Там избы ждут на курьих ножках...

Глава 19. Неожиданный союзник

Человеческие голоса раздавались совсем близко, за крайними деревьями.

На опушке промелькнули тени, и на луг гурьбой стали выходит люди с огромными рюкзаками и свертками за спиной. Солнце стояло еще высоко. Избушки плотнее сдвинулись стена к стене, грозно взирая на врага уменьшенными до амбразуры окошками. Дьявол выглянул в одну из амбразур.

— Ладно, иди спать, — предложил он, налюбовавшись на многочисленное сборище. — Они еще сейчас палатки будут ставить, готовить еду, природой любоваться… Я думаю, оборотни не скоро сообразят, что мы в друзья не набиваемся. Или пообедаем?

— Не-а, — воспротивилась Манька, — я с чердака на них посмотрю. И потом, я не проголодалась.

— Иди, глянь! Противника надо знать в лицо! — согласился Дьявол и опять пропел, второй раз за день, если не считать того, что он что-то бубнил себе под нос, когда ковал наконечники стрел. — Однажды вечером, вечером, вечером, когда мне делать абсолютно будет нечего, я выпью раз, и выпью два, и закружится голова… Пора в путь-дорогу, дорога дальняя, дальняя в даль тебя манит…

Манька на его бубнение ни тогда, ни сейчас не обратила внимания. Пением он увлекался исключительно от своего имени. Было у нее такое ощущение, что Дьявола вообще не волнует несметное количество врагов. Она даже начала подозревать, что несколько приподнятое его настроение это игра, чтобы поднять ее боевой дух: с чего Дьяволу переживать, если для оборотней он не существовал?! Она понимала, что стрелять и отбиваться ей придется в одиночку.

Серебро и стрелы были слабым утешением — стрелять она не умела. Ей оставалось только надеяться, что они сами найдут цель, следуя Дьявольскому магнетизму.

А Дьявол уже весело насвистывал: «Есть на свете остров, в океане есть, весь покрытый серебром, абсолютно весь!..» Манька покачала головой, взяла лук и кусок пирога и поднялась на чердак. Окно на чердаке было шире, и просматривался весь луг. А там сновали люди, оставляя на земле следы ботинок. Похоже, никто из оборотней серебром не поранился. Чувствовали они себя замечательно, восклицая и радуясь, что попали в райское место. У Маньки екнуло сердце, прыгнуло и ушло в пятки, когда она увидела, как оборотни тащат на костер убитую лань. Она-то думала, что все звери ушли! Люди о чем-то шумели и до нее донеслись обрывки разговора.

— Ка-а-ак жахнуть…

— Это такая изба, отродясь не видел…

— А хозяин-то, смотри-ка, немногим бы захотелось с ним дело иметь…

— Помоги мне чем-нибудь закрепить…

— На подъеме они еще, дойдут только к утру…

— Отойди, серебро ведь, одень хоть варежку… перемотай руку…

— Несли они, несли, и принесли! Наконец-то, шкуру не подпорти…

— Вечная слава герою, воздвигнувшему такой монумент…

— Я же сказал, ставь палатку вон за тем деревом! Хрен его знает, что на этой поляне! Я к реке спущусь. Наловим.

— Сеть принес?

— А, нехай динамитом. По доброте духа моего прославимся в рыбацких байках!

— Ой, смотрите, это же избушки Бабушки Яги!

— Да ну! Не может быть! Ты думаешь?

— Это кто их так изуродовал и посадил на мель?

— А ты на могиле была? Там земля такая же!

— Ее Величество была не в духе. Приказано отловить. Мы пока не знаем, с кем имеем дело.

— А как это здесь лето? Мы на курорте? Вот если бы землю тут купить: горы, озеро, река, и круглый год лето…

— Тут горячие подземные источники…

— Тут колодец какой-то… Кислота что ли? Смотри, какие волдыри, а я только до бревна дотронулся. Надо огородить…

— Разберем и завалим…

— Не понял, это что, жерло вулкана? Откуда здесь серебряное озеро?

— Это, наверное, с горы жила выходит, а внизу лава…

Люди, как люди. Нападать пока не собирались, и монумент избы пробовали пощупать, хоть и через рукавицы.

— Похоже, аллергия у меня на серебро, — объяснил тот, что старался отколупнуть кусочек. — Неважно себя чувствую. Силу оно у меня отнимает. Такой беззлобный становлюсь, сам себе противен. Просто заметил, как серебряный крестик на серебряной цепочке одену, куда ни сунусь, везде рукой помахали…

На реке ухнул динамит.

Манька забеспокоилась, как там водяной. Перебралась к чердачному окну, которое выходило на реку. Оборотни таскали сеть, но выше оврага, по которому стекала живая вода. «Интересно, если рыба плавала в живой воде и пила живую воду, она на них подействует?» — подумала Манька загадывая: если вытащат полную сеть, значит должна подействовать, водяной был не глупый малый и за сундуки с копеечной валютой мог бы немного удружить.

Рыбы в сети было столько, что когда ее вытянули на берег, она лопнула… Манька прикусила губу, прикидывая, сколько оборотней ею отравятся — получалось много! Партизанская война началась…

На поляне и вокруг нее между деревьями запестрели палатки и костры. Простого огня оборотни ничуть не боялись. Начинало темнеть, но до луны было еще далеко. На этот раз ветви неугасимого полена, росшие в земле, света не давали, но ярко пылали ветви на крыше, освещая весь луг. Кто-то прошел к углу избы и пописал на нее, отчего в избе завитало раздражение, которое Манька уловила всем своим существом. Язык изб она не понимала, но после того, как чертей и прочую нечисть повывели, чувствовала эмоциональные вибрации. Живой избе глумление пришлось не по вкусу. Но она не двинулась с места.

«Интересно, — подумала Манька, — а если их проткнуть кинжалом Дьявола, они умрут?»

— Не советую подпускать оборотня близко, — посоветовал Дьявол, как всегда вырастая из неоткуда с двумя чашками горячего чая. — Ну конечно умрут! — он три раза сплюнул через плечо и добавил: — Не приведи Бог биться с ними в рукопашную! Но не исключено… все может быть… они прыгают высоко, как будто летят. Красиво!

Манька уставилась на Дьявола, понимая, что он сущий Дьявол.

— И до чердака могут допрыгнуть? — с тревогой в голосе быстро спросила она.

— Ну,… — он высунул голову в окно, и смерил расстояние до земли, — в два приема, пожалуй!

— Поражаюсь я тебе, если меня убьют, ты хоть чуть-чуть пожалеешь? — проворчала Манька, приложившись к кружке.

— Некорректный вопрос, — ответил Дьявол, как всегда увильнув от ответа прямого. — На тебе живого места нет, а ты о смерти думаешь. Намедни еле-еле от костра оттащил, а сегодня вон как запела! — Дьявол состроил скорбную мину. — Я не могу, Маня, я ж бессмертен. Я пережил столько людей и нечисти, что воспринимаю смерть, как иронию судьбы смертного существа. Горько мне, что не надеешься жить вечно, как Помазанники мои, поэтому придется мне оттянуть тебя за уши от окошка! — он резко рванул Маньку за рукав, оттолкнув в сторону, ткнул пальцем в чердачное окно: — Тебя заметили, а это уже реальный шанс попасть, или не попасть в книгу живых и мертвых! А там как я положу — так и будет! Не видишь, они стрелять собрались ради смеха!

