Таруса - древний город на Оке

VI. Таруса и Тарусский уезд в дореформенное время

Народонаселение и внешний вид города

После войны 1812 г. наблюдается значительный рост населения города Тарусы. Если к концу первой трети XIX в. в Тарусе проживало 1419 человек, то в 1846 г. - уже 2368 (1354 м. п. и 1014 ж. п.) ³⁶⁸, а в 1857 г. - 2795 (1508 м. п. и 1287 ж. п.³⁶⁹). Соответственно число деревянных домов в Тарусе увеличилось с 217 до 250 (1857 г.). Число каменных домов возросло почти вдвое: с 6 в 1837 г. до 9 в 1846 г. и 11 в 1857 г. В 1857 г. в Тарусе было 11 улиц, из них - 4 мощеных, 8 переулков, одна соборная площадь и 2 каменных церкви - Воскресенская (возобновленная в 1757 г.) и Петропавловская соборная (построенная в 1789 г. на месте сгоревшей Николаевской).

В деревянном одноэтажном доме помещались уездный суд, дворянская опека, уездное казначейство, земский суд, городническое правление и квартира городничего. В городе имелись также гауптвахта и казармы для квартирующихся войск 370. Через реку Тарусу в летнее время, после паводка, ставился деревянный мост, второй (тоже деревянный) мост находился на ручье Посерке (на том самом месте, где в настоящее время стоит земляной мост).

Промышленность и торговля

О промышленном развитии Тарусы свидетельствует появление в ней миткальной фабрики, на которой в 1846 г. было 50 рабочих из крестьян. В 1846 г. в уезде существовали Мышегский чугунолитейный завод княгини Бибарсовой (основанный в 1729 г.), две фабрики бумажных материй - купца третьей гильдии Елисея Панова в сельце Грибкове и мещанина Морозова в селе Буринове, пять шляпных фабрик - Экельна и купцов Марина, Абросимова и Дидовых³⁷¹. С XVIII в. в городе действовала толченная мельница. Число лавок в городе Тарусе увеличилось с 8 (в первой трети XIX в.) до 20 (в 1846 г.) ³⁷². В 1857 г. в Тарусе насчитывалось 11 постоялых дворов, 1 гостиница, 3 питейных дома и 2 штофных лавки³⁷³. Обороты Петровской ярмарки, происходившей в Тарусе 29 июля (на Петров день) каждого года, составляли в 1846 г. 12 тыс. руб. серебром³⁷⁴. Развитие торговли в городе и уезде было настолько значительным, что в Тарусе возник гостиный двор ³⁷⁵. В уезде ежегодно бывала ярмарка в селе Сашкине ³⁷⁶. Большинство жителей города занималось мелочной торговлей и нанималось по винным откупам.

Дворянское землевладение.

Быт и нравы помещиков

Интересным источником по истории замлевладения, быта и нравов тарусского дворянства первой половины XIX в. являются записки графа Михаила Дмитриевича Бутурлина (1807 - 1876 гг.), который посетил Тарусский уезд (село Игнатовское-Знаменское) впервые в 1825 г. и неоднократно бывал в нем в 30 - 60-х годах. В первой четверти XIX в. Игнатовское-Знаменское принадлежало неродной тетке Бутурлина Е. И. Нарышкиной. В 1834 г. Бутурлин женился на ее дочери - Екатерине Ивановне. С 40-х годов, когда родное имение Бутурлина село Белкино (в 60 верстах от Знаменского, в Калужской губернии) было передано за долги казне ³⁷⁷, Бутурлин все чаще стал жить в Знаменском, которое перешло к нему как приданое жены. В 1847 - 1852 гг. он жил в Игнатовском-Знаменском почти безвыездно. Писать мемуары Бутурлин начал в селе Знаменском в 1867 г. и, очевидно, писал их с перерывами до 1876 г. Изложение событий автор довел до 1860 г. ³⁷⁸

В своих записках Бутурлин в хронологической последовательности (иногда нарушаемой небольшими отступлениями) описывает историю своей жизни. В молодости он много времени провел в Италии, жил в Москве, Петербурге, затем служил в Рязани, Калуге, Тарусе и др. На своем веку он повидал немало русских и зарубежных государственных деятелей, был знаком с художниками, писателями. Наделенный живым воображением и восприимчивым умом, Бутурлин дал очень колоритные зарисовки виденных им людей. У него мы находим целую галерею представителей дореформенного тарусского общества.

Записки Бутурлина пронизаны духом умеренного либерализма и монархизма. В его суждениях чувствуется классовая ограниченность либерального барина. В мемуарах Бутурлина сообщается огромное количество фактов и имен. Трудно предположить, чтобы автор мог все это воспроизвести, не имея дневниковых записей. Степень достоверности его мемуаров в целом нуждается в специальном исследовании.

Бутурлин указывает несколько наиболее запомнившихся ему имений Тарусского уезда. Конечно, самые подробные сведения сообщает он об Игнатовском-Знаменском.

