Тарутинское сражение

Выдвижение русских войск на позицию

Приняв окончательное решение об атаке неприятельского отряда, главнокомандующий, не проявивший до этого достаточной активности в подготовке нападения, лично приступил к его реализации. Вечером 17 октября Кутузов произвел рекогносцировку неприятельской позиции. «В этот момент, — пишет адъютант главнокомандующего Левенштерн, — над его головой закружился громадный орел, которого испугала молния, сверкавшая на небе, хотя грома не было слышно; обстоятельство, не мало нас удивившее; никто из нас не был достаточно учен, чтобы объяснить причину этого необыкновенного явления. К тому же, научное его объяснение рассеяло бы, быть может, нашу иллюзию, тогда как мы приняли по своему невежеству орла и молнию за благоприятный признак. Весть об этом случае быстро разнеслась по армии, еще более увеличив ея доверие к своему предводителю»[283].

В.И. Левенштерн (1777–1858).

В ходе проведенной рекогносцировки Кутузов мог составить собственное мнение о предстоящем нападении на отряд Мюрата и, возможно, уже тогда наметил для себя последовательность действий войск в сражении.

«В ночь, — свидетельствует Левенштерн, — с 5 (17) на 6 (18) октября Кутузов оставил свою главную квартиру, находившуюся в Лихачевке (Леташевке — В.Б.), и расположился бивуаком, окруженный войсками»[284]. Вероятно, примерно тогда же к месту предстоящего боя отправился и дежурный генерал в сопровождении офицеров штаба, среди которых был и Михайловский-Данилевский. Последний вспоминал, что «в час полуночи в весьма холодное время мы поехали с Коновницыным в Тарутино; пробыв там несколько времени, мы с рассветом переправились на противоположный берег Нары»[285]. Если учесть, что село Тарутино находилось на левом берегу реки Нары, то, возможно, дежурный генерал со своим окружением останавливался в деревне Гранищево, располагавшейся на правом берегу. Можно предположить, что и Кутузов прибыл в эту деревню, так как вблизи Калужской дороги других населенных пунктов не было[286].

В свою очередь, Беннигсен также готовился к предстоящей атаке. По свидетельству Глинки вечером 16 октября, уже, надо полагать, после отмены наступления войск, «генерал Беннигсен заезжал к генералу Милорадовичу с планами. Они долго наедине советовались»[287]. 17 октября, возвратившись от Кутузова, Беннигсен объявил своему штабу, чтобы все были готовы сопровождать его к седьмому часу вечера[288]. Проконтролировав выступление из лагеря вверенных ему частей, Беннигсен со своим штабом отправился к месту ночлега, который должен был приготовить Дурново, посланный для этого после обеда к авангарду. В 8 с половиной часов вечера исполнявший должность начальника штаба со своим окружением прибыл в подготовленную квартиру[289], располагавшуюся, возможно, в одной из деревень на левом берегу Нары, в районе переправы у села Спасского.

Касаясь событий 17 октября, поручик лейб-гвардии Измайловского полка Л.А. Симанский писал: «Мы с ним (Мессингом — В.Б., по мнению публикатора Журнала Симанского речь идет о А.И. Мессинге — поручике лейб-гвардии Преображенского полка) провели довольно долгое время, и он сказывал, что приготовления эти клонились чтобы его атаковать, но все было откладываемо; наконец опять говорили о походе, под вечер более еще, потом велено скатать шинели и становиться, все это делалось с величайшею тишиною безо всякой гласной команды»[290]. О настроении, царившем в армии накануне наступления, находившийся при 6-м пехотном корпусе артиллерийский офицер Митаревский воспоминал: «Наконец 5 (17) октября приказано было готовиться к выступлению против французов. Сами ли главнокомандующие додумались или до них дошли слухи об общем желании, было не известно, но только все чрезвычайно обрадовались…Большого дела, как под Бородином, не ожидали. Полагали, что у Мюрата тысяч около сорока, а это считали за ничто, и шли как на верную добычу. Взяли для лошадей на лафеты фуража, а людям велели взять сухарей и заготовить говядины. Вечером тронулись в поход»[291].

Русские войска начали выступать из лагеря 17 октября около 7 часов вечера. Как отмечает Симанский, 5-й корпус начал движение в 10 часов, но «пройдя несколько шагов мы остановились за проходом 3-го корпуса»[292]. Следовательно, в течение нескольких часов части покидали Тарутинский лагерь, двигаясь к назначенным им для атаки местам. Через реку Нару войска правого фланга переправились только в полночь[293].

