Танцы минус (СИ)

Глава 10

Это странно, но именно после частушек вопрос с привлечением в нашу авантюру матерой гримерши Ирины Михайловны оказывается решен. Она выгоняет мужиков из моего номера и как пчелка трудится над моей внешностью битых два часа. Пока трудится не умолкает ни на минуточку.

— А этот, блондинчик, твой муж да?.. Бывший? Ну и правильно. Такие сладкие да гладкие красавчики — не по мне. Мужик должен быть мужиком… Мужик говоришь? Ну не зна-а-аю… А чего разошлись?.. Характерами не сошлись, значит… Что, слишком маленький оказался характер-то? Или повернут не в ту сторону?.. Ой да чего непонятного-то? Не педик он случаем? А то больно сладкий да гладкий… Не педик? Тогда дура ты. Надо было держать… Держишь? Ну и дура. Ты лучше Ваньку из рук не выпускай. У меня за него прям сердце болит. Одни шалавы вокруг. Одни шалавы. Развел, понимаешь. А он мужик-то хороший. Только недолюбленный… Какие сисечки у тебя. Маленькие, а сосочки торчком. Мужики такие любят. Молодец, что силикон вставлять не стала. А то таких силиконовых дур развелось… Слушай, а я вот все думаю, чего за несправедливость-то? Мы им и сиськи силиконовые, и жопы, и губищи, а они? Что-то я не слышала, чтобы хоть один себе ради нас член сликоном накачал… Работать не будет? Так у половины и так не работает, а гонору — вот те нате, хрен в томате!

Под такие вот разговоры Ирина Михайловна с профессиональной быстротой и творческим изяществом превращает меня в окровавленный труп с ножом в сердце. Рукоятка приклеена специальным клеем. К одежде клеиться отказался, поэтому пришлось красиво распахнуть полы домашнего халатика, в который меня обрядили — найти-то меня должны вечером… Долго торгуемся, где именно будет «торчать» рукоятка и, соответственно, насколько сильно придется мне обнажиться. Я, естественно, за то, чтобы все было чинно-благородно, Ирина Михайловна спорит:

— Пусть смотрят. Чего красоту-то прятать?

Когда Егор и Иван приходят оценить шедевр — мой хладный труп, лежащий на полу возле кровати, оба сначала застывают с отвисшими челюстями, потом едва ли не хором начинают что-то такое говорить о том, что лучше было бы, если бы… Ирина Михайловна одним великолепным жестом отметает все их возражения.

— Тоже мне моралисты! Что сиську женскую никогда не видели или, может, ноги? Чего хвостами своими закрутили? Да у некоторых дам, которых в телевизоре регулярно показывают, декольте вечерних платьев и разрезы на юбках и то откровеннее. Так что валите. Ты (Егору) — вообще на фиг отсюда. Ты (Ивану) — на исходную позицию. Через пять минут я ее «найду». Не век же ей тут валяться в таком виде!

Дальше все идет по сценарию, придуманному Яблонским. Ирина Михайловна «находит» меня и с криками, достойными сценического воплощения, врывается в бар, где, как обычно, после съемочного дня коротает вечерние часы киношная общественность. Все срываются с места и бегут посмотреть на мой «труп». Яблонский лично проверяет пульс, приложив руку к моей шее и незаметно для прочих ободряюще погладив меня при этом, и объявляет трагическим голосом: «Мертва». После чего сдергивает с кровати покрывало и с головой накрывает меня им. Слышу, как он выпроваживает народ прочь из моей комнаты, как одновременно с этим звонит в местную полицию, которую после звонка Егора должен был подковать и подучить Кондратьев.

Надо сказать, милиционеры в шоу принимают живейшее участие. Правду сказал старик Шекспир: «Жизнь — театр, а люди в нем — актеры». Каждый хочет хоть раз да сыграть какую-нибудь роль на публику. Ну, кроме тех ролей, которые играются для себя любимого в кругу семьи или на работе… Мое «тело» уносят из гостиницы на носилках. В морге местной больнички «принимает» мой «труп» Егор. И первым делом, распахнув мой халатик еще шире, впивается вампирским поцелуем в открывшийся сосок. Отпихиваю его. Смеется нервно.

— Ну, Маш!

— Вот уж не думала, что тебе и некрофилия не чужда.

Хочу в душ, хочу немного размяться — спина от долгой неподвижности затекла и болит. Зараза!

Интересно, что там сейчас творится, в нашей кино-богадельне? Пьют за упокой моей безвинной души? Потом перед ребятами придется долго извиняться. Но уверена, они поймут, киношники ведь…

Пока я в душе, Егор звонит «работодателю» и сообщает о том, что «дело сделано». Основной рефрен их беседы таков: «Бабки гони». Я бы на месте этого типа Егора тупо кинула. Найти его нельзя — поди определи кто именно звонил с этого номера. А раз нельзя найти, то и… Но парень, видно, то ли глупый, то ли честный. В итоге встреча для окончательной расплаты оговорена и назначена.

