Танцы минус (СИ)

Глава 4

Неделя проходит незаметно. Егор не звонит и не появляется. Свои вещи из нашего общего до недавнего времени дома я забрала. Днем. Чтобы не дай бог не встретиться. Папа тоже пропал. Даже телефон недоступен. Дом Ксюхи проверку совмещенным темпераментом Марии-Терезы и «пенсионера» Приходченко выдержал. Швы с брови мне сняли и выглядит она хоть и не очень, но если завесить челочкой…

Долго думаю, что мне надеть. Чтобы и образу крутого консультанта по мото-трюкам соответствовать, но и при этом не выглядеть как чучело огородное. Все решается само собой, когда Ксюха предлагает мне «не дурить», а ехать в Москву на ее спортбайке. «Чего как лохушка беспонтовая в электричках-то трястись будешь?» Так что — мото-амуниция.

Паркуюсь прямо возле проходной — благо для мотоцикла место найти не проблема. Пропуск мне заказан. Спрашиваю, где нужный павильон и вскоре жалею, что не попросила сделать мне пропуск и на мотоцикл — территория Мосфильма впечатляет размерами.

Мне все любопытно до крайности. Не была ведь здесь никогда.

Нахожу наконец искомый корпус, теперь задача номер два — отыскать павильон. Народу вокруг много, но все мечутся, как сумасшедшие. Спросить никого толком не удается. Или смотрят пустыми глазами, или рассеянно машут рукой — мол, туда. Но при этом каждый раз получается, что в разные стороны. Уже отчаиваюсь, как вдруг вижу на огромных дверях прямо перед собой нужный мне номер. Оказывается я уже битых полчаса топчусь вокруг нужного места. Вхожу, с трудом оттянув на себя огромную воротину. Видимо, вход в павильон одновременно служит и въездом в него. Мало ли какую технику на съемки придется пригнать? Да и декорации могут быть любых размеров.

В самом павильоне суеты еще больше, чем снаружи. Спрашиваю Евгения Сидорчука, но, несмотря на его убежденность в собственной популярности, никто его здесь не знает. Тогда интересуюсь наличием на площадке Ивана Яблонского. Этот, конечно, фигура известная, но где он точно, пояснить мне не может никто.

— Где-то здесь, — неуверенно говорит мне кудлатый парень, новомодно обряженный в узенькие, но при этом почему-то снабженные висящей между ног «мотней» штаны, крой которых мой папа определяет так: «Не добежал».

— А че надо?

— На работу устраиваться пришла.

— А-а-а… Юбку надевать надо было. Да покороче…

И этот туда же!

От нечего делать останавливаюсь на краю освещенного софитами пространства. Здесь готовятся снимать очередную сцену. Какой-то мужик внушительных размеров пытается оседлать мотоцикл. Выходит у него плохо. В первую очередь потому, что сделать он это норовит справа. Первое, что узнает на самом начальном этапе обучения будущий байкер — это то, что на мотоцикл садятся слева! Просто потому, что слева у байка подножка и, соответственно, припаркованный мотоцикл стоит наклоненный именно влево.

Некоторое время наблюдаю за его муками, потом подныриваю под стрелу телевизионного крана и подхожу ближе. На меня тут же налетает какой-то тип в сиреневой беретке с помпончиком и с папочкой подмышкой.

— Ты это, едрить тя в колено, куда?

Голос узнаю сразу — Женя Сидорчук собственной персоной.

— Я — как договаривались.

— В смысле?

— В прямом.

Протягиваю руку:

— Маша Ваго. Твой суперпупсик.

— Бли-и-ин… — говорит Сидорчук, осматривает меня с ног до головы и, наконец, выносит вердикт: — Брешешь!

— Век воли не видать! — смотрю предельно серьезно, стараясь не заржать в голос.

— О-фи-геть! Я не понял, а где твое инвалидное кресло?

— У проходной припарковала.

Он косится на шлем у меня в руках и ржет.

— Ладно, побрели Яблонского искать. Где-то он тут был.

Но увести меня он не успевает. Усиленный динамиками голос ревет на весь павильон:

— Евгенчик! Я, твою мать, не понял, почему, твою мать, посторонние на площадке?

