Танец Бешеной

Эпилог Танцуют все!

Даже в сумерках Дом выглядел так красиво, ново и свежо, что в нем, казалось, должны были обитать исключительно добрые и хорошие люди. Светились почти все высоченные окна, на всех трех этажах. Со второго доносились тихие звуки пианино (увы, Даша была не настолько музыкальна, чтобы опознать мелодию), и по двору, огороженному трехметровым, наверное, ажурным металлическим забором, самозабвенно носился, мотая ушами, темно-рыжий сеттер. Среди окрестных панельных девятиэтажек и пятиэтажных «хрущевок» из рыжего кирпича Дом казался случайным марсианским кораблем.

Девочка лет семи бегала вокруг детской площадки, звонко смеялась, звала собаку. Фонари, разбросанные в тщательно продуманном прихотливом беспорядке, заливали весь двор желтым сиянием.

Площадка была, в общем, немудреная – те же качели, горка, деревянные фигуры смешных зверюшек – разве что отделано все по высокому классу. Особенно избушка-на-курьих-ножках, теремок с высокой крышей, резными наличниками и лесенкой с фигурными балясинами.

Даша, погасив сигарету в пепельнице, еще пару минут смотрела задумчиво на беззаботный и красивый, совершенно нездешний Дом. Потом вылезла, аккуратно заперла дверцу «Нивы», постояла возле машины. Девочка подозвала сеттера, набрала код на входной двери, и оба исчезли в Доме.

Зачем-то нахлобучив шапку на глаза, Даша быстро подошла к калитке, подняла к замку длинную пластмассовую коробочку, нажала кнопки. Коробочка замигала красным и зеленым огоньками, едва слышно пропищала несколько немудреных электронных нот, послышался тихий щелчок. Даша слегка нажала ладонью, и калитка бесшумно приоткрылась на хорошо смазанных петлях. Отмычка двадцатого века, полученная вместе с пистолетом, не подвела. Даша быстро прошла по гладкой, выметенной бетонной дорожке без единого шва, без выбоин, свернула к детской площадке. Взбежала по лесенке в теремок.

Внутрь со двора проникало достаточно света. Посередине – окруженный лавками стол, все небольшое, рассчитанное на детей. Даша уселась на узкую лавочку спиной к столу, в окошко открывался прекрасный вид на парадную дверь, а в другое она видела калитку. Опустила руку в карман, погладила холодный металл пистолета. Поразмыслив, вынула обойму, передернула затвор, поймала на лету выскочивший патрон, длинный, гораздо больше макаровского, загнала его обратно в обойму. Спустила курок с боевого взвода.

Это не кино, это жизнь. Каждый сделанный ею выстрел сулил огромные неприятности – или, по крайней мере, напрасный выстрел…

Едва слышный скрип – это совершенно самостоятельно отворились высокие ворота, во двор проехала темного цвета иномарка, остановилась у низкого, в три ступеньки, крыльца. Почти сразу же из Дома вышла женщина в светлой шубке и белой шали.

«Мадам Москалец, – определила Даша. – Интересно, случайность это, что она покидает квартиру, или все укладывается в догадки и версии?»

Дама уселась на заднее сиденье, и БМВ – теперь Даша разглядела эмблему – почти бесшумно проплыл обратно к воротам. Они закрылись опять-таки самостоятельно, словно Дом, как в фантастических рассказах, был живой.

Как ни странно, ничего особенного не приходила в голову, не чувствовалось ни возбуждения, ни охотничьего азарта – одна тоскливая и томительная усталость. Слишком много чувств и эмоций было выплеснуто за время следствия, и в самом деле, как ни крути, как ни иронизируй, уткнувшегося в преступление века.

Даша горько улыбнулась в полутьме, прикрывая согнутой ладонью сигарету, – она, честно говоря, ничего такого и не хотела, всего лишь намеревалась хорошо делать свою работу, и не более того. И подумала: сколько бы еще ни оставалось впереди, она вряд ли доживет до конца будущего столетия, а значит, и не узнает, слава богу, что будет в подступающем столетии числиться «преступлением века». Ведь итоги, по справедливости, следует подводить в последний час завершающего столетие года…

Ага! У калитки остановилась темно-красная «мазда». Высокий человек без шапки, в распахнутом кожаном плаще быстро набрал код, уверенно распахнул калитку и направился к дому. Агеев. Шахматная задача завершается – обширная, почти пустая доска, и три фигуры, всего три. Иногда и трех фигур обоих цветов достаточно, чтобы одна сторона получила мат. Хотя, конечно, кончается и патом, и вечным шахом…

Даша на цыпочках спустилась по лесенке. Отлично пригнанные доски ни разу не скрипнули. Агеев уже нажимал первые кнопки кодового замка…

Она рывком бросила тело вперед, в бешеный бросок, чуть-чуть не рассчитала – и ударила его всем телом, прижав к искусно раскрашенной под дуб металлической двери. В следующий миг дуло пистолета уткнулось ему в основание черепа.

Агеев не шелохнулся. Почти спокойно спросил:

– С кем имею честь? Дашенька, не ты ли это? Вроде бы твоими духами пахнет…

– Руки повыше, – тихо, яростно сказала Даша. – На дверь. И не дергаться, мне терять нечего…

– Бог мой, какие пошлости… – пробормотал он, поднимая руки. – До чего банальные фразы…

Даша моментально охлопала его левой рукой, обыскала, чуть отодвинувшись и держась так, чтобы не нарваться на удар ногой.

– У тебя, правда, пистолет настоящий? – спросил он негромко. – Где раздобыла, если не секрет?

Даша наконец нащупала тяжелый предмет в левом внутреннем кармане плаща, вытащила. Короткая, кургузая бесшумка – ПСС.

Сунула добычу себе в карман, спросила:

– Охрана внутри есть?

– В холле всегда сидит один-единственный дуболом…

– Дуболом, если что, получит вторую пулю. Мне, повторяю, нечего терять…

– Я уже понял, девочка, – сказал он с явным оттенком снисходительности, взбесившим Дашу. – Ты, насколько я догадываюсь, намерена меня сопровождать? А если мне всего лишь вздумалось навестить любовницу?

Это был голос Мастера, никакой ошибки – ровный, уверенный, разве что прибавилось легкой ироничности.

– Вперед, – сказала Даша, стараясь сохранять хладнокровие. – Набирай код.

Он нажал кнопки. Даша, держа руку с пистолетом в кармане, левой захватила его пальцы и сжала якобы непринужденно – а на самом деле так, чтобы мгновенно сломать ему мизинец, на несколько секунд ошеломить болевым шоком. И, напряженная, как натянутая струна, громко заговорила развязно-манерным тоном балованной красотки, дорогой игрушки:

– Милый, этот гарнитур ужасен, то, что он испанский, его ничуточки не спасает, можно подумать, за бугром не делают ничего безвкусного, я тебе удивляюсь, честное слово…

– Дорогая, твои пожелания для меня – закон, – столь же громко ответил Агеев, беззаботно ухмыляясь. – Ты, как всегда, права, золотце, это рассчитано на примитивных нуворишей без капли хорошего вкуса…

Положительно, он забавлялся. Или невероятно талантливо играл ледяное хладнокровие. Накачанный мальчик при галстуке, вставший из-за полированного стола в глубине холла, секунду цепко вглядывался в них, потом расслабился лицом, вежливо кивнул. Агеев, не поворачивая головы, ответил ему барственным движением подбородка и пошел к лестнице, светски болтая:

– Но не кажется ли тебе, дорогая, что три бриллиантовых кулона за неделю – несколько, прости, экстравагантно? Хотя, должен признаться, сверканье брильянтов великолепно гармонирует с твоими великолепными волосами и матовой, словно бы освещенной изнутри кожей…

Они были уже меж первым и вторым этажами. Даша зло сверкнула на него глазами, но он, ухмыляясь, продолжал:

– Меня всегда несказанно возбуждало, как ты выстригаешь себе «дорожку». Не подумать ли, согласно последней европейской моде, о вживлении бриллиантового кольца возле пупка? Врачи гарантируют, что это совершенно безопасно для организма. Кстати, как твое общение с врачами? Познавательно, правда?