Егор отбывает на нее в сопровождении местных ментов, а в морге появляется очередной «скорбящий». Забавно, но начинает Иван приблизительно с того же: пытается приникнуть устами к моей уже отмытой от «крови» груди. Но я, наученная прежним опытом, настороже, и его демарш не проходит.

— Ну, Маш!

И почему на дворе не матриархат? Завела бы себе сразу двоих мужей. Одного — чтобы гадости говорил и по физиономии бил, второго — чтобы все время налево ходил… А лучше, чтобы как в сказке — троих. «Старший — умный был детина, средний — был и так, и сяк, младший — вовсе был дурак». На две последние позиции претенденты имеются. Найти бы кого-нибудь на вакантную первую…

А еще лучше разобраться с собой. Сегодня я чуть ли не впервые устояла против сексуального гипноза, в который я впадаю, стоит Егору до меня дотронуться. Причем слово «устояла» в общем-то неверно отражает мои эмоции. Как-то особо «устаивать» не пришлось. Он хотел меня поцеловать, я же испытала лишь раздражение… Хорошо это? Или плохо? Раньше то, чем мы занимались в постели (и не только) было для меня чем-то совершенно волшебным, фееричным. Это было для меня счастьем. В последнее же время каждый раз после «этого» я либо получаю по морде, либо терзаюсь такими угрызениями совести по поводу собственной несдержанности и глупости, что лучше б по морде дали. И это, видимо, не могло не сказаться на моих реакциях на мужа… Любовь умирает. Умирает прямо на глазах, и поделать ничего не удается. Наверно то же самое испытывает совестливый врач, стоя над кроватью безнадежного больного. Человек еще жив, но тает, уходит, утекает, как вода сквозь пальцы, а ты вроде и делаешь, все, что можешь, а ничего не получается…

С Яблонским я коротаю время в морге почти до самого утра. Он (молодец какой!) не забыл привезти мне кое-что из одежды. Так что, по крайней мере, удается сменить халатик, неожиданно оказавшийся таким эротичным, на джинсы и футболку. Сидим, болтаем. Пожалуй, в первый раз так долго. Вроде и ни о чем, но мне с ним… не скучно. Ладно, если уж быть честной с самой собой — просто интересно. Его рассуждения о жизни и людях глубоки и неожиданны. Он знает очень много не только о мире кино, но и о множестве других вещей. Наконец, он любит посмеяться сам и умеет рассмешить других… А еще я понимаю, что если бы вместо Егора я два года назад вышла замуж за Ивана Яблонского, мне бы и в голову не пришло скрывать от него и саму себя, и тем более моего отца. Они бы как раз могли бы стать настоящими друзьями…

Одергиваю себя: если бы не наркотики… О них Иван, кстати, заговаривает сам. Начинает интересоваться, давно ли мой отец подсел, лечился ли, пытался ли бросить. Мне со стыдом приходится признать, что я ничего о его тайной страсти не знала, а значит никак ему не помогла.

— Не казни себя. Я в случае с Риткой все знал, все видел, но тоже никак и ничем не смог помочь. Хоть и делал все, что в принципе возможно. Поверишь, даже приковывал ее к батарее дома и в самые жесткие клиники, скрепя сердце, сдавал. Выходила из них, вроде, нормальная. Но только мне начинало казаться, что все позади…

Машет рукой обреченно и отворачивается. Спрашиваю тихонько, испытывая что-то вроде робости — такое у него лицо, что просто больно смотреть.

— Тяжело было?

— Даже не представляешь себе как. И слава богу, что не представляешь. В один из светлых моментов вдруг задумала родить ребенка. Я, идиот, повелся — уж очень хотел, да и надеялся, что это ее вытащит.

— И что?

— Да ничего хорошего, Маш. Прожил он, вернее она — девочка была, после рождения неделю. И все. Умерла. Врач сказал — из-за наркотиков. Оказалось, Ритка и беременная с них не слезала. Естественно, тайком от меня…

Прячу лицо в руках. Действительно страшно. И смотреть на него, и невольно представлять, каково ему было тогда… А еще я думаю — это лишнее подтверждение тому, что не виноват Иван в смерти отца и в распространении наркотиков. Не может человек, переживший подобное, продолжать торговать этим адским зельем… Ну никак не может! Не верю!

Егор, который появляется в морге только под утро, спокоен и горд, из чего я заключаю, что все прошло удачно. Враг пленен и повержен. А мой бывший муж — весь в белом и на боевом коне.

Рассказывает о том, как лихо была проведена операция. О том, что задержанный уже дал первые показания. Моим «черным человеком» оказывается совершенно незнакомый мне парень из операторской команды. Ничего не понимаю — чем я ему-то насолила?

— Да не ему, Маш! В том-то и дело, что не ему. При других обстоятельствах, грохни он тебя, никогда бы не нашли. Нет ни мотива, ничего, что бы связывало его с тобой.

