Танцы минус (СИ)

Глава 11

Прихожу в себя и тут же осознаю, что дело мое — швах. Руки связаны за спиной, во рту кляп. А сама я валяюсь в багажнике движущегося автомобиля.

Ну почему все так? Почему, чем дальше я продвигаюсь в этом чертовом расследовании, тем больнее мне становится?! Почему на этот раз это должен быть именно Иван?! Чудный, веселый, смешной, бесконечно талантливый Иван Яблонский, в участие которого в наркоторговле я отказывалась верить до последнего, к которому привязалась всей душой, который совсем недавно сказал мне, что я могла бы согреть ему душу?.. Что это он уколол мне, чтобы вырубить? И куда теперь везет? Скорее всего в ближайший густой лесок, чтобы окончательно отучить проявлять ненужное любопытство.

Осторожно двигаю ногой по днищу багажника. Уже что-то. Нож, закрепленный на моей голени, не нашли. Да что от него толку, если добраться до него быстро не получится? Если бы меня оставили где-нибудь без наблюдения хотя бы минут на пять…

Прислушиваюсь. В машине — двое. Знаю обоих. Яблонский и… И все-таки дядя Ерлан. Больно вдвойне. Яблонский зло отчитывает Ерлана, тот огрызается резко и гневно. Смысл понятен — Яблонский упрекает Ерлана в том, что тот сначала стал снабжать наркотиками моего отца и поставил тем под угрозу весь бизнес. А теперь вот еще и я нарисовалась… Что будут делать со мной не обсуждают. Видимо, все решено. На ухабе бьюсь головой о что-то твердое, изворачиваюсь, чтобы посмотреть. Ну да. Лопата… И правда все решено.

Приподнимаюсь, чтобы осмотреться. Задние сиденья — единым диваном. Ничего не видно. Но это значит, что и им не видно меня. Рискнуть? Шанс у меня будет только один. И нож тоже один. Лишусь его — лишусь и жизни. Яблонский не знает, на что я способна, зато Ерлану все про меня известно прекрасно… Значит, рассчитывать на то, что меня в очередной раз «не воспримут всерьез», глупо.

Решаюсь. Мотор ревет, подвеска стонет на ухабах, сами они переругиваются, да еще и радио что-то развеселое бормочет. Есть шанс, что мою возню не услышат. Стараясь действовать максимально осторожно, протаскиваю связанные руки под задницей и под пятками. Задираю штанину и вытаскиваю из ножен свое единственное оружие. Острый, зараза. Пока неловко орудую, чтобы разрезать веревки, несколько раз раню сама себя. Все. Руки свободны. С отвращением выдираю изо рта кляп. Как же приятно вздохнуть полной грудью!

Осматриваю дверь багажника. Жаль. Изнутри не открывается. А то можно было бы выпрыгнуть на ходу и дать деру… Что ж… Тогда придется действовать иначе. Снова засовываю в рот кляп, прячу срезанные веревки, ложусь на бок лицом к двери багажника, заведя руки за спину так, словно они у меня по-прежнему связаны, и жду, сжимая в потной от страха ладони сделанный мне когда-то папой нож…

Кто придет, чтобы вытащить меня из багажника? Ерлан, на коленях которого я играла в детстве? Или Иван, которого я, наверно, действительно могла бы со временем полюбить?..

Машина останавливается. Прикрываю глаза. Они должны поверить в то, что я по-прежнему без сознания, что я все еще совершенно не опасна. Слышу, как открывается багажник. Как же нестерпимо хочется открыть глаза! Как же страшно ждать вслепую! Чья-то рука трясет меня за плечо. Мотаюсь безвольно, даже стукаюсь головой о все ту же лопату. Кажется, удалось. Кажется, обманула.

— В отключке.

Это Ерлан. Стоит совсем рядом, рука все еще на моем плече. Значит, это его мне придется…

Внутренне собираюсь, распахиваю глаза и одновременно выбрасываю вперед руку с зажатым в ней ножом. Остро отточенное моим заботливым папой лезвие как в масло погружается в его мягкий, ничем не защищенный живот. Вижу в его глазах изумление, потом волну боли, а затем взгляд его начинает «плыть»… Выдергиваю нож, с силой отпихиваю тело Ерлана от себя и сразу же вижу Яблонского. Он тоже рядом. Не промахнусь. Не могу я промахнуться, не должна. Лезвие ласточкой слетает с моих пальцев. Не хочу его убивать. Не смогу жить с такой тяжестью на совести. А потому мечу ему в плечо. Вот только попадаю лишь в руку…

Не жду, пока он придет в себя от неожиданности и кинется на меня. Как могу быстро выбираюсь из багажника, выдергиваю кляп и опрометью кидаюсь в ближайшие кусты. Благо их вокруг — полным полно. И куда они меня завезли? Валдайские леса — это вам не Подмосковье, где кажется, что забрался в самые дебри и вдруг слышишь неподалеку шум газонокосилки или просто натыкаешься на забор очередного коттеджного поселка.

