Тавматургия

Мерцающий мир

САВЕЛИЮ хорошо за сорок, с другой стороны, он хорошо сохранился. Вопрос «для чего сохранился» пока что в его голове не оформился. САВЕЛИЙ не привык тревожить себя абстрактными мыслями о жизни и смерти, о конечной цели существования и проч. Зато САВЕЛИЙ пристально следит за своим организмом, регулярно сканирует внутренние органы на томографе, практикует питание по системе доктора Волкова, держит мускулатуру в тонусе, дважды в неделю занимаясь на тренажерах в ближайшем «Докторе Лодере». «Доктор Лодырь» — иногда каламбурит САВЕЛИЙ, но его жена, ТАМАРА, каламбуров не любит — у нее более изощренное чувство юмора. Так она считает с тех пор, как стала смотреть «Прожекторперисхилтон».

В этот ранний час (7.30 утра), с которого начинается наша история, САВЕЛИЙ бежит трусцой по Пречистенской набережной, приветствуя на ходу встречных бегунов — в основном иностранных бизнесменов, приехавших в Россию за длинным рублем и короткими связями. Кстати, вы никогда не задумывались о карнавальном начале в жизни экспатриота? Ну да ладно — об этом в другой раз.

Сразу после пробежки — контрастный душ с охами, ахами и веселым (исключительно благим) матом. САВЕЛИЙ живет в престижном районе, который москвичи называют «Золотая миля», в Молочном переулке (по соседству с одним из самых ярких людей страны, б/у спикером ГД, Борисом Грызловым; где-то там же — Маша Шарапова и печально знаменитая госпожа Васильева). Квартирка сравнительно небольшая, но славная — САВЕЛИЮ с женой и четырехлетней КСЮШЕЙ пространства пока хватает. В любом случае такая недвижимость да в таком месте — прекрасное вложение денег. Лет через двадцать ее запросто можно продать втрое дороже — миллионов за пять (зеленых, конечно).

Пока САВЕЛИЙ готовит в блендере фруктовый коктейль, с изяществом наполняет густой розовой жижей высокий стакан, мимо по-европейски открытой кухни в футболке, на которой написано «Shit happens», проходит его жена ТАМАРА — шлеп-шлеп босиком по паркету, словно лунатик, спит на ходу, бедняга. САВЕЛИЙ приветствует жену («Доброе утро») — она, не глядя, пошевеливает пальцами — вялый жест моллюска, ноль энтузиазма.

САВЕЛИЙ в своей уютной дымчатого цвета «ауди» несется по Комсомольскому проспекту в сторону Третьего транспортного кольца. Пробок пока что нет, и это радует САВЕЛИЯ — не любит он опаздывать в родное министерство. Вернее, замминистра не любит, когда САВЕЛИЙ опаздывает, а тому все регулярно доносят, дуют в уши день и ночь. В этот момент звонит мобильный — задорная финская полька. Включается громкая связь.

САВЕЛИЙ. Неужели мы проснулись? Не верю.

ГОЛОС ТАМАРЫ. Привет. (Зевок.) Забыла вчера сказать: мне Костя назначил свидание на девять.

САВЕЛИЙ. Ху из Костя?

ТАМАРА уже одета, хотя и не причесана — мелко вьющиеся волосы торчат в разные стороны. Теперь она энергично одевает сонную КСЮШУ: трусики, шорты, голубая футболка с изображением норштейновского Ежика. Ребенок в плохом настроении — видимо, только успели пописать, даже зубы толком не почистили.

ТАМАРА. Костя — это мой парикмахер. К нему очередь как в мавзолей. Умоляю, завези Ксюшу в садик, а я ее потом заберу.

САВЕЛИЙ (в сердцах). Епэрэсэтэ! Вечная история…

ТАМАРА. Я не виновата, что ты отпустил Веру в Турцию.

САВЕЛИЙ. Это мы отпустили Веру в Турцию. Ладно…

ТАМАРА (опять звучно зевает). Возвращаться…

САВЕЛИЙ. Что? Не слышу тебя!

ТАМАРА. Я говорю: возвращаться не надо! Притормози где-нибудь — я Ксюху подвезу. Ты сейчас где? На Комсомольском?

САВЕЛИЙ. Проезжаю «Азбуку вкуса».

ТАМАРА. Мы будем через пять минут. Нет, вру — через десять.

Хотя ленинского комсомола уже лет двадцать как след простыл, проспект, однако, молодится и хорохорится под своим прежним звонким именем. Савелий, кстати, успел походить и в пионерах, и в комсомольцах. Память об этом странном членстве почти стерлась. Да и помнить, честно говоря, нечего — вечная показуха, всплески глупой риторики, переходящей в глоссолалию, натужная веселость актива и стойкое ощущение, что какие-то проныры делают карьеру за твой счет, — вот вам и весь комсомол. САВЕЛИЙ увидел в зеркале заднего вида, как подъехала черная «инфинити» его жены.

Пока САВЕЛИЙ перебрасывал детское креслице из ТАМАРИНОЙ машины в свою, КСЮША пыталась понять, что происходит, — она сидела на руках у мамы и внимательно, не мигая, наблюдала за действиями папы.

Потом ТАМАРА посадила КСЮШУ в кресло, пристегнула, поцеловала маленький нос, вынырнула, подставила мужу щечку для поцелуя. И они разъехались.

ТИТРЫ ЗАКОНЧИЛИСЬ.

КСЮША. А зачем? А почему я теперь с тобой еду?

САВЕЛИЙ. Маме нужно срочно изменить прическу.

КСЮША. А зачем?

САВЕЛИЙ. Много будешь знать — скоро состаришься.

КСЮША. Хочу состариться.

САВЕЛИЙ включил радио «Релакс» и понесся по проспекту дальше на спокойной волне.

САВЕЛИЙ чуть не бегом спешит по длинному коридору, где с обеих сторон за матовыми стеклами располагаются кабинеты чиновников — здесь сидит мелкая сошка.

У САВЕЛИЯ кабинет просторнее и обставлен со вкусом, а находится он в самом конце коридора, перед «шлюзом», где рулит референт замминистра.

САВЕЛИЙ проходит под стремянкой — на ней стоит ЭЛЕКТРИК, меняет лампы дневного света.

Навстречу САВЕЛИЮ идет молодая БЛОНДИНКА в деловом костюме, САВЕЛИЙ бросает ей на ходу по-свойски «привет» — она не отвечает, смотрит на него с удивлением.

САВЕЛИЙ энергично врывается в свой кабинет и застывает на месте (в сказках обычно говорят «как вкопанный»). За его письменным столом в его удобном кресле с высокой спинкой сидит совершенно незнакомый мужчина средних лет, полностью бритый — в смысле, и лицо выбрито, и череп. Этим он похож на САВЕЛИЯ. Рубашка с коротким рукавом, неброский галстук — САВЕЛИЙ в летнее время носит светлый деловой костюм. У него их шесть одинаковых — висят в шкафу, как у Бэтмана. Мужчина отрывает глаза от бумаг, которые он только что с интересом просматривал и перелистывал. САВЕЛИЙ хочет вымолвить слово, и не одно, и не может — язык обезволел, не желает слушаться.

БРИТОГОЛОВЫЙ. Слушаю вас.

САВЕЛИЙ (сглотнул слюну). Доброе… утро.

БРИТОГОЛОВЫЙ. Доброе.

САВЕЛИЙ. Тут какое-то, видимо, недоразумение… Это мой кабинет, вообще-то.

БРИТОГОЛОВЫЙ (невозмутимо). Ваш кабинет?

САВЕЛИЙ. Да. По крайней мере был до вчерашнего дня. Вам что, никто не сказал?

БРИТОГОЛОВЫЙ. Вчера было воскресенье.

САВЕЛИЙ. Хорошо — до прошлой пятницы. Это что-то меняет? По-моему, ничего не меняет. (САВЕЛИЙ старался говорить спокойно — получалось на троечку.) Это мой кабинет, и я хочу элементарно понять — что происходит?

БРИТОГОЛОВЫЙ. А разве что-то происходит?

САВЕЛИЙ. Конечно. Вы сидите в моем кресле и делаете вид, что вообще ничего не происходит. Это мой кабинет, понимаете?

БРИТОГОЛОВЫЙ. О’кей, о’кей. Только не надо нервничать. Вы присядьте. Минеральной воды хотите? «Ессентуки» номер семнадцать. Для желудка неплохо, для почек — даже камни, говорят, выводит.

САВЕЛИЙ. Нет, спасибо. Я в порядке.

Пауза. Жужжание мухи, бьющейся о стекло.

БРИТОГОЛОВЫЙ (пьет воду). Чертова жара. Температурный рекорд. Сто пятьдесят лет наблюдений, а такого не было… А вы тоже у нас работаете? В министерстве?

САВЕЛИЙ вскакивает как ошпаренный.

