Тарутинское сражение

Арьергардные бои на Старой калужской дороге

Во время перехода русских войск к Тарутинской позиции давление на арьергард со стороны неприятеля заметно усилилось. Выполняя приказ Наполеона, Мюрат стремился оттеснить Кутузова как можно дальше от Москвы. После столкновений, происходивших 27 сентября, в действиях противников возникла небольшая пауза. «28 сентября, — отмечал капитан Брандт, — мы простояли в прежней позиции». 29 сентября со стороны деревни Чириково двинулся в наступление 5-й армейский корпус Понятовского, действия которого были поддержаны силами 2-го корпуса кавалерийского резерва. Служивший в этом корпусе Роос вспоминал, что «мы и поляки под командованием Понятовского сражались целый день, а к вечеру, при дожде, стали лагерем у деревни, от которой нас отделял ручей с крутыми берегами». Бой при Чириково начался утром с правого фланга русской позиции. Артиллерия и пехота арьергарда, прикрываемые кавалерией, вступили в оживленную перестрелку с наступавшими частями противника, но, уступая его давлению, начали постепенно подаваться назад. То же происходило и в центре, на Старой калужской дороге. В 2 часа дня Понятовский занял Чириково и, выставив впереди батарею, направил часть пехоты в лес, находившийся на правом фланге русского арьергарда. В бою за обладание этим лесом приняла участие 27-я пехотная дивизия 8-го корпуса. Подпоручик квартирмейстерской части Д.П. Бутурлин — автор «Истории нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г.», находившийся в 1812 г. при 4-м кавалерийском корпусе, в своих записках писал, что «едва эта дивизия, двигавшаяся двумя колоннами, начала выходить из лесу, как была встречена сильнейшим ружейным огнем и картечными залпами с батареи. По одной из тех случайностей, так часто бывающих на войне, эта дивизия, проявившая много мужества во всех делах, в которых она до тех пор участвовала, в настоящем случае дурно поддержала свою репутацию. С первых же залпов она не выдержала, отступила в лес, где лишь с большим трудом удалось привести ее в порядок». В центре движение противника было остановлено, и началась сильная артиллерийская перестрелка, сопровождаемая кавалерийскими атаками. Левый фланг арьергарда прикрывался казаками, которые действовали против кавалерии противника. К вечеру на правом фланге арьергарда удалось выбить неприятеля из леса и с наступлением темноты овладеть Чириковым. В этом деле разъездом Киевского драгунского полка был взят в плен марешаль де кан неаполитанской службы Г. Ферье, которого приняли за начальника Главного штаба Мюрата, и его адъютант. Кроме того, в плену оказался еще и адъютант Понятовского граф А. Потоцкий[59]. Согласно сводной ведомости о потерях русских войск с 28 июня по 26 октября, составленной в декабре 1812 г. дежурным генералом 1-й западной армии П.А. Кикиным, в бою при Чириково войска арьергарда лишились 804 человек (убит 1 офицер и 96 нижних чинов, ранено 10 офицеров и 336 нижних чинов, пропал без вести 361 нижний чин)[60].

Переход на Тарутинскую позицию. Движение русских войск от Красной Пахры к Тарутино. 25 сентября — 4 октября 1812 г. Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

30 сентября войска противников оставались на прежних местах и активных боевых действий не вели. Так же прошел и следующий день. Лишь к вечеру 1 октября Мюрат привел свои силы в движение. В 5 часов вечера, как рапортовал Милорадович, были атакованы аванпосты у Чирикова, которые отступили по Старой калужской дороге на 2 км к деревне Голохвостовой (Голохвастовой). На следующий день, 2 октября, к вечеру, арьергард русских войск, расположившийся впереди Воронова, был снова атакован. Части противника, при поддержке артиллерии решительно наступали на аванпосты и отбросили их к арьергарду. Стоявшие впереди Воронова основные силы вступили в бой с противником, который начал обходить правый фланг позиции. Видя серьезные намерения Мюрата сбить русские силы и имея за собой труднопроходимое Вороновское дефиле, Милорадович приказал отступать за деревню пехоте и артиллерии. Оставшись с регулярной кавалерией, казаками и конной артиллерией, он отразил обходное движение противника и удержал на время его продвижение к Воронову. «Мы сделали ошибку, — вспоминал Бутурлин, — заставив нашу пехоту проходить Вороновским дефилеем и допустив запрудить лежащую впереди этого селения небольшую равнину всею нашею кавалериею, которая для своего отступления могла воспользоваться лишь этим же самым, весьма трудным для прохождения, дефилеем. К счастью, неприятель не теснил нас сильно и дал нам возможность отступить без потерь». Отступив за Вороново более километра, Милорадович остановил арьергард, выставив в 500 м впереди главных сил аванпосты. По данным сводной ведомости Кикина потери в этот день со стороны русских войск были ничтожны — всего 21 человек (убито 8, ранено 9, пропало без вести 4 нижних чина)[61].

