Тарутинское сражение

Отступление отряда Мюрата

Заняв оставленный поспешно польский лагерь, русские войска увидели, в каком положении находился противник и насколько неожиданным было для него утреннее наступление. «Они, — вспоминал Евреинов, — расположились в сие время на разостланных по траве коврах пить чай, при некоторых, находившихся с ними, женщинах и как только они нас увидели, то опрометью начали бежать, сами не зная, куда, и не успевая ничего с собою захватить, так что и мне пришлось взять чашку с горячим еще чаем. Я вылил из нее чай и положил к себе на память в карман, как первую военную добычу; еще завладел я в богатом красного сафьяна с золотым обрезом переплете французскою Библиею, с эстампами, вероятно, похищенную французами в Москве, может быть из библиотеки графа Бутурлина, судя по богатому переплету»[446]. О лагере противника Радожицкий писал: «Мы с изумлением увидели остатки поеденных французских лошадей, около балаганов, составленных из дверей, столов и проч. Поваренная посуда, котлы и чайники оставались на дымящихся очагах; они обнаружили, что французы имели еще крупу и горох, только нуждались, кажется, в хлебе и говядине. Нам попался тут красивый вороной жеребенок, который, видно, откармливался у них вместо телятины»[447].

Находившийся при Милорадовиче Н.Н. Муравьев, видя, что авангард не вступает в дело, отправился со своим товарищем подпоручиком квартирмейстерской части А.А. Перовским «вперед, для отыскания происшествий, более занимательных». «В ужасном положении — вспоминал он, — был неприятельский лагерь, через который мы ехали. Кроме множества убитых людей, повсюду лежали зарезанные лошади, которыми французы питались. На квартире, занимавшейся Неаполитанским королем, я видел ободранную кошку, вероятно, готовившуюся к столу. Везде фургоны, нагруженные вывезенным из Москвы имуществом, оставленные на пути и разграбленные казаками, которые разметали часть вещей по полю. Осталось также много колясок и карет, которыми поживились в Москве начальники французских войск. На поле сражения лежало также несколько убитых женщин; одну из них видел я пораженною пулею в глаз; подле нея лежал раненый поляк. Он был без памяти, но бился и громким голосом ревел»[448].

Когда неприятель начал свое отступление, Вюртембергский со своим отрядом двинулся вперед, «стараясь настичь головные части отступавших неприятельских войск»[449]. Возможно, тогда 20-й егерский полк, находившийся в колонне Орлова-Денисова, предпринял попытку выйти на Калужскую дорогу и отрезать путь отхода отряда Мюрата к Спас-Купле. Вюртембергский писал, что «20-й егерский полк, содействовавший, под начальством подполковника Горихвостова[450], казакам, подвинулся теперь к правому флангу Тобольского, и атаковал штыками французскую батарею»[451].

Е. Вюртембергский (1787–1857).

Егеря перешли реку Чернишню выше села Рождественно и попытались, вероятно, занять овраг у Богородского[452]. Со своими песенниками выдвинулись они под картечным огнем вперед[453]и ударили на батарею Пельтье. Они уже достигли пушек, когда егерей атаковали карабинерские полки, а с фланга нанес удар 6-й кирасирский полк. Егеря успели построиться в каре, но карабинеры и кирасиры прорвали его и изрубили многих солдат[454]. Из наградных документов следует, что основному удару подвергся батальон майора Рыкова. К нему на помощь подоспели действовавшие в рассыпном строю стрелки, которых собрал для контратаки прапорщик Либерт. При этом, егеря не только выдержали и отразили атаку противника, но и «штыками опрокинули его кирасир». В конечном итоге 20-й егерский полк на этом направлении вынудил неприятеля оставить позицию и свести батарею[455]. В своих воспоминаниях Радожицкий так описывал увиденное им в этот же день поле боя: «в одном месте лежало человек тридцать русских егерей, порубленных, и между ними несколько убитых французских кирасиров: это были латники Мюрата, напавшие на колонну 20-го егерского полка и произведшие страшную сечу»[456].

Тарутинское сражение 18 октября 1812 г. 2-й этап (с 10 до 15 часов). Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

После неприятельской атаки к 20-му егерскому полку примкнули части, находившиеся под командованием Вюртембергского — Тобольский пехотный, 4-й егерский полки и три орудия легкой артиллерии. «Между тем, — пишет Евгений Вюртембергский, — Голь, во весь этот день действовавший искусно и ревностно, подвез ко мне 12 орудий; за ними следовал Меллер-Закомельский. Подкрепленный сими войсками, я стал сильнее и сильнее напирать на неприятеля»[457].