Зрение у Маньки было не таким острым, как у Дьявола, но она тоже различила, что один из подвыпивших изрядно к тому времени людей, поднял руку — и пуля ударилась о наличник раньше, чем она услышала звук. Оборотень промахнулся. То ли пугнул, то ли не метился, то ли не умел стрелять. Пуля отскочила от гвоздя и срикошетила рядом с другим оборотнем, который мгновенно побледнел и спустя минуту, после того, как пришел в себя, покрутил пальцем у виска. Еще один ругнулся, и сразу несколько пуль влетели в окно и ударились в обрешетку, пробив Дьявола навылет.

Дьявол побледнел, как оборотень, осматривая застрявшие в обрешетке пули. Потом как-то нервно ткнул пальцем вверх, обращая на пули Манькино внимание, которая и без того не могла оторвать от них взгляд.

— Вот так вот! Награда обещана за головы бунтовщиков и приказ, стрелять в любую мишень в лесу за рекой на поражение… С другой стороны, напрашивается добрый вывод: вампиры пока не догадались, кто укокал Бабу Ягу и свистнул у Благодетельницы наследство… Тебя ловили бы живьем…

— Это… а то, может, белый флаг выбросим?! И напишем: у нас бомжа в заложниках? Стреляют они лучше, чем я… — предложила Манька, ткнув пальцем в пули.

Она зябко поежилась: все пули предназначались ей. Дьявол хмыкнул, нисколько не опасаясь, высунулся в окно и пересчитал противника поголовно.

— Смотри сама, тебе решать, твоя это битва… М-да, многовато их, — сообщил он, поседев в одно мгновение, когда счет перевалил за полторы тысячи. — Не приручим мы их… — скорбно покачал головой и ухмыльнулся, возвращая волосам естественный черный цвет, похлопал ее по плечу: — Наберись терпения!

Внизу собиралась толпа, показывая пальцами на окно, за которым спряталась Манька. Дьявола в природе не существовало. Для Маньки, в принципе, тоже — он стоял в окне, и она прекрасно видела через него.

Но слишком резко отличались люди в ракурсе Дьявола — лица у них и вправду были какие-то двойные: лицо, а под ним размытый звериный оскал…

Но так то через Дьявола!..

На душе было погано. Она понимала, что ей придется убивать людей, которые ни в чем перед ней не виноваты, и, пожалуй, не виноваты в том, что оборотни. Так случилось. Не верилось, что они будут убивать ее — она тоже перед ними ни в чем не провинилась. Шутка Дьявола, что она сможет выжить в неравной битве, была оригинальной, но не настолько, чтобы поверить в свои силы. Она не Дьявол, в ней пули застрянут. Желание выбросить белый флаг, стало почти навязчивым.

Но что это даст?

Разве что выдаст себя — оборотни сразу сообразят, что их много, а ее мало… А кроме того, сюда пожалуют вампиры!

Оборотни раздевались, удивляясь по-летнему жаркой погоде, сожалея, что никто не догадался взять мяч, разминались, стреляя по деревьям, по избе, в подброшенные шапки и бутылки, которые осколками разлетались в разные стороны, гоняли по земле консервные банки, вытаптывая огород и поле изб. Костер они разводили один на пять — десять палаток. Манька с удивлением заметила, что ни одна ветвь неугасимого полена в костре оборотней не горела.

— Им не взять неугасимый огонь. Им и ветвь не поднять, — спокойно объяснил Дьявол, заметив Манькино волнение.

Потихоньку подтягивались отставшие, выискивая свободные места. По возгласам, которые эхом отдавались по поверхности реки, стало ясно, как оборотней много, и большая часть их сокрыта кронами деревьев.

На первый взгляд ничто не выдавало в них оборотней — люди как люди: человек всегда себя вел на природе именно так, нисколько не сомневаясь, что природные кладовые как-нибудь сумеют справиться с хвалеными признаками цивилизованности царя природы. Конечно, рыбу динамитом глушили, помочившись на углы, предали избы осмеянию, поляну изгадили, разворотили колодец с живой водой, деревья рубили так, что лес трещал и кряхтел скрипом падающих деревьев, на костре готовилась, может быть, та самая лань, которая отдала крынку парного молока. Но все же, Маньке не хотелось воевать с ними, и она не понимала, почему не может жить среди людей. Так муторно и тоскливо она не чувствовала себя давно. Окажись она внизу, была бы она лучше или хуже? Вот парень с девушкой целуются — она видела, как набросил он свою куртку на ее плечи, как девушка зябко поежилась от холода вечерних сумерек, как паренек вставил в ее волосы цветок ромашки, и она убрала ее, бросив под ноги.

Может, ее тянуло к людям?

Вглядываясь в их лица, Манька пытаясь понять, чем же она-то хуже, где и как они понимают, что она одно, а они другое? Она долго жила среди них, но они не приняли ее, и, может быть, ее проблема была в том, что она не умела искать радость, которую они считали радостью? Или она и в самом деле, имея комплекс генерала песчаных карьеров, так и не поверила, что нужна обществу — и дело не в Благодетельнице, которую она обвиняет, послушав Дьявола? Может быть, все дело в том, что она ищет спасение там, где его нет, и еще не поздно протянуть им руку?

Стемнело.

Только отсвет костров и неугасимый огонь, зажженный на крыше, освещал веселые и уверенные лица, которые показались Маньке много человечнее, чем ее собственное. Она оглянулась. Дьявол сидел, полуприкрыв глаза, и вглядывался в такую даль, которую она объяснить себе не могла. Не многие хотели бы оказаться на ее месте, рядом с тем, кого боялся весь белый свет. Для людей Дьявол был символом наказания, устрашением, угрозой. И только уверенность, что он заперт в Аду, как простой смертный, который по непонятной причине передал свои полномочия не поклонившемуся ему Спасителю Йесе, который уже две тысячи лет собирал всех в том же Аду, чтобы судить всех разом, тешили самолюбие, отодвигая Дьявола куда-то, откуда бы он не смог человека достать. Но он был, настоящий — Земля и Небо, нисколько не постаревший, как встарь, имеющий подход к каждой нечисти, играющий то в одни, то в другие ворота, паскудно издевающийся и над той, и над другой стороной, способный показать все царства земли в мгновение ока, затворивший врата Рая и отверзший врата Ада…

Слабое утешение, когда жизнь висит на волоске…

Она вдруг подумала, что ей нравиться Дьявол, и чтобы он не говорил, она не могла представить, что он способен не любить землю, потому что земля любила его, и каждый, кто жил в его земле, жил в согласии с Дьяволом. Кончиками пальцев Манька провела по месту, где с другой стороны застряла пуля.

«Не долго мне пришлось бы жить среди них!» — подумала она, прислушиваясь к тому, что делалось внизу. Сомнения разом оставили ее.