Выдвижение частей правого фланга, порученных распоряжению Беннигсена, осуществлялось тремя колоннами. Первая, под командованием Орлова-Денисова, состояла из 12 казачьих полков (бригады генерал-майора А.А. Карпова 2-го полки Карпова 2-го, Иловайского 5-го, Чернозубова 4-го, Ягодина 2-го, Мельникова 4-го, Ежова 2-го; бригады полковника В.А. Сысоева 3-го полки Сысоева 3-го, Иловайского 10-го, Кутейникова 6-го, Сучилина 2-го; бригады подполковника Т.Д. Грекова 18-го полки Атаманский, Грекова 18-го), эскадрона лейб-гвардии Казачьего полка, Черноморской сотни[294], 20-го егерского полка, Донской конно-артиллерийской роты № 2, четырех полков 1-го кавалерийского корпуса (лейб-гвардии Гусарский, Уланский, Драгунский и Нежинский драгунский) и шести орудий роты конной артиллерии № 2.

В авангарде второй колонны следовал 48-й егерский полк и 4 орудия легкой роты № 8, за ними двигались пехотные полки 2-го корпуса. 4-й егерский полк присоединился к корпусу на левой стороне р. Нары. За 2-м корпусом шел 3-й пехотный корпус, легкая № 33, батарейные № 4 и № 3, и две конно-артиллерийские роты. Третья колонна состояла из 4-го пехотного корпуса и батарейной роты № 23.

Вслед за колоннами, назначенными для атаки левого фланга противника, следовали войска, определенные для действия в центре и на левом фланге. Центральную колонну составлял 6-й пехотный корпус с легкой и батарейной ротами. Следующую — 7-й и 8-й корпуса, при двух легких и батарейных ротах. Последними двигались части, назначенные в резерв, — 5-й пехотный корпус, 1-я и 2-я кирасирские дивизии, резервная артиллерия. Помимо перечисленных артиллерийских частей при пехотных полках находились артиллерийские дивизионы легких рот (4 орудия, по 2 на батальон), которые были им приданы приказом Кутузова от 18 сентября[295]. Авангард под командованием генерала от инфантерии Милорадовича оставался на прежнем месте. Он состоял из нескольких батальонов егерей, 2-го, 3-го и 4-го кавалерийских корпусов, 8 орудий Донской конно-артиллерийской роты № 1 и двух рот конной артиллерии, которые по диспозиции должны были быть приданы кавалерийским корпусам. Кроме того, был сформирован отдельный отряд, находившийся по командованием прикомандированного к авангарду генерал-лейтенанта князя С.Н. Долгорукова, в составе двух гренадерских и трех егерских полков[296]. В него, вероятно, были включены егеря, находившиеся при авангарде. Этот отряд предположительно состоял из полков 7-го и 8-го пехотных корпусов: одной бригады 2-й гренадерской дивизии, 5-го, 6-го и 49-го егерских полков. В составе назначенных для действия против неприятеля войск был, возможно, и 1-й конный казачий полк Тульского ополчения. 4 сотни этого полка были направлены в десятых числах октября к авангарду «не на службу, а для навычки с старыми казаками», а остальные 5 сотен оставались в ведении начальника кавалерии Уварова[297]. Помимо этого, 18 октября на левый фланг русских войск была выдвинута прибывшая в этот день бригада донского ополчения Усть-Медведицкого начальства под командованием генерал-майора Д.Е. Грекова 1-го в составе донских казачьих полков Грекова 1-го, Попова 3-го и Ребрикова 3-го. Из них непосредственно в сражении приняла участие лишь сотня охотников полка Грекова 1-го[298].