— Но зачем?

— Любов.

Так и произносит без мягкого знака в конце, а потом поясняет.

— Влюбленный он у нас.

— В меня? (А вот и третий!)

— Дура, блин. Не в тебя, а в звезду вашу, Оксану Нефедову. Ты, Машка, видно, ей чем-то дорогу перешла, и наш Дон Кихот решился на подвиг «за идею». Тебя грохнут — Оксане хорошо. Оксане хорошо — ему минет. Или что там еще?..

Кошусь на Яблонского. Если уж кому и минет от Оксаны, так точно не тому малому… Яблонский поднимает светлы очи к низкому потолку и делает вид, что намеки мои ему совершенно непонятны, да и те, что понятны — до звезды. До первой, как в рекламе. «А чтой-то у нас граф Суворов ничего не ест? — Чего не ест? — Ничего».

— А сама Оксана? — Яблонский решает все-таки уточнить, кто его вчера ночью ублажал: просто девочка, которая таким образом своего добиться хочет, или потенциальная убийца.

— Наш лыцарь влюбленный говорит, что все это целиком и полностью его личная инициатива. Что гражданка Нефедова ни о чем знать не знала и не ведала. Понятно, что ни доказать, ни опровергнуть это его заявление следствие не сможет никогда.

— А откуда у этого малого такие обширные криминальные связи?

— Сидел…

Ну да… Ничего удивительного. Не даром в народе ходит пословица про то, что в нашей стране половина населения уже сидела, а другая готовится… Как справедливо заметил мой любимый Станислав Лец: «Каким должно быть богатым государство, чтобы позволить себе из половины населения сформировать полицию, а другую половину содержать в тюрьмах на государственный счет!»

Яблонский уезжает, чтобы подготовить съемочную группу к моему эпохальному возвращению. Увезли трупом с ножом в сердце, привезут вполне себе живую и бодренькую, с нежным румянцем на щеках. Понятно, что румянец из баночки, но знать об этом никому не следует.

Мы же с Егором сидим и думаем, как нам быть дальше. То, что нападение на меня раскрылось, и теперь мне с этой стороны ничего не угрожает, конечно, хорошо, но никак не продвигает нас в основном расследовании. Торговец наркотиками по-прежнему ускользает от нас… Вижу для себя единственный способ разобраться во всем. Моя работа в качестве консультанта по мото-трюкам в кино Ивана Яблонского практически завершена. Теперь я могу вернуться в цирк отца. Уверена, если я поезжу с ним какое-то время, мне удастся выяснить если не все, то многое.

Егор против.

— Почему?

— Это опасно, да и потом в Москве…

— В Москве меня ничего не держит. Даже глажка… Работы у меня там нет, жить и то негде. Не вечно же мне пользоваться Ксюхиным гостеприимством.

— Ты могла бы просто вернуться домой.

— В смысле в твою квартиру?

— В нашу общую квартиру, Маш. Перестань ерничать. Я тебе уже говорил: то, что ты подслушала тогда, не было предназначено для твоих ушей. Неужели, когда сама с подругами наболевшим делишься, другой раз не сгущаешь краски, не вываливаешь больше, чем следует? Я просто увлекся, себя жалея…

— Я не хочу, чтобы ты себя жалел из-за меня.

— Тогда возвращайся, потому как один я уже замучился. Мне плохо без тебя.

— Это было здорово заметно, когда умер отец, а я до тебя даже дозвониться не смогла. И ведь не только трубку не брал, когда я звонила, но и сам потом, в более удобное для тебя время не перезвонил.

— Я не мог, Маш. Я же не знал, что у тебя такое горе… Думал, ты о нас поговорить хочешь. А я был не готов еще.

Только машу рукой. Я что когда-то изводила его выяснениями отношений, чтобы он вот так?

— Теперь, стало быть, готов?

— Теперь да.

— И как тебе это представляется? Я вернусь к тебе, и мы будем жить дальше так, словно ничего не произошло? Я буду сидеть дома и заниматься все той же чертовой глажкой, готовкой, стиркой, уборкой и прочей домашней работой. Ты — ездить по друзьям и рассказывать, какая я убогая, необразованная, годная только для постели…

— Я сделаю тебе ребенка.

— Что?

— Ты забеременеешь, и у тебя появится в жизни что-то важное. Из тебя, Маш, выйдет отличная мать. Я же видел, как ты с Викуськой возишься… Видел и так мне на душе становилось… Я много думал об этом. Ребенок — это такая огромная ответственность, что мне было страшно. И сейчас страшно. Жизнь вся моя привычная поломается. И твоя тоже. Ты будешь больше времени посвящать ему, а не мне. И потом его как-то надо будет воспитывать, а как?

Слушаю его, и так мне тошно, что хоть плачь. Сказал бы он мне эти слова до того, как все у нас сломалось, да я бы за него на плаху пошла, в огонь, душу дьяволу бы продала, но теперь… Теперь от его слов просто больно. Может он и правда что-то там такое обдумал и для себя решил. Но выглядит это как банальный подкуп. Как некая вынужденная уступка, чтобы дура-баба успокоилась и жизнь вернулась бы в привычное русло.

