вот, это своеобразная жестокая сортировка, смертельно подсказывающая правильный путь. Очень эффективно подсказывающая, как раз потому, что смертельно. Забьем пятое: отчет во всех жизненных ситуациях, выполняемый по двум правилам: оценка берется поверх своих чувств и перед лицом смерти, поскольку остальные оценки жизни обычно неполноценны, в них получается обывательская ерунда. А вот эти два условия своим присутствием опрокидывают ерунду, как карточный домик. Они дают нам то осознание, какое требуют высшие силы из-за куста.

Шестое? Мы чего-то походя говорили об инстинктах, пусть будет шестое. Только напомню: правильные инстинкты, собственно, и есть извлеченный опыт. Как он извлекается, другой вопрос. Но если извлекается, то имеем правильный инстинкт, работающий в ситуациях без осознания. Правильная поведенческая модель обычно формируется со временем, исходя из первичного понимания. Между знанием и действием по этому знанию традиционно пролегает дистанция. Классический пример: человек знает идеальную модель действий в данной ситуации, но делает не то, делает неправильное. Даже если обладает совершенной философией жизни, то есть в идеале знает правильный алгоритм на все ситуации. Но делает — не то. Потому что за действие отвечает не сознание, а некая иная структура, хоть и формируемая посредством сознания. Можно, конечно, и без посредства, но лучше с ним. Сознание просто не контролирует процессы, в которых все меняется слишком быстро, нет возможности сесть и подумать, как над кроссвордом, нет возможности что-то пошагово и аналитически мерить. Действует другая структура: правильный инстинкт, поставленный опытом. Можно допустить, что кто-то обладает инстинктом и без опыта. Но это, наверное, случай сверхчеловека, редкий и ненаглядный. Нельзя принять управленческое решение, опираясь на первородный инстинкт, посколько инстинкт должен быть прошедшим через горнило. Удар, который нанесет необученный человек «по инстинкту», будет хуже удара мастера — который тоже возникает из инстинкта, только такого, с которым работали. А опыт возникает не сам собой по мере прожитых лет, как считают простые люди. У простых людей ведь принято: старик — ну все, мудрый, жизнь познал… А может, не познал? Есть взрослые люди и пожилые люди, которые в части опыта уступают молодым, а то и подросткам. Опыт, или инстинкт — сейчас мы понимаем одну вещь под двумя словами — не есть пропорционально зависящее от времени, поскольку нужна два условия в этом времени: действовать и думать. Как ни странно, второе даже важнее. Идеальнее всего прожить жизнь, наполненную актуально-сильными ситуациями, в которые вкладываешься полностью, но при этом постоянно думать над тем, что получаешь на выходе. Постоянно думать над законами, над механизмами, над абстрактым. Тогда опыт сформирует инстинкт. Если только жить, но без осмысления, то вряд ли придешь к формированию в себе структур, понимающих мир и толкающих на правильное действие. Человек прожил бурную жизнь — но не подумал ни одной мысли. Трудно поверить, что у него что-то отложится. Обратное, кстати, легче допустить: если человек не жил (имеется в виду — не участвовал в актуальном лично), но думал о том, как вообще живут — что-то отложится. И не встававший годами с кресла может чему-то поучить того, кто испытал на собственной шкуре все вещи в мире. Но идеальна, конечно, модель: сильнейшее впечатление — глубокий анализ. Тогда внутри человеческой души формируется структура. Значит, шестое: приобретенный инстинкт. То есть опыт. То есть сформированные ушедшим временем структуры души, которые отвечают за действия.

