Послесловие АНАЛИЗ СПЕКТРА

Короче говоря, — сказал Эллери, — незначительные цвета исчезают из нашего воображаемого колеса цветов, оставляя — что? Радужную оболочку четких линий спектра, которые ясно излагают всю историю.

— Твои абстрактные метафоры, — раздраженно заметил я, — не активизируют моего воображения. Должен признать, что обстоятельства этого дела по-прежнему остаются недоступными моему пониманию. Теперь я знаю все факты, но пусть меня повесят, если они имеют для меня хоть какой-то смысл.

Эллери улыбнулся. Прошло несколько недель после раскрытия дела Хорна, и теперь поразительная и печальная развязка являлась предметом чисто профессионального интереса. По причинам, которые я не стал выяснять, алчная пресса напечатала мало чего вразумительного. Бак Хорн совершил оба преступления невероятно хитрым способом, но почему и большая часть из того, как, — оставалось тайной. Необходимо было провести настоящую детективную работу, чтобы узнать ее разрешение. Ничего из того, что появлялось в газетах, не затрагивало данного предмета, и я испытывал одно лишь недоумение.

— Что не дает тебе покоя? — спросил Эллери.

— Да все это чертово дело! Но в особенности — как ты нашел разгадку. И еще, — продолжил я не без злорадства, — хоть ты и решил эти две задачи, ты не все до конца выяснил. Например, ты можешь сказать, что именно произошло с пистолетом в обоих преступлениях?

Эллери закашлялся и вытащил изо рта сигарету.

— О, да ладно тебе, Дж. Дж., ты уж точно знаешь меня достаточно хорошо, чтобы на этой стадии моей карьеры не обвинять в несовершенстве мастерства. Разумеется, я знал ответ — о замене личности — уже через несколько часов после того, как было найдено первое тело…

— Что?!

— Конечно. Это явилось всего лишь результатом серии простых дедукций, и я дивился слепоте тех, кто работал со мной. — Он вздохнул. — Бедный отец! Он замечательный полицейский, но у него совершенно нет воображения. А в таком деле воображение просто необходимо. — Эллери пожал плечами и поудобнее устроился в кресле. В комнату вошел Джуна с кофейником и тарелкой превосходных бриошей. — Но лучше мне начать с самого начала. Видишь ли, несмотря на присутствие на месте преступления множества людей, каждый из которых мог быть преступником, и несмотря на исключительность и загадочность обстоятельств самого преступления, в нем имелось шесть фактов, которые выступали наружу.

— Шесть фактов? — удивился я. — Сдается мне, что это немало, Эллери.

— Да, это дело предоставило мне изобилие улик, Дж. Дж. Как я уже говорил, шесть этих фактов уже во время первого ночного расследования выступали как значительные улики. Два из них — один физический, другой психологический, — скомбинированные вместе, сообщили мне то, что я знал один с самого начала расследования. Я буду рассматривать их в том порядке, в котором они позволили мне сделать выводы. А эти выводы, кирпичик по кирпичику, построили единственно возможную теорию, охватывающую все факты вместе.

Эллери пристально смотрел на огонь в камине, загадочно улыбаясь.

— Первый, — начал он, — это брючный ремень убитого. Удивительная вещь, Дж. Дж.! Он сразу все объяснял! На нем имелось пять дырок; по второй и третьей шли глубокие вертикальные полоски — полоски, оставшиеся оттого, что ремень постоянно застегивали на эти дырки. Но Кит Хорн — бедное дитя! — говорила мне, что не так давно у Бака Хорна были проблемы со здоровьем и на самом деле он похудел. Обрати на это внимание!

Потеря веса — потертые полоски от застежки на ремне. Любопытное сопоставление деталей, а? Их смысл поразил меня сразу же. Что означала недавняя потеря в весе Бака Хорна в отношении двух полосок на ремне? Естественно следующее: в былые времена Бак Хорн, очевидно, застегивал свой ремень на вторую дырку, о чем свидетельствует полоска на второй дырке; когда позже он начал терять вес, то стал застегивать ремень на третью дырку — чтобы потуже его затянуть, так как объем его бедер уменьшился. Но что же мы обнаруживаем в ночь убийства предполагаемого Бака Хорна? Что ремень на жертве был застегнут — при нормальном облегании — на первую дырку!

Эллери помолчал, закурил очередную сигарету, а я снова — как это случалось со мной в прошлом множество раз — восхитился остроте его проницательности. Такая маленькая, незначительная деталь! Помнится, я что-то заметил ему по этому поводу.

— Хмм… — протянул он, сдвигая брови. — Совершенно верно, вопрос о дырках на ремне выглядел исключительно тривиальным. И не только тривиальным внешне, но и тривиальным по значению. Это было просто указание. Это ничего не доказывало. Но это показывало направление.