Когда Мюрат начал постепенно отводить свои войска по Калужской дороге, казаки, при поддержке артиллерии, начали переходить реку Чернишню и преследовать колонны противника. Отходивший с польскими войсками Роос в своих воспоминаниях так описывал это отступление: «Вскоре мы нашли свою горсточку, все еще именовавшуюся полком, вместе с другими, именовавшимися совместно бригадой. Примчался адъютант короля (Мюрата — В.Б.) с приказанием бригаде начать атаку. Приказание исполнили. Двинулись вперед, не нападая, а только маневрируя». Во время этого отхода Роос с двумя своими помощниками столкнулись с одним польским ротмистром, о котором знали, что он терпеть не может немцев. Поляк «так и закипел от гнева и досады, когда мы очутились возле него, разлетелся на нас, размахивая кругом себя, ранил до крови младшего врача Майера и лошадь третьего, и с искаженным от злобы лицом стал грозить и ругать меня, и натворил бы еще больше, если бы позволило время и пространство». Вскоре этот польский ротмистр оказался среди раненых. Пуля пробила ему левое предплечье и раздробила кость. Роос со своими помощниками, несмотря на нанесенное им оскорбление, оказал поляку помощь. Ему наложили повязку, хотя полученная рана требовала ампутации, которую из-за поспешной ретирады некогда было делать[458].

Вероятно, с началом отступления противника, Орлов-Денисов предпринял попытку опередить его у Спас-Купли, за которой находилось дефиле — узкое место, образованное примыкавшим с двух сторон к дороге лесом. С этой целью было послано несколько казачьих полков, которые обнаружили крупные силы, направленные заблаговременно на этот пункт Мюратом. 1-й и 3-й полки Вислинского легиона и 4-й кавалерийский корпус прикрыли здесь отступление противника и, несмотря на атаки казаков, удерживали занятую ими позицию до подхода основных сил[459].

Оставление противником своей позиции по реке Чернишне привело к активизации действий русских войск в центре и, особенно, на левом фланге. После возвращения Коновницына, который сообщил, вероятно, о ретираде неприятеля на правом фланге, главнокомандующий отдал приказ двинуть вперед главные силы. Находившийся при Кутузове Левенштерн писал: «Когда было, наконец, получено известие о поспешном отступлении короля Неаполитанского, то Кутузов решился двинуть кавалерию барона Корфа и генерала Васильчикова, но благоприятный момент был уже упущен»[460]. Состоявший при 4-м кавалерийском корпусе подпоручик квартирмейстерской части Бутурлин свидетельствовал, что, видя отступавшего в ужасе противника, «Васильчиков почел вполне своевременным воспользоваться им (отступлением — В.Б.), чтобы ударить на их правое крыло, которое бежало мимо нас. Наше левое крыло было занято в это время прохождением весьма трудного Виньковского дефилея, и его успели пройти лишь четыре эскадрона драгун. Васильчиков, не желая упустить неприятеля, повел в атаку эти четыре эскадрона против линии от десяти до двенадцати эскадронов, которые хотя и построились перед нами, но нерешительностью своих движений не обещали устоять и, действительно, несмотря на свое огромное численное превосходство, видя наше приближение, обратились в бегство»[461]. Шеф Сибирского драгунского полка барон К.А. Крейц писал, что во время сражения он «исполнял почти должность эскадронного командира и на большой дороге преследовал прежде кирасиров, а потом отступающую неприятельскую пехоту»[462]. Описывая участие кавалерии Корфа в Тарутинском сражении, Крейц особо отметил успешные атаки Польского уланского полка. Против неприятеля, помимо 2-го, 3-го и 4-го кавалерийских корпусов действовала сотня охотников донского казачьего Грекова 1-го полка под командованием есаула Щедрова и сотника Грошева, которые могли наступать западнее дороги, вдоль ручья Каменка[463]. Кроме того, в преследовании противника, возможно, принимали участие и полки отряда Долгорукова. Но в боевых действиях на левом фланге отличились 11-й и 19-й егерские полки 6-го пехотного корпуса. Они сначала вступили в столкновение с неприятельскими аванпостами, оттеснили их и выбили противника из деревни Ходырево. Стрелки 19-го егерского полка перешли реку Чернишню и, «примкнув к отряду господина генерал-майора Васильчикова, находились при нем до окончания сражения»[464]. Именно они, по всей видимости, вступили в дело, когда успешное наступление русской кавалерии по Калужской дороге было приостановлено у примыкавшего к ней с западной стороны леса. В нем, среди деревьев и кустарника засели неприятельские стрелки, мешавшие продвижению кавалерийских полков, которых удалось выбить только с помощью подоспевшей пехоты[465].