— Я… Я подумаю, Егор. Мне, знаешь ли, тоже надо подумать…

— Но ты же хотела ребенка!

— А ты нет. И у нас детей не было. Теперь ты захотел. И что по твоему? Я должна бросить все, забыть все и радостно повизгивая кинуться в твои объятия? Мне сейчас беременность будет не ко времени. Мне надо найти убийцу отца. И это сейчас для меня — самое главное. А ты… Или помоги, или отойди в сторону, но не мешай.

— Я помогу, Маш. Что ты! Конечно помогу. Только… Только дай мне слово, что ты с Яблонским…

Смеюсь. Так вот, что его беспокоит!

— Скажи, Егор, а ты с теми девицами, которых к Ванцетти водил, что только в баньке парился? Ведь нет. Потом ведь, небось, ты с ними в постельку шел.

Отводит взгляд и, нервно сглотнув, кивает.

— Шел. Но я ничего…

— Понятно: ты ничего такого не хотел, и я, конечно же, намного лучше их. С этим ясно. Но я не к тому, Егор. Я просто хотела сказать, что будет справедливо, если я тоже с кем-нибудь… в постельку схожу. Согласен?

— Нет.

— Почему? Что не так? Ты разнообразил «унылый супружеский секс» как мог и хотел. Чем я хуже? Схожу «на сторону», посмотрю как там все… «На стороне», я имею в виду… Лучше, хуже или может точно так же. А уж потом подумаю над твоим предложением вернуться.

— Маш! Прекрати.

— То есть тебе можно, а мне нельзя?

— Маш, ну мы, мужики, козлы, кобели и прочая, но вы-то, женщины…

— Какая удобная позиция!

— Позиция такая, что если ты с ним снюхаешься, я ему яйца выдерну.

— И что ж теперь, мне идти и твоим девицам сиськи выдергивать?

— Маш, блин, не равняй ты! Мне на этих кралей насрать с высокой колокольни. Так — секс-приспособление для устранения зуда в одном месте. А ты… Тебя я слишком хорошо знаю, чтобы понимать — если ты с кем-то в постели окажешься, то это будет означать одно: у тебя с этим человеком все серьезно. Была б ты другой, я бы тебе блуд пустой, вроде моего, простил. Побесился бы как следует, конечно, но простил. Но ты не такая. Потому и женился на тебе…

В чем-то он, конечно, относительно меня прав, вот только справедливости в его рассуждениях я по-прежнему не вижу.

В гостинице меня встречают чуть ли не овацией. Подготовка проведена Яблонским на высочайшем профессиональном уровне. Теперь остается только поговорить с ним самим. О том, что собираюсь уходить из группы.

Он категорически против.

— Маш, так дела не делаются. Да, съемки закончены, но впереди еще монтажи, озвучание и последующая лакировка. А постпродакшн — половина успеха. Так что мой тебе ответ — нет. Не отпущу. Доведем дело до конца — тогда вали на все четыре стороны. Оставил бы тебя при себе, да ты шарахаешься от меня, как черт от ладана. Видно, ничего уж тут не поделаешь…

Памятуя наш разговор с Егором, делаю шажок к нему и запускаю руку в волосы на его затылке. Приятно. Густенные, тяжелые, гладкие.

— Я больше не буду шарахаться.

Смотрит внимательно, даже строго. Потом трется затылком о мою руку. Словно кот ластится. Но оказывается это он так «нет» говорит.

— Мне, Маш, от тебя подачек не надо. От тебя — или все, или ничего. Постельку мне согреть всегда найдется кому. А ты… Ты, если бы захотела, могла бы мне согреть душу.

И этот туда же! Со мной не равняйся, я могу хошь налево, хошь направо. А ты, родная, только прямо, да к тому же по воде, аки посуху! Может, все-таки прав был папа, и в жизни справедливости действительно нет?..

— Все, Маш. Иди. И помни, я готов ждать тебя. И дождусь. Этот твой Егор, наверно, хороший парень, раз ты его так любишь, но… Со мной тебе было бы лучше.