Да, она умрет, но одного, а то и трех оборотней заберет с собой — и пусть Благодетельница — вампир, который проклял ее до Судного Дня, им не будет покоя. Вряд ли она будет сидеть на могилке и охранять аршин земли, который принадлежит, и будет принадлежать Дьяволу…

Крест крестов на груди пылал, пульсируя и слегка обжигая тело, но золото было холодным, как лед. Манька чувствовала, как прислушиваются к каждому движению за пределами стен избы, молчаливо и грозно.

«Только бы не встали!» — подумала она, понимая, что если избы выдадут себя, то война начнется с этой самой минуты. «Может быть, еще все обойдется?!»

А внизу ощущалось заметное волнение. Оборотни распалились. Теперь они были хозяевами цветущего луга.

Она снова прислушалась к тому, что делалось внизу.

— Убить не можно, а нужно! Это ж какая свинья засела в этой груде серебра-злата? А если хозяин нашелся, что теперь?! Если с наружи столько добра, то внутри сколько?!

— Чисть мои ботинки! После всего ты мне еще должен остался!.. Карточный долг — долг чести!

— Не лезь к ним, сами разберутся. Мы пришли-ушли, а они положат здесь друг друга, отвечай потом!

— Я хочу пи-и-ить! Мне принесет кто-нибудь попить?

— Бери воду выше колодца. Это не вода, это черт знает что! Прямо в реку стекает…

— Может, взорвать его? Если тут строить пансионат, то колодцы и серебряное озеро надо будет забетонировать. Там будет лодочная станция, а там… коттеджи. Посмотри! Ну, так как, вкладываемся?

— Я посоветуюсь с Ее Величеством. Если государи возьмут на себя строительство подъемника…

— Горы? Это проклятые горы! Ты хоть представляешь, сколько там погибло? Я сама в библиотеке читала…

— Ерунда! Глупости! Горная гряда закрывает нас от холода северных и восточных ветров.

— А как ты это объяснишь, уважаемый коллега, тут нет гор! И лето!.. А на дворе январь!

— На Новый год? Не помню… Валялся где-то, пил где-то, сношался с кем-то…

— Не долго они его… Может, лесник? Сказано же, отстреливать всех!

— Да лешак его подери, может, сам леший был?

— Слыхал я, что Бабушка Яга водила дружбу со многими несовершенными духами. Может, за водой приходил?! У Бабушки Яги такой же колодец был. Поговаривали, не то она мертвая, не то живая…

— Это не живая, это мертвая! Поймали старика?

Манька прислушалась, прильнув к окну ухом, затаив дыхание.

— Думаешь, они его догонят? Как он выглядел?

— Сбежал куда-то. Не помню! Но ведь помнил же! Чудной какой-то…

— Вы про что? Куда это — они?

— Старикан тут один объявился. Сижу в кустах, и лосиха, как ты, в трех метрах, не более, и лосенок в кустах. Я уже приладил ружьецо, а он мне под ноги и сиганул, как черт. Лосихи с лосенком след простыл. Ломанулись через реку… Не догнать… Стрелял, но в глаз что-то попало…

Манька с облегчением выдохнула — лосиха в безопасности! Она видела, как волки угоняли зверей, но лосенка течением отбрасывало назад и выносило на берег. Ниже была бобровая плотина, и Дьявол велел волкам направить ее туда. Она снова прислушалась.

— Ха-ха-ха! Ружье-то хоть заряжено? Старик его напугал! А, может, штаны нам покажешь?

— Гонит он! Мы все обошли, следов много, а зверей нет. Две лани, и то по дороге взяли!

— Сейчас, ребята рыбы нажарят.

— Ешьте сами, я консервами обойдусь. Посмотрите, что у меня с руками! Пятеро уже лежат!

— Выше же ловят ребята. Там вода нормальная, чистая, вода, как вода. И ниже брали…

— А рыба не плавает туда-сюда? Она что, на привязи? Сказал же, эту гадость есть отказываюсь. Надо консервы открывать!

Манька расстроилась.

Во-первых, оборотни оказались умнее, во-вторых, живой воды в реке и вправду было недостаточно, чтобы неприятель отравился рыбой. Только зря продукты извели.

Но теперь она знала, как действует вода на оборотней: точно так же, как мертвая подействовала бы на нее. И обрадовалась, что им не пришло в голову ничего умнее, чем мысль взорвать колодец и завалить бревнами. Убрать их труда не составит, и она надеялась, что колодец сумеет восстановить себя. К счастью, бетон оборотни прихватить не догадались. Небольшой взрыв, который они устроили, разворотил колодец и открыл канал, и вода фонтаном поднялась на три-пять метров над землей. И еще раз расстроилась, сообразив, что не бедные люди позарились на землю, рассчитывая на прибыльность круглогодичного курорта по земноморским стандартам. Ей, конечно, в планах оборотней места не нашлось — мечта зажить тихой спокойно жизнью развалилась в одночасье.

«Ду-дуу-ду, все мы вместе, все мы рядом, ду-ду-ду…» — над поляной неслась музыка. Ночь предполагалась ясная, звездная, как и обещал Дьявол. Луна пока не показалась, она должна была взойти около полуночи. Если судить по летнему времени, то время было не позднее. Судя по тому, что оборотни не торопились напасть, у нее было часа три. Оборотни плотно поужинали, костры опустели, молодые люди собирались группами, кто-то достал гитару, где-то громко разговаривали и смеялись, то и дело доносился визг, где-то устроили танцы. Возле костров оставались лишь костровые, которые то и дело норовили примкнуть к общему сборищу, многие разошлись по палаткам.

Манька прильнула к окну. И тут же услышала у самой стены:

— Почтим минутой молчания вечный огонь, — парень скрестил руки на груди и склонил голову.

Манька глянула вниз и заметила еще несколько молодых людей с инструментами. Похохатывающие молодчики поддержали его частично. Некоторые загнули вверх голову и разглядывали изваяние избы в серебре с огнем на крыше. В свете живого огня изваяние было монументально зрелищным и вызывало искреннее восхищение оборотней.

— Я не надеялся найти такое сокровище в этом заброшенном лесу.

— Вот на кой оно вам сдалось, серебро? Золото бы было…

— А деньги? Продать же можно!

— Пройди триста метров и зачерпни ведром. Вон оно, кипит!

— Там земля ходуном ходит, провалиться можно.

— Надо на крышу слазить, посмотреть, что за огонь… Похоже дым из трубы идет?!

Манька принюхалась.

Изба жила своей обычной жизнью, и опять чего-то кашеварила, устав дожидаться ее и Дьявола. Может быть наутро, или сообразила, что спать не придется, и бойца надо подкрепить. Манька бы не удивилась, если бы протопилась и баня. Дров они себе наготовили на месяц. И вдруг она почувствовала, как изба слегка накренилась. Манька пошатнулась, и едва удержалась, успев схватиться за подоконник.

А Дьявол как будто не заметил…

Она уже хотела обратить его внимание на этот факт, но продолженный разговор оборотней отвлек ее, и спустя мгновение она передумала беспокоить Дьявола: избы, пожалуй, имели право устроить себя поудобнее, все же сидели в воде.