Находившийся на этом направлении Гриуа вспоминал: «Мы отступали после долгого сопротивления, в полном порядке и под прикрытием огня моей артиллерии, переходя с одной позиции на другую. Король Мюрат долгое время был с нами; он был даже слегка ранен в руку. Некоторые из его экипажей не отъехали вовремя в тыл и могли теперь помешать нашим движениям. Он приказал солдатам сжечь их, что они и исполнили, поделив предварительно между собою то, что было в этих экипажах. Он лично подбодрял их и смеялся над тем, что они с такой поспешностью исполнили его приказ»[466].

Примерно в одно время с кавалерией к Чернишне начали свое движение 6-й, 7-й и 8-й пехотные корпуса. «Когда выстрелы с правой стороны стали приближаться, — писал находившийся в 6-м корпусе Митаревский, — тогда мы тронулись вперед. В стороне, откуда раздавались выстрелы, за лесом, мы ничего не видели, а с левой стороны, по открытому ровному месту, видны были еще две наши большие колонны. Эти колонны и наша двигались вперед, как будто равнялись»[467]. Части корпуса Дохтурова проходили место между русскими и неприятельскими аванпостами, где наблюдали следы боя, состоявшегося 22 сентября под Виньково. Здесь «валялись несколько не убранных, распухших и почерневших трупов, в мундирах, больше французских; валялись ружья, кавалерийские каски и сабли»[468]. Одну из таких сабель Митаревский приказал привязать к орудию, сохранив ее впоследствии у себя на память. Вскоре 6-й корпус подошел к ручью Дроновка и, перейдя через него, встал на пригорке. Топкие берега ручья и крутой подъем осложнили переправу артиллерии. Пришлось воспользоваться фашинами, привязанными попарно к зарядным ящикам. «Выбравшись на возвышенность, — пишет Митаревский, — мы увидели дым от выстрелов. Сойдясь со своей пехотой, остановились в прежнем порядке»[469]. С выходом к реке Чернишне для 6-го, 7-го и 8-го корпусов участие в сражении закончилось. «В этом деле, — заключает Митаревский, — нашей роте, да и всему корпусу, не удалось сделать ни одного выстрела»[470].

Л. Русело. Карабинеры во второй форме, 1811–1815 гг.

А. Ежов. Атака карабинерских полков при Тарутино. Справа П. Бениньи.

Приведенная картина А. Ежова, изображающая атаку карабинеров при Тарутино была написана в 2002 г. С тех пор прошло достаточно времени, появились новые материалы, освещающие данную тему, и нам хотелось бы внести ясность относительно униформы показанной на картине. Карабинеры изображены в небесно-голубых куртках, которые, следуя исследованиям А. Русело, являются «второй формой». При создании данной иллюстрации мы руководствовались работами П. Бениньи, Л. Русело и изобразительными источниками X. Фабер дю Фора. Некоторая часть которых приведена на стр. 38, 39, 90 и 91 данной книги. Однако, Д. Горшков, в своей статье «Униформа карабинеров», опубликованной в журнале Воин № 1 за 2005 г. убедительно доказал возможность ношения небесно-голубых сюртуков лишь офицерским и унтер-офицерским составом. Благодаря этой работе, и многочисленным консультациям Д. Горшкова мы, пересмотрев наше видение карабинерской униформы, подготовили новую картину (см. стр. 46–47), отображающую последние наработки в этой теме.

И. Пархоменко.

Офицеры карабинерских полков в малой выходной зимней форме. Офицер в рединготе и офицер в форме для грязного времени, 1810–1815 гг.

Л. Русело. Старший офицер кирасир в парадной форме.

Эти слова, сказанные об основных силах 6-го корпуса (егеря, как показано выше, были участниками сражения), можно отнести ко всем пехотным корпусам левого фланга.

Митаревский вспоминал, что после занятия позиции «солдаты, как пехотные, так и наши снижали с французов мундиры, а больше интересовались сапогами. В одном месте лежал большого роста кавалерист; голова у него была разбита, так что мозг был снаружи, но он дышал и хрипел. Несмотря на то, два солдата держали его под руки, а другие тянули с него сапоги. Еще обратил на себя мое внимание видный мужчина, в одной только очень тонкой и чистой рубашке, которую еще не успели с него снять. Приметно было, что это какой ни будь значительный офицер. Доктора осматривали и перевязывали раненых как своих, так и французских, а несколько священников исповедывали. Солдаты, достав шанцевые лопаты, копали неглубокие ямы и складывали убитых. Стояли мы тут, пока время начало склоняться к вечеру»[471].