Может и так, может и прав он, но вот ведь какая незадача — Егора я вроде как уже не люблю, а Ивана не люблю «еще». Или просто не люблю. Без дополнительных наречий, прилагательных и прочих местоимений. Место есть, имения нет…

В отцовском цирке ничего не изменилось. И все-таки хожу, высматриваю. Что хочу увидеть? Указатель со стрелочкой: «Наркотики здесь!» специально для меня вряд ли поставили…

Меня провожают сочувственными взглядами. Стараются сделать так, чтобы я их не заметила, но я-то все равно их вижу, а если не вижу, то чувствую. Это место — мой дом. Эти люди — моя семья. Отец проработал или, вернее, прожил здесь почти всю жизнь. Здесь он познакомился с мамой, здесь родилась я, здесь мама ушла из нашей жизни — так страшно и трагично, а потом здесь же умер и сам отец. Вернее, его убили. При помощи белого порошка, который все еще спрятан где-то тут. И убийцей стал кто-то очень близкий, почти родной…

Я говорила с Приходченко. Он уверен — основная часть партии наркотиков, провезенная цирком через границу, все еще не разошлась по покупателям. Валдай — первый российский город на пути цирка из заграничья. Город слишком маленький и небогатый, чтобы ожидать здесь повышенный спрос на недешевую дурь. Что-то, конечно, ушло, но большая часть груза еще не покинула тайник. Вот только где он? Этот же вопрос заботит и Приходченко.

— Понимаешь, Маш, вот сейчас, к примеру, когда мы почти (но все-таки почти!) уверены в том, что наркотики припрятаны где-то в цирковом скарбе, можно было бы нагрянуть в него и провести тщательный обыск. Но что если мы так ничего и не найдем? Или потому, что наркоты уже нет на месте, или просто потому, что тайник придуман так, что мы его элементарно провороним. Каков итог? Мы засветим свой интерес и при этом останемся с носом, а торговец после нашего набега надолго заляжет на дно. И мы потеряем только-только нащупанный кончик нити…

Забираюсь в свое любимое, еще в детстве облюбованное «тайное место», сажусь, подтянув колени к подбородку. Что ж… Если оставить в стороне все чувства, все эмоции и заняться холодным анализом, то что мы получим в сухом остатке? По пунктам:

1. В тот раз, когда мы поздним вечером перед самой смертью отца говорили по телефону, к нему в номер кто-то зашел. Кто-то, с кем он поздоровался дружески. Кто-то свой. Не Яблонский. Он в тот момент был рядом со мной.

2. В номере отца утром, когда я пришла и наводила порядок, не нашлось и намека на наркотики. Не то, что спрятанной в тайнике дозы, но доже кокаиновой пыли на столе или скомканного пакетика с его остатками в помойном ведре. А между тем умер мой папа от передозировки. Он что же жахнул все, что у него было, а потом аккуратненько убрался за собой? Причем тот же пакетик из-под наркотика не просто выбросил в корзину для мусора, а унес куда-то из номера. Бред. Так не бывает. Вывод напрашивается один — тот, кто пришел в отцу, и стол вытер, и пакетик забрал. А, может, и принес отцу какое-то зелье посильнее привычного, вот и наступила смерть…

3. Зачем этому кому-то смерть отца? Опять-таки только предположения. Подслушанный за кулисами разговор позволяет думать, что отец в своей наркозависимости окончательно слетел с катушек. Зелья требовалось ему все больше. Денег на него, вполне возможно, не хватало. Зато поставщика зелья он знал лично, а не через посредников. Мог ли мой бедный папа его шантажировать? Требовать все новые дозы в обмен на сохранение тайны? Если верить Приходченко, который утверждает, что наркозависимый человек способен на все ради новой дозы, то ничего невозможного в моем предположении нет. Вот вам и мотив.

Рассуждаем далее.

4. Кем может быть этот самый торговец зельем? Егор видел около кучи ящиков, возле которых я подслушала разговор отца с неизвестным, только одного человека — нашего дрессировщика Ерлана Садыкова. Может он был тем, кого мы ищем? Если отбросить всю мою сентиментальность, все мои детские воспоминания, то придется ответить так: естественно, может. Как и любой другой член нашей цирковой семьи.

5. Если это Ерлан, где он может устроить тайник?

Выбираюсь из своего укромного уголка и иду туда, где традиционно отводится место животным. Для них у нас всегда раскидывается отдельный шатер. Слонов в нашем передвижном цирке нет. Это, все-таки слишком масштабное животное для шапито. Зато имеются лошади и пони. Веселая собака дворовой породы по кличке Бублик, которая неизменно участвует во всех номерах Ерлана, «помогая» ему управляться с другими животными. Публика ее обожает. Но главная изюминка представления все же не она, а хищники. Два бурых медведя, полосатые тигры и желто-коричневые красавцы львы.

Иду поздороваться с Цезарем. Старик-лев узнает меня и косит благосклонным взглядом, обратив одно аккуратное ухо к моим ласковым речам. Ерлан возится неподалеку, убирая клетку одного из самых молодых тигров. Для этого ему нужно перевести животное в другую клетку. Тигр недоволен, что его беспокоят. Дергает усами, скалит желтые зубы и бьет себя по бокам полосатым хвостом. Ерлану приходится проявить изрядную строгость и даже смелость, чтобы урезонить животное и благополучно переправить его сначала в «дежурную» клетку, а потом в уже вычищенное привычное жилище.