Бегу, продираясь через подлесок. Внезапно подворачиваю ногу, теряю равновесие и лечу куда-то вниз. Только когда вижу перед собой замшелые бревна, подпирающие грунт, понимаю куда свалилась. Окоп. Эхо войны. В здешних лесах окопов, землянок и полу-обрушенных блиндажей полным полно. Пытаюсь встать и тут же болезненно охаю. К счастью, не спина. Всего лишь лодыжка. Но если это вывих, то с такой ногой я все равно далеко не убегу. Плохо. Очень плохо.

Уже слышу, как Иван ломится через кусты следом за мной. Теперь одна надежда на то, что мне удастся спрятаться, и он меня просто не найдет. Ужом ползу по дну окопа. Хоть в этом повезло — длинный он и извилистый. И заканчивается на мое счастье не простым тупиком, а как раз таки блиндажом. Даже несколько бревен, которые некогда служили ему крышей, сохранились. Видно, туристов тут не бывает, и горожане с шашлыками сюда не добираются, а то бы уже пожгли… Забираюсь как можно глубже и замираю, стараясь не двигаться и даже не дышать.

Оказывается, прислушиваться к близким шагам убийцы так же страшно, как лежать с закрытыми глазами, ожидая его прикосновения. Сердце колотится где-то в самом горле. По лицу струйками течет пот. Шаги Ивана замирают неподалеку. Наверно, стоит, прислушивается и осматривается.

— Ма-а-аш! Машка! Выходи. Все кончено! Не бойся! Маш, я свой. Слышишь? Я тебе не причиню вреда!

Как же, поверила! Нашел дуру! Молчу, таюсь как могу. Совсем близкий шорох. Мне на голову и за шиворот начинает сыпаться труха. Неужели стоит прямо надо мной?.. Если пойдет вдоль окопа и надумает обернуться, то увидит меня сразу… Что ж за везенье такое?! Ну почему бы ему не начать искать меня в каком-нибудь другом месте? Лес-то большой!

Опять шорох. Уходит? Обнаруживаю, что все это время неосознанно задерживала дыхание. Фуф! Заставляю себя сидеть и не шевелиться еще долго. Даже после того, как слышу, что в стороне завелся двигатель. Только когда звук его стихает вдалеке, разрешаю себе выбраться из своего укрытия.

Плохо. Идти совсем не могу. Нога начинает распухать и рвет болью. Телефон! Может, набрать 112? Хватаюсь за карман куртки. Как же! Наверно, первое, что они сделали, это избавили меня от ненужного по их мнению гаджета.

Нахожу себе палку, благо в лесу с этим делом проблем нет совсем. Потихоньку иду к тому месту, где, как мне кажется, стоял автомобиль Яблонского. Надеюсь, что там хоть какая-нибудь да дорога, по которой я смогу рано или поздно выбраться к людям. Но так ничего и не нахожу. Зато через какое-то время обнаруживаю, что стою как раз над тем самым блиндажом, в котором пряталась незадолго до этого. Счастье, что не свалилась в него — здесь глубина окопа приличная. Значит, кружила… Ничего удивительного. Я человек сугубо городской. Всяким там лесным приметам и ориентированию на пересеченной местности не обучена.

Сил нет совсем. Темно, хоть глаз коли. Начинает накрапывать дождь. Делать нечего, придется ночевать там, где стою. Спускаюсь в окоп и снова забираюсь в блиндаж. Тут по крайней мере сухо…

Утром обнаруживаю, что все еще хуже, чем мне представлялось. Нога стала размером с детский мяч и на ощупь горячая. И это при том, что и саму меня бьет озноб и душит сухой противный кашель. Холодная и дождливая ночь в лесу дала себя знать… Просто здорово! Пробую выбраться из окопа, срываюсь с его осклизлой стенки, падаю на больную ногу и тут же теряю сознание от боли.