Седьмым выделим недеяние. На Востоке есть свой смысл этого слова, но мы не будем лезть в чужое сакральное. Вложим совершенно простейший смысл. Недеяние — как отказ от жизненной суетени, как отказ делать то, что можно, по правде говоря, и не делать. Что надо делать — то надо делать. А все прочее не стоит делать, даже если люди об этом будут просить. А пошли-ка сегодня туда-то, говорят правильному. Если хождение в это место выпадает из Пути, человек Пути всегда откажется идти. Это неинтересно, потому что не Путь. О Пути забьем коротко, а когда-нибудь скажем по-длиннее: все, что ведет к самоактуализации через сильные состояния, ситуации, сильную работу и размышления, все, что серьезно меняет серьезные вещи в мире — Путь. Их, конечно, миллионы. А недеяние распространяется на все то, что лежит за границами индивидуального пути личности. Идет просто рациональное структурирование времени и энергии, дающее в конечном итоге максимум эффекта при минимуме затрат. Гумилев ведь давал оределение пассионария: это не тот, кто обладает большим временем жизни и даже не превосходящей других в энергетике. Энергетика, как ни странно, почти у всех на одном уровне. Не говоря уж о времени жизни. Резерв одинаков, запас человека всегда состоит из двух: время и энергия. Но одни на этом равном запасе делают в жизни что-то достойное, а другие проживают распыленно, серо, нецельно, ничего не меняя и не оставляя после себя… По Гумилеву, разница только в сжатости. Пассионарий на чем-то фанатично зациклен и вкладывает в это весь резерв целиком. А большинство просто распыляет как энергию, так и время. Сегодня чушь, завтра чушь, послезавтра опять бытовые проблемы и ненужные разговоры, и опять чушь таким образом, под конец вся жизнь называется словом чушь. Это ее итог, приговор: чушь. Было время, время ушло — вот такая примерно канва, в это укладываются сюжеты почти всех жизней. Нет того, во что вылилось бы время, а если не вылилось — тогда рождение человека напрасно, мог бы и не рождаться, если нет того, что можно поставить как итог жизни. Итог, кстати, разный, тот самый, что не чушь (Путей ведь миллионы, как условились): много денег — итог, десятый дан — итог, философское понимание как итог, книги, музыка, картины, миллионы трупов… Вся это можно сложить на Страшном Суде и предъявить. Бог скажет: ну все, не ерунда, что-то у тебя было. А большинству обязан сказать: ничего, ребята, сплошная чушь. Время и энергия не были ориентированы по вектору, не были сжаты и помещены в одну решающую точку. Ну и пустота под конец. Впечатления и воспоминания как итог не принимаются, как бы хорошо Набоков не писал — мне он этого не докажет… Вот поэтому — недеяние. Лучше ничего не делать, чем ерунду. Лучше ничего не делать, чем делать плохо. Потому что достойные вещи делать плохо то же самое, что не делать достойные вещи (они, как правило, делаются только хорошо, а если сделано плохо — то нет даже факта действия, потому что факт правильного действия принимается только по результату). Вот поэтому можно годик полежать на тахте и посчитать ворон. Не вредно. У других на ворон уходит вся жизнь, но они не подозревают, потому что якобы действуют. На самом деле копошатся в мелочи. Им бы недеяния. Но они копошатся и никогда не посмотрят со стороны: вот, мол, копошимся, пора бы завязывать. Они никогда не поймут, как и с чем надо завязывать, пока не поймут реальный статус того, чем так увлеченно занимаются. Понятие недеяние им совершенно чуждо, для них это — лень. А лень прекрасная вещь, если с ленью умело работать. Человек ленится идти. Он изобретает велосипед, садится и едет. Трудяге идти не лень. Он идет, но на каком-то пункте его обгоняет изобретатель велосипеда. Обгоняет всегда, поскольку изобрести велосипед можно в любой ситуации. А на велосипеде всегда быстрее. Два правила: велосипед изобретается всегда и всегда дает преимущество.

Как-то говорилось уже: все мелкие деньги заработаны кропотливым трудом, все большие — на идее. А идея всегда была продуктом недеяния, хотя бы секундного. В поте лица думаешь только о поте на лице, ни о чем правильном не подумаешь. Всегда ведь есть интенсивный и экстенсивный путь. Человек сдельно работает у станка: в два раза сильнее выложится — в два раза больше денег. Жена похвалит, обыватель поймет. А по-настоящему это дурь собачья. Если хочет заработать, надо вообще оторвать голову от станка. На земле есть места, где за тот же рабочий день платят в пять, десять, сто раз больше. Надо искать места, то есть прыгать по уровням. А не гнать работенку, ориентируясь только на прямую пропорциональность. Все это имеет отношению к недеянию, к его фундаментальному свойству: только по принципу недеяния приходят к Действию. Парадоксально, но в сути то же самое, что говорил Гумилев. Ну а наш правильный человек, наверное, тот же пассионарий, если войти в другую теорию.