— Ночное небо, звезды, изба эта… костры. Красотища неописуемая! Пойду-ка, возьму холст, набросок сделаю. Люблю ночное время, но никогда не умею закончить картину, засыпаю и все тут! А на память не то…

— Отойди, куда ты лезть собрался среди ночи! Стена гладкая, как стекло, да и серебро ведь.

— Мне показалось, будто она пошевелилась…

— Кто?

— Да изба!

— Брось, с чего избе шевелиться? Хотя… я слышал, будто это избы Бабушки Яги, Матушки Ее Величества. Поговаривают, они живые… Отойти надо!

— Тут даже ухватиться не за что, никакого выступа нет.

— Тут надо вантузами! Это я сам придумал! Встаешь и прилипа-ешь, встаешь и прилипа-ешь!

— Еще что-нибудь придумаешь, скажи! Плагиатор! В кино вместе ходили.

И вдруг Манька услышала стук… Громкий.

Стучали не в дверь, а где-то в подвале. Оборотни тоже замолчали, услышав стук, отскочив от избы и хищно присматриваясь. Двое вытащили оружие, и начали обходить избу, но в реку не полезли, а долго смотрели на воду и по сторонам, пытаясь понять, откуда звук идет.

Манька вздрогнула, переглянувшись с Дьяволом.

Не обмолвившись ни словом, они метнулись в подвал, чуть ли не кубарем скатившись по лестнице. Стук шел из-под пола.

— Кто там? — Манька нагнулась и спросила тихим срывающимся голосом.

Раздался тихий и жалобный взволнованный полушепот:

— Вы меня впустить не собираетесь? На смертном одре я, сегодня ночью оборотни мной закушают! И я оставлю о себе на память мои светлые рожки, да прыткие копытца…

Дьявол отрицательно покачал головой, но Манька заметила, что он ухмыльнулся.

— Не доверяют! — констатировал хриплый голосок. — Вот ведь беда, Баба Яга принесла в ночь, царицу дочь, Абы кабы все на славу, если б не Манькина облава… Ты, Манька, брось, изба не снесла бы яичко, если бы у него было злое личико! Под себя… Я тут промок до нитки.

Дьявол склонился к половице и зло приветил гостя.

— Худая слава бежит, добрая в могиле лежит?! Каким ветром под избу задуло, паршивец? Перецеловался со всей нечистью, не мила она тебе что ли?

— Ты меня, Отец, сам спасал, нечисти бросал, подавиться мне хитро-мудрой матерностью твоею? Вот и отдавал, а кто как понял уже молодец, дело всему венец. Худо к Дьяволу, добро… в ту же сторону. Ты, Батюшка, посуди да рассуди: я не живой, не мертвый, меня ветер носит, кому горем, кому счастьем приносит…

— Богатенький стал в последнее время! — злорадно процедил Дьявол сквозь зубы. — Смотрел я, как обрастаешь лохмотьями! Из тебя, как из ведра, сыплется, а сам малюсеньким стал, не разглядишь под половицей!

Маньке было тревожно: с одной стороны Дьявол пришлого считал нечистью, с другой обращался к нему, как к старому знакомому: на лице его мелькнула радостная, едва сдерживаемая улыбка, которой встречают старого друга, и неприятного в их разговоре было мало.

— Да откроете вы, али нет? — взмолился пришлый. — Замучили своими сочинениями! Изба просядет маленько, и придавит! Я от смертушки ушел и на смертушку пришел? Мне тут дышать нечем!

— А вы кто? — Манька склонилась к половице и приложила ухо.

— А кто его знает?! По всем весям бегаю-летаю, память людскую собираю, птиц, зверей, леса охраняю, дремучую дрему веду за собой, если кто на свете… не жилец! Побудь, Манюшка, человеком, тут с боку колечко есть, дерни, дверца и откроется.

Дьявол кивнул головой, и Манька поняла, что он не против непрошенного гостя. С одной стороны она ему доверяла, но с другой мог и пошутить. На всякий случай она прихватила в одну руку кинжал Дьявола, в другую серебреную стрелу. Повернула колечко в стене, и в полу открылась потайная дверца, которую нельзя было заметить: половица открывалась полностью.

Оттуда вылез старый старичок с круглыми глазками под широкими сросшимися седыми бровями, с широким бесформенным носом-картофелиной, с седыми спутанными волосами и растрепанной бородой, в которой застряли репьи и сучки — видимо, бежал по лесу. В руке у него был кривой деревянный посох и холщевая пустая котомка. Одет он был в рваную в заплатах рубаху в горошек, в поношенный и замызганный полушубок, широкие холщовые штаны в такой же горошек, заправленные в портянки, подвязанные вязаным пояском с кисточками, в лаптях, сплетенных из лыка и подшитых берестой. Ростом он доходил ей аккурат до плеча.

Приметы современного времени ни мало подивили и посмешили: медные серьги в ушах, оловянные перстни по штуке на палец, увешанный медными и железными цепочками. Но было немного золотых украшений — маленькая пуговица на рубахе и, кажется, золотой зуб, который неестественно сверкнул, когда он улыбнулся во весь рот широченных припухлых губ.

Со старика на пол полилась струями вода.

Сразу бросилось в глаза, что недостаточно хорош для него Дьявол: он как-то искоса посматривал на него, сожалеючи хмурился и обижено выпячивал губу. Старые знакомые — и чего-то не поделили, догадалась Манька, не было между ними мира, но и вражды тоже не было.

— Ты, Манька, шибко медная! Убить надо, и поделом! — проворчал старичок, рассматривая стрелу в ее руке, снимая с себя одежду и отжимая ее. Даже семейные трусы, которые он снять постеснялся, были у старика в горошек.

Голос у него был приятный. Мягкий и не старый. Прозвучал таинственно, завораживая, будто поманил куда-то…

— Поговори мне еще! — перебил его Дьявол. — Тебя бы в баню: отмыть, шелуху отодрать и безопасным сделать, а то в одном глазу слеза, в другом ерунда, а в третьем… а третьего как не было, так и нет! Стреляешь все так же противно не метко?

— Да когда я стрелять-то умел! — изумился старичок. — Разве что по водицу сбегать! Но и тот хорош, кто воду поднес, коли рана ни в грош, водой лечись, кто хошь! Обидно мне, сам бы помотался по свету! — обижено укорил он Дьявола. — Но я ж не по лицу, я в морду бью!

— Ну да, конечно, ты бьешь, изменник развеселый! — усмехнулся Дьявол. — Последний раз, кому ты набил морду, был я! — обиженно напомнил он старику.

— Может, покормите меня? Что вспоминать старые обиды? Кто помянет, тому глаз вон! — старик повеселел, одеваясь. Он быстро осваивался, цепляясь глазом за все, что было в подвале, и каждый раз удовлетворенно кивал головой, скорее себе, чем кому-то.

— У тебя глаза: хоть бей, хоть не бей — откатились и обратно прикатились! Не стошнит от нашего ужина? — съязвил Дьявол.