По свидетельству Бутурлина, поздно вечером, когда сражение казалось уже законченным, внезапно по всей неприятельской линии был дан залп. «Только впоследствии, — пишет он, — мы узнали причину этой странной пальбы. Граф Ростопчин, владелец Вороновского барского дома, оставил на нем надпись, оскорбительную для французов; лишь только они прочли ее, то чтобы отомстить за нее, они нас и угостили этой пальбою. Если бы граф Ростопчин был извещен об этом происшествии, то он раскаялся бы в бесполезной хвастовской угрозе, которая стоила жизни нескольким из наших». Эта надпись, заставившая солдат Наполеона прийти в ярость и демонстрировавшая продолжение бескомпромиссной борьбы, запечатлелась во многих воспоминаниях представителей Великой армии, переживших кампанию 1812 г. Например, Сегюр писал, что граф Ф. Ростопчин после сожжения усадьбы «твердой рукой начертал на железных дверях уцелевшей церкви следующие слова, которые французы позже прочли, содрогаясь от неожиданности: „Я украшал эту деревню в течение восьми лет и прожил в ней счастливо со своей семьей. Жители этой местности, числом 1700 человек покидают ее при вашем приближении, а я поджигаю дом, чтобы вы не осквернили его своим присутствием. Французы! Я оставил вам свои дома в Москве с обстановкой в два миллиона рублей, здесь же вы найдете только пепел!“». Подобный текст приводит в своих мемуарах и Коленкур, но он указывает, что слова Ростопчина были помещены в афише, прибитой на дорожном столбе. «Афишу, — пишет Коленкур, — принесли императору, который высмеял этот поступок. Он много говорил о ней в этом духе и послал ее на посмешище в Париж, но там, как и в армии, результат был совершенно противоположный. Афиша произвела глубокое впечатление на всех мыслящих людей и — по крайней мере поскольку речь шла о поступке Ростопчина, пожертвовавшего своим домом, — она встретила больше одобрения, чем критики». Иную версию увиденной надписи дал адъютант командира 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса Мишель. Он свидетельствовал: «Мы обнаружили на этой дороге деревню Вороново, в которой находился дворец генерала Ростопчина, который он сжег накануне, написав на стене, что „ни одна французская собака не будет здесь жить“, буквальный перевод выражения french dogs… Это все, что мы заметили, проходя через деревню»[62]. Как видно, надпись обнаруженная на стене, содержала английские слова. Можно предположить, что Ростопчин оставил в Воронове разные варианты посланий, подчеркивающих главную мысль, что он сознательно жертвует своим имуществом, чтобы оно не попало в руки врагов.

3 октября Мюрат продолжил свое наступление. В 2 часа дня (по воспоминаниям Бутурлина — в час) от Воронова неприятельские войска двинулись на арьергард Милорадовича по двум направлениям: по Старой калужской дороге и дороге, ведущей в обход правого фланга русских, через Богоявленское к Спас-Купле. Главные силы арьергарда, опасаясь быть отрезанными, начали отступать к Спас-Купле, у которой должны были соединиться отряды противника. Брандт так описал это движение: «3 октября мы продолжали марш почти безостановочно. Довольно открытая равнина позволяла видеть и наши, и неприятельские движения. Обе пехотные дивизии (Вислинский легион и 2-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса — В.Б.), построенные в каре, прикрывая фланги кавалерии, наступавшей отчасти в колоннах, отчасти в линиях. Вся артиллерия следовала в виду corps de bataille (кор-де-баталь — главные силы боевого порядка войск — В.Б.). Огромный вагенбург образовывал подвижную базу наших операций и мог быть признан за редюит»[63]. Отход русского арьергарда прикрывала кавалерия. Милорадович, извещая Коновницына о событиях 3 октября, отмечал, что неприятель на обеих дорогах был «удерживаем на всяком удобном месте»[64].

Однако Бутурлин, принимавший непосредственное участие в событиях, вспоминал: «Кавалерия Корфа, находившаяся с этой стороны (то есть, на обходной дороге к Спас-Купле — В.Б.), вместо того, чтобы стойко держаться, поспешно отступила. Неприятельские стрелки начали уже показываться у нас в тылу, на большой дороге. Но и в этом случае французы не лучше сумели воспользоваться нашими ошибками, чем в предшествовавшие дни. Те, которые обошли нас, отступили перед двумя или тремя пехотными полками, высланными против них беглым шагом, и мы спокойно окончили наше отступление к селу Винкову»[65].

Рядовые конной артиллерии в 1811 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

Соединив отходившие по двум дорогам арьергардные отряды у села Спас-Купли, Милорадович разделил их на две части. На Старой калужской дороге, против дефиле, образованного подходившим с двух сторон к дороге лесом, он расположил полки 8-го пехотного корпуса и на высотах около села выставил батарею из 14 орудий конной артиллерии под командованием подполковника Я.В. Захаржевского (командир конной роты № 6, находившейся в составе 2-го кавалерийского корпуса). В первой линии была оставлена регулярная и иррегулярная кавалерия арьергарда. За этими войсками, у сельца Виньково (Чернишня)[66], встали 4-й и 7-й пехотные корпуса, которым на рассвете было приказано соединиться с главными силами армии.

На открытое пространство перед Спас-Куплей противник выходил по двум дорогам. Те, кто следовали по Старой калужской дороге, были встречены огнем батареи. «Неприятель, — писал Милорадович, — построил свою батарею из 18 орудий батарейных, но по местоположению слишком в близком расстоянии, так что большую часть его выстрелов переносило. Наша батарея сбила неприятельскую, подбив у них 3 орудия и взорвав четыре ящика, во время же движения оной, сильно преследовала ее ядрами»[67].

Войска, следовавшие по обходной дороге, к вечеру подошли к лесу, за которым располагалось село Спас-Купля. Первой в этот лес вступила дивизия легкой кавалерии корпуса Себастьяни. Роос, находившийся в этом отряде, вспоминал: «В этот день мы проехали очень много; люди и кони устали и почти обессилили от трудов и лишений.

А. Ежов. Егерь 12-го конно-егерского полка, 1809–1812 гг.