Можно заметить, что фактическое распределение сил перед атакой не совпадало с утвержденной диспозицией: изменился состав приданной корпусам артиллерии, появился отдельный отряд под командованием Долгорукова. Следовательно, в принятый ранее план были внесены изменения, которые не нашли отражения в документах Главной квартиры. Вероятно, они проводились путем отдания конкретных приказов отдельным начальникам, которые могли производиться и в устной форме[299]. Необходимо также отметить, что распределение войск и особенно артиллерии не могло происходить без ведома главнокомандующего, который должен был санкционировать все эти отступления от диспозиции. Тогда же, возможно, произошло и изменение стоявших перед войсками задач. Находившийся при 4-м кавалерийском корпусе подпоручик квартирмейстерской части Бутурлин в своих воспоминаниях отмечал: «Мы имели приказание произвести фальшивые атаки в момент, когда начнется настоящая, с целью отвлечь внимание неприятеля, а когда он начнет отступать, то следовать за ним, не завязывая с своей стороны серьезного дела»[300]. Это свидетельство позволяет предположить, что по новому плану войскам левого фланга и центра отводилась вспомогательная роль, а основной удар должны были нанести подчиненные Беннигсену части. Тем самым отменялся предусмотренный диспозицией обход левого фланга противника с одновременным нанесением мощного фронтального удара на его центр. Возможно, в свете этих перемен и был создан для поддержки кавалерии отряд Долгорукова. Следовательно, к началу атаки уже произошло отступление от утвержденной главнокомандующим и доставленной к войскам диспозиции, буквальное исполнение которой, как видно, не входило в планы Кутузова.

Войска, назначенные для нападения на отряд Мюрата, следовали к местам своего назначения с соблюдением самых строгих мер предосторожности. Поручик 11-й артиллерийской бригады И.Т. Радожицкий, находившийся при 4-м пехотном корпусе, вспоминал: «Ночь была не очень темная, хотя и с облачным небом; погода сухая, но земля влажная, так что войска шли по ней без всякого стука: даже не слышно было колес под артиллерией. Все шли очень осторожно: никто не смел курить трубки, высекать кремнем огня, кашлять, и ежели надобно было говорить, то говорили шепотом, лошадей удерживали от ржанья, словом, все приняло вид таинственного предприятия. Таким образом шли мы во всю ночь, и сон не смел прикасаться к веждам нашим: все заняты были предстоящим. Небо от бивачных огней неприятеля покрылось светлым заревом и показывало нам места его расположения. Мы оставили огни влево за лесом и к 4-м часам утра обошли неприятеля. 4-й корпус, подошед к лесу до назначенного места, повернул влево, и стал в сомкнутых колоннах; егеря вышли вперед»[301].

Части, определенные для действия в центре и на левом фланге, согласно диспозиции должны были переправляться через реку Нару у Тарутина по двум мостам. Однако, по свидетельствам находившихся в 6-м и 5-м корпусах офицеров — подпоручика 7-й артиллерийской бригады Митаревского и поручика лейб-гвардии Измайловского полка Симанского — войска переправлялись с большими затруднениями по одному мосту. Так, у Митаревского на нем провалился зарядный ящик, за что он получил выговор от начальника 7-й пехотной дивизии П.М. Капцевича[302]. 5-й корпус, переходивший реку одним из последних, встретил еще большие неудобства. «Один узкий мост, — пишет Симанский, — крутые по обе стороны берега, от дождя сделавшиеся по глинистой земле не всходимыми; но с помощью русских мужиков, пособляющих нашим солдатам, помощью копий и пик всходить на оные мы скоро переправились»[303].

Русская кавалерия. Фрагмент. Н.х. 1-я четверть XIX в.

«Когда, — вспоминает Митаревский, — перешли мост и двинулись вперед, то приказано было соблюдать тишину и не высекать огня из трубок. Приблизившись к своим ведетам, остановились подле леска, находившегося на правой стороне от нас. Лошадям задали корму, люди поели и расположились ночевать. Пехотные составили ружья в козлы, полегли как шли, в колоннах, один подле другого; мы тоже расположились как попало. Погода была хорошая, но холодноватая, особенно к утру, и мы порядочно продрогли»[304]. Подобную картину движения рисует и Симанский: «Переправясь, мы шли очень скоро, с нами шли также и прочие корпуса и кавалерия также, наконец корпус остановился и оставался долгое время так. Солдаты, составя ружья, лежали. Я спал также вместе с Шамшевым, друг на дружке лежав, потом, уснув немного, я, отошед, взял клочок сена и уснул между взводами покойно»[305].