Об интересе к вещам поверженных неприятельских солдат свидетельствует и Н.Н. Муравьев. «Проезжая по тому месту, где лежали французские кирасиры, я остановился по жалобным воплям одного из них, и увидел рослого и стройного латника, лежащего на спине; бок у него был вырван, как бы полуядром, но он был еще в памяти и, мотая руками, вскликивал: „О Jesus, Marie!“ (О Иисус, Мария! — франц.). Два драгуна, заметив на нем хорошие сапоги, слезли с лошадей, и один из них стал тащить с него обувь, но так как сапог с ноги не подавался, то другой наступил ногою лежащему на живот и выдавил ему внутренность из раны. Француз ревел, но удерживавший его ногою драгун смеялся и ругал его, а другой стащил сапоги; и оба уехали, высматривая, не будет ли еще добычи около других убитых и раненых»[472].

В то время как по приказу главнокомандующего к Чернишне выдвигались пехотные корпуса, войска, составлявшие резерв левого фланга (5-й пехотный корпус и кирасирские дивизии), оставались на месте. Служивший в лейб-гвардии Измайловском полку Симанский вспоминал: «Некоторые из наших офицеров по пришедшим уже слухам о успехе наших над неприятелем поехали на старые их биваки, где находился их авангард, привезя оттуда разных вещей, потом видели мы уже многих приезжающих с места сражения с известием, что неприятель прогнан»[473]. Об участии гвардии в сражении поручик лейб-гвардии Семеновского полка Чичерин оставил в своем дневнике краткую запись: «Мы находились все время в пяти верстах от огня. Сражение ни разу не достигло такого напряжения, чтобы можно было опасаться за его исход»[474]. Ездившие на биваки офицеры рассказывали, что «там находилось много всяких даже ненужных вещей, как то: вывезенных из Москвы дрожек, платья женского, кои были нужны для находящегося там женского пола, зеркала, туалеты, прекрасные мебели и разные галантерейные вещи украшали их биваки»[475].

Следовательно, в преследовании отступающего неприятеля принимали участие только иррегулярная и регулярная кавалерия, отдельные отряды пехоты, поддерживаемые огнем артиллерии. Кроме того, наступление русских войск подкрепляли части 2-го и 4-го пехотных корпусов. Задержавшись при переправе через Чернишню, они потеряли контакт с колоннами неприятеля, безостановочно отходившими к Спас-Купле. Так, Радожицкий писал, что наступавшая по Калужской дороге пехота 4-го корпуса не видела уже перед собой противника[476]. В таком же положении, судя по всему, был и 2-й корпус, следовавший правее корпуса Остермана-Толстого, вдоль Чернишни. При войсках последнего, вероятно, находился со своим штабом Беннигсен.

Из полков регулярной пехоты на правом фланге в непосредственном столкновении с неприятелем оказались части под командованием Вюртембергского. Тобольский пехотный, 4-й и 20-й егерские полки при поддержке уже 15 орудий и кавалерии 1-го корпуса пытались сломить сопротивление противника, прикрывавшего между Рождественно и Рогово отход основных сил. Вюртембергский вспоминал, что «6-й кирасирский полк его, прикрывавший отступление, сражался с львиной храбростью, но не устоял. В лесу встречены мы были частью неприятельской пехоты, которая, жертвуя собой, старалась выиграть время, чтобы дать отойти прочим войскам; пользуясь кустарниками, они успели, действительно, занять новую позицию у Спас-Купли, впереди Вороново»[477]. При этом Вюртембергский сетовал, что «судя по местности, главнейшее дело лежало на пехоте, а ея у меня было слишком недостаточно, чтобы совершенно преградить Мюрату отступление»[478]. Сложившееся положение он ставил в вину Беннигсену, который еще в начале сражения остановил идущие к нему полки 4-й пехотной дивизии и отменил запланированное в диспозиции движение 3-го пехотного корпуса на правый фланг. «Тут, — заключает Вюртембергский — должны скрываться какие-нибудь особенные, неизвестные мне причины, потому что Беннигсен всегда был известен как полководец чрезвычайно храбрый, хладнокровный и проницательный»[479]. Следует заметить, что необходимость предпринятых Беннигсеном на начальном этапе сражения действий была вызвана тем, что наступавшие на позицию поляков части 2-го пехотного корпуса столкнулись с серьезным сопротивлением противника и не были своевременно поддержаны силами 4-го корпуса.

План сражения при Тарутино 18 (6) октября 1812 года.