Сколько не пришпоривали коней, они шли только шагом. Уже вечерело, когда мы приблизились к лесу близ Спас-Купли, влево от дороги, ведущей из Москвы в Тарутино. „Что же, и лес проезжать?“ — ворчали наши солдаты. Узкой тропой Себастьяни повел нас в него. Задние ряды дивизии еще не успели достигнуть входа в лес, как передние уже вступили в бой с казаками. Пришлось ускорить движение; малолюдные полки построились в линии и принялись стрелять из ружей и пистолетов по русской коннице, построенной между этим лесом и деревней»[68]. На этой дороге войска противника караулила легкая кавалерия, находившаяся, как свидетельствовал генерал-адъютант граф В.В. Орлов-Денисов, под его командованием. Узнав о движении неприятеля, он поставил против дороги гусарские полки, а на флангах скрытно разместил казачьи. Справа — три полка под командованием командира Атаманского казачьего полка полковника С.Ф. Балабина 2-го, а слева — четыре полка под командой полковника В.А. Сысоева 3-го. Как только неприятель построил третий полк, Орлов-Денисов приказал двум гусарским полкам двинуться на противника в атаку рысью, «дабы тем обратить на себя внимание его, а казачьим полкам, бывшим в засадах, в то же время броситься неприятелю во фланги. Атака сия исполнена была с такой быстротой и порядком, что неприятель был опрокинут и обратился в совершенном расстройстве по лесу в бегство, преследуемый более трех верст, при чем понес значительный урон убитыми и пленными»[69]. В поражении неприятеля, согласно рапорту Милорадовича, приняла активное участие и артиллерия, которая «столь удачно действовала, что неприятельская кавалерия принуждена была скрыться в лес»[70].

Я. Шельминский. Гусар 10-го полка, 1812 г.

Об этой, заставшей врасплох войска, атаке Роос писал: «Вдруг со всех сторон раздались громкие крики: „Коли, ура! Коли, ура!“. Оказывается, позади нашего фронта с обеих сторон из лесу появились большими массами казаки с пиками наперевес; они обходили нашу дивизию, а впереди оба фронта вступили в рукопашную. Стрельба и крики „Коли! Коли!“ становились все сильнее, бежавшие смешались с преследующими; свои и враги приближались с боевым шумом и криком, а я стоял у узкого входа в лес, который был для всех нас единственным входом к бегству и спасению». Повернув коня, Роос стремглав бросился к выходу из леса. «Оглядываться, — вспоминал он, — было некогда, однако я заметил впереди и около себя пруссаков, французов, русских, поляков и своих. Кругом кололи, рубили, падали и стаскивали с коней; на дороге валялись всякие предметы, потерянные теми, которые уже ускакали вперед. Молодой прусский офицер, уже раненный несколько раз, прокричал около меня „pardon!“». Только появление польских войск 5-го корпуса заставило казаков прекратить преследование и вернуться к исходной позиции[71]. Согласно «Рукописи карабинеров», составленной квартирмейстером 1-го карабинерского полка капитаном А. Альбером по воспоминаниям нескольких офицеров, в этот день карабинерские полки, входившие в состав 4-й дивизии тяжелой кавалерии корпуса Себастьяни, не смогли прийти на помощь своей легкой дивизии, так как были по неосторожности остановлены перед лесом[72].

В конечном итоге, к вечеру войскам Мюрата удалось выйти из леса и расположиться вблизи Спас-Купли. Русский арьергард остался на позиции за селом, имея впереди него аванпосты[73].

Егерь 3-го полка «Герцог Луис» (Вюртемберг), 1812 г. Акварель А. Ежова.

В этом бою легкая кавалерия 2-го корпуса понесла серьезные потери. Роос вспоминал, что в его полку выбыло из строя 5 офицеров и около 25 рядовых, а во всей 16-й бригаде 2-й дивизии легкой кавалерии потери составили 14 офицеров и 120 солдат. Если учесть, что после боя при Спас-Купле в строю 3-го вюртембергского конно-егерского полка, где служил Роос, осталось чуть более 30 человек, то можно отнестись с доверием к данным рапорта Милорадовича о результатах боя. В нем он сообщил, что «по словам пленных истреблено 7 полков кавалерийских: 4 французских, 2 польских и один виртембергский» (имеются в виду полки 2-й дивизии: 11-й и 12-й конно-егерские, 5-й и 9-й гусарские, 10-й гусарский польский, 1-й сводный уланский прусский — ошибочно назван Милорадовичем польским — и 3-й конно-егерский вюртембергский), а в плен было взято 10 офицеров и более 150 рядовых[74]. Как видно, бой при Спас-Купле 3 октября 1812 г. был ознаменован частной победой над противником, который, несмотря на серьезные потери, на следующий день продолжил свое наступление.

4 октября на левой стороне реки Чернишни, в окрестностях сельца Виньково, разыгрался бой, положивший конец наступательному движению неприятеля. В десятом часу утра Мюрат возобновил атаку русских позиций. Сбив аванпосты у Спас-Купли, противник приблизился к главным силам русского арьергарда, расположенным за селом. Адъютант командира 2-й пехотной дивизии Мишель в сделанном им в 1817 г. описании боя при Виньково писал: «4 октября мы обнаружили русскую кавалерию в боевом порядке на равнине, правым флангом опирающуюся на высоту, левым — на два маленьких пригорка, близ леса, который ведет к деревне Яблонка. Русская пехота образовывала вторую линию сзади; артиллерия была расставлена на дороге через определенные промежутки». Кавалерия противника, поддерживаемая пехотой, перешла в наступление и потеснила русскую кавалерию. «Пехота противника, — вспоминал Мишель, — ощутила удар и, казалось, хотела удержать свои позиции; однако, подвергшись мощной атаке, она дрогнула и обосновалась на левом берегу долины Чернишни, в глубине которой протекала маленькая речушка под тем же названием»[75].