Первое, что испытываю, когда прихожу в себя — удивление. Во-первых, мне странен сам факт, что я вообще очнулась. А во-вторых, я, как тут же выясняется, не в холодном и мокром окопе, а на больничной койке. Рядом в кресле сидит Егор, у окна ошивается еще кто-то, но стоит он спиной, и смотрю я на него против света, так что непонятно, кто это. Нога моя бедная в лубке и подвязана куда-то вверх. В голове — шум, в руке — капельница. Красота!

Егор, похоже, спит — глаза закрыты, голова неудобно откинула на спинку. Смотрю. Красивый. Линии лица, расслабленного тела — совершенны. Вот только прежнего поросячьего восторга у меня уже не вызывают. Оба «мои» мужчины — и муж, и Яблонский, вкатили мне такую дозу прививки против болезни под названием любовь, что надолго хватит.

Краем глаза вижу шевеление у окна. Поворачиваюсь и тут же начинаю орать. Иван! Там стоит Иван!!! Он же меня сейчас… Егор вскакивает, но вместо того, чтобы спасать меня от неизбежной кончины от рук Яблонского, почему-то выбегает в коридор. Яблонский же, напротив, кидается ко мне. Пытаюсь лягнуть его здоровой ногой и даже вроде бы куда-то попадаю, потому что он болезненно ахает.

— Маш! Машенька, маленькая моя, не бойся. Успокойся, я не враг тебе. Ну поверь! Правда не враг. Ну подумай сама, кто бы мне позволил толочься возле тебя, если бы дело было иначе?

Возвращается Егор в сопровождении врача. Тот деловито щупает мне пульс, слушает при помощи фонендоскопа легкие, что-то поправляет в капельнице и, наконец, удовлетворенно кивает.

— Как самочувствие?

— Страшно очень и не понимаю я ничего.

— По поводу непонимания — это не ко мне. А от страха успокоительное вколоть могу. Надо?

— Нет.

— Ну вот и славненько. Если какие-то проблемы по медицинской части возникнут — обращайтесь.

Выходит, дружелюбно кивнув всем по очереди. Смотрю на Егора, смотрю на Ивана. На первого смотреть могу, на второго — совсем нет. Потому обращаюсь к Егору.

— Что он тут делает?

Пожимает плечами.

— То же, что и я. Ждал, вот, когда ты в себя придешь и на кое-какие сильно интересующие нас вопросы ответишь.

— Не буду я при нем ни на что отвечать. По крайней мере, пока не пойму, какова его роль во всей этой истории.

Иван делает неуверенный шаг в мою сторону.

— Маш, я…

— Стой, где стоишь. Свои байки и оттуда, из угла, рассказывать сможешь.

— Маш, ты прости меня. Но, пойми, так было надо.

— Бред какой-то. Что именно надо? Кому? И для чего?

— У меня был совершенно четкий приказ — как только ты ввязываешься во что-то действительно серьезное или находишь хоть какой-то намек на то, где тайник с наркотиками, тебя нужно угомонить и вывезти в безопасное место.

— Ну да! И самым безопасным местом тебе показался лесок, а самым надежным компаньоном — Ерлан Садыков.

— Маш! Машенька, ну поверь ты мне! Просто все пошло не совсем так, как хотелось…

— Кстати, кто тебе приказы-то такие интересные раздавал? Госкино?

Смеется невольно. Потом вновь серьезнеет.

— Нет. Приходченко ваш, кто ж еще.

Сказать, что я удивлена — значит не сказать вообще ничего.

— Что за?..

— Я, Маш, в игре этой давно. С тех самых пор, как Ритка моя от передозировки умерла. Дал тогда зарок, что найду и уничтожу ту сволочь, которая ее на наркоту подсадила. Не того наркошу, который ей дурь приносил, а потом сам от передоза перекинулся, а того, кто по-настоящему наживался на этом. Для кого людские мучения и смерти — лишь средство наживы. Стал искать среди своих поначалу. Богема-то по этой части известна, наркош среди представителей «творческой интеллигенции» (ерничает) — хоть попой ешь. Ну и с этой своей суетой самопальной попал в поле зрения наших спецслужб. И они меня вроде как завербовали… Шпионом я стал, короче говоря. Изображал из себя мелкого дилера. Покупал небольшие партии и сдавал, куда следует. Иногда для поддержания репутации понемногу продавал. Постепенно все больше втирался в доверие. Дошел до того, что стали со мной разговор заводить о том, чтобы я более крупные партии по стране переправлял. Киношники ведь, как циркачи. По стране много ездят. И скарбу за собой тоже немало таскают… Как раз цирк твоего отца неподалеку появился. Мне дали понять, что именно в этом цирке — крупная партия товара. А тут сначала Егор появился и рядом крутиться стал, потом ты… Мне позвонили… ну… мои работодатели и свели с Приходченко. Он про вас с Егором все и объяснил. Предупредил, что шустрая ты, и что с тобой ухо востро держать надо. Прав был.

