Таллин. Любовь и смерть в старом городе

Свидетельство чувств: имена усадеб

Увековечить имя супруги на внутреннем ободке обручального кольца большинству современных таллинцев — вполне по плечу. Те, кому этого кажется недостаточно, просят гравера вырезать имя супруги на навесном замке: так как с мостами в Таллине явный дефицит, вешают их на корабельные цепи у подножия памятника погибшему броненосцу «Русалка».

Обыватели былого Ревеля могли бы подать современным мужьям хороший пример: на городское имущество они ни в коей мере не покушались, но память о нежных чувствах, которые питали они к своим супругам, сохранить для потомков сумели. Эта память живет в городском пространстве Таллина вот уже без малого двести лет — в названиях улиц и парков, торговых центров и остановок общественного транспорта, в легендах, наконец. Во всем том, что на профессиональном жаргоне краеведов и культурологов принято называть «текстом города».

Вопреки распространенному — и, как часто бывает в подобных случаях, наверняка ошибочному — убеждению, территория средневекового города вовсе не ограничивалась кольцом крепостных стен.

С внешней стороны фортификационный пояс окружала застройка предместий, за ними простирались городские пастбища, оброчные земли магистрата, принадлежавшие бюргерам загородные сады.

Первые упоминания о них относятся к шестнадцатому столетию, первые визуальные изображения — семнадцатому, но «золотым веком» загородных садов и возникших при них усадеб стал рубеж восемнадцатого-девятнадцатого.

Город, залечивший раны Северной войны, хотя и не сумел вернуть себе былого экономического процветания — сказывалась растущая конкуренция портов Риги, Санкт-Петербурга, Пярну, — вновь вернулся к спокойной, размеренной жизни.

Первыми летними резиденциями поспешили обзавестись в предместьях дворяне Верхнего города. Ближе к концу XVIII века о существовавшей еще со времен шведского владычества практике вспомнили и представители «третьего сословия» — купцы.

К концу первой трети следующего столетия стремление снять на лето дачу охватило и ремесленников: по свидетельствам очевидцев, даже самые небогатые таллинцы стремились обзавестись «хоть комнатой с садиком или самой скромной хижинкой».

Последние, разумеется, сгинули без следа. Но порядка тридцати летних усадеб былого Таллина сохранились до наших дней. Иные — исключительно в топонимике, другие — вполне материально.

Планировка дворянских и бюргерских «дач» двухвековой давности была по большей части стандартна: с поправкой на масштаб они копировали баронские усадьбы в сельской местности.

Композиционным центром ансамбля был, как правило, одноэтажный дом: самые богатые «дачевладельцы» со временем надстраивали его мезонином, а то и полноценным вторым этажом.

За домом располагались служебные помещения — конюшни, кузницы, жилье для прислуги, обязательно — подземный ледник: в отличие от «настоящей» помещичьей не было разве что зерновых амбаров.

Если в окрестностях имелись родники, территорию поместья окружал искусственный водоем, усиливающий сходство «дачи» с защищенным крепостным рвом поместьем, некогда перестроенным из замка рыцарских времен. Вода наполняла и многочисленные пруды — помимо выполнения чисто декоративных задач, использовались они и в хозяйственных целях: в них, как правило, разводили зеркальных карпов; эстеты экспериментировали с выращиванием устриц.

Встречались, разумеется, исключения из правил, обусловленные особенностями рельефа, художественными предпочтениями или финансовыми возможностями хозяев. Но больше всего они соперничали друг с другом не обликами своих дач, а их… названиями.

Тут тоже существовало несколько «типовых» правил. Иногда летняя усадьба заимствовала имя у окружающей местности. Порой — нарекалась иностранным, умышленно причудливым словом. Не склонные к оригинальничанию горожане просто превращали в название «дачи» собственную фамилию, снабдив ее приставкой, означающей долину, гору или место отдыха.

Как минимум семь былых таллинцев решили пойти более романтичным путем: свои загородные владения они нарекли в честь любимых жен.

Традиционно считается, что первым имя «лучшей половины» присвоил своей таллинской летней резиденции Петр I. Название Екатериненталь, нынешний Кадриорг, звучит тому недвусмысленным доказательством — но только если позабыть, что в письменных источниках оно начинает фигурировать лет через тридцать после смерти царя-реформатора.

По всей вероятности, пальма первенства в данной области принадлежит все же принцу Петеру Августу Фридриху Хольштайн фон Беку — или же Петру Фридриховичу Гольштейн-Бекскому, как звали его на русской службе.