В своих воспоминаниях Брандт отмечал, что Вислинский легион двигался на правом фланге войск Мюрата, построенный, как и накануне, в каре. День был ясный. «Мы, — писал Брандт, — очень скоро встретились с неприятелем, гораздо превосходившим нас силами своей кавалерии. Муленный (от франц. — круговое движение — В.Б.) отход регулярной конницы и смелость казаков заставили предположить стойкое сопротивление. В этом мы тот час же убедились. Прекрасная равнина, по которой мы двигались, постепенно наполнилась сынами Дона, которые неоднократно развертывались перед нами, открывали сильный огонь и затем поспешно отходили. В то же время у Спас-Купли, а потом Богородского, загремела жестокая канонада»[76].

Милорадович, имевший в своем тылу реку Чернишню, с крутыми берегами, затруднявшую связь с главными силами армии, стоявшей в Тарутинском лагере, предпринял отступательное движение. Он начал отводить войска на новую позицию, за реку Чернишню[77]. Это движение было поручено прикрывать кавалерии и конной артиллерии, которые активно обстреливали наступающие войска, стремясь максимально замедлить движение противника.

Ближе к 11 часам русская кавалерия остановилась за селом Богородским, чтобы встретить неприятеля. Она встала несколькими линиями, прикрыв движение по Старой калужской дороге и заняв пространство по берегам реки Чернишни. Войска Мюрата приготовились к атаке. Пехота встала в каре с большими дистанциями. В интервалах расположилась артиллерия, сзади линии пехоты выстроилась кавалерия.

Я. Шельминский. Вольтижеры Висленского легиона, 1812 г.

На крайне правом фланге стоял 2-й пехотный полк Вислинского легиона. К нему примыкал 3-й полк и замыкал линию дивизии 1-й полк. Далее, в одной линии с Легионом стояла 2-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса под командованием бригадного генерала барона Ф.М. Дюфура. На Старой калужской дороге, как свидетельствует Мишель, находился 15-й полк легкой пехоты, левее него располагался 33-й полк линейной пехоты. Далее стояли 48-й полк линейной пехоты и испанский полк «Жозеф Наполеон» (2-й и 3-й батальоны). При этом Брандт указывает, что рядом с 1-м пехотным полком Вислинского легиона находился 94-й полк линейной пехоты, который занимал позицию впереди линии войск. При нем было четыре полковых орудия (рота полковой артиллерии). Что касается номера полка, то Брандт явно ошибается, так как 94-й полк не только не входил в состав 2-й пехотной дивизии, но вообще не принимал участия в русском походе. Возможно, речь идет о какой-то части одного из двух линейных полков 2-й пехотной дивизии (33-го или 48-го), которая вместе с ротой полковой артиллерии была направлена правее Старой калужской дороги для поддержки наступавшего по ней легкого полка. На левом фланге отряда Мюрата располагался 5-й армейский корпус Понятовского[78]. «Замечательно, — вспоминал Брандт, — что все эти построения и распоряжения были произведены почти без выстрела. Король Неаполитанский проехал по боевой линии и сказал командиру второго батальона 2-го полка, лично ему известному: „Ну вот, мы как в Египте“. Солдаты радостно приветствовали Мюрата: они уважали его за храбрость и неустрашимость, любили за ласковость, за умение обращаться с ними»[79].

Наступление продолжилось. Русская кавалерия, обстреливая противника, постепенно отходила к главным силам, вставшим на новой позиции на левом берегу реки Чернишни. В это время («часов в одиннадцать» — пишет Брандт) 2-й пехотный полк Вислинского легиона получил приказ занять располагавшийся справа лесок.

А.M. Бистром (1774–1828).

Лес не был занят русскими, поэтому поляки быстро прошли через него и оказались у берега реки Чернишни, протекавшей в глубокой долине, «о существовании которой, — замечает Брандт, — мы ничего не знали. В этот момент мы увидели впереди себя русскую кавалерию. Она отошла поспешно и демаскировала до сорока орудий, которые с другого берега реки открыли по нас сильнейший огонь. Все разом остановилось». Возможно, на этом направлении противника встретила артиллерия под командованием подполковника А.Л. Гулевича, командира 23-й артиллерийской бригады и батарейной роты № 23. О его действиях Ермолов писал: «Две батарейные роты с подполковником Гулевичем, не будучи никак охраняемы, закрывали собой движение войск, и неприятель ничего не предпринял против них». Под командой подполковника могли находится батарейные роты 4-го пехотного корпуса, части которого около полудня были выдвинуты на левый фланг занятой русскими позиции. Это батарейная рота № 2 и батарейная рота № 23 (всего 24 орудия)[80].

Четыре орудия, находившиеся при французской части, были выдвинуты к берегу реки и вступили в бой с русской батареей. Одновременно вольтижеры 2-го полка Легиона и французского полка перешли в разных местах реку и укрепились на противоположном берегу. Артиллерия, видя движение противника, отошла под прикрытием кавалерии к основным силам.

Переправившись на левый берег Чернишни, войска Мюрата нашли части арьергарда под командованием Милорадовича на новой позиции. Отойдя примерно на 4 км от занимаемого утром места при Спас-Купле, русские части стали за рекой Чернишней. Левым флангом они опирались на реку Нару, а правым — на Дедневский лес. Эта позиция была последней перед Тарутинским лагерем. «Невозможно было, — писал Ермолов, — уступить одного шагу, ибо позади на большое пространство к стороне лагеря продолжающаяся покатость оканчивалась речкою, и неприятель, овладевши возвышениями, мог видеть всякое движение в нашем лагере, а по речке расположа передовые посты, препятствовать водопою»[81].

А.А. Карпов 2-й (1762–1837).