Восьмым, как ни странно, поставим смирение. Казалось бы, добродетель раба. Но мы возьмем слово — и вкачаем свой смысл. Просто из существующих слов смирение наиболее подходит под вкачивание того смысла, который имеется ввиду. Смирение означает одновременно такие привлекательные для цельного человека вещи, как отсутствие обиды, страха и привязанности. Смирение у нас выходит чем-то гиганстким, раз оно колпаком накрывает не менее гигантские слова…

Ясно, что привязанность — тоже плохо? Потому что как раз она есть отличительная метка раба. Надо быть привязанным только к своей судьбе, а не к предметом, потому что привязываться к ним всегда больно и бесполезно. Под предметами разумеются не только джинсы, но и любимые люди в первую очередь. А также любимый суп и любимое настроение. Вот к судьбе надо привязаться, если такая есть — а остальное от лукавого.

Нельзя, кстати, говорить, что мир плохой. Смирение налагает запрет, совершенно правильный. Нельзя говорить, что законы природы какие-то не такие (когда обыватель жалуется на власть, он обвиняет фактически не ее, а законы природы — что с его стороны смотрится тупым свинством). Так вот, законы природы не обвиняются. Хочешь видеть мир другим — меняй. Пока мир не изменен тобой, он правилен. Если изменен тобой, тоже правилен, только теперь он изменен тобой, что оправдывает твое рождение. Главное для понимания мира в любой момент то, что он всегда правилен. Давайте договоримся считать это философским постулатом и никогда не оспаривать. Это обыватель чего-то гадает, а есть филосоская истина, где сказано: правилен. Другого мира нет, поэтому правилен этот. Это более очевидно, чем цвет перед глазами (метафизические истины всегда очевиднее эмпирических, иначе это не истины). Просто есть тональность мышления, в которой это воспринимаетя как самоочевидная истина. В эту тональность можно войти либо не войти, доказывать бесполезно. А войти можно только до конца. Возьмем предел: вот лежит труп ребенка, изрезанный маньяком — и надо сказать над расчлененным ребенком: мир правилен. Пока это не скажется, понимания нет, есть только сентиментальная дурь. Потому что только дурак может изречь над трупиком: Бог-де козел. Этим сразу признаешься в своей неумности, а Богу, разумеется, все равно, он-то знает, что не козел. Смирение запрещает обвинять кого-то, кроме себя. В чем бы то ни было.

Понятно, что в несчастной любви виноват тот, кто любит, а не тот, кого любят? Понятно, что объект любви не обязан спать с субьектом любви? Ясно, что в этом случае только субъект обязан перед чувствами субъекта? Ясно, что для каждого человека есть только одно обязанное существо в мире — он сам? Кто виноват в том, что люди бедно живут? Следовало бы запретить говорить, что в этом виновато правительство. А тех, кто кричит, что все-таки правительство, следовало бы поместить в концлагеря, потому что глупцов не может быть жалко (любить дурака преступление по отношению к умному). Хотя виновато может быть и правительство. Говорить так нельзя. Надо наконец воспринимать ландшафт без соплей по поводу его несовершенства.

Впрочем, недовольство бытием допустимо, но ровно на ту глубь, до которой ты можешь его изменить. Большинство людей очевидно не могут изменить бытие, поэтому им нельзя ругаться, обвиняя реальность. Что значит обвинять реальность? Это не только фраза «мир дерьмо», которую, кстати, редко кто по-настоящему произносит. Ну, допустим, Сартр всю жизнь только этой фразой разговаривал, а простые граждане говорят по-другому. Они никогда не смотрят на мир в целом, поэтому они обвиняют видимое своим глазом: политический строй в стране, начальство на работе, людей вокруг себя, как близких (муж, отец), так и дальних (чиновники, коммерсанты). На самом деле такое утверждение затрагивает не только мужа и не только чиновников, оно императивно утверждает: мир дерьмо, а из этого следует… Ничего из этого не следует, потому что мир не дерьмо. Смирение в нашем понимании есть добродетель, которая запрещает называть мир дерьмом и делать такие мысленные заявление, которые разверткой к этому ведут. Коммерсанты не виноваты, даже если ловят живых детей, вырезают внутренности и продают за границу. Они такие, какие есть, потому что мир не дерьмо. Их, конечно, надо расстрелять за преступление. Но в философском смысле они не виноваты, потому что виновен в мире только ты сам (в своей жизни, а ничего другого в мире нет — кроме нее, твоей жизни). И отец не виноват, что у тебя жизнь такая, даже если он бил тебя, издевался, насиловал, внушал неправильные мысли и чувства. Мир-то не дерьмо, значит отец не виноват. И чиновники не виноваты, даже если продали Россию. Иди, бери их, суди, убивай, выводи на чистую воду — а сидеть и плакать нельзя. Это все вытекает из смирения в нашем смысле. Легко понять, что это делает человека сильнее. Звучит слово на самом деле как добродетель раба, но то, что мы описали — добродетель воина и аристократа. Воин обязан только перед самим собой, с других он ничего не может потребовать. Аристократ обвиняет реальность ровно настолько, насколько может изменить ее сам либо не обвиняет вообще, если добрый и не хочет фрондировать.