— О, вот и он! Пошли!

На мат здесь, видимо, никто внимания не обращает. Обычный рабочий язык, доходчивый и понятный всем…

Сидорчук — Евгенчик в местном варианте — тащит меня куда-то в узкий проход между стеной павильона и натянутой вдоль нее плотной тканью. Здесь темно и на полу валяются многочисленные провода и какие-то шланги. Несколько раз чуть не падаю и ругаюсь себе под нос. Наконец доходим до тяжелой, как видно, специально звуконепроницаемой двери. Евгенчик открывает ее, нажав вниз длинную поперечную ручку, и мы оказываемся на хорошо освещенной лестничной площадке. Идем этажом выше и вскоре через очередную уже более привычную по форме дверь вваливаемся в какую-то аппаратную. За громадным пультом сидит бритый наголо парень в драных джинсах и в майке, на которой нарисованы окровавленные вампирские зубы. Рядом с его локтем стоит дымящаяся кружка с кофе (если судить по запаху). При этом прямо над пультом на стене приклеен здоровенный плакат: «Каждая сука, которая притащит в монтажку кофе или чай, будет оштрафована в размере месячной зарплаты». Есть и другие, еще более экзотические послания к сотрудникам. Вроде: «Спаси пульт, убей Трутнева!», «Левый шаттл ЗАЛИПАЕТ!», «Звук, сукины дети!!!».

Мне здесь нравится. Чем-то напоминает то сумасшествие, которое всегда царит за кулисами цирка, где я росла.

— Яблонский где?

На этот вопрос Евгенчика бритый за пультом отвечает стандартно:

— Где-то тут был.

— Он же только что отсюда орал.

— Да он только и делает, что орет. То здесь, то там. Я что, нянька ему, блин, чтобы следить за ним?

Евгенчик смотрит на меня немного виновато.

— Слышь, Машк, ты подожди тут. Я его поймаю и приведу. Лады?

Киваю. Женька убегает, я какое-то время топчусь за спиной у бритоголового. Потом выхожу на лестницу. Здесь как-то посвежее и вообще… Присаживаюсь на ступеньки. Пристраиваю рядом с собой шлем, в который засунуты перчатки. Жарко. Снимаю и куртку. Начинает тянуть уставшая за довольно долгую дорогу спина. Встаю. Упираю кулаки себе в поясницу, прогибаюсь в талии назад, разминая затекшие мышцы. И тут же оказываюсь в центре пристального внимания.

— Рыжая, гибкая, тростиночка… Мечта! Девушка, а как вы относитесь к одноразовому сексу?

— Как к готовым котлетам с вышедшим сроком годности — невкусно и приболеть после можно.

Импозантный мужик лет 40-ка с выразительной, очень четко очерченной эспаньолкой и серьгами в обоих ушах начинает смеяться, откинув красивую темноволосую голову. Почему-то не сомневаюсь, что передо мной Иван Яблонский собственной персоной. На всякий случай уточняю:

— Вы Яблонский?

— Иес, моя дорогая. Может теперь свою позицию насчет одноразового секса пересмотришь?

Смеюсь, качая головой, и протягиваю руку для рукопожатия.

— Мария Ваго.

Еще раз сосредоточенно осматривает с ног до головы. Задерживается взглядом на шлеме и лежащей рядом куртке. Глаза быстрые, внимательные. Сначала подумала, что темные — при такой-то брюнетистой шевелюре. Теперь вижу, что ошиблась. Глаза у надежды российского кинематографа по прозвищу Ёблонский серые, просто опушенные такими густыми черными ресницами, что и сами кажутся темнее, чем есть.

— Ваго значит? Тогда пойдем.

«Запчасти» от моей амуниции он буквально закидывает в монтажку, после чего хватает меня за руку и волочет вниз. Как я понимаю мгновением спустя, в павильон.

— Внимание! Внимание всем! А ну, вашу мать, заткнитесь, сукины дети, кому, блин, сказал! Прошу любить и жаловать — наш консультант по мотоциклам. Зовут Маша Ваго. Для тупых: она со мной не спит. Она на самом деле мастер спорта и какой-то там чемпион чего-то там по мотокроссу. Всем все понятно?