На этой позиции Милорадовичу предстояло остановить дальнейшее наступление отряда Мюрата. О необходимости защищать занятое им место Кутузов в половине первого сделал особое распоряжение. В нем говорилось: «Его светлость (Кутузов — В.Б.) предлагает вашему высокопревосходительству без дальней нужды не отступать, а когда сие отступление начнется, отделить некоторые казачьи полки вправо и влево… Впрочем, отступление ваше без дальней нужды быть не должно, и для того готовы всякую минуту 4-й корпус и 1-й кавалерийский подкрепить, которые оставлены у переправы»[82]. Этим приказом подтверждалось возвращение к арьергарду оставивших его накануне частей. Первоначально предполагалось переправить их через реку Нару к главным силам армии, но проявленная противником активность заставила направить эти части для поддержки войск Милорадовича с целью сохранения тактически важной позиции перед селом Тарутино.

Русские войска, ожидавшие неприятеля, имели приблизительно следующее расположение[83]. В первой линии стояла кавалерия, за ней — артиллерия и пехота. На левый фланг были выдвинуты части 4-го пехотного корпуса, впереди которого действовала 3-я бригада 11-й пехотной дивизии под командованием барона А.И. Бистрома в составе 1-го и 33-го егерского полков. Здесь же, по всей видимости, действовала и артиллерия Гулевича. На этом фланге был расположен 4-й кавалерийский корпус и три казачьих полка, под командованием А.А. Карпова 2-го (полк его имени, Н.В. Иловайского 5-го и Г.Г. Мельникова 4-го). Кроме того, на левом фланге находился командующий кавалерией 1-й Западной армии Ф.П. Уваров, который, вероятно, имел при себе Елисаветградский гусарский полк 1-го кавалерийского корпуса. Центр позиции занимал 8-й пехотный корпус. Его, надо полагать, прикрывал 2-й кавалерийский корпус, действовавший больше на левый фланг, и казачий полк Балабина 2-го. На правом фланге, по свидетельству Мишеля, были сконцентрированы основные силы русской кавалерии.

И.Е. Шевич (1754–1813).

Здесь, под командованием командира лейб-гвардии Гусарского полка И.Е. Шевича находились полки 1-го кавалерийского корпуса: лейб-гвардии Драгунский, Гусарский, Уланский и Нежинский драгунский. А также казачьи полки под командованием Орлова-Денисова: Грекова 18-го, Иловайского 10-го, Иловайского 11-го, Харитонова 7-го, Сысоева 3-го и Атаманский полк. Помимо артиллерии, приданной частям, в бою приняла участие конная рота № 10 3-й резервной артиллерийской бригады.

После перехода войск Мюрата через Чернишню основные действия развернулись вблизи Старой калужской дороги, вдоль которой шло наступление противника. 15-й полк легкой пехоты, следовавший по дороге, встретил серьезное сопротивление в сельце Виньково. Против этого полка действовали части 2-го кавалерийского корпуса под командованием Корфа. В наградном списке указывается, что он «удержал неприятеля у деревни Чернышни до самых тех пор, пока не получил повеления привести оного в назначенный пункт, чем и дал Милорадовичу выбрать позицию выгодную»[84].

Остальные полки 2-й пехотной дивизии Дюфура, составлявшие центр позиции, заняли пространство до деревни Петрова. Слева от них, на возвышенности западнее Тетеринки встал польский корпус (в этом месте он, в конечном итоге, остался до Тарутинского сражения, 18 октября). На левом же фланге была сосредоточена основная часть кавалерии противника: 1-й, 2-й и 4-й кавалерийские корпуса резерва. Атаку пехоты в центре и на правом фланге поддерживал 3-й кавалерийский корпус резерва. Справа от занявших Виньково частей 2-й пехотной дивизии располагалось три пехотных полка Вислинского легиона[85]. Войска, состоявшие под командованием Мюрата, имели резерв в виде сводного корпуса Бессьера, располагавшегося на Старой калужской дороге за лесом, лежащим перед селом Спас-Купля. Капитан Ф. Дюмонсо, служивший во 2-м шеволежерско-уланском (голландском) полку сводной бригады гвардейской кавалерии, вспоминал, что вместе с 4-й пехотной дивизией 1-го армейского корпуса они находились от места боя «в одном лье (4,5 км — В.Б.) перед входом в дефиле. Мы стояли на биваках в поле, рядом с большой и красивой двухэтажной фермой из красных кирпичей, которую занимал штаб герцога Истрийского (Бессьера — В.Б.)»[86].

Б.Б. Орлов-Денисов (1780–1843).

Капитан Брандт, действовавший на крайнем правом фланге, вспоминал: «Когда мы дебушировали из долины, кавалерия снова отошла, и снова демаскировала многочисленную артиллерию, открывшую жестокую канонаду в ту самую минуту, когда 94-й французский полк (т. е. часть 33-го или 48-го линейного полка — В.Б.) в первой линии и 2-й и 3-й польские полки во второй выдвинулись из речной долины на несколько сотен шагов. Батальон 94-го полка, бывший впереди нас, терпел сильно и начал колебаться. Командир его делал все возможное для приведения людей в порядок; но в то мгновение, когда он мог надеяться на успех своих стараний, одного офицера, бывшего верхом, граната подняла на воздух, в буквальном смысле слова; батальон побежал на наш полк и обе эти части могли быть устроены уже на окраине долины Чернишни. Осколок гранаты сорвал с моей головы кивер с такой силой, что одна чешуя лопнула, и сам я, во время бегства, был сброшен с лошади». Отброшенные части не преследовались русской кавалерий, поэтому им удалось спастись и перестроиться. В это время к месту боя подошли 15 орудий, с большим трудом переправившиеся через Чернишню. «Мы, — продолжает Брандт, — двинулись теперь вперед в несколько лучшем тактическом порядке. Батареи утвердились на своих местах; мы заняли застрельщиками находившийся правее нас кустарник и построились позади него в приличном расстоянии». Слабые полки кавалерии находились в интервалах между полками и за ними. «Бой, — вспоминал Брандт, — продолжавшийся в то же время на нашем левом фланге, был так же жарок: канонада гремела страшно и сам Мюрат отправился туда»[87].