Даша чуть ему не врезала с размаху, но побоялась привлечь внимание охранника. Агеев позвонил в дверь. Почти сразу же она распахнулась. На пороге встал Москалец в роскошном халате с атласными лацканами, симпатичный, в общем, с полноватым мягким лицом и темными глазами чуть на-выкате.

– Дарий, со мной гостья, – весело сообщил Агеев. – Позволь тебе представить, – он прошел в громадную прихожую. – Дарий, это Дарья. Дарья, это Дарий. Многозначительное совпадение, не правда ли? Мистики и прочие спириты могли бы в нем многое усмотреть… Пудинг – это Алиса. Алиса – это пудинг. Как по-вашему, друзья мои, кто здесь Алиса, а кто, соответственно, пудинг?

– Дарья? – чуть растерянно переспросил Москалец. – Но не может же оказаться…

– Еще как может, – заверил Агеев. – Она самая. Ты же ее не видел никогда? Вот и полюбуйся. Очаровательное создание, верно? Ты и теперь будешь, переборов интеллигентские комплексы, растерянно мямлить: «А нельзя ли ее как-нибудь убрать?» Эх, не случалось тебе лицезреть ее обнаженной… У нее, надо сказать…

Дверь была уже закрыта. Даша ударила его ребром ладони меж шеей и плечом. Он не ожидал, скрючился, но не упал. Рванув из кармана наручники, Даша защелкнула браслетку на его правом запястье, вынула пистолет и навела на Москальца. Тот беззвучно шевелил губами. Даша поймала его за левое запястье – он ошеломленно подчинился – сковала с Агеевым. Облегченно вздохнула и распорядилась:

– Марш в комнату, козлы.

– Что вы себе… – начал было Москалец.

Стволом пистолета Даша не особенно сильно врезала ему по скуле – чтобы быстрее понял, кто теперь в доме хозяин и банкомет.

– Зря… – прохрипел Агеев, распрямляясь и потирая левой рукой ушибленное место. – Дашенька, у тебя решительно испортились манеры… Пошли уж, Дарий. Или ты решил, что она пришла сдаваться и получить пачку баксов в зубы? Не тот темперамент, что ты. Я от нее ожидал чего-то в ковбойском стиле, но не ожидал, что начнутся такие ужимки и прыжки, что рискнет сюда нагрянуть…

Он вошел в огромную гостиную, обставленную светлой мебелью, почти волоча за собой словно бы ставшего ватным Москальца, опустился на диван, изогнувшись, вылез из плаща – но правый рукав, конечно, снять не смог. Усмехнулся:

– Дашенька, коли уж ты нас заключила в оковы, придется тебе самой разливать напитки. Вон то лакированное сооружение, смахивающее на беседку, – это бар. Нажми украшеньице справа – он и откроется. Всем нам необходимо выпить, особенно Дарию. Он совсем плох – не умеет интеллигенция воровать изящно и хладнокровно, что поделать…

– Виталий! – вскинулся Москалец.

– Ну, не воровать – заниматься откровенной уголовщиной. Разница небольшая, Дарьюшка. Это я не тебе, милая, ему, мы его в детстве так дразнили, без всякого потаенного смысла. Он, заверяю тебя, не педераст, усачевских девочек облизывал, как кот мартовский пузырек из-под валерьянки…

Даша подошла и бегло обыскала Москальца. Ничего, способного сойти за оружие, не нашла.

– У него – ствол? – веселился Агеев. – Дашутка, ты его жестоко переоцениваешь. Это я делал всю физическую работу, а он, как доценту и положено, вдохновлял и теоретизировал. Такая уж мы сладкая парочка. Покойный Марзук не в счет, шестерка поганая.

«Значит, кончили, – подумала Даша. – Позвонил все-таки. Ну, у него был выбор…»

– Дарий, что за трагические взгляды? – спросил Агеев, ничуть не смутившись. – Можно подумать, ты его обожал. Тебе так нужны, извини за выражение, болтливые свидетели? Примитивный был мальчишечка – и в постели тоже, Юлька мне жаловалась… Я тебе его благородно заменю – в плане Юльки. Ну, как говаривал Пятнистый, консенсус достигнут и процесс пошел. Дашенька, не нужно таращиться на меня столь пытливо. Я не под наркотиком – не употребляю эту гадость. Я просто естественен, прост, как правда, и могу себе позволить немного расслабиться в тесном кругу посвященных друзей. Коли уж все концы в воду, улик никаких, слабые звенья выпали…

– А Казмина? – бросила Даша.

– Екатерина Великая – слабое звено? Уморишь ты меня… Плохо ее знаешь. Она ради своей доли разрисованных водяными знаками бумажек стерпит любые иголки под ногти… которых и не будет, кстати.

– А Флиссак?

– Тут ему не Париж. Вообще не Европа. Неосторожные белые, странствуя по дикарским землям, запросто могут угодить в кухонный котел. И даже если он отсюда выберется, может в своих Европах нести, что его душеньке угодно. Улик, повторяю, никаких, так что воспрянь, Дарий, а то ты мне напоминаешь изнасилованную бабуином газель. Как писал бессмертный Шукшин, ты почему соколом не смотришь? Или тебя пугает эта вороненая игрушка у Дашутки в руке? Она не страшная. Дашенька ни за что не стрельнет. Тут тебе не американское кино с остервеневшим шерифом. Даша – девочка умная. И прекрасно соображает: если она кого-то из нас продырявит, с учетом событий последних дней угодит даже не в тюрьму – в спецпсихушку, а это ад на полжизни. Или на всю жизнь. И никто ее оттуда не вытащит, потому что все будет совершенно законно. Даша, ты ведь согласна, что я прав?

Он смотрел хищновато, без улыбки. И он был прав, рассчитал все точно. Она ни за что не выстрелила бы.

– А если я позвоню… – сказала она.

– И наведешь на нас кого-то из «авторитетов»? – понятливо подхватил Агеев. – Не смеши, Даш. Не будешь ты им звонить. Даже в такой ситуации. Для тебя это все равно, что продаться, не так ли? Ох, как ты мне нравишься, пантера рыжая… Как глаза пылают… Она великолепна, Дарий. Сидеть! – бросил он, когда Москалец ободренно дернулся. – Ты ее лучше не провоцируй. И не вздумай орать. Я не говорю, что она вообще не сможет выстрелить. Нервишки у нее расшатаны, сами же и расшатывали, дернет нечаянно спуск… Сиди тихо. Даша, достань бутылочку и садись, не махай пушкой, поговорим спокойно. Лично я ну совершенно не собираюсь дергаться и лезть под пулю. Для человека с хорошей валютной захоронкой в закромах у горных гномиков такое мальчишество было бы непростительно. Выпей, там отравы нет…

Даша открыла бар, наугад взяла первую попавшуюся бутылку и бокалы. Налила себе, поставила на столик, пододвинула к дивану ногой изящный столик на колесиках, сверкавший никелем и стеклом. Опустилась в кресло, положив пистолет на колено, зорко следила за Агеевым, пока бутылка была у него в руках – хорошо представляла, как этот балагур опасен.