Неприятельские войска стягивались к Спас-Купле, где у труднопроходимого дефиле им пришлось занять новую позицию. Мюрату необходимо было выиграть время и приготовиться к отступлению по окруженной лесом дороге. Сворачивая линию обороны, части противника, прикрывавшие на левом фланге отход главных сил, совершали свое отступление под ударами преследовавших их казаков. Кирасирский капитан, служивший в 1-м резервном кавалерийском корпусе, писал: «Мы принуждены были отступить, но отступили в полном порядке. Ядра градом сыпались на наши ряды. Неприятель не смог привести нас в смятение, но час спустя мы были окружены со всех сторон, и нам пришлось стрелять во все стороны. Всюду были видны одни казаки. Земля дрожала от топота их лошадей. Но их большое количество не устрашило нас, и, если мы спаслись в этой схватке, то обязаны этим не случаю, не счастью, а исключительно только нашей стойкости. Мы отступили в полном порядке»[480]. Тирион, находившийся в составе 2-го кирасирского полка 1-го корпуса, отмечал в своих воспоминаниях: «нам пришлось присоединиться к отступательному движению левого крыла, и к полудню и мы, в свою очередь, с двух сторон и лицом к лицу очутились перед неприятелем, так как он находился и перед нами и на нашем правом фланге; мы были обстреляны в голову и с фланга, неся большие потери от этого флангового огня».

М. Туссэн. Построение кирасирского полка.

Во время этого противоборства Тирион стал свидетелем необычного эффекта «действия снаряда на жирной и гладкой шкуре лошади». В трех шагах от него в лошадь, на которой сидел полковник, попало ядро. «Снаряд, — вспоминал Тирион, — наискось пройдясь по крупу его лошади, только сильно отбросил ее в сторону, ни сорвав ни одной волосинки; ушибленное место только сильно вздулось, но скоро зажило от одних примочек холодной воды»[481].

Как свидетельствует Колачковский, «около часа дня, мы, будучи все соединены, и в самом строгом боевом порядке, остановились на позиции под Спас-Куплей, просто на дороге, ведущей из Воронова, имея лес за собой на расстоянии полумили. На этой позиции еще оживленно шел орудийный огонь с обеих сторон. Наши каре еще несколько раз должны были отражать атаки неприятельской кавалерии»[482].

У Спас-Купли к атакующим русским войскам присоединилось и несколько партий армейских партизан. Отправленный генерал-майором И.С. Дороховым для наблюдения за неприятелем урядник казачьего М.Г. Власова 3-го полка Филатов с 10 казаками «вмешался в дело и, поражая бегущих, убил своеручно генерала, командовавшего гвардиею короля неаполитанского, Дерю, коего дуламан с звездою и 4 крестами, также лядунку представил в доказательство своего подвига»[483]. За проявленное отличие Кутузов произвел его в хорунжие, о чем было объявлено 21 октября в приказе по армии. Убитым был адъютант Мюрата бригадный генерал барон П.С. Дери[484]. В лагере противника смерть генерала была преподнесена с героическим пафосом.

Адъютант командира 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса Мишель писал, что Дери был убит не во время отступления, а на первом этапе сражения, когда противник занимал позицию по реке Чернишне. В это время Дери в одиночку поехал проследить за перемещением войск и пропал в долине реки. Вскоре стало известно, что в лагере казаков был обнаружен генеральский ментик и награды. «Обладателей этих вещей, — пишет Мишель, — привели к главнокомандующему, которому они поведали, „что восемьдесят казаков встретили в балке французского офицера; они закричали ему, чтобы он повернул обратно, однако ответом им был удар сабли, после чего пятеро их товарищей были убиты и трое ранены; что они не смогли уйти от ярости этого льва, которого они лишили жизни!“ Увидев офицера, который принес одежду генерала Дери, мы не могли сдержать слез»[485].

Радожицкий вспоминал, что в ночь с 18 на 19 октября «велено было опять развести в биваках веселые огни и петь песни, потому что Мюрат посылал через наш лагерь к фельдмаршалу парламентера, просить сердце убитого друга своего, генерала Дери»[486]. Можно предположить, что первоначально посланец просил передать ему тело генерала, так как в своем рапорте Кутузову от 19 октября Беннигсен писал, что Дери «найден между убитыми. Король (Мюрат — В.Б.) прислал просить его тело»[487]. Н.Н. Муравьев вспоминает, что возвращаясь в свой лагерь, он видел «тело генерала Ферье (то есть Дери — В.Б.), которого французы впоследствии себе выпросили для отдания почестей»[488]. Тогда, вероятно, вместо тела, были переданы в лагерь противника личные вещи Дери, как об этом пишет Мишель. Повторно к этому вопросу вернулся присланный в русский лагерь 21 октября офицер, который явился «за телом убитого генерала Дери» и привез Кутузову письмо Бертье[489]. Вероятно, именно с ним вместо тела было отправлено к Мюрату сердце генерала. По крайней мере, в своих записках Беннигсен отметил, что Мюрат пожелал иметь сердце Дери и «желание это было исполнено»[490].