Всем все понятно.

— А теперь Маша покажи этому мудаку здоровенному как надо садиться на мотоцикл.

«Мудак» — все тот же крепкий мужик брутальной внешности — смотрит на меня зверем. Батюшки! Это ж и есть звезда отечественно экрана Олег Иконников. Герой в голубых тонах… «Говномес», — как говорит мой папа.

Пожимаю плечами.

— Как минимум — слева.

Иконников даже руками всплескивает.

— Ну, а я что тебе, Иван, говорил, а? Если бы не я, этот проект вообще к чертям провалился бы! Как я устал от того, что всему вас учить надо.

Упомянутые «все» с каменными лицами отводят глаза. Яблонский хмурится, но на выпад Иконникова тоже не реагирует. То ли привык уже, то ли судьба у него такая невеселая — терпеть господ актеров с их вечно обостренной звездной болезнью. Наконец режиссерский взгляд, поблуждав некоторое время по потолку, упирается в меня.

— А справа точно нельзя?

— Можно, но будешь выглядеть как раз как мудак. И засмеют.

— Черт! А так кадр по свету хорошо выстроился!

Ухожу с площадки только под вечер. Этот веселый дурдом — лучшее место для того, чтобы как можно меньше думать о Егоре и о том, что произошло между нами. Предложенные Яблонским условия меня полностью устраивают — и по графику, и, главное, по деньгам. Мне, правда, остро не понравился «зевездища наша» Олег Иконников, но это — ничего страшного. В конце концов, не с ним мне в первую очередь иметь дело. К сожалению, сегодня на площадке не было Оксаны Нефедовой, которая будет играть главную роль в фильме и консультировать которую меня, собственно, и наняли. Будем надеяться, что она не похожа на Иконникова. Про него же все предельно ясно — он совершенно однозначно принадлежит к категории граждан, для которых слово «пидорас» обозначает не только половую ориентацию, но и душевные качества.

Съемки на натуре начнутся через неделю и будут проходить под Валдаем. Там действительно очень красиво. Но что самое приятное — место съемок совсем недалеко от моего родного Калязина и, в общем-то, на вполне одолимом расстоянии от Ксюхиного дома и, соответственно, от друзей.

Выхожу из проходной. Моцик Ксюхин на месте! Уже хорошо. Натягиваю куртку, нахлобучиваю шлем и всовываю руки в перчатки. Потом завожу и разворачиваю мотоцикл. Все-таки не очень удобно маневрировать в тесноте, когда ноги толком до земли не достают! Уже собираюсь стартануть, когда рядом почти неслышно притормаживает роскошная иномарка. С приятным очень дорогим даже на слух шуршанием ползет вниз затонированное боковое стекло. Внутри обнаруживается Иван Яблонский.

— Амазонка! Валькирия! Богиня!

Задираю забрало и решительно кручу головой.

— Одноразового секса не будет.

— А многоразового?

— Многоразовым меня муж обеспечивает. Регулярно.

— А Евгенчик нашептал, что ты от мужа ушла…

Вот ведь! Улыбается как Чеширский кот над миской сметаны. Даже глаза теперь кажутся не серыми, а зелеными…

— Предлагаю мирные переговоры на нейтральной территории. В ресторанчике, например. Опять-таки начало совместной работы отпразднуем.

Размышляю. Черт! А почему, собственно, нет? Уж и не помню, когда в последний раз в приличном ресторане-то была… Вот только в мотоциклетной амуниции как-то совсем не с руки… Но эта зараза словно мысли мои читает:

— Давай поедем к твоему дому, ты оставишь мотоцикл, оденешь платьице хорошенькое, туфельки на каблучках тоненьких, и мы куда-нибудь забуримся…

— До моего нынешнего дома 70 километров от МКАДа.

— Говно-вопрос, мон ами!