Игнатовское-Знаменское. Помещичий быт Игнатовского-Знаменского в первой четверти XIX в. описан Бутурлиным в следующих словах: «По старинному русскому помещичьему быту при селе Знаменском (менее 200 крестьян) числилось до 60 дворовых душ. Из них годных для прислуги едва ли была половина, а остальные были старики и малолетние. У Елисаветы Ивановны было вверху (дворовый термин, обозначавший барский дом) 379 до семи, помнится мне, молодых горничных девушек и две старухи-ключницы, между тем как собственно за нею ходили только две девушки. Насмешники утверждали, что у барыни было по одной отдельной горничной для всякой части ее туалета, в том числе по одной де на каждый ее башмак… Из двух лакеев один, престарелый Иван Желыбин, служил своим господам до третьего их поколения, и когда барыня выезжала в гости в громадной своей шестиместной карете, служившей ей чуть ли еще не до московского пожара, Желыбин при спуске с каждой крутой горы слезал с запяток кареты (где он по старинному держался стоя на балансе) и шел рядом с экипажем, держась за ручку дверей с той стороны, где сидела его госпожа, чтобы в случае де падения кареты он мог ее поддержать…» ³⁸⁰ «Уже несколько лет как доживал тогда (1825 г. - Н. Г.) в Знаменском екатерининского времени француз Петр Карлович Бальтюс-де-Варимон; его приютила к себе г-жа Нарышкина из жалости. Французский эмигрант при начале революции, он поступил в нашу службу при Екатерине II в инженеры, вышел в отставку секунд-майором или полковником и хранил до конца жизни в комоде свой красный мундир… Папа Варимой, как все звали его в Знаменском, был давно православным, ревностно посещал церковные службы, хотя по-русски говорил не только что плоховато, но с простонародными выражениями, как будто бы более вращался в низшем кругу, чем в обществе высшей сферы, в противоположность его приемам и манерам, отзывавшимся даже иногда утонченностью французского маркиза прошлого столетия, тогда как во французской речи его нередко проглядывали остатки прекрасного слога и аристократической фразеологии. Сверх того, уже и в преклонных летах он хорошо фехтовал. Он был неопрятный, небритый, ходил почти постоянно в длинном балахоне сурового холста и таких же штанах, с коротенькою трубкою в зубах и нередко навеселе от простой сивухи…» ³⁸¹

В первом десятилетии XIX в. доморощенный механик и живописец Нарышкиных крепостной Абакумов сделал и установил в усадьбе деревянную фигуру сидящего монаха, «который, по надавлении ногою пружины, вставал п кланялся». Место получило название «У монаха»: «так называют густо заросшую бузиною куртину на краю первой лужайки (налево, идя от дома к Красным воротам), на склоне к 3-му пруду, возле гигантских осокорей» ³⁸².

Дом М. Д. Бутурлина в Игнатовском-Знаменском. Постройка середины XIX в.

Ко временам Нарышкиных относится существование в Знаменском оранжереи для фруктовых деревьев и цветов. Бутурлин пишет: «Застал я там также оранжерею в трех отделениях: абрикосовую, персиковую (обе в шпалерах) и цветочную; но последняя была почти что пустая, а пред оранжереей выставлялись на лето три ряда персиковых деревьев, в кадках, отлично выдержанных, и 30 или 40 шпанских вишневых деревьев, также в кадках, которые все переносились на зиму в оранжерейный задний пристенок. Оранжерейные (шпалерные) персиковые и абрикосовые деревья были еще современны деду моей жены Василию Сергеевичу Нарышкину, и, следовательно, в 1847 году им не могло быть менее 50 лет; но до окончания их существования (одновременно с разрушившеюся оранжереей), в начале 60-х годов, деревья эти не переставали приносить плоды. И не надо воображать, чтобы роскошным состоянием их, как и тех, что выставлялись на лето на площадку, они были обязаны искусству какого-нибудь ученого из немцев-мусье; вовсе нет. Как во времена тестя моего, умершего в 1818 г., так и при управлении детским имением его вдовою… единственным садовником был дворовый их человек и старик уже в мое время Илья Николаев. Быть может, он в своей молодости и был отдан в ученье к кому-нибудь в Москве, но практическое его по этой отрасли мастерство было удивительно, впрочем, исключительно по фруктово-оранжерейной части только, а по цвето-оранжерейной и по воздушной он был несведущ» ³⁸³. Деятельность в Знаменском М. Д. Бутурлина ознаменовалась прежде всего постройкой нового дома на базе материалов старого. Дом был готов к 1847 г., в нем поселилась семья графа ³⁸⁴.

В Знаменском Бутурлин активно занялся садоводством: «Кроме воздушного фруктового сада, возобновленного после прежнего, погибшего почти что дочиста от лютых морозов с 1835 на 1836 г., я только поддерживал остальное, а вновь завел несуществовавшую почти цветочную часть и развел орнаментальные плантации на голом совершенно дворе, перед вновь выстроенным домом. Фруктовый сад я начал сажать еще с осени 1846 г., на пространстве около двух десятин, и в 1852 г., когда я переселился один в Рязанскую губернию, у меня было уже с тысячу (как полагаю) хорошо выхоленных, прямо-штамбовых (посредством мало принятой у нас вообще правильной стрижки „la taille") яблочных и грушевых корней» ³⁸⁵. В уже упоминавшейся оранжерее Бутурлин уделил особое внимание «цветочной части»: «Я нанимал первоначально московских и из других мест садовников; но в конце концов все они в подметки не годились моему дворовому самоучке Семену Максимовичу…» ³⁸⁶. В 60-х годах, во-первых, рухнула оранжерея, отстроить которую заново у Бутурлина не было средств, и все растения померзли³⁸⁷, во-вторых, фруктовый сад «почти что весь погиб от необыкновенно суровой зимы с 1866 на 1867 г.» ³⁸⁸ После этого Бутурлин «бросил заниматься новыми посадками и пришел к заключению, что в здешней полосе России наши фруктовые сады обыкновенно вымерзают в каждые 30 лет» ³⁸⁹.