На правом фланге русской позиции борьба развернулась между располагавшимися там кавалерийскими частями. Особой активностью отличалась именно русская кавалерия, как регулярная, так и иррегулярная, несмотря на то, что она уступала в численности стоявшему здесь противнику. На это указывает и «Рукопись карабинеров», в которой упоминаются «бурные и частые» атаки русских и пассивное сопротивление карабинеров.

П. Бениньи. Вахмистр 2-го карабинерского полка в парадной форме, 1812 г.

Ермолов в своих воспоминаниях подчеркивал, что командовавший полками 1-го кавалерийского корпуса «генерал-майор Шевич, с искусством распоряжаясь кавалериею на правом фланге, выиграл даже некоторое расстояние; французские кирасиры не могли сдержать стремительного нападения нескольких эскадронов гвардейских наших улан, которых пики притуплены были о их железную броню». Факт отступления кирасир отмечается и в «Рукописи карабинеров», правда, из желания сохранить «честь мундира», указывается, что атаки русских «были безуспешны до того момента, когда кирасирская дивизия 1-го корпуса, торопившаяся занять свои биваки, оставила линию, хотя бой поддерживался такой же оживленный и хотя ночь еще не наступила». Вместе с кирасирами отступили и опиравшиеся на них части легкой кавалерии. Тем самым, русским полкам на правом фланге удалось сбить противника с занимаемой позиции и потеснить удерживавшие этот пункт войска[88].

Прибывший к этому флангу Мюрат перегруппировал свои силы с тем, чтобы восстановить линию обороны и не дать русским развить успех. Так, карабинеры, стоявшие на левом фланге, были передвинуты ближе к центру, а их место заняла легкая кавалерийская дивизия 2-го корпуса. На новом месте карабинеры были атакованы лейб-гвардии Уланским полком, но, в отличие от кирасир, сумели удержать свою позицию. Об этом эпизоде в «Рукописи карабинеров» говорится следующее: «Враг многократно усилил свои атаки, отбросил за карабинеров легкие войска, которые их поддерживали, и останавливался каждый раз перед их линией; его уланы приближались с громкими криками, пики останавливались у самых голов лошадей, — было достаточно одного вида кирас, чтобы вынуждать улан отходить, настолько твердость карабинеров внушала уважение»[89].

С неменьшей активностью на правом фланге действовали и казаки, находившиеся под командованием Орлова-Денисова, который «благоразумным своим распоряжением отразил неприятеля, нападавшего на правый фланг, причем получил в правую ногу картечью контузию и остался в сражении до окончания всего дела»[90]. Вместе с тем, происходившие на этом направлении кавалерийские атаки не оказали существенного влияния на исход боя и не принесли ощутимых выгод ни одной из противоборствующих сторон. По-прежнему основная борьба разворачивалась вблизи Старой калужской дороги.

Постепенно русские войска, действовавшие против правого фланга противника, начали переходить от обороны к наступлению. Возможно, этому способствовало появление на поле боя высших начальников: Уварова и Коновницына. Первый организовал атаку кавалерией, второй «с известной его опытностью, находясь до конца дела, способствовал к одержанию победы». Кроме того, по приказу Коновницына два артиллерийских орудия были поставлены «в столь выгодном месте, что неприятельские колонны были совершенно опрокинуты и с большим уроном при отступлении их из лесу, ибо принуждены были отступать под картечными выстрелами»[91]. Кроме русских генералов на поле боя активно действовал и английский представитель при русской армии бригадный генерал Р.-Т. Вильсон, который, стремясь «изрядно помочь резне», пытался «в нужную минуту» получить в свое распоряжение два орудия. Правда, для Вильсона этот бой мог стать последним в его жизни. Русский егерь, увидев необычный мундир генерала, принял его за противника и собирался выстрелить. Заметив это, Уваров и Остерман-Толстой крикнули егерю, «чтобы он не тратил понапрасну заряда»[92].

Вначале на стоявшие против левого фланга русских войск части повела атаку кавалерия. Брандт вспоминал, что эти атаки были «остановлены хладнокровием нашей конницы: она ожидала противника, имея ружья наготове, и противник всякий раз отказывался от нападения». Вскоре к наступлению начала готовиться пехота. Как только обнаружились решительные намерения русских, кавалерия противника отошла к реке Чернишне, куда были отправлены передки орудий и артиллерийские лошади. В первой линии была оставлена пехота и артиллерия. «Наши застрельщики, — вспоминал Брандт, — были отброшены стремительно; однако и наступавшие русские попали под выстрелы нашей пехоты и снова отошли, оставя кустарник не занятым». Атаку пехоты поддержала и кавалерия, основной удар которой обрушился на 3-й пехотный полк Вислинского легиона. Возможно, именно на этом направлении особо активно действовал Харьковский драгунский полк, входивший в состав 4-го кавалерийского корпуса.

Из наградных документов следует, что его шеф полковник Д.М. Юзефович «с отличной храбростью атаковал два раза неприятеля с целым полком, опрокинул оного и, врубясь в самые ряды их, привел его в большое расстройство и гнал до самых колонн их». Однако 3-й полк устоял и атакующие вернулись на исходные позиции.

«Казалось, — вспоминал Брандт, — что после этого мы благополучно выдержали самый опасный фазис сражения, как вдруг русские вернулись, атаковали нас, овладели кустарником и отбросили наших стрелков на полк. Командир полка решился на отчаянную попытку: при звуках труб и громе барабанов он устремился на русских; те отошли и мы заняли нашу прежнюю позицию».