САВЕЛИЙ стоит в коридоре, огляделся по сторонам, постоял несколько долгих секунд: то ли размышляя, то ли просто пытаясь переварить случившуюся катастрофу. Что это именно катастрофа, он уже не сомневался. Теперь нужно было понять, какого она масштаба и происхождения. По коридору возвращалась БЛОНДИНКА в деловом костюме, САВЕЛИЙ ей улыбнулся, пересилил себя — БЛОНДИНКА опять странно на него посмотрела. ПОГРЕБНЯК (замминистра) с утра в плохом настроении — он человек пьющий, ему нужен разгон. Кроме того, САВЕЛИЙ опоздал на пятнадцать минут. Не может же быть, чтобы из-за пятнадцати минут человека вот так взяли и вышвырнули вон, как мешок с мусором. Но делать нечего, придется идти к шефу на разговор.

САВЕЛИЙ, стараясь придать своему лицу и осанке вид бодрый и неунывающий, шагнул в предбанник, он же «шлюз», где царила ДЕМЕТРА ПЕТРОВНА — секретарь-референт ПОГРЕБНЯКА.

САВЕЛИЙ (тщетно пытаясь быть обаятельным). Доброе утро, Деметра Петровна. Как ваше ничего?

ДЕМЕТРА — немолодая, с почти королевской осанкой, лицо мучнисто-бледное (проводит жизнь в закрытых помещениях), на голове — немодный пучок крашеных рыжих волос. ДЕМЕТРА на секунду оторвала взгляд от дисплея своего компьютера.

ДЕМЕТРА. Доброе.

САВЕЛИЙ. Мне нужно срочно с Юрмихом поговорить. Очень срочно.

ДЕМЕТРА (удивленно подняла нарисованные брови). Юрий Михайлович занят. А по какому вопросу?

САВЕЛИЙ. У меня это личное, но в то же время служебное. Я бы не стал беспокоить.

ДЕМЕТРА. Как вас представить?

САВЕЛИЙ (смеется). Как всегда: Савик-шустрик. Думаете, я взял себе псевдоним?

В этот момент ПОГРЕБНЯК выходит из кабинета — высокий, с римским профилем и густой проседью в волосах; ему за пятьдесят, и сохранился он плохо, хуже не бывает. САВЕЛИЙ поднимается навстречу.

САВЕЛИЙ. Здравствуйте, Юрий Михайлович. А я как раз к вам — на разговор напрашиваюсь.

ПОГРЕБНЯК упирается в САВЕЛИЯ мутноватым, весьма неласковым взглядом, как будто старается что-то припомнить.

ПОГРЕБНЯК. Здравствуйте. У меня ровно пять минут — министр вызывает на совещание. Уложитесь?

САВЕЛИЙ расплылся в жалкой улыбке.

Просторный, комфортабельный кабинет в английском стиле, полумрак, запах дорогой кожи и дорогих сигар. Неизменный глобус как сублимация царской державы. ПОГРЕБНЯК указывает на стул, сам садится в кресло за массивным письменным столом.

ПОГРЕБНЯК. Слушаю вас.

САВЕЛИЙ (решительно). Просто хочу понять, что со мной происходит. По-моему, нормальное желание.

ПОГРЕБНЯК (хмуро, после паузы). Выражайтесь яснее. Мне ваше лицо знакомо.

САВЕЛИЙ (принимает как шутку). Спасибо на добром слове. Юрий Михайлович, я, конечно, опоздал, каюсь. Но, во-первых, всего на пятнадцать минут — это при наших пробках по-джентльменски. Почти не считается. Во-вторых, у меня уважительная причина. В последний момент вдруг выяснилось, что Ксюху нужно в садик везти. Просто нож к горлу. Бывают такие ситуации. Экстремальные. У женщин. Парикмахер какой-то особенный. Будь он неладен! Я понимаю, вы решили меня наказать, проучить, я не знаю, преподать хороший урок…

ПОГРЕБНЯК (все больше смурея). Хм-хм. Простите великодушно, а кто вы, собственно… хм-хм… такой?

САВЕЛИЙ (опешил). Я кто такой?

ПОГРЕБНЯК. Да. Как ваше имя?

САВЕЛИЙ (принимая игру). Савелий Былинкин, ваш второй заместитель. По вопросам лицензирования. Могу паспорт показать.

ПОГРЕБНЯК смотрит на САВЕЛИЯ тяжелым взглядом, достает из стола бутылку виски, стакан, наливает, выпивает. Спрашивает безмолвно, жестом: «Налить?» САВЕЛИЙ, тоже перейдя на пантомиму, отрицательно трясет головой. ПОГРЕБНЯК убирает бутылку обратно в стол, встает.

ПОГРЕБНЯК. Пошли.

БРИТОГОЛОВЫЙ, незаконно занявший кабинет САВЕЛИЯ, смотрел на замминистра честными, преданными глазами. Иногда он поглядывал на САВЕЛИЯ, который стоял здесь же и вытирал скомканной бумажной салфеткой пот со лба. Пот был обильный, пиджак под мышками тоже промок.

ПОГРЕБНЯК тем временем держал перед собой два совершенно одинаковых паспорта, в которых совпадало буквально все: фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, когда и каким отделением милиции выдан, — все, кроме фотографии владельца.

ПОГРЕБНЯК. М-да. Интересная петрушка.

САВЕЛИЙ. По-моему, просто неудачная шутка. Нет, правда, господа, мне уже не смешно.

ПОГРЕБНЯК. Может быть, и шутка. Только чья? С вашим… э-э… визави (кивок в сторону БРИТОГОЛОВОГО) мы работаем, как-никак…

БРИТОГОЛОВЫЙ (подсуетился). Больше двух лет.

ПОГРЕБНЯК. А вас, простите великодушно, я вижу первый раз в жизни.

САВЕЛИЙ (лицо его вдруг просветлело). A-а, вспомнил: был такой фильм — «Неприятности с Гарри». Там человека буквально сводят с ума, уверяя его в том, что события, которые он помнит, отчетливо помнит, на самом деле никогда не случались. Якобы не случались. Очень похоже на эту нашу… теперь… ситуацию. Вам не кажется? Но там все-таки был какой-то смысл… заговор, шпионы, спецслужбы… Хичкока фильм. Не смотрели?.. Юрий Михайлович, вы меня разыгрываете, да? Скажите честно.

ПОГРЕБНЯК (поднимаясь). Извините, товарищи, у меня совещание. Не хочу опаздывать.

САВЕЛИЙ (встает перед дверью, весело). А я вас не выпущу, пока не признаетесь.

ПОГРЕБНЯК. Позвольте пройти, молодой человек.

БРИТОГОЛОВЫЙ. Юрий Михайлович, может, охрану вызвать?

ПОГРЕБНЯК (смотрит на Савелия). Не надо — мы друг друга поняли.

САВЕЛИЙ пропускает замминистра в дверь.

БРИТОГОЛОВЫЙ. Кстати, вы ошиблись: этот фильм называется «На север через северо-запад».

САВЕЛИЙ и ТАМАРА только что поужинали цыпленком табака, ТАМАРА сидит напротив грустного, растерянного мужа, потом начинает убирать со стола, загружает приборы и тарелки в посудомоечную машину.

САВЕЛИЙ. Не понимаю! Это же полный абсурд! Бредятина! Я всегда все делал по правилам: мне откатили — я отстегнул. Занесли — я соответственно. Если нужно бюджет освоить — пожалуйста, с дорогой душой. Часы понтовые, машина понтовая — ничего не прячу, не таюсь, живу как все нормальные люди — с открытым забралом. И вдруг — приехали. Поезд дальше не пойдет.

САВЕЛИЙ налил себе красного вина — не первый уже бокал, выпил его почти залпом, в два приема. Вино оттягивало, но несильно.

ТАМАРА. А я уверена, что тебя подставили.

САВЕЛИЙ (кипятится). Зачем? Кто меня подставил? Кому это нужно?

ТАМАРА. Не знаю. Интуиция. Кремлевские давно объявили, что будут сокращать чиновников, — вот они и начали. Прогибаются перед народом.

САВЕЛИЙ. Том, ты сама подумай: убирать меня, чтобы посадить такого же, как я, да еще подделать зачем-то мой паспорт! Это же полный абсурд! Я же в милицию могу пойти.

ТАМАРА. И пойди.

САВЕЛИЙ. И пойду. А что мне остается делать? Хотя ты понимаешь, как эти пираньи меня разденут — с кожей и с мясом, обдерут как липку. Да еще неизвестно, чем все закончится, — вдруг у этого гада сильная крыша? Он, когда мой паспорт показывал, вообще не волновался.

ТАМАРА. Но у тебя ведь тоже есть какая-то крыша? Или нет?

САВЕЛИЙ. Том, у нас не бизнес, а обычное министерство, каких пруд пруди. Наша крыша — государство. Но с ментами или тем более с чекистами никто бодаться не будет. Прошли те времена.

ТАМАРА. Налей мне, пожалуйста, вина. А Юрий Михайлович? Погребняк? Ты говорил, он из этих?.. А — ну да. (Поняла, что сморозила глупость).

