Там, где нет места злу

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Энн собиралась в Каустон. Прошло сорок восемь часов с того момента, когда она приняла окончательное и бесповоротное решение. Лайонел сидел у себя в кабинете и дулся. Когда она постучала в дверь и сказала, что ланч готов, не ответил. Раньше она принесла бы ему поднос с едой, теперь же спокойно поела сама, а его порцию оставила на столе.

До прихода полиции оставалось четыре часа. Хотя решимость рассказать им все не поколебалась, Энн вовсе не хотела тратить последние часы перед признанием на тягостные раздумья о том, как пройдет разговор. Или что будет после этого разговора.

У нее было много дел. Сначала она положит обратно в банк пять тысяч фунтов. (Она уже предупредила мистера Эйнсли о своем визите по телефону и попросила аннулировать кредитный договор.) Потом ей предстоит наведаться к агентам по недвижимости. В Каустоне таких агентств несколько, и она надеялась обойти все. Или, по крайней мере, сколько успеет, чтобы не опоздать домой к половине пятого.

Энн надела платье в цветочек, жакет и подошла к окну спальни полюбоваться чудесным днем. Она заметила, что сквозь гравий дорожки, по которой всего неделю назад Чарли Лезерс прошелся граблями, уже пробиваются сорняки. И вот что удивительно: ей не нужно идти выпалывать их! Никому не нужно. Не успела Энн насладиться этим приятным наблюдением, как солнце скрылось за тучей. Надо сказать, выбрало подходящий момент, потому что тут-то и появился Жакс. Вернее, Энн увидела нижнюю часть его тела. Все остальное было скрыто капотом «хамбера», наполовину выведенного из гаража. Между тем ей требовалась машина, чтобы ехать в Каустон.

При мысли о том, чтобы подойти к этому типу, взглянуть в холодные, наглые глаза, услышать насмешливый голос, храбрости у нее поубавилось, а ведь только что она чувствовала себя сильной и стойкой. Вдруг Лайонел уже сказал ему, что жена намерена выставить подопечного из дома? Как тогда Жакс будет с ней разговаривать?

Какая жалость, что миссис Лезерс уже ушла. Хетти бы просто вышла, сказала ему, что хозяйке нужна машина, немедленно. «А что, если, — малодушно подумала Энн, — просто открыть окно и крикнуть?»

Она совсем было разволновалась и расстроилась, но вдруг вспомнила о телефоне. Между домом и квартирой протянут телефонный кабель. Если отрепетировать слова, которые ей предстоит сказать, можно вообще избежать разговора. «Главное, покороче», — велела себе Энн, снимая трубку и нажимая на кнопку вызова. Она увидела в окно, как Жакс оставил машину, вытер руки тряпкой и скрылся за синей дверью. Ее план сработал. После всех тошнотворных переживаний разговор оказался простым донельзя.

Энн сказала:

— Это миссис Лоуренс. Мне понадобится машина через пять минут. Она будет готова?

— Без проблем, миссис Лоуренс, — ответил он.

У Энн отлегло от сердца. Смешно даже… Ну что он может ей сделать, если разобраться? Она умылась, причесалась, перевязала волосы черной шелковой лентой, потом собрала сумочку, проверила, на месте ли деньги. Заколебалась, надевать ли пальто (снова вышло солнце), и решила, что не стоит.

Энн вышла из дома и направилась к гаражу наиболее безопасной, как ей казалось, дорогой. Жакса нигде не было. В салоне автомобиля сильно пахло полиролью, коричневая кожа сидений сияла. Упрекнув себя, что насмотрелась триллеров, Энн все-таки не удержалась и внимательно оглядела заднее сиденье. Даже приподняла коврик на полу, желая удостовериться, что салон пуст.

Она выехала за ворота и свернула налево, к дороге на Каустон. Все вокруг внезапно изменилось. Мир сделался легким, просторным, свободным от забот. Да, именно так — свободным.

— Я свободна! — громко произнесла Энн. И запела. Запела «Пенни-лейн», песню, которую любила ее мать и которую сама она с детства знала наизусть. — «Пенни-лейн я вижу, слышу Пенни-лейн… под деревенским небом…»

По мере того как она удалялась от старого дома викария, ею овладевала пьянящая веселость. Она сорвалась с поводка. Она уплывала прочь от эгоистичного брюзги, вокруг которого столько лет вертелась ее жизнь. Она освобождалась от дома, тяжелого и ветхого бремени. Сколько Энн помнила, этот дом всегда заставлял беспокоиться о деньгах. Если перефразировать заголовок одной из нравоучительных книжиц с полки Лайонела, наступил первый день остальной ее жизни.

Преодолевая последние несколько миль до окраин Каустона, она думала о встрече с риелторами. Как скоро они смогут приехать и оценить дом. Энн не сомневалась, что агенты ухватятся за подобную возможность. На прошлой неделе дом такого же размера, правда в лучшем состоянии, в Мартир-Бантинг продали за триста тысяч фунтов.

Приближалась транспортная развязка. Энн стала внимательнее следить за дорогой. Она объехала военный мемориал на главной рыночной площади, миновала магазины «Бутс» и «Вулворт», а также «Закусочную Минни» на Хайстрит. На обратном пути, около четырех, она зайдет сюда выпить чаю, тогда ничего не надо будет устраивать дома. Она может так подгадать, что поспеет домой буквально за несколько минут до приезда полиции. Энн надеялась, что приедет тот крупный, плотный детектив, который приходил, когда убили Чарли. Он ей понравился, и не только потому, что пресек пафосные разглагольствования Лайонела. Энн угадала в нем человека, который не лишен доброты, не замутненной сентиментальностью.

Она свернула налево, к зданию мэрии, за которым высился трехэтажный автомобильный паркинг. Его построили после двухлетнего яростного сопротивления горожан. Каустон, с его населением в двадцать семь тысяч восемьдесят три человека (согласно последнему списку избирателей), не желал никакого общественного паркинга и не нуждался в нем.

Когда этот вопрос вынесли на обсуждение, средний класс вышел на улицы с транспарантами и буквально завалил местный рупор общественного мнения, газету «Эхо Каустона», оскорбительными и саркастическими письмами с гневным: «Зачем?!» В муниципальных учреждениях начались сидячие забастовки, а когда городской департамент планирования храбро устроил публичную дискуссию, сходка закончилась беспорядками. При появлении экскаваторов несколько человек просто легли на землю.

Паркинг тем не менее построили, и как только он был открыт, городской совет провел двойные желтые линии по всем центральным и даже отдаленным улицам, так что у горожан просто не осталось выбора.

В рабочий день в три часа пополудни стоянка была почти полна. Энн медленно объехала ее и увидела, что на первом и втором ярусах нет ни одного свободного места. На третьем она углядела одно, между «лендровером» и «релайент-робином», очень далеко от выезда.

Энн не любила пользоваться этой стоянкой, разве только нижним этажом, где благодаря естественному освещению видно было проходящих в нескольких футах от тебя людей. Остальная часть паркинга освещалась электричеством, которое часто подводило. Иногда из-за плохого обслуживания, но чаще из-за вандализма.

Как любое общественное пространство свободного доступа, где нет должного надзора, зато легко спрятаться, паркинг привлекал тех, кому есть что скрывать. Всего неделю назад здесь задержали нескольких человек, устроивших бойкую распродажу из багажника автомобиля. Маленькие пакетики с новеньким «порошком мечты» они меняли на большие мешки подержанных денежных знаков. Торговцы дурью и не заметили, что в нескольких футах от них, в салоне соседней машины, парочка занималась любовью. Влюбленные, утолив свою страсть, благоразумно не обнаруживали себя еще некоторое время и к тому же запомнили номер соседей по стоянке.

Энн читала об этом случае в газете. И теперь, выйдя из машины и тщательно заперев все четыре дверцы, она вдруг вспомнила о наркодилерах. Это слегка поколебало ее уверенность в себе, как часто бывает с теми, кто отправляется в путешествие сразу после крупной катастрофы. Конечно, все понимают, что вероятность второго крушения ничтожно мала, но никто из пассажиров не может расслабиться ни на секунду.

Длинный проход между машиной Энн и лифтом был забит автомобилями, но, похоже, совершенно безлюден. Озираясь и оглядываясь, она пошла к лифту. Как отвратителен этот бетон! На холодных серых стенах уже проступали темные трещины, похожие на потеки черных слез.

Она поймала себя на том, что считает автомобили. Два, три, четыре… На седьмом — счастливое число семь — она услышала какой-то звук сзади. Скрип, будто кто-то открыл дверь. Энн резко обернулась. Ничего. Может, кто-то вышел из пустой вроде бы машины? Может, этот кто-то сейчас крадется за ней, стараясь идти в ногу? Держится на расстоянии или догоняет?

Рассердясь на себя за малодушие, она тряхнула головой. Куда подевалась храбрость, переполнявшая ее каких-то полчаса тому назад, когда она пела в машине? Энн сделала глубокий вдох, вздернула подбородок и зашагала шире. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать — почти половина пути.

Наверно, он был в мягких туфлях или вообще босиком. Она ничего не услышала, только боковым зрением засекла, что кто-то выскочил сбоку. Он бросился на нее. Она ощутила его вес, почувствовала мерзкое хриплое дыхание. Его рука так крепко сжала ее горло, что она даже крикнуть от ужаса не могла.

Ее потащили к ближайшей машине. Потом, раньше, чем она успела понять, что происходит, он схватил ее за волосы, крепко намотал их на кулак, рывком запрокинул ей голову и с невероятной силой рванул вперед, ударив о край капота.

Валентин Фейнлайт работал. Вернее, делал вид, что работает. Наконец пришла корректура к «Барли Роско в „Хопскотч кидс“», и Вэл рассеянно переворачивал страницы. Ему казалось, что все тут нормально. Прежде, в какой-то другой жизни, он бы заметил, что поля на многих страницах не совсем ровные, что волшебный колпак Барли слишком темный в той сцене, где нарисованные мелом квадраты для игры в классики[35], превращаются в медовые помадки. (Колдовской колпак, окрашенный в нежные, бледно-голубые тона, когда Барли просто выходил по обычным делам, имел свойство темнеть, и тем сильнее, чем катастрофичнее оказывались превращения.)

Сейчас Валентин ничего этого не видел. А видел он только лицо Жакса, жестокое, красивое, загадочное. Вчера Фейнлайт вдруг на секунду задумался, как это не слишком умному малому удается выглядеть таким загадочным, но тут же устыдился. У Вэла и раньше возникали подобные мысли, но он сразу себя одергивал, ругал за несправедливость и снобизм. В любом случае соображения такого рода были абсолютно бесполезны. Кто излечивался от лихорадки при помощи бесстрастного анализа?

С Луизой получилось очень нехорошо. Вэл любил сестру и знал, что она сильно страдает из-за своего «изгнания». Если он и мог что-то сказать в свою защиту, так только одно: рядом с ним ей придется страдать гораздо сильнее.

Иногда в такие моменты Вэл признавался себе, что никакие слова не имеют значения, что он просто заразился смертельной болезнью, и вспоминал Бруно. Валу посчастливилось прожить семь лет со сложным, одаренным, забавным, добрым и очень верным человеком. Секс был великолепен, и даже в их ссоры никогда не примешивалось ничего порочного. После смерти Бруно Валентин впал в бездонное отчаяние.

Родители партнера, несколько очень близких друзей, работа, но более всего Луиза вытащили его, вернули к жизни. И вот теперь, когда сестра пробует оправиться от собственного жизненного краха, он ее выгоняет. Еще месяц назад он не поверил бы, что способен на такое. Сегодня утром, когда она плакала на кухне, Вэл почувствовал себя настолько ужасно, что чуть было не переменил решения.

Однако потом ему пришла в голову простая и удивительная мысль. Неделю назад, когда Луиза уехала на весь день в Лондон, он пригласил Жакса посмотреть дом. Было тепло, они пили вино и ели сэндвичи в саду. Жакс любил Фейнлайта, просто не мог от него оторваться. Если Луиза уедет, Жакс сможет не просто приходить сюда, а прийти и остаться.

Зазвонил телефон. Вэл схватил трубку и воскликнул:

— Да, да?

— Привет, Вэл.

— Жакс! Что ты… — Он замолчал, судорожно хватая ртом воздух. — То есть я хотел сказать, как дела? Как ты?

— Вообще-то я собираюсь принять душ.

«О боже, если он меня просто дразнит, я убью его».

— А ты не из зеленых?

— Что?

— Ну, знаешь, типа, экономь воду, принимай душ с другом.

— Хочешь сказать, что ты…

— Только если ты хочешь.

Луиза видела, как он ушел. Звонок слышала всего один — так быстро Вэл схватил трубку. И теперь наблюдала, как ее любимый, ее умный брат, чуть ли не подпрыгивая от волнения, распахивает калитку и мчится через дорогу. Как он пляшет под дудку этого ужасного человека, пляшет, словно большой грустный медведь.

Уже закрыв за собой синюю дверь, поднимаясь по лестнице, Валентин понял, что не прихватил денег. Ну, ничего, он это уладит. Он объяснит.