Легко понять, что смирение в нашем понимании отнимает надежду и придает веру. Под надеждой мы понимаем нечто, что ожидается от внешнего мира. Человек сидит и ждет, а ему что-то приходит, но на самом-то деле приходить не обязано, а особено не обязана приходить хорошая жизнь. Это опять-таки связано с неприличными ожиданиями (ждать от других хорошее неприлично). Поэтому надежду такого рода, пассивную и пропитанную отсутствием смирения, надлежит устранять. А вера в нашем словаре как бы то, что из восьмого пункта перебрасывает мостик в начало, в первый и третий пункт. Верить можно в идеалы и внутренний закон, это можно без неприличия: они только в тебе, от других не зависят. Причем вера мгновенно делает реальным то, во что веришь, если обрашаешь ее внутрь себя, а не проецируешь на задолжавшее бытие. Стержень внутри появляется в тот самый момент, как человек верит, что у него есть этот стержень. Идеал рождается только верой, в материальном мире он не задан ничем — но как только поверили, он существует. Усилия никакого не надо, потому что верить естественно. Не нужно усилие, чтобы видеть сон, думать, переживать. Точно так же не надо усилия, чтобы верить, потому что это есть или нет: вспыхивает мгновенно. Кстати, общераспространенный смысл слова смирения прямо противоположен тому, который ввели мы. Мы забили в формулу: в мире есть только одно обязанное существо — ты сам. А люди понимают в том смысле, что ты-то как раз ни за что не отвечаешь: пошел, не получилось и успокаиваешься, раз ты смиренный. Снимаешь с себя внутреннюю расплату за результат. И проецируешь виновность на мир! Как мы видим, имеется не то, абсолютно не то, на 180 градусов. Но мы забили наш смысл: смирение как чувство, запрещающее называть мир дерьмом, ждать хорошего от других и снимать с себя абсолютную отвественность за все. Каждый человек отвечает за все, причем абсолютно. Все — это реализация либо нереализация его жизни, а заботиться о другом просто от лукавого, бытие сводится только в одну проблему, один вопрос и ответ на него. Зря или не зря пришел ты в мир? Так вот, на этот вопрос нужно отвечать смиренно. На остальные жизни плевать, и это правильно, потому что реализовать либо нереализовать свою жизнь человек может только сам, а сострадание скорее помешает. Не со зла плевать на другие жизни, а лишь потому, что в главном все равно не поможешь: а помогать не в главном бессмысленно, потому что мелочно, раз ты не можешь подарить ближнему главное — волю и понимание.

Девятым отметим желание, о котором говорено очень много. Поэтому помолчим, просто высечем свое: девятое — это наличие подлинного Желания. Во-первых, желать надо сильно, во-вторых, желать надо сильного. Первое понимается, а второе хуже. Как-то неинтересно желать просто секса и зарплаты, надо ведь желать миллиард долларов и удивительной любви с человеком, который достоин этого. И хотеть мирового, кто бы спорил, господства.