САВЕЛИЙ. Вот именно.

ТАМАРА. Может, все-таки разыграли? Я, помню, читала где-то, один начальник в собственный офис вызвал ОМОН, всех на пол положили, напугали до полусмерти — оказалось, шутка, юмор у них такой. Завтра придешь на работу, а там…

САВЕЛИЙ. Завтра я не войду в здание — мой пропуск аннулирован.

ТАМАРА раздевается, снимает белье — САВЕЛИЙ видит ее темный силуэт. Мандариновый свет ванной служит жутковатым, тревожным фоном. ТАМАРА ложится в постель рядом с мужем, нежно его обнимает, целует в шею, в плечо.

ТАМАРА (шепчет). Савва.

САВЕЛИЙ (в прострации). Да.

ТАМАРА. Умоляю, не переживай. В твоем возрасте нельзя — бывают ранние инфаркты. Завтра что-нибудь придумаем. Слышишь? Я тебе обещаю.

САВЕЛИЙ. Ладно.

САВЕЛИЙ просыпается под утро, встает с постели, бредет в туалет. Слышно, как он спускает воду. Возвращается в спальню и… Видит на своем месте в постели, рядом с женой, на том самом месте, которое он оставил только что, минуту назад, — совершенно постороннего мужчину. Чем-то этот другой (а именно гладко выбритым черепом) похож и на самого САВЕЛИЯ, и на того гаврика, что вчера утром вторгся в его кабинет. Хотя занять чужой кабинет — это одно, а залезть в постель к чужой жене, к его, САВЕЛИЯ, законной жене, — это, согласитесь, уже совсем другое, это беспредельная наглость, за которую следует наказывать со всей жестокостью военного времени. Нет, стоп — да разве сейчас война? Конечно. А Северный Кавказ — это что, не война? Может быть, этот наглец оттуда и прикатил. Кстати, не удивлюсь, если так оно и есть. Они занимают наши рабочие места, они покупают наших женщин.

Некоторое время САВЕЛИЙ находится в ступоре — думает, что предпринять. Как есть, в трусах и футболке, отправляется на кухню — выбирает большой, остро наточенный тесак, которым ТАМАРА разделывает мясо, когда сама готовит, что случается нечасто, поскольку она любит поужинать где-нибудь в городе, обычно в «Джонке» или в другом недорогом китайском ресторане. САВЕЛИЙ возвращается с полпути, отменив первоначальный план, прячет все опасные ножи (включая тесак) в посудомоечную машину. Идет по коридору мимо детской, заглядывает в КСЮШИНУ комнату — ребенок, слава богу, в своей кроватке, ее не подменили, не успели, подлецы.

САВЕЛИЙ идет в прихожую, стараясь действовать бесшумно, отодвигает зеркальную дверь шкафа-купе, роется внутри, перебирает клюшки для гольфа, выбирает показавшуюся правильной — подходящей для хорошего нокаутирующего удара по башке, прямо по лысой башке.

Возвращается в спальню и очень осторожно, стараясь не испугать, расталкивает жену. ТАМАРА открывает глаза, еще подернутые дымкой сна, непонимающе смотрит на САВЕЛИЯ, постепенно удивление не до конца очнувшегося человека превращается в панический страх — он заполняет ТАМАРИНЫ глаза, как бесшумное наводнение. САВЕЛИЙ прикрывает ей рот ладонью — вдруг закричит, вспугнет врага.

ТАМАРА. Что случилась? Где Ксения?!

САВЕЛИЙ (шепотом). Она там, не кричи. Вставай и иди за мной, только тихо.

ТАМАРА (в ужасе). Кто вы такой? Я никуда не пойду! Что вам нужно? Кто вы такой?!

Тут настал черед САВЕЛИЯ испугаться. До сих пор он сидел у постели на корточках, теперь же распрямился, хрустнув суставами, и отступил на шаг. Вид его был бы комичным — трусы тортиками, бледные волосатые ноги, клюшка для гольфа, зажатая в трясущихся руках, — если бы не трагическое выражение лица и бескровные губы.

ТАМАРА, окончательно прогнав сон, стала энергично расталкивать спавшего рядом с ней… Кого? Незнакомца с большой дороги? Любовника? Внезапно материализовавшегося героя ее сновидений? САВЕЛИЙ понял, что оказался внутри окончательно свихнувшейся реальности.

ТАМАРА. Савва, Савелий!

Мужчина спал глубоко — видимо, находился в фазе релаксации. Пошлепал сочными губами, помычал в нос что-то нечленораздельное. Но ТАМАРА уже толкала его в бок со всей силы — ТАМАРА была сильная женщина, держала мускулатуру в форме; видимо, ударила больно, попав по ребрам, и МУЖЧИНА наконец разлепил веки.

Те, кто заглянул по ту сторону майи, пройдя через опыт клинической смерти, говорят о стремительной ревизии файлов, накопившихся в биокомпьютере за время жизни. Вероятно, в этот момент Великий Пользователь сбрасывает информацию на свой совершеннейший Жесткий Диск — дабы не пропала втуне. САВЕЛИЙ в эти секунды пережил нечто похожее. Вся история его взаимоотношений с ТАМАРОЙ промелькнула в его голове со скоростью быстрой подмотки.

МУЖЧИНА (неподдельно изумлен). Ты кто такой? (Поперхнулся воздухом, закашлялся.) Том, это кто вообще?!

ТАМАРА. А я почем знаю! Я проснулась, а он тут стоит, голый. Дышит мне в ухо.

МУЖЧИНА. Ты что — маньяк, мужик? Ты зачем клюшку взял?

САВЕЛИЙ. Это моя клюшка.

МУЖЧИНА. Положи клюшку, я сказал!

ТАМАРА (МУЖЧИНЕ). Савва, не нервничай.

МУЖЧИНА. Тебе сто раз повторять? Клюшку положи на место!

САВЕЛИЙ (чуть не плачет). Это моя клюшка. И моя жена. Я тебя убью, потому что право имею. Вы меня все достали, понятно? Шутки шутить? О’кей, я тоже буду шутить — на войне как на войне. Давай вставай, гнида! Нечего тут валяться на моей кровати!

Вдруг откуда-то из подсознания выскочила абсурдная мысль, что ситуация похожа на сказку «Машенька и три медведя». Почему-то это было смешно, хотя САВЕЛИЮ было не до смеха. Странно все-таки устроен человек.

ТАМАРА (отвернувшись, тихо). Вызывай милицию. Этот псих влез через балкон.

МУЖЧИНА выбирается из постели, по дуге обходит САВЕЛИЯ, ищет глазами мобильный телефон, но не находит — видимо, оставил в гостиной. Думает, что делать: то ли неожиданно броситься, отнять клюшку, повалить, связать, то ли метнуться в соседнюю комнату, но тогда ТАМАРА останется наедине с этим опасным безумцем. Нет, нехорошо.

САВЕЛИЙ без труда читает намерения МУЖЧИНЫ, который на голову его выше и значительно мощнее физически. САВЕЛИЙ принимает боевую стойку — он готов драться за свою территорию, за свою женщину и свою жизнь. Да, это древний закон джунглей — пусть победит сильнейший, а слабейший пусть уйдет, испарится, как дурной сон. И тут выступила ТАМАРА. Сделала незаметный жест МУЖЧИНЕ («подожди, я сама»), встала с кровати: трусики, тонкая трикотажная майка. «Какая она у меня стройная», — невпопад подумал САВЕЛИЙ.

Между тем ТАМАРА стала медленно приближаться, она говорила ласково, как говорят с бешеными собаками.

ТАМАРА. Послушайте, я все понимаю — у вас какие-то личные проблемы. Возможно, беда. Но зачем вам неприятности? Мы не хотим вызывать милицию. Зачем нам неприятности? Может, вы просто уйдете сейчас, и все? И мы обо всем этом забудем. И никто никогда не будет вас искать, ловить — я вам твердо обещаю.

САВЕЛИЙ смотрит на МУЖЧИНУ — тот по-прежнему готов атаковать, но какой-то дикой агрессии не излучает, уверен в себе.

МУЖЧИНА. А что? По-моему, вариант.

САВЕЛИЙ смотрит на ТАМАРУ — она подошла так близко, что можно дотронуться рукой, он отчетливо слышит родной запах ее туалетной воды — грейпфрут.

САВЕЛИЙ. Значит, ты с ними заодно. Хорошо. Пусть.

Воля вдруг покинула САВЕЛИЯ — он понял, что все бесполезно, все напрасно. Даже если он сию минуту размозжит обидчику голову и отправит его к праотцам, ТАМАРА будет оплакивать убитого и никогда не станет слать САВЕЛИЮ посылки в Мордовскую колонию — или куда его там отправят после всего? И не захочет его ждать, и не напишет ему ни одного письма со словами утешения и поддержки. И он никогда ее больше не увидит — ни ее, ни Ксюшу.

САВЕЛИЙ (Тамаре). Отдай мою одежду, и я уйду… То есть дайте мне какую-нибудь одежду — не могу же я идти по улице в таком виде.