Победа при Тарутине 6 октября 1812 г. Гравировал С. Федоров под руководством С. Карделли по оригиналу Д. Скотти. 1814 г.

В нападениях на неприятеля приняли также участие партизаны Кудашева и Фигнера. О первом, в представлении его к награждению, Кутузов писал императору, что «во время сражения 6 (18) числа, быв в тылу, взял в плен 200 человек»[491]. Что касается Фигнера, то, по словам Радожицкого, к вечеру он приехал к ним в гости[492] и рассказал, как «участвовал в горячей сшибке с французскими кирасирами; как он близок был к Мюрату, который в одной рубахе едва мог спастись; как при переправе через речки французы везде бросают свои фуры, повозки и сами взрывают зарядные ящики; как лошади их не везут, а они сами бегут сломя шею»[493].

Итак, отступившие к Спас-Купле войска неприятеля оказались прижаты к лесу, через который шла узкой полоской Калужская дорога. Поэтому они были вынуждены под давлением русской кавалерии и артиллерии удерживать эту позицию, чтобы избежать беспорядочного отступления через дефиле. В этот момент отряд Мюрата оказался в тяжелом положении. С фронта к нему приближались пехотные корпуса, появление которых могло значительно усилить натиск русских войск. Однако этого не произошло. В критический для неприятеля момент поступил приказ главнокомандующего об остановке преследования и возвращении главных сил в Тарутинский лагерь. «В час дня, — записал в своем дневнике Дурново, — мы вынуждены были по приказу фельдмаршала Кутузова, ревновавшего к нашим успехам, прекратить преследование»[494]. К следующему с войсками Беннигсену прибыли посланные Кутузовым Толь и П.С. Кайсаров, которые «посоветовали мне, — писал Беннигсен, — вернуть войска более чем 20 верст назад, на позиции, которые они занимали раньше. Мое предложение, чтобы он шел вперед с остальными войском, не было принято; если бы это движение было выполнено, то ни одному человеку из корпуса короля Неаполитанского не удалось бы спастись»[495]. Получив приказ Кутузова, Беннигсен был вынужден остановить движение и, «поручив генералам, которые так доблестно сражались с неприятелем, привести войска обратно на позицию», отправился к главнокомандующему[496].

П. Хесс. Сражение при Тарутино 6 октября 1812 г. Государственный Эрмитаж.

Постепенно атаки противника под Спас-Куплей прекратились. «Около 3 часов пополудни, — пишет Колачковский, — огонь совершенно стих и наш корпус начал отступать через лес, отделявший нас от Воронова»[497]. Отряд Мюрата шел по Калужской дороге в течение почти всей ночи и только к утру, заняв позицию, остановился у Воронова[498].

Это отступление неприятельских войск сопровождалось мелкими стычками с казаками, которые, как отмечал в рапорте Орлов-Денисов, преследовали противника до Воронова[499]. Одно из таких столкновений описал кирасирский капитан, находившийся в составе 1-го корпуса кавалерийского резерва. Заметив «четырех казаков, которые грабили фургон шагах в двухстах», он решил доказать своим сослуживцам, что «четыре казака ничего не стоят против хорошего солдата». «Я скачу галопом к ним, обращаю их в бегство и преследую шагов 300. Я предложил офицеру, говорящему по-немецки, скрестить свою шпагу с моей. Он поклялся убить меня, но я расхохотался ему прямо в лицо. Я бросился на него и он бежал к своим казакам… Врезавшись в их середину, я поворачиваю лошадь и отступаю шагов на двести. Оглянувшись я увидал, что они растянулись в линию и расстояние между каждым из них было приблизительно шагов 15. Я быстро поворачиваю лошадь обратно, рассекаю лицо одному из них и не останавливаясь делаю то же самое с другим. Третий спасается бегством. Я преследую его со шпагой в руке, но к несчастью моя шпага никуда не годилась и не могла пробить полушубок, надетый на него. В это время остальные казаки окружают меня. Один из них наносит мне удар пикой по голове, пробивает мою каску, она падает, но я ловлю ее за султан; в это время получаю другой удар пикой в ногу. Я не почувствовал боли, так я был разгорячен и обозлился только на свою шпагу. Я бросился опять на них в самую середину и в это время подоспели мои ко мне на помощь, так как казаков было уже пятнадцать человек». Казаки были обращены в бегство, но в этой схватке зачинщик лишился своего друга — капитана 3-го кирасирского полка. «Полковник сделал мне выговор и сказал, что я поступил как гусар, так как вся эта схватка служила только для моего удовольствия»[500].