Улыбается несмело и одновременно неосознанно прикасается к руке, в которую воткнулся мой нож. Внезапно меня словно ватным одеялом накрывает дурнота. В глазах черные точки плясать начинают, уши закладывает, мгновенно покрываюсь потом, голова кружится так, что кажется, будто лечу куда-то вниз. А всему виной простая мысль — я ведь могла его убить! Промахнись я в другую сторону и мой нож вошел бы ему не в руку, а в грудь. Прямо туда, где сердце…

В себя меня приводит Егор. При помощи пощечины. Больно, но эффективно.

— Ну что за коленца-то, Маш? Что это ты как барышня кисейная в обморок намылилась?..

— Попить дай…

Тут же приносит стакан с водой. Пью, невольно стуча зубами о стекло. Дурнота и жар отступили, теперь меня колотит жестокий озноб.

— Вань, я ведь в тебя нож метнула…

Смеется с натужной веселостью.

— А я тебе иголку в шею воткнул. Так что будем считать — квиты.

— Только я все равно не понимаю, почему ты меня в лес вместе с Ерланом повез…

— Испугался я, Маш, все дело провалить. Столько ведь лет потратил на то, чтобы в систему попасть. Вышел на ваш цирк, на крупного торговца. Он ведь, Ерлан ваш, такими партиями ворочал — весь Валдай на иглу посадить можно. Если бы ты была уверена, что точно нашла тайник, наверно, действовал бы иначе. А так… Подумал, а вдруг ты ошиблась, а я спалюсь. Решил: буду по-прежнему делать вид, что я с Ерланом этим заодно. Завезем тебя, как он предложил, в лесок, а уж там, без свидетелей, я его по башке монтировкой приголублю и будем разбираться, как нам всем жить дальше. Но ты и правда девушка шустрая оказалась. Прав был Приходченко. Удрала еще до того, как я действовать начал… Поискал тебя немного, у самого из руки кровь хлещет, Ерлан того гляди перекинется, так и не дав никаких показаний. Короче, погрузил я его и уехал. Еще с дороги позвонил своим и Приходченко тоже. Ну и вот…

— Чего ж ты молчал о том, что именно Ерлан — тот самый торговец наркотой, которого мы ищем?

— Да я и сам об этом только узнал. Как раз сегодня меня с ним напрямую свели…

В наш непростой разговор встревает Егор.

— Так где тайник-то, Маш?

Тянет послать куда подальше Егора с его вопросами, Ивана с его покаянным видом и, вообще, все наши спецорганы. Но ведь нельзя. Не шутки. Наркотики надо изъять и уничтожить.

— В полу клетки льва по имени Цезарь.

— Твою-то маму!

Егор тут же хватается за телефон и выскакивает с ним за дверь, а Иван осторожно присаживается на кровать рядом со мной.

— Простишь меня?

— Если бы ты только знал, что я пережила, пока думала, что это ты… Мало того, что дядя Ерлан, которого я знаю с детства, так еще и ты…

— Да, это тяжело. Предательство близкого человека вообще — тяжело…

О ком это он, интересно? О жене? Или что-то еще было в его жизни, о чем я и не подозреваю? Ох и непрост оказался талантливый режиссер и веселый бабник Иван Яблонский! Как бабушкин сундук с двойным дном и дополнительным секретным ящичком.

— Спой мне, Иванушка. Что-нибудь веселенькое.

Улыбается. Возводит глаза к потолку, чешет задравшуюся бородку и, наконец, выдает:

Смеюсь.

— А еще?

— Еще-о-о? А что я за это буду иметь?

— Не что, а кого. Оксану вон твою, звездищу необычайную.

— А я вот, кстати, все спросить хотел: а как ты про сей факт узнала? Да еще с подробностями.

Опа! Попалась. Брела, брела и забрела… Ну и фиг с ним!

— Видела. На твоем балконе стояла и все видела.

По-моему, он в восторге.

— Так ты что же, за мной следила, красавица?

— Нет. Пришла, чтобы придушить тебя за то, что ты Иконникову наркотики продаешь. И, возможно, отцу моему. Так что она со своим неумелым минетом тебе, можно сказать, жизнь спасла.