В этом упорном бою с особой активностью против неприятеля действовал 1-й егерский полк под командованием полковника М.И. Карпенкова (Карпенко), который, как отмечал Ермолов, «открывал себе штыками путь к успехам». В наградных документах подчеркивалось, что Карпенков «с примерным мужеством водил командуемые им войска на неприятеля, отразив оного штыками, и прогнал на немалое расстояние». Вспоминая накал завязавшейся на левом фланге русских войск борьбы, участник противоборства офицер 2-й батарейной роты Г.П. Мешетич спустя шесть лет в своих записках писал, что «ни превосходство их сил, ни жестокий огонь их артиллерии и ни напор их егерей не могли сдвинуть с места Русс! Егеря наши, сошедши к ним в кусты, брали их штаб- и обер-офицеров в плен, но большею частию их ранивши штыками»[93].

Английский бригадный генерал Р.-Т. Вильсон в бою при Виньково 4 октября 1812 г. Рис. В.М. Типикина.

А.Ежов. Атака 33-го линейного полка при Виньково, около 6 часов вечера 4 октября 1812 г.

Бой при Виньково. 4 октября 1812 г. Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

К устоявшим против атаки русских войск частям вскоре прибыл Мюрат. Некоторое затишье, наступившее после упорного боя, позволило ему перегруппировать силы. Он снова выдвинул вперед артиллерию и приблизил кавалерию, в том числе и остававшуюся на противоположном берегу реки Чернишни. Однако потери среди кавалерии от артиллерийского огня заставили отвести ее за линию пехоты. «Русские, — пишет Брандт, — заметив это и надеясь, вероятно, взять в плен короля Неаполитанского, издали заметного по своему костюму, устремились на 2-й полк (наблюдая, в то же время, и за нашим 3-м полком), который стоял на самом крайнем фланге и поблизости которого находился Мюрат. Атака была так стремительна, что король и свита его бежали в наше каре. Русские быстро неслись вперед, но не встречая огня, поехали тише и, наконец, остановились примерно шагах в пятидесяти. Наступила мертвая тишина, прерываемая только фырканьем лошадей… Вдруг у русских послышалась команда: повзводно направо кругом!…и всадники поехали назад шагом… Подобное я видел потом только на учениях в мирное время. Мюрат осыпал нас похвалами. „Я буду говорить о вас императору!“, сказал он нам на прощание»[94].

В ходе предпринятой атаки русские егеря снова заняли лежавший на левом фланге отряда Милорадовича кустарник и из него начали наступление на передовые части противника. Командир 2-го пехотного полка Вислинского легиона, выделив из состава полка специальный отряд, приказал Брандту отбить кустарник. «Неприятель, — вспоминал Брандт, — ожидал нас стойко, под сильным огнем. Я открыл огонь с самой близкой дистанции, вследствие чего русские отошли, а мы последовали за ними в кустарник»[95]. Однако, достигнув опушки кустарника, Брандт получил ранение пулей в лодыжку и был вынужден оставить сражающиеся войска. Вместе с другими ранеными он был отправлен в Виньково. Этот кустарник, дававший преимущество каждой из сторон, ненадолго остался в руках поляков.

С заходом солнца Мюрат предпринял последнюю попытку прорвать линию обороны русских войск. «Было 6 часов вечера, — вспоминает Мишель, — и мы должны были разбить бивак, когда король (Мюрат — В.Б.) приказал идти вперед. 33-й и 48-й линейные полки сбились в одну плотную массу, и вся линия пришла в движение; с левой стороны кавалерия разорвала цепь противника, и единственная пушка в центре уничтожила всякое сопротивление. Тем временем противник, который образовал линию на поляне и в лесу между Карсаково и Курилово, уверенно ожидал массы этих двух пехотных полков и встретил их залпами по всему фронту». Русская кавалерия бросилась в атаку, но была отбита кавалерией противника. Не сумев сломить сопротивление русских войск, неприятельские полки отошли на прежнюю позицию[96].

Исход боя был ясен уже в 7 часов вечера. В это время Милорадович прислал в Главную квартиру рапорт, в котором сообщал, что на позиции у деревни Чернишной «место было удержано»[97]. Более того, как пишет в своих записках майор 1-го егерского полка М.М. Петров: «Сражение при деревне Винькове, перед левым берегом оврага ручья Чернишны, кончилось в сумерки дня того прогнанием неприятеля за ручей»[98]. То, что основные силы противника вернулись на правый берег реки Чернишни, отмечает в описании боя и Мишель. По его свидетельству, противоборствующие войска находились на занятых позициях до 9 часов вечера, после чего неприятельская пехота отошла на другой берег реки, а кавалерия «оставалась всю ночь почти в той же позиции, в какой она была во время сражения»[99]. Как видно, для прикрытия местности на левой стороне реки Чернишни была оставлена кавалерия и, вероятно, части польской пехоты.

Ожесточенный бой, длившийся почти десять часов, прекратился только с заходом солнца и наступлением ночи[100]. На начальной стадии русские войска отступили за реку Чернишню, где после полудня развернулась основная борьба между противоборствующими войсками. Русский арьергард получил приказ прекратить отход и всеми средствами удержаться на занятой позиции.