Офицер Донских казаков.

Таким образом, сбив неприятеля с позиции у Чернишни, русские войска начали преследование. Отбиваясь, в основном, от атак кавалерии, части противника двигались безостановочно к Спас-Купле. Достигнув после полудня этого населенного пункта, Мюрат занял оборонительную позицию, стремясь обеспечить проход своих сил через дефиле. Здесь противник оказался под сильным огнем артиллерии и был неоднократно атакован кавалерией. Но дальнейшего наступления русских сил не последовало, так как Кутузов к часу дня остановил преследование. Напор русских войск стал ослабевать, и к 3 часам сражение прекратилось. После этого неприятель, преследуемый только небольшими отрядами казаков, смог миновать опасное дефиле и ретироваться к Воронову, где и остановился.

В оправдание такого решения главнокомандующего Голицын в своих воспоминаниях писал, что во время атаки к Кутузову «вдруг приезжает урядник Жирова казачьего полка, находящегося в партизанском отряде у князя Кудашева под Подольском. Он привез перехваченное предписание Бертье к д'Аржану, чтобы немедля все тяжести шли к Можайску. Вот обстоятельство, которое укрепило Кутузова в истине, что Наполеон решительно ретироваться будет, но куда и в какое время, было ему еще неизвестно. Опасение, не обходит ли он нас по дороге к Калуге, — вот что занимало старика, и в этом тайном совещании собственно с собою (ибо ни одного лица из генералов его штаба не было тут), он решился не преследовать»[501]. Это объяснение было принято многими историками[502].

Французский кирасир после атаки.

Вместе с тем, рассказ Голицына противоречит сохранившимся документам. Кутузов, действительно, писал в конце октября императору в представлении к награждению Кудашева, что он «первый дал нам знать об отступлении неприятеля, доставив приказ Давута к генералу Даржану»[503]. Однако, эти сведения были доставлены главнокомандующему Кудашевым не во время сражения, а при рапорте от 22 октября[504]. Из рапорта Кудашева следует, что об отряде под командою бригадного генерала П.Ж. Буке д'Аржана он узнал только 21 октября. Кроме того, Кудашеву не было смысла присылать к Кутузову урядника Жирова полка, так как, по свидетельству главнокомандующего, Кудашев сам был участником Тарутинского сражения. С другой стороны, в «Истории нашествия» Бутурлина указывается, что преследование было остановлено вследствие получения Кутузовым сведений о появлении в Вороново крупного отряда противника[505]. Однако и это обстоятельство не находит подтверждения. Следовательно, известные на сегодняшний день источники позволяют утверждать, что у Кутузова не было веских причин прекращать начатое наступление.

В ожидании прибытия Беннигсена произошла, возможно, описанная Маевским сцена. Кутузов кричал «Где этот дурак! рыжий! трус! и т. д. После многих приисканий, или приблизительных имен, Кутузов с сердцем повторял: „нет, нет“ и усиливался напасть на имя этого труса рыжего… Но когда ему сказали: „не Бенниксона-ли?“ тогда он повторил „да, да!“ А когда ему сказали: „да вот он здесь“, тогда Кутузов с ласкою и отеческой миною обнял его и, вслед затем, отдал приказание»[506].

Беннигсен в окружении находившихся при нем офицеров прибыл к Кутузову, которого, по свидетельству Евреинова, они застали «в поле, сидящего на табурете, окруженного своею свитой и многими генералами». Беннигсен словесно донес о происшествиях дня, о том, сколько было убито, сколько взято в плен, а о числе орудий и захваченных экипажах обещал представить на другой день рапорт[507]. Иная картина встречи главнокомандующего с Беннигсеном предстает в записках Левенштерна: «Кутузов сошел с лошади; подъехавший в это время атаман Платов приказал разостлать ковер, на котором фельдмаршал лег рядом с ним. В этот момент появился генерал Беннигсен с трофеями, взятыми в этот день; за ним ехал казачий полковник Сысоев, взявший знамя 1-го кирасирского полка. Фельдмаршал встал, пошел к нему навстречу и сказал: „Генерал, вы одержали славную победу; я должен благодарить вас, но наградит вас его величество“. Генерал Беннигсен, возмущенный медлительностью и нерешительностью фельдмаршала, которая помешала успеху этой блестящей победы, холодно поклонился ему и просил позволения удалиться из армии на несколько дней для того, чтобы полечиться от полученной им сильной контузии. Он отъехал, не сойдя с лошади, и не сообщил никаких подробностей о событиях этого дня»[508].