Ржет.

— Врешь. Хотя… минет, и правда, был так себе.

— Значит, сцена с моим танцем в кино останется?

Серьезнеет.

— Маш, — бережно касается пальцем моего носа. — Заруби себе на своем хорошеньком носу, со мной эти штуки не проходят. В постельке со мной только трахаться можно, а дела решать — ну совсем нельзя. Не решаются они у меня через это место.

— А любовью с тобой в постельке заниматься можно?

Мягчеет лицом, даже вроде как-то смущается.

— Я уже забыл, как это делается, Маш. И напомнить некому…

Отвожу глаза.

— Егор без меня пропадет…

— Я тоже пропаду без тебя. Но это не главное. Главное тебе самой понять, без кого пропадешь ты…

Дать ответ на этот вопрос мне пока что до крайности трудно… А потому просто молчу.

Возвращается Егор. С новостями. В клетке Цезаря, после того как льва с осторожностью переместили в другое обиталище, в полу действительно нашли привинченный шурупами люк. А под ним — внушительное по объему и разнообразию хранилище целлофановых пакетов с наркотиками… Но даже не это главное. Здесь же, в этом действительно более чем надежном тайнике, обнаружены интереснейшие документы. Список тех, кому Ерлан собирался передать партии наркотиков. Банковский счет, на который он был должен перечислять деньги после продажи и, естественно, после того, как он взял бы себе свою долю. Завещание, в котором этот предусмотрительный казах не только перечислил тех, кому должны отойти его деньги после его возможностей смерти, но и тех, кто поставлял ему наркотики, и с кем он потом расплачивался за них… Видно, хотел так себя обезопасить. Это ему не удалось, зато правоохранительные органы получили просто грандиозный подарок.

«Следаки» и Приходченко могут торжествовать и крутить дырки для орденов и медалей. Кстати, позднее узнаю, что в списочке тех, у кого въедливый Ерлан брал для распространения наркотики, во первых строках присутствовал и отец Марии-Терезы…

Что ж! Шаг в борьбе с наркоторговлей действительно сделан огромный. Настолько, что правительственных наград удостаиваемся даже мы с Егором и Яблонский. Правда, вручение происходит в очень узком кругу, но это и к лучшему. Как справедливо, правда при этом слегка ерничая, высказался по этому поводу Яблонский: «Мы работали не за славу… И даже не за деньги».

Прямо после вручения наград мы с Егором идем в ЗАГС. Разводиться. Решение все-таки принято. И это решение обоюдное. Доля вины в том, что наш брак все-таки распался, есть за каждым. Егор обвиняет меня во лжи — я действительно скрывала от него слишком многое из своей прежней жизни.

— Никогда бы не женился на тебе, если бы знал.

Не спорю. Сама всегда была уверена, что если бы «знал», то не женился бы, потому и молчала в надежде, что когда-нибудь со временем… Теперь предельно ясно, что мудрые слова: «На лжи счастья не построишь» — самая что ни на есть истина. Но ведь я так любила его… Так мечтала быть рядом с ним… Так надеялась, что все у нас несмотря ни на что будет хорошо, что он изменится, изменюсь я, и оба, вместе, рядом друг с другом мы будем счастливы… Балда.

Да и он тоже, между нами, хорош… Я ведь после всего того, что было на Валдае, искренне попыталась забыть обиды и вернулась к нему. Ради тех слов, что он сказал мне тогда, в морге. Прекрасно понимаю, чего ему — гордецу такому — стоило произнести их, чего стоило признать тот факт, что он не всегда был прав в наших с ним отношениях. И что же? Я вернулась. Мы какое-то время даже прожили вместе. Но потом у нас с ним все окончательно развалилось. В первую очередь потому, что я-то делала все для того, чтобы сгладить все шероховатости, смягчить все острые углы, а он — нет. Я устала ходить словно по минному полю, поминутно ожидая резкостей и упреков. Устала ждать от него ничем с моей стороны не спровоцированных сцен и выговоров по непонятному поводу. Устала и ушла. А он на этот раз уже и не удерживал…

Ладно, чего уж теперь… И его обвинять во всех грехах будет нечестным, и самобичеванием заниматься до бесконечности тоже невозможно. Просто нельзя себе это позволить и все тут. И так наш с ним разрыв дался мне великой кровью…

Разводят нас с Егором быстро. Детей у нас нет. Имущественных претензий тоже. Все слова сказаны.