Граф М. Д. Бутурлин и его жена Екатерина Ивановна были похоронены на западной окраине села Игнатовского, возле Кирилло-Афанасьевской церкви.

Лопатина. В имении Лопатине проживала тетка (по жене) Бутурлина А. И. Нарышкина. Нарышкина занималась благотворительностью и слыла самой гостеприимной помещицей Тарусского уезда. «Когда калужским губернатором был Н. М. Смирнов, жена его Александра Осиповна (бывшая красавица-фрейлина Росетти) гащивала со своими детьми в Лопатине по нескольку дней. Домовый быт Авдотьи Ивановны был на старобоярской ноге, как бы перенесенный из допожарной Москвы. В передней болтались три-четыре лакея и официанты, каждый из коих был занят своим ремеслом: кто сапожничал, или портняжил, или вязал чулок, или плел сеть. Войдет приезжий гость, и челядинцы, сняв с него шубу или пальто, снова принимались без зазрения совести за свою работу. Да и весь лад дома был патриархальный. У престарелого кривошеи, дворецкого Ивана Михайлова, руки тряслись до того, что, наливая гостям обычную мадеру и шато-марго, он спотыкался и обливал гостей, но не соглашался сдавать свою должность другому, как на то ни намекала его госпожа…» ³⁹⁰

В селе Лопатине стояла каменная одноглавая церковь с круглым световым барабаном, с трапезною и колокольней. Церковь носила название Знаменской. Она была построена в 1695 г. И. И. Нарышкиным в стиле барокко³⁹¹. Эта церковь являлась домовой, приходская церковь находилась на Лысой горе, в 1,5 верстах от Лопатина ³⁹².

Благотворительность Нарышкиной носила ярко выраженный сословный характер, чего не скрывает и Бутурлин: «В течение тридцати лет с. Лопатино было источником, из коего изливались щедрою рукою пособия по всему уезду без ограничения сословий, разве только в том отношении, что для существенной помощи мелким дворянам размер пособия был много значительнее, чем для низших сословий» ³⁹³.

Село Высокиницы (Высокиничи) на Протве принадлежало А. И. Щербатовой, сестре А. И. Нарышкиной. Ее делами заведовал француз Моро ³⁹⁴. В отличие от сестры, Анна Ивановна жила замкнуто ³⁹⁵.

Село Истомина. В 1817 г. Е. И. Кутузова по пути в Истомино, где проживала ее дочь А. М. Хитрово с мужем, посетила город Тарусу. Ей был оказан торжественный прием. Звонили во все колокола, у входа в церковь ее встречало духовенство в праздничном облачении. Народ встретил Е. И. Кутузову еще за городом.

Н. 3. Хитрово продал в 1822 г. село Истомине действительному статскому советнику С. А. Быховцу, который умер в 1828 г. и был погребен в правом притворе церкви села Истомина, где над его могилой имеется памятник в виде небольшой колонны, увенчанной урной с крестом. Материал памятника - мрамор-серпентин, вывезенный из Греции. После смерти С. А. Быховца Истомино перешло к его брату Андрею Антиповичу. Последним собственником Истомина из рода Быховцев был Григорий Андреевич, сын Андрея Антиповича и родственник М. Е. Быховец, которую поэт Мятлев изобразил под именем Курдюковой. В конце 20 - начале 30-х годов в Истомине, своем бывшем имении, жила А. М. Хитрово, дочь Кутузова, переехавшая сюда вновь не ранее 1826 г., когда умер ее муж. В 1836 г. село Истомино и деревня Бортники перешли во владение М. С. Васильчиковой. Остальные же земли имения Истомина - Пчеленки, Поляны, Крутицы, Никольское, Ложкино - остались за Григорием Андреевичем. Деревня Слободка досталась его дочери Марии Григорьевне. М. Д. Бутурлин указывает, что Пчеленки купила с торгов у разорившегося Г. А. Быховца A. F. Поливанова ³⁹⁶, дочь Р. В. Любимова.

В Пчеленках в 40-х годах жили К. А. Поливанов и его жена А. Р. Поливанова.

Сельцо Лыткино принадлежало Р. В. Любимову ³⁹⁷.

Село Троицкое на реке Протве принадлежало Е. Р. Дашковой, сподвижнице Екатерины II по дворцовому перевороту 1762 г. В этом селе Дашкова скончалась и была похоронена в 1810 г. После ее смерти имение Троицкое перешло к графу Воронцову-Дашкову. Проезжая в 1825 г. через село Троицкое из своего имения Белкина в Знаменское, М. Д. Бутурлин был поражен беспризорным состоянием громадного господского дома Е. Р. Дашковой. В нем была разграблена ее богатая библиотека, дом никто не охранял, поэтому окрестные жители тащили из него все, что хотели ³⁹⁸.

Тот же Бутурлин передает интересные сведения о происхождении названия одной деревни в имении Е. Р. Дашковой. Деревня получила название Гамилътоново «в честь английской миледи Гамильтон, гостившей тогда у княгини и в присутствии которой была закладка дома в этом селении» ³⁹⁹.