Дверь в квартиру была приоткрыта. Он слышал, как в ванной льется вода. Жакс уже в душе? Или беззвучно крадется следом по кремовому ковру и готовится напасть, схватить за горло, как сделал однажды? Уже возбужденный, Вэл нарочно не оборачивался.

Но Жакс показался из спальни, одетый в махровый халат. Он подошел к Вэлу и дал ему в руку конец небрежно завязанного пояса. Потом рванул на Вэле рубашку, и пуговицы разлетелись.

Хетти Лезерс, подтвердив день и час похорон мужа, позвала Эвадну и в церковь, и домой, на небольшой ланч после похорон.

Эвадна разложила всю свою одежду черного цвета. Она не жаловала черное, поэтому выбирать было особенно не из чего. Однако, будучи верной традициям, Эвадна не могла прийти на похороны в одежде другого цвета.

Очень многое зависело от погоды. В конце августа мог случиться и очень теплый день, и неожиданно холодный.

Эвадна достала из платяного шкафа жакет и юбку тонкой шерсти, хорошенько встряхнула их. От жакета пахло нафталиновыми шариками и одновременно ее любимыми духами «Шанель».

Потом она извлекла на свет божий антрацитового цвета бархатную тунику с длинными рукавами и подходящие брюки и долго, задумчиво их рассматривала. Они, конечно, были достаточно темные, чтобы соблюсти приличия, и очень элегантные, но ее мать упала бы в обморок от ужаса: чтобы леди пришла на церковную службу в брюках! Зная, что родительница строго следит за ней сверху и может обрушить свой гнев на неразумное чадо в любую минуту, без предупреждения, она повесила брючный ансамбль обратно в шкаф.

Шляпка не проблема. То есть, с одной стороны, не проблема, а с другой — еще какая. У нее есть черная шляпка, но траурным этот головной убор назвать трудно. Эвадна купила творение из органзы на свадьбу любимой племянницы год назад. Высокая тулья, широкие, загибающиеся книзу поля и темные, свисающие вниз пионы из блестящего атласа. Однако войти в церковь с непокрытой головой для истинной леди так же невозможно, как войти туда в мужской одежде, а потому придется ее надеть.

Эвадна отнесла одежду вниз и повесила в кухне перед открытым окном, чтобы проветрилась. Потом приготовила себе чашку чая с лимонной вербеной, которую всегда с удовольствием выпивала за чтением утренней газеты.

Вскоре в парадную дверь поскреблись. Эвадна впустила Мазепу с корзинкой, в которой лежала свежая «Таймс». Мазепа сегодня заменяла забастовавшего Пирса.

Мазепа была хорошая девочка, даже знаменитая: одного из ее щенков признали чемпионом породы на выставке «Крафтс». Но у малышки не было навыка носить газету. И она остро чувствовала свою неумелость, стыдилась, когда ее посылали куда-нибудь с корзинкой.

Эвадна не удосужилась объяснить питомице, что даже Пирс способен удержать в зубах только не слишком объемистую местную газету. Даже ему требовалась небольшая помощь, когда речь шла о чем-то потяжелее.

И вот теперь оставленная в неведении Мазепа, решив произвести впечатление, повалила корзинку на бок, вытащила за уголок газету, обслюнявив листок, приволокла «Таймс» на кухню и аккуратно положила на пол у ног хозяйки.

— Разве так я тебя учила? — Эвадна подняла газету, ткнула пальцем в страницу с мокрым пятном и помахала ею перед носом собаки. — И как мне теперь это читать?

Мазепа лупила пышным, похожим на геральдическую лилию хвостом по ножке стола и глубоко вздыхала от удовольствия, что ей оказывают такое внимание.

— Теперь, я полагаю, ты ждешь в награду печеньку?

Стук хвоста по ножке стола замедлился и стал не таким уверенным. Мордочка Мазепы, и без того смятая природой в сложный складчатый рельеф, еще больше смялась от волнения. Эвадна погладила собачку, сунула ей «шоколадный бурбон» и ушла с чаем и газетой в гостиную. Там она открыла то, что осталось от «Таймс», на разделе новостей искусства.

В Музее Виктории и Альберта открылась выставка ранней английской гравюры меццо-тинто и акварели. Эвадна любила акварель. Интересно, прикинула она, удастся ли в музее пристроить куда-нибудь собак, пока смотришь картины? Миссис Крейвен недавно брала своего пуделя, маленького капризного воображалу, посмотреть садоводческую выставку на площади Святого Винсента. А ведь пекинесы по сравнению с ним просто золото, а не собаки. Может, разрешат на короткое время оставить их с гардеробщиком? Она решила завтра позвонить туда, узнать.

Уже погрузившись в сладостное предвкушение, Эвадна пропустила театральные рецензии — зачем, скажите на милость, нужен театр, когда и так на каждом шагу драма? — и перешла к книжным новинкам.

У нее имелся маленький блокнот с карандашиком, чтобы записывать заголовки новых изданий. Не то чтобы она могла себе позволить покупать много книг, но каустонской библиотеке, даже при теперешней скудности финансирования, обычно удавалось найти или заказать для мисс Плит экземпляр.

Сегодня всю страницу посвятили детской литературе. Тут имелось несколько разделов, по возрастам маленьких читателей, и много иллюстраций. Некоторые были очаровательны, иные забавны, а попадались и такие страшные, что Эвадна дивилась родителям, которые позволяют себе даже приносить подобные книги в дом. Ей хотелось бы иметь маленькую приятельницу или родственницу, которая бы забиралась к ней на колени и слушала «Сказку о кролике Питере и слоне Бабаре». Может быть, недавно сочетавшаяся браком племянница сделает ей такой подарок?

В разделе для тех, кому от семи до девяти, она увидела новый заголовок из серии о Барли Роско. О Барли Эвадна знала все. Валентин Фейнлайт пожертвовал подписанный экземпляр книжки о приключениях маленького героя для церковного праздника, и Эвадна выиграла его в лотерею «томбола». Барли был очаровательный ребенок. Затевая что-то с самыми лучшими намерениями, он частенько попадал в трудное положение. Он напоминал ей Уильяма Брауна[36], только без той потрясающей безмятежности, которую демонстрирует Билли, стоя среди развалин после очередной попытки быть полезным.

Эвадна отложила газету, пожалев, что вообще ее развернула. Ей хотелось выбросить имя Фейнлайта из головы. Не задумываться о прискорбном исчезновении Карлотты. Но у нее болело сердце за Валентина. Когда тот милый молодой констебль спросил, знает ли она что-нибудь о девушке и ее исчезновении, Эвадна упомянула о покинутом воздыхателе. Потом, испугавшись, что это может быть истолковано превратно, как некоторая причастность Валентина к исчезновению, поспешно добавила, что видеть-то она его видела, а знать ничего не знает.

А его бедная сестра! О боже! Эвадна громко вздохнула. В пятницу она слышала, как Луиза плачет в саду. Движимая христианским порывом, мисс Плит несколько минут переминалась с ноги на ногу, ее прямо-таки разрывали надвое естественное желание утешить и беспокойство, что подобное вторжение в частную жизнь лишь смутит, а то и вызовет досаду. Луиза всегда казалась ей очень закрытым человеком. В конце концов невольная свидетельница тихо удалилась. Какое несчастье… Эвадна вновь раскрыла «Таймс» в надежде вернуть приятное расположение духа, в котором пребывала всего несколько минут назад. Она обратилась к музыкальной странице, но увы… Почти всю полосу занимали похвалы творчеству молодого одаренного джазового музыканта, недавно покончившего с собой.

Эвадна снова вздохнула, и даже громче, чем в первый раз. Мазепа вскочила к ней на колени, пристально посмотрела в глаза и сочувственно заскулила.

Ровно в пять пятнадцать, когда убитая горем Луиза Фейнлайт тихо сидела дома, а ее брат, близкий к экстазу, стоял на коленях в ванной; когда Хетти Лезерс с дочерью собирались разбить бутыль из-под пива и порадоваться, что удалось наскрести половину суммы на похороны Чарли (спасибо посетителям «Красного льва»), а члены Общества матерей приготовляли свои сердца и умы к благородным филантропическим свершениям, старший инспектор Том Барнаби и сержант Гевин Трой поднимались по осыпающимся ступеням дома викария.

Лайонел Лоуренс вряд ли слышал звонок. Так или иначе внутреннее беспокойство начисто стерло у него из памяти состоявшийся ранее телефонный разговор с полицией. Лайонел чувствовал себя человеком, который изо дня в день заботился о котенке, относился к нему по-доброму, хотя и чуть-чуть небрежно, и вдруг обнаружил, что котенок, выросший в пантеру, отхватил у него изрядный кусок руки.

Энн определенно успокоится. Слов нет, ему придется быть терпеливым, разговаривать с ней, может быть, даже иногда слушать. Ей явно кажется, что она имеет право на обиду, хотя Лайонел представить себе не мог, на что она может обижаться. Он пообещает все, что она захочет, и даже постарается выполнить обещания. Что будет в противном случае, боязно хотя бы вообразить.

В его-то возрасте оказаться выброшенным на улицу, без гроша в кармане. Что он будет делать? Куда пойдет? После стольких лет сострадания отверженным Лайонел осознал, что сейчас, когда сострадание потребовалось ему самому, и обратиться-то не к кому.

Злясь на жену, поставившую его в такое положение, но прекрасно зная, что не волен выказать свою злость, Лайонел решил по-христиански простить заблудшую и сделать все возможное для примирения.

Снова позвонили в дверь, и на сей раз звонок был услышан. Лайонел, все еще в мыслях о страшном будущем, проплыл по прихожей, выложенной черной и белой плиткой, и открыл дверь.

К его досаде, это оказались все те же полицейские, которые несколько дней назад проявили возмутительную навязчивость. Он не нашел в себе смелости сделать замечание старшему офицеру, а тот, что помоложе, с любопытством выглядывал из-за плеча патрона, поэтому Лайонел ограничился тем, что сурово уставился в пустой промежуток между их головами.

— Извините за беспокойство, — сказал Барнаби, и вид у него был при этом какой угодно, только не извиняющийся, — но вы, вероятно, ждали нас.

— Я совершенно точно не ждал, — огрызнулся Лайонел. — А вот чего я действительно жду, — он достал из жилетного кармана часы и несколько секунд смотрел на них как завороженный, — минут этак через двадцать, так это собрания Общества матерей Ферн-Бассет.

— Мы говорили с вами по телефону вчера. — Барнаби вдруг шагнул вперед, и Лайонел, не ожидавший от него такого натиска, поспешно отодвинулся, правда с видом человека, подвергающегося недопустимым преследованиям.

— У нас назначена встреча с миссис Лоуренс, — объяснил сержант Трой, уже находясь в прихожей, — около пяти.

— А-а!.. — Лайонел не торопился закрывать за ними дверь. — Но ее нет.

— Однако она, вероятно, скоро придет? — предположил старший инспектор. — Вы сказали, что она не пропускает этих собраний.

— Да, действительно. Одно из самых важных ее дел в этом месяце.

«Ну и ну, — подумал сержант. — Ну и жизнь». Он попытался представить себе, что было бы, если бы родительница Талисы-Линн вступила в общество. Эти бедные букашки и не заметят, как их прихлопнут. Морин переупрямит осла, убедит любого, что черное — это белое. Вы поневоле поверите, что люди умеют летать, и если у вас хоть что-то есть в голове, то при одном виде ее вы именно это и сделаете — улетите.

Лайонел удалился, оставив полицейских стоять в прихожей. Хотя их не попросили подождать и не предложили им располагаться, Барнаби и Трой сели на стулья из кованого железа по сторонам большой медной вазы. Стулья были крайне неудобные.

Трой, откровенно скучая, посмотрел на шефа поверх вазы, набитой для запаха сухими листьями березы вперемешку с пижмой, и понял, что тот находится в одном из состояний, когда его лучше «не беспокоить».

Но мысли Барнаби приняли далеко не то спокойное течение, на которое обманчиво намекал его невозмутимый вид. Он думал о встрече с Энн Лоуренс. Пока ехали сюда, он сказал себе, что, слава богу, на третий раз повезло. В первый, очень короткий визит сюда он даже не знал, что пропавшая девушка имеет какое-то отношение к убийству Лезерса. В субботу миссис Лоуренс накачали лекарствами, лишив его всякой возможности с ней поговорить. У нее были воскресенье и понедельник, чтобы прийти в себя. Вчера она говорила с ним по телефону спокойно и без всякой опаски. Он вспомнил ее последние слова. «Да, инспектор, — сказала она. — Я тоже хочу поговорить с вами. Я с нетерпением жду этого разговора».

Последнюю фразу он тихо пробормотал себе под нос, и Трой сразу насторожился:

— Сэр?

— Она сказала: «Я с нетерпением жду этого разговора». Что думаешь об этом?

— Что-то у нее есть на уме. И она хочет об этом поговорить. — Трой взглянул на часы. — Но долгожданного разговора не выйдет, если она не поторопится. Через несколько минут здесь уже будут роиться матери.

— Мне это не нравится.

— А уж мне-то как не нравится! — заметил Трой. — Без некоторых сторон жизни я предпочел бы обойтись.

— Спокойно, — произнес Барнаби, но ему и самому было не по себе. Как будто чья-то холодная рука сдавила желудок. Вот он, момент страшного осознания. Это как обнаружить, что цепочка от сливного бачка качается, а ты думал, будто один в доме. — Тебе не видно, уже идет кто-нибудь?

