Тавматургия

Свидригайлов в Америке

Самый дешевый номер в гостинице. Кровать, тумбочка, телевизор. С. входит, осматривается, ставит чемодан на стоя, медленно раздевается догола. Долго разглядывает себя в зеркале — оно встроено в дверцу стенного шкафа. Скрывается в ванной комнате. Тут же входит Н. Вид его необычен: нечто среднее между наемным убийцей (как их изображают в кино) и «свидетелем Иеговы», из тех, что ходят по спальным районам, распространяя душеспасительные брошюры с яркими картинками.

Н. прислушивается к шуму воды. Подходит к чемодану, долго роется в нем, находит какую-то бумагу, прячет ее в карман. Входит С., на бедрах полотенце.

С. Эй, приятель, кажется, вы немного ошиблись номером? А заодно и чемоданом.

Н. Разве… это ваш чемодан?

С. Со зрением плохо?

Н. У меня-то?

С. У вас, у вас.

Н. Да, оно ухудшилось за последние год-полтора… Вот, например, если в этой тумбочке лежит карманная Библия, то, скорее всего, я не смогу читать этот мелкий шрифт. Я почти ничего и не читаю, кроме рекламных объявлений… Хотите убедиться прямо сейчас?

С. Убедиться в чем?

Н. Да вот есть ли как раз Библия… там, у вас в тумбочке.

С. Наверное, есть. Это что-то меняет?

Н. А хотите пари?

С. Послушайте…

Н. Очень простое, очень простое! Я говорю: «Там ее нет и быть не может». Вы говорите наоборот: «Да, она там, она точно там, потому что это обычное дело — их всегда кладут в ящики письменных столов и в тумбочки везде, во всех гостиницах этого континента, как будто это что-то меняет». Если я угадал, то, значит, я и выиграл…

С. Может, позволите надеть штаны?

С. одевается, Н. наблюдает.

Н. А я помешал? Простите. Знаете, эти дурацкие пари — это моя страсть. Нет, хуже — моя болезнь. Однажды я проиграл свое будущее, точнее, его прекрасную неопределенность… Вы удивлены? Думаете, такого не бывает? Бывает и не такое. Как-нибудь расскажу, не сейчас, нужен хороший климат, атмосфера, а повод мы с вами найдем.

С. И что же я получу, если, допустим, я выиграл?

Н. Ага! Пошел адреналинчик?.. Давайте на американку.

С. Что это — «американка»?

Н. Любое желание, любое! Победитель дает волю фантазии. Необузданный полет!

С. Я совсем не уверен, что могу соответствовать. Вряд ли я смогу исполнить любое ваше желание. Я теперь ограничен в средствах. Так что…

Н. Но ведь шансы даже не равны. Статистика на вашей стороне. Я не верю, что вы струсили в таком пустяковом деле. Вы ведь тоже игрок, я по глазам вижу! Зря отвернулись — я все равно уже успел. Я психолог, да-да, не смейтесь.

С. Я не смеюсь. И что вы там успели увидеть?

Н. В левом глазу — развилка, и еще одна, и еще не одна…

С. А в правом?

Н. Решимость пройти свой путь. Без всяких там ухищрений и отклонений. До конца, до самой Голгофы, если, конечно, потребуется.

С. А вдруг я пожелаю воскреснуть?

Н. Скромные у вас пожелания.

С. Вы же сказали — любое.

Н. Уточним: воскреснуть или заново родиться? В мужском теле и при часах?

С. При часах?

Н. Я про биологические часы.

С. А…

Н. Возобновить плотские радости — дело нехитрое. Пока земля еще вертится. Ну, и вы с грехом пополам пробежите еще один круг — а толку?

С. Я не верю в реинкарнацию.

Н. Это не важно, во что вы не верите. Американка есть американка.

С. А почему тогда: «каждому по вере его»?

Н. Правильно: мы с вами верим в случайность. И Большой взрыв — случайность, и Земля свалялась из всякого мусора случайно, и жизнь на ней тоже завелась случайно. Просто в бесконечном наборе вариантов — плохих и очень плохих — один получился истинно прекрасным. Случайно. Помните, что говорил старик Эйнштейн? «Бог в кости не играет». А передовая наука с Эйнштейном не согласна: именно что играет, только этим Он и занят. Вот вам, дети мои, суперпозиция: бездна альтернативных вариантов — а дальше как хотите, дальше вы как-нибудь сами, своим умом. Только ума-то у нас — кот наплакал.

С. Что-то мудрено.

Н. Не важно… Лучше давайте сыграем.

С. На американку?

Н. Только на американку! Иначе все это будет уже не то. Конкретная сумма выигрыша, его банальные физические очертания лишают меня… этого…

С. Чего?

Н. Забыл, что хотел сказать… Ах да! Энтузиазма лишают. Без вдохновения — это уже не игра, а пошлость, фигня на постном масле. Пардон. Ну что же вы? Идите, открывайте свой ящик.

С. опять приближается к тумбочке, выдвигает ящик, заглядывает в него. Улыбается.

Что? Неужели пусто?

Н. подбегает, смотрит.

Вас это удивляет? Меня почему-то нет. На этот раз не повезло.

С. Забавно. И что теперь? Чего вы от меня хотите?

Н. По-моему, вы расстроились… Да на вас просто лица нет! Э-э, так не годится, так у нас дело не пойдет. Поражения надо принимать с высоко поднятой головой.

С. Я спрашиваю, чего вы хотите, милостивый государь?

Н. Вот я уже и в милостивые угодил государи… Я пока ничего от вас не требую и, возможно, никогда не потребую, если не будет каких-нибудь экстраординарных обстоятельств. Знаете, вдруг извержение вулкана где-нибудь неподалеку, и мне понадобилось, чтобы вы подбросили меня в даунтаун. Мы, конечно, не в Италии, но всякое бывает…

С. Почему вы рылись в моем чемодане?