– Уймись, Дашенька, – сказал он, перехватив ее неотрывный взгляд. – Неужели веришь, что я способен швырнуть в тебя бутылкой? При всем моем влечении к тебе я мог бы пойти на крайние меры… будь ты опасна хоть чуточку. Но если ты и опасна, то исключительно для сугубо мужской детали моего организма…

Даша выпила половину и отставила бокал. Москалец сидел, зажав в ладони свой, нетронутый, проливая капли на колени. Агеев осушил до дна, поставил бокал на пол и непринужденно спросил:

– Дашенька, у тебя, конечно, есть вопросы? На неприветливость Дария не обижайся – он в прострации. Интеллигенты, делая пакости другим, отчего-то страшно удивляются, когда им вдруг отвечают плюхой… Прострация, простата… Придется отдуваться мне, резонерствовать, как нанятому. Насколько я понял из жалобного лепета Марзукова, сопоставленного с собственными раздумьями, ты себе хорошо представляешь общую картину? Практически до всего докопалась?

Даша достала из кармана сигареты, сделав попутно лишнее движение пальцем, оставшееся незамеченным.

– Ну конечно, – сказала она. – Кстати, вы сами в этом чуточку виноваты – ваш ЛСД, как мне объяснили, еще и творческое воображение раскрепощает, может, без вашей терапии я бы и не додумалась… Двадцать пятый кадр. Удар по подсознанию. Между прочим, существует закон, запрещающий такие забавы…

– Даш, не смеши. В России – и соблюдать законы? Ты их за последнюю неделю сколько успела нарушить?

– Как вы до всего этого додумались, интересно? – спросила она.

– А это не мы, – сказал Агеев. – Это Фогель, гость варяжский. Ну который фон Бреве. Насколько я понимаю, они этот приемчик уже начали в глубокой тайне помаленьку обкатывать у себя. В Эслингене действительно есть такой институт, и Фогель там в самом деле профессором – только он на своих придурках вовсю испытывает разные новинки, пригодные для научно-промышленного шпионажа, для работы с массами… Не знаю деталей, жить охота. Крупные концерны – что экспресс на всем ходу, а там, чувствую, где-то на периферии еще и политики копошатся… Ты учти, я кое о чем знаю только со слов Дария, многое сам домысливал. В общем, они положили глаз на несколько наших самых вкусных предприятий. Кангарский молибденовый – это последнее из пяти. Когда речь шла о самом начале, Дарий был достаточно невнятен, хотя аз многогрешный подозреваю, что его там подловили на примитивной комбинации: компромат плюс обещание златых гор. Он же старый усачевский клиент, подозреваю, и в Германии ему что-то такое подсунули – старо, как мир, а срабатывает. Короче, когда он болтался по Германии, красочно повествуя братскому немецкому народу о прыжке России в демократию, Фогель его заприметил, прокачал и взял на крючок. Фогель – это голова, иногда даже завидую. Видишь ли, акции можно скупать и самым обычным путем, но это потребует в несколько раз больше денег, людей, усилий, кто-то умный упрется, неминуемо придется задеть чьи-то интересы, наступить на мозоли, влезть на чужую территорию, повесить на себя неизбежные разборки, слишком многих брать в долю… Нерентабельно. А капитал, как Маркс подметил совершенно правильно, ради трехсот процентов из кожи вывернется… Фогель все просчитал настолько грамотно, что мы четырнадцать месяцев работали, как швейцарский хронометр, главной заботой было периодически и почаще менять подставные фирмочки вроде «Кроун-инвеста». Ох, будь я педиком, непременно бы в Фогеля влюбился – сидит здесь, идиотские статеечки для Хрумкиной кропает, ни одна собака «старого шизика» за умного не держит… Четыре предприятия заглотали элегантно и вовсе беззвучно. Да и Кангарский контрольный пакет почти набрали. Впрочем, я забежал вперед… Значит, Дарий помялся и согласился. Дойчемарка – вещь убедительная, когда ее много. А делать он ничего не умеет, вдруг и в самом деле президента поменяют – не назад же в химики идти? Он уж и забыл, чем аммиак от водки отличается… Сам Дарий, конечно, в жизни бы ничего не провернул – он у нас обеспечивал бумажно-бюрократические и представительские аспекты. Подробно рассказывать не стоит, долго и скучно. Злоупотребление служебным положением, как вы, менты, выражаетесь. Там осторожненько направит события в нужное русло, там прикроет авторитетом и связями, там весьма искусненько прикроет возможного конкурента… Словом, вертелся в коридорах власти. Нет, я не спорю, он во многом помог, но вся практическая работа лежала на мне…

У Москальца наконец-то прорезался голос – безжизненный, тусклый:

– Это означает, ты поставил дело и больше года жил сущим бездельником, подсчитывая дивиденды…

– Вот она – благодарность, – вздохнул Агеев. – И вот она – интеллигентская логика. Нет, правильно про вас сказал товарищ Ленин. «Всего лишь поставил дело…» Каково? Всего лишь… А кто потом дело вытаскивал и спасал, кто чистил сортиры, когда ты скулил, охал и ломал руки, как забеременевшая институтка? «Виталий, все пропало…» «Виталий, все вскроется…» На твое бы место да Казмину, вот кто не моргнув глазом спалит полгорода при малейшей угрозе собственному благополучию и потом ни единой слезинки не проронит. Вынесло вас в кресла, слизняков…

– Казмина в деле? – спросила Даша.

– А ты думала, ее привлекали для роли мелкой лжесвидетельницы? Нет, Даша, это ферзь. Единственная, кроме меня, в ком я на сто два процента уверен. На дыбе висеть будет – не пискнет, пока остается один-единственный шанс увидеть когда-нибудь свои швейцарские закрома. Она ворочала всеми этими «Кроун-инвестами» и «Каравелла-фондами». Кое-какие платежи и прочие денежные операции исключительно через нее проходили. Это наш министр финансов. Кремень-старушка, а уж мозги… Я даже подумываю: может, ее в губернаторы выдвинуть?

– Когда начались все эти фокусы с «маньяком» и шарфиками, кто был единственной, настоящей мишенью? Ольминская?