Трой встал, потоптался немного, чтобы размять ноги, и подошел к высокому окну рядом с входной дверью. Несколько женщин быстро и решительно двигались к дому викария. Это были вовсе не грузные, неумело накрашенные матроны в твидовых юбках, которых ожидал увидеть Трой. Некоторые явились на собрание в брюках и куртках ярких цветов, а одна — в зеленой мужской фетровой шляпе, длинном фиолетовом мохеровом джемпере и вязаных гетрах с шотландским орнаментом. Не видно ли? Да их бы и Рей Чарльз увидел[37]!

Трой открыл дверь и впустил весь разноцветный рой в дом. Они не задержались в прихожей, а сразу устремились внутрь, откуда вскоре донесся их громкий разговор с Лайонелом. На фоне отдаленного гама слышалось позвякивание чайных ложечек о фарфоровые чашки.

— Приведите Лоуренса, сержант.

Трой попытался. Лайонел был на кухне. Делал вид, будто пытается помочь дамам, а те добродушно посмеивались над его притворными стараниями. Когда выяснилось, что Энн дома нет, дама в мужской шляпе предложила приготовить мистеру Лоуренсу яичницу с беконом. Они заполонили всю кухню. Кто-то сказал: «A-а, вот кто нам поможет!», и сержанта Троя попросили отнести поднос с чайной посудой в гостиную.

— Мистер Лоуренс, будьте так добры… — Трой увернулся от нарезанного вишневого пирога. — Старший инспектор просит вас на два слова.

— Что?! — возмущенно воскликнул Лайонел, который только что освободил от обертки сэндвичи с огурцом и откусил сразу от двух.

— На два слова в прихожую, сэр, будьте добры!

Трой обогнул стол и, сложив ладонь чашечкой, осторожно, но твердо взял Лайонела за локоть. Это была ошибка.

— Вам знакомы слова «гражданские свободы», сержант?

— Да, мистер Лоуренс.

— Если не хотите, чтобы я привлек вас к суду за угрозу применения насилия, предлагаю вам убрать руку.

Трой убрал.

— А вам известно, сэр, что, отказываясь помогать полиции в расследовании убийства, вы совершаете уголовно наказуемое деяние?

— Речь не идет об отказе, — все еще жующий Лайонел тем не менее скоренько направился к выходу. — Просто каждый должен уметь защитить себя.

Они вышли в прихожую и тут же столкнулись со старшим инспектором, который их разыскивал.

— Где, черт возьми, ты был?

— Простите, сэр. Все сегодня такие нервные…

— Сюда! — Барнаби толкнул первую попавшуюся дверь.

За ней скрывалась восьмиугольная музыкальная комнатка: старый «бехштейн», стулья с жесткими спинками, стопки нот и проигрыватели. Трой подошел к роялю, достал на всякий случай свой блокнот и положил на ореховую крышку.

Неподалеку стояла фотография в серебряной рамке. Свирепого вида старик в высоких крахмальных воротничках, почти лысый, но с обильной порослью, торчащей из ушей, и роскошными бакенбардами, гневно взирал в камеру. Его собака, бультерьер со свиными маленькими глазками, приподняла кожистую верхнюю губу, скорее всего, для того, чтобы половчее кого-нибудь цапнуть. Они были просто созданы друг для друга.

— Итак, мистер Лоуренс, когда вы в последний раз видели свою жену?

— Да как вы…

— Отвечайте на вопрос, черт возьми!

— Утром, — Лайонел, забеспокоившись, едва не подавился этим словом, — около одиннадцати.

— Она не делилась своими планами?

— Собиралась в Каустон. Думаю, по магазинам. Она не сказала.

— Вы поссорились?

— Откуда вы… Уверяю вас, наш вчерашний спор… не имеет отношения к вашему расследованию.

— Дело в том, сэр, — вкрадчиво заметил сержант Трой, уже начавший записывать, — что это помогло бы нам понять, в каком расположении духа она пребывала.

— Как? — Лайонел был озадачен. — Как это может вам помочь?

— Я так понял, что миссис Лоуренс никогда не пропускала собраний Общества матерей.

— Да, сегодня первый раз.

— И вы не волнуетесь?

Теперь Лайонел был не только озадачен, но и несколько встревожен. А Барнаби, понимая, что уже и так повысил голос, одернул себя. Еще пара децибелов — и он сорвется на крик.

Искреннее недоумение Лайонела заставило старшего инспектора притормозить. Барнаби понимал, как может выглядеть его поведение. Ведь, по правде говоря, у него нет разумных оснований считать, будто с Энн Лоуренс что-то случилось. Она могла встретить в Каустоне подругу, задержаться, выбирая книгу в библиотеке, примеряя одежду… Разумных причин беспокоиться нет, это верно. Просто такое чувство, что в животе у него сосулька.

Он постарался говорить спокойнее:

— Не могли бы вы сказать нам, когда она уехала?

— Боюсь, что нет. Я был у себя в кабинете. Ланч мы ели порознь.

«Боже правый, — подумал Трой, — похоже, спор у них был прямо-таки судьбоносный». Он задал еще один вопрос, заранее зная ответ, но надеясь расшевелить Лайонела:

— Миссис Лоуренс предпочла ехать в город одна? Ведь ваш мистер Джексон мог бы отвезти ее?

— Нет. — К сожалению, Лоуренс не заглотил наживку. — Она сама любила водить машину. Хотя… — Наконец-то можно было не оказывать им помощи в расследовании. Было видно, что Лайонел спит и видит, как бы от них избавиться. — Жакс мог бы сказать вам, когда она уехала. По-моему, он как раз занимался машиной перед ланчем.

— Они говорили с тобой? — спросил Жакс. — Полицейские?

— Да. То есть они заходили. — Валентин сидел на краешке дивана. Теперь, когда борьба в очередной раз кончилась его порабощением, напряженные мышцы расслабились, выкрученные руки отдохнули, остались только боль и смущение. Но отсвет счастья, его темное волшебство, тоже присутствовали.

— Насчет Чарли заходили?

— Да.

— И что они хотели узнать?

— Луиза говорила с ними. Я увильнул.

— Они тебя достанут.

— Мы почти не знали его.

— Это им без разницы. — Жакс неспешно прошелся по комнате и бросился в оранжевое кресло у камина. Он широко расставил ноги, откинулся назад, ухмыльнулся. — Наверно, стоит мне накинуть что-нибудь.

— Нет! — поспешно воскликнул Вэл. — Не надо, пожалуйста.

— Так ты хочешь еще?

— Это не то. Мне просто нравится смотреть на тебя. — Фейнлайт встал с дивана и потянулся, поморщившись, за своими трусами.

— Я знаю этот магазин.

— Что?

— «Салка». В Вест-Энде, верно?

— Да. На Бонд-стрит.

— Я встречался с одним парнем, он покупал там халаты.

— Да? — Валентин почувствовал боль при упоминании о другом мужчине. — Если хочешь, я отвезу тебя туда. В твой следующий выходной.

— Нет, спасибо. Дрянь трусы. Мне нравятся стильные вещи. Как та куртка, которую ты мне подарил.

— Жакс… — Он помедлил, подыскивая слова, изо всех сил стараясь не обидеть. — На каких условиях ты здесь живешь? То есть я хотел спросить, это что-то вроде…

— Общественных работ? — Жакс вложил в свои слова все возможное презрение.

— Страшно подумать, что однажды я приду, а тебя здесь нет.

— Я тебя не оставлю, Вэл, мой мальчик.

— Не говори так, если ты так не думаешь. — Вэл ждал, но уверений, которых он жаждал, не последовало. А если бы и последовало, они бы ничего не стоили. — Дело в том, что моя сестра…

— Она меня не любит.

— Луиза уезжает. Она скоро снова начнет работать и хочет жить поближе к городу. Так что если тебе нужно будет где-то перекантоваться…

— Может сгодиться.

— Я был бы счастлив, если бы ты жил у меня. — Он влез в шорты цвета хаки. Валентин очень старался, чтобы его предложение прозвучало небрежно, в то время как перед глазами так и мелькали картины их невообразимого счастья. Он готовит деликатесы для них с Жаксом. Играет ему Моцарта. И Палестрину. Читает вслух, Остин или Бальзака. Ночью они лежат в объятиях друг друга, а желтые звезды, сияя над стеклянной крышей, слепят им глаза.

— В крайнем случае.

— Конечно. — Валентин негнущимися, онемевшими пальцами застегнул рубашку. — Я именно это и имел в виду.

Он старался не смотреть на Жакса, который кончиком указательного пальца водил по нежной загорелой коже внутренней поверхности бедер, легонько морща ее. Вверх-вниз, вверх-вниз.

— Здорово, что ты позвонил. — Вэл был немного удивлен и очень доволен, что не выдал себя. Он боялся, что голос сорвется. — Вот так вдруг, ни с того ни с сего.

— Мне иногда очень хочется, Вэл. В особых случаях. И тогда мне обязательно надо это получить — понимаешь, о чем я?

— Господи, конечно!

— Вот сегодня был как раз такой день.

— Тебя что-то особенное заводит?

— Да. Всегда одно и то же.

— А ты не хочешь… Может, если бы я знал, что это, я бы…

— Когда-нибудь, Вэл, мой мальчик. — Жакс встал, подошел к окну и выглянул. Потом вдруг расхохотался.

— Смотрите! — Сержант мотнул головой, привлекая внимание шефа.

Барнаби только что закрыл за собой дверь дома викария.

— Да, гараж. Я видел его и раньше.

— Нет, выше.

Барнаби поднял голову. Терри Джексон стоял в окне своей квартиры. Либо он был совершенно голый, либо носил джинсы с такой низкой талией, какой мир не видел со времен, когда Рэндольф Скотт[38] повесил на гвоздик свои ковбойские сапоги.

— Жаль, — мечтательно вздохнул Трой. — Еще пара дюймов — и мы имели бы право задержать его за непристойное поведение.

— Ухмыляется, ублюдок, — процедил Барнаби.

Шофер действительно смеялся над ними.

Старший инспектор замедлил шаг, чтобы потянуть время и дать ему возможность прикрыть свои причиндалы:

— А ведь с него станется открыть дверь и продемонстрировать нам яички.

— Надеюсь, он этого не сделает, — ответил сержант Трой, — а то у нас сегодня на ужин «жаба в норке»[39].

Жакс открыл окно у них над головами и крикнул:

— Не заперто!

Вот уже в третий раз Барнаби поднимался по устланной ковром лестнице. Он вспомнил свой первый визит, закончившийся приходом Лоуренса, тошнотворным нытьем и соплями Джексона. И второй, три дня назад, когда они спросили о Карлотте Райан и когда у мерзавца душа ушла в пятки при слове «шантаж», которое произнес Барнаби.

Итак, что ждет их теперь? Барнаби, ярому стороннику сохранения профессиональной непредвзятости, сейчас довольно трудно было ее сохранять. По правде говоря, в случае с Терри Джексоном он оставил всякие старания. При полном отсутствии каких-либо доказательств он был уверен, что именно этот человек убил Чарли Лезерса и причастен — еще как причастен! — к исчезновению Карлотты Райан.

Не постучав, Барнаби открыл дверь и вошел с квартиру. Джексон по-прежнему стоял у окна, только уже спиной к нему. Он был очень собой доволен. Словно гладкое, лоснящееся, ухоженное и сытое животное. На нем была водолазка джерси и обтягивающие белые джинсы «левайс». Он был бос, влажные волосы вились мелкими спиральными кудряшками. Обесцвечивание и химия, решил Барнаби, вспомнив жирные темные космы на ранней фотографии Джексона. Эта мысль доставила ему пусть короткое и мелкое, но удовольствие. Потом Джексон послал старшему инспектору улыбку, по силе равную апперкоту Тайсона, и удовольствие полиняло, а потом исчезло совсем.

— Вы ведь за мной, инспектор? — скалился Джексон. — Я знаю, что за мной. Признайте же!

— Это не трудно признать, Терри. — В комнате был еще один человек, и Барнаби постарался, чтобы его ответ прозвучал насмешливо. — Добрый день, мистер Фейнлайт.

Валентин пробормотал что-то неразборчивое. Он был смущен, хотя и старался держаться вызывающе, а также отчасти раздосадован. Излишне спрашивать, чему помешали полицейские. Здесь даже стены пахли сексом.

— Ну, Жакс, я пойду…

— Не уходите, сэр, — попросил Барнаби. — Нам так и не удалось поговорить с вами об исчезновении Карлотты Райан. Один из наших офицеров заходил к вам в субботу. Да, кажется, в субботу.

— Я был весь день в Лондоне.

— Но сейчас вы здесь, — заметил сержант Трой. Он сел в оранжевое кресло и достал свой блокнот. Ни под каким видом он не мог выжать из себя вежливое приветствие, не говоря уже об улыбке. Никто на свете не вызывал у него такого презрения, как эти задницы.

— Двух зайцев убить, соображаешь, Вэл? — ухмыльнулся Терри Джексон.

— Я действительно не понимаю, почему вы меня о ней спрашиваете. Я и десяти слов не сказал с этой девушкой.