Н. Снова здорово. Я же объяснил: зрение село.

С. Но не настолько же…

Н. Послушайте, я не жалуюсь, но это были очень стрессовые полтора года. Для меня. Просто что-то ненормальное, будто все с цепи сорвалось и покатилось. И постепенно утратило очертания… Понимаете, что я имею в виду?

С. Нет.

Н. Вы все-таки расстроены… Я потом непременно все это в деталях, в лицах. А сейчас — только пальцы загибать, и то уйма времени уйдет, а времени-то жалко, а вы с дороги, вам отдохнуть надо.

С. А вы…

Н. А что я? Живу здесь, в гостинице, этажом ниже. Так что не стану обременять. Как говорится, незваный гость хуже эстонца. Или чеченца?

С. Хуже татарина.

Н. Точно! Вот ведь с каких допотопных времен пословица путешествует из уст в уста, с ума можно сойти… А мы еще сомневаемся в устном предании, как будто вообще что-то может потеряться. Язык — это вам не стог соломы… До свидания.

С. Подождите…

Н. Слушаю со вниманием.

С. Если вы не слепой, значит, вы с каким-то намерением рылись в моем чемодане?

Н. Дался вам этот чемодан… Ну рылся. Хотя это и не совсем то, что вы себе вообразили. Даже совсем не то. Вы же наверняка думаете, что я щипач, форточник, мелкий воришка… Или того хуже — клептоман, не умеющий совладать со своей скотской страстью. Впрочем, скоты не воруют. Разве что невольно — злаки какие-нибудь с чужого поля. Ну сознайтесь: что-то в этом роде вы обо мне подумали.

С. А что, по-вашему, я должен думать? Что вы из католической миссии?

Н. Ладно, не кипятитесь. Поговорим как два симпатичных друг другу… э-э… субъекта.

С. С чего вы взяли, что вы мне симпатичны?

Н. О, эти вещи я чувствую, как собака. Симпатия-антипатия, это же в воздухе висит, как запах одеколона. У меня нюх на эти вещи тончайший, поскольку не раз бывал бит по голове, причем удар приходил оттуда, откуда я его и ждать не ждал. Подозреваю, что и вы любите ударить исподтишка. Ближнего-то своего, а?

С. Не ваше дело.

Н. Это в русском человеке — с молоком матери, с кровью отца. По-другому никак не добраться до тонких материй, до пресловутой духовности — только через боль да раздирание плоти когтями. Но об этом после. Поговорим откровенно?

С. Не знаю. Я еще не распаковался…

Н. Это все относительно, то есть совершенно все равно. Садитесь, пожалуйста, вот сюда.

С. Благодарю, вы очень любезны.

Н. Мне ведь известно, что вы, Аркадий Иванович, решили себя уничтожить, ластиком, так сказать стереть с лица земли.

Пауза.

С. Я вижу вас первый раз в жизни и знать не знаю, как вас по имени-отчеству…

Н. Называйте меня Шишкин… Откуда известно? Да хотя бы от вашей бывшей жены, покойницы.

С. То есть как от жены?

Н. Атак: информация подлинная, получена путем спиритического сеанса 15 января сего года. Существует стенограмма. Или вы уже и в бессмертие души не верите?

С. Во что я верю или не верю, вас, господин Шишкин, никак не должно касаться.

Н. Ну, не верите и не надо. Вы, Аркадий Иванович, не будете отрицать, что придумали себе смертную казнь?.. Выстрел в рот? Или все-таки в сердце? Еще не решили. Я не тороплю, не тороплю. Но хочу обсудить с вами эту проблему. Потому что проблема, как ни крути, все-таки существует. Хотя вы об этом пока не догадываетесь. Или уже?

С. Что уже?

Н. Догадались?

С. Какая еще проблема? Какая проблема, черт вас подери?!

Н. улыбается и молчит. Потом выходит из номера.

Входит Менеджер.

М. Вы уже открывали окно? Пытались открыть окно?

С. Нет… А что, нельзя?

М. Можно, конечно. Просто хочу уточнить: они тут в принципе не открываются.

С. Никогда?

М. К сожалению, да, никогда. Зато у нас прекрасная здесь вентиляция. И еще хочу сразу предупредить: в этом билдинге, везде, специальные окна, из специального оргстекла — разбить их под силу разве что Супермену какому-нибудь. (Неумело смеется.)

С. Понятно.

М. Или Спайдермену… Можете сами попробовать.

С. Что попробовать?

М. Разбить окно.

С. Спасибо, я лучше почитаю газету.

М. Ну что ж… В таком случае… что ж…

Менеджер собирается с мыслями.

М. Между прочим, во мне почти центнер. Без малого.

С. Да?

М. Если я, например, разбегусь и всей своей тушей, со всей, как говорится, дури… А? Могу поспорить, что с этим стеклом вообще ничего не случится.

С. Не хочу с вами спорить.

М. Почему?

С. Я вам и так верю. На слово.

М. У вас какой номер?

С. Пятьсот второй.

М. Пятидесятый этаж?.. Высоко. Если поспорить на что-то, будет еще интересней.

С. На американку?

М. Конечно, на американку! Прямо с языка сняли. Я как раз думал вам предложить.

С. Ладно, валяйте.

С. продолжает читать газету.

М. Вы смотрите?

С. Да, конечно.

Менеджер разбегается, как и обещал, «со всей дури» ударяется о стекло — оно разбивается. Менеджер улетает в окно, в американскую ночь. С. отрывается от газеты, подходит к окну, с удивлением смотрит наружу. Возвращается в кресло.

Входят Поэт с ведерком пломбира и Франческа — куколка в простыне.

