Таллин. Любовь и смерть в старом городе

Линда: памятник верности

В Средние века говорили, что Таллин построен на соли; в наши дни — на простирающейся до шведского острова Готланда доломитовой плите. И первое и второе в равной степени соответствует истине: в одном случае речь идет об основе экономического процветания, в другом — о геологическом строении таллинских почв. О том, что в основании города лежит любовь — беззаветная, бескорыстная, достойная воистину эпического размаха, — задумываются как-то меньше. Но в метафизическом плане дело обстоит именно так. Причем лежит в самом непосредственном, материалистическом смысле: первое поселение на месте будущего Старого города возникло на естественной возвышенности, в которой фольклор упорно желает видеть творение рук человеческих, — холме Тоомпеа.

«Тоомпеа» в переводе означает «Соборная гора»: речь идет не о православном соборе Александра Невского, возведенном в 1901 году, а о его ближайшем соседе — ныне лютеранском Домском соборе, заложенном крестоносцами в первой трети XIII века.

Еще раньше было городище — по свидетельству современника, хрониста Генриха Латвийского, уже покинутое своими обитателям к моменту появления на берегах Таллинской бухты «воинов Христовых» — рыцарей датского короля Вальдемара.

Его строители — жители древней земли Рявала, современной Северной Эстонии, — не удосужились оставить потомкам письменные свидетельства о том, как называли они свою крепость и поселение при ней, если таковое, разумеется, существовало. В скандинавских источниках оно было известно под названием Линданисе: деятели эстонского Пробуждения, наследники европейского романтизма середины девятнадцатого столетия, пытались расшифровывать этот топоним как «грудь Линды». Соплеменникам-современникам они предлагали как можно скорее вновь «припасть» к этой богатырской «груди». Иными словами — постараться вернуться к истокам национальной культуры.

Линда, согласно первой же песне эстонского эпоса «Калевипоэг», — женщина вполне земного вроде бы происхождения. Но одновременно — воистину мифологической биографии.

Ее родная сестра Сальме вышла замуж за Полярную звезду, а к самой Линде свататься приезжали поочередно Солнце, Месяц и Водный Поток. Всем она ответила отказом, дав согласие лишь богатырю Калеву.

Радостный брак оказался недолгим — насколько вообще применим этот термин в пространстве мифа, где само понятие времени относительно. К описанию смерти Калева и безутешного горя Линды национальный эпос переходит уже во второй песне.

В память о муже, безвременно покинувшем земной мир, «горькая вдовица Линда» решает возвести над могилой курган. Камни для него — то ли в подоле, то ли в сплетенной из собственных кос корзине — она носит с окрестных полей и морского побережья.

Самый тяжелый из них — увесистая гранитная глыба — вырывается из рук. Линда садится на него и начинает оплакивать супруга и судьбу. Из слез ее образуется озеро Юлемисте: лежащий на его берегу «камень Линды» и по сей день заметен с трассы Тартуского шоссе.

Продолжилась ли после этого работа по возведению надгробного памятника, эпос умалчивает. Скорее всего, прервалась: Линда была на сносях, и дальнейшие строки эпической поэмы повествуют о рождении младшего сына Калева — богатыря Калевипоэга.

Вопреки уверениям гидов, городище на холме, насыпанном матерью, строил не он, а его кровный брат Олевипоэг, освоивший ремесло зодчего за морем. Калевипоэг же, выражаясь современным языком, занимался «менеджментом и спонсорством проекта».

Увидеть возведенный совместными усилиями своих сыновей «город счастья» с «богатыми покоями» и «торговыми» палатами Линде было не суждено. Как и не было дано познать радость супружества еще раз, хотя потенциальные женихи имелись.

Наибольшую настойчивость проявил злобный колдун Туслар, повелитель ветров с северного берега Финского залива. Поняв, что по-хорошему сердца Линды ему не добиться, он решился коварно похитить возлюбленную.