– Ольминская, конечно. Видишь ли, Дашенька, в нашем многострадальном отечестве с роковой последовательностью опошлят и загадят любую светлую идею. Помнишь, у Гоголя? Не успеешь поставить забор, как натащат к нему неведомо откуда всякой дряни… Сначала Сомов взялся шантажировать – ну, этого успокоили мгновенно, потому что, скажу тебе честно, вопреки чеканному «де мортуис»… покойный был дурак редкостный. Знаешь, сколько он запросил? Чтобы хватило на подержанный «мерседес» с гаражиком. Выше этого фантазия не поднималась. А Олечка была умница, легкие эротические завихрения ничуть на ее интеллект не влияли. Встречается такое сочетание – красивая и умная, – ты не одна такая. Она свою партию вела искуснее. Хорошо представляла, сколько в такой ситуации можно потребовать. До-олго присматривалась, умно направляла Веньку Житенева, подстраховалась посредством Крокодила. И все же мышление у нее было насквозь провинциальным. Сделала две ошибки. Первая – недооценила масштабы предприятия. Есть масштабы, при которых шантаж автоматически влечет за собой крайние меры и источник опасности вместо выкупа получает пулю. Такие уж, у них в Европе, правила. Вторая Олечкина ошибка – переоценила свои женские чары и влияние на Крокодила. Он тоже не Сократ, но наделен звериным нюхом на опасность и прекрасно чувствует черту, которую ни за что нельзя переступать. И потому не стал поднимать волну, а предпочел принять мирные предложения и отдать Олечкины кассеты, которые она сперла и держала у Крокодила в качестве страхового полиса. Кстати, на месте Крокодила, я бы не вздыхал облегченно, партия еще не кончена, и что-то Фогель на него усом задергал – но это уж не мое дело… Одним словом, Дашенька, в какой-то момент началась классическая Совдепия. Один шантажирует, другой пьет и болтает, третий загоняет налево кассеты, которые никак не должны попадать в чужие руки, четвертый стучит и «клопов» по углам прячет, пятый просто комплексами мается… Пришла пора рубить концы. В чем-то я недоработал, где-то дал маху, я же не Джеймс Бонд, да и импровизация наряду с точным расчетом присутствовала… но если мыслить стратегически, ты, возможно, согласишься, что основные цели были достигнуты – план выполнен процентов на девяносто, доказать ничего нельзя, все свидетели нейтрализованы, включая, прости, тебя. Даже Фогель, заказчик наш и кормилец, согласен, что у подрядчика, то бишь у меня, все прошло лучше, чем он рассчитывал, и упрекнуть меня не в чем. Он русскую душу знает, колбасник хренов, у него папаша в абвере служил на восточном направлении, потом в гэдээровское ГБ пролез, а там на запад смылся…

– А «вальтерок»? – спросила Даша.

– Согласен, накладка. Не хватило духу у одного идиота выкинуть столь изящную машинку. Припрятал потихоньку, я узнал только через два дня… Но это уже ничего не меняет. Нет больше ни «Вальтера», ни идиота. И Толика нема. Какие бы там подозрения ни зарождались в пытливых умах, доказательств не будет. Те, кто остался в живых на студии, ничего и не подозревают.

– А где же «Вальтер», в конце концов?

– В разобранном виде, в виде кусков металла покоится в десяти мусорных урнах…

– Нет, я не то имела в виду, куда он делся со студии?

– «Вальтер», Дашенька, этот вышеупоминавшийся идиот, то бишь «чеченский террорист», завернул в целлофан и сунул в бачок унитаза. Согласно моим инструкциям для запасного варианта. Никому и в голову не пришло лазить по туалету. Марзуков потом забрал. Готовилась еще одна небесталанная комбинация…

– С моим участием? – догадалась Даша.

– Ну, извини, – с ухмылочкой сказал Агеев. – Извини. Такой удобный случай подвернулся – сделать и тебя, и лягушатника жертвами террора. Сунули бы тебе они этот «восемьдесят восьмой» в руку, чтобы окончательно все запутать, напрочь. И отпечатков бы твоих наставили, еще кого-нибудь из него кокнув.

– Но ведь я никак не могла бы из него уложить тех, на «пластинке»… Я в это время была в конторе.

– Ну и что? Зато потом уложила бы кого-нибудь. И клубок был бы запутан несказанно.

«Он больной, – подумала Даша, – и ум чувствуется, и логика присутствует, но что-то вывихнутое за всем этим проглядывает, не свойственное даже гангстеру, – хворь, шиза…»

– Инструкции были простые, – продолжал Агеев. – Если ты все же появишься к моменту налета террористов – обеспечить твой очаровательный труп с «Вальтером» в руке. Если опоздаешь, мало ли что, – запрятать пистолетик. И потом вышло бы так, что либо ты пустила себе пулю в лоб, хлопнув предварительно из этого «Вальтера» хорошего знакомого, либо он тебя положил, а потом застрелился.

– Почему же так и не убили?

– Ты не поверишь, я передумал, – сказал Агеев с улыбкой. – Я тебя захотел. Неудержимо. Благо к тому времени стало ясно, что тебя можно вывести из игры без крайних мер.

– Значит, стрельба на Энгельса – это не крайние меры? – хмыкнула Даша. – Так, игра в войнушку?

– Дашенька, это не я. Клянусь чем угодно. Если бы это был я, ты бы здесь не сидела, на твоей могилке ваши курсантики законы бы присягали… Назови мне хоть одного человека, которого я и мои ребята не завершили бы. Разве что – Мироненко, но Толик его достал и в больнице. А художника мы и не собирались убивать, все прошло строго по плану. Это не я, Даша, работал на Энгельса…

Как ни дико, но Даша готова была ему поверить. Возможно, он и больной, но всех, кого он наметил убить, убили. Он и в самом деле не оставлял незавершенки…

– А в Институте цветных металлов?

– Разве ты не поняла по почерку, что это – я?

– Но ведь был риск, что я сразу поеду с Анной к ней домой, не выпущу ее с глаз…

– Риск, конечно, был. Но так гораздо интереснее. Подумаешь, прикончил бы ее потом. Все равно ты не имела права заполнять официальные протоколы допроса. Поди докажи теперь, будто она тебе совсем другую картину нарисовала…

– Но москвичей-то зачем положили?

– Это уж чертовы французы виноваты. Разыграли комедию, напустили на студию этих московских орлов, подсунули им в столице фальшивые договоры. Хотели привлечь внимание, надо полагать. Царапнуть по нервам, в суд вытащить… Меня не было тогда в городе, ребята сработали грубо…

– Ну что ты врешь? – вдруг вскрикнул Москалец. – Был ты в городе, сам дал команду, сам с ними поехал. Тебе понравилось убивать, все из-за…

– Дарий, я тебя удавлю, если не заткнешься, – сказал Агеев, и в глазах у него полыхнуло столь темное, звериное, что Даша невольно опустила руку на пистолет.

Все происходящее напоминало дурную фантасмагорию – из-за его совершенно спокойного тона, ровного голоса, беспечной улыбки, веселого смеха, звучавшего в залитой ярким светом роскошной гостиной.

В горле пересохло, но приближаться к Агееву, чтобы взять бутылку, Даша опасалась. Все тот же древний ужас перед безумием. Она встала и вынула из бара новую, какое-то неизвестное ей вино. Плеснула в тот же бокал, жадно выпила и спросила:

– Ну, а вы что скажете, Дарий Петрович?

– С какого-то момента все вышло из-под контроля, – сказал Москалец.

На скуле у него проявлялся синяк.

– Это вы про то, что начались убийства?

– Я и не предполагал, что начнется такая мясорубка…

– Один-другой труп вас бы вполне устроил?

– Вы не забывайтесь! – Он дернулся, тут же обмяк, взгляд вильнул, уходя в сторону. – Это, в конце концов, были шлюхи…

– И Васильков, с которым вы диссиду на машинке перепечатывали? И москвичи? И Анна?