Потомок датских монархов и шестиюродный дядя Петра III, петербургский генерал-губернатор в неполный год правления своего царственного родственника, он был удален из столицы после дворцового переворота, приведшего к власти Екатерину II.

О блистательном Санкт-Петербурге и придворном блеске пришлось, увы, позабыть, но должности эстляндского генерал-губернатора, которую Хольштайн фон Бек занимал в 1743–1753 годах и вновь — с 1758 года, императрица его не лишила.

Здесь, вдалеке от славы и интриг, он смог посвятить себя тем радостям жизни, которые дарил провинциальный Ревель. В 1760 году Петер Август приобрел основанную за несколько десятилетий до того летнюю усадьбу.

По имени супруги нового владельца «дача» генерал-губернатора получила название Наталиенхоф: в дословном переводе с немецкого «двор», но точнее все же «усадьба Наталии».

Названия загородных резиденций ревельских обывателей полутора-двухвековой давности стабильностью и постоянством не отличались.

Умирал владелец, разорялся или же, напротив, получал повышение по службе, меняя место жительства, — и уже успевший стать в речи горожан привычным топоним уступал место новому.

Хольштайн фон Бек скончался в 1775 году Его супруга, урожденная графиня Наталья Николаевна Головина, покинула этот мир на восемь лет раньше мужа. Название, присвоенное летней усадьбе в ее честь, не пережило порога девятнадцатого столетия.

Во всяком случае, новый владелец усадьбы — ратман Дидрих Роде, выкупивший мызу в 1803 году, уже именует ее в официальной переписке Шарлотенталем — «долиной», стало быть, уже не Наталии, а Шар лоты: по имени своей супруги, понятное дело.

Кстати, топоним этот оказался на редкость «живучим»: само поместье к середине XIX века превратилось фактически в фабрику, но вода обнаруженного в его окрестностях источника была признана минеральной — Роде всерьез взялся за торговлю ею. Еще лет сто сорок тому назад ревельские аптекари предлагали своим пациентам отведать «Шарлотентальской воды»: помимо всего прочего, она, как считалось, повышала иммунитет против холеры.

Абсолютным в Таллине «чемпионом по переименованию», стало, пожалуй, скромное и ничем иным не примечательное поместье Мариенталь.

Судите сами: вначале — мыза Мюленхоф. Потом — Анненхоф. Затем — Мариенталь, то есть «Долина Марии». Но и это еще не все: в середине двадцатых годов прошлого века ее начинают называть Мариенру — «Отдых Марии» или «Мариинский покой».

Ни знаменитыми владельцами, ни архитектурно-парковыми достоинствами усадьба Мариенталь не отличалась. Постройки ее бесследно сгинули в послевоенное десятилетие, а на закате советской власти превратились в болото и были засыпаны рыбные садки.

А улица, которая вела некогда к ним — сохранилась. С 1946 года она носит название Марья. Вроде бы — просто Ягодная в переводе с эстонского. Но, с другой стороны, звучащая очень уж схоже с «Мариинской» — опять-таки, на эстонский манер.

Название прижилось: в шестидесятые годы оно распространилось на ближайшую троллейбусную остановку, еще через десятилетие — на продовольственный универсам, выстроенный в непосредственной близости от нее, почти на месте былой усадьбы!

Несколько лет назад на противоположной стороне улицы вырос офисный комплекс «Marienthal» — едва ли не самый яркий пример современной архитектуры в ближайших окрестностях.

Вне сомнения, небогатый, судя по всему, ревельский бюргер, подарившей некогда своей «даче» имя супруги, вряд ли мог мечтать о подобной славе!

Только специалисты да самые увлеченные любители таллинской старины смогут сходу сказать, где располагались летние поместья Гертруденлуст или Климентиненталь — при том, что постройки последнего сохранились в целости и сохранности.

Мало кто помнит печальную историю Эрхарда Дегио: приобретение загородной усадьбы бережливый бургомистр откладывал и откладывал. Жена скончалась, так и не дождавшись покупки: название Анненхоф было присвоено «даче» в ее память посмертно.

Зато Луиза фон Штайнхаль у горожан на слуху. Хотя из проезжающих ежедневно по улице Луизе мало кто догадывается, что своим именем она обязана летнему поместью Луизенталь, приобретенному вдовой барона фон Штайнхаля в 1791 году.

Примечательно, что покупательница сама решила увековечить в названии «дачи» свое имя. Кто знает, не этот ли беспрецедентный шаг спас улицу от переименования: в двадцатые годы ее предлагали назвать в честь… героини национального эпоса — Линды.