Теперь мне предстоит учиться жить без него. Одной. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, начинаю работать над созданием своей Школы танцев. Не в смысле учреждения, а в смысле стиля обучения, последовательности упражнений, отработки движений и жестов, философии, наконец… Это ведь тоже отдельное большое искусство — суметь научить тому, что умеешь сам. Огромное количество действительно гениальных танцовщиц оставили по себе только имя. И ни одного ученика. Просто потому, что уметь танцевать и уметь учить танцу — совершенно разные «искусства». Так хочется надеяться, что я обладаю обоими…

Яблонский с моего горизонта пропал начисто. Прощаясь, был печален, но совершенно категоричен: «Наверно, я максималист, но я люблю тебя. А потому: или все, или ничего. Я подожду твоего решения, Маш. И уверен, что дождусь». Что ж, я решение приняла. Вот только не поздно ли? Да и нужен ли мне в моей и так не больно-то счастливой жизни дамский угодник с репутацией Ивана, человек по прозвищу Ёблонский?..

Последние киношные сплетни узнаю, естественно, от Ксюхи. Когда ходила на студию, чтобы отсмотреть смонтированные Яблонским эпизоды фильма, которые требовали моей профессиональной оценки, с самим Иваном не сталкивалась. Даже создалось впечатление, что он нарочно избегал меня. Но ведь это было в ту пору, когда я еще мучительно пыталась сохранить наш с Егором брак… Теперь этот этап позади, а Ксюха доводит до моего сведения, что фильм практически готов. Его уже «красят». Не очень понимаю, что это, ну да не столь это важно. Спрашиваю: «Откуда знаешь?» Косит, мнется, потом:

— Яблонский звонил.

Я, честно сказать, обалдела.

— Только для того, чтобы сообщить тебе, что фильм готов?

Смеется:

— Нет, конечно. О тебе спрашивал. И просил этот факт хранить в страшной тайне.

— Чего ж не хранишь?

— Ты мне подруга, а он мне кто?

— Чего ему сказала?

— Сказала, чтобы сам у тебя узнавал — как ты. Но о том, что с Егором вы расстались, все-таки сообщила.

— И как отреагировал?

Пожимает плечами и отводит взгляд. Значит, и не нашим и не вашим. Кое-что все-таки, даже с учетом того, что я ей подруга, рассказывать не станет. Неужели и ее Яблонский на свою сторону как-то перетянуть ухитрился? Ладно, не так это и важно. Куда важнее другое — скоро премьера. Позовет меня Иван или нет?

Но он проявляется на моем горизонте раньше. Сначала приходит смска: «Ты как?» Отвечаю: «Норм. А ты?». Долгая пауза. Потом: «Все еще жду». Часа три хожу вокруг телефона с этой вот короткой фразой внутри. А потом… Уже понятно, что потом. Папа все-таки слишком крепко вбил в меня это правило: сложные вопросы решать сразу, не откладывая их в долгий ящик. А потому просто звоню ему. Не могу сказать, что он мне рад. В голосе скорее настороженное ожидание. Тоже ведь боится лишнюю боль испытать… В итоге разговор выходит скомканным. Но на следующий день он звонит уже сам и приглашает… в кино, на какой-то очередной голливудский блокбастер. Смеюсь.

— Вань, ты что, с дуба рухнул? Ты и вот так вот — в кино?..

— А что? Купим попкорн и кока-колу, сядем на последний ряд… Я буду к тебе под юбку лезть, а ты строить из себя недотрогу. Свидание получится образцовое.

— Ты все-таки дурачок…

— Влюбленный дурачок, Маш. Разница, согласись, есть…

Молчу, а он на том конце вздыхает так громко, что не выдерживаю и снова принимаюсь смеяться. В кино мы все-таки идем, и там все происходит в точности, как он и описывал. Сидим на последнем ряду. Он гладит мне колени и норовит просунуть пальцы повыше под узкую юбку. Я же действительно строю из себя недотрогу. В первую очередь потому, что неожиданно для себя на самом деле смущена и взволнована.

Во время наших следующих «образцовых свиданий» он водит меня в парк и в кафе-мороженое, приглашает на смотровую площадку Останкинской башни и на крытый каток. В «постельку» не зовет, «стояк» проверить не предлагает, только пристает с поцелуями и объятиями. В общем, ухаживает совершенно по-пионерски.