К движению 5-го корпуса на исходную позицию относится, вероятно, рассказ квартирмейстерского офицера А.Н. Муравьева об анекдотическом происшествии, случившемся «с глуховатым командиром гвардейского корпуса» Н.И. Лавровым. «На походе к неприятелю, — пишет Муравьев, — сделан был гвардии привал, и Лавров громко прокричал: „Ложись!“ — Все легли. Вдруг из авангарда скачет маркитантская повозка, и трепещущий в ней маркитант кричал во все горло: „Сторонись! Сторонись!“ — Глухому командиру послышалось: „Становись“, и он прокомандовал: „Становись!“ Весь корпус встал в ружье. Прошло с полчаса, и, видя, что к такой тревоге нет причин, Лавров спросил у адъютанта: „Кто прокричал становись?“ и получил в ответ, что маркитант кричал: „сторонись!“ „Слышу, что адъютант, — да чей адъютант?“. Ему подтвердили, что не адъютант, а маркитант. На это смущенный Лавров воскликнул: „Так бы ты и говорил. Ложись!“, и все опять легли»[306].

Ночное движение войск позволило скрытно приблизиться к неприятельскому лагерю. В направленных писателю П.П. Свиньину воспоминаниях Коновницын писал: «5 (17) октября представить можно у Тарутина на правом фланге в вечернее время всю почти армию, переходящую через мост, а в позиции весь лагерь был освящен огнями, дабы скрыть движения ея от неприятеля. Войска Беннигсеновой команды, переправясь, расположились в колоннах при самой почти неприятельской цепи и там имели ночлег. Случай сей покажется верно иностранцам, а паче французам, невероятным»[307]. Однако только центральные и левофланговые колонны, несмотря на встретившиеся во время переправы затруднения, достигли назначенных им мест своевременно и могли спокойно отдыхать, дожидаясь рассвета. Иначе обстояло дело с войсками правого фланга. Они двигались в течение почти всей ночи и не все корпуса сумели заблаговременно прибыть к назначенным местам. Поэтому находившиеся под командованием Беннигсена части должны были практически без передышки вступить в дело.

По диспозиции войскам предписывалось занять свои места к 4 часам утра и на рассвете нанести удар по лагерю противника. 4-й корпус, как свидетельствует Радожицкий, прибыл на исходную позицию к назначенному времени и «тут с час времени стояли мы в нетерпении, покуда правее нас прошли 2-й и 3-й корпуса, опоздавшие по ошибке проводника»[308]. В свою очередь, командующий 4-й пехотной дивизией 2-го корпуса принц Е. Ф. Вюртембергский в своих воспоминаниях отмечал, что «противоречие в приказах замедлило ночной марш 2-го корпуса, и он только тогда достиг назначенного ему места, когда уже совершенно рассвело. 4-й корпус еще не приходил; надобно было его дожидаться»[309]. Принимая во внимание то, что 4-й корпус, располагавшийся на левом фланге отряда Беннигсена, должен был пройти наименьшее, по сравнению с другими колоннами, расстояние и опираясь на свидетельство находившегося при нем офицера, можно предположить реальную возможность своевременного прибытия этого корпуса на исходную позицию. О движении 2-го корпуса подробно говорится в рапорте о сражении генерал-лейтенанта З.Д. Олсуфьева[310] Беннигсену, составленном в октябре 1812 г. В нем указывается, что 2-й корпус, выступив из Тарутинского лагеря в 6 часов вечера, направился к селу Спасскому, где переправился через р. Нару на другой берег. Здесь корпус простоял в полковых дивизионных колоннах до 2-х часов утра. После этого части начали движение по дороге к деревне Тетеринка, но были вновь остановлены «по случаю, что неприятель был в близком расстоянии, а еще не было света, и для того решили дожидаться следующего дня». С рассветом полки продолжили свое движение и с ходу вступил в бой[311]. Как видно, в рапорте прямо не говорится о позднем выходе корпуса на позицию. Вместе с тем, указание на неоднократные его остановки и ожидание «света» косвенно свидетельствуют в пользу того, что в 4 часа утра (т. е. примерно за 2 часа до рассвета) 2-й корпус еще не занял назначенную ему позицию. Это же может быть отнесено и к 3-му корпусу, который следовал в той же колонне. По крайней мере, непосредственные участники событий подтверждают, что 2-й и 3-й корпуса не сумели вовремя занять свои места.

Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией», «переходы и движения войск» относились к ведению 2-го отделения квартирмейстерской части[312]. Поэтому еще 16 октября для выдвижения колонн из лагеря были специально назначены квартирмейстерские офицеры.