Сыновья Калева были на охоте: материнских просьб о помощи они не услышали. На мольбу хранящей верность покойному супругу Линды откликнулся Пиккер-Громовержец. Среди солнечного дня заклубился вдруг свинец туч, полоснула сталью молния, в небесах загрохотало звонкой медью — и вдовица обратилась грузной каменной глыбой.

История, с детства известная даже тем таллинцам, которые в жизни не заглядывали под обложку «Калевипоэга», может показаться «преданьем старины глубокой» только неискушенному читателю. Специалист, мало-мальски знакомый с научной фольклористикой, развенчает «древность» легенды в два счета. Даже сюжет с целым озером слез, хранящий отголосок архаики мифа, звучит в «литературной аранжировке» эпохи сентиментализма.

Впрочем, и сам составитель эстонского национального эпоса, врач Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, обработавший бытовавшие в народе предания и нанизавший их на сюжетную линию поэмы, в конце жизни признавался: образ Линды — плод его собственной фантазии.

Неужели и вправду супружеская верность, в прямом и переносном смысле заложенная в основание холма Тоомпеа, — вымысел? Да и вся история о кургане, воздвигнутом безутешной вдовой, — литературная мистификация; сказка красивая, но — авторская?!

Казалось бы, само имя Линды на первый взгляд явно германского, средневекового происхождения: сокращение от Белинды, Мелинды или Розалинды. Однако считается, что Крейцвальд вывел его от древнейшего названия Таллина — Линданисе.

Топоним этот — безусловно, финно-угорского происхождения. Около тысячи лет тому назад он мог означать нечто вроде «Места городища», то есть местности, на которой существовало укрепленное поселение, по каким-то причинам более не используемое.

Верили ли его обитатели в то, что живут на холме, сложенном из доломитовых плит супругой легендарного богатыря? Проверить теперь сложно, но и исключать такую возможность нельзя. Во всяком случае, косвенное свидетельство тому можно обнаружить в городском пространстве Таллина и по сей день, хотя и непросто.

До автобусной остановки «Иру» из центра города без пересадки и не доберешься. От нее — еще полсотни шагов назад по ходу движения, затем — переход на противоположную обочину Нарвского шоссе, тропинка в перелеске с левой стороны от улицы Линнусе теэ.

Мы — у цели. Точнее — у массивной глыбы гранита, чей силуэт и вправду напоминает грузную человеческую фигуру. Изможденное женское лицо, поднятое с мольбой к небесам, призвано развеять последние сомнения: перед нами — окаменевшая Линда.

В народе ее называют Ируской матушкой или Ируской тещей — по имени ближайшей деревни Иру. Та, в свою очередь, позаимствовала имя у ближайшего городища Иру — еще одного предка Таллина, даже еще более древнего, чем Линданисе.

Сама скульптура значительно моложе: установили ее лишь в 1970 году. Рвением местных краеведов она встала приблизительно на том месте, где с незапамятных времен высилась Ируская баба — языческий культовый камень окрестных жителей.

Еще два века тому назад — в ту пору, когда юный Крейцвальд сперва учился, а затем учительствовал в Таллине, — крестьяне верили: переправиться через реку Пирита, не оставив до того каменной глыбе монетку — другую, — дело опасное, если не сказать — гиблое.

Тому, кто ехал в Таллин на ярмарку впервые в жизни или же отправлялся в город искать счастья ремесленного подмастерья, надлежало почтительно снять перед Ируской бабой головной убор, а затем — хорошенько угостить спутников выпивкой в ближайшей корчме.

Каждый год в ночь летнего солнцестояния вокруг гранитной глыбы раскладывали костры. Это ее и погубило: в середине позапрошлого столетия гранит раскалился докрасна. Попытки залить огонь водой имели для камня роковые последствия.

Местный помещик, и до того-то не испытывающий к Ируской бабе и ее популярности у своих вчерашних крепостных особых симпатий, распорядился употребить осколки для нужного и практичного дела: дорожного строительства. То, что еще совсем недавно было окаменелыми останками Линды, легло в основание Ируского моста. Ладный, четырехпролетный, о трех быках — он мог бы быть достопримечательностью Таллина, не погибни в 1944-м.