В селе Роще жил крупный помещик князь Н. Я. Голицын. Он интересен как разновидность помещиков обломовского типа. «Князь Н. Я. Голицын, - пишет Бутурлин, - личность настолько оригинальная, что невозможно не попытаться набросать ее очерк даже с некоторыми деталями… упорное домоседство, при цветущем состоянии его здоровья, превратилось в лень и неохоту трогаться с места своего жительства. От этой привычки никто из домашних не знал заранее, в какой день они выедут из деревни в Москву. Другая характерная черта в нем была та, что он не сочувствовал общему прогрессу вещей в виде железных дорог и отрицал даже существование некоторых улучшений, бывших явными для всякого. Что до железных дорог, то он находил их лишними. „И к чему торопиться? - говаривал он, - не все ли равно, что доедешь до места пораньше или попозже?" В Тарусе издавна была уездная почтовая контора и в описываемое время строилось московско-тульское шоссе, по одной части коего, от Москвы до Серпухова, мы уже давно катались. Однако же князь Николай Яковлевич упорствовал в непризнании ни тарусской почтовой конторы, ни серпуховского шоссе… Вследствие подобного предубеждения, хотя Таруса находится от с. Рощи только в каких-нибудь 20 верстах, князь Николай Яковлевич не иначе отправлял свою корреспонденцию, как с нарочно посылаемым в Серпухов, т. е. более чем за 40 верст, почтовую контору в котором, он, по-видимому, признавал существующею. А насчет серпухово-московского шоссе он говаривал, что это все нас морочит граф Клейнмихель и что никакого шоссе там нет» ⁴⁰⁰. Н. Я. Голицын держал пышную псовую охоту. Его товарищами по охоте были страстные охотники Н. А. Жихарев, мелкопоместный дворянин Тарусского уезда, и Осип Августинович Тридон, француз-гувернер, служивший у Нарышкиных и Бутурлиных. Осенью Голицын приезжал на несколько дней с псовой охотой в Игнатовское-Знаменское, где щедро платил за постой хозяевам имения⁴⁰¹.

Село Илъинское принадлежало князьям Хилковым⁴⁰².

В селе Сивцеве поселился Ф. И. Миллер. Сивцево было куплено его женой Т. Л. Миллер у княгини Вадбольской ⁴⁰³. Вадбольские и Хилковы в XIX в. были связаны родственными отношениями ⁴⁰⁴.

Села Салтыкове и Спас-Городище принадлежали трем «сестрам-весталкам» Веселовским⁴⁰⁵, которые, как и А. И. Нарышкина, славились своим гостеприимством⁴⁰⁶.

В селе Трубецком жила Е. Н. Шабишева ⁴⁰⁷.

Село Вознесенское принадлежало Ф. С. Чаплину, но в 40-х годах его купила Дурново ⁴⁰⁸.

В сельце Жукове жил С. Ф. Чаплин ⁴⁰⁹.

В сельце Калугине проживали А. И. и Е. А. Вагнеры ⁴¹⁰.

Вид на р. Тарусу ниже д. Сутормина, в 1 км от города

Села Колосове и Солопенки принадлежали Д. А. Черткову⁴¹¹. В Солопенках была приходская церковь, богатый дом, в котором на лестницах были помещены цветы, а обстановка отличалась роскошью. При доме имелись великолепный парк и цветники.

Сельцо Гуръево состояло из усадеб Н. А. Маковеевой и В. Чирикова, который построил себе огромный дом с двухсветным залом⁴¹².

Село Безобразово принадлежало частично Н. А. Жихареву⁴¹³, частично - А. А. Сумароцкому ⁴¹⁴.

В сельцо Почеве жил в начале XIX в. Р. Ф. Голубицкий. Бутурлин называет это сельцо «убогим» ⁴¹⁵. Позднее в Почеве жил сын Ростислава Фомича - Евграф Ростиславич ⁴¹⁶.

Кроме того, дети Р. Ф. Голубицкого приобрели подгородние тарусские деревни Бояково и Сутормино ⁴¹⁷. Впоследствии деревня Сутормино принадлежала П. П. Свиньину ⁴¹⁸.

Одним из признаков изменения социального состава землевладельцев уезда была покупка в 1850 г. села Кольцова известным медиком, профессором Московского университета Мухиным. Мухин говорил, что служил врачом еще при Потемкине-Таврическом ⁴¹⁹. «Скупость его, - сообщает Бутурлин, - была феноменальная. Никто никогда у него не обедывал, а деревенские мальчишки были обязаны носить ему определенное число диких голубей, которых он замораживал впрок на зиму и этим питался без покупной провизии. Один мой знакомый, находясь при описи имения по смерти Мухина, сам видел на леднике кучу этих мерзлых пернатых ⁴²⁰.