— Не стошнит, — заверил старичок. — Сами подумайте, какая мне польза от ничего неделания? Я вам пригожусь еще, могу покормить, лосей, гусей, уток наловить. Поднести, чего надобно. По стоящему дельцу я соскучился. Стрелять не мастак, — признался он, изучающее присматриваясь теперь уже к Маньке. — Но ведь кто воду мутит, тот омутом крутит! А я омуты все как один изучаю, добро добром привечаю. Угощаю всех чин-чином. И злому нет от меня прохода, пну так, чтоб почином — летели… к Дьяволу, Батюшке Бытия, в костерок кипучий, где слезой горючей омывают меня!

— Ладно тебе, нормально разговаривать умеешь? Или последний умишко растерял за последние две тысячи лет? — спросил Дьявол.

— Умею, если не прогоните! — пообещал старичок.

— Вас как звать-то? — спросила Манька.

— Безопасный мировой судьец! — насмешливо скривился Дьявол. — В именительном падеже у него есть все, кроме ума. А как падеж начался и как на могильник попал, вряд ли вспомнит!

Старичок поклонился Маньке низехонько, не обратив на Дьявола внимание.

— По разному кличут, кто как. Но мне больше нравиться Гроб Гремуар Борзеевич, — представился старик с легким поклоном. — Можно проще, или мастер Гроб, или Борзеич. Скрывать не буду, первое имя настоящее, а второе истинное.

— А третье? — умно спросила Манька.

— А третье, Маня, мне не дано понять. Это тайна великая! Вот как узрю, так сразу пойму, откуда первые два взялись!

— Макулатур ты беззлобный, — засмеялся Дьявол. — Иди, поешь, а то оборотни завоют скоро! Все самое интересное из-за тебя пропустим!

Пока поднимались по ступеням, Манька никак не могла отойти от своей задумчивости, озадачившись природой имен.

— А что не так-то? Я подскажу! Я, Маня, шитый по черному белыми нитками. У меня на раз два три година годину меняет… — шмыгнув носом, проскрипел Борзеевич, уминая зелень деревянной ложкой. Ничуть не стесняясь, он достал пару рыбин из бочки, понадкусал у них хвосты, обвел стол, и стрелы, и избу завистливым взглядом. — Богато тут у вас, а я все по лесам, по горам, да пешим ходом! Эх, и почему я раньше тебя, Манька, не встретил? Был бы у Дьявола в чести, а теперь как бы с боку припек.

— А Манька от тебя не бегала из горницы в горницу! Ты же сам обманными своими штучками глаза застил! — холодно сказал Дьявол, и старичок весь ужался виновато, сидел, уже не выступая.

Маньке их разговор казался каким-то неестественным, не было у нее никогда встречи со стариком. И глаза он ей не застил: понарошку, что ли время тянут?

— Глаза у него в горошек, — пояснил Дьявол, — есть такой прием, вот как бы смотришь в книгу, а видишь фигу, когда там ума палата, да горы злата. И наоборот, смотришь, видишь гору злата и ума палату, а там мор, черт в глаз, да позор. Ненадежный он старик, но если с ним по дружбе, то многое может сделать: помочь, поберечь, постеречь… Я ему многим обязан, и много обязан, как бы, он мне, а вины передо мной у него, как звезд на млечном пути. Что ни срам, так от него!

Манька кивнула, ничего не ответив. Старик Борзеевич приближался к ним.

— Маленько перехватил вчера, сегодня приболел, не полечишь мне мозги? — попросил он, болезненно щупая свою голову. — Грамотно поднимали позитрон. Наслушался, накушался, и был изгнан вон…

— Отдай демона на заклание, тогда полечу! — пообещал Дьявол.

— Не рано ли уговаривать начинаешь? — оторопел старик.

— А ты подумай, — попросил Дьявол.

— Ой, какие, Маня, подсвечники у вас красивые, один дракон, второй дракон, третий… — вскрикнул старикашка, округлив и без того круглые глазенки. — А я как-то во дворец захаживал, там того же мастера произведение: девица красоты неописуемой, на голове кирпич, а на кирпиче тазик с цветами… — Он долгим взглядом посмотрел на удивленную Маньку и обернулся к Дьяволу. — И что? Как мне объяснить, что линии мастера имеют некоторую пространную природу и те же руки мастера легко лепят и Сатану, и Спасителя?

Дьявол хитро прищурился, но Манька уже догадалась, в какой дворец захаживал старик Борзеевич.

— Вы меня имеете в виду? И Благодетельницу? Только это на меня возложили кирпич и тазик с цветами…

Старик изменился в лице, только сейчас заметив, что на шее Маньки висит медальон: крест крестов и золотая монета. Взгляд его сразу стал завистливым, пальцы слегка задрожали, он поперхнулся и подавился. Откашлявшись, старик Борзеевич вышел из-за стола, приблизился к Маньке, слегка нагнувшись, обеими руками взял медальон и поднес его к глазам, поворачивая из стороны в сторону. Попробовал золото на зуб, и вдруг зуб обломился и оказался у него в ладони.

Старик Борзеевич долго пялился на зуб, будто не верил, что он выпал.

— Что, неймет? — поиздевался над ним Дьявол.

Старик ничего не ответил, сунул руки в карманы и весь обиженный с укоризной повернулся к Дьяволу. С минуту между ними происходил молчаливый разговор, будто стояли друг перед другом ростовщик и ободранный до нитки господин. Весь вид одного выражал торжествующее злорадство, второй пытался что-то сказать, но сказать ему было нечего, ибо он был обобран — и не скрывал ростовщик.

— Манька, — вдруг заорал старик Борзеевич с каким-то заливистым задором, от которого Манька оторопела. Она еще не насладилась завистью истинного знатока ценностей, обладателем которых была, ожидая более обходительное обращение, и вскрик показался не к месту… — Сейчас Луна выйдет! Полная! Пошли скорее смотреть, как люди в зверей оборачиваются!

Дьявол тоже заторопился, посмотрел куда-то сквозь стену, передернул затвор двери, и она проехала в сторону, выставляя в качестве щита зеркало. Потом он провалился сквозь стену, и Манька смекнула: то же самое он проделал в бане. Она бегом поднялась на чердак.

Старик с одобрительной улыбочкой уже смотрел на то, что творилось на поляне.

Снедаемая любопытством, нисколько не стесняясь, Манька бесцеремонно отпихнула старика, и высунулась в окно сама. Старик Борзеевич пролез под нею между ног, выставляя голову наружу. Манька недовольно поморщилась и уступила ему чуть места, отодвинувшись в сторону.

Огонь поленьев освещал поляну.

Но освещал ее не только огонь поленьев — полная луна вышла из-за леса и лила на землю свой призрачно-желтый свет. По всему небу рассыпались крупные мириады звезд, подмигивающие своим мерцанием.

Из палаток, что стояли на поляне, выползали люди, корчились на земле и, успокаиваясь, вставали на четвереньки. Тело их начинало меняться — оборотни на глазах приобретали вид совершенных животных. Зверь-оборотень чем-то напоминал волка, но гораздо крупнее — и все же что-то в нем оставалось человеческое, но то был не человек. Острые клыки зверя можно было разглядеть даже на таком расстоянии. Весь вид оборотней внушал и отвращение, и ужас, и восхищение гибкостью и пространственной координацией движений.

Не зря вампиры вселяли свое сознание в зверя.

Глаза их светились раскаленными углями, вбирая свет луны и окрашивая его в цвет крови.