ТАМАРА. Разумное решение. (Очень осторожно забирает у САВЕЛИЯ клюшку, обращается к МУЖЧИНЕ.) Савва, дай, пожалуйста, человеку что-нибудь — джинсы, футболку, вьетнамки какие-нибудь. (САВЕЛИЮ.) У вас какой размер ноги?

САВЕЛИЙ (непроизвольно посмотрел себе на ноги). У меня? Сорок третий.

ТАМАРА. А у мужа сорок пятый, но это ничего. Ведь вам только до дома добраться. Вы где живете? (Поймав взгляд САВЕЛИЯ, истолковала его по-своему.) Плохой вопрос. Может, вам деньги нужны на такси?.. Метро еще не скоро откроется.

САВЕЛИЙ. Спасибо.

МУЖЧИНА быстро вернулся, принес одежду — как и просила ТАМАРА: джинсы, футболку, шлепанцы. Сердце САВЕЛИЯ бешено колотилось о ребра изнутри грудной клетки — это был решающий момент. Он принял одежду из рук МУЖЧИНЫ, надел сначала футболку — футболка на нем болталась. Черт, велика! Значит, все пропало, никакой подтасовки. Джинсы тоже оказались минимум на два размера больше. Это конец, финита, больше надеяться не на что.

САВЕЛИЙ оделся, как во сне, во все чужое, втроем они вышли в прихожую. «Выкрасить стены в терракотовый цвет была моя идея», — подумал САВЕЛИЙ — ему всегда нравился итальянский стиль. Это — несомненно, очевидно и ничего не меняет. ТАМАРА порылась в кошельке, вынула фиолетовую пятисотрублевую купюру, спросила деликатно:

ТАМАРА. Этого хватит?

САВЕЛИЙ взял деньги, поблагодарил, не глядя на жену, кивком. МУЖЧИНА тем временем отпирал, крутил дверные замки, распахивал дверь. Нужно было уходить, убираться, так сказать, подобру-поздорову.

В последний момент взгляд САВЕЛИЯ упал на портфель, в котором много чего было полезного: и его компьютер «Фуджицу-Сименс», и кредитные карточки, и… САВЕЛИЙ вздохнул, посмотрел все-таки на ТАМАРУ — вид у нее был почему-то виноватый, с чего бы это, если все правильно, если никакого подвоха тут нет? САВЕЛИЙ схватил свой портфель и, не дав МУЖЧИНЕ опомниться, рванул вниз по лестнице.

АНДРЕЙ — единственный по-настоящему близкий друг нашего героя. Остальные как-то растерялись, рассеялись на дорогах жизни, словно и не друзья это были, а мелкая крупа в дырявом мешке. Видно, что АНДРЕЙ был поднят с постели — виду него взъерошенный, лицо сероватое.

Он примерно того же возраста, что САВЕЛИЙ, только спортом не занимается и крепко выпивает с той же регулярностью, с какой САВЕЛИЙ ходит в джим. Вернее, ходил — теперь этот бодрый строй жизни под большим вопросом… САВЕЛИЙ как будто в лихорадке — возбужден необычайно, то и дело почесывает то висок, то ногу. Отчасти виной тому несколько чашек крепкого кофе, выпитых одна за другой.

АНДРЕЙ. Может, все-таки хлопнешь рюмашку, а?

САВЕЛИЙ. Нет, старик, с горя пить нехорошо, а уж в моей ситуации… Мне сейчас трезвый ум нужен, логика. Я себя отслеживать буду по секундам. Иначе совсем свихнусь. У меня жизнь украли, понимаешь?

АНДРЕЙ вздохнул, покачал головой, взвесил: говорить, не говорить? Стоит ли сыпать соль на открытую рану? Потом все-таки решился.

АНДРЕЙ. Думай что хочешь, но я почему-то уверен — без Тамарки здесь не обошлось.

САВЕЛИЙ. Естественно… Ты о чем?

АНДРЕЙ. Неглубокий она человек.

САВЕЛИЙ (с досадой). Слушай, глубокий, не глубокий — дело же не в этом… Я знаю, ты ее не любишь, и она тебя не переваривает. Но сейчас… Не надо на нее всех собак вешать. Спасибо за кофе. Поеду.

САВЕЛИЙ машинально допил шестую чашку кофе, встал решительно.

АНДРЕЙ. Ты куда сейчас?

САВЕЛИЙ. Попробую на работу сунуться — вдруг там что-нибудь изменилось. В другую сторону. Одолжи мне костюм.

АНДРЕЙ. Конечно. И туфли тоже нужны. У тебя какой размер?

САВЕЛИЙ (думает). Сорок третий. Хотя нет — лучше дай денег взаймы, я сам себе куплю. А стремянка у тебя есть?

АНДРЕЙ (удивленно). Стремянка? Есть.

САВЕЛИЙ пересекает лобби — он одет в рабочий комбинезон, клетчатую рубашку, бейсболку. Точно так же был одет ЭЛЕКТРИК, менявший вчера лампы в коридоре. На плече у САВЕЛИЯ — металлическая стремянка.

ОХРАННИК сейчас в виртуале — смотрит ментовской сериал. Это у нас в России заколдованный замкнутый цикл: государственные каналы безостановочно снимают сериалы из жизни ментов и бандитов. Но единственными зрителями этой продукции давно являются менты, охранники и бандиты. Просто расплодилось их очень много: два с половиной миллиона штатных сотрудников, около трех миллионов работников ЧОП, два миллиона заключенных и те не охваченные статистикой миллионы, что пока на свободе, тоже должны как-то структурировать свое пустое время.

ОХРАННИК. Вы куда, мужчина?

САВЕЛИЙ. Лампы менять в коридорах. Я вчера уже менял. Вы что, не помните?

ОХРАННИК. Лицо вроде знакомое.

САВЕЛИЙ. Позвоните Деметре Петровне в приемную к Погребняку.

ОХРАННИК (потянулся было к телефону, потом передумал). Ладно, проходи.

САВЕЛИЙ со стремянкой на плече идет в сторону своего кабинета. Ему навстречу из глубины коридора — ЧИНОВНИК А и ЧИНОВНИК Б. Видимо, знакомые. САВЕЛИЙ чешет бровь, прикрывая лицо рукой и козырьком бейсболки. Чиновники не обратили на него внимания. САВЕЛИЙ устанавливает стремянку напротив «своего» кабинета, взбирается на нее, достает отвертку, делает вид, что возится с лампами дневного света.

Перед стремянкой останавливается давешняя БЛОНДИНКА, смотрит наверх.

БЛОНДИНКА. Будьте добры, уберите стремянку.

САВЕЛИЙ молча спускается вниз, отодвигает стремянку в сторону.

БЛОНДИНКА. Это плохая примета — если под лестницей. Спасибо.

Ушла. Потом появляется ДЕМЕТРА, заходит в кабинет САВЕЛИЯ.

САВЕЛИЙ прислушивается — как через толщу воды, слышны голоса: бу-бу-бу (ДЕМЕТРЫ и мужской). Видимо, голос БРИТОГОЛОВОГО.

САВЕЛИЙ с предельной осторожностью нажимает ногой на дверную ручку — дверь немного приоткрывается, но тут же в коридор выглядывает БРИТОГОЛОВЫЙ, видит ноги САВЕЛИЯ, пару секунд смотрит вверх, плотно закрывает за собой дверь кабинета.

САВЕЛИЙ уже переоделся — на нем темные джинсы, рубашка с коротким рукавом. Он сидит на стуле напротив пожилого КАПИТАНА, пишет заявление. КАПИТАН — умный, не без яда, двойник позднего Василия Шукшина — внимательно, без выражения смотрит на САВЕЛИЯ — изучает. САВЕЛИЙ закончил писать, проверил грамматику и синтаксис, протянул листок участковому.

САВЕЛИЙ. Вот, пожалуйста.

КАПИТАН (надел узенькие очки, читает). То есть вы считаете этот эпизод незаконным вторжением в жилище? (САВЕЛИЙ кивнул, КАПИТАН опять углубился.) А как же ваша жена и дочь?

САВЕЛИЙ. Я уже объяснил — она с ними заодно. Жена. А Ксения здесь ни при чем — она ребенок.

КАПИТАН (читает). И ваша жена утверждает, что вы — это не вы? Что ее муж, Былинкин Савелий, это незнакомый вам мужчина, ее новый сожитель?

САВЕЛИЙ. Совершенно верно.

КАПИТАН. Понятно.

На лестничной клетке двое — КАПИТАН и САВЕЛИЙ — смотрят наверх. На потолке — свастика, нарисованная черной краской.

САВЕЛИЙ. Какие-то подонки рисуют. Я закрашу, а они опять. Я опять закрашу, а они опять.

КАПИТАН. А вы плюньте — это же индийский символ, солнечный знак.

КАПИТАН нажимает крепким загорелым пальцем на кнопку звонка. Через несколько секунд открывается дверь — ТАМАРА удивленно смотрит на КАПИТАНА. Потом узнает САВЕЛИЯ, мрачнеет. Она окует, видимо, встала из-за стола.