Смеюсь, а потом называю ему адрес Ксюхиной «фазенды». Не тащиться же мне вместе с ним в пробках! Естественно приезжаю намного его опередив. Но это и хорошо. Будет время привести себя в порядок. Душ, потом боевая раскраска на физиономии. Новое, еще ни разу не надеванное белье, которое купила, чтобы потешить Егора, чулки… Платье, правда, старое, но мне оно очень нравится. Я как раз была в нем, когда Егор…

Нет! Я не буду вести себя как последняя дура и отравлять себе существование подобными мыслями! Я женщина свободная, никому ничем не обязанная… И вообще, одноразовый секс наверняка отличная штука!

Когда Яблонский звонит в дверь, я уже полностью готова. Выхожу, запираю дом. Он стоит рядом с машиной, засунув руки в карманы и покачиваясь с мыска на пятку. Осматривается.

— Отличное местечко. Твой домик?

— Нет. Подруга пожить пустила.

— А кто у нас подруга?

— Ксения Ванцетти, но ты ее наверняка знаешь под другой фамилией — Соболева.

— Опа! Прикольно! Тесен мир! Давно ее не видел. А где она сама?

— В доме напротив.

Киваю в сторону особняка Серджо.

— Не понял…

— Она вышла замуж за соседа.

— Ловко.

Смеется. Хороший у него смех. Задорный и открытый. Не хихикает, а именно хохочет. У меня начинает звонить телефон. Ксюха.

— Маш! У тебя все в порядке? А то смотрю машина какая-то возле дома стоит…

— Все нормально. Это… за мной.

— Яблонский?

— Угу.

— Ну… Я тебя, короче, предупреждала.

Молчим.

— К себе везет?

— В ресторан.

— Звони, если что.

— Конечно. Как там перекрытия?

Вздыхает театрально.

— Приходченко ее, слава богу, к себе забрал. Мы наслаждаемся забытым уединением и тишиной.

— Тогда не буду мешать.

— Ты, Маш, никогда не помешаешь.

— Спасибо.

Прощаюсь и сажусь в машину. В салоне пахнет дорогой кожей, дорогим мужским парфюмом. Значит и ресторан будет дорогой… Он привозит меня на Патриаршие пруды. Ресторанчик стоит прямо на берегу и выглядит как летний павильон в графском поместье. Место совершенно очевидно пафосное, но при этом очень уютное. Абажуры под старину, фотографии в деревянных рамочках на стенах, живая музыка. Причем не пошлая певичка с дурным слухом, а интеллигентный струнный дуэт. Яблонского здесь знают, на меня смотрят с ироничным пониманием — не первая, и не последняя. Но мне плевать.

Он выбирает вино — двадцать четыре тысячи рублей за бутылку. Офигеть, конечно, но очень забавляет, как изящно ему удается довести до моего сведения эту самую цену! Сам не пьет («Увы! За рулем!»), только мне подливает. Подпоить хочет? Наивный. Мне эта бутылка — как слону дробина. Как говорит моей папа: у меня необычайно высокий показатель «лигрыл» — литр-градус на рыло. Мозг не отключается даже тогда, когда уже ноги не ходят.

Попиваю великолепное «грандкрюшное» винцо, заедаю каким-то причудливо изготовленным и не менее причудливо поданным мясом. Смотрю на красивого и даже в какой-то степени знаменитого мужчину напротив, который разливается соловьем, прилагая всяческие усилия к тому, чтобы вечер в ресторане плавно перерос в ночь в его холостяцком флэте. Чем не жизнь?

Сначала приятное опьянение склоняет меня к тому, что идея не так и плоха, а потом я, как обычно это у меня и бывает, вместо того, чтобы пьянеть все больше, начинаю трезветь. Дальше все тоже предсказуемо: чем больше выпью, тем более трезвой буду. Разве только перейти на водку и засадить изрядно. Но тогда просто в туалет пойду с «белым другом» общаться. И что за организм у меня?

Но самое скверное, что чем больше я трезвею, тем меньше мне хочется, чтобы события развивались по задуманному Яблонским сценарию. Пошло это. Пошло и как-то… неправильно, нечестно, грязно.

Дура, блин!