В какой-то момент отчетливо понимаю, что он вольно или невольно пытается мне этим показать. Да и себе, наверно, тоже. Осознанно, или не осознанно Иван Яблонский хочет все со мной начать как бы «с нуля». Словно и у него, и у меня ничего до этого не было. Словно все у нас в жизни в первый раз. И это почему-то трогает меня до необычайности. И задевает. И волнует. И думаю я в последнее время обо всем этом слишком часто и слишком много. И все чаще о том, что конфетно-букетный уже нет никаких сил растягивать так надолго…

Премьера фильма Ивана Яблонского становится громким событием на культурном небосводе столицы. Я было думала откосить и не ходить на нее, но Ксюха стала шипеть на меня так, что я была вынуждена уступить. А чтобы мне совсем некуда было деваться, моя подруга лично свозила меня в какой-то бутик, где купила мне роскошное вечернее платье, не менее роскошную сумочку и очень простые туфли, которые тем не менее стоили столько, что мне сделалось дурно. Но Ксюха стояла на своем насмерть.

— Отдашь. После того, как раскрутишь свою школу танцев.

Почему-то ни у кого нет в этом никаких сомнений. Одна я трушу страшно.

По красной ковровой дорожке меня ведет сам Яблонский, что производит среди киношных дам локальный тайфун с цунами. Фильм публика принимает «на ура». Сцена, где я танцую для Иконникова, просто производит фурор. Иван был прав — все получилось настолько сильно, с таким чувством, на таком нерве и накале страстей, что оставить равнодушным этот эпизод не может никого.

А после премьеры, на неизменном банкете в честь создателей очередного «кина», Яблонский дарит мне подарок. Как всегда обставляет он это с присущим ему артистизмом и режиссерской хваткой. Оказывается, что из материалов, отснятых к той самой сцене танца, он смонтировал рекламный ролик. Очень коротко, очень ярко — танец для Иконникова, его полные искренней страсти глаза, капельки пота на губе, нервно сжатая рука, а потом общий план, где видна вся я. Выложившаяся после танца, усталая, но чертовски удовлетворенная я оборачиваюсь в кадр (даже и не помнила, что делала это), затем идет стремительный наезд на мое лицо. А после компьютерные кудесники сначала «снимают» с меня парик, оставляя вместо платиновых прядей мои рыжие кудри, «убирают» контактные линзы и прочий лишний грим. Выглядит это потрясающе — совершенно ясно, что с самого начала танцевала я, и только работа гримера делала меня похожей на Оксану Нефедову. Теперь же, когда грим снят, эротичный глубокий голос произносит: «Стань собой. Школа танцев Марии Ваго».

Убиться! Лучшей рекламы и не придумаешь!

— А еще, — говорит мне на ухо Яблонский, перекрикивая поднявшийся после просмотра ролика шум, — я сговорился с Кондратьевыми, и мы совместными усилиями заплатили за то, чтобы этот ролик покрутился на всех ведущих телеканалах в самое убойное время. И как раз тогда, когда фильм мой выйдет в прокат. Все еще будешь сомневаться в том, что твой бизнес-проект окажется успешным?

Смеюсь, отрицательно качаю головой и повисаю у него на шее. Все-таки он не мужик, а золото.

— Значит, ты согласна принять от меня этот дар?

Киваю, смеясь.

— Тогда скажи: «Да!»

— Да, — говорю я, и этот невозможный человек тут же цапает меня за правую руку, сжимает пальцы на ней в кулак, оставляя свободным только безымянный, после чего торжественно надевает на него диск с клипом.

Получается это так многозначительно, что по залу прокатывается веселый гомон, а журналисты кидаются к нам с камерами и фотоаппаратами наперевес. Яблонский ржет довольно. Убила бы паразита!

— Теперь как порядочная женщина ты будешь обязана на мне жениться.

— Не жениться, а выйти замуж.

— Ты же знаешь — с тобой я согласен на все. Можешь даже усыновить меня. Только тогда, если дело у нас когда-нибудь все-таки дойдет до постельки, то там у нас будет сплошной инцест…

Смеюсь.

— Что, слабо?

— На «слабо» только дураки ловятся.

— Попробуй, поймай!

— А слабо тебе, Ваня, вот прямо сейчас развернуться и отправиться кадрить кого-нибудь другого?