КАПИТАН. Здравствуйте. Капитан Волчич, ваш участковый.

ТАМАРА. Очень приятно.

КАПИТАН. Тамара Олеговна? Разрешите войти?

ТАМАРА. Да, пожалуйста. (Дожевав, кричит в глубь квартиры.) Савва! Савелий!

Семейный обед прерван в фазе десерта, однако ТАМАРА, КСЮША и незнакомый МУЖЧИНА по-прежнему сидят за столом — на тарелках тает шоколадное мороженое. Даже КСЮША не желает к нему притрагиваться.

САВЕЛИЙ не в том состоянии, чтобы спокойно сидеть, — он мечется по гостиной, как волк в зоопарке. Иногда присаживается на стул, но тут же опять вскакивает.

КАПИТАН устроился в кресле рядом с торшером, очки на носу, изучает паспорта.

КАПИТАН. М-да, запутанная ситуация.

ТАМАРА. Более чем, более чем.

КАПИТАН. Мне одно ясно: один из этих паспортов — липа, искусная подделка.

САВЕЛИЙ. Давайте проведем экспертизу! А что? Мне бояться нечего — я в своем паспорте уверен как в самом себе, то есть абсолютно уверен. Я же не сумасшедший!

КАПИТАН (обращается к ТАМАРЕ). Вы утверждаете, что этот человек (кивок в сторону САВЕЛИЯ) прошлой ночью залез к вам в квартиру?

САВЕЛИЙ. Да не залезал я! Ну сколько же можно?!..

КАПИТАН. Минуточку! Через балкон. Вы его успокоили, одели-обули и выставили за дверь?

МУЖЧИНА. Он еще клюшкой нам угрожал!

КАПИТАН. Минуточку! Клюшка хоккейная?

САВЕЛИЙ. Для гольфа. Но это моя клюшка! И моя квартира! А это — моя дочь Ксения! Ксюша, посмотри на меня, зайка. (КСЕНИЯ отворачивается, косит глазом.) Хорошо, не смотри, это неважно. Просто скажи товарищу капитану, кто твой папа. Ты же меня знаешь? Ты знаешь, кто твой папа? Вот и скажи, не бойся.

КАПИТАН. Ксюш, ты просто покажи пальчиком — где твой папа?

КСЮША уверенно показывает пальцем на МУЖЧИНУ — тот ей весело помигивает. ТАМАРА с сожалением, пожалуй, даже с сочувствием смотрит на САВЕЛИЯ.

КАПИТАН и САВЕЛИЙ идут через двор в сторону супермаркета. Вид у САВЕЛИЯ убитый. Он кладет руку себе на лоб — так проверяют, нет ли температуры. САВЕЛИЙ чувствует странный внутренний жар, как будто его заживо испекли в духовке. При этом лоб кажется на ощупь холодным и влажным.

КАПИТАН. Советую поставить вопрос жестко. Здесь ведь существует, помимо всего прочего, юридическая сторона: совместное имущество, счет в банке и так далее. У вас есть счет в банке?

САВЕЛИЙ отрешенно глядит в пространство, потом кивает.

САВЕЛИЙ. Я не знаю, что мне делать.

КАПИТАН. А что тут знать? Подавайте в суд, и как можно скорее.

САВЕЛИЙ (с горечью). На кого? На себя?

КАПИТАН. На человека, который присвоил вашу личность.

САВЕЛИЙ. А если он не один такой? Если их много?

КАПИТАН (подозрительно). Что вы имеете в виду?

САВЕЛИЙ подходит к банкомату, вставляет в него пластиковую карточку — деньги со счета испарились. САВЕЛИЙ растерянно смотрит на КАПИТАНА, тот вздыхает с выражением: «кто бы в этом сомневался».

САВЕЛИЙ. Извините, я…

КАПИТАН. Да ладно. Берегите себя.

КАПИТАН прошел своей дорогой — САВЕЛИЙ остался.

Немноголюдно, сонные официанты точат лясы с официантками. АНДРЕЙ и САВЕЛИЙ выпивают. Судя по кондиции друзей, делают они это давно, ни в чем себе не отказывая.

САВЕЛИЙ. Знаешь, о чем я подумал? Вдруг осенило! Может, я вообще не свою жизнь проживаю?

АНДРЕЙ. Как в фильме «Семьянин» с Николасом Кейджем?

САВЕЛИЙ. Вроде того. У меня одноклассница была — Ира Немыченкова. Началось у нас еще в школе. Потом на филфак пошли вместе. Вот это, Андрюха, была страсть. Не отношения там какие-то, романчик, а настоящая страсть! Это было страшно. И я киксанул.

АНДРЕЙ. Киксанул?

САВЕЛИЙ. Струсил. Я же средний, в общем, человек, Андрюха, — обычный, серый. А средний человек к таким вещам не готов. Вот так-то. Я придумал: я к тебе сегодня не поеду — я к Ирочке поеду. Немыченковой. Нагряну как снег на голову, экспромтом, и все ей скажу. То, что у нас было, скажу — точнее, то, чего у нас не было, — это из-за меня! И это была фатальная ошибка.

АНДРЕЙ (поднимает кружку). Ну, давай — за это.

САВЕЛИЙ. Я к тебе завтра приеду. Можно? Если что-то пойдет не так. Мало ли. В любом случае мне два раза подряд в одном месте лучше не ночевать.

АНДРЕЙ. Почему?

САВЕЛИЙ (поморщился, пожал плечами). Не знаю. Чутье подсказывает.

САВЕЛИЙ и ИРИНА — на полу, неловко любят друг друга. Раздеться толком старые знакомые не успели.

ИРИНЕ около сорока — увядающая, но все еще красивая женщина, короткая стрижка, минимум косметики. Живет одна, но квартира у нее просторная. Мебель, покрывала, шторы, торшеры — все подобрано с любовью.

ИРИНА разливает вино по бокалам. Любовники по-прежнему полулежат на полу, на ковре с абстрактным узором — концентрические круги красного и зеленого цвета.

САВЕЛИЙ. Как же мы теперь жить будем, Ирка?

ИРИНА. Не знаю, шустрик. Главное — не усложнять.

САВЕЛИЙ. А упрощать можно?

ИРИНА. И ничего не загадывать.

САВЕЛИЙ. Вот здесь ты хорошо сказала — в глаз. Даже не представляешь…

ИРИНА. Я — старый холостяк. Привыкла жить одна и не хочу ничего менять.

САВЕЛИЙ. Понятно… Ты у Розы Дмитриевны давно была? Я все собираюсь и никак не соберусь.

ИРИНА (закуривает). А Розочка умерла. Год назад.

САВЕЛИЙ. О господи… Что же мне никто не позвонил?

ИРИНА неопределенно дергает плечом.

ИРИНА. Терешкович всех обзванивала — тебя не нашла. Видимо, телефоны изменились.

ИРИНА встает, проходит на кухню, чтобы взять еще вина. САВЕЛИЙ плетется за ней.

САВЕЛИЙ. Бедная Роза. Энергии в ней было еще лет на сто. А терпения вообще немерено. И все это чудо — в яму. (Взял бокал с вином, помолчал.)

ИРИНА. Курила как паровоз.

САВЕЛИЙ. Да. За Розочку. (Выпили.) А ты сейчас где?

ИРИНА. Так, в одном агентстве.

САВЕЛИЙ. Недвижимость?

ИРИНА. Не совсем. Мы даем срочные кредиты под залог.

САВЕЛИЙ. Недвижимости?

ИРИНА. Не совсем. Хочешь еще вина? Или чаю?

САВЕЛИЙ (улыбнулся грустно). На посошок? Лучше бы чаю. Если есть черный, можно покрепче. А все-таки: подо что даете? Для меня это актуально.

ИРИНА. Клиент подписывает договор. В том случае, если не возвращает кредит в обозначенный срок, его душа переходит в распоряжение нашей фирмы.

САВЕЛИЙ. Ты шутишь?

ИРИНА. Я не шучу. Мы не первые это придумали. Начали рижане года четыре назад. Ну и у нас этот бизнес неплохо пошел.

САВЕЛИЙ. Работаете по лицензии?

ИРИНА. Что-то вроде того. Я не вникаю.

САВЕЛИЙ. Это правильно. Зачем вникать? Напиши адресок.

ИРИНА. Только учти — я тебя не знаю, ты меня тоже.

Несколько зрителей в небольшом зале, среди них САВЕЛИЙ — отрешенно смотрит на экран. Мелькают кадры фильма «нуар» 30-х или, возможно, 50-х годов.

Молодая женщина бежит, прижимается к кирпичной стене в глухом переулке. Мужские руки в кожаных перчатках тянутся к ее шее, укутанной в газовый шарф. Женщина кричит, сопротивляется, но руки убийцы ложатся на ее горло. Расширенные от ужаса глаза, в которых на секунду отразился опрокинутый мир. Убийца медленно поворачивается на камеру: широкие поля шляпы скрывают лицо. Он поднимает голову — вместо лица у него часовой механизм. Тик-так, тик-так, тик-так — крутятся большие и малые колесики.