Наблюдаю за действиями дрессировщика и вдруг отчетливо понимаю, где нужно искать наркоту. Если спрятать ее, например, в полу клетки вот этого самого молодого раздражительного тигра, или в клетках любого из его сотоварищей по цирковому рабству, то никто кроме самого Ерлана до тайника не доберется никогда. Потому, как клетка тигра, медведя или льва тем и хороша в качестве тайника, что при ней в комплекте имеется великолепный сторож — здоровенный, зубастый и дикий, несмотря на всю дрессировку.

Позвонить Приходченко и поделиться своими подозрениями? Но он опять начнет говорить, что следствию нужна большая уверенность в том, что все действительно именно так, как я предполагаю. Как убедиться? Собственно, вариант у меня один. Проверить все, я смогу только в то единственное не очень долгое время, когда клетки с хищниками пустуют — а именно во время циркового представления. Откладывать поиски в долгий ящик нельзя. А значит, все произойдет сегодня же вечером.

До начала шоу у меня еще есть несколько часов, но я знаю, чем займу это время. Хочу посмотреть на вещи в сундуке отца. И из чисто сентиментальных соображений и в несмелой надежде на то, что там я смогу найти какие-нибудь подсказки.

Сверху навалено все, что касается его клоунской карьеры — костюмы, парики, забавные ботинки и головные уборы. Ниже начинаются вещи из нашей прошлой жизни… На самом дне нахожу кожаный пояс с метательными ножами отца. Тяжелый… Вынимаю один из ножей, взвешиваю его на ладони. Как оказывается хорошо помнят руки это ощущение — тяжесть летучей стали в пальцах. Отец мог метать ножи с одинаковой точностью как правой, так и левой рукой. Я такого мастерства не достигла. Но все же правой попадаю стабильно и, как правило, туда, куда и хочу. Примеряю пояс и со вздохом откладываю его в сторону. Он мне и тяжел и, главное, велик. Продолжаю рыться. Ведь где-то здесь должны быть и мои детские ножны с одним единственным метательным ножом…

Помню, как радовалась, когда отец сделал их для меня. Мне так нравился мой собственный, личный нож, сделанный под мою слабую детскую руку! Метательные ножи отличаются от обыкновенных в первую очередь тем, что не имеют рукоятки в классическом понимании этого слова. Ведь обычный нож предназначен для того, чтобы действовать им, держа его в руке. Стало быть рукоятка его должна быть анатомически удобной. Потому и делают на профессиональных ножах всякие изгибы и ложбинки — под пальцы. Рукоятка на метательном ноже требуется только по двум причинам — для правильной развесовки, и просто для того, чтобы не порезаться. Поэтому рукоятка метательного ножа — это просто его продолжение. Она плоская и железная — выкована единым полотном с лезвием.

Свой нож нахожу в самом дальнем и нижнем углу сундука и радуюсь ему, как родному. Ремешки, которые по отцовской задумке должны крепить нож к моему бедру, замотаны вокруг мягких кожаных ножен. Распутываю их и понимаю, что я повзрослела. Теперь они годятся мне разве что на голень… Задираю штанину, примеряю. А что? Неплохо! Если один ремешок закрепить прямо под коленом, а второй на икре, очень даже неплохая конструкция получится. Пожалуй, возьму ножик с собой. В случае чего что-то отковырять или подцепить будет чем.

Пока я копаюсь в нашем с папой овеществленном прошлом, вздыхаю и роняю на него непрошеные слезы, в нашем балаганчике начинается суета. Цирк готовится к вечернему шоу. Сейчас здесь царит атмосфера вечного праздника — блестки и стразы, перья и атлас. Мимо пробегает Михаил Степанович, оставляя за собой в воздухе шлейф застарелого перегара, замешанного на запахе новой порции «топлива», которую наш шпрехшталмейстер привычно залил в свой организм перед началом представления.

Тигры и львы будут находиться на арене совсем недолго. Времени у меня будет в обрез. Главное, чтобы меня не застукали. Если все пройдет тихо, то даже если я не успею обыскать все клетки за один присест, можно будет совершить и второй заход, во время следующего представления.

Момента, чтобы начать действовать, дожидаюсь все в том же укромном уголке. Здесь хорошо слышно все, что происходит на арене. Да мне особо и слышать не надо. Знаю, что выступление дрессировщика с тиграми будет в самом начале второй части представления. Так бывает у нас всегда. Просто потому, что за время перерыва, пока зрители курят или просто дышат свежим воздухом на улице, рабочая бригада как раз успевает установить по периметру арены решетки и выстроить зарешеченный тоннель, по которому животные будут выходить к зрителям.

Все так и происходит.