Оборотни неторопливо прохаживались по поляне, поджидая, когда остальные пройдут превращение. Из леса выходили новые звери, и теперь их было столько, что Манька растерялась.

— Да-а, — с какой-то задумчивостью произнес Борзеевич, осматривая врага, — хорошо, что солнце на другой стороне светит так же солнечно, как светило днем. Им одну ночь на всех — ох, какая резня начинается! Помилуй меня, Дьявольское терпение! — помолился он, дотронувшись перстом до Манькиного креста, который чуть-чуть торчал из-за рубахи. — Смутно припоминаю, как с меня снимали последние портки, когда оно у него закончилось…

— Вы про мрачный период? — уточнила Манька, кусая губы.

В глазах ее застыл ужас. Четверо оборотней вышли на свет перед самой избой и завыли. И оборотни, выстроившись на опушке, завыли в ответ. Манька заметила, что рычание их было, скорее, подстегивающим, перед тем как предпринять что-то, они переглядывались между собой, не издавая ни звука.

Борзеевич кивнул. Манька заметила, что руки у него дрожат, сжимаясь в кулаки. Но на лице заиграла зловещая усмешка, будто он долго ждал этой минуты…

— Ну, мы что, воевать сюда пришли, или зверями любоваться? Давай, заряжай свой арбалетик, — он подтянул к себе охапку стрел, и подтолкнул к Маньке лук. — А то Дьявол меня все корит и корит, а у самого ни в одном глазе из девяти не пристреляно. Когда бы не попросил, все время криво прицел срабатывает! …

— А я это…я стрелять не умею! — отчаянно покраснев, призналась Манька.

— Учиться никогда не поздно, — философски заметил Борзеевич, но в голосе прозвучало сожаление. Он, очевидно, надеялся поглазеть на стрельбу мастера.

Старик вложил лук в Манькины руки, но не горизонтально, а перпендикулярно, с легким наклоном, покачал его и так и эдак, и Манька почувствовала, что лук лежит правильно. Так она могла контролировать угол наклона стрелы. Лук был легким, удобным. Забыв про оборотней, Манька перенимала опыт, присматриваясь к уверенным действиям Мастера Гроба.

— А не так… Вот так! Мягко берешь за тетиву, — показал он, прикладывая ее руки к луку. — Пальчик вот сюда… видишь, и стрела у тебя уже как живое существо! Мягко целься…

Стрела чуть ли в половину не долетела до примеченного оборотня.

— Стрела не пуля, и пули так уж прямо не летят! — успокоил он ее, подбадривая одобрительными восклицаниями. Борзеевич обретал уверенность: руки дрожать перестали, сам он стал спокойным, будто бил оборотня каждый день.

Манька смешалась. Она вообще не понимала, как стрелой можно кого-то убить?!

— Ты тетивочку-то натяни поглубже на себя, и ложи ее вот так… Пальцем стрелу придержала, вот она и не долетела… — подсказал он на ошибки. — И пускай между пальцев, — старик проследил взглядом за траекторией полета. Еще одна стрела улетела куда-то в сторону. Даже не в ту сторону, в которую Манька целилась. Но Борзеевич покряхтел удовлетворенный. — На ладненькой тетивочке, а тетивочка у тебя ладная, стрелы желобок должен лежать с огромной любовью! Стрел много припасено, научишься! Хочешь попасть в сердце, целься в голову, и ветер не упускай из виду! Ты ближе стрелу-то подпусти! Ой, я смотрю, стрелы заколдованные у тебя! Такими и без лука стрелять милое дело! Научил бы меня, Благодетель, своему колдунству, — проворчал он. — Может, еще бы кто спасся!

— Ой ли! Но меня бы поминали чаще! — ответил Дьявол, появившись, наконец, по-человечески. Голова его торчала в дыре люка. — Как вы тут? У меня пока негусто! Что-то мыкаются и не спешат нападать, ну разве ж это битва?

— Сейчас одного положим, все стая к тебе побежит! — просветил его старик. — Эх, лук бы мне, да глаза не те и руки коротки. Что ж ты меня на свет уродил таким коротконогим и короткоруким? Где бы не подрался, куры и те смеются, а Цари и Царицы за безоблачное счастье считают, когда в лицо поганое плюнуть хочу!

Голова Дьявола в проходе исчезла — слушать жалобы старика он не пожелал.

Но Манька Борзеевичу была рада: советы он давал ценные — еще одна стрела с легким свистом ушла в пространство и, наконец, к Манькиному великому изумлению, пробила шею одному из оборотней, ощетинившихся в плотном строю против изб.

Она вскрикнула, вцепившись в руку Борзеевича, не веря глазам.

Оборотень взвизгнул и повалился на бок, и произошло нечто, что удивило Маньку не меньше, чем превращение человека в зверя. Зверь падал и грыз себя, и кровь полилась из нанесенных себе ран. Зверь словно взбесился. Он нападал на оборотней, которые тоже рвали его, жадно слизывая кровь. Наверное, это была человеческая кровь — тело постепенно превращалось в разорванные человеческие останки. В стае началось возбуждение. Трое или четверо оборотней еще рвали первую жертву, но остальные смотрели на избу и рычали, роняя слюну. Оборотни прибывали и прибывали, на лугу, на всем видимом пространстве, не было места упасть яблоку, но от избушек пока держались особняком, не пересекая невидимую черту.

Манька приметила вожаков — это были далеко не волки!

Вожаки оборотней держались позади всей стаи, прячась за деревьями. Никаким благородством от вожаков-оборотней не пахло. Наверное, они пытались понять, советуясь с вампирами, кто засел в избе и сколько. Двое оборотней-вожаков отошли от остальных и рыскали по краю опушки, пытаясь влезть то на одно дерево, то на другое. Она бы не обратила внимания, если бы старик не указал в их сторону.

— Что-то у них со связью… — наконец, удивленно выдавил он из себя.

— Здесь горы, — предположила Манька, соображая, так ли уж случайно Дьявол выбрал это место для битвы. Ее гораздо больше интересовало оружие, на которое рассчитывал Дьявол. Она не могла понять, как стрела поимела столько силы, чтобы пробить оборотня… Манька подняла чурку, приготовленную для вырезания домашней утвари, поставила на другой конец чердака, отошла и выстрелила, пытаясь почувствовать стрелу и лук.

И только сейчас она осознала, какое грозное оружие держала в руках — стрела вошла глубоко в дерево. Она натянула тетиву глубже, как учил старик Борзеевич. Но вторая стрела сорвалась, пролетев мимо цели, ударилась в бревно избы, пробивая дерево.

Стрелять в избу она не хотела. Манька побледнела, схватившись за голову. Она кинулась доставать стрелу, но та куда-то подевалась, будто вросла и рассосалась — конец ее валялся рядом.

Старик Борзеевич, исподволь наблюдающий за Манькой, посеменил за нею следом, рассматривая место прострела.

— Что-то случилось? — спросил он обеспокоено.

— Тут… я… а там… нечисть… нельзя… — выдохнула она, поглаживая бревно.

Похоже, старик понял. Он посмотрел как-то странно, точно так же, как делал Дьявол, прислушиваясь к скрипнувшей половице чердака. И махнул беззаботно рукой.