Селение Криворезово и некоторые другие принадлежали «дикому помещику» Толбугину. В 1857 г. Бутурлин, служивший тогда чиновником особых поручений при калужском губернаторе, получил задание произвести секретное дознание о «злоупотреблениях» Толбугина. «Поручение это было чуть ли не мотивировано тем, что крестьяне этого помещика вышли из повиновения, что в официальной тогдашней терминологии называлось бунтом, хотя открытого бунта никогда не было, а только то, что вышедшие из терпения и разоренные от поборов своего барина некоторые несчастные крестьяне (да и то не все) отказывались тихо, но дружно и упорно, исполнять притеснительные его требования… Между прочих обвинений подтвердилось, что у г. Толбугина определенного размера оброка не было: сегодня получено сполна, а завтра, когда крестьянам были нужны паспорты, чтобы им идти на заработки, с них требовали еще добавочный по произволу оброк и нередко, для вымогательства его, секли крестьян и отбирали их имущество. Крестьяне дошли до такой крайности и страха, что перегоняли свой скот в соседние селения, не принадлежавшие их помещику, и там держали скотину на чужое имя» ⁴²¹. «Усадьба этого милого джентльмана ⁴²² была в 35 или около того верстах от Калуги, и вот как наедут к нему хоть бы утром неожиданные гости, и хватится он, что к обеду нет шампанского, пошлет, бывало, нарочного на крестьянской тройке в Калугу за вином, с наказом, чтобы он беспременно поспел к его обеденному часу, хотя бы две лошади из тройки пали дорогой, что, по рассказам крестьян, будто бы и случалось» ⁴²³.

Толбугин не был исключением из общего правила. Бутурлину стало известно, «что некая тарусская немелкопоместная барыня разорила своих крестьян до того, что они ходили по миру по всему уезду, и что некий

Помещик, разгневавшись за плохую барщинную работу, запряг одну бабенку в борону и заставил ее бороновать, чем и подверг ее всеобщему позору» ⁴²⁴. Произвол царил в имениях помещика Чуфаровского и некоторых других ⁴²⁵.

Из истории крестьянского быта.

Крестьянская свадьба в Тарусском уезде

Этнографические данные, относящиеся к дореформенному времени, позволяют представить обряд крестьянской свадьбы в Тарусском уезде следующим образом. Выбрав невесту, родители жениха посылали узнать стороной, будут ли согласны родители невесты на свадьбу. В случае благоприятного известия, начиналось сватовство. Отец и мать жениха с одним или двумя ближайшими родственниками отправлялись в дом невесты. Пришедших хозяева усаживали, но только не за стол. После обычных приветствий и обычного сватания начинали договариваться «о кладке» (так называлось приданое). Оно состояло из денег (около 30 руб.) и некоторых вещей, как, например, басовица, чулки, мыло, блюдо и др. Жених же обязывался поставить на свадьбу известное количество вина. Тут же назначались дни «пропоя» и свадьбы. После заключения такого уговора пили вино, привозимое обычно женихом, и закусывали.

На «пропой» собирались все родные жениха и невесты. Родня жениха за столом занимала первые места. Во время обеда невеста обносила всех вином, а ей дарили деньги. Когда подавали последнее блюдо - «круглый» (сальник), мать невесты или сама невеста дарила гостям платки, а ее опять одаривали деньгами.

Накануне свадьбы устраивались «вечерины», па которые собиралась родня жениха и подруги невесты. Невеста с подругами шла в баню, где они пили вино и пели песни. За «вечериною», как и в дни «пропоя», невеста обносила гостей вином, дарила платки. После ужина она уходила с подругами в особую горницу, где причитала. Подруги оставались у невесты ночевать.

В день свадьбы к жениху собирались родные. Жених одевался в задней избе, причесывали его крестные. Когда обряд одевания оканчивался, дружко докладывал, что жених собрался. Отец и мать шли к нему с хлебом и солью и благословляли его. После этого дружко вел жениха в переднюю избу. Переступая через каждый порог, жених крестился, а дружко делал вид, что «ищет колдовства». В передней избе отец, мать и родные снова благословляли жениха, а дружко приговаривал: «Благослови (такой-то) князя молодого с суженой ехать, у суда божия стоять, злат венец принять…» и пр. После этого жених с поезжанами садились за стол и все, кроме жениха, закусывали. После закуски дружко вел жениха и сажал его в повозку, за ним садились поезжане. Дружко и мать жениха трижды обходили с иконами поезд, причем мать клала в каждую подводу немного хмелю. Не доезжая дома невесты, поезд останавливался, дружко шел к дому. Собравшиеся крестьяне бросали перед ним палку и требовали выкупа за разрешение пройти «околишной». Дружко угощал их вином, и его пропускали. Войдя в дом, дружко молился, поздравлял свата и сватью, благодарил за вечерины и спрашивал, согласны ли они принять жениха. По получении согласия все подъезжали и, выйдя из повозок, останавливались у порога. Между тем невесту одевали, благословляли и сажали за стол. С правой ее стороны садились два мальчика, а с левой - две или три женщины. Дружко, войдя в избу, спрашивал: «Зачем вы тут сели?» «Давай денег, встанем», - отвечали мальчики. «За что?» «Мы лапти плели невесте». Дружко давал им денег, и они вставали. С теми же вопросами дружко обращался и к женщинам. Они отвечали: «Мы шили на невесту, иголок много переломали». Дружко и у них выкупал места. После этого расстилали войлок, сажали невесту и под ее правую ногу ставили мерку с овсом. Дружко приносил пироги, говядину, три ковриги хлеба, соль и пр. и, обращаясь к свату, говорил: «Сватушка, хочешь убавь, хочешь прибавь». Сват прибавлял еще ковригу хлеба. Все это относилось в чулан. После того, как невеста угощала девушек вином, отец и мать выходили с иконами навстречу жениху. Он прикладывался к иконам, кланялся будущим тестю и теще в ноги и целовался с ними. Дружко вел жениха на место по лавке, за спиной невесты. Посадив жениха, дружко обносил невестину родню вином. За обед садились женихова родня, крестная мать и сваха невесты. После обеда все вставали, кроме жениха с невестой. Когда к ним подходил отец невесты, вставали и они. Отец соединял их руки и давал жениху наставления вроде следующего: «Люби как душу, тряси как грушу, дурных речей не слушай» и пр. Невеста, голося, благодарила родителей за хлеб-соль.