Дожидаюсь начала второго действия и покидаю свое убежище. Клетки пусты. Все. Кроме одной. Старик Цезарь поднимает свою величественную голову с лап и немного высокомерно смотрит на меня. Странно… Цезарь всегда был звездой шоу Ерлана. Заболел? Но мне не до разрешения этих вопросов. Времени в обрез. Захожу в первую же пустующую клетку. Торопливо расчищаю пол от опилок — сначала в центре, потом по углам. Ничего. Блин! Осматриваю доски, которые образуют своеобразный фундамент каждой клетки. Он высотой сантиметров в пятнадцать. Как раз потенциальное место для тайника. Все они прибиты гвоздями — шляпки глубоко вогнаны в прогнувшиеся доски и сразу видно, что их никто и никогда не вынимал. Со второй клеткой все точно так же. И с третьей. И с четвертой. И с пятой. Бли-и-ин! Наконец, остается только та, в которой сидит Цезарь. Подхожу робея.

— Ну что старичок ты мой? Сидишь? Уже не берут тебя на арену? Болеешь? А, Цезарь?

Бормочу все это, пытаясь успокоить то ли его, то ли себя. Лезть в клетку ко льву? На такое я была способна в десять лет, когда ума в голове было совсем мало, зато цирк воспринимался, как самое безопасное место на земле, родной дом, в котором даже львы — друзья и братья…

Как быть? Осматриваю цоколь его клетки — все так же, как и в остальных. Глубоко забитые здоровенные гвоздищи, которые не выдерешь, мне кажется, даже при помощи монтировки. Подхожу к двери клетки. Как все-таки трудно решиться… И вдруг за спиной:

— А ты чего тут делаешь?

Оборачиваюсь. Один из тех двух парней, которые помогают Ерлану убирать клетки и кормить животных. Интересно, видел он то, как я ковырялась в других клетках?.. Улыбаюсь ему успокаивающе.

— Со старым приятелем болтаю. Что это Цезарь не на арене? Заболел?

Парень подходит ближе, по-прежнему глядя на меня зло и подозрительно. Не узнал? Зато его узнает Цезарь. Здоровенный зверь решительно поднимается на лапы и направляется к дверце клетки, через которую появившийся парень наверняка обычно дает льву еду и возле которой сейчас стою я. Невольно делаю шаг в сторону и тут вижу… Нет, я на самом деле вижу это! Встав, Цезарь своими здоровенными лапищами сгреб в паре мест слой опилок. И там, в свежей доске пола я совершенно явственно улавливаю блеск головки новенького шурупа. Даже вижу, что это шуруп не на шлиц, а на крест. Неужели я была действительно права?..

Теперь нужно срочно позвонить. А потом ухитрится как-то проверить свою догадку. Может Приходченко что-нибудь придумает? Например, натравит на цирк ветеринарных врачей и санэпидстанцию. А те с присущей им предприимчивой зловредностью уж как-нибудь найдут причину, по которой Цезарь будет вынужден покинуть свою старую клетку…

Парень по-прежнему смотрит злобно. Пожимаю плечами и поворачиваюсь, чтобы уходить. И почти утыкаюсь во второго помощника Ерлана. Этот, похоже, совсем не расположен миндальничать.

— Тебе вопрос задали, курица. Что ты тут трешься?

При другом раскладе за курицу огреб бы тут же, но позиция больно не выгодна — второй-то у меня как раз за спиной. Потому приходится вступать в переговоры.

— Ты в этом цирке, петушок ты мой задиристый (оскорбляю осознанно, курицу простить никак не могу), сколько времени? А я всю свою жизнь. И что-то не припомню, чтобы дядя Ерлан издавал указ, по которому я не могла бы в любое время прийти и поболтать с его питомцами. Я льва не кормила ничем, и даже не трогала, какие проблемы?

Смотрит волком, сопит. Зря я его петухом обозвала. Эх зря! А все характерец!

— За петуха ответишь.

— А ты за курицу.

Смотрит мне через плечо, словно советуется: затеваться или нет? Понять ход его мыслей не сложно: затеешься, шуму наделаешь, ненужное внимание привлечешь, не затеваться — ну очень обидно, понимаешь. И где себе Ерлан таких помощников нашел? Или это не столько помощники, сколько «крыша»? А может и вовсе начальство?.. А вдруг дядю Ерлана просто шантажируют, угрожая чем-то? Вот конкретно эти двое шантажируют и вынуждают принимать участие в их наркобизнесе… Как бы хотелось на это надеяться… Очень уж скверно думать, что твоего родного отца убил человек, которого ты всю жизнь любила действительно как родного дядю.

Пока я размышляю, двое моих противников, видимо, приходят к какому-то решению. Потому как синхронно подхватывают меня под локотки и волокут к выходу. Видимо, решили разобраться со мной где-нибудь на нейтральной территории. Заорать? Или подождать и посмотреть, что из их затеи выйдет? Как любил говаривать отец: «Не суетись под клиентом. Он начинает нервничать, потеет и в итоге соскальзывает…»

Однако вытащить меня на улицу парни просто не успевают. На их пути вырастает… Нет, лучше бы это был Егор с его пистолетом, но мужа моего как обычно в нужный момент рядом не оказывается. Это Яблонский. С улыбкой в пол лица и бутылкой пива в руке.

— Ребята… А чегой-то вы тут делаете?