Колонновожатые свиты Е.И.В. по Квартирмейстерской части, 1810–1811 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

При этом, движение войск к исходной позиции происходило при непосредственном участии полковника Толя, исполнявшего должность генерал-квартирмейстера[313]. Следовательно, на него и возглавляемую им квартирмейстерскую часть, в первую очередь, ложится ответственность за несвоевременное прибытие к своим местам корпусов, назначенных для обхода левого фланга противника.

К назначенному в диспозиции времени, по всей видимости, прибыла и кавалерийская колонна под командованием Орлова-Денисова. Она расположилась у опушки леса на тропинке, ведущей из села Стремилова в деревню Дмитровскую. Михайловский-Данилевский, опираясь на полученные от Орлова-Денисова сведения, сообщает, что перед рассветом к казакам явился польский унтер-офицер с предложением «если дадут ему конвой, схватить Мюрата, ночевавшего, по его уверению, в деревне позади лагеря, с незначительным караулом. Сто червонцев при успехе, смерть в случае обмана обещаны переметчику»[314]. С ним был направлен подполковник Греков с двумя казачьими полками: Грекова 18-го и Атаманским. Однако с началом рассвета, когда Орлов-Денисов, выехав из леса на возвышенность, не обнаружил наступающих русских войск, а напротив, увидел оживление в неприятельском лагере, он отдал приказ вернуть казаков и приготовился к атаке.

Беннигсен со своим штабом покинул место ночлега в 4 часа утра. Как записал в своем дневнике находившийся при нем прапорщик Дурново, «темнота ночи была причиной того, что мы несколько раз сбивались с дороги и едва не наткнулись на неприятельские аванпосты»[315]. Только на утренней заре Беннигсен со своим окружением прибыл ко 2-му корпусу и присоединился к авангардной бригаде полковника Е.М. Пиллара (4-й и 48-й егерские полки). «В 6 часов утра, — уточняет Дурново, — мы вышли к аванпостам неприятеля»[316]. Следовательно, только к этому времени егеря 2-го корпуса были готовы вступить в действие, хотя, вероятно, выдвижение на исходные позиции остальных частей 2-го и 3-го корпусов еще не было закончено.

В это время, когда уже начался рассвет, к командиру 2-го пехотного корпуса генерал-лейтенанту К.Ф. Багговуту подъехал Толь, который выразил свое неудовольствие по поводу случившегося замедления в выдвижении войск. «Полковник Толь, — пишет Вюртембергский, — офицер проницательный, одаренный большими способностями, имел, однако, и важный недостаток: раздражительность характера. Опрометчивость его в настоящем случае повлекла за собой неприятные последствия. По обыкновению он вспылил на меня, и спрашивал, почему я опоздал. Это раздражило несколько и меня; в свою очередь я стал приписывать причину неудачи прямо ему и тем противоречиям, поводом к которым служили его собственные распоряжения». Однако, продолжает Вюртембергский, у него и раньше происходили подобные сцены с Толем, которого ему всегда удавалось убеждать в его неправоте. Поэтому «и теперь принимал я горячность его больше с шуточной стороны. Но Багговут, услыхав одно необдуманное слово, вырвавшееся против меня у Толя, почти вышел из себя, и это было тем удивительнее, что он, всегда кроткий, всегда любезный, может быть, великодушно извинил бы обиду, нанесенную ему самому. Такое необыкновенное в Багговуте явление, которое, впрочем, объясняется приязнью ко мне, изумило всех присутствующих». По словам Вюртембергского, ему удалось «несколько успокоить Багговута; к тому же и Толь успокоился»[317].

Тогда же встал вопрос о возможности внесения изменений в порядок наступления. Это было вызвано тем, что 2-й корпус должен был до начала рассвета атаковать расположенную у Тетеринки, примерно в 1 км от леса, 14-пушечную польскую батарею в одной колонне, составленной из 18 батальонов (по 2 батальона Тобольского, Минского, Волынского, Кременчугского, Рязанского, Брестского, Белозерского пехотных и 4-го, 48-го егерских полков). Однако стало светать, и такой порядок атаки посчитали нецелесообразным. Как свидетельствует Вюртембергский, он предложил атаковать батарею не одной, а тремя колоннами, оставив егерскую бригаду Пиллара в центре, а 4-ю и 17-ю пехотные дивизии выдвинуть вправо и влево от нее.

Я. Шельминский. Пешая польская артиллерия.