– Дарья Андреевна, я такого поворота событий решительно не одобряю… Но Виталий прав в том, что ваше положение и в самом деле безвыходное. Может быть, вам нужно… денег? В моих силах и обеспечить вам не в пример лучшую должность. Молодой красивой женщине вовсе не обязательно возиться с дерьмом и кровью…

– Приходится, пока вы, мужики, родиной торгуете…

– Ну зачем же повторять красно-коричневые бредни? – пожал плечами Москалец. – Наоборот, западный хозяин сможет наладить производство, обеспечить… – он вновь вспомнил, где он и кто с ним, растерянно умолк.

– Интеллигент, – сказал Агеев. – Живет штампами. Все берут. Менты продажны.

– А что, у вас много денег? – спросила Даша.

– Куча! – ответил за друга детства Агеев. – Дашенька, а может, тебе и взять примитивно денежку, пока предлагают? Ну ты же достойна бриллиантов, а не того тряпья, что на тебе сейчас… Я тебя не подкупаю – делюсь. Все равно самое большее через неделю я тебя обязательно загоню в психушку, все к тому. Ты представляешь, как можно интерпретировать этот твой визит? Вдобавок ко всему, что на тебе уже висит? Списали тебя. Никто не защитит, – он глянул на часы. – К твоему журналисту еще час назад… поехали. И я, ручаюсь чем угодно, в эту самую психушку приду и буду тебя там иметь, как хочу и сколько хочу. Василич обеспечит. Любит марки, мразь, филателист хренов, до полного безобразия. У него жена молодая, деньги пылесосом тянет, да и сам пожить любит широко. Сам тебя к коечке привяжет и рот заткнет. К судье ты потом, может, и прорвешься. Но веры тебе не будет…

– Хватит, – сказала Даша.

– Ну, давай по-хорошему. Я тебя золотом осыплю. В буквальном смысле слова. Ты же видела Париж, ты не баба крестьянская…

– Я вот подумала… – сказала Даша. – Неужели Фогель крутится с сатанистами только ради того, чтобы подкрепить операцию прикрытия? Наверняка он и еще какие-то свои наработки на наших кроликах отрабатывает?

– Не стоит лезть в эти тонкости, милая…

Даша резко встала. Ничего нового и полезного она уже больше не могла услышать – и все сильнее боялась, что в самом деле не выдержит, выстрелит.

– Уходишь? – спросил Агеев. – А далеко ли ты уйдешь? Даша, в последний раз предлагаю добром договориться…

Она сунула пистолет в карман, взяла шапку и пошла к двери, фиксируя обоих краешком глаза.

– Даш, а ты уверена, что записала хоть сантиметр? – вдруг спросил Агеев.

Даша остановилась.

– Ты сейчас держалась, почти как Олечка Ольминская, – с налетом грусти сказал Агеев. – В том смысле, что совершила сложную ошибку… недооценила меня, грешного. Списываю на твое возбужденное состояние… это же элементарно, Ватсон. Даже у обездоленного российского сыщика может оказаться в кармане нечто звукозаписывающее. Уж эту-то аксиому забывать не стоит. Ну неужели ты решила, что я настолько лопоух? Что буду вести столь откровенный разговор, давать против нас все улики, не приняв мер предосторожности?

Даша выхватила из кармана сверхчуткий японский диктофончик, оставленный Флиссаком, чуть перемотала пленку назад, вывела громкость на максимум и прижала черную коробочку к уху. Отмотала побольше, то же самое – шуршанье, редкие потрескивания, словно отдаленные грозовые разряды отзываются во включенном приемнике, тишина…

– Дарьюшка, я в тебе чуть-чуть разочаровался, – весело сказал Агеев. – Дарий у нас большая персона, у него по всей квартире понатыканы глушилки, как ты ни старайся, ни словечка не запишется. Последний раз предлагаю: садись, и попробуем договориться миром. Я же тебя не заставляю продавать служебные тайны, наоборот, я тебя хочу забрать из этой вонючей конторы и сделать настоящей женщиной…

Все. Последний и единственный туз оказался крапленым.

Она, отбросив диктофон на кресло, подошла к столику, медленно протянула руку к телефону-трубке, выдвинула антеннку и нажала выпуклую кнопку. Оставалось нажать еще шесть, чтобы откликнулся кто-то из элегантных и обаятельных, которым не нужны протоколы и улики, а достаточно будет ее честного слова. Они приедут, и все неприятности для нее кончатся.

И положила телефон назад, хотя понимала, что отрубает последнюю надежду. Пошла прочь, обернулась уже в двери, вынула из левого кармана трофейный пистолет и показала Москальцу.

– Между прочим, Дарий Петрович, друг детства к вам с этим шел. Насколько я его знаю, пистолетик этот, из которого вас положили, нашли бы потом в руке у застрелившегося привратника. Любит Виталик клубки запутывать…

– Не поддавайся, Дарий, – улыбаясь, сказал Агеев. – Ей только и осталось, что за любую соломинку хвататься. Не дури, у тебя Юлька на шее, все ведь отберут…

– Так как? – игнорируя его, спросила Даша. – Дать вам трубочку, Дарий Петрович? Вы ж сами никого не убивали, с вами и разговор другой…

Какой-то миг ей казалось, что он готов протянуть руку. Нет, так и не дождалась. Видимо, ему показалось, что он слишком много теряет, что падать будет слишком больно.

– Вы – последнее слабое звено, – сказала Даша. – Понимаете вы это, или не доходит?

Но он уже смотрел как человек, бесповоротно принявший решение.

– Ладно, – сказала она. – Каждый сам выбирает. Марзукову я тоже давала шанс. Не нянька я вам, в самом-то деле…

Допила вино и не спеша вышла. Медленно спустилась по широкой чистой лестнице, где ступеньки покрывал темно-красный ковер, а в обливных глиняных вазочках стояли цветы. Охранник в холле ей вежливо кивнул, не потрудившись, впрочем, встать.

Выйдя из калитки, не глядя притворила ее за собой. В голову ничего не приходило – она не устала бороться, просто не понимала, где можно отыскать лазейку. Сетка казалась глухой.

Она вздрогнула, увидев рядом со своей «Нивой» машину «скорой помощи». Вообще-то, «веселые ребята», спецбригады психушки, ездили исключительно на защитного цвета «уазиках» старого образца. А эта была какой-то иностранной марки, очень высокая, красная с желтым – реанимация. И все равно, Даша остановилась, напряженно вглядываясь. Рядом с «Нивой» и стоявшим уже здесь, когда она приехала, синим «таурасом» успел припарковаться целый табунок, неведомо откуда понаехавший. Огромный автобус, закрытый целиком, если не считать водительской кабины, – белый фургон с синей полосой и пестрой красно-сине-зеленой рекламой какого-то неизвестного Даше акционерного общества «Галеон», с крупно изображенными телефонами компании и двухцветными заверениями обслужить клиента лучше, чем это способен сделать любой конкурент. (Но ни словечком не упомянуто, чем, собственно, эта фирма занимается.) Тот самый реанимобиль, сверкающий лаком. Две «газели» с брезентовыми тентами. Черная «Волга». Два «рафика», синий и белый, без всяких надписей и эмблем. Даша нерешительно попятилась – на «Волге» были номера прокуратуры области…

– Рыжая!

Дверца белого «рафика» распахнулась, и оттуда, пригнувшись, выбрался полковник Бортко по кличке Ведмедь. Прочно утвердился на земле, расставив ноги, поманил Дашу пальцем. Он был в штатском, в мешковатой длинной куртке, но на плече, на длинном ремне висела пластмассовая кобура со «Стечкиным».