Несмотря на летнюю духоту, ИРИНА в строгом деловом костюме за письменным столом просматривает бумаги, что-то переносит в свой компьютер. Иногда поглядывает куда-то по диагонали в сторону.

Прямо перед ИРИНОЙ за стеклянной стеной «аквариума» беседуют двое: САВЕЛИЙ и ШЕФ. Их голоса не слышны — мужчины открывают рты беззвучно, как рыбы.

ШЕФ — вполне себе среднерусский мачо, сероглазый, глаза немного навыкате, но это его не портит, шевелюра крепкая, длинная, с проседью, на лице — аккуратно подбритая рыжая щетина. Одет он в элегантный костюм цвета фисташкового мороженого. Но тут мы оказываемся внутри «аквариума», и звук «включается».

ШЕФ. Как видите, процент по кредиту у нас щадящий, гораздо гуманнее, чем в банковском секторе… У вас какой-то вопрос?

САВЕЛИЙ. Да нет, в целом все понятно. Я одного не понимаю — а потом-то что?

ШЕФ. Потом?

САВЕЛИЙ. Что вы потом с ними делаете, с этими душами?

ШЕФ (улыбнулся). Уверяю вас, ничего противозаконного.

САВЕЛИЙ. А все-таки?

ШЕФ. Это зависит… Иногда перепродаем, как это делают с долговыми обязательствами. Хотя деривативы имеют дурную славу, но…

САВЕЛИЙ. Неужели есть покупатели?

ШЕФ. О да! Впрочем, вы же знаете: народ у нас крайне суеверный, даже пугливый. При всей своей любви к айфонам и айпэдам. О присутствующих, конечно, не говорим.

ИРИНА вынимает из сейфа и кладет на стол несколько пачек с купюрами по пять тысяч рублей. Рядом стоит САВЕЛИЙ, наблюдает за ее действиями. ИРИНА запускает деньги в счетную машинку — та шелестит, как крылья саранчи.

ИРИНА. Пересчитывать будете?

САВЕЛИЙ. Да нет. Зачем?

ИРИНА (листает договор). Тогда распишитесь, пожалуйста (показывает ногтем), вот здесь и вот здесь.

САВЕЛИЙ (с горькой иронией). Кровью? (Подписывает бумагу.) Какие планы на вечер?

ИРИНА (непонимающе). Простите?

То ли хорошо сыграла, то ли со вчерашнего дня многое изменилось.

САВЕЛИЙ и АДВОКАТ обедают в дорогом ресторане в районе Гоголевского бульвара: обслуга вышколена, еда разнообразна, кухня европейская. АДВОКАТ с завидным аппетитом уписывает сочащийся кровью стейк.

АДВОКАТ хорош собой, черняв, небольшие уши оттопырены, он обаятелен и самоуверен, как кинозвезда.

АДВОКАТ. Это мое железное правило: первую консультацию я даю бесплатно, зато вы угощаете меня обедом. По-моему, это справедливо. И вообще, еда делает первый контакт более доверительным. Вы согласны?

САВЕЛИЙ (ковыряет вилкой в тарелке). Согласен.

АДВОКАТ. Доверие между адвокатом и клиентом — это главное. Поэтому сразу уговор: вы не опускаете неприятную для вас информацию, я гарантирую конфиденциальность.

САВЕЛИЙ. Хорошо.

АДВОКАТ. Я не думаю, что вы намеренно будете что-то скрывать. Это происходит бессознательно. Почти. (Утер салфеткой жирный рот.) Я весь внимание.

САВЕЛИЙ. Все началось в этот понедельник. Я опоздал на работу — не смертельно, минут на пятнадцать.

АДВОКАТ (достал блокнот). А где вы работаете?

САВЕЛИЙ. Министерство высоких достижений.

АДВОКАТ (записывает). Продолжайте.

САВЕЛИЙ вдруг понял, что рассказывать эту дикую историю бессмысленно — это ничего не даст, никуда не приведет, они будут ходить по кругу до полного изнеможения. А завтра этот обаятельный мужчина, скорее всего, опять напросится на обед в ресторане. Это все предсказуемо, это не бином Ньютона. И тут САВЕЛИЮ влетела в голову новая мысль и немедленно стала вить там гнездо — она была похожа на маленькую, суетливую птичку. САВЕЛИЙ посмотрел на левое ухо АДВОКАТА — там была родинка — и сказал:

САВЕЛИЙ. Простите, я передумал. Мне нужен Перельман.

АДВОКАТ (от неожиданности перестал есть). Адвокат Перельман?

САВЕЛИЙ. Нет, математик… (Официанту.) Молодой человек!

САВЕЛИЙ жестом изобразил ручку и бумажку — попросил счет.

САВЕЛИЙ сидит на своем месте, возле окна. Входит ПОПУТЧИК — полнокровный, веселый, кудрявый, судя по всему, командированный.

ПОПУТЧИК (весело). Здравия желаю!

Поднял сиденье, забросил свой чемодан, сел.

ПОПУТЧИК. Олег Муравьев. Не из дворян. Поэтому позвольте без церемоний составить вам компанию.

И поставил на столик бутылку армянского коньяка, как будто сделал шах.

Не обнаружив электрического звонка, САВЕЛИЙ стучит в дверь костяшками пальцев, прислушивается, стучит опять, раздаются шаркающие шаги — так звучат тапочки, у которых стоптаны задники.

ГОЛОС ПЕРЕЛЬМАНА. Уходите, я с журналистами не общаюсь.

САВЕЛИЙ. Добрый день. Я не журналист.

ГОЛОС ПЕРЕЛЬМАНА. Тем более. Что вам надо? Кто вы такой?

САВЕЛИЙ. Меня зовут Савелий Былинкин, я из Москвы.

ГОЛОС ПЕРЕЛЬМАНА. Ваше имя мне ничего не говорит. Уходите. Вы меня отвлекаете.

САВЕЛИЙ. Я не ученый и не журналист, но мне кажется, я даже уверен, вам будет со мной интересно.

ГОЛОС ПЕРЕЛЬМАНА. Это почему? Обоснуйте.

САВЕЛИЙ. Потому что не вы мне, а я вам буду рассказывать.

ГОЛОС ПЕРЕЛЬМАНА. Люди меня не интересуют.

САВЕЛИЙ. А кто вам сказал, что я человек? Я — ходячая аномалия.

ГОЛОС ПЕРЕЛЬМАНА. В каком смысле?

САВЕЛИЙ. Не уверен, что правильно формулирую, но, по-моему, — в физико-математическом.

За дверью помолчали. Видимо, хозяин задумался.

САВЕЛИЙ. Григорий, вы еще здесь?

ПЕРЕЛЬМАН. Я сейчас должен выйти в магазин за молоком — можете меня сопровождать.

ПЕРЕЛЬМАН покупает продукты, САВЕЛИЙ, горячо артикулируя, рассказывает ему свою историю. И опять эти двое похожи на рыб — снаружи не слышно ни звука.

ПЕРЕЛЬМАН и его гость пьют чай с шоколадно-вафельным тортом, который принес САВЕЛИЙ. Захламленное посудой, коробками, тряпками, банками с крупой и с пустотой, пространство кухни по-своему гармонично — лишним здесь выглядит буквально все. ПЕРЕЛЬМАН похож на свои фотографии — чернявая с рыжим оттенком прозрачная борода, яркие светлые глаза. Одет он в несвежую футболку и джинсы.

ПЕРЕЛЬМАН. Есть принцип неопределенности, гласящий, что неопределенность координат связана с неопределенностью импульса, и она больше конечной величины, пропорциональной постоянной Планка. Поэтому если мы точно знаем мгновенное состояние, скажем, трехмерного пространства, мгновенное состояние нашей вселенной, то мы абсолютно не знаем, куда оно скакнет в следующий момент времени. И если мы не можем сказать, куда оно скакнет, то времени нет. Значит, на квантовом уровне нет классического пространства-времени вообще. Вы боитесь мышей?

САВЕЛИЙ. Не очень.

ПЕРЕЛЬМАН. А мертвых мышей?

САВЕЛИЙ. Да вроде бы нет.

ПЕРЕЛЬМАН встает, быстро идет по тускло освещенному коридору старой питерской квартиры, где вместо антиквариата — тот же накопленный поколениями ненужный хлам, что и на кухне. САВЕЛИЙ спешит за математиком.

ПЕРЕЛЬМАН. Вообразите, матушка наставила кругом мышеловок. Мышки время от времени в них попадают. Но убрать казненный труп фактически некому: матушка слишком стара, у нее радикулит, а у меня — патологическая брезгливость. Мышки на такой жаре, сами понимаете…

В одной из комнат ПЕРЕЛЬМАН открывает дверцу и заглядывает в небольшой комод темного дерева.