Ф. Брр! Черт, как здесь дует… Холод собачий.

П. А ты повой, поскули — авось полегчает.

Ф. Нет, лучше дай мне мороженого. Пускай что внутри, то и снаружи. Да будет лютый мороз!

П. Много не ешь.

Ф. Тебе что, жалко?

П. Это не просто пломбир — это мой приз, моя компенсация за трудное детство.

Ф. Послушай, давай танцевать!

П. Невозможно. Мы здесь не одни.

Ф. (оглядывается). В метафизическом смысле?

П. Да нет, в самом банальном. Видишь, в кресле сидит человек, укрывшись газетой, и делает вид, что мы ему неинтересны.

Ф. Тогда… Сделаем вид, что он тоже нам неинтересен.

П. Нельзя.

Ф. Почему?

П. Потому что, как только мы ляжем в постель, мы тут же станем думать о нем, отвлекаться…

Ф. Фантазировать…

П. А как он это все видит? Не оскорбляем ли мы его тонкую душу своими утехами? Странное слово «утехи». Ф. А вдруг он скучает?

П. Не думаю, что господину придется скучать.

Ф. Если мы…

П. Допустим.

Ф. Я думаю, я без одежды прекрасна.

П. Не спорю.

Ф. И, наконец, ты уверен, что он не слепой?

П. Интересный вопрос. Попытаемся применить дедуктивный метод. Раз он читает газету…

Ф. Или делает вид, что читает…

П. Или делает вид, что читает…

Ф. Ну? Почему ты молчишь? Не молчи.

П. Значит, он не глухой.

Ф. Это как минимум. Да.

П. Стоп — я понял, чего я хочу.

Ф. Ну, ну, ну.

П. Я хочу, чтобы этот притвора…

Ф. Восковая персона…

П. Непроницаемый хмырь…

Ф. Этот памятник павшим…

П. Стал свидетелем нашей любви. Объясняю: когда мы умрем, например простудившись, он волей-неволей будет о нас вспоминать.

Ф. Будет помнить мою лебединую шею.

П. И губы.

Ф. И эти, те.

П. Будет помнить, как я находил себе путь…

Ф. Под моим животом.

П. Как слезой затуманилась радужка глаза…

Ф. Когда я кончала.

П. А я начинал понимать…

Ф. Начинал понимать?

П. Что из Ада — единственный выход.

Ф. Любовь!

Поэт и Франческа любят друг друга. Свидригайлов отсутствует.

Входят близнецы из дивизии «Мертвая голова».

X. Вы не видели наших родителей?

С. Нет.

У. Мы ваши соседи.

X. Справа и слева.

У. Вера и Слава.

X. Они всегда живут в разных комнатах.

У. У отца аллергия на мамины волосы.

X. А мама боится ученых мышей.

У. Можно мы немного у вас порисуем?

Свидригайлов кивает утвердительно. Близнецы достают бумагу и карандаши.

У. Это будет подарок. Для вас.

X. И для вашей любимой.

С. И что это будет?

У. Увидите. Скоро.

С. Надеюсь, какой-нибудь фрукт или ветка сирени. Что-нибудь жизнеподобное.

X. Нет, не смотрите пока!

У. Еще не готово.

X. Если вам нечего делать, расскажите пока о своих приключениях.

У. Там.

С. О своих злоключениях?

X. Да.

С. Ну, пожалуй, все это не очень съедобно. Не для детей.

У. Съедобно, съедобно!

X. Хлеба и зрелищ! Ура!

С. Хорошо: всю свою скучную жизнь я только и делал, что ждал озарения свыше.

У. Чтобы спасти свой народ?

X. Чтобы спасти свою шкуру.

С. Да, пожалуй.

X. Мама и папа тоже играли в такую игру.

У. Называется прятки.

X. Сделай страшное и затаись.

У. Убивай — но ни звука.

X. И тогда, может быть, о тебе никто и не вспомнит.

С. Затаиться?

X. Нельзя ни семьи, ни детей.

У. Ни жены, ни животных.

X. Молиться не вздумай.

У. Молчи.

X. Тихо.

У. Тсс…

С. (шепотом). Лучше давайте поспорим.

X. (так же). На что?

С. Ну хотя бы на ваши глаза.

У. Это Гофман, я знаю!

X. Поспорим, что вы никогда не сможете…

У. Тсс…

X. …догадаться.

С. Что на рисунке?.. Мм… Цветок.

X. Черта с два!

С. Рыбка? Барашек? Павлин?

Близнецы показывают свой рисунок.

С. Мертвая голова?

У. Вы проиграли.

Он и Она лежат в раскрытой постели, их тела светятся от пота.

ОНА. Ты еврей?

ОН. А ты гестапо? В принципе, я не совсем еврей. То есть совсем не еврей. Осьмушка — и та по отцу, которого никто никогда не видел.

ОНА. Никто никогда? Даже мама твоя?

ОН. Я говорю про себя.

ОНА. Просто подумала: вдруг ты еврей.

ОН. Ксенофобия на марше, пыль из-под копыт?

ОНА. Да нет, я просто так — праздное любопытство. Или непраздное. (Смеется.) Ксено-фобия. Смешно: популярное имя в народе — Ксения — это ведь значит «чужая». Назвать свою дочку, малышку, «чужая» — что должно быть в такой голове?

ОН. Вероятно, опилки?

ОНА. Или солома. Нет — Ридли Скотт. Два «тэ» на конце.

Смеются. Он нагишом идет к холодильнику, достает банку пива, возвращается к Ней.

ОН. Хочешь холодного?

ОНА. У меня после пива давление падает — сплю как сурок.

ОН. Ну и спи, мой сурок. Или тебе на работу?

ОНА. Кстати, тогда все понятно. Почему эти Ксении, как правило, — сучки с отвратительным, вздорным характером. Если ты для папули с мамулей чужая с пеленок, что же тут удивляться? Тогда все логично.