Даша медленно направилась в его сторону, вяло подумав, что следовало бы удивиться. Импровизированная стоянка, словно получив неслышный Даше приказ, в мгновение ока ожила. Навстречу целеустремленно протопали, разминулись с ней крепкие ребята в масках-капюшонах и пятнистых комбинезонах, кругло оттопыренных на груди бронежилетами. На рукавах у всех виднелась совершенно незнакомая эмблема, все они держали черные продолговатые коробки и на ходу их звонко раскрывали, превращая в коротенькие автоматы. По мерзлой земле стучали высокие армейские ботинки, хлопали дверцы, позвякивала амуниция, и все это происходило без единого слова – хватко, слаженно, привычно. Волкодавы выдвигались на позицию.

Справа мелькнул майор Шугуров, промчавшийся мимо Даши с необыкновенно азартным видом.

– Ну, ничего, ничего, – Бортко похлопал ее по плечу широкой ладонью. – Все нормально, Рыжая. Хорошо справилась. И отчего ты не моя? Я не в эротическом смысле, а в ведомственном…

Даша оглянулась. Калитка уже была распахнута, и рослые молодцы, перемешавшись с людьми в штатском, шагали к Дому – в открытую, держа автоматы стволами вверх. Даша медленно, страшно медленно осознавала происходящее, но боялась поверить. Из «газелей» прыгали верзилы с белой рысью на рукаве. За ними появились знакомый Даше в лицо старший лейтенант Клебанов, один из бортковских преторианцев, и Косильщик – в бушлате с капитанскими погонами. Они с Дашей, оказывается, были в одном звании.

– Сокола, давайте туда, – распорядился Бортко, покосившись на них. – И прокурорского прихватите, чтобы не скрежетали потом…

Из черной «Волги» вылез Чегодаев, прошел мимо, старательно не замечая Дашу. Дверца загадочной белой громады отворилась, оттуда выпрыгнули еще трое с теми же непонятными эмблемами, прошли к Дому вслед остальным. В автобусе горел неяркий свет, послышался отдаленный треск радиошумов, и кто-то, заслоняя плечистой фигурой освещенный изнутри проем, сделал непонятный жест.

– Иди туда, – подтолкнул Дашу Бортко.

– А что за народ?

– Серьезный народ. Шагай.

– Чека?

– Расстреляла Колчака… – фыркнул Бортко, по всему видно, пребывавший в самом отличном расположении духа. – Рыжая, ты же в армии служила. Хотя они тогда эмблемами не светили… Не допираешь? – Наклонился и шепнул на ухо: – ГРУ. От них тоже иногда польза бывает. Шагай, героиня дня…

Внутри, справа, тянулось несколько рядов поперечных металлических скамеек, дырчатых, как дуршлаг. На ближайшей сидел лицом к двери стриженный «ежиком» верзила с автоматом меж колен. Ничуть не удивившись Даше, он поднял указательный палец, указал в хвостовую часть. Там вдоль стен буквой «П» разместились высокие, защитного цвета пульты, посвечивавшие лампочками, попискивавшие и хрипевшие на разные лады – будто вдруг вернулась Дашина армейская юность (правда, с такой аппаратурой она в свое время не сталкивалась, поняла лишь, что это нечто мощное и совершенное). Четверо операторов трудились вовсю, а еще трое стояли над ними в напряженных позах. Даша заметила, что в кузове, снаружи казавшемся глухим, сплошь металлическим, на самом деле имеется с полдюжины длинных окон – и Дом виден, и противоположная сторона улицы, какой-то фокус со стеклом односторонней прозрачности…

Она сделала три шага в сторону разномастного электронного треска, негромких голосов, деловито перекликавшихся:

– «Коршун-два». Я на исходной…

– …да, продвигайтесь, аккуратнее, майор, аккуратнее…

– Три, семь, два. Три, семь, два. Подтвердите.

– Подтверждаю, третий. Понял.

– «Коршун-три», пошел!

– Внимание, «Галеон». У меня вооруженный отпор, банк ерепенится.

– Сломать в темпе, – произнес в микрофон тот из стоявших, кто был выше всех ростом, простоволосый, в маскировочном бушлате с полевыми генеральскими погонами (каждый зеленел одной-единственной звездой). – Кацуба, ломай их, потом отпишемся. Сбить, как кегли, – и взял второй микрофон. – Стас, как?

– Дойч требует консула.

– Напинай под копчик и грузи. Родина простит, – он мельком оглянулся. – Ага, здесь рыженькая, готовьте очную. Колоните порядка ради. Скоро привезем, дожимайте пока, пусть он меня ждет, как отца и благодетеля…

Он вернул микрофон радисту, направился к Даше, остановился в трех шагах, заложив руки за спину, расставив ноги, озирая ее властно и слегка насмешливо. Лет пятидесяти, этакая белокурая бестия. Коснулся виска двумя пальцами, слегка выбросил их вперед на американский манер:

– Генерал Глаголев, я здесь главный. Истерики, обмороки будут? Слезы, сопли? У вас полчаса личного времени на женские слабости.

– Обойдусь, – сказала Даша.

– Хвалю, – бросил он, словно вколотил гвоздь одним ударом. – Обстановка понятна? Вы играли верно и в нужном направлении, всех взяли, кого не взяли, сейчас возьмут, так что вы вновь персона грата. Прокуратурой пренебречь, она в дерьме. Все в дерьме, а вы посередине в белом. Ну, и мы немножко тоже… В белом, не в дерьме.

Даше показалось, что его слова отдаются в ближайшем углу каким-то чересчур уж громким эхом. Генерал обернулся:

– Контиевский, ты что, заснул? Отключи музыку, она уже пять минут как здесь торчит… Майор, сними с нее липучки, тебе сподручнее. Пошли, Трофимыч, полюбуемся.

И вышел в сопровождении второго. Рации деловито орали. Оставшийся возле них третий, в камуфляже без всяких эмблем и погон, поименованный майором, обернулся к Даше и сказал:

– Молодец, Рыжая.

Это был Глебов брат-близнец, двойник – если случаются чудеса. Но поскольку чудес в Шантарске до сих пор не бывало, несмотря на все пророчества экстрасенсов и контактеров, это все-таки был не двойник, а сам Глеб. Даша понапрасну решила, будто уже не способна удивляться, – язык форменным образом отнялся.

Глеб легонько повернул ее, взяв за плечи, поставил под ближайшую лампу, внимательно оглядел пуховик, словно, вспоминая что-то, извлек из нагрудного кармана пинцет и крохотный пластиковый пакетик. Уверенно снял пинцетом нечто невидимое – с рукава, с левого плеча, со второго рукава. Поднял пакетик на уровень Дашиных глаз – там виднелись три полупрозрачных соринки. Подмигнул:

– А ты с диктофоном маялась…

– Глушилки… – выговорила она.

– Глушилки давят запись. А здесь были хитрые микрофоны, для которых нужны совсем другие глушилки…

Взял ее за плечи и повел к скамейке, на ходу повелительно кивнув часовому. Тот подхватил автомат и выскочил наружу. Глеб усадил ее, сел рядом и заглянул в глаза, вполне беззаботно улыбаясь.

– Скотина, – сказала Даша устало и зло.

Глеб приподнял ее голову, взяв за подбородок, но Даша упорно отворачивалась.

– Глупо, Дашка, – сказал он наигранно бодро. – Думаешь, когда я с тобой знакомился на остановке, знал, кто ты такая? Не веришь?