Прошу отвезти меня обратно, в дом Ксюхи. Выносит это известие стоически. Когда приезжаем, понимаю почему — рассчитывает продолжить вечерок здесь. Петушку-то все равно, где курочку топтать…

Начинаю прощаться на пороге. Он настойчив. Обнимает, пытается поцеловать. Двинуть ему что ли? Но до этого не доходит. Просто потому, что за спиной Ёблонского (вот уж правда!) в свете уличного фонаря вырастает внушительная фигура Федьки Кондратьева. Черная форма с нашивками, краповый берет, который кажется крохотным на его здоровенной башке. Ростом на полголовы выше немаленького Ивана, а плечи такие, что еле влезают в дверной проем. Впору боком проходить, чтобы ненароком косяк не высадить.

— Маш! Я не вовремя? Помешал?

— Нет, Федь. Иван уже уходит.

Яблонский усмехается и дает задний ход. Да и кто в твердом уме и в трезвой памяти решиться выступить против майора Кондратьева? Особенно, когда у него такое вот лицо, как сейчас.

— До завтра, Маш. Помнишь? На два назначено собрание трудового коллектива, последнее перед выездом на натуру.

— Помню. И приду. Спокойной ночи.

— И тебе. Спасибо за вечер. Надеюсь, не последний.

А он наглец! Федьки-то не испугался! А если б это, к примеру, мой муж был? Мне такие наглые всю жизнь нравились. Улыбаюсь.

— И я тоже… надеюсь.

Его улыбка в ответ еще шире. Легко кланяется и уходит к машине. Пропускаю Федьку в дом и наконец-то захлопываю дверь.

— Что за типус?

— Режиссер Иван Яблонский. Мой свежеобретенный работодатель.

— Может, ему ноги переломать?

Смеюсь.

— Не надо, Федь. Эту Чуду-Юду я сама победю.

— А что за работа?

— Пригласили вот в кино, консультантом. Я никогда не рассказывала, но в своей прошлой жизни, до того, как сломала себе позвоночник, я занималась мотогонками.

— Ты?!

— Я, Федь. Хочешь взглянуть?

Он кивает, не очень понимая. Иду к своему чемодану, который так до конца и не разобрала. Лезу в самый низ и вытаскиваю потрепанный конверт с фотографиями.

— Вот, смотри.

На фото я. В заляпанной грязью амуниции, усталая, но с улыбкой от уха до уха. Потому как стою я на верхней ступеньке пьедестала и на груди у меня медаль… Как же давно это было! Действительно в прошлой жизни…

— Круто. А я думал женщины мотоспортом ну… не занимаются.

— В кольцевых гонках баб нет. Лучше вы, мужики, во сто крат. А вот в кроссе… В кроссе и наравне с вами в общих заездах участвуем, и отдельные, чисто женские соревнования проводятся.

— А спину на гонках повредила, а Маш?

— Нет, Федь. Только давай не будем об этом?

Кивает настороженно.

— Давай. Я, собственно, пришел договорить про то, про что начал тогда, после того как ты станцевала… Вот ведь! Думал, ты танцовщица профессиональная, а ты оказывается…

— Талант мой, Федь, многогранен, как брильянт. Жена вот из меня хреновая получилась, а так…

— Что, не звонил Егор?

— Неа. И не позвонит. Так что… Давай и об этом мы с тобой, Кондратушка, говорить не будем.

— Как скажешь, Маш, хотя я… Ну ладно. Попозже мы с тобой… Так я что? Я ведь еще и с Анной успел все обсудить, так что это теперь не только моя личная инициатива, а, можно сказать, наш общий, семейный подряд. Короче, мы с Анькой тебе денег ходим дать, чтобы ты свою школу танцев могла организовать. В дело, стало быть, вложить. А то чего они у нас лежат пылятся?

— Федь…

Сказать, что я растрогана — значит не сказать ничего.

— Анька пока дома с пузом сидит, в интернете поищет помещение. А может, и я кое-кого из старых знакомцев прижму, и что-то подходящее они мне отыщут… А еще у тещи у моей (уморительно кривит физиономию) знакомая есть. Пенсионерка, но бухгалтер опытнейший. Всю жизнь этим делом занималась.

— Федь… Вы с Анной… Ты даже не представляешь…

— Да ладно тебе, Маш. Мы в тебя верим.

— Спасибо.