— Мы всех спрашиваем, сэр, — отозвался Трой. — Это называется «опросить соседей».

— Она пропала, — продолжил Барнаби, — за две ночи до того, как убили Чарли Лезерса. Сбежала из дома викария, а теперь мы считаем, что она свалилась — вернее, ее столкнули — в реку.

— Боже мой… — Валентин изумленно посмотрел на приятеля: — Ты знал об этом, Жакс?

— Ага! — Джексон подмигнул Барнаби. — Они меня хорошо информируют.

— Поэтому мы хотели бы знать, — гнул свою линию Трой, — не видели ли вы и не слышали ли чего-нибудь необычного поздно вечером.

— Это было…

— В воскресенье шестнадцатого августа.

— Мы с сестрой были дома, но честное слово, не… о, подождите-ка! В тот вечер мы видели Чарли и его собаку. Я запомнил, потому что по ящику как раз в это время показывали «Тридцать семь и два по утрам»[40]. Но я не вижу, как это могло бы вам помочь с Карлоттой.

— Да не в этом дело, — влез Джексон. — Просто тебя надо вычеркнуть из их маленького списочка, понимаешь? Чтобы все было миленько и аккуратненько.

— И к вам у нас есть несколько вопросов, — сержант повернулся к Джексону.

— Ой, что-то я не заметил обращения «сэр».

— Например, вдруг вы знаете, в котором часу миссис Лоуренс уехала в Каустон сегодня утром?

— Что-нибудь случилось?

— Так знаете или не знаете? — огрызнулся Барнаби.

— Она позвонила сюда после ланча — где-то около двух. Сказала, что ей нужна машина. Уехала… э-э… ну, через десять — пятнадцать минут.

— Не заметили, во что она была одета?

— Что-то такое в цветочек, — недоуменно ответил Джексон.

— Она сказала, зачем едет в город?

— Мы не в таких отношениях.

Барнаби знал это и понимал, что, задав подобный вопрос, попусту потратил время. Но иногда робкие натуры, вроде Энн Лоуренс, при неуютном для них общении с более сильными людьми выдают информацию, о которой их не спрашивали, тщетно пытаясь обезоружить этим противника.

— Ну, так что? — усмехнулся Джексон. — Получается, вы напрасно прокатились?

— Где вы были сегодня днем?

— Здесь. Занимался садом. В основном позади дома. Теперь, когда Чарли нас покинул, садик стал напоминать джунгли.

— А когда вы пришли, сэр?

— О, я не знаю точно… — Валентин внезапно покраснел. — Может быть, где-то около половины третьего.

— Ближе к трем, — уточнил Джексон. Он послал откровенную, лучезарную улыбку Фейнлайту, бесстыдно демонстрируя свою власть над ним. Потом повернулся к Барнаби: — А собственно, ваше-то какое дело?

Барнаби от всей души надеялся, что это действительно не его дело, в чем он вскоре и убедится. Он давно уже не хотел чего-либо так сильно. Трой включил зажигание. Старший инспектор тыкал пальцем в мобильник.

— Куда мы, шеф?

— Погоди минуту. — Барнаби ждал ответа на вызов.

Его беспокойство передалось и сержанту:

— Думаете, с ней что-то случилось?

— Алло! Диспетчерская? Старший инспектор Барнаби. Есть сообщения о происшествиях? Да, сегодня, после обеда. — Пауза. — Да, женщина. От тридцати пяти до сорока. Платье в цветочек.

Еще более длительная пауза. Сержант Трой смотрел на профиль Барнаби и заметил, как лицо шефа заострилось, глубже залегли складки, нависшие брови так сдвинулись, что составили одну толстую сплошную линию, черную с сединой.

— Боюсь, что подходит, Энди. Не могли бы вы меня сориентировать, как и что? — Он слушал несколько минут, потом дал отбой. — Поехали в больницу Сток-Мэндевилл.

— Что случилось?

— Скорей!

Трой надавил на газ. Сирены не было, но полицейская машина есть полицейская машина. Он снова спросил, что случилось.

— В трехэтажном паркинге в Каустоне нашли женщину. Как раз около трех. Без сознания после сильнейшего удара по голове. Поскольку ее ограбили, установить личность по документам пока нет возможности.

— Если это Энн Лоуренс…

— Это точно она. Ее нашли через какие-то секунды после нападения, иначе этот подонок прикончил бы жертву.

— Офигеть!

— Явно кто-то въезжал на верхний ярус в тот момент, когда ее ударили. Напавший услышал шум и сбежал.

— По лестнице?

— Да нет, он вызвал лифт и еще некоторое время там околачивался, ожидая, пока приедет кабина, полировал ногти и насвистывал. Разумеется, черт побери, по лестнице!

— Виноват.

— Водитель увидел ее и позвонил в скорую. Сейчас она в интенсивной терапии.

— Это несчастное совпадение.

— Ты так думаешь?

— Ограбить могут всякого, разве нет?

— Те, кто срезает сумочки, хватают добычу и смываются. Они не задерживаются, чтобы убить.

— Думаете, все это связано с делом Чарли Лезерса?

— К бабке не ходи, — отрубил Барнаби, без зазрения совести украв выражение грозной мисс Кэлтроп.

«Даже не верится, — думал старший инспектор, глядя на неподвижное тело Энн Лоуренс, на ее мертвенно-бледное лицо, — что она еще жива».

Барнаби не отрывал глаз от женщины на больничной койке, а сержант не отводил свой взгляд от него. Какая-то неясная для Троя эмоция пробежала по лицу Барнаби и тут же исчезла, оставив его совершенно бесстрастным. Внезапно старший инспектор повернулся и заговорил с сестрой, которая провела их сюда:

— С кем я могу побеседовать?

— С доктором Миллером. Пойду поищу его.

Они ждали молча, Барнаби смотрел в окно. Трой тоже отвел взгляд от белой металлической кровати.

Он ненавидел больницы почти так же сильно, как кладбища. Не то чтобы он лично имел что-то против смерти или умирания. Просто не находил ничего общего с ними. Правда, в этом году ему исполнилось тридцать, и пару месяцев назад умерла его бабушка. Эти два события с таким коротким интервалом между ними заставили его задуматься.

Конечно, у него впереди еще полно времени, и родителям его всего лишь по пятьдесят, и тем не менее… Каких-то пять лет назад он был уверен, что билет в бессмертие у него в кармане, а теперь ему уже казалось, что все не так просто.

Только он подумал, что подождать ведь можно и в коридоре, как сестра привела задерганного человека в очках со стальной оправой. У врача были очень светлые, мелко вьющиеся волосы и мятый белый халат.

Доктор Миллер выдворил полицейских из палаты, сказав, что лично он ставит под сомнение неспособность пациента что-либо слышать и понимать в бессознательном состоянии. Эта теория далеко не доказана.

— Какие у нее шансы? — спросил Барнаби.

— Слишком рано судить. — Врач, занятой человек, готовый бежать по своим делам, переминался с ноги на ногу. — У нее на голове глубокий порез и массивный ушиб, который мог привести к черепно-мозговой травме. Мы узнаем больше, когда сделаем сканирование. Пока мы стабилизировали ее состояние, это первый шаг.

— Понятно.

— Велика опасность субдуральной гематомы. — Доктор Миллер теребил свой стетоскоп. — Если говорить проще, кровь излилась под внешней оболочкой, что очень опасно.

— Да, — отозвался Барнаби и судорожно сглотнул. Ему казалось, что кто-то облюбовал его желудок для игры в городки. — Спасибо, доктор Миллер. Кстати, мы знаем, кто она такая.

— Прекрасно, — бросил доктор уже на бегу. — Сообщите администратору, когда будете уходить.

Вокруг паркинга толпилось множество сердитых автомобилистов, ожидая, когда полицейские в форме про всех всё запишут и разрешат им забрать машины.

На верхнем ярусе тоже работали копы, команда под началом Колина Уиллоби. Барнаби не любил инспектора Уиллоби. Тот был, что называется, по уши деревянный. А еще подхалим и сноб без воображения, чутья и хоть крупицы понимания. По мнению старшего инспектора, Уиллоби ни под каким видом не стоило идти в полицейские.

— Боже праведный! — воскликнул Уиллоби, когда они появились. Изумился так, будто увидел инопланетян. — Что вы тут делаете? Сэр.

— Женщина, на которую напали, имеет отношение к делу, которое я сейчас расследую. К убийству Чарли Лезерса.

— Уже установлена личность? — Он явно был обижен, что у него отнимают хлеб.

— Энн Лоуренс, — проинформировал сержант Трой. — Старый дом викария. Ферн-Бассет.

— Гм.

— Я только что из больницы Сток-Мэндевилл, — добавил Барнаби.

— Отбросила коньки?

Старший инспектор поморщился.

— Вы установили точное время нападения?

— Ее нашли без пяти три.

— Понятно. — Барнаби огляделся. — Итак, на каком вы этапе?

— Мы строго следуем обычной процедуре. Можете не волноваться, сэр.

— Я не волнуюсь. Я задаю прямой и простой вопрос.

— Все номера машин переписаны. И мы…

— Кто разрешил этим людям сюда подняться? — Барнаби сердито кивнул на мужчину и женщину, выходящих из лифта. — Вы что, не знаете, как очистить от зевак место, где было совершено тяжкое преступление?

— Спускайтесь! — истошно заорал инспектор Уиллоби и бешено замахал на парочку руками. — Уходите! Немедленно!

Они быстро вскочили в лифт.

— Вход и вообще весь этот уровень должны быть огорожены. Лестницы перекрыты, именно по лестнице преступник и убежал. Вы что тут, в игрушки играете, черт подери!

— Все делается, сэр.

— Все делается недостаточно быстро.

— Кстати, ее машина — «хамбер-хоук», — подсказал сержант Трой. — Очень старая.

Уиллоби бросил на него злобный взгляд. Ему не нравилось, когда его перебивали, даже если это был человек одного с ним звания. А уж этот выскочка в штатском…

— Вон там, внизу, — кивнул Трой, усугубив свою наглость.

— У меня есть глаза, сержант. Спасибо.

— Огородить машину, — велел Барнаби. — И пусть криминалисты ее осмотрят. Каждый дюйм.

— Что?

«Может, глаза у него и есть, — подумал сержант Трой, — но вот с ушами плоховато».

— Я не привык повторять, Уиллоби. Проследите, чтобы это было сделано.

— Сэр.

— Где ее нашли?

— Вот здесь, — Уиллоби подвел их к ярко-красному «рено-мегану». — Она лежала перед машиной. Я бы сказал, в паре футов от решетки радиатора.

Барнаби внимательно осмотрел машину. И не зря: взгляд его остановило небольшое, но все-таки заметное углубление на краю капота. Он живо представил себе, как голова Энн Лоуренс с огромной силой ударяется о капот, и его снова замутило. Старший инспектор приказал себе не допускать столь ярких образов. Ее могли треснуть по голове чем угодно. Зачем было волочь жертву к автомобилю? И рана высоко: не только на лбу, но и ближе к темени. В любом случае часто ли преступник не прячется от жертвы? Они обычно подкрадываются, заходят сбоку. Они неслышно подбираются сзади, и уж тогда… Барнаби огляделся.

— Она дошла вот досюда, — он стоял в проходе между машинами чуть поодаль, — скорее всего, направлялась к лифту. Он следовал за ней, потом прыгнул сзади, подтащил ее к «рено». Полосы от каблуков поверх следа шины. И около автомобиля тоже.

— Я, вообще говоря, это уже зафиксировал, сэр.

— Хорошо, Уиллоби, — сказал старший инспектор, но к каждому слову, словно ириска, прилипло недоверие. — Значит, теперь надо вплотную заняться «рено», осмотреть его как следует.

— Несомненно, сэр.

Дальше Барнаби взял злорадную паузу и с наслаждением длил и длил ее. Было ясно, что Уиллоби не знает, почему нужно проверить красную машину. А боязнь показаться глупым не дает ему спросить об этом. Но если он сейчас не спросит, то не сможет ничего объяснить криминалистам, когда те поинтересуются, что именно должны искать. Как раз такие занятные моменты, удовлетворенно вздохнув, сказал себе Барнаби, часто делают рутинную работу вполне сносной.

— Посмотрите сюда, — подсказал сержант.

— Что? — инспектор Уиллоби быстро бросился к машине, оттолкнув Троя.

— Откуда в таком месте вмятина? — Трой кивнул на капот, а потом повернул голову через плечо к старшему инспектору: — Не след столкновения, точно.

— Вот именно, — улыбнулся Барнаби. — Верно подмечено, сержант.

Уиллоби, сгорая от зависти и досады, жег машину горящими глазами. Барнаби даже побоялся, что инспектор проделает в ней дырку или краска облупится.

— Проследите, чтобы вся одежда жертвы попала к криминалистам.

— Естественно, старший инспектор.

— И мне нужна запись разговора с человеком, который нашел ее. — Он отвернулся. — Ну вот, кажется, все. Пока все.

— Проверю-ка я, пожалуй, талон оплаты за стоянку, сэр. Так мы узнаем точное время прибытия миссис Лоуренс, — сказал Трой.

— Вы сегодня в хорошей форме, сержант. Все верно.