Во время отъезда в церковь в повозку сажали невесту с крестной матерью и свахой, а жениха с крестным отцом и свахой. Отъехав некоторое расстояние от дома, дружко останавливал поезд - он что-то забыл. Девушки запирали перед ним дом, он выкупал пропуск. Войдя в дом, помолясь богу, благодарил свата за хлеб-соль и просил его с родней в гости к жениху. После венца женщины повязывали молодую, за что дружко одаривал их.

В доме молодого приехавших из церкви встречали отец с иконой и хлебом-солью, мать с иконой и корцом квасу. Молодые прикладывались к иконам, кланялись в ноги родителям и целовались с ними. За обед в особой избе садились только молодые, свахи, дружко и двое «вечерних». После обеда дружко и сваха отводили молодых спать. В это время собиралась невестина родня. Дружко и хозяева встречали их хлебом и солью, сажали на почетные места. Тогда только начинался настоящий обед. В середине обеда гости спрашивали: «За кем пируем, поминки у тебя что ли?» «Нет, свадьба». «Так давай сюда молодых». Дружко вводил молодых по очереди. Пир продолжался до поздней ночи.

Именины и крестины в крестьянском быту справлялись очень скромно. В эти дни приглашались только близкие родные ⁴²⁶.

Административные перемены.

Нравы администрации

Из изменений административного порядка нужно указать на создание в 1838 г. в Тарусе уездной Палаты государственных имуществ и соответствующих волостных правлений в центрах волостей. Тарусский уезд был разделен на 12 волостей (в порядке с севера на юг): Буриновская, Троицкая, Высокпничская, Исканская, Бе-лянинская, Заворовская, Бортпиковская, Кареевская, Асоинская, Солопенская, Сашкинская и Богимовская. Создание волостных правлений государственных крестьян было связано с проводившейся в общероссийском масштабе реформой графа Киселева. В 1841 г. духовное правление было переведено из Тарусы в Калугу.

Уездным предводителем дворянства долгое время в первой четверти XIX в. был П. И. Веселовский⁴²⁷, несколько раз избирался на этот пост К. А. Поливанов⁴²⁸, затем Д. А. Чертков ⁴²⁹. Бутурлин говорит, что Чертков был «далеко не из либерального десятка»⁴³⁰. Бутурлин неоднократно подчеркивает, что дворянство с неохотой шло на разоблачение крепостного произвола своих собратьев по классу, придерживаясь духа сословно-корпо-ративной солидарности. Предводители дворянства в полной мере выражали интересы своего класса.

Должность исправника земского суда в 1812 г. занимал А. А. Бессонов⁴³¹. Неоднократно избирался исправником любимец уездного дворянства мелкопоместный дворянин Н. А. Жихарев ⁴³². В 1847 г. исправником был А. А. Сумароцкий, человек огромной физической силы ⁴³³. Избранный затем исправником Бахметев отличался крайней недобросовестностью и грубым произволом. В 1857 - 1858 гг. Бутурлин вел следствие по делу о злоупотреблениях Бахметева. Ему стали известны, в частности, следующие факты произвола, чинимого этим исправником: «В едину от суббот он подметил какое-то жилое строение на краю одного селения, выходившее не в линию с прочими, а на дорогу и, может быть, сужавшее немного проезд. И вот приказывает он становому снести это строение…, но так как после нескольких повторений (письменных) становой не исполнял его приказаний, то исправник прискакал туда и, вызвав станового, велел ему немедленно раскидать все строение. „Помилуйте, - возразил тот, - ведь этого мы не имеем права делать по закону". „Что мне закон, я вам закон", - грозно гаркнул принципал. „Ну, так извольте сами и распоряжаться, - отвечал осторожный подчиненный, - а я отказываюсь". Раскидано ли было строение или нет, не помню. А иногда отправлял он преступников из города в стан под конвоем каких, думаете вы, людей? Под конвоем баб; да, баб, вместо рассыльных, состоявших при суде, но коих он употреблял для разных работ у себя на дворе…» ⁴³⁴ Вместо Бахметева был временно вновь назначен А. А. Сумароцкий⁴³⁵. В 1860 г. исправником был В. Ф. Раковский ⁴³⁶, а с начала 1861 г. - В. А. Шумовский ⁴³⁷.

Городничим в 1812 г. был М. И. Цвиленев 438, во второй четверти XIX в. должность городничего исполнял майор И. А. Венюков, участник войны 1812 г., любивший рассказывать баснословные истории о своих встречах с Наполеоном ⁴³⁹.

М. Д. Бутурлин в своих записках отмечает наличие в судах взяточничества, причину которого он видит в плохом материальном обеспечении чиновников. Оклады служащих были настолько низкими, что честно существовать на них было невозможно. Так, писец уездного суда получал 1 р. 80 к. серебром в месяц, а оклад канцелярских чиновников, считавшийся высшим, равнялся 8 руб. в месяц, т. е. 96 руб. в год.