Отвернувшись, она сказала:

– Верю. Только было еще и «потом». Бог ты мой, как талантливо играл, скотина… Как вы меня сделали… Профи, что тут скажешь. Кассетку «кодированную» мне невзначай показал, на Казмину наводил с ее «Кроун-инвестом», француза случайно разоблачил…

– Самое смешное, что француза я и в самом деле расколол случайно. Благодаря его поддельным романчикам. Занимайся я в свое время другим иностранным языком, он бы еще несколько дней гулял нераскушенным…

– «Шохин» был ваш?

– Наш, – кивнул Глеб. – Способный парнишка, правда?

– И Шохина без кавычек – ваша подставка?

– Ага. «Клуб юных дятлов». Потом пришлось подвести к тебе якобы двоюродного братца – я ж больше всего боялся, что ты уйдешь в сторону, увлечешься сатанистами, а второй план и прохлопаешь…

– А вот это уже дает пищу для ума, – сказала Даша. – Такие заявления подразумевают, что вы были в курсе дела практически с самого начала…

– Дашенька, ты умница. Я тобой горжусь. П о ч – т и с самого начала. Присматривали за тобой ласково и ненавязчиво, направляя на верную дорожку…

– И донаправлялись до того, что стреляли в меня на Энгельса? Боевыми?

Он оглянулся на радистов, понизил голос:

– Даш, что за фантазии…

– Меня уже столько раз упрекали за «мои фантазии», что начинаю думать, будто совершенно фантазии лишена… На Энгельса в меня палили ваши, некому другому, Глебчик… Я вам, по большому счету, за этот спектакль должна быть только благодарна – мое начальство после того «покушения» встало на уши и стало мне крепче верить, и Фрол затанцевал, поторопился внести кое-какую ясность… Верю, что у вас там были призовые стрелки, которым дали строжайший приказ нас с Федей и не поцарапать… Ну, а если бы шальным рикошетом все же прилетело безвинному прохожему? Лихие вы мальчики…

– Жизнь заставила, – сказал Глеб, на миг отведя глаза. Достал из набедренного кармана вязаный капюшон, натянул, скрыв лицо. – Извини, я на минутку. Сиди и не выходи.

Он выпрыгнул наружу и размашисто зашагал к калитке. Даша видела со своего места, что во двор кого-то вывели, плотно окружив, стискивая боками. Донесся хриплый, нечеловеческий хохот. А следом вынесли что-то длинное, укутанное в кусок материи. Похоже, и Дарий Петрович сделал свой выбор…

Даша хотела выйти, но давешний автоматчик моментально оказался у дверцы, преградил дорогу, глядя с нагловатым любопытством:

– Вас просили оставаться здесь…

И она осталась сидеть, словно пленная. Дымила, но никто не препятствовал. Дико хохотавшего человека, невидимого за сгрудившимися фигурами, затолкнули в «рафик», попрыгали следом, и машина отъехала, почти неотличимое от волчьего завыванье утихло вдали. Вернулся Глеб – Даша узнала его по походке, – упруго взмыл в автобус, сел, сдернул капюшон и покачал головой:

– Капут Дарию.

– Агеев его? – вяло спросила Даша.

– Ну не застрелился же… Видимо, Агеев его грохнул сразу, как только ты вышла. Все же хваткий малый. Бил, естественно, левой. «Клюв орла», не знаешь? Пальцы складываются вот таким манером – и в сонную артерию. При известном навыке душа у клиента отлетает мгновенно. Агеев, мне сказали, поначалу твердил, будто это ты – ворвалась окончательно ополоумевшая с двумя пистолетами наголо и кончила Москальца. Потом немного врубился – и сломался… Дай-ка, кстати, пистолеты, ни к чему они тебе, служебным обойдешься. Ты у Агеева забрала д в а, понятно? Оба эти… Ему, в принципе, все равно, а тебе ни к чему лишние отписки и порочащие контакты… – Он взял у Даши оба ствола, небрежно положил на скамейку. – Да, тебе наверняка будет интересно… Того, кто пришел кончать Марзукова, наши бармалейчики аккуратненько взяли, так что жив зятек, сейчас пишет оперу, распуская на бумагу сопли. В меня, кстати, не далее как четыре часа назад тоже порывался пальнуть какой-то декадент, так что не думай, будто ты одна подставляла лоб. Будь я настоящим журналистом-пентюхом, могли бы и пришить…

– Ты герой, Глебчик, – кивнула она отрешенно.

– Героиня как раз ты. Одна-единственная героиня на все поле боя. Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой… Мы люди скромные и свое участие выпячивать не станем. Строго говоря, во всем этом деле нас не было вообще. Мы призраки. Тени. Почудились. Поняла? Нас нет и не было. Два часа назад появились на свет готовенькими – именно тогда мы поняли, что происходит, и подключились к операции, блестяще проведенной славным угро вкупе с дружественными службами. Все это преступление века от начала и до конца распутал скромный гений шантарского сыска – Дашенька Шевчук, комсомолка, спортсменка, красавица. Я не шучу и не издеваюсь, а вкратце излагаю официальную версию, которую тебе чуть попозже объяснят подробно. Готовься стать звездой. И не преувеличиваю, шум будет на всю Россию – такой совершенно спонтанный, вызванный свободой печати и жаждой свежих сенсаций… Я за тебя чертовски рад, Дашка.

– Руки убери.

– Что, настолько разозлилась?

– Убери руки… жених. Мне что, обязательно здесь торчать? Майор до сих пор в психушке…

– Выйдет утром. Не поднимать же среди ночи… Хотулева уже взяли, так что и там все гладко. Утром съездим, заберем майора, Усачева тоже, хватит ему отлеживаться, пора показания давать… А тебе, извини, придется задержаться. Сейчас поедем на очную ставку, сведем вас с Фогелем. Шеф с ним хочет немного поиграть. Даш, это же не я придумал, дело требует… Может, потом возьмем пару бутылочек и завалимся отпраздновать счастливый финал? Ну, как хочешь… Дай-ка ключи от машины, я сам поведу. У тебя пальчики подрагивают…

Даша опустила ключи ему в ладонь, вышла из автобуса первой. Спросила:

– Агеев, точно, больной?

– Не то слово. Подозреваю, ему-то как раз спецпсихушка и светит со страшной силой. Из-за этого и из армии комиссовали. Попал в аварию, побил голову… Не помню дословно, что там написали медики, но что-то вроде: «Травматическое повреждение определенных участков головного мозга с последующим частичным нарушением функций…» Примерно так. Получился стопроцентный параноик, отсюда и глупейшие промахи наряду с блестящей работой, у него это шло полосами, этакая зебра… Если бы не Москалец, не видать бы ему ни агентства, ни разрешения на боевое оружие.

– А его можно было взять раньше? После первого или второго убийства?

Глеб молчал. Шагал с ней рядом, вновь в глухом капюшоне – значит, и впредь будет играть прежнюю роль – подбрасывал на ладони ключи.

Возле «Нивы» монументом самому себе возвышался Бортко.