ОН. А во мне вообще какая-то черная кровь.

ОНА. Негритянская?

ОН. Дремучие корни. Деревня Денисиха.

ОНА. Это неважно. Хороший любовник может быть черножопым, рябым, слегка косоглазым, даже клоуном.

ОН. Здравствуй, Бим. Однажды меня затошнило. Сижу в даунтауне в каком-то паршивом кафе, напротив — цветное семейство: папа, мама и двое прелестных детишек, брат и сестра. Пожирают чизкейки, корчат рожицы — чистый мультфильм. Ну, фантазия как-то случайно за малышей зацепилась и понеслась кувырком, дальше — больше: представляю, как я с этой самой мамашей, как я с тыла ее обнимаю, вставляю, пуляю промеж ягодиц, ну и так далее. Не то чтоб она Афродита с идеальной фигурой, но глаза хороши, шея длинная, губы, соски под футболкой, живот, ноги стройные. И тут нисходящий мой взгляд упирается — ты не поверишь — в огромную, афротипичную пятку.

ОНА. Ну и что?

ОН. Говорю же: меня замутило.

ОНА. От себя самого чуть не вырвало?

ОН. Знаешь ли, чувство стыда…

ОНА. Бывает причудливым? Знаю. Анекдот, чтобы тему закрыть: муж-еврей — это сегодня не роскошь, а средство перемещения в рай.

ОН. Хочешь уехать в Израиль?

ОНА. В Америку.

ОН. Считай, ты уже…

ОНА. Я уже?

ОН. …оказалась в Америке.

ОНА. Что это значит — «считай»?

ОН. Ну, реальность пластична. Воображение тоже.

ОНА. Я хожу по земле. И когда-нибудь доберусь до Америки.

ОН. Где свобода откроет тебе стальные объятия?

ОНА. Как дровосек.

ОН. Родина-мать вам не нравится?

ОНА. Потаскуха, садюга, севрюга…

ОН. А мачеха, думаешь, примет и пожалеет?

ОНА. Здесь повсюду стоит этот запах. Ты чувствуешь? Запах абсурда и крови: канализация, пиво, портянки, клей БФ, КаГэБэ, одеколон «Русский лес».

Без стука в комнату входит Свидригайлов, он пьян, шарит по полкам, бормочет невнятно, то ли на матерном, то ли на финском наречии.

ОН. Это что за явление?

ОНА. Это Аркадий, сосед. Аркаша, ты что потерял: соль или спички?

С. Мне бы соду, сестренка. Изжога, собака, загрызла.

ОНА. Он симпатичный. Всегда, если нужен стакан, угостит, может спеть под гитару — Высоцкого или жестокий романс.

С. Вот же она, белоснежка, — нашел! (Ложкой разводит соду в стакане, жадно пьет.) Уф… кажется, все, отпустила.

Свидригайлов, не попрощавшись, выходит.

ОН. Я бы таких убивал.

ОНА. Интересная мысль.

ОН. Сорокалетний мужчина — это столп и опора, он обязан быть сильным и трезвым, чтобы мог конкурировать.

ОНА. С кем?

ОН. Хоть с китайцами, хоть с европейцами — это не суть. Если мы говорим не о всяких там псевдоправах и возвышенных чувствах — о главном, о выживании нации. Белая масть на краю — это ясно.

ОНА. Элементарно.

ОН. Этот отбор — он все равно существует…

ОНА. Дарвину можно помочь.

ОН. Сотни лет на Руси мордовали успешных и сильных. Я считаю эту тенденцию ложной. Пора поменять не правительство — вектор полезной работы.

ОНА. Я тебя поняла. Одевайся, пойдем.

ОН. Прогуляемся?

ОНА. Что тут у нас? Вот пила и топор, вот мешок и веревка… Есть еще тесаки для разделки убоины.

ОН. Это зачем?

ОНА. Мы пойдем убивать недотепу.

ОН. Ты серьезно?

ОНА. Конечно. Люблю от решительных слов — сразу к делу, быка, так сказать, за рога и к земле. Чтобы жертва была без изъяна, нужен беглый, но тщательный…

ОН. Курс молодого бойца?

ОНА. Медицинский осмотр.

ОН. А можно тебя попросить?..

ОНА. Хочешь трахнуться?

ОН. Снять напряжение… Можно?

ОНА. Ну еще бы. Где там у нас посошок?

Энергично спариваются, превращаясь в чудовище о восьми конечностях и о двух головах.

Темница для темных.

ПУ. Гутен морген, соседушка. Вам чифирь в постель или как всегда, нах?

БУ. Не матерись — Богородица плачет.

ПУ. Ох, какие мы стали постные да пресные…

БУ. Не сори, говорю.

ПУ. Интересно, с каких это пор?.. Кстати, слово «хуй» еще пятьсот лет назад означало всего лишь хвою или хвойную иголку, которая, как известно, длинная и зело колючая. Не может эвфемизм, условность Царицу Небесную до слез расстраивать.

БУ. Не понимаю, как это вообще могло случиться. Бред какой-то.

ПУ. Ты про хвою?

БУ. Да про какую хвою?! Я про нас, про наше тут положение.

ПУ. Есть любопытная теория — не помню, кто автор, но точно физик, а не лирик. Все мыслимое не просто возможно — оно реально.

БУ. То есть?

ПУ. То есть — оно происходит, случается, имеет место быть.

БУ. (задумался). Нет, я так не могу. Мне нужен конкретный пример.

ПУ. О’кей. Пример. Возьмем какую-нибудь публичную фигуру, персону. Скажем, Монику Беллуччи…

БУ. Почему именно Монику?