«Корпусной командир, — пишет Вюртембергский, — согласился с моим мнением; полковник Толь, от имени главнокомандующего, также изъявил согласие. Сопровождаемый Толем, я немедленно взял Тобольский пехотный полк и поспешил к месту нового своего расположения, чтобы определить таким образом дирекцию для двух других колонн, Багговута и Олсуфьева»[318].

После разговора с Толем Багговут пребывал в «мрачном, взволнованном расположении духа»[319]. Он сказал Вюртембергскому: «распорядитесь по вашему усмотрению, а я останусь здесь, при егерях: они на моих глазах выросли, пусть же и умирают со мной. Я первый на неприятельской батарее!»[320]. На просьбу Вюртембергского не рисковать своей жизнью Багговут пожал ему руку и сообщил, что у него есть предчувствие.

Описанные Вюртембергским события происходили, как видно, без участия Беннигсена. Пользуясь именем главнокомандующего, Толь одобрил новый план, даже не узнав мнение человека, которому он подчинялся по службе и которому по диспозиции было поручено командование войсками правого фланга. Таким образом, без ведома Беннигсена еще до начала наступления в действия 2-го корпуса были внесены коррективы, о которых он, возможно, узнал от Багговута. С ним, по воспоминаниям поручика Евреинова, Беннигсен разговаривал за четверть часа до начала наступления[321]. Основываясь на дальнейшем развитии событий, можно констатировать, что решение, принятое за спиной Беннигсена, не было им поддержано. За это впоследствии он подвергся критике со стороны инициатора идеи — Вюртембергского.

С рассветом были подняты войска, располагавшиеся в центре и на левом фланге. «Мы, — пишет Симанский, — были в ожидании услышать уже канонаду и атаку на неприятеля, и пошли колоть, но уже показывался день и ничего не было слышно». Примерно в это время мимо гвардейских полков проехал со своим окружением главнокомандующий. Как свидетельствует Симанский, Кутузов, «поравнявшись с 2-м батальоном нашего полка, спросил „какие это“. Так как он поравнялся со мной, то я ему и отвечал „Измайловские, ваша светлость“, что и отвечал также некто из его адъютантов. Он на сие: „а, здравствуйте братцы, храбрые молодцы, я вас нонче поберегу“, потом поехал к Литовским»[322].

Таким образом, к восходу солнца[323] войска были готовы начать наступление.

В то время, когда русская армия готовилась к атаке, в отряде Мюрата царило полное спокойствие. Накануне, 17 октября, к войскам прибыл из Москвы долгожданный обоз с продовольствием и жалованием, появление которого нарушило обычное течение лагерной жизни. По свидетельству находившегося при штабе легкой кавалерийской дивизии польского корпуса капитана Колачковского, в тот же день войска получили провиант и водку. «Во французских лагерях изголодавшиеся солдаты набросились на припасы и пьянствовали целую ночь напролет. Даже многие офицеры, забыв о службе, провели всю ночь в беседе и утром были почти совершенно не способны к исполнению своих обязанностей. Особенно во 2-м корпусе Себастьяни, где забыли о всякой осторожности и не выслали даже, как обыкновенно, утренних разъездов. У нас же, — пишет Колачковский, — совершенно наоборот. Уже с трех часов утра вся кавалерия стояла с взнузданными лошадьми, ожидая возвращения разъездов; пехота под ружьем, артиллерия у орудий»[324]. Это описание царивших во «французских лагерях» беспорядков кажется несколько преувеличенным. Так, Роос, служивший во 2-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни, в своих воспоминаниях отмечал, что накануне атаки в его конно-егерском полку после полуночи, как это было заведено, кони стояли взнузданными[325]. Что касается 4-й тяжелой кавалерийской дивизии, то выдача провианта началась в ней только утром 18 октября[326]. Поэтому можно предположить, что обычные меры предосторожности (насколько это было возможно после происходившего накануне пира) были неприятельскими войсками приняты. Однако посланные разъезды не смогли обнаружить затаившихся почти у самой неприятельской цепи русских войск, и в лагере Мюрата готовились встретить еще один мирный день.

«Часов в 6 утра, — вспоминал Колачковский, — все было тихо. Наша кавалерия начала разнуздывать коней, пехота составила ружья в козлы и собиралась готовить утром завтрак, как внезапно из лежащего против нас леса прозвучало несколько пушечных выстрелов. День еще чуть брезжил»[327].