После разговора с Кутузовым Беннигсен со своим окружением отправился в Леташевку, куда прибыл в 4 часа[509]. Евреинов вспоминает, что все были «чрезвычайно усталые, потому что не сходили целые сутки с лошадей»[510]. «Никогда, — писал в своем дневнике Дурново, — я не был так счастлив, как после выигранной битвы. Первый раз в жизни я находился в таком состоянии. Огромный бокал королевского пунша помог восстановить мои силы»[511].

После отъезда Беннигсена Кутузов оставался некоторое время на месте, где он перекусил и затем отправился в Леташевку[512]. Мимо гвардейских полков главнокомандующий проехал, когда «уже день клонился к своему окончанию»[513]. «С места сражения, — вспоминал Ермолов, — верхом у колеса дрожек фельдмаршала сопровождал я его до лагеря, и из слов его легко мог понять, в каком смысле готовился он сделать донесение государю». По свидетельству начальника штаба 1-й армии, главнокомандующий говорил: «„Какой дал Бог славный нам день! Неприятель потерял ужасно. Взято много пушек, и, говорят, по лесам разбросано их много, а пленных — толпами их гонят! Надобно собрать точные сведения“. Пушек всех и пленных я не видел. Неприятель не был тесним в отступлении и не был в положении бросать пушки. Выслушавши рассказ, я не обманусь, заключая, что донесение будет не без украшений»[514].

Армия постепенно возвращалась в Тарутинский лагерь. Так, после проезда Кутузова в Леташевку, в четвертом часу оставил свою позицию 5-й пехотный корпус. «Мы, — вспоминает Симанский, — ворочались назад с песнями. Экспедиция сия была для нас весела, ибо отдыхая несколько времени на долговременных биваках, мы пошли за славой, желали ее иметь и наконец победа была наша… Биваки наши были уже готовы и мы приходили на готовое. День уже склонялся, когда мы переправились через реку Нару; подходя к бивакам, мы слышали играющую музыку и огни разложенные — пришли на отдых»[515]. Примерно тогда же, вероятно, отправились к Тарутину и другие войска, находившиеся на левом берегу Чернишни. О движении 6-го корпуса Митаревский вспоминал: «Почти смеркалось, когда приказано было идти в лагерь». Заблудившись на обратном пути в лесу, он с артиллерией прибыл к Тарутино «очень поздно»[516]. Следовательно, возращение войск левого фланга и центра началось около 4 часов, и только к ночи они смогли достичь своих биваков.

На позиции у Винькова, под командованием Милорадовича, были оставлены 2-й, 4-й пехотные и 2-й, 3-й, 4-й кавалерийские корпуса. На аванпостах расположились казачьи полки. Вероятно, 1-й кавалерийский корпус был возвращен в лагерь, а 3-й пехотный корпус оставлен на позиции за деревней Дмитровской[517]. «Мы, — вспоминал Радожицкий, — почитали себя победителями и радовались, что уже ночуем на отнятой земле. Каждый из нас с большим любопытством рассматривал все предметы, брошенные неприятелями; удостоверяв, что они точно ели лошадей, мы не могли надивиться их терпению и преданности Наполеону»[518].

18 октября Кутузов отдал приказ по армии за № 42, в котором писал: «Завтрашнего числа во всех полках на случай одержанной над неприятелем победы быть благодарственному молебствию в 12 часов по полуночи; между 1-й и 2-й линиями в одно время, принимая начало с правого фланга, куда вынести и Смоленскую Божию Матерь»[519]. 19 октября, вероятно, после молебствия, войска простились с телом Багговута. «Прах его, — вспоминал офицер 11-й артиллерийской бригады Мешетич, — был почтен, в гробе лежащий, церемониальным маршем и проходом в трауре всех войск, участвовавших в оном сражении»[520]. Тело Багговута было перевезено в Калугу и похоронено в некрополе Лаврентиевского монастыря[521].

Лаврентиевский монастырь. Фотография начала XX в. Калужский областной Краеведческий музей.

Могильный камень над прахом генерал-лейтенанта К.Ф. Багговута на кладбище Лаврентиевского монастыря. Фотография 1912 г. Надпись на гробнице: «Под сим камнем лежит тело генерал-лейтенанта Багговута, убитаго в сражении под Тарутиным октября 6-го числа 1812 года, родившагося сентября 16 числа 1761 года, воина предприимчиваго, смелаго, неустрашимаго, начальника кроткаго, мужа скромнаго, добронравнаго».