ПУ. Хорошо, пускай это будет Джек Николсон, если он тебе милее… Дай закончить мысль… Джек — всеобщий любимец, так? Кумир трех поколений киноманов и не только киноманов. Сомнительно, что какой-нибудь фраер захочет увидеть его на нарах, в гнилой тюряге, в жопе мира. Поэтому Николсон гуляет на солнышке, то в Париже, то в Калифорнии, зубастый и счастливый.

БУ. Не понимаю, к чему ты клонишь.

ПУ. Я клоню к тому, соседушка, что слишком многие хотят и всегда хотели увидеть на нарах тебя и меня.

БУ. Ну и что из этого следует?

ПУ. Понимаешь, они не просто хотели — они упорно представляли себе эту ситуацию, думали о ней напряженно, днем и ночью, иногда она им снилась. Они обсуждали ее за утренним кофе.

БУ. С кем обсуждали?

ПУ. Со своими домочадцами.

БУ. Ну и?..

ПУ. Значит, в какой-то момент времени, на каком-то участке вселенной, а может быть, в одной из смежных вселенных, число которых бесконечно, — это неизбежно должно было случиться.

БУ. Это что — наука?

ПУ. В общем, да.

БУ. Не верю я в это дерьмо!

ПУ. Твое законное право. Но другого объяснения у меня нет. Возможно, пока нет, еще нет.

БУ. Погоди, ты говоришь, что любой человек, любой кретин-избиратель — это не просто пищевая трубка, через которую проходят макчикены и макнагетсы, а…

ПУ. Волшебное существо, имеющее волшебный дар.

БУ. Но… это же в корне меняет дело.

ПУ. А ты об этом никогда ничего ни-ни?..

БУ. В смысле?

ПУ. Ты об этом никогда не слышал?

БУ. Не то чтобы не слышал… Конечно, я читал в свое время Новый Завет и все такое, но, понимаешь, книги — это одно…

ПУ. А жизнь — совсем другое?

БУ. Конечно, другое.

ПУ. Раньше я тоже так думал. Но теперь мы кемарим на шконках в камере без кондиционера. И это, прости, не литература, а весьма красноречивый факт твоей и моей биографии.

БУ. Хорошо. Давай мыслить логически… э-э… логистически. Черт! Здесь нужна логика!.. Если наше положение… если во всем виноват какой-то засранец, все это зачем-то себе вообразивший… Правильно я понял?

ПУ. Правильно.

БУ. Нужно этого засранца достать и, так сказать…

ПУ. Стереть в порошок? Замочить в сортире? Изуродовать, как бог черепаху? Неплохая идея. Но беда знаешь в чем? В том, что, скорее всего, этого засранца уже давно след простыл.

БУ. А где же он?

ПУ. Да где угодно. Наша участь от его агрегатного состояния ни в малейшей степени не зависит.

БУ. Как это может быть? Это недопустимо!

ПУ. Квантовая физика допускает.

БУ. В жопу квантовую физику!

ПУ. Говорят, даже в черной дыре информация не исчезает бесследно…

БУ. Заткнись!

ПУ. А вываливается в другой, не менее совершенной вселенной.

Свидригайлов пришивает пуговицы. Входит Маккензи.

М. Ну что, брат Аркадий, как работа, как настроение, а?

С. Нормально.

М. Вот и славно… Многие мечтают об этой работе. Люди, я имею в виду.

С. Да, я знаю.

М. Девять долларов каждые полчаса — это прекрасно. Можешь поверить.

С. Я верю.

М. Что-то у тебя не слишком счастливый вид.

С. Правда?

М. Богом клянусь.

С. Понимаешь, Маккензи… Эти пуговицы…

М. Да-да.

С. Не то что они мне не нравятся, но… Просто я думал о чем-то другом, когда фантазировал там, представлял себе это…

М. Да-да, интересно — что ты себе представлял?

С. Ну, не знаю… наверное, что-то более…

М. Или менее?

С. В общем, со смыслом.

М. Со смыслом?

С. Да. Только ты не обижайся.

М. С какой стати мне обижаться?

С. Конечно, я не профессор, но я человек начитанный. У меня есть опыт в разных делах. Например, я неплохо играю, мне обычно везет.

М. Карты, рулетка?

С. Если придерживаться определенной системы…

М. Ты полагаешь, в рулетке таится какой-то неочевидный смысл?

С. Нет, но… Я мог бы заняться чем-нибудь более осмысленным.

М. Другими словами: пришивать пуговицы и получать за это приличные бабки — это тебе не подходит.

С. Нет, почему?

М. Это ниже твоего достоинства…

С. Слушай, Маккензи…

М. Нет, Аркадий, это ты меня слушай! Завтра ты будешь бродить под землей по вагонам, и в каждом — нищий, вонючий, обоссанный сброд. Они вспомнят тебя; показать свои язвы, поплакать — это будет для них утешением. Нет, проявлением слабости. Пить и блевать — вот надежда для них и награда за муки… А хочешь, по городу будешь плутать с чемоданом убоины, прячась от света, шарахаясь собственной тени? Быстро, быстро! Старайся следы замести, путай следствие, имя смени и одежду, вместе с кожей, и все-таки знай наперед, что войдут, перст железный нацелят в лицо и объявят: «Вот он, убивец! Держи!»… Нет, Аркадий, ты не знаешь, какая бывает Америка.

С. Да, ты прав, я не знаю.

М. Тебе только скучно, а людям бывает и страшно.

С. Прости.

М. Тебе что — мало денег?

С. Не знаю, куда их девать.

М. Сходи на стриптиз.

С. А разве… Здесь бывает стриптиз?

М. Вот чудила… Ты спятил, Аркадий? Мы живем, слава богу, в свободной стране.

С. Подожди, что ты хочешь сказать?

М. Ну конечно — ты сам это выбрал.