— Так то тайно, а тут явно… Плоть, Манька, у избы и у поленьего дерева из одного теста… Изба просила передать, ей не больно, ей щекотно… — Мастер Горб с хитринкой в глазах посмотрел на Маньку, и спрятал улыбку, кивнув на поле битвы. Оборотни нападать не спешили, стояли, ощетинившись. Вид у зверей был грозный и устрашающий. — Богатая ты, лук сам Дьявол мастерил, а Батюшке такие секреты ведомы, о которых в книжках не напишут и человек не догадается!

— Только мне это не поможет, — разочарованно проблеяла Манька, вспомнив, как промахнулась.

— Короче, что делать-то будем, хороводы с ними, что ли водить? — в проходе снова появился Дьявол с тремя рюмками и бутылкой красного вина. Он разлил вино по бокалам и один протянул Маньке, — Пей, это из моих кладовых, припас именно на такой случай! С первым жертвенным!

Манька кисло улыбнулась — попала она случайно, метилась-то не в того…

Старику приглашение не требовалось. Он схватил бокал и выпил залпом, и такое удовлетворение читалось в глазах, как будто он ждал этого несколько тысяч лет. Он крякнул от удовольствия и налил себе еще один. Дьявол выхватил у него бутылку, убирая за себя:

— Хватит, иди баню охраняй, последнее в моей жизни чудовище! Маньке это вино! И мне! Оборотень взошел на мой костер от руки человека, — сказал он, присосавшись к бокалу. — Не часто пылает он, обычно по-доброму прощаемся…

— Это, Маня, кровь оборотня! — Старик уже выпил второй бокал и смотрел на Дьявола с нескрываемой завистью. Он кивнул на Маньку и пробормотал: — Я… это… как бы тоже причастен! Подумаешь, Великий Виночерпий! — Борзеевич нехотя поднялся и засеменил к проходу. У самого прохода он остановился и громко с обидой бросил Дьяволу: — Постережи, говоришь, баню-то, а ты до бани-то подкинь! Я сквозь стены ходить пока не научился, а через дверь… там лютые звери опять начнут меня терзать!

— А ты под избушку нырни, и под другой вынырни! — посоветовал Дьявол. — По-человечески ходить-то давно разучился! Там в бане тоже колечко есть, я его открытым оставил, вдруг убегать придется!

Старик шмыгнул носом, утеревшись рукавом. Многозначительно посмотрел на стрелы.

— Там есть, но возьми еще, не горохом же оборотня бить… — проскрипел Дьявол, отваливая Борзеевичу стрел добрую охапку. — Надеюсь, не разучился в конец?

Борзеевич утвердительно кивнул головой, присматриваясь и к Манькиному луку, но лук ей был нужен самой. Но смотрел Борзеевич не на лук, а на тетиву, конец которой охватывал конец лука, в виде украшения. Дьявол, перехватив его взгляд, взвыл, и парой приемов отмотал тетиву, отрезая кинжалом, который висел у Маньки на поясе в ножнах, подавая ее Борзеевичу. И на глазах изумленной Маньки посох Борзеевича в одно мгновение превратился в излучину лука, стянутый крепко.

Она сразу позавидовала Борзеевичу, стоило ему опробовать лук. Стрела вылетела со звоном и пронеслась над лугом, почти параллельно земле, выискивая свою жертву, вонзилась в сердце оборотня и прошла навылет, впиваясь в ляжку другого оборотня.

Старик прищурился, Дьявол удовлетворенно приподнял бровь, похлопав его по спине.

— Не забыл! — сказал он, примирившись с Борзеевичем окончательно. Вынул из-под полы пыльную бутылку, водрузив ее сверху охапки стрел, провожая Борзеевича вниз.

Манька пожалела, что не попросила избы сделать проход с одного чердака на другой — глупо понадеялась, что Дьявол будет охранять избу-баньку. Но ведь он не мог отвратить нечисть от того места, куда она смотрела. И она мысленно помолилась избе, провожая Борзеевича взглядом.

Вино Маньке понравилось, оно не пьянило, но бодрило очень. У него, и вправду, был привкус крови, слегка сладковатый, и странно нежный аромат забытых грез. И мнилось ей, что засветила она кому-то в глаз, кто сказал ей недоброе слово. Страх ушел. Теперь она чувствовала, что сделает то, что не могла бы без вина: взяла стрелу, натянула тетиву и легко выпустила ее, точно зная, что стрела попала в цель.

За стенами избы разом раздался вой.

Манька не поверила ушам, бросившись к окошку.

Стрелять оборотни не могли, лапы не руки: она без страха высунулась посмотреть, чем стая обеспокоилась. Именно это ей было нужно: еще один оборотень корчился в агонии. Стрела торчала у него из сердца. К нему уже подступали другие оборотни, помогая умереть. Остальные, наконец, в ярости пересекли невидимую черту, которая удерживала их вначале, и через пару секунд звери обступили избы, перекошенные от бешенства, скребли лапами стены, рычали и выли.

У обеих дверей, над дверями которых пылал огонь, освещая их морды и отражения, воткнутый так, чтобы его нельзя было достать, началось светопреставление: полюбовавшись на свое отражение, оборотни отползали и начинали грызть свое тело, другие пытались отскочить, но задние ряды напирали на передние, подталкивая. Добить больных зверей помогали свои же сородичи, вырывая глотки раненым.

Манька застыла с открытым ртом.

Понадеявшись на силу зверя, вампиры здорово просчитались — воевать без рук, без головы с избами было несподручно.

Дьявол с любовью переводил взгляд то на Маньку, то на оборотней.

— Да-а, замечательный урожай, — мечтательно, с блаженной улыбкой, произнес он, не спеша потягивая вино. От песен Дьявол перешел на стихотворения. — Перед восходом, при Луне, я оборотня пожалел однажды, и дал ему пространный путь, чтобы ко мне его вернуть! — продекларировал он таинственным, замечательно поэтичным голосом. — Он был один, и я один, но помнил я, а он успел забыть, что я есть Господин… Летели долгие года. Я ждал, — и вот отмщения час настал, он на костер взошел. И в миг исчез! И снова обрела земля покой и широту небес… — голос его изменился, надломился, и стал унылым. — И снова жду я при полной Луне, на какой широте, на какой долготе, полнолуния наступит час, и родиться такой герой, чтобы перекроить его время… Смотри, обширный луг! — Дьявол кивнул головой на чердачное окно, и сделал жест, будто и Манька могла видеть поле битвы не сходя с места, — освещенный луной, темная река с отражением умноженной луны, лес темный, издыхающие оборотни… Красота! — восхищенно выдавил он, мурлыча под нос.

— Ну, — скептически согласилась Манька, окинув поле брани взглядом.

— Что ну? — всплеснул Дьявол руками. — Сапоги любую землю топчут. Стреляй! Утром они много сильнее станут! У этих хоть лапы, а у тех кирка и рукавички! Да в задних целься, не трать время! Передние и так подохнут, если не зеркалом, древесиной обожрутся…

Передние оборотни и в самом деле пробовали избы на зуб, вгрызаясь в бревна. Манька ухмыльнулась: избы три дня подряд пили живую воду из колодца, а, кроме того, она была пропитана серебряными растворами и надежно закрыта серебром. Но слова Дьявола ее задели — он всегда находил момент поставить ее на место, когда она этого никак не ждала.