– Выше голову, Рыжая, – сказал он ободряюще. – Подумаешь, немножко жизнь побила… Все хорошо, что хорошо кончается, – покосился на Глеба, фыркнул, дернул головой. – А этот-то хорош, заслуженный артист Шантарской губернии… Когда-то интервью у меня брал, я и не заподозрил ничего такого, даже из кабинета выкинуть хотел за развязность, желтой прессе присущую. Даша, если ты к Дню милиции майора не получишь, я свою фуражку съем, при свидетеле говорю. А эти смершевцы тебя к приличному орденку представляют, руками Дрына. С тебя бутылка, у меня в твои годы ничего и не было на груди, кроме нашего «поплавка»…

Даша, чутьем уловив, что настал краткий миг, когда все можно, набрала побольше воздуха в грудь и послала полковника – семиэтажно. И за Косильщика, и за все остальное – он не мог не участвовать в игре, многое должен был знать с самого начала…

Уселась на стылое сиденье, хлопнула дверцей…

– Насчет ордена – все верно, – сказал Глеб. – Заслужила. И за светлый ум, и за все страдания. И вообще, повторяю, будешь знаменитостью…

– Вы же могли взять их всех гораздо раньше, – упрямо сказала Даша. – И тогда было бы гораздо меньше смертей…

– Не могли. Мы, знаешь ли, внутри страны кое-какими надзорными органами прижаты не слабее, чем вы прокуратурой. Что бы там про нас ни строчили в газетках. Сами мы не берем.

– Верю, – сказала Даша. – Не такая уж я дура. Может, и не так выразилась… Спецслужб нынче – как блох у барбоски. Вот вы и сидели тихонечко, таскали жар чужими руками, чтобы сгоряча не просчитаться, не заиграться и не получить по мозгам. Могло оказаться, что Москалец хулиганит с двадцать пятым кадром не сам по себе, не из собственной выгоды, а работает на кого-то в столице. Свободно могло оказаться, что это лихие ребята вашего же пошиба, только из-под другой вывески, отрабатывают во глубине сибирских руд новую методику промывания мозгов избирателю – чтобы потом уговаривать его не продавать кангарские акции, а голосовать за нужную рожу. Вот и устроили провокацию…

Глеб усмехнулся:

– Кстати, о провокациях… Я тут слышал про один занятный случай. Некие сыщики никак не могли приловить на горячем одного беспредельщика по кличке Гусар. И случилось так, что, когда этот Гусар ехал на своем сверкающем авто, его вдруг обогнала и на полном ходу обстреляла иномарка с куруманскими номерами. А поскольку у него с куруманскими были старые счеты и кровная вражда, Гусар ужасно обиделся, собрал чуть ли не всех своих орлов, набил тачки незарегистрированными стволами, и помчалась эта кавалькада в Куруман разбираться вдумчиво и круто. Только не доехали. На выезде из Шантарска тормознул их ваш спецназ, отыскали уйму улик, радостно всех повязали… Ты не помнишь фамилии подполковника и капитана, которые эту операцию проворачивали? Мне сорока на хвосте принесла, что это были подполковник Воловиков и капитан Шевчук…

– Но из той иномарки стреляли холостыми…

– Вот и вся разница.

Даша вдруг увидела перед собой лицо Сиротникова, услышала его усталый и грустный голос: «Согласно печальному опыту человечества, вы в конце концов когда-нибудь обнаружите, что играете в таком театре, где роли странствуют по кругу…»

– Да я не читаю морали и не становлюсь в позу, – сказала она, сгорбившись от навалившейся на плечи невероятной усталости. – Хреново просто. Пустили вперед дуру-девочку, дали ей спички и позволили играть с огнем возле стогов с сеном. А сами с безопасного расстояния смотрели в бинокль – выскочит из дома разъяренный хозяин с вилами, или нет?

– Даша, я не генерал. Я майор. А майоры, как тебе прекрасно известно, советов генералам не дают. Это раз. И позволь тебе заметить: будь я и в самом деле сторонним газетиром, мог запросто схлопотать пулю только за то, что имел неосторожность с тобой делить ложе и краем уха прослышать от тебя что-то… Это два. Хорошо, что я ждал поганого сюрприза, что я не калека, что меня, когда наскочил тот обормот со стволом, страховали не пентюхи…

– Кстати, о тех, которые не пентюхи… Роберт – ваш мэн? А его палата – ваш маленький Эслинген?

– Забудь про эту палату, – ухмыльнулся он. – Бумаги Роберта пусть себе лежат в деле, но палаты как бы и не было…

– Да все я понимаю… – равнодушно повторила Даша.

– Извини, далеко не все. Я в твоем уме не сомневаюсь, но ты привыкла иметь дело с городом Шантарском, а эта операция, как тесто из квашни, выхлестывает за пределы не только нашей губернии, но и вообще страны, пена докатится до Ла-Манша… Игра пойдет грандиозная… Пойдет. Она далеко не кончена. И дело совсем не в том, что Москалец просто обязан был иметь в столице волосатую лапу – без столичной лапы ни за что бы не смог так долго и масштабно резвиться. Лапу эту будут вычислять другие, нам она, в принципе, и не особенно нужна… С тебя и без того возьмут кучу строжайших подписок в дополнение к уже имеющимся, так что могу, как близкому человеку и звезде сыска, кое-что растолковать… По сути, само употребление «двадцать пятого кадра» в личных целях – мелкая уголовщина. Она только что закончилась. Началась большая политика, игры дядей под кодом «VIP» и очень больших бизнесменов.

– И рыцарей плаща-кинжала?

– И рыцарей… Вскоре мы прижмем Фогеля и проникнем в его Эслингенский центр, он интересен сам по себе. А если вдобавок появится возможность в связи с открывшимися обстоятельствами опротестовать целый ряд продаж крупных предприятий… – Он говорил так, словно обдумывал вслух рапорт, да так оно, наверное, и было: – Тогда будет заложен фундамент для грандиозного скандала общеевропейского масштаба. В наших руках окажется судьба иных боннских политиков. Если начнется скандал, нас охотно поддержит Франция. Потому и выпустили Флиссака – пусть везет свою бомбочку… Репутация политиков, интересы крупных корпораций – здесь открывается простор для сложнейших стратегических комбинаций, о которых я со своего шестка и судить-то не берусь, не хватит кругозора, чтобы их предугадать… Представляешь, каковы масштабы и размах? Понимаешь, на каких верхах будут читать наши с тобой рапорты?

– Это же чистая случайность, – сказала Даша. – Рыцарем в блистающих латах мог оказаться Фогель, а подлым драконом – Флиссак…

– Ну, и какая разница? Я не о деталях – о масштабах. Игра была на контроле в столь благоустроенных и огромных кабинетах…

– Ага, – сказала Даша. – И в этих кабинетах, на каких бы параллелях и меридианах они ни располагались, трупы всегда существуют только в виде отвлеченной статистики. Сколько бы трупов ни было. А для меня чересчур отвлеченные понятия как раз – Франция, Германия, ООН, ЕЭС… Мне каждый труп приходится трогать вот этими руками… И ведь мне, дуре, с тобой было чертовски хорошо…

– Было?

– Было, – твердо сказала Даша. – Ну, мы поедем когда-нибудь? Сил больше нет здесь торчать…

Он хотел еще что-то сказать, но внимательно всмотрелся в Дашино лицо – бледное, осунувшееся, упрямое – тихо вздохнул и взялся за рычаг передач, увенчанный стеклянным набалдашником. Деловая суета пятнистых комбинезонов осталась позади. Машина медленно отъехала от Дома, выглядевшего так красиво, ново и свежо, что в нем, казалось, должны были обитать исключительно добрые и хорошие люди.