С. Эти пуговицы? Но зачем?

М. А кто тебя знает. Может, застрял в голове некий образ, идея — ты же русский, тебе без идеи нельзя. Или хохол?.. Ну, не важно. Ты вспомни: девица, подросток, сидит у окна, пришивает обиду к стыду и думает, как бы иголку по вене себе запустить, чтобы к сердцу пришла.

С. Я не помню.

М. А куст испанской сирени, сияющий, влажный, в алмазах росы? А еврей с алебардой?

С. Не помню.

Маккензи уходит. Свидригайлов продолжает терпеливо пришивать пуговицы.

Н. сидит за большим черным столом в своем просторном кабинете. Входит беременная Балерина.

Б. Я хочу получить свои деньги. Вы обещали.

Н. Вы присядьте, присядьте. Знаете, как говорят: в ногах правды нет. (Смеется.) Но правды нет и выше.

Б. Вы обещали платить ежемесячно.

Н. Разве я вам обещал? Очень странно. Очень странно. Вы на каком теперь месяце?

Б. На восьмом. Нет, еще на седьмом.

Н. Боюсь, вы меня неправильно поняли.

Б. Но…

Н. Или я вас неправильно понял. Очень жаль. Очень жаль.

Выдвигает ящик стола, густо сплевывает. Балерина не верит своим глазам.

Н. Это бывает. Это теперь сплошь и рядом. Люди запутались, все так запуталось. Где свое, где чужое? Полный коллапс понимания. Ужас, помойка. Коммуникации ноль. Не страна, а какой-то испорченный… гм… телефон. Я могу вам еще быть полезен?

Б. Конечно. Я хочу мои деньги. Мой гонорар.

Н. Так, так, так. Вы, я вижу, любите деньги? Как я вас понимаю. Я ведь тоже люблю их, даже больше, чем оперу. Только это — секрет, между нами. В деньгах есть какая-то магия. Правда? Деньги сильнее, чем смерть, если их полюбить, если жертвовать всем ради этой любви. А с другой стороны: вы ведь замужем, верно? Скоро появится мальчик — или, может быть, девочка? Живот у вас, я смотрю, кругловат. Соски, пеленки, коляски. Муж обязан заботиться, он отвечает, он голова. Любишь кататься? Милости просим, иначе иди вон дрочи где-нибудь и кончай на песок в переулке. Вы согласны со мной?

Б. Вижу, вам нравится — да? — считать меня идиоткой. Поэтому — вот. (Кладет на стол Н. сложенный пополам листок бумаги.)

Н. Что это, что?

Б. Источники ваших доходов. Ваших личных доходов. Список, конечно, не полный, но впечатляющий. Стрип-клуб — там, где раньше была Малая сцена; ресторан «Дыр-бул-щил» — там, где был актерский буфет; зал для фитнеса. Это только аренды, черный нал и так далее. Бесплатные жрачка и тренажеры — не в счет. Далее: вы учредили компанию по продаже билетов. 35 процентов от вала уходит в так называемый билетный стол. Из них 15 процентов — в ваш персональный карман. При этом композитор получает 1 процент авторских, сценограф — 2, а режиссер 3. Если вообще получает. 15 процентов с каждого спектакля — неплохо устроились. Тысяч сто зеленых за сезон получается? Думаю, да. Кроме того, вы берете откаты за производство костюмов и декораций — где разместить заказы, зависит только от вас. Это еще сотни тысяч долларов каждый сезон.

Н. опять выдвигает ящик стола, сплевывает.

Н. Знаете что? Я нащупал один вариант. Если вы потанцуете — прямо здесь, для меня, — вероятно, я что-нибудь вспомню. Из того, о чем я тогда говорил. Мы тогда говорили. Когда это было? Наверное, давно?

Б. Хорошо.

Н. Вы согласны? Я отойду на минутку, а вы тут пока подготовьтесь.

Н. выходит из кабинета. Балерина надевает пуанты, снимает юбку, остается в шерстяных колготках. Возвращается Н. — он в генеральской форме, — подходит к зеркалу, любуется.

Н. Вот, друзья подарили — из Службы внешней разведки. По-моему, сидит хорошо. В этом тоже есть своя магия — Марс энергичен, брутален, он неутомимый любовник, надежный партнер и отец. Неудивительно — женщины любят военных.

Б. Что вы хотите?

Н. (обернулся). То есть как? Я же сказал — танцевать. Что-нибудь. Что-нибудь современное, знаете, с этим подтекстом — чтобы подмышки вспотели и пушка в штанах — айн, цвай, драй! — и пришла в боевую готовность.

Балерина танцует с некоторым трудом — ей мешает большой живот. Н. внимательно смотрит, глаза его увлажняются. Вот и слеза покатилась.

Н. (аплодирует). Браво, браво, моя Терпсихора! Или лучше — Эрато? Позвольте, я к вам прикоснусь — к вашей ручке? (Подходит к Балерине, целует ей руку.) А можно животик пощупать? Я на счастье — чтоб денежки были, успех. Я ведь тоже в душе — вам покажется странно — художник, артист. Иногда вдруг желание: выйти на сцену, сказать все как есть — что на сердце давно накипело.

Б. Мне нужны мои деньги.

Н. (поморщился). Ну что вы, ей-богу, опять? «Деньги, деньги» — заладила как побирушка. Или как потаскушка? Дочурку подкинешь свекрови и снова на сцену? Значит, просто кукушка. Давай-ка, сестра, — покукуй.

Б. (устало). Ку-ку.

Долго стоят и глядят друг на друга.

Мышь, Крыса, Человек.

К. Когда он придет, не дергайся, не паникуй — сделай вид, что тебе самой интересно. Будь с ним раскованней, как бы на равных.

М. Легко сказать: «на равных».