И Трой с важностью, вразвалочку направился к «хамберу». Кончики ушей у него зарделись от удовольствия.

Когда они уже выходили, телефон Барнаби зазвонил. Сержант Брирли сообщила из дежурки, что наконец пришла запись анонимного звонка, который служба спасения приняла в ночь исчезновения Карлотты Райан.

Когда она закончила говорить, Барнаби проинструктировал ее насчет дальнейшего.

Трой слушал в некотором недоумении. Он не обратился за разъяснениями к Барнаби, слишком горд был для этого. Могло ведь быть и так: «Разберитесь-ка с этим, сержант». А ну как не разобрался бы? Чувствовал бы себя вдвое хуже, чем теперь, когда к нему даже не обратились. Но… велосипеды?

Через полчаса после отъезда Барнаби и Троя из больницы новости о нападении на Энн Лоуренс распространились по деревне. Еще чуть позже все узнали ужасные подробности через Конни Дейл, начальницу почтового отделения, у которой дочь работала медсестрой в гериатрическом отделении.

Реакция жителей Ферн-Бассет на это событие сильно отличалась от их же отклика на убийство Чарли Лезерса. Не было нездорового смакования — одно неподдельное горе. Очень многие знали Энн еще маленькой девочкой и любили за кроткий нрав и ненавязчивую доброту. «Хорошо, что отец не дожил» — вздохнули многие и еще высказались в том смысле, что «бедная мать, небось, в гробу перевернулась». И как теперь, качали головой люди, будет справляться преподобный?

Трудно сказать точно, когда по деревне поползли слухи о странной обстановке в доме викария. Возможно, кто-то позвонил с соболезнованиями и получил резкий отпор. Или на чьи-то встревоженные расспросы по телефону ответили совершенно неприемлемым образом. Некоторые звонили, а в доме викария просто вешали трубку. Другим отвечал незнакомый голос, обещал позвать мистера Лоуренса, клал трубку рядом с телефоном, и никто не приходил взять ее, хотя звонивший явственно слышал мужские голоса и громкий смех. Позже стало известно, что преподобный даже не приехал в больницу, где лежала при смерти его жена.

Услышав об этом, Хетти Лезерс сильно расстроилась. Ей очень хотелось навестить Энн, хотя бы только для того, чтобы та знала: по крайней мере одному человеку есть до нее дело. Муж Полин Алан вызвался отвезти тещу в Сток-Мэндевилл, но сестра в интенсивной терапии, узнав, что Хетти не является близкой родственницей, сказала: навещать пострадавшую в ее нынешнем состоянии просто бессмысленно. Тогда Хетти составила большой букет цветов и ветвей с осенними листьями, которые миссис Лоуренс так любила, и Алан отвез его и оставил на посту у сестры с карточкой от них от всех.

В тот вечер Эвадна накормила пекинесов, дала им попить, почитала сказку на ночь («Лака — серый волк») и, когда они угомонились, сгорая от беспокойства, побежала к домику Хетти.

Вечер выдался прохладный, плита была зажжена, и кухня казалась уютной маленькой пещеркой. Кэнди, уже без воротника и эластичного бинта, но все еще кое-где заклеенная пластырем, прихрамывая, радостно отиралась около Эвадны, тявкая и норовя лизнуть ей руку.

— Ну как наше маленькое чудо? — спросила Эвадна, устроившись в кресле-качалке и приняв от Хетти стакан тонизирующего напитка «люкозейд».

— Гораздо лучше, — ответила Хетти, усаживаясь на старенький стул напротив приятельницы. — Так прекрасно наблюдать, как постепенно она набирается смелости. Хотя мы с ней пока еще не решились на нормальную прогулку.

— Да, без сомнения, это будет серьезное испытание.

Они просидели несколько секунд в уютном дружеском молчании. И чем больше оно длилось, тем невероятнее выглядело, что одна из них посмеет его нарушить. Потому что тема для разговора могла быть только одна, а кто же захочет говорить о таком? Но невозможно сдерживаться до бесконечности.

И Хетти прорвало:

— Это Чарли! С тех пор, как он… тогда все и началось. Что будет дальше, Эвадна? Что за всем этим стоит?

— Ах, если бы я знала, дорогая.

— Сначала он, потом бедная миссис Лоуренс. Она в жизни ни о ком дурного слова не сказала. А теперь вот она…

— Ну-ну, Хетти… — Эвадна подалась вперед и взяла приятельницу за руку. — Мы должны молиться о еще одном чуде.

— Но это так страшно! Что будет дальше? У меня такое чувство, что нас постепенно подталкивают к краю большой черной ямы.

Даже Эвадна не смогла бы выразиться удачнее — или ужаснее, если учесть устрашающую окраску метафоры? Она очень хорошо понимала, что Хетти имеет в виду.

Как большинство жителей Ферн-Бассет, мисс Плит была убеждена, что убийство мужа Хетти — дело рук какого-нибудь умалишенного, слишком рано отпущенного из лечебницы. Результат внезапной вспышки ярости. Вероятно, безумец заснул в лесу. Чарли набрел на него в темноте, тот проснулся, вскочил в ярости или в ужасе, прикончил Лезерса и убежал. Все понятно, насколько вообще можно понять сумасшествие. Такова была основная версия, воспринятая всеми с готовностью и явным облегчением.

А теперь вот это. Но, может быть, нападение на Энн Лоуренс тоже случайность? Кто-то предположил, что у нее просто хотели украсть сумочку. И потом, это случилось за много миль от Ферн-Бассет. Получалось, что деревня опять вне подозрений.

Эвадна думала о месте, где долго была счастлива. Прямо как героиня какой-нибудь книги. Тихая гавань, залитая солнцем, прекрасная в любое время года, уютная и безопасная в начале романа, а потом, по мере того, как повествование становится все непонятнее, все запутаннее и тревожнее, дикая глушь, полная неизведанных опасностей. Как будто они, пробудившись от мирных грез, вдруг «очутились в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины»[41].

— Что это, Эвадна?

— А-а… — Она, оказывается, пробормотала последние слова вслух. — Это строчка из поэмы, которая очень точно описывает наше нынешнее положение.

Хетти глубоко вздохнула, а потом решилась:

— Есть кое-что, о чем я вам не говорила.

— Что же это, Хетти?

— Полин-то в курсе, но полиция, кажется, это не обнародовала, так что…

— Вы же знаете, я никогда ничего никому не передаю.

— Чарли явно пытался кого-то шантажировать.

— О-о! — Эвадна сильно побледнела. — И что, они думают, поэтому его и…

— Да.

— Так это был кто-то, кого он знал?

— Не только он, Эвадна… — Хетти вся тряслась от макушки до стоптанных тапочек, Кэнди тоже дрожала, сопереживая хозяйке. — Разве вы не понимаете? Это должен быть тот, кого мы все знаем!

Фейнлайты с великими предосторожностями обходили друг друга, чтобы избежать ссоры, и тут грянула весть о несчастье с Энн Лоуренс.

За час до этого Валентин вернулся от Джексона и ушел к себе в комнату работать. Луиза нервничала, ждала, когда выйдет брат. Она поклялась себе поддерживать Вэла во всем, быть с ним доброй и любящей и ни в коем случае не критиковать. Она будет вести себя именно так до самого своего отъезда. И после тоже. Никому не удастся поссорить их. Этому точно не удастся.

И, в конце концов, все проходит. Луиза то терзала, то успокаивала себя, пользуясь универсальным утешением о мимолетности всего сущего, представляя себе, как именно когда-нибудь да распадется злосчастный союз.

Может быть, Жаксу просто наскучит Вэл. Хотя нет, она была совершенно уверена, что такие понятия, как интерес или скука, просто неприменимы к подобным отношениям. Жаксу может быть сколь угодно скучно, но пока эта связь ему выгодна, она будет длиться. Валентин, конечно, надеется, что он для Жакса особенный, но Луиза была уверена, что у наглого молодчика вместо сердца холодная, бесплодная пустыня. Единственный особенный человек в жизни Жакса — это он сам.

Мысли, что заскучает Валентин, она тоже не допускала. Человек не устает от одержимости, пока та не выгорит дотла сама собой или не сожжет его. По той же причине она не могла себе представить, что Вэл влюбится в кого-то другого.

Пронеслись мимолетные воспоминания о том, как счастлив был ее брат, когда жил с Бруно Магелланом. После его смерти Вэл едва не потерял рассудок, бесконечно вспоминая их совместные радости и скатываясь все глубже в депрессию. Она уже не надеялась, что у него когда-нибудь хватит сил и смелости вступить в новые отношения. И вот после месяцев борьбы с мраком, медленного возвращения к свету — дать себя захватить безрассудной и бесплодной страсти, водовороту, который теперь увлекает его обратно в пучину отчаяния.

Кажется, Вэл спускается? Луиза, сидевшая у окна, резко повернулась к лестнице. Она вдруг подумала, что неделями не делала ничего другого: либо следила за передвижениями брата, либо прислушивалась к нему.

Прислушивалась, не идет ли Вэл, когда он отсутствовал, и не собирается ли он уходить, когда был дома. Прислушивалась, когда он говорил по телефону, и силилась угадать, кто звонит. Вслушивалась в его голос, когда он беседовал с ней, пытаясь предугадать перепады настроения, прежде чем они обнаружат себя и обернутся против нее. К стыду своему, она даже просматривала его почту — так и обнаружила чек из магазина Симпсона на Пиккадилли, чек за кожаную куртку стоимостью восемьсот пятьдесят фунтов.

Сейчас Луиза впервые задумалась о том, каким ее поведение должно было показаться Вэлу. Она-то думала, что, ослепленный своей горячечной страстью, он просто не замечал неотступной слежки. А если замечал? Что должен был чувствовать? Что его обложили со всех сторон, что за ним шпионят? Что ему никуда не спрятаться, как заключенному в камере с глазком в двери? Тюремщик может наблюдать за ним, когда пожелает. Луизу ослепила догадка: неудивительно, что он в нетерпении ждет ее отъезда.

А она не могла сделать над собой усилие и больше не следить за ним, потому что ее не оставляла тревога за брата. Потому что это значило бы разлюбить. Я перестану его любить, поклялась она себе, когда лягу в гроб.

Она заметила какое-то движение на дороге. Синий автомобиль свернул на подъездную дорожку к старому дому викария и остановился у главного входа. Она узнала двух мужчин, которые вышли из машины. Это были те самые полицейские, что приходили побеседовать с ней и Вэлом. «Интересно, что им нужно?» — подумала Луиза. Она заметила, что копы не стали звонить в дверь дома, а сразу направились к гаражу.

Луиза придала лицу нужное выражение, быстренько отрепетировала несколько вступительных реплик и мысленно настроила свой голос на тональность повседневного дружелюбия. Она услышала шаги Вэла, брат медленно спускался по лестнице. Еще недавно он шагал через ступеньку.

Когда показалась его склоненная голова, Луиза произнесла:

— Привет.

— На посту?

Она проигнорировала насмешку.

— Я как раз собиралась заварить чай. Хочешь?

— Я бы предпочел чего-нибудь покрепче.

— Ладно.

— «Ладно»?! — Вэл заметил ее осторожность и ответил точным выпадом: — Это что, повеяло чем-то вроде «солнце еще не поднялось над нок-реей»?

— Нет. Отчего же… Можешь плеснуть виски в кукурузные хлопья, чтобы тебя вывернуло прямо на Ричарда и Джуди[42], мне все равно.

— Вот это уже ближе к истине. А то я подумал, куда это отлучилась настоящая Луиза.

— Итак, — она подошла к столику с напитками, — что ты будешь?

— Мне все равно. Чего-нибудь покрепче.

— «Джеймсон»?

— Самое то.

Он наблюдал, как сестра берет кусочки льда из ведерка. Рассматривал опущенное лицо, небольшую припухлость под подбородком, впалые щеки, складки усталости, круги под глазами, которых прежде не замечал. Бедная Лу. Ей-то за что все это?

— Итак, раз мы играем в домашний очаг, расскажите мне, как вы провели сегодняшний день, миссис Форбс.

— Ну-у, — Луиза глубоко вдохнула, как послушный ребенок, который готовится прочитать стишок по просьбе взрослых, — я возилась в саду. Потом сделала несколько телефонных звонков — прощупывала почву для работы. Днем ездила в Каустон, мне подровняли концы.

— Что-то мне не нравится, как звучит эта фраза.

— Зато после этого меня угостили кофе.

— А мне бы анестезия потребовалась до этого.

— Ну а ты?

— Я не возился в саду. Не звонил по телефону. И концы мои в ужасном состоянии.

— Да ладно, Вэл. Что-то же ты делал.

— Просмотрел корректуру «Хопскотч кидс». Запутался в ней. Около трех позвонил Жакс, и я пошел к нему.

— Угу. — Луиза сделала глубокий вдох. — Ну и как он, Жакс?

— В отличной форме.

— То есть вы хорошо провели время?

— Прекрасно.

— Ясно. Кстати, когда я была в Каустоне…

— Хорошо проводили время, пока не явились эти чертовы полицейские.

— Ого! А что им понадобилось?

— А что им всегда надо? Травить его, задавать разные вопросы. В этой стране, если однажды поскользнулся, Лу, ты пропал. Не стоит даже пытаться встать на ноги. Я раньше в это не верил. Думал, это все сопли. А так оно и есть.