— Я что, — оправдываясь, воскликнула Манька возмущенно, — сам прославляешь себя стихами, думала, слушатель нужен! Иди, посмотри, дверь еще держится, или уже прогрызли!?

Она схватила лук, стрелу и прицелилась.

Опыт был невелик, но был: следующая стрела пролетела у самого уха оборотня, в которого она целилась, пролетела мимо, ранив по пути еще одного. Стая, увидев стрелу, вонзившуюся в дерево, бросилась врассыпную. Рядом полег еще один, но уже не от ее стрелы, а от руки Борзеевича.

Стрелял он редко, но метко.

Действие вина закончилось, и Манька, как перед тем Борзеевич, с выразительной завистью покосилась на бутылку. Взгляд от Дьявола не укрылся, и бутылка исчезла в складках его плаща — и была, наверное, уже где-то на другом краю вселенной.

Оборотни, наконец, сообразили, что имеют дело с хорошо подготовленным противником. Четверть стаи грызла себя, еще одна четверть пыталась добраться до чердачного окна, прыгая на стену и сползая вниз. Стены были гладкими, и зацепиться когтями не удавалось, они съезжали обратно, отползали, пождав хвосты. Шипы, приготовленные Дьяволом в панцире избушки, ранили, оставляя серебро в их лапах.

В конце концов, еще одна четверть начала валиться на землю в агонии.

И часть валилась убитая стрелами.

Те, кто наблюдал за передними рядами, быстро умнели, преобразуя строй и пряча свои тела за стволами деревьев. После первой неудачи звери стали приходить в себя. Часть оборотней ушла в лес. Остальные чего-то ждали, сверкая красными углями глаз в темноте на опушке.

Теперь Борзеевич не стрелял вовсе, Манька стреляла, но чаще промахивалась. Тот, кто руководил оборотнями, имел опыт ведения боевых действий, сохраняя остатки своей армии. Дьявол вылетел в окно, повисел снаружи, наблюдая за происходящим. Через пару минут он влетел обратно.

— Что двери, держаться пока! А вот что думают те, — Дьявол указал пальцем в сторону леса, где сидело несколько огромных и спокойных зверей, беспристрастно наблюдая за происходящим, — мне бы хотелось подслушать да понять!

— Это вожаки? — поинтересовалась Манька, стараясь рассмотреть между деревьями тех, на которых показал Дьявол.

— Да! — ответил Дьявол. — Верхушки. Именно они уважают вампиров более, нежели другие. И я, похоже, недооценил противника… Трое вожаков из личной гвардии Благодетельницы…

— Это они разговаривают между собой? — кивнула она на вожаков, с сожалением примериваясь к расстоянию: стрелой противника было не достать. Оборотни то качали мордой, то будто кивали, то били о землю хвостом.

— Человека я мог бы послушать, но речь вампиров и оборотней необычна. У них такие голосочки есть, которые мысленные обращения друг к другу маскируют. Голосочек голосит одно, а вампир другое. Только они сами и могли бы его услышать. Я могу подливать масла, но против их огня мне свой голос не поднять. Он через врата не пройдет. Они слышат только то, что Спасители велят…

— Они и мои мысли могут услышать? — удивилась Манька.

— В теле оборотней? Сомневаюсь. В своем собственном да, умеют. Но только вблизи, и когда человек укушен вампиром. Но интуиция у них необъяснимая, человека и вампира не путают. Кроме того, могут поднять собственную нечисть в уме человека, чтобы заставить угодить себе. Вот страх, тоже интуитивный, откуда он берется у человека? Иного оборотня достаточно побить палкой, чтобы вылечить… Он, конечно, полностью не излечится, но в залупу не полезет на глазах у народа, чтобы опорочить человека или прижать его в угол.

Манька испуганно уставилась на Дьявола.

— И меня?

Дьявол посмотрел на Маньку с великой любовью.

— Твои мысли вампирам и оборотням ведомы, но не все. Один укус на тебя пришелся, когда ты еще не родилась. В какой-то степени у тебя выработался иммунитет. Он начинает разбрасывать их мысленные посылы, и ты то одну волну слышишь, то другую, но не всегда именно ту, которую вампир планирует. Или твой ум закрывает все посылы и отключается, а ты живешь на автопилоте, как голое сознание. Только ты не я, ты не можешь существовать независимо от земли, и все твои знания, твой опыт лежат в земле… М-да, как видишь, иммунитет сослужил тебе не самую добрую службу: вампир-душа учился у головы твоей раньше, чем попал к Благодетельнице. Стать для него вампиром — было лишь делом времени…

— Это что же, получается, я виновата, что он стал вампиром? — удивилась Манька, уставившись на Дьявола потерянно.

— Можно сказать и так. Дыма без огня не бывает. Все так думают: вот я пойду и обращу гнев на ближнего, а ближний-то давно из отравленной реки мертвую воду пьет… Поэтому и надо обрезать крайнюю плоть своего сердца, чтобы не строить козни ближнему. А если строил, за ближнего ответ придется держать.

— Ой, смотри, они избушку обходят! — вскрикнула Манька, заметив, что оборотни тащат лодки.

— Покажи-ка нам, избушка, что они там творят? — попросил Дьявол, подхватывая стрелы и Манькин лук, отодвинув ставни закрытого оконца на другой стороне чердака.

Оборотни, качаясь на надутых лодках, из своих тел строили пирамиду.

— А зачем она им нужна? — удивленно спросила Манька.

— Они решили, что с крыши атаковать будет легче. До крыши они ни в один, ни в два прыжка дотянуться не могут, решили так… Пожалуй, они правы, — Дьявол прицениваясь, посмотрел вверх.

Мишени были как нельзя более удобные. Манька начала палить в кучу звериных тел, выпуская одну стрелу за другой, понимая, что мимо не пролетит. Лодки были прямо под чердачным окном. Началась свалка, где-то внутри этой кучи звери рвали людей, с которым они занимали одно тело. Манька стреляла так стремительно, что Дьявол только удовлетворительно кряхтел. Подводные бойцы, которые терпеливо дожидались своего часа, наконец, обнаружили себя. Лодки начали выпускать воздух с громким «пш-ш-ш-ш-ш», подрезанные снизу. Оборотни бросались к берегу вплавь, борясь с течением, и уходили под воду. Некоторые мирно плыли по воде уже в человеческом теле.

Манька обрадовалась, будто уже победила.

Наконец, оборотни отступили.

До конца ночи небольшими группами они еще раз попробовали взять избы приступом, но вяло, будто не могли поверить, что больше половины их лежат убитыми. И не оружием врага, а собственными собратьями. Или проверяли, пытаясь сообразить, каким оружием их положили. Трупы усеяли весь луг, вход в избы загораживали горы тел.

Луна побледнела и катилась на закат. Край горизонта на востоке стал светлеть.

Оборотни скалились в сторону восхода и злобно рычали, пуская слюну. Первые звери начали обратное превращение, следом остальные.