К. Он это оценит, не сомневайся.

М. И что?

К. Что?

М. Ты сказала: «он это оценит».

К. Я так сказала? Может быть, и сказала. Только смотри: никогда не называй Человека по имени. Ты поняла? Никогда. Даже в мыслях.

М. А как его имя?

К. Одни называют его «Машина», другие — «Молчаливый убийца». Но это все, конечно, ненастоящие имена, заменители.

М. Понятно. И что потом?

К. У тебя два варианта: улучив удобный момент, когда он отвернется, спрыгнуть на пол и пулей нестись вон туда, под письменный стол — там, в углу есть отверстие со спичечный коробок.

М. С торца?

К. Что?

М. Если смотреть с торца? На коробок.

К. Это неважно. Короче, ты окажешься в темном подвале, откуда сто разных путей ведут в чисто поле, в лес и на берег реки.

М. А второй вариант?

К. Принести себя в жертву.

М. Науке?

К. Ну, на мой вкус это звучит слишком пафосно: наука, прогресс, светлое будущее биосферы. Лучше ответь себе честно, как на духу: тебе это все не претит?

М. Не претит?

К. Не ломает? Участь мелкого грызуна на одной из самых прекрасных планет вселенной?

М. Понимаешь… Все-таки…

К. Что?

М. Мы пока не видели других планет.

К. Можешь мне верить, подруга. У меня есть надежный источник… э-э… информации. Знаешь какой? Мой собственный нос.

М. Разве ты чувствуешь запах далеких планет?

К. Смешная ты, честное слово. Это же только метафора. В общем, давить не хочу, но просто имей в виду: я лично выбрала второй вариант. Теперь для меня ключевые слова: перемена участи и надежда на высшее благо.

М. Ты счастливая. А у меня во рту пересохло от страха, внутри все дрожит и кровь леденеет…

К. Идет!

М. От предчувствий.

В лабораторию входит Человек в белом халате.

Ч. Привет, девчонки. Как вы тут без меня? Соскучились?

Человек вытаскивает из банки Мышь.

Иди ко мне, моя малышка… Вот умница… Умница-разумница… Да что же мы так трясемся? Как осиновый лист. Дядя добрый — он не сделает мышке бобо.

Человек вводит ей снотворное.

Вот и славно. Теперь ты увидишь цветные, волшебные сны, а когда проснешься…

К. Никогда она не проснется.

Ч. Что такое? В чем дело?

К. Успокойся, она уже спит.

Ч. Я вижу. У меня есть глаза. И нервы. И я не нуждаюсь в твоих комментариях. Надеюсь, это понятно?

К. Понятно. Ничего не скажи. Не вздохни, не охни. Может, и думать уже нельзя?

Ч. Может быть. А зачем тебе думать?

Пауза.

Ты успела с ней пообщаться?

К. Да.

Ч. И что она?

К. Ничего. Как обычно.

Ч. Роптала?

К. Нет.

Ч. Проклинала судьбу?

К. Нет.

Ч. А что же тогда?

К. Говорю — ничего. Страх и слезы.

Ч. Будем завтракать?

К. А что еще остается?

Ч. Слушай, мне не нравится твое настроение.

К. Мне тоже.

Ч. Хорошо. Ты в состоянии сформулировать свои претензии? Говори откровенно — я не обижусь.

К. Надоело. Выживать надоело. Врать, жевать колбасу, снова врать. Извини, не знаю, ради чего. Раньше знала или казалось, что знаю.

Ч. Вероятно, ты больше не любишь меня? Я правильно понял?

Свидригайлов думает, что он вернулся в родительский дом. В руках у странника — чемодан. Отец, Мать и младшие братья сидят на диване в гостиной — смотрят по телевизору спорт.

С. Добрый вечер, народ… Эй, люди, очнитесь! Вы что? Я вернулся.

Члены семьи отвечают, не сводя глаз с большого экрана.

О. Почему ты кричишь? Мы видим тебя: ты вернулся.

М. Слава Богу.

Б. Мама, а кто этот дядя?

М. Это ваш брат.

С. Не уверен, что я это я.

М. То есть как?

С. Онемел, как рука, из которой во сне потихоньку…

О. Что он мелет?

С. Вся кровь утекла.

О. Слушай, сынок, тебя не было здесь, в этом чертовом доме, целую вечность, а сегодня финал высшей лиги — игра не на жизнь…

Б. А на шмерть.

О. Неужели нельзя как-нибудь помолчать?

М. Если ты голоден, там, в холодильнике, есть молоко, апельсиновый сок…

О. Понимаешь, игра есть игра.

Б. Шока нет. Илья его выпил, шкотина.

М. Не сквернословь. Сухое печенье.

Б. И машло.

М. Ореховое. Ты ведь любишь его?.. Ой, вспомнила: любишь его вместе с джемом.

Б. Я его обожаю!

М. Нельзя говорить «обожаю».

О. Иисусе! Могу я раз в жизни спокойно игру досмотреть?! Без крика и шума.

Б. И пыли.

М. А ты не встревай, когда отец говорит.

С. Я думал, вы спросите… Хоть что-нибудь спросите.

М. Что, например?

С. Я путешествовал, часто думал о вас, побывал в разных странах… Я думал о вас постоянно… Например, Петербург…

О. A-а, люди везде одинаковы.

М. Дорогой, ты обязательно все нам расскажешь — потом, не сейчас. Ты иди к себе в комнату и отдохни, поваляйся в постели. Ты, наверно, устал. Там все чистое. Горничная утром сменила белье.

С. У вас теперь есть прислуга?

О. Ты о чем, старина? В каждой гостинице, даже самой паршивой, всегда есть прислуга.

С. Я стараюсь понять.

О. Не старайся, не надо.

М. Доброй ночи, сынок.