Обижается. Вижу, что обижается. Но в очередной раз делает вид, что на самом деле ему все равно. Скверно. Если раньше эти его обиды доставляли мне мстительное удовольствие (хотя совершенно непонятно, за что я ему мстила, ведь не за своего же теперь уже официально БЫВШЕГО мужа?), то теперь причиняют боль. Беру его за руку, крепко сжимаю ее и шепчу, привстав на цыпочки:

— А вдруг я делаю минет еще хуже Оксаны? И вообще…

Что-то меняется в его лице. Неужели понял, что я наконец-то приняла решение?.. Смотрит внимательно, словно на всю жизнь запомнить хочет. Потом склоняется поближе и проводит пальцами по моему обращенному к нему лицу — по щеке от виска к подбородку, по нижней губе…

— Главное, чтобы ты просто рядышком была.

И это свое желание — быть рядом — он реализует на практике так упорно, что даже с трудом удается отпроситься в туалет. Весь оставшийся вечер, до того момента, когда можно позволить себе уйти, не вызывая лишних пересудов и никого не обидев, он держит меня за руку, как нервная мамаша уже один раз потерявшегося карапуза. Потом продолжает сжимать мою ладонь в машине, ухитряясь рулить одной рукой. Потом в лифте. Потом пока отпирает дверь своей квартиры… Отпускает только в спальне. Его поцелуи жарки и щекотны — все-таки очень чудно и непривычно целоваться с бородатым и усатым мужиком. Руки опытны и властны. Тело упруго и неутомимо. Мне так нравится захватывать губами колечки в его ушах! Они кажутся такими приятно-прохладными на фоне того жара, который рождается между нами!

Какие-то комплексы или запреты по части секса если когда-то у него и были, то Иван от них давно избавился. Так что совершенно неожиданно для себя узнаю и испытываю массу новых ощущений. Многие вызывают безудержный хохот, другие, напротив, делают предельно серьезной, сосредоточенной, нацеленной только на то, что чувствую. Он не стесняется просить меня сделать для него то или это. И вообще свободно говорит в постели о своих и моих желаниях и ощущениях, что для меня совершенно ново и действует дико возбуждающе…

Пока отдыхаем после первого «раунда», совершенно счастливый Яблонский опять-таки не молчит, а во всю горлопанит матерные частушки:

Хохочу и тоже пою:

Объявляет с серьезным видом:

— Это про меня. Затейник у меня — о-го-го какой.

Изучаю предмет его хвастовства придирчиво. Благо теперь он единолично мой. По крайней мере временно. Он следит за моими действиями, затаив дыхание. Мучаю его какое-то время критическими взглядами и выраженьем скепсиса на лице, а потом изрекаю:

— Хвастунишка.

Хохочет, откинувшись на подушки.

— Балда! Взрослая уж тетка, а не знает, что главный «затейник» у мужика зде-есь!

Приподнимается и стучит согнутым пальцем себе по лбу. Целую его. Что тут возразишь? Прав! Потом невольно вздыхаю.

— Вот только слишком этот самый «затейник» у тебя… массовый.

И чего вспомнила, только сама себе настроение испортила? Отворачиваюсь. Обнимает, притягивает к себе, прижимается всем своим длинным телом. А потом кладет растопыренную ладонь на мой живот.

— Роди мне, Маш, девочку. Такую же рыженькую как ты. И еще мальчика. Или двух. Люби меня и моих детей безо всяких условий, причин и обстоятельств. Встречай дома с улыбкой, провожай утром поцелуем. И, клянусь богом, я стану для тебя таким мужем, о котором может мечтать любая баба. И, знаешь, что самое главное? Не потому ведь, что ты выполнишь все эти мои глупые мечтания, а просто потому, что люблю я тебя, заразу, и не разлюблю, наверно, уже никогда…

И в этот момент я отчетливо понимаю, что так оно и будет. Я не наивная дурочка и отдаю себе отчет, что во время командировок, «на натуре», он, скорее всего, будет позволять себе прогуляться налево. Но также знаю, что не сделаю ничего, чтобы убедиться в этом, поймать его, проследить за ним. А он со своей стороны приложит все усилия, чтобы я, не дай бог, случайно не узнала о его «леваках»… И не из-за того, что будет бояться моего гнева, а просто потому, что мы — я и наши дети — всегда будем для него важнее всех. Потому, что ради нас он пойдет на все: свернет горы, построит замки и победит дракона. А еще он никогда не усомнится в моих силах, поддержит меня в любом начинании, а много лет спустя, глядя на нашу первую внучку с улыбкой скажет: «Эта маленькая разбойница — вылитая ты». И поцелует. Сначала ее — легко и осторожно. А потом меня. Уже, быть может, без прежней страсти, но с всегдашней любовью и нежностью.