ПЕРЕЛЬМАН. Посмотрите: там, в глубине.

САВЕЛИЙ заглядывает в комод, за банками и склянками (тоже, кажется, с крупой) видит мышь в мышеловке.

САВЕЛИЙ. Мне бы веник и совок.

Пока САВЕЛИЙ пытается извлечь мышеловку с помощью веника, ПЕРЕЛЬМАН развивает тему.

ПЕРЕЛЬМАН. Но я думаю, вам нужен не я, а Андрей Линде. Он живет в Америке, занимается математическим моделированием мультиверса. И очень может быть, что ему ваша история понравится. Ну, как там наша Мария Стюарт?

САВЕЛИЙ (взмок от усердия). Да мышеловка — завалилась в щель, зараза.

ПЕРЕЛЬМАН (прикинул). Сейчас я принесу каминные щипцы.

Зеркальная дверь отъехала, и на пороге двухместного купе опять возник ПОПУТЧИК — по-прежнему веселый, с тем же своим желтым чемоданом.

ПОПУТЧИК. Здравия желаю! Будем знакомы — Олег Муравьев. Не дворянин. Хотя фамилия дворянская.

САВЕЛИЙ с тоской посмотрел на ПОПУТЧИКА и отвернулся к запыленному снаружи окну. Там проплывали столбы, кособокие домишки с шиферными крышами, худосочные перелески, выжженные летним солнцем.

Незаметно, без какого-либо стыка или перехода, унылый северный пейзаж превратился в одноэтажную Америку с ее бесконечными рядами таунхаусов, построенных, как детский конструктор, из фанеры, декоративного кирпича и сухой штукатурки. Конечно, климат позволяет, но все-таки не совсем понятно, зачем возводить дома из дерьма и пара, словно это декорация, которую через неделю-другую съемок превратят в кучу мусора.

САВЕЛИЙ едет в автомобиле на месте пассажира, глядит в окно.

За рулем — русско-американский физик АНДРЕЙ ЛИНДЕ.

ЛИНДЕ. Представьте себе лампочку. Пусть она мигает с какой-то определенной частотой. Скажем, раз в секунду. И еще у нас два прибора, которые с той же частотой включаются и выключаются. Тогда может оказаться, что один прибор ничего не видит — для него лампочка никогда не горит. А для другого лампочка будет все время светиться. Значит, то, что нам кажется непрерывным, на самом деле вибрирует и колеблется. Бытие мерцает, понимаете?

САВЕЛИЙ. Понимаю.

ЛИНДЕ. Такова природа, изначальная природа вакуума. Вакуум — это не пустота, он исключительно богат, он действительно содержит в себе все. Мир — это и есть вакуум. То, что мы видим: все частицы элементарные, все объекты, мы с вами здесь — это суть некие всплески, рябь, как говорится, на поверхности этого океана, который называется вакуумом. Из вакуума может потенциально рождаться что угодно. А может и не рождаться.

САВЕЛИЙ. Как в фильме «Солярис» Тарковского?

ЛИНДЕ. Вот-вот. Представьте себе поверхность океана. Вы плаваете сверху и видите только гребешки волн, каких-нибудь дельфинчиков и думаете, что это и есть реальность, а на самом деле там глубина двенадцать километров. Там-то и происходят настоящие процессы… Черт!

ЛИНДЕ резко притормозил, выглянул в открытое окно.

САВЕЛИЙ. Что случилось?

ЛИНДЕ. Да пробка! Опять какую-то шишку в аэропорт повезли. Задолбали уже! (Смотрит на часы.) Можем опоздать.

Автомобиль ЛИНДЕ, пересекая две сплошные линии, сворачивает в переулок, едет под кирпич — и тут же звучит полицейская сирена. ЛИНДЕ, чертыхаясь и матерясь по-английски, жмет на газ, пытается уйти от преследования.

САВЕЛИЙ в ужасе втягивает голову в плечи, вжимается в кресло.

Но через минуту погоня становится бессмысленной, ЛИНДЕ тормозит у тротуара.

Подходит ПОЛИЦЕЙСКИЙ, ЛИНДЕ лезет в кошелек, кладет в права стодолларовую купюру, потом еще две, отдает ПОЛИЦЕЙСКОМУ в окно.

САВЕЛИЙ смотрит на все это действо с изумлением.

Элегантные дамы в вечерних платьях, лощеные мужчины в костюмах и смокингах рассаживаются по местам, общаются, изучают программки.

Среди зрителей — САВЕЛИЙ и АНДРЕЙ ЛИНДЕ, оба одеты соответствующе.

ЛИНДЕ. Нельзя смотреть на то, как устроена система — любая система, — нельзя наблюдать систему, не внеся в нее изменения, иногда серьезного. Роль наблюдателя сильно отличается от роли зрителя в театре. Вот мы сидим и смотрим на сцену, закрытую занавесом. Так? И есть только один способ узнать, что происходит за этим занавесом, — встать, зайти туда и принять участие в пьесе. Причем делать придется что-то радикальное. Типа устранения кого-нибудь из действующих лиц или женитьбы двух других. При этом вам пришлось бы выйти в зал и рассказать всем остальным, что там у вас происходит. А если потом послать туда меня, то я увижу то, на что уже начал влиять я сам. И главным образом — на что повлиял предыдущий наблюдатель. То есть вы. Вот так на самом деле устроена природа.

САВЕЛИЙ. А мы думаем, что просто смотрим спектакль.

ЛИНДЕ. А мы думаем, что просто смотрим.

В оркестровой яме появляется ДИРИЖЕР — аплодисменты, свет в зрительном зале гаснет. После короткой увертюры с тихим шелестом открывается занавес.

В претории очень легко обустроить театр — там внутренний двор с галереей, где каждую реплику слышно за тридцать шагов. Солдаты рядами сидят — и внизу, и вверху, свесив ноги в тяжелых ботинках. Кто курит, кто лузгает семечки, кто обжимает молодку… Служанки в претории любят голодных солдат… Все сплошь молодые, прыщавые, потные, бритоголовые, как бараны весной после стрижки; одни в гимнастерках, другие по пояс раздеты. Но всем страшно весело, и неподдельный азарт в этих лицах — а представление вот оно, в полном разгаре… Царь Иудейский стоит в середине двора, облаченный, как в мантию, в плащ вон того офицера, что оделся как женщина, губы накрасил помадой и глядит недвусмысленно в сторону первых рядов. (Роль важнейшая: что же за царь без царицы?) Пред Монархом три парня стоят на коленях, полуголые, в краске — белила, лазурь и краплак оказались у местных художников. (Каждый солдатик играл свою роль с удовольствием — видно, поймали кураж.) Первый — ногу целует Иисуса, второй разрывает одежды — на себе, будто истину хочет извлечь из межреберной впадины, третий простер к Нему руки — умоляет помиловать всех нечестивых убийц, всех предателей, всех казнокрадов позорных… В это время, никем не замечен, аж с самой галерки, Пилат наблюдает в полглаза. Посмотрел, покачал головой, удалился в прохладу покоев. «Почему так противно и глупо беснуется чернь?»… Иисус неподвижно стоял. От венца к багрянице бежали кровавые струи, повторяя окрас карнавала на лицах шутов. Кто сказал про сочувствие? Это веселый спектакль, а отнюдь не трагедия. Смех до икоты, до слез, до большой пустоты… Иисус неподвижен, молчит. Вместо скипетра — палка, на ней неощипанный голубь подвешен за лапки, а в левой руке — как держава — разбитый горшок.

ЛИНДЕ осторожно трогает САВЕЛИЯ за плечо — САВЕЛИЙ открывает глаза, непонимающе смотрит по сторонам. Спектакль уже закончился, занавес закрыт, публика покидает зал.

САВЕЛИЙ. Простите, я всегда засыпаю в опере. Не знаю почему.

ЛИНДЕ. Музыка тормозит ваше левое полушарие. Оно, видимо, активно доминирует, пока вы бодрствуете.

Они идут к центральному проходу. САВЕЛИЙ оглядывается на тяжелый, вишневого цвета занавес — он сейчас закрыт, слабо освещен двумя фонарями. И вдруг САВЕЛИЙ испытывает непреодолимое желание заглянуть туда, за занавес. Он, как под гипнозом, идет к сцене, поднимается по ступенькам, расположенным сбоку. ЛИНДЕ протирает очки, смотрит на САВЕЛИЯ без какой-либо иронии или сарказма.

САВЕЛИЙ уже готов заглянуть за занавес, он медлит, оборачивается на своего спутника — зрительный зал пуст, ЛИНДЕ по-прежнему стоит в центральном проходе, поднимает руку в прощальном приветствии.

САВЕЛИЙ делает шаг за бархатный занавес — там выжженное солнцем жнивье, вдалеке — мрачноватый еловый лес, каким его обычно рисуют иллюстраторы русских народных сказок.

САВЕЛИЙ видит вдалеке велосипедиста, который едет по тропинке, рассекающей поле, прибавляет шаг.