— Какое безобразие! В наше-то время… — Луиза чуть не подавилась словами, но все же как-то сумела выговорить их. — Именно здесь, вдали от тех, кто довел их до беды, они могут начать по-настоящему новую жизнь.

— Вот именно! — Валентин осушил полстакана ирландского виски одним глотком. — Меня мало интересует Лайонел, как тебе известно, но его идея убежища для попавших в беду детей прекрасна.

«Детей»?! Этот человек никогда не был ребенком. Его коварство старо как мир.

— Пожалуй, я тоже выпью. — Луиза повернулась налить себе виски. Она понимала, что было бы ошибкой показать брату, как она довольна подобным ходом беседы. И еще большей — постараться использовать это в своих целях. — У меня куропатка на вечер.

— Чудесно. — Вэл осушил стакан и прошелся по комнате. — Можешь освежить мой коктейль.

— Не было у тебя никакого коктейля, — засмеялась Луиза, чувствуя облегчение оттого, что первое препятствие преодолено.

— Ну, тогда кубики льда.

Она вновь наполнила его стакан, и Валентин с ногами улегся на огромный светлый диван. Он выглядел уже не таким усталым. Лицо разгладилось. Он вытянул ноги, согнул и разогнул пальцы, и Луиза почувствовала, что брат ожил. Неужели несколько ее насквозь лживых реплик произвели такой эффект? Настолько лживых, что он должен был это немедленно заметить, при его-то остром уме…

Похоже, что так. Ах, почему она несколько месяцев назад не догадалась, как трудно брату выносить ее страх и неприязнь к Жаксу? Даже у одержимых бывают просветления, и в один из таких моментов Вэл, вероятно, понял, что она лишила его своей любви и поддержки, именно сейчас, когда он так в них нуждался. Если бы только она вовремя сделала поправку на его состояние. Если бы слушала с бо́льшим сочувствием. Если бы умела выждать. Но поскольку между ними никогда раньше не было притворства, ей это просто не пришло в голову. А пришло только сейчас, когда уже слишком поздно.

— Прости, Вэл, что? — Она слышала, как брат что-то сказал, но слова пропустила мимо ушей.

— Я тебя перебил. Ты что-то говорила о том, что случилось в Каустоне?

— А, да! Ни за что не догадаешься, кого…

И тут зазвонил телефон. А после звонка было уже невозможно продолжать разговор. Ни этот, ни любой другой. От ужасной новости про Энн Лоуренс не только слова застыли на губах у Луизы, ей показалось, что застыло сердце.

— Как вы, Лайонел?

— Что?

— Как вы себя чувствуете? Только по-честному.

— Не знаю.

Хороший вопрос. Вопрос проницательного человека. А действительно, как он себя чувствует? Он знал, как должен себя чувствовать. И возможно, чувствовал бы, не обойдись с ним бы Энн так жестоко. Ужасно волновался бы, молил Господа об исцелении, боялся бы, что сердце его разобьется, если он потеряет любимую супругу.

А он ведь любил ее. Все эти годы он был хорошим, верным мужем. Беда в том, что, как показала вчерашняя безобразная сцена, она его не любила. Так что вряд ли его можно упрекнуть в несколько смазанной реакции на ужасную новость.

— Мне надо было туда поехать, да?

— Дело в том, Лайонел, что она даже не узнает, приехали вы или нет.

— Это правда.

— Вот если придет в себя, ну, тогда…

— Да, тогда конечно.

— Разумеется. И если вы не сочтете это неуместным, я бы хотел сказать, что глубоко сочувствую вам.

— Я знаю, Жакс. Для меня очень важно, что ты здесь.

— По какой-то неизвестной причине я никогда не нравился миссис Лоуренс.

— Она была… то есть она нервная.

— Но я не из обидчивых. Я только молюсь о том, чтобы Господь сейчас был на нашей стороне.

— Спасибо.

Час с небольшим тому назад, услышав от человека на другом конце провода, что случилось, Лайонел застыл как громом пораженный с телефонной трубкой, приклеившейся к уху, и долго в тупом недоумении смотрел на поблекшие обои.

Потом, когда прошел первый шок, он почувствовал себя совершенно опустошенным. Сел и стал ждать, что будет дальше. А дальше Лайонел понял, что должен с кем-то поделиться новостью. Любой намек, будто в этом есть что-то помимо нормального человеческого желания разделить с кем-то бремя горя, привел бы его в ярость. Лайонел точно знал, что остро нуждается в утешении и поддержке. Но кто его утешит и поддержит?

Единственная, о ком он подумал, была Вивьен из фонда «Каритас». Всегда simpatico[43], когда ему требовалось облегчить душу, а такое случалось все чаще и чаще.

Лайонел набрал номер вполне твердой, что радовало, рукой. Но стоило ему заговорить, как Вивьен его оборвала. Она сейчас занята по работе и будет занята потом. Когда Лайонел промямлил, что, может, тогда перезвонит попозже, ответила, что позвонит ему сама. Может быть.

Весьма озадаченный, он повесил трубку. И так, кто еще у нас есть? Только через мину ту-другую он вспомнил о Жаксе, в основном потому, что в роли утешителя всегда выступал сам. Но попытка не пытка. Возможно, Жаксу как раз будет приятно отплатить за все добро, которое он видел от Лайонела.

Так и оказалось. Жакс вбежал через несколько минут, с бутылкой в руке. Лайонел был до того признателен, что не стал возражать, когда Жакс откупорил красное вино и настоял, чтобы благодетель выпил немного. И, «поскольку тут такой необычный повод», даже согласился составить Лайонелу компанию. Теперь бутылка была почти пуста.

— Просто чудесное. — Лайонел выпил третий бокал, не замечая, что Жакс и не притронулся к своему. — Оно, безусловно, притупляет боль.

— Мне его дал мистер Фейнлайт, — сказал Жакс, — я кое-что сделал для него…

Лайонел посмотрел на часы:

— Как ты думаешь…

— Нет, это не старое вино, ничего такого особенного…

— Наверно, мне нужно позвонить.

— Они же сказали, что свяжутся с вами, если что-нибудь изменится.

Лайонел этого не помнил. Он сидел и хмуро озирался. Жакс взял бокал и сел на диван рядом со своим благодетелем.

— Вижу, мне придется присмотреть за вами, Лайонел.

— О, Жакс.

— Пока миссис Лоуренс не станет лучше. — Джексон помедлил и добавил: — Возможно, мне стоит сегодня ночевать здесь.

— Ой, правда? Мне иногда бывает так одиноко.

— Я замечал это, Лайонел. И, поверьте, мне неоднократно хотелось предложить вам дружбу. Просто я боялся переступить границы.

— Даже не знаю, как благодарить тебя.

Джексон гордился своим умением правильно выбрать время. Наступит такой момент, когда он подскажет Лайонелу, как именно тот может выразить свою благодарность. Но момент еще не наступил. Слишком мало времени прошло после печального события, к тому же преподобный порядочно наклюкался. А Джексону нужны были не пьяные обещания. Такие часто не живут дольше похмельного утра. Благодарность, оформленная в трезвом и спокойном состоянии, — вот конечная цель Жакса.

Поскольку бокал Лайонела снова опустел, Джексон предложил ему поменяться бокалами, зашел так далеко, что сам вложил свой бокал в руку Лайонела. Сомкнул потные пальцы благодетеля на ножке, и глаза его одобрительно, даже вдохновляюще засветились.

В дверь позвонили. Лайонел так и подскочил, вино расплескалось. Джексон попятился, на лице его отразилась с трудом скрываемая ярость. Он пошел открывать.

Даже в нынешнем своем состоянии Лайонел узнал двоих мужчин, которых впустил Джексон. Он попытался с достоинством встать, издавая при этом непонятные, булькающие звуки. Некоторое время преподобный качался, пока одной рукой не нашел опору.

— Мистер Лоуренс? — Барнаби изумленно смотрел на Лоуренса.

— Да, он здесь живет, — съязвил Джексон.

Барнаби позвонил в дверь дома только после того, как в квартире над гаражом никто не ответил на стук.

— Почему вы не в больнице, сэр?

— Что… что?

— Вам не звонили из больницы Сток-Мэндевилл?

— Да… это вот… — Лайонел повернулся к Джексону.

— Они сказали, что миссис Эль без сознания. — Джексон обращался прямо к Барнаби. — Они позвонят, если что-то изменится. И если изменится, естественно, он сразу отправится туда.

Презрительно-покровительственный тон Жакса очень обеспокоил старшего инспектора. Как и состояние Лайонела. Встрепанная, беспорядочно дергающаяся тряпичная кукла, вся в пятнах, неприятно похожих на кровь, блаженно улыбающаяся Джексону, истово кивающая на каждое его слово.

— Как бы то ни было, — Барнаби не старался скрыть презрение, — я здесь для того, чтобы повидаться с вами, Джексон.

— Сколько угодно, инспектор. Вам стоит только попросить.

— Умеете ездить на велосипеде?

— Никогда не пробовал. Я сразу перешел от скейтборда к угону автомобилей. Еще что-нибудь?

— Да, — подключился сержант Трой, — нам нужна ваша одежда. Верхняя одежда, нижнее белье, носки, туфли. Содержимое карманов. Все.

— Ну, это уже фетишизм.

— Просто смиритесь с этим. — Терпение Барнаби не знает границ, считал Трой.

— Вы имеете в виду… — Джексон потрогал свою красивую кожаную куртку, — эту одежду?

— Если именно в этой одежде вы были сегодня в три часа, то да, — сказал Барнаби.

— Я вам уже говорил, что сегодня днем работал в саду. Вы же не думаете, что я буду заниматься грязной работой в таких шмотках?

— Значит, мы возьмем шмотки, в которых вы занимались грязной работой, — произнес сержант Трой. Подражая шефу, он говорил тихо и спокойно. Чего ему действительно хотелось, так это подойти к мерзавцу, взять его за горло и сдавить так, чтобы слезы дождем полились из детских голубеньких глазенок.

— Одежда в моей квартире, инспектор.

— Так принесите ее, — велел Барнаби. — И перестаньте называть меня инспектором.

— Без проблем, — ухмыльнулся Джексон и поплыл к двери. — Должно быть, цикл уже закончился.

— Что закончилось?

— Цикл стирки. Закончив работу, я бросил все в машину. Я же сказал, работа была грязная.

Барнаби на двадцать минут опоздал на семичасовую летучку, весь красный и раздраженный после пререканий с начальством, ведающим финансами. Дежурка бурлила, всеобщее оживление имело две причины. Во-первых, в почти глухом деле вдруг наметился неожиданный и драматичный поворот. Во-вторых, доставили пленку с записью телефонного разговора. Все ее уже слышали, кроме шефа и его верного оруженосца. Инспектор Картер подождал, когда они усядутся, и нажал клавишу.

Стоило женщине заговорить, как Барнаби понял, кто это такая. «Помогите… вы должны помочь… мне… Человек упал… Нет-нет, в воду… в реку… Она так быстро пропала из виду… Ее сразу унесло… Я бегала по берегу… Пробежала туда и обратно… до плотины… Что? A-а, Ферн-Бассет… Я не знаю, полчаса назад, может, меньше… Ради бога! Разве это важно — когда? Просто приезжайте, вы должны сейчас приехать…»

Когда спросили ее имя, у женщины перехватило дыхание. Некоторое время сохранялась полная тишина, потом трубка упала. Она — все это слышали — стукнулась о стену будки и повисла. Потом послышался плач. Через минуту трубку осторожно положили на рычаг.

Барнаби прикрыл глаза и сидел очень тихо. Не было ни малейшего смысла стенать о трагических случайностях, которые все время уводили Энн Лоуренс от старшего инспектора, пока не стало слишком поздно. Слов «если бы только» не водилось в его лексиконе. И все-таки ему было очень тяжело сейчас.

В комнате стояла тишина. Кто-то выключил магнитофон. Трою стало не по себе, и, превозмогая это чувство, он покосился на задумчивый профиль шефа, освещенный настольной лампой. Барнаби скорее осел, чем расслабился, на запястьях набухли вены (почему Трой никогда не замечал этого раньше?), под глазами набрякли тяжелые мешки.

Конечно, шеф частенько выглядел измотанным, в этом ничего нового нет. Сержанту Трою не однажды случалось видеть его и усталым, и разочарованным, и обманутым. Даже преданным. Но никогда разбитым. И старым.

Барнаби поднял голову, тяжело, будто она была из камня. Потом движения его стали легче и свободнее. Крепкие плечи, словно освободившись от тяжести, снова расправились.

— Ну что же, — сказал он и улыбнулся, возрождаясь к жизни прямо у них на глазах, — вот и поворот сюжета.

Комната сразу ожила, как фильм, который сняли со стоп-кадра. Люди снова начали двигаться, жестикулировать, переговариваться. Некоторые даже смеялись. Вообще-то это был сержант Трой. Отчасти на нервной почве, отчасти, черт возьми, от облегчения.

— То есть она определенно причастна к делу, так, сэр? — уточнила Одри Брирли. — Миссис Лоуренс?