— Так что теперь ты вполне можешь этого своего Жаблонского послать на три веселых буковки.

— Яблонского, а не Жаблонского.

— А по мне так, когда на «ж», больше подходит.

Это он еще не знает про вариант с буквой Ё в начале. Смеюсь. Забавный. Интересы друга, что ли, так хранит? Так друг-то уже тю-тю от меня. И след простыл.

— Нет, Федь. Так будет неправильно. Во-первых, хочу хоть немного заработать, чтобы было на что жить первое время. Во-вторых… Во-вторых, хреново мне сейчас, Федь. Просто хреново. Не до чего. А с таким настроением за настоящее дело браться — хуже некуда. Так что… Три месяца съемок у меня впереди. Как раз…

— Понимаю. Может, ты и права. Но ты имей в виду!

Внушительно трясет пальцем у меня перед носом.

— Буду иметь.

— А Жаблонского все-таки гони. Какой-то он… Типус, одним словом.

Молчит. Явно что-то еще сказать хочет, но решиться сразу не может. Жду.

— Я тут к Стрелку заезжал. Не хотел у него за спиной дело с тобой общее затевать. Некрасиво это. Так что… он в курсе теперь наших с тобой дел.

Не могу удержаться:

— И что говорит?

— Да ничего он не говорит. Матерится все больше. Нос у него уже не такой распухший, зато фингалы под обоими глазами растеклись. Теперь на героя мультика про суперсемейку похож. Или на медведя очкового.

Невольно смеюсь, когда Федька изображает Егора — смыкает большой и указательный пальцы на обоих руках и приставляет их наподобие очков к собственным глазам, которые при этом почему-то вытаращивает.

— Скорее уж на очковую кобру… Ладно, бог с ним, хотя мне, честно, жаль, что так с ним получилось. Перестаралась я… Лучше скажи, как там у Андрея Михайловича… э… обстановка на фронтах?

— Да там какие-то темные совсем дела оказались. Ну, с этими тремя бандюганами, которые тогда у Сереги в доме пострелять надумали. Связались с Интерполом. Все трое из одной группировки. Работают, соответственно, на одного человека. Известен он очень хорошо. В первую очередь, как один из самых крупных в Италии торговцев наркотиками. Вот только зацепить его, как водится, не удается никаким образом.

— Я так понимаю, что этот самый мафиоза и есть заботливый отец нашей Марии-Терезы?

— Точняк! Прямо в дырочку! Он и есть.

— И что в этой связи Андрей Михайлович думает делать?

Ржет.

— Что думает, то и делает. А в свободное от этого всего время русскому языку ее учит.

Теперь уже хохочем оба. Вот ведь как бывает. Кто-то расходится. Кто-то сходится… Внезапно становится совсем тошно. Что там сейчас делает Егор? О чем думает? Наверно, у компа сидит, пальцы над клавиатурой как бабочки летают, взгляд сосредоточенный… А рубашки у него не стиранные и не глаженные… И в холодильнике, небось, пусто… Черт!

Правду говорят, что дьявол кроется в деталях. От мысли, что мы теперь чужие друг другу — просто скверно на душе. От этих же мелких бытовых деталей, вроде нестиранных рубашек и неприготовленной еды, так погано становится, что в пору в окошко на луну завыть. А этих чертовых деталей так много! Я помню, каким движением он сдергивает с шеи галстук, когда приходит с работы. Помню, как он ест мороженое — сначала лижет, а уже потом откусывает. И всегда так: лизнет — откусит, лизнет — откусит. Помню, как он взлохмачивает себе в задумчивости волосы, и каким становится его лицо перед тем, как его накроет с головой оргазм. Помню, как он пахнет, как двигается. Помню вкус его спермы, запах кожи и касание его крепких рук…

В интернете полно рекламок — разного рода курсы и тренинги приглашают желающих тренировать и укреплять память. С единственной целью — научиться быстро и надежно запоминать как можно больше информации. Востребованы ли они? Не знаю. Уверена в одном — озолотится тот, кто придумает упражнения, при помощи которых человек сможет научиться забывать…

Зря Федька прогнал Яблонского… Может, мне сейчас было бы не так тошно…