Парни застывают в тяжелой задумчивости. Совершенно непонятно, как им поступать со мной дальше. Яблонский ждет. Я тоже. Наконец, они созревают.

— Слышь, мужик, вали отсюда подобру-поздорову.

— С чего бы? — миролюбиво интересуется Яблонский и не двигается с места.

— А с того, что я тебе все зубы пересчитаю, если не свалишь!

— Фи! Как грубо! — возвещает Иван и даже передергивает плечами от омерзения.

Он явно издевается, и этого парни снести не могут. Тот, что все это время и беседовал с Яблонским, отпускает мой левый локоть и начинает надвигаться на Ивана. Тот же, что справа, перехватывает меня поудобнее и норовит волочить дальше. Вот только если раньше я шла с ними практически добровольно, то теперь проявляю неуступчивость. Упираюсь обеими ногами. Он звереет и разворачивается ко мне, чтобы вложить малость ума, и тут же получает коленкой в пах. Джекпот!

Он рычит и матерится, ухватившись обеими руками за самое ценное. Я же, пользуясь моментом, ухватываю его за голову так, что большие пальцы обеих моих рук оказываются как раз напротив его вытаращенных глаз и с силой вдавливаю их ему в глазницы. Зажмуриться он, конечно, успевает — рефлекс на то и рефлекс, но видеть он теперь начнет не скоро. Время на то, чтобы сбежать у меня точно будет. Вот только не могу я бросить этого дурачка Яблонского, которого во всю метелит второй громила. Подбираю бутылку, из которой вытекают последние капли пива — ту самую, с которой явился в цирк Иван, и которую он выронил из рук после первого же пропущенного удара. Примериваюсь и со всей дури опускаю ее на затылок второму «помощнику» Ерлана.

Какой, однако, крепкий у него череп! На зависть просто! Башкой, конечно, трясет, но вырубаться и не думает. Зато хоть от Ивана отстал, ко мне повернулся. Уже лучше. Я в отличие от Яблонского совсем не пацифист! Наступает, глядя как бык на красную тряпку. Аж глазами от злости вращает. И тут мне наконец-то улыбается счастье. К нашему развлечению присоединяются сразу трое новых персонажей. Братья Санька, Женька и Петька Лаптевы. Наши воздушные гимнасты. Видят меня, отступающую от разъяренного громилы, видят Ивана, который ковыряется на земле, а из его разбитого носа сочится кровь, видят второго помощника Ерлана, который все еще сидит, одной рукой держась за яйца, а второй безуспешно массируя глаза. Расклад сил ясен. А потому Лаптевы не долго думая оттирают меня в сторонку и берутся за воспитание того типа, что напал на меня. Парни они крепкие, так что воспитательный процесс короток. Вскоре громила валяется на земле и тихо скулит, а один из Лаптевых видит на нем сверху, сильно заломив ему руку за спину.

— Маш, а чего тут было-то?

— Справедливость восторжествовала, Саш. Спасибо вам. Вы очень вовремя.

— И чего теперь?

— Теперь будет милиция и протокол. Так что этих двух связать бы что ли, пока им в голову не пришло смыться.

Уж чего-чего, а веревок в цирке — хоть попой ешь. Пока братья вяжут моих недавних обидчиков, иду к Ивану. Он уже сидит, кашляет и хватается то за стремительно распухающий нос, то за отбитые ребра. Вынимаю из кармана и подаю ему носовой платок, а потом присаживаюсь рядом.

— Ты как?

— Утром будет хуже.

Смеюсь.

— Это точно. И чего полез?

— То есть как? Что я, по-твоему, должен был бросить тебя и уйти извинившись?

— Ну, извиняться, может и не надо было, а вот уйти точно было бы шагом разумным.

Пожимает плечами.

— Значит, я не разумный.

Смеюсь и целую его в лоб, стараясь не задеть пострадавший в драке нос. Гундосит:

— Так только покойников целуют, а я все-таки еще не в гробу.

— Откуда ты здесь взялся-то?

— За тобой пришел, — понижает голос. — Видел, как ты по клеткам шарила… Нашла, что искала-то?

Смотрю испытующе. Вот ведь… Потом киваю со вздохом.

— Кажется нашла. Проверить только надо. Вот менты приедут, чтобы с этими двоими разобраться, тогда и…

— Поня-я-ятно…

Слышу за своей спиной сдавленный возглас и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на то, что там творится. Братья Лаптевы как раз заканчивают «паковать» второго громилу. Он происходящем явно недоволен и злобно протестует, за что и огребает кулаком в живот. Это вам не на хрупких барышень вдвоем нападать! Улыбаюсь и начинаю поворачиваться обратно к Ивану и в этот самый момент чувствую резкий укол куда-то в шею. Невольно хватаюсь за пострадавшее место. Что-то небольшое… Ничего не понима… В глазах мутится. Еще успеваю услышать встревоженный голос Яблонского: «Ей плохо! Нужен врач!», и тьма забытья смыкается надо мной.