Артиллерийская батарея в Тарусе.

Тарусское ополчение периода Крымской войны

В Тарусе квартировала пешая артиллерийская рота (во второй четверти XIX в. называвшаяся батареей). В 1825 г. сю командовал полковник Н. И. Колесов ⁴⁴⁰, в 30-х годах - П. И. Острецов ⁴⁴¹, в 40-х годах - А. М. Кубаркин ⁴⁴². В 40-х годах в офицерский состав этой батареи входили штабс-капитан А. В. Зимнинский, поручики Новиков, Еглау, Богуславский и прапорщик Дмитриев ⁴⁴³. В 1848 г. в связи с решением Николая I принять вооруженное участие в подавлении венгерской революции батарея выступила из Тарусы (под командованием А. В. Зимнинского ⁴⁴⁴) и вернулась в 1851 г. (под командованием А. М. Кубаркина ⁴⁴⁵).

Во время Крымской войны 1854 - 1856 гг. по уездам России формировались народные ополчения. Эти ополчения были плохо вооружены. О вооружении тарусского ополчения дает ясное представление Бутурлин: «…Тарусская дружина выступила в поход с деревяшками вместо кремней чуть ли не более чем на половину всей дружины, а о пистонных ружьях тогда и помину не было»⁴⁴⁶. Командовал дружиной тарусский помещик Ф. И. Миллер, вышедший затем в отставку с чином генерал-майора ⁴⁴⁷.

Здравоохранение

В 1832 г. в Тарусе была открыта первая больница на 12 кроватей. В этой больнице помещались больные из воинских чинов местной инвалидной команды и проходящих через Тарусу воинских команд. Плата за них вносилась комиссариатом. В больницу клали за умеренную плату также больных горожан. Судя по тому, что к 1846 г. число кроватей не увеличилось ⁴⁴⁸, можно говорить о недостаточном внимании к развитию здравоохранения.

В 40-х годах в Тарусе было два врача - городской и уездный. Городского врача С. Е. Александровского Бутурлин характеризует как «личность бесцветную», зато он воздает должное прекрасным человеческим качествам уездного врача Виктора Яковлевича Яковенко: «Приучил он всех своих пациентов безразлично (в том числе и тех, что были с хорошим состоянием) к безвозмездной своей практике… Паче всего любил он человечество, а затем свою науку… нуждающийся чиновничий и мещанский люд он снабжал даровыми от себя медикаментами, коими запасался в те времена, когда в Тарусе не было никакой вольной аптечки. Местные же оамоварни-ки-купчики расплачивались с ним (за редкими исключениями) съестными припасами, колониальными продуктами или товарами, входившими в круг их торговли. Единственный верный, но и то не особенно обильный источник, на который мог наш добрый врач рассчитывать, составляла определенная (и то не им самим, а хозяевами) годовая плата от трех (кажется, не более) фабрик в Тарусском уезде, из коих более для него прибыльною была писчебумажная фабрика купца Новикова в селе Троицком» ⁴⁴⁹.

Первая аптека в Тарусе была открыта «между 1850 и 1852 годами» ⁴⁵⁰.

Известную роль в Тарусском уезде в качестве врача и аптекаря сыграл Осип Августинович Тридон (1794 - 1858 гг.) ⁴⁵¹. Тридон родился в городе Лангре в Шампани, кончил аптекарский курс в Париже и находился при тамошнем госпитале Hotel-Dieu; приехал в Россию в 1818 или 1819 г. со своими товарищами - Барьбье и Жобаром; два года провел в Прибалтике, затем переехал к тарусскому помещику Гурко, у него содержал вольную аптеку; поступил к Елизавете Ивановне Нарышкиной на должность воспитателя ее сына.

«Быть наставником он мог по классическим своим познаниям», - указывает Бутурлин ⁴⁵².

Получив от Е. И. Нарышкиной за воспитание сына «30 тыс. рублей на ассигнации или без малого 9 тыс. руб. серебром» ⁴⁵³, Тридон потратил их на покупку и ремонт большого дома в Тарусе.

Тридон лечил больных довольно примитивными, в основном «домашними» средствами.

В июне 1848 г. в Тарусском уезде была сильная холера. Первоначально она появилась в Серпухове. Заболело несколько крестьян и в селе Игнатовском, вследствие чего семейство Бутурлиных, опасаясь заразы, переехало в соседнее имение князя А. М. Хилкова, село Ильинское ⁴⁵⁴. Тридон принял активное участие в лечении больных крестьян, он давал им иноземцевы капли, мятный чай, ставил горчичники и т. д.

Все эти средства считались тогда достаточными, хотя выздоровление они обеспечивали далеко не всегда. В Знаменском от холеры умерло семь человек. Не удалось Тридону вылечить и заболевшего холерой Н. А. Жихарева. Получив известие о его болезни, Тридон поскакал в село Безобразово. Но все его средства от холеры не помогли Жихареву ⁴⁵⁵.

Непосредственно на город Тарусу эпидемия холеры в 1848 г. не распространилась ⁴⁵⁶.