В измерении Т. Мышь, Крыса, Человек.

М. Не так уж важно, кто и кем был в прошлой жизни, правда? Главное — мы не чужие друг другу. У нас есть история, какие-то воспоминания, общие. Слушайте, братцы, у вас почему-то убитый, потерянный вид… Может быть, лучше уйти с террасы обратно в гостиную?

К. Как здесь красиво…

Ч. Да, красота неземная.

К. Будто во сне.

Ч. Ну, положим, сны, они тоже бывают… разного свойства. Мне вот на днях приснилась больница для умалишенных, так, я вам скажу, номера…

К. Дорогой, помолчи хоть минуту.

Пауза.

М. Не знаю, чем вас развлечь. Хотите, устроим пикник на том берегу? С пирогами, блинами, слонами, а говорящие птахи исполнят для нас «Волшебную флейту»… «Аморэ» — так называется местный театр теней.

Ч. С удовольствием.

К. Мы никуда не пойдем.

Ч. Что за черт! Я хочу это слышать и видеть!

К. Перебьешься. Мы не будем пользоваться твоей добротой. Это бессовестно, подло. И пахнет нехорошо.

М. Почему?

К. Ты не знаешь… Этот ботаник и я, мы сыграли весьма неприглядную роль… в этой пьесе…

М. Ну конечно, я знаю.

К. То есть как?

М. Полнота информации о прошлом — одна из восьми привилегий Королевы Мышей.

Ч. Ваше величество…

К. Помолчи, я сказала!

Ч. Нет, я больше не вынесу! В этом хамском, развязном тоне… Она все время меня унижает, мое достоинство человека разумного!

К. Вставай, мы уходим.

Ч. А как же пикник?

Крыса и Человек направляются к выходу.

Ч. Может быть, не сегодня? Когда-нибудь… завтра?

М. Очень жаль.

Ч. Очень жаль.

К. Очень жаль.

Ч. Ваше величество, если позволите, я напоследок — один сугубо личный вопрос.

Умоляюще смотрит на Крысу.

К. Только быстро и без сантиментов, а то меня вырвет.

Ч. Вы упомянули, что у вашего величества всего восемь привилегий. Одна нам стала известна. Случайно. А как обстоит с остальными? Они пока существуют?

К. Что ты несешь?

Ч. То есть, нет, простите, неточно спросил. Не то и не так. Я хотел другое сказать: эти все привилегии, они тоже сверх… ну, вы понимаете… сверх… сверх…

М. Сверхчеловеческие?

Ч. Да! Вот именно! Благодарю. Вы помогли сформулировать мысль.

М. Я понимаю. Отвечу. Это мое субъективное мнение.

Ч. Ну разумеется!

М. Возможно, оно вам покажется слишком жестоким.

Ч. Мне все равно! Это будет мнение моей королевы.

К. Боже правый…

М. Человеку все было дано, все привилегии, даже сверх меры. Получен был свыше карт-бланш. Деревья так снег получают. Евреи — манну. Смотрите: все твари загнаны в угол, кроме Адама. Редкий случай ему улыбнулся, удача. Он мог бы развить в себе интуицию крысы, характер дельфина, физическую мощь муравья — достаточно было этого захотеть. Просто желаю — и все, дело в шляпе. Однако свобода — любить, выбирать, понимать — оказалась убийственной привилегией для вашего вида.

К. Самоубийственной.

М. Да.

Ч. Что же делать?

М. Не знаю. Попробуйте поменять местами пару-другую букв.

Ч. А конкретнее можно?

М. В самом хвосте расшифровки.

К. Однако.

Ч. Но… тогда это будет уже не совсем человек. Или это не важно?

Мышь молчит. Крыса и Человек, склонив головы, уходят.

Свидригайлов снова в своем дешевом номере. На кровати валяется господин Н.

Свидригайлов стоит в замешательстве, с чемоданом в руке.

Н. Привет.

С. Опять это вы?

Н. А кто же еще?.. Ну, вы, наконец, догадались?

С. О чем?

Н. Значит, не озарило, не торкнуло?

С. Отстаньте вы от меня, отвяжитесь!

Свидригайлов садится в кресло, откидывается на спинку, закрывает глаза.

Н. Ничего, что я тут у вас на правах старой няни? Никак не стесняю?.. Вы теперь спите или того… может, молитесь? Я всегда ощущал, что эти молитвы — разговор слепого с глухим. Все эти просьбы и всхлипы, пустые надежды… Делай, брат, что по судьбе тебе выпало, ну, с оглядкой на тайну, конечно, это и будет молитва. А умолять на коленях космический вакуум… Милосердие — это не десять рублей.

С. Почему так безжалостны?

Н. Господи, кто?

С. Мама, отец, этот Маккензи дурацкий.

Н. Не знаю… Маккензи, по-моему, ведет себя как обычно.

С. А кто он вообще такой?!

Н. Ваше завтра. Или, возможно, вчера. Как посмотреть.

С. Хорошо, допустим, увидим… От меня-то что ему нужно?

Н. Н-ну… Это вопрос философский. Сняли номер — и ладно, живите себе.

С. Как будто все в полном порядке?

Н. Ну да. А что вас тревожит? Возможно, вид из окна?

Свидригайлов встает, подходит к окну, раздвигает шторы — за окном непроглядная ночь. Нет ни звезд, ни луны — сплошной черный бархат. Вдруг стекло набухает большим пузырем, разбивается вдребезги, и в комнату влетает окровавленный Менеджер. За ним — еще человек восемь, попавших в его орбиту: дервиш из Турции, дочка священника, Франческа голая, без простыни, Поэт с ведерком пломбира, печальные близнецы из дивизии «Мертвая голова», Он и Она. Все немного контужены, но это им не мешает — гости пляшут, смеются, поют. Как будто у них Рождество.