Восстановить его было по силам — исторические опоры верой и правдой служили вплоть до конца шестидесятых годов. Но власти сочли иначе: остатки оригинального строения были разрушены — место его заняла бетонная конструкция.

Где-то под полотном нового моста, на перекатах реки Пириты, покоятся останки верной супруги Калева, матери Калевипоэга, созидательницы холма Тоомпеа — легендарной Линды.

Свято место пусто не бывает: лишь стоило исчезнуть на подъезде к Таллину «подлинной» Линде, как среди горожан-эстонцев возникла идея увековечить супругу богатыря Калева в самом городе.

Мысль о создании «памятника» ей впервые родилась у проживавшего на тот момент в Италии эстонского скульптора Аугуста Вейценберга еще в 1878 году, но губернские и городские власти инициативу ваятеля на тот момент не оценили.

Высеченная из каррарского мрамора двумя года позже, супруга Калева дожидалась лучших времен добрых лет сорок, коротая свои дни в зале Эстляндского провинциального музея, — располагался он, разумеется, тоже на сотворенном Линдой холме Тоомпеа.

Звездный час ее пробил лишь после провозглашения государственной независимости Эстонской Республики: в 1920 году городские власти сочли, что декоративной скульптуры на площадях и в скверах новоиспеченной столицы явно недостаточно.

Работа Вейценберга на роль «первого эстонского памятника» Таллина подходила идеально. Прежде всего — потому, что служила материальным воплощением известной легенды. А одновременно — была напоминанием о «докрестоносном» прошлом города.

Вначале Линду планировали установить в бывшем Губернаторском саду — у самых стен замка Тоомпеа. Но потом решили: уместнее ей будет взирать на деяние рук своих со стороны, со Шведского бастиона: даром что насыпан он был только в конце XVII века.

Экспонировать признанную музейной ценностью скульптуру под открытым небом не решились — отлили точную копию. Вейценберг планировал несколько увеличить ее масштаб, да только денег и металла у городских властей, к сожалению, не хватило.

С тех пор она так и сидит на гранитном постаменте — по меткому определению основательно подзабытого ныне поэта-акмеиста Всеволода Рождественского, «отлитая в пасмурной бронзе, лишенная сердца и речи».

Кутается в волчью шкуру, на которую в тексте «Калевипоэга», кстати, нет и намека. Воплощает тоску и скорбь по мужу, которому она сохранила верность, заплатив за нее самым дорогим — собственной жизнью.

Таллинские влюбленные редко приходят к Линде: печальный облик скульптуры превратил ее в почти официальный памятник тем, кто был выслан из Эстонии и умер на чужбине. За исключением одного-единственного летнего дня — годовщины депортации 1941 года — героиня эпоса пребывает в полном одиночестве. На созданном ее трудами холме вершится местная политика и бродят суетливые туристы.

Город, выросший у подножья кургана Калева, по мере сил пытается не забывать ее, называя в честь Линды то кожгалантерейную фабрику, то судоходную компанию, то улицу, пролегающую через старинное предместье Каламая.

Иные даже готовы разглядеть «безутешную вдовицу» в венчающей большой Таллинский герб женской фигуре с распущенными волосами. Хотя известно, что в городскую геральдику она вошла лет за двести пятьдесят до первой публикации «Калевипоэга».

Не стоит, право, искать Линду там, где ее нет. Ради встречи с ней уместнее выкроить из времени, отведенного на знакомство с дежурными достопримечательностями Верхнего города, минут хотя бы десять-пятнадцать. Спуститься с холма Тоомпеа, пройти две сотни шагов — и начать неспешный подъем по парковым аллеям Линдамяги — горки Линды, как с начала тридцатых годов называют бывший Шведский бастион. Если нет возможности побывать на месте гибели героини народного эпоса, навестите хотя бы памятник ей, создательнице фундамента, на котором вырос впоследствии Таллин.

И если скорбное лицо в минуту прощания покажется вам чуть менее опечаленным, будьте уверены: общий язык с Таллином вы обязательно найдете.

А значит — почти наверняка вернетесь в город еще не раз.