А десятое у нас будет пошлым. Пускай им будет удача, которая, кстати, все остальное и определяет. Есть такой идиотский вопрос о детерменизме и свободе воли. Иногда на эту тему говорили что-то очень странное, примерно следующую ерунду: могу сейчасс поднять руку по желанию — ну все, значит, свобода воли. И многие рассуждения на таком примерно же уровне, потому что сам вопрос глуп и другого уровня размышлений не предполагает. Давайте договоримся об очевидном, что в любой ситуации человека две группы факторов: действующие изнутри или снаружи. Все, что действует снаружи — удача, конъюнктура, фарт… Изнутри действует то, что имеется в человеке. А что там имеется? Душа, сознание, механизм, рефлекс, называйте как вздумается, это ничего не меняет. Это — внутри. Там правильно или неправильно, есть или нет. Есть душа или нет. Есть механизм либо он отсутствует. Стало быть, там и сидит свобода воли и та самая справедливость, что Сенькам дает по шапкам? Разумеется, там очень справедливо, но лишь в том смысле, что мир вообще не дерьмо, В МИРЕ НЕТ НИЧЕГО НЕСПРАВЕДЛИВОГО, это надо принять априори, а потом привыкнешь. Но причинами своего происхождению внутреннее ничем не отличается от факторов первой группы! Тот же фарт, та же удача. Потому что содержимое внутреннего тоже дается либо не дается в какой-то момент времени. Вот далось оно — значит, повезло когда-то, в детстве может быть, в юности. А если этого нет, то следовательно, не повезло. Есть внутри воля? А понимание мира? А желание? Если этого нет, то значит, не заложилось в прошлом, не было стечения обстоятельств, в которых такие вещи заклыдываются. Мало били, вот и безвольный. Не те книги попались, вот и нет понимания. То есть мир формирует все, даже внутреннее, а не только настоящее. Вообще, конечно, мир подсовывает только настоящее, но понятно, что внутреннее — это такое настоящее, которое было в прошлом. Поэтому абсолютно все зависит от внешнего. То есть нет ничего в жизни человека, что не подсовывалось удачей.

Начнем с момента рождения: можно родиться в выиграшной точке, а можно в проигрышной. Это не только и не столько разделение на семьи нищих и миллионеров, сколько другое — если согласиться, что мир вообще причинно обусловлен и из состояния А по законам переходит только в состояние В: так вот, если принять эту очевидность, то точка рождения Бонапарта на Корсике является выиграшной, а точке рождения Николая Второго проигрышна. Потому что если допустить детерминизм, — а его нельзя не допустить, если мы считаем мир закрытой системой, ведь открытой системой он не может быть по определению даже с наличием высших сил, — то вся жизнь зависит только от точки рождения. Есть удачные и неудачные точки, а больше в жизни человека ничего влияющего нет, посколько сцепления причин и следствий всецело и наперед задаются в точке появления на свет. Пришел на свет там-то, стал из ничего императором. Пришел немного не там, гильотинировали с позором. И все. Нет разделения на внешнее, которое подсовывает мир и внутреннее, которое якобы зависит от человека. Все внутренние зависит от вчерашних подсовываний, то есть опять от мировой рулетки, и вопрос реализации жизни, таким образом, тоже, а мировая рулетка крутится действительно один раз для одного человека, определяя ему точку рождения. Все остальное уже определяют взаимосвязи причин, отталкиваясь от точки. То есть действительно уместен законченный фатализм, но не в житейско-профанированном, конечно, смысле, потому что в нем он — то самое отрицательное смирение, которое мы выставили за дверь. Неслучайного вообще нет, поэтому правильные люди всего-навсего те, которым вовремя повезло.

Что со справедливостью? Ничего, поскольку она в этом и заключается, если мир устроен именно так. Априори мы условились, что мир справедлив. Оказалось, что мир устроен так-то и так-то. Ну значит, в этом и заключается справедливость. Отрицание ее в изначальном устройстве мира и поиск в чем-то другом, обвинения и приговаривания реальности — суть антисистемного мышления, которое уже описано. А фраза «мир дерьмо» единственная концепция, на которую оно опирается, а на ней строили свою мысль Маркс, Толстой, Сартр — совершенно разные люди, на первый взгляд несопоставимые. А на второй взгляд все они едины в главном, а главным для них было исходить из того, что мир дерьмо. Они пришли к разным мировоззрениям, потому что жили среди разных людей в различные времена и в совершенно непохожих странах, но мирооощущение в истоке лежало одно, именно то самое: мир дерьмо и в таком качестве не имеет право на существование. Надо бы изменить.