Сотрудники согласно загалдели. Теперь это было ясно как день. Пропавшая девушка жила в доме этой женщины, как и главный подозреваемый. Почти что главный подозреваемый. Убитый мужчина тоже работал у нее. Все так удачно переплелось.

— Конечно, — подтвердил Барнаби, — мы теперь знаем, что она видела, как девушка оказалась в реке. Но это все, что мы знаем пока, договорились?

Послышался ропот не очень охотного согласия.

— Давайте не будем забегать вперед, — призвал старший инспектор. — Она могла быть только свидетелем.

— Скорее всего, тайным свидетелем, — предположил инспектор Картер, — в противном случае ей бы давно уже заткнули рот.

— Но если это не так, — ровным голосом продолжал Барнаби, — и если миссис Лоуренс была главным действующим лицом, значит, Лезерс шантажировал ее.

Это предположение, которое опрокидывало все теории и версии, было сделано с удивительной невозмутимостью. Сотрудники, стараясь равняться на вышестоящих, столь же невозмутимо согласились.

— Итак, завтра утром первым делом мы проверяем ее банковский счет. И коль скоро она в последнее время снимала большие суммы… — Барнаби пожал плечами, красноречиво опустив остальную часть фразы.

Трою понравилась эта идея открытых концовок, особенно при условии, что кто-то выставит себя дураком, решив все-таки закончить фразу.

— Итак, наше предположение, что жертва шантажа убила Лезерса… — и он пожал плечами, красноречиво опуская оставшуюся часть фразы.

— Да? — повернулся к нему Барнаби.

— Гм… — Пауза.

— Ну, говорите! Мы не можем сидеть тут весь день.

— Я думаю, Гевин имел в виду, — подключилась сержант Брирли, — что очень трудно представить себе миссис Лоуренс, которая кого бы то ни было душит.

— Действительно, очень трудно, — согласился старший инспектор. — Но не сказать, чтобы невозможно.

— Но она сама подверглась нападению, сэр, — напомнил констебль Филлипс. — Ведь не двое же убийц в этом деле?

Барнаби не ответил. Он просто оглядел собравшихся. Уже десять минут идет летучка, а сочувствия к Энн Лоуренс что-то не заметно. Старший инспектор не удивлялся. Насколько ему было известно, никто, кроме Троя, не встречался с ней. И они не видели, как Энн лежит без сознания на больничной койке, из последних сил неосознанно цепляясь за жизнь, за каждый вдох.

— Так как сюда вписывается Джексон, шеф? — спросил Трой. — Думаете, он причастен к нападению на миссис Лоуренс?

— Я не думаю, я знаю.

— Но почему?

— Главным образом потому, что мы собирались побеседовать с ней в тот день.

— А откуда он об этом узнал, — спросил инспектор Картер, — если они друг с другом вообще не общались?

— Мог подслушать — есть телефонная связь между его квартирой и домом хозяев. Или узнал от Лайонела. Тот прямо как пластилин у Джексона в руках.

Трой фыркнул от отвращения. Нет, слово «пластилин» в данном случае не подходит. Что-то мягкое, да. Да, эластичное. Если наступить на это, испачкаешь подметку. Но только не пластилин. Он фыркнул еще раз, подчеркивая свое полное презрение.

— Как бы то ни было, — продолжал Барнаби, — я уверен, что эти два преступления идут встык одно другому. Раскрыв одно, раскроем оба.

— При всем уважении, сэр…

— Оставьте эти церемонии, Филлипс. Я всегда это только приветствую — когда кто-то хочет высказаться.

«И помоги Господи этому кому-то, — подумал каждый из присутствующих, — если старший инспектор не в настроении».

— Я только хотел сказать, — продолжал Филлипс с некоторой дрожью в голосе, — раз тело девушки не нашли, почему мы так уверены, что совершено серьезное преступление?

— Да потому, что увиденное дало Лезерсу основания для шантажа. И эта попытка шантажа стоила ему жизни.

— Да, сэр. — Констебль Филлипс никогда не был высоким, но сейчас так вжался в свой стул, что практически пропал из виду, — спасибо.

— Обращайтесь, — ответил Барнаби.

— А не могла она просто доплыть до противоположного берега, выкарабкаться на сушу и сбежать? — спросил сержант Григгс.

— Вряд ли, — усомнился инспектор Картер. — Вы же читали «послужной список» Джексона. Думаете, он настолько некомпетентен?

— Судя по нападению на миссис Лоуренс, такого про него не скажешь, — согласился сержант Эгнью. Он повернулся к Барнаби: — Как думаете, сэр, каким макаром он это все обстряпал?

— Да, — поддержала Одри. — Например, откуда он мог заранее знать, где она припаркуется?

— Он просто ехал с ней, — ответил Барнаби. — Естественно, она об этом не знала.

— Это уж точно, — согласился Трой. — Она бы с ним в битком набитый двухэтажный автобус и то не села бы, не то что в машину.

— Он бы не стал рисковать и прятаться между передним и задним сиденьями.

— Нет-нет, он залез в багажник, — объяснил Барнаби. — Залез в последний момент, опустил крышку, задвинул защелку. И вот, пожалуйста, — она выходит, а он тут как тут.

— Не повезло миссис Лоуренс, никого рядом не оказалось, — заметил инспектор Картер.

— Это только отсрочило бы нападение, — покачал головой старший инспектор. — Он бы добрался до нее позже — например, она стояла бы у перехода и ждала зеленого света. Один сильный толчок сзади под ближайший автобус — и все.

— Плюс у него могло быть оружие, — добавил Трой. — Его судили как раз за поножовщину.

— Просто прелестно, — пробормотала Одри Брирли.

— И все потому, что она точно знала, как той ночью исчезла Карлотта?

— Уверен в этом, — произнес Барнаби.

— Он, должно быть, отчаянный.

— Да, — кивнул Барнаби, — и потому опасен вдвойне.

— На этот раз нам нужны неопровержимые доказательства, сэр. Среди бела дня… Кто-то должен был видеть его.

— Возможно, — пожал плечами Барнаби. — Но думаю, его прищучат криминалисты.

— Они осматривают «хамбер», — добавил сержант Трой. — И у них есть его одежда. Хотя он уже успел постирать ее.

— И этим себя выдал, кстати, — вставила констебль Пегги Марлин, полная уютная женщина под сорок, мать нескольких сыновей. — Никогда не встречала парня его возраста, который бы стирал свою одежду, не говоря уже о том, чтобы постирать ее сразу, как только снял. Она потом у них валяется на полу еще недели три.

— Может быть, нам больше повезет с обувью, — рассудил Барнаби. — Мы забрали всю, какая была у него, плюс кроссовки, которые были на нем.

— У него ноги замерзнут, — засмеялась Марлин.

— Замерзшими ногами он не отделается, когда я доберусь до него, — пообещал Барнаби.

— Миссис Лоуренс проволокли по какому-то жирному пятну на полу, — сказал сержант Трой. — Одна капелька этого жира на его обуви — и он наш.

— А вы видели след, сэр? — оживилась сержант Брирли.

— Невооруженным глазом нет, — признал Барнаби. — Но это не значит, что в лаборатории его не найдут.

Повисла долгая пауза. Оглядев подчиненных, старший инспектор почувствовал, как улетучивается их радостное волнение. Он ясно прочел на лицах: если бы парень вступил в это пятно, сразу видно было бы. Да, его слова поубавили энтузиазма, разочаровали. Что ж, он не виноват. Что есть, то есть.

— Ясное дело, мерзавец обеспечил себе алиби? — предположил Григгс.

— Говорит, что все это время дергал сорняки в саду за домом.

— Кто-нибудь видел его за этим занятием?

— К счастью, нет.

Небольшая, но удача. Барнаби рассказал, как они с Троем убили полчаса, вливая в Лайонела черный кофе, пока наконец не добились от него нужной информации.

— Кажется, Лайонел в своем кабинете трудился над речью для похорон Чарли Лезерса. Преподобный давно не практиковался, так что это отняло у него добрых полтора часа. Окно кабинета выходит на задний двор.

Кто-то присвистнул, кто-то поднял брови, кто-то ограничился недоверчивым взглядом.

— Этот Джексон просто фокусник! А что, если бы старик стал искать его?

— О, состряпал бы какую-нибудь сказочку насчет того, что крепко уснул или ходил за покупками в деревню. Лоуренс каждому слову его верит.

— Придурковатый?

— Это мягко сказано.

— И когда же Джексон вернулся?

— Он точно был уже дома где-то в половине третьего. И зазвал к себе Валентина Фейнлайта.

Улыбки, издевательские «ух ты!», грубые и совсем не смешные жесты, а также простое пожелание, чтобы эта парочка прыщей отправлялась в задницу друг к другу.

— Я не знал, что Джексон — гей, — сказал констебль Филлипс.

— Он не гей, — ответил Трой, таким глухим от ненависти голосом, как будто его душили. — Просто сдает кое-что в аренду тому, кто больше предложит.

— Это переводит романтические видения Эвадны Плит в совсем другую плоскость, — заметил Барнаби. — Помните, она видела, как Фейнлайт околачивался ночью в саду у Лоуренсов?

— И она подумала, будто он сохнет по Карлотте, — напомнила Одри Брирли. — Он, вероятно, просто без ума от Джексона.

— Да, — согласился Барнаби. — Но, будем надеяться, не настолько, что готов лгать ради него.

— Вы имеете в виду — прикрывать Джексона?

— Насчет времени уже есть некоторые разногласия. Фейнлайт думал, что пришел в квартиру над гаражом около половины четвертого. Джексон сказал, что это было ближе к трем.

— Ну, естественно, он будет так говорить, — констебль Филлипс выглянул из своей скорлупы и стал вполне различим на фоне стула.

— А он вообще понимает, что на кону, этот Фейнлайт? — спросил Григгс.

Барнаби покачал головой.

— А это важно, — заметила Марлин. — Вот погодите, когда он узнает, в каком деле обеспечивает дружку алиби…

— Итак, мы подходим к самому животрепещущему вопросу, — заключил Барнаби, — от которого все, буквально все, будет зависеть.

— Как он добрался обратно? — сказал сержант Трой. И вдруг увидел, что на мобильный пришла эсэмэска с паркинга.

— Именно.

В дежурке заговорили. Все обменивались идеями и предположениями, скрипели стульями, поворачиваясь к оппоненту или соратнику.

— Такси он не стал бы брать, это точно.

— Ну, это тупым надо быть…

— Автостопом не рискнул бы?

Возгласы «я тебя умоляю!» и «ну ведь договорились, кажется, что он не тупой», «хозяин машины его бы запомнил».

— А угнать?

— Ему бы пришлось бросить ее на краю деревни.

— Ну, как-то же он добрался. За полчаса не пройдешь двадцать миль.

— Доехал на велосипеде, разумеется, — сержант Трой, победоносно улыбаясь, перекрыл своей репликой общий гомон. — Мы ведь уже получили сводку по кражам, верно, сэр?

Барнаби достал из папки на столе лист формата А4 и помахал им с тем же самодовольством, с каким повар по телевизору достает из духовки блюдо, которое приготовил заранее.

— Сегодня в Каустоне украдены три велосипеда. Детский горный, туристский, на котором какой-то старикан добирался до своего участка, и, наконец, «пежо лидер спринт», оставленный около кафе «Мягкая туфелька». Это легкий велосипед. Ехать на нем можно быстро. И я думаю, это как раз то, что мы ищем.

Несколько офицеров были раздосадованы таким фокусом. Если шеф уже раскопал это и все проверил, почему было не сказать сразу? Барнаби улыбался, не обращая никакого внимания на их недовольство. Если время позволяло, он никогда не отказывал себе в удовольствии дать команде поработать мозгами.

— Вообще-то, рискованно, сэр, — усомнилась сержант Брирли. — А если бы он не нашел велосипеда?

— Не мог не найти. Начнем с того, что у центра «Хэлфордс»[44] всегда стоят несколько штук для рекламы. Возможно, он туда и шел, когда ему попался «пежо спринт».

— Идеально, — оценил Григгс. — Быстрый, легко избавиться, если нужно, легко спрыгнуть и спрятаться.

— Вот именно, — согласился Барнаби. — Велосипед должен быть где-то поблизости. С утра отправим людей искать его.

— А вдруг к этому времени Джексон придет за ним, чтобы избавиться от улики?

— Надеюсь, что попытается. В доме мой человек. Отныне куда Джексон, туда и мы.

Не было никакого смысла рассказывать подробно о проблемах, с которыми он столкнулся, чтобы организовать слежку, хотя бы временно. Людям, в чьих руках находились бразды правления и кошелек, его уверенность казалась всего лишь подозрением, не подкрепленным никакими фактами. Службу наружного наблюдения подключили с большой неохотой, предупредив, что будут контролировать ситуацию каждые двадцать четыре часа. В это же время завтра Джексон опять будет свободен как птичка. Если это случится, решил Барнаби, поставлю там своего человека и буду спокоен.

— То есть мы хотим подстегнуть его, сэр? — спросил Чарли Эгнью.

— Нет. Пусть пока погуляет. Пока нам нечего ему предъявить. — Поверх голов подчиненных Барнаби мрачно обозрел противоположную стену с обширной панорамой снимков, демонстрирующих искалеченные останки Чарли Лезерса. — Когда я возьму этого мерзавца, он уже не выскользнет.