Мюрат, в свою очередь, стремился сбить русских с занятого ими места и заставить продолжить отступление. И несмотря на явную решимость русских держаться на левой стороне реки Чернишни, с не меньшей решимостью Мюрат стремился не дать им этой возможности. В этом противостоянии участвовало с каждой стороны примерно по 25 тысяч человек. При этом Милорадовча прикрывала вся русская армия, стоявшая в укрепленном лагере за рекой Нарой, а Мюрат опирался только на сводный корпус Бессьера, который мог поддержать его при отходе к Москве, к главным силам Наполеона. Но Мюрат, вероятно, не опасался быть разбитым и продолжал вести активную борьбу с русским арьергардом. Взаимные атаки и контратаки не приносили желаемого результата. Противники продолжали удерживать свои позиции на левой стороне реки Чернишни. Последняя атака, предпринятая Мюратом силами дивизии Дюфура, происходила уже в ночных сумерках. Она стала заключительным аккордом боя. Эта атака в очередной раз показала, что русский арьергард «твердой ногой» встал на занятое им место.

В ходе боя войска Милорадовича, по данным сводной ведомости Кикина, потеряли убитыми 2 офицеров и 97 рядовых, ранеными — 4 офицеров и 322 рядовых, пропавшими без вести — 32 рядовых (всего — 457 человек). О потерях противника достаточно точных сведений не имеется, но можно предположить, что они были не намного меньше русских, а то и больше. Так, Брандт пишет что, «мы потеряли 11 офицеров и 257 нижних чинов», имея в виду, вероятно, не только 2-й пехотный полк, а все три полка Вислинского легиона. Мишель, описавший действия дивизии Дюфура, ограничивается фразой о значительных потерях среди офицеров и солдат 33-го и 48-го линейных полков. Вместе с тем, он отметил, что в бою был ранен дивизионный генерал барон Р.Ж. Экзельманс, командовавший 2-й дивизией легкой кавалерии 2-го корпуса кавалерийского резерва, прикрывавшего левый фланг отряда Мюрата при Виньково. Всего, по данным Вильсона, сообщенным 5 октября британскому посланнику в России лорду В.-Ш. Кэткарту, «неприятель потерял не менее 800 человек убитыми, ранеными и взятыми в плен: в числе первых считают и одного генерала»[101].

В конечном итоге русские войска вышли победителями из этого важного для армии боя. Мюрат, исчерпав свои возможности заставить Милорадовича отступить, с наступлением ночи сам был вынужден отвести войска за реку из опасения внезапной атаки, в то время как русские войска остались на занимаемой позиции. По свидетельству Вильсона, факт своего поражения Мюрат был вынужден признать перед Милорадовичем во время встречи 5 октября на аванпостах. При этом Мюрат сказал ему: «Monsieur, vous etes sans doute maitre du champ du bataille»[102]. В этом же духе отзывается о бое 4 октября Брандт: «Русские, безусловно, удержали за собой позицию, в которой приняли сражение, одержали, следовательно, победу, и при том первую решительную победу в эту войну, хотя не взяли ни пленных, ни трофеев»[103]. Вильсон, пристально наблюдавший за развитием событий на театре военных действий, в письме к М.С. Воронцову от 5 октября писал о бое как о сражении, «которое было поистине великолепным делом, повлекшим за собою чрезвычайно важные следствия и явившим собою первое свидетельство решимости русских после оставления Москвы стоять pied ferme (Твердою ногою — франц.)»[104]. В свою очередь, Ермолов в своих воспоминаниях оценивал значение боя следующим образом: «Около вечера неприятель отступил на всех пунктах и неподалеку расположился лагерем. В продолжение войны обстоятельства, возлагая на нас горькую необходимость отступления, облегчали неприятелю достижение его намерений. Здесь, в первый раз безвозмездны были его усилия!»[105].

Итак, бой при Виньково 4 октября 1812 г. остановил всякое дальнейшее продвижение неприятеля по Старой калужской дороге. Этот бой показал, что русская армия после оставления Москвы сохранила свою боеспособность и может вполне успешно противостоять неприятелю. Кроме того, бой продемонстрировал решимость Кутузова прекратить дальнейший отход по дороге на Калугу и готовность продолжить прерванное оставлением Москвы противоборство. Этот вывод находит подтверждение в приказе Кутузова по армии, отданном 4 октября. В нем главнокомандующий указывал: «Завтрашнего числа в 9 часов утра всем господам генералам, кроме находящихся в авангарде, прибыть ко мне. В 10 часов быть в лагере молебствию. Да всесильная десница Божия, управляющая судьбами царств, поможет нам преодолеть врага нашего. Приготовиться к делу, пересмотреть оружие, помнить, что вся Европа и любезное Отечество на нас взирают»[106].

Однако этим намерениям не суждено было осуществиться. На следующий день, 5 октября, вместо грома пушек прозвучал сигнал о начале переговоров. К отряду Мюрата прибыл бывший французский посол в России граф Ж.А. Лористон с мирными предложениями от Наполеона. Встретившись с Кутузовым, Лористон завел разговор о бедствиях войны и выразил желание прекратить их, заключив мирный договор. В свою очередь, Кутузов, сославшись на отсутствие полномочий, согласился передать императору просьбу Лористона разрешить выезд в Санкт-Петербург для ведения переговоров. На период ожидания ответа французский посланник предложил заключить перемирие, «в котором, — писал в рапорте от 5 октября Александру I Кутузов, — я ему отказал»[107]. Однако, после встречи Лористона с русским главнокомандующим, боевые действия противостоящих сторон на главном направлении были прекращены. Это «перемирие» наступило с молчаливого согласия противоборствующих сторон, но никогда оно не было оформлено официально. Остановка боевых действий дала возможность Кутузову продолжить наращивание сил для предстоящей борьбы и, одновременно, усугубила трудности, с которыми столкнулись войска Наполеона в Москве и ее окрестностях.

В.Верещагин. Наполеон и Лористон. Мир во что бы то ни стало.

М.И. Кутузов отвергает предлагаемый Наполеоном мир. Н.х. 1813 г. Сюжет вымышлен. Кутузов вел переговоры с Лористоном без свидетелей.