Пожилой человек на велосипеде — короткая седая борода, панама, темные очки — это ДИРИЖЕР.

Поравнявшись с САВЕЛИЕМ, ДИРИЖЕР перестает крутить педали, слезает с велосипеда. Теперь САВЕЛИЙ может прочесть знакомую надпись на его футболке:

«Shit happens» — для САВЕЛИЯ это сигнал. ДИРИЖЕР не улыбается, лицо его непроницаемо. Мог бы хотя бы кивнуть, поощрить к разговору — но нет, ничего, стекла очков отражают САВЕЛИЯ и облака.

САВЕЛИЙ. То, что со мной происходит… Это реально… остановить?

ДИРИЖЕР. Понятия не имею. В каком-то смысле это зависит от вас.

САВЕЛИЙ. От меня? Но я (запершило в горле). Я уже душу свою заложил.

ДИРИЖЕР. А вот это вы зря. У вас батюшка знакомый есть?

САВЕЛИЙ. Священник? Нет.

ДИРИЖЕР (достает блокнотик, пишет номер, вырывает листок). Вот вам телефон. Отец Александр. Вернетесь домой, сразу ему позвоните.

ДИРИЖЕР по-молодецки оседлал свой антикварный велосипед и покатил по пылящей тропинке дальше.

САВЕЛИЙ проследил взглядом его движение и вдруг увидел метрах в двадцати от себя грубо сколоченный деревянный помост с коротким столбом в середине.

У столба, прислонившись к нему, сидел ИИСУС — обнаженный, все тело в кровавых подтеках (следы от бича).

Два солдатика неподалеку курят, о чем-то болтают.

Рядом с помостом — в том же костюме и галстуке, что при давешней встрече, стоит ШЕФ небезызвестной компании, ест эскимо, сделал САВЕЛИЮ ручкой — мол, давайте сюда, старина.

САВЕЛИЙ идет через поле на ватных ногах.

ШЕФ (добродушно). Добрый день. Как ваше… э-э… ничего? Вы еще помните, какое сегодня число?

САВЕЛИЙ. Да, конечно, я помню. Еще бы. Скоро я к вам загляну. Как там Ирина Петровна?

ШЕФ. Скоро — это сегодня. Самое позднее (посмотрел на часы) в 7.30 p.m.

САВЕЛИЙ (растерян). Да, конечно, я понимаю, я постараюсь успеть.

ШЕФ. Уж вы постарайтесь. Потому что иначе будут проблемы. Разве я вам не сказал? (САВЕЛИЙ похолодел.) В принципе, люди бессмертны, вы это знаете: здесь суетятся, потом умирают, опять воплощаются или тусят на том свете. Это бывает по-разному, это зависит. Но если душа, как путана, пошла по рукам, то есть стала товаром, предметом купли-продажи, тут уж, как говорится…

ШЕФ развел руки в красноречивом жесте. САВЕЛИЙ заплакал от обиды — ему снова было пять лет, и мир был враждебным и бессмысленным.

ШЕФ. Впрочем, есть один вариант — хочу предложить. Исключительно, как говорится, из личной симпатии. (ШЕФ повернулся к ИИСУСУ.) Видите, этот еврейчик тут богохульствует — объявил себя этим… царем иудейским и сверхчеловеком. В общем, юродствует. Вы ему всыпьте пару горяченьких, ну и скажите: ты, мол, не царь никакой, не спаситель, а просто жидовская морда. И все — будем считать, наш контракт аннулирован. Баста! Идет?

ШЕФ присвистнул, кивнул, один из СОЛДАТИКОВ вразвалочку подошел к САВЕЛИЮ, протянул ему хлыст.

САВЕЛИЙ как-то почти машинально взял его, по ступеням взошел на помост. ИИСУС, как и прежде, сидел, опустив подбородок на грудь, мухи садились на раны.

САВЕЛИЙ оглянулся на ШЕФА — тот ободряюще улыбнулся, показав верхний ряд идеальных зубов.

ШЕФ (как бы шутя). Поверьте, бессмертие этого стоит!

САВЕЛИЙ примерился, вытер ладони о брюки. И вдруг увидел глаза ИИСУСА — Он смотрел на него — снизу вверх со своей высоты. САВЕЛИЙ опять оглянулся на ШЕФА.

ШЕФ. Ну давайте! Врежьте ему! Он сам напросился! Ты же видишь — это просто актер!

САВЕЛИЙ, спотыкаясь через каждые три метра, бежал по неровному полю в сторону леса.

САВЕЛИЙ, задыхаясь и поминутно снимая с лица липкую паутину, вошел в мрачный, недоступный для солнечных лучей ельник, поспешно углубился в чащу. Увидев небольшое лесное озеро с темной и густой, как машинное масло, водой, почти автоматически снял с себя одежду и нырнул.

А когда вынырнул, то увидел: на деревянных, обесцвеченных временем мостках стоял священник в таком же, как древесина, выцветшем подряснике. Длинные волосы собраны в хвост, седая окладистая борода — ему еще нет шестидесяти. Управой ноги священника сидел волк или, может быть, волчица.

САВЕЛИЙ не знал, что ему делать, куда плыть: от мостков подальше или наоборот. Наконец решился и неуверенным кролем поплыл к мосткам.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР. Здравствуйте. (Перехватил опасливый взгляд САВЕЛИЯ, каким тот посмотрел на волка.) Не бойтесь — он цивилизованный зверь, не тронет.

САВЕЛИЙ не без некоторого труда выбрался на мостки.

САВЕЛИЙ. Я собирался вам позвонить.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР. А я знаю — меня наш общий друг предупредил по Интернету. Вот я и подумал: зачем откладывать хорошее дело? Правильно?

САВЕЛИЙ. Простите, я не совсем…

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР. Ведь вы креститься решили? Так я и подумал: зачем откладывать? Мы прямо сейчас в этом озере все и свершим. Лучшего места и не придумаешь. А? Красота!

САВЕЛИЙ. Отец Александр.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР. Да?

САВЕЛИЙ (помялся). Это действительно что-то меняет?

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР посмотрел САВЕЛИЮ в глаза долгим, неотступным и, пожалуй, не слишком деликатным взглядом — влез, что называется, в душу, как хирург в кишки.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР. Вам Линде Андрей про мигающую лампу уже объяснял?

САВЕЛИЙ. Объяснял.

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР. Ну вот: с нашей точки зрения, мерцающий мир — это двоичный код. Хотите его расшифровать? Извольте изучать азбуку.

ВОЛК (внятно). Язык мой — друг мой.

САВЕЛИЙ от неожиданности попятился и полетел с мостков в воду. ОТЕЦ АЛЕКСАНДР весело закричал: «Спасайся, кто может!» — и, как был в подряснике, прыгнул следом за САВЕЛИЕМ в озеро, стал его топить, толкать с головой под воду. САВЕЛИЙ сопротивлялся, хлебал, но ОТЕЦ АЛЕКСАНДР был сильнее. Волк, невозмутимо скалясь, наблюдал за этим таинством с мостков. Над лесным озером, отражаясь от поверхности воды, летало гулкое эхо. Это кричал САВЕЛИЙ — то ли от страха, то ли от восторга.

САВЕЛИЙ сидит на булыжниках, скрестив ноги по-турецки, поднимает голову. Напротив него — пожилая женщина в оранжевом сари, чем-то неуловимо похожая на Ирину, только старше лет на двадцать пять; а глаза у нее при этом потусторонние, как у волчицы. Пристально смотрит САВЕЛИЮ внутрь — туда, где главные файлы и фибры.

Мимо САВЕЛИЯ, группами и по одному, деловито спешат недавние молокососы, а нынче важного вида юноши и юницы, вероятно, учащиеся — у всех в руках портфели, книги, рюкзачки.

САВЕЛИЙ. Это студенты? Почему они в Кремль? Теперь там у нас… как его, этот… вдруг выпало имя… Сурков?

ЖЕНЩИНА. Как бы не так. Теперь там у нас МГУ.

САВЕЛИЙ с сомнением оглядывается — это что, шутка? Кажется, нет. Он робко улыбается своей визави — она отвечает ему лучезарной улыбкой, которая сразу превращает ее из пожилой леди в юную деву. Она легко встает, ободряюще кивает на прощание: мол, не трусь, то ли еще будет, — исчезает в толпе молодежи.

Двери лифта отъезжают вправо и влево, за ними — САВЕЛИЙ. Выходит, автоматически достает ключи, но у запертой двери в свою квартиру вдруг теряет уверенность, медлит, мнется на коврике — его одолевают сомнения. Вдруг там опять что-то не так? Вернее, все так же. Наконец решился — убрал ключи в карман, нажал на кнопку звонка. Дверь открыла ТАМАРА.

ТАМАРА. Ну наконец-то! Здравствуй, Савва!

САВЕЛИЙ на всякий случай оглядывается через левое плечо — нет ли там еще кого, с облегчением выдыхает и делает шаг навстречу своей новой старой жизни. Бывает же у нас в январе старый Новый год — ну вот.