Луиза собиралась ложиться. Она уже с час собиралась и могла собираться еще час, потому что все эти сборы были совершенно бесполезны. Она не уснет. Вполне можно было бы и не ложиться, не снимать бархатного кремового халата, а по-прежнему сидеть, свернувшись, в глубоком кожаном кресле. Кресло было безупречной овальной формы, без подлокотников и ножек, оно свисало на шелковых шнурах со стеклянной балки под крышей дома.

Легкие покачивания взад-вперед иногда расслабляли ее, погружали в приятную дремоту. Но не сегодня вечером. Сегодня понадобился бы гений фармацевтики или еще не созданный опиат, чтобы дать отдых ее измученному сознанию.

Ей хватило бы и жутких новостей про Энн. Услышав, что произошло, Луиза живо представила себе боль и ужас Энн, поняла, насколько та сейчас близка к смерти. Да, уже этого Луизе хватило бы. Но было кое-что еще…

Вэла новости потрясли поначалу. Он искренне расстроился. Но позже, вечером, после звонка из дома викария, над всеми чувствами его возобладало негодование, даже ярость.

— Боже всемогущий! Да когда же они оставят в покое беднягу?

— О чем ты?

— Об этих чертовых полицейских. Они будут травить и травить его, пока у него не кончится терпение.

— Кого? — Конечно, она прекрасно понимала кого.

— И тогда от отчаяния он сорвется и бросится на них. Возможно, тоже оскорбит их в ответ. Прямо вижу, как они потирают свои мерзкие ручонки, как отправляют его обратно в тюрьму! — Валентин в упор смотрел на сестру, и по его лицу было видно, что он-то уже в отчаянии.

— Бедный Жакс, — быстро проговорила Луиза. Она чуть не забыла свою роль, ту, что совсем недавно начала играть. — Что на этот раз?

— Все как обычно. Стараются повесить на него то, чего он попросту не мог совершить.

— Это ведь не… — Луизе пришлось лихорадочно искать себе опору, и она почти упала в кресло.

— Да, конечно, нападение на Энн Лоуренс. Они даже забрали одежду, в которой он был в то время, когда на нее напали.

— О нет! — Луизе стало по-настоящему дурно. — Вэл, но этого не может быть.

— Разумеется, не может! Он был в доме викария весь день. Но попробуй убеди их в этом! — Он наконец заметил, как ужасно побледнела сестра. — Прости, Лу. Я эгоистичный идиот. Она же была твоей подругой, да?

— Да. — Теперь Луиза в этом уже не сомневалась. Энн была ее подругой. Как она могла когда-либо думать иначе?

— Принесу тебе бренди.

Луиза вспомнила, что уже пила бренди. Влила его в себя как воду, и с тем же эффектом. Едва оправившись от потрясения и найдя в себе силы встать, она извинилась и пошла наверх. Приняла ванну, завернулась, все еще дрожа, в кремовый халат и вот теперь бесконечно раскачивала кресло в ритме своего отчаяния.

Она уговаривала себя, что ошиблась. Он проехал так быстро. Велосипедист, весь в черном. Леггинсы, джемпер с длинными руками, вязаная шапка надвинута на лоб и полностью скрывает волосы. Она остановилась всего лишь на минуту у банка. Собиралась выйти, даже дверь уже слегка приоткрыла, сзади на дороге никого не было. И вот он появился в боковом зеркале. Сначала далеко, потом прямо перед ней, потом пропал. Всего лишь секунда. Но она видела лицо в зеркале. И узнала его.

Во всяком случае, она так подумала. Но вот теперь Вэл говорит, что Жакс был дома весь день. Вэл говорит, что был с ним, когда случился этот ужас. Значит, она ошиблась. В отчаянии Луиза, разуверившаяся в Боге еще раньше, чем в Санта-Клаусе, стала молиться. Неумело, неловко, но с жаром, с истинной страстью, не зная толком, что говорить.

— Пожалуйста, Боже, — бормотала она, — пусть это будет не он! — Потом, поскольку такая формулировка показалась ей слишком туманной, она заставила себя уточнить. Назвала даже его имя, ощутив, как оно жабой уселось на кончике языка: — Я хотела сказать, сделай так, чтобы тот велосипедист… сегодня в Каустоне… был не Жакс.

У нее во рту было холодно и пусто. И она знала, что мольбы эти бесплодны. Так какой тогда смысл? Луиза выбралась из кресла и стояла, глядя сквозь стеклянную крышу на почти черное небо, усеянное холодно светящимися точками. Да как там вообще может кто-то существовать? Не то что хоть сколько-нибудь интересоваться мольбами измученной женщины…

Но, даже сознавая абсолютную тщету всего, что делает, Луиза не смогла удержаться от последней просьбы:

— И прошу тебя, Господи, пожалуйста, присмотри за Вэлом!

Возвращаясь на Арбёри-Кресент, Барнаби чувствовал себя Сизифом, который плюнул наконец на проклятый камень. Стоя в сторонке, посмотрел, как тот катится, подпрыгивая, вниз, а потом с легким сердцем пошел к вершине.

В тот момент, когда в дежурке включили запись телефонного звонка Энн Лоуренс, когда стало ясно, что он все время шел по ложному следу, его накрыло. Сильно накрыло. Он сумел сделать вид, будто быстро справился с собой. Он это умел, и это было важное умение. Уныние — зараза, которая распространяется молниеносно. Но общее впечатление было ошибочно. Он действительно впал в уныние.

Кроме того, возникла серьезная угроза «личной вовлеченности». Подобное не рекомендуется, но все-таки иногда бывает. Когда речь идет, например, о жестоком обращении с ребенком или убийстве детей, редкий полицейский сможет остаться совершенно бесстрастным. Но тут не то. Тут смерть крайне неприятного старика, который к тому же пытался шантажировать женщину.

Так откуда такая ненависть? Барнаби был потрясен, когда осознал, что слово то самое, правильное. Он ненавидел Терри Джексона. Его веселую улыбочку и бесстыдство, его манеру разговаривать, когда разговор как бы пританцовывает, перышком порхает туда-сюда: злобный выпад, потом финт — и ложное нападение, которое в конце концов выставляет собеседника дураком. И, наконец, настоящая атака. Удар, быстрый и сильный, прямо в солнечное сплетение.

Ненависть бурлила в нем и когда он думал о внешности этого субчика. О поджарой смуглой плоти, крепких мускулах, сияющих темно-синих глазах со странно золотистыми зрачками. Единственным физическим изъяном во всем этом Аполлоновом совершенстве, насколько успел заметить Барнаби, были зубы, за которыми никогда толком не ухаживали. Но Фейнлайт, несомненно, оплатит услуги дантиста-косметолога, и упущение быстро исправят.

Барнаби прогнал досадную мысль: этого никогда не случится. В тюрьме Уормвуд-Скрабс не отбеливают зубы, не ставят коронки и брекеты. И в Олбани или Стрейнджвейз тоже. А именно там окажется Джексон.

«И ты уж поверь, что так будет, слизняк вонючий». Осознав, что сказал это вслух, а руль сжимает мертвой хваткой, как будто от этого зависит его жизнь, Барнаби резко замедлился, почти что до полной остановки. Это нехорошо. Испытывать подобные чувства. Ненависть способна ослепить, сузить обзор, скрыть от взгляда факты, которые у тебя под носом. Не говоря уже о том, что давление подскакивает.

Он вспомнил недавние слова Джойс: когда он расследует дело, то становится похож на собаку с костью — держит ее в зубах, боится, вдруг кто-нибудь отнимет. Он тогда разозлился. А теперь спросил себя, правда ли это, и решил, что да, так и есть. Ну, по крайней мере, отчасти. У Барнаби было чувство собственного достоинства, иначе бы он не дослужился до своей должности, но ему казалось, что он способен и слушать других. В этом старший инспектор если и не был уникален, то, по крайней мере, состоял в меньшинстве. Через секунду он свернул на дорожку к дому номер семнадцать.

А потом ему сделалось легче, как легчало всегда. В какой бы грязи он ни выпачкивался на работе, здесь она тут же начинала засыхать и отваливаться коркой. Это была странная вещь, скорее не забвение, а психологическое избывание скверны. Он никогда до конца не понимал, как именно это происходит.

Возможно, его исцеляла зеленая свежесть сада (даже зимой здесь было чем полюбоваться) или знакомое тепло крепкого дома из красного кирпича, где он счастливо жил уже более двадцати лет. Но, главное, конечно, это присутствие Джойс. Рядом с ней он был счастлив.

Барнаби никогда не воспринимал такое свое везение как должное. Только не он, с его-то работой. Благодушие магнитом притягивает несчастья. Ему столько раз случалось слышать «я и подумать не мог, что со мной такое может случиться». Чаще всех других слов. Сам он никогда бы не сказал ничего подобного. И никогда не поверил бы, что, если ты никому не делаешь зла, это хранит тебя от несчастий почище всякого талисмана. Прежде чем выйти из машины, Барнаби на всякий случай постучал по дереву приборного щитка.

У куста ракитника стояла «дайан» Калли, желто-зеленая, с огромным подсолнухом на багажнике. Шаги Барнаби, и без того быстрые, еще ускорились. Не успел он вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась.

— Папа! Потрясающие новости! — Она схватила его за руку. — Пошли!

— Дай я только…

— Нет! Пошли немедленно!

Дверь на кухню была открыта. Он увидел улыбающуюся Джой, ужасно гордого Николаса, бутылки с горлышками в золотистой фольге, бокалы для шампанского. Всенародное ликование. Он посмотрел на сияющее лицо дочери и понял, что она собирается ему сказать. Он обнял Калли и вдохнул нежный запах ее волос. Его маленькая девочка.

— Калли, дорогая, ну что мне сказать? — Барнаби почувствовал, что глаза щиплет. Ну и что? Не каждый день тебе говорят, что ты станешь дедушкой. — Поздравляю!

— Папа, глупый, не меня надо поздравлять, а Нико.

— Нико? — Барнаби сумел быстро изменить выражение лица, но разочарование больно полоснуло по сердцу.

Они вместе вошли в кухню.

— Меня приняли в Национальный, Том! — Николас засмеялся и поднял свой бокал, судя по всему уже не в первый раз. — Правда, потрясающе?

— Потрясающе, — процедил Барнаби сквозь плотно сжатые губы. И снова повторил: — Поздравляю.

Калли налила ему бокал «вдовы Клико» и улыбнулась матери:

— Папа, небось, подумал, что мне предложили очередную рекламу шампуня.

— Да? — делано удивилась Джойс и поймала взгляд мужа. Впрочем, ей даже этого не требовалось, она и без того все поняла.

— Плевать мы хотели на рекламу шампуня! — воскликнул Нико и снова захохотал, выпив вино и подбросив бокал в воздух.

— Ты знаешь, что будешь играть? — спросил Барнаби, давно усвоивший, как подобает откликаться на театральные новости.

— Все, что есть в репертуаре. А это значит, все, что угодно, все, что угодно! Они ставят Пинтера, «Антония и Клеопатру», «Питера Пэна»! — сказал Нико.

— И новую комедию Терри Джонсона о Сиде Джеймсе[45], — добавила Калли.

— «„Продолжая Кемпинг“ в Коттесло»[46].

— Она точно не так называется, — заметила Джойс.

— Ты мог бы сыграть Барбару Уиндзор, дорогой. — Калли послала любимому воздушный поцелуй.

— Да! Я выглядел бы ослепительно в женском платье.

— Один из способов сделать так, чтобы тебя заметили, — сухо вставила Джойс. Она знала, что нескромность всего лишь фасад. Но все равно Нико иногда несколько утомляет. — Выпей еще вина, дорогой, — она потянулась за бокалом мужа, а он взял ее за руку:

— Я бы, признаться, предпочел сэндвич.

— Сэндвич? — Тут Николас угостил их своей леди Брэкнелл, похожей больше на комика Тима Брука-Тейлора, чем на Эдит Эванс[47], а выглядел при этом лучше, чем они оба. Но это как раз нетрудно. — Плюем мы на сэндвичи! Мы отправляемся праздновать!

— Куда?

— В «Ривер-кафе».

— Что?!

— Папа, остынь.

— Если вы думаете… — Тут Барнаби вовремя остановился. Если бы Калли была беременна, тогда пожалуйста, он бы отправился в «Ривер-кафе» с вещами, чтобы завтракать, обедать и ужинать там хоть целый месяц. — Я слышал про это место. Туда просто так не…

— У Нико есть деньги.

— Мы угощаем, — заявил Нико, что прозвучало несколько грубовато. — Вчера я продал свою развалюху.

— Мы решили, что глупо иметь две машины. Особенно в Лондоне.

— И что, не нашлось способа получше, чтобы просадить три тысячи фунтов?

— Ну, Том, — Джойс пугала реакция мужа, — успокойся.

— И речи быть не может. И вообще, я на диете и ничего не ем, кроме капустного супа.

— Он не знает! — Николас подмигнул жене.

— Чего не знаю? — не понял Барнаби.

— Они тем и знамениты! — И Калли подмигнула матери.

— Это правда, Том, — поддержала Джойс. — Я как раз на днях читала. В «Ривер-кафе» готовят лучший капустный суп на свете[48].