Народное образование

В Тарусе было уездное училище. В 1846 г. в нем числилось пять учителей. Ученики распределялись по сословиям следующим образом: дворян - 3, почетных граждан - 1, купеческих детей - 3, мещан, ремесленников и цеховых - 19, разночинцев - 1, помещичьих крестьян - 3. Женского пола среди учащихся не значилось⁴⁵⁷. 19 октября 1833 г. в Тарусе открылось приходское училище, где, по данным 1846 г., был один учитель и 50 учеников, главным образом из мещан, ремесленников и цеховых⁴⁵⁸. Народное образование находилось лишь на первоначальной стадии своего развития.

Тарусская интеллигенция

В состав тарусской интеллигенции входили городской и уездный врачи, учителя уездного и приходского училищ, некоторые представители дворянства, квартировавшие в Тарусе артиллерийские офицеры, отдельные служившие у помещиков домашние учителя (типа Тридона). Вследствие социальной неоднородности этих групп интеллигенции прочных связей между ними не существовало.

Очень яркой личностью была жена врача С. Е. Александровского - Варвара Владимировна, урожденная Чирикова, дочь помещика села Гурьева - Владимира Чирикова. Она прониклась революционными настроениями и идеями, жаждала освобождения крестьян⁴⁵⁹.

Тин дворянского интеллигента и либерального барина представлял граф М. Д. Бутурлин. Круг его интересов был весьма широк. Он живо интересовался новейшими методами ведения сельского хозяйства и экспериментировал в этой области. В 1859 г. он купил в Москве у Бутенопа молотильную машину для своего имения ⁴⁶⁰. Будучи страстным садоводом, Бутурлин занимался гибридизацией и акклиматизацией растений (тутовое дерево, белая акация).

В рассказ Бутурлина о событиях 1847 г. вкраплена общая оценка, которую он дал своей деятельности: «До описываемой поры моей жизни (мне тогда стукнуло 40 лет) я был попеременно фанатик-дилетант, певец, стремившийся подвизаться на оперных подмостках, и вместе с этим реставратор выцветших и облупившихся картин; затем я сделался усидчивым акварельным пейзажистом ⁴⁶¹, а с 1847 г. начинается период страстного садоводства; далее явлюсь под видом усердного служаки по следственной части и ревнивого обличителя помещичьего, а иногда и чиновничьего произвола, и напоследок, как финал бессвязной вообще моей пестрой деятельности, выкажу себя в виде запоздалого литератора, спешащего схватывать налету там и сям кое-какие верхушки разнообразных научных предметов. А изо всего этого выходит общий итог, что характеристику мою можно довольно верно определить английскою поговоркою: „Jack of all trades, and master of none ⁴⁶²"» ⁴⁶³.

Темперамент общественного деятеля проявился у Бутурлина особенно отчетливо в конце 50 - начале 60-х годов (разоблачение отдельных актов помещичьего произвола), когда Россия переживала период революционной ситуации.

При всем своем либерализме Бутурлин относился к крепостным с чувством нескрываемого превосходства, называя своих слуг полупрезрительно «личардами» (например: «У меня издавна была страстишка просвещать крепостных моих личардов») ⁴⁶⁴.

Кроме Бутурлина, не чужд был интереса к научной и общественной жизни Г. А. Быховец. Обнаружив месторождение известняков в районе своего имения Тихвинского, он опубликовал в Бюллетене Московского общества испытателей природы ученое рассуждение о строении ископаемых известняков ⁴⁶⁵.

Вид на г. Тарусу с Игнатовской горы.

Снимок сделан в 1953 г. с того места, с которого писал Тарусу М. Д. Бутурлин в 1825 г.

Квартировавшие в Тарусе артиллерийские офицеры составляли часть местной интеллигенции. Артиллерийские офицеры в дореволюционной России вообще получали более высокое образование, чем представители других родов войск. Из офицеров, живших в Тарусе, особенно выделялся своим образованием и умом А. В. Зимнинский, друг Бутурлина и частый гость в Знаменском.

Достопамятности Тарусы первой половины XIX в.

Дом Тридона (Афанасьевых) на быв. Кирпичной ул. (ныне ул. Луначарского, № 31). Дом этот был построен еще до Отечественной войны 1812 г. Был куплен и отремонтирован Тридоном в 1849 - 1850 гг.

При доме Тридона имелся громадный земельный участок - целый квартал: в настоящее время на нем расположены детдом, усадьба художника В. В. Журавлева и дома других граждан.

В овраге, недалеко от дома О. А. Тридона, имелся большой пруд, где водилось много карасей. У берега стояли прогулочные лодки. На обширную площадь при доме, занятую ныне городским сквером, каждую осень съезжались верхами на охоту местные помещики со сворами собак.

Впоследствии дом Тридона стал известен под именем дома Афанасьевых (дочь Тридона вышла замуж за провизора В. А. Афанасьева). В настоящее время дом Афанасьевых утратил свое прежнее обличье: когда-то он был желтый с белыми деревянными колоннами и зелеными ставнями, теперь же он розовый с белыми резными наличниками.

Дом на быв. Серпуховской (ныне Комсомольская) ул., занятый в середине XIX в. под почтовую станцию, не сохранился. В 1860 г. в нем некоторое время жил Шамиль, препровождаемый в ссылку в Калугу, где он прожил до 1870 г. Старая владелица дома, по словам старожилов, много рассказывала о Шамиле и показывала его комнату.

В 1859 и 1860 гг. Таруса являлась местом ссылки пленных горцев. Они жили на пожарном дворе и в своих национальных костюмах уныло бродили по улицам города.