Единственная, пожалуй, загородная усадьба, и по сей день хорошо известная таллинцам под своим, хотя и видоизмененным, именем — Мариенберг, теперешняя Маарьямяги: здесь расположен филиал Исторического музея, в котором хоть раз в жизни горожане бывают.

В переводе — что с немецкого языка, что с эстонского — топоним этот означает «гора Марии». Вопрос только — какой именно Марии: это имя одновременно носили и жена, и дочь графа Анатолия Орлова-Давыдова, купившего себе ревельскую «дачу» в 1873 году.

Если быть совсем точным, шталмейстер его императорского величества рискнул приобрести промышленные предприятия: комплекс построек бывшей сахарной мануфактуры, впоследствии успевших побыть спиртовой и крахмальной фабрикой.

Развивать производство высокопоставленный петербургский царедворец не планировал: его в первую очередь прельщал открывающийся с фабричного двора вид на Ревельскую бухту с рисующимся вдали силуэтом городских башен и шпилей. Не иначе, именно он вдохновил нового владельца недвижимости перестроить производственные корпуса в уютный «замок», решенный в духе неоготической архитектуры — со ступенчатым фронтоном и зубчатой «дозорной» башней.

Возможно, именно облик усадьбы Орлова-Давыдова послужил основой легенды, точнее — заблуждения, время от времени встречающегося на страницах газет и путеводителей столетней давности. Дескать, граф «возродил» средневековый топоним: Мариенберг якобы носил это название еще во времена католичества, когда Деву Марию почитали покровительницей всех Ливонских земель.

Версия звучит красиво, да только возрождать владельцу усадьбы было нечего: в купчей недвижимость зовется Цукерберг — Сахарная горка. До того холм звали Штрейтберг — Гора поединка. Последнее содержит намек на вооруженную стычку времен Ливонской войны: в 1558 году отряд Братства Черноголовых столкнулся где-то по дороге в Пирита с разъездом московитов.

Подлинной же «Мариинской горой» в средневековом Ревеле мог бы быть холм Тоомпеа. Хотя название это он и не носил, здесь располагался и собор, посвященный Деве Марии, и Мариинская гильдия.

Единственный в Средние века общественный колодец на территории Верхнего города назывался Мариинским — под защиту матери Иисуса источник воды был передан для пущей надежности.

Впрочем, к именам жен ревельских обывателей, запечатленным в названиях летних усадеб, это отношения уже не имеет.

…Жаркий летний вечер — никто, правда, не может сейчас уже сказать, какого точно года — запомнился ревельским обывателям надолго. В парке загородной усадьбы Левенру, славной своим кегельбаном, кондитерской, заведением минеральных вод, а пуще всего — павильоном для бальных танцев, случилось чрезвычайное происшествие.

Некий щеголеватый морской офицер осмелился пригласить на танец даму, явившуюся на бал с ремесленным подмастерьем: надо сказать, хозяин радушно позволял посещать свою «дачу» всем, лишь бы только одеты те были прилично. Кавалер ответил военному дерзко, офицер схватился за шпагу, ремесленник взял в руки увесистое кресло… Кто кого ударил первым — за давностью лет уже и не упомнишь. Да только вызванный из города медик констатировал две смерти разом.

Именно это печальное событие, по мнению публицистов конца XIX века, ознаменовало собой закат некогда популярнейшего у горожан места загородного отдыха. А следом — и всей традиции благоустройства летних усадеб.

Понято, что это — не более чем легенда: то же поместье Левенру было выкуплено у былых владельцев купцом Фридрихом Нольте и превращено в мануфактуру по изготовлению уксуса, селитры, краски и, внезапно… шоколада уже в 1804 году.

Скорее всего, интерес к далеким предкам последующих «дач» начал угасать после того, как горожане открыли для себя прелесть морских купаний: большинство летних усадеб располагалось достаточно далеко от побережья.

В условиях зарождения капиталистической экономики преобразовать былые места отдыха в приносящие доход предприятия оказалось банально выгоднее — «дуэль» офицера с подмастерьем тут вовсе ни при чем.

К началу двадцатого столетия практика присвоения загородным усадьбам женских имен в Таллине полностью угасла. В отличие, например, от Пярну, где она дожила чуть ли не до Второй мировой войны.

Суждено ли красивой традиции возродиться еще раз? Делать какие-либо прогнозы трудно. Но если таллинские мужья любят своих жен не меньше, чем двести лет тому назад, шанс имеется.