Они отказывались считать справедливыми те законы мира, по которым он жил, их тошнило — всех троих — от необходимости жить по этим законам. Они, вероятно, считали себя правильнее Вселенной, природы, мира… Мир зол, например. Или мир случаен. Значит, он справедлив во зле и в случайности, он правилен, невзирая ни на что, потому есть только то, что есть — это системное мышление. Да нет, тошнит меня — это антисистемный взгляд. Разница не пролегает через доводы и сознательную плоскость, раздел идет по мироощущению. И если кого-то тошнит от несправедливости мира, то дело, как ни трудно понять, вовсе не в мире, потому что меня, допустим, не тошнит, и других людей тоже. А их тошнит, потому что они другие. Если больные, то заразные. И как философов их тогда надо изолировать, заразные ведь. Я назвал сейчас Толстого, Маркса и Сартра, а могу еще сотни две имен добавить, очень известных. Насилие, конечно, изолировать философа. Но ведь и заразных больных изолировать тоже насилие, однако интересы незаразных требуют.

Итак, мир случаен и в случайности справедлив. А правилен тот, кому повезло. И он остается правильным, пока ему везет. А такие вещи решаются лишь однажды, в точке рождения. Решаются сразу и на всю жизнь. В разности точек рождения и лежит то, что можно назвать холодной жестокостью. Справедливой жестокостью. Случайной жестокостью. И, разумеется, холодной, потому что мир равнодушен, кому что дать, ему плевать на каждого из нас, он крутит рулетку, а наше дело принять выигрыш или проигрыш с равным смирением.

И давайте закруглять на этом. Названо десять признаков, из чего следует, что число произвольно: просто мы живем в десятичной системе счета и я насчитал их десять. Мог, конечно, насчитать пять или пятнадцать. Мог насчитать сто. Или тысячу. Поверьте, что это можно, хотя и совершенно неинтересно, там уже нет творчества. Но за деньги, например, можно насчитать тысячу признаков. А мог насчитать только какой-то один. Их только формально десять. Я надеюсь, понятно, что в каждых десяти пунктах речь шла об одном? Что соответствующий только одному пункту соответствует сразу всем десяти, сотне или тысяче? Закон такой, что не может не соответствовать. Прошел по одному пункту, значит, прошел по всем. И если не проходить, то тоже по всем. Хотя, разумеется, нет такой ясной черты: вот здесь правильные люди живут, а по другую сторону пасутся какие-то не такие. Обычно сильно правильных видно сразу, и явно неправильные заметны, а остальные между полюсами, один выше, другой ниже, каждый на своем уровне, очень многих трудно классифицировать. Но определенные принципы у нас есть. Нельзя же совсем без принципов в единственно важном вопросе. А деление на правильных и неправильных людей единственно важный вопрос философии, потому что единственно актуальный. Скорее даже, не вопрос, а грань вопроса, та форма, в которой он задан. Потому что то же самоне можно сформулировать по другому.

Например, такие истасканности: что делать? В чем смысл жизни? Умные люди здесь иногда смеются, но не над вопросами, надеюсь, а над истасканностью. Слишком много слабых умов принималось за ответ, слишком часто эти вопросы побывали в грязных руках, оттого и стали такими засаленнными и запыленными. Но актуальными быть не перестали, и наше презрения достойны только некоторые ответы, но отнюдь не сами вопросы. В ответах да, за редким исключением превалирует глупость. У попов глупость, у чернышевских, психологов, политиков, фрейдов и российских писателей как типа. А можно о том же спросить так: как устроен мир? Из понимания мира следует и ответ на то, кто есть человек и что ему, верховному примату, делать. Поэтому можно спросить то же самое: кто есть человек? Или якобы простой вариант: как правильно поступать, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы? Все вопросы в принципе об одном, и не бывает так, что ответом на один из них мы не ответили бы на все. Имеется ввиду, конечно, исчерпывающий ответ на хотя бы на одно актуальное вопрошание. Отвечаем на одно и шаг за шагом раскручиваем мир. А когда раскрутим, то убеждаемся, что нет разделение на онтологию и мораль: второе обусловлено первым. Можно вообще сказать, что это одно и тоже, и не ошибиться. В общем смысле знание не классифицируется, это человек классифицирует оттого, что не воспринимает сразу — а Бог, допустим, видит все сразу.

Заметьте, слово Бог употребляется в странном смысле, не вполне нормальном, скажем так. Какой-то особый Бог, в христианство ни на пядь не вступавший. Вместо Бога можно поставить и другие слова. Но я выбрал слово Бог, потому что оно красивое, веское и при этом короткое — всего три буквы.

Загрузка...