Я лишь продемонстрировал тот факт, что Хорн обычно застегивал ремень на вторую дырку, а позже, когда похудел, стал застегивать его на третью; однако на убитом мужчине ремень был застегнут на первую дырку. Эта позиция была непривычной по той простой причине, что полоски шли только через вторую и третью дырку; другими словами, никаких полосок не шло вовсе через первую дырку, на которую был застегнут ремень на убитом. Данное обстоятельство сбивало с толку. Как можно было объяснить то, что Бак Хорн, который имел обыкновение застегивать ремень на вторую, а позже, похудев, на третью дырку, неожиданно в ночь убийств затянул его на первую дырку, то есть раздался сразу на целые две дырки? Итак, что обычно заставляет человека расслабить свой ремень? Обильная еда, не так ли?

— Пожалуй, — признал я. — Хотя трудно себе представить, чтобы человек мог позволить себе так наесться перед представлением, требующим значительной затраты энергии, а если он все же хорошо поел, то съел столько, что ему пришлось ослабить ремень на две дырки?

— Согласен. Но логически возможность не исключалась. Посему я предпринял соответствующий шаг: попросил доктора Праути, который вскрывал тело, исследовать содержимое желудка. И он сообщил мне, что желудок убитого был совершенно пуст; он утверждал, что покойный не ел, как минимум, шесть часов до убийства. Так что плотный обед исключался как возможное объяснение внезапной смены ременных дырок.

Что же оставалось? Только одно — отрицай, если сможешь. Я был вынужден прийти к заключению, что ремень на убитом был не его. Но это был ремень Бака Хорна: на нем были его монограммы, и Грант — ближайший друг — подтвердил принадлежность ремня Хорну. Но смотри, куда нас это ведет! Ибо если ремень не принадлежал убитому, но в то же время принадлежал Баку Хорну, то тогда Бак Хорн не мог быть тем, на ком он был надет. Однако тот человек, на котором он был надет, был убитым. Значит, убитый не Бак Хорн! Что может быть проще, Дж. Дж.?

— И это позволило тебе раскрыть все дело? — спросил я. — Мне такое объяснение кажется чересчур слабым и каким-то неубедительным!

— Слабым — нет. — Эллери улыбнулся. — Неубедительным — да. Поскольку человеческий разум отказывается воспринимать серьезное объяснение, построенное на незначительных фактах. И тем не менее большая часть наших достижений в науке есть результат незначительных наблюдений, сделанных именно при помощи дедукции. Должен признаться, я и сам в какой-то момент чуть не поддался стадному чувству. Заключение кажется невероятным. Я защищался от него. Я ему не верил. Оно бросало вызов здравому смыслу. Однако какое еще могло быть объяснение?

Эллери задумчиво посмотрел на огонь.

— Было еще кое-что, что усиливало сомнения. Убитый контактировал — хотя, возможно, лишь мельком, поскольку имелись показания, что Хорн появился в «Колизее» в последнюю минуту, — с труппой родео. А после смерти всадника, предположительно Хорна, Кит — приемная дочь, обрати внимание — видела лицо жертвы, когда приподняла одеяло с ее лица; так же как и Грант, старинный друг Хорна. Само лицо не было изуродованным, Дж. Дж., — только череп и тело. Эти факты, казалось, делали мое заключение, что убитый не был Хорном, еще менее убедительным. Но я не стал отбрасывать его в сторону, как мог бы это сделать, поддавшись искушению под влиянием обстоятельств. Напротив, я сказал себе: «Итак, убедительно или неубедительно, главное то, что если убитый не Бак Хорн, на что указывает моя первая дедукция, тогда он явно здорово похож на Хорна лицом и фигурой». Неминуемый вывод, Дж. Дж., если ты принимаешь мое первое предположение. Но как бы там ни было, я был неудовлетворен. Я принялся искать подтверждение моему заключению. И нашел его почти сразу же, что привело меня в дальнейшем к очередным из упомянутых шести фактов-улик.

— К тому, что подтверждало заключение, что убитый мужчина не был Хорном? — тупо спросил я. — Пусть меня повесят, если я…

— Не стоит так неосторожно швыряться жизнью, Дж. Дж., — усмехнулся Эллери. — Это невероятно просто. Это вертится вокруг револьвера с инкрустацией из слоновой кости на рукоятке, который был зажат в правой руке убитого — в правой, запомни! Близнеца того револьвера, который я обнаружил в чемодане Хорна в отеле.

Видишь ли, оба револьвера использовались Хорном много лет; Кит сказала, что они были любимым оружием ее отца, что также подтвердили Грант и Керли. Так что никаких сомнений насчет принадлежности револьверов Баку не возникало. Тому порукой инициалы на рукоятке, а также свидетельство Кит и обоих Грантов. Револьверы принадлежали Хорну, в этом я мог быть совершенно уверен.

Что же вызывало новые подозрения? Первый револьвер оставался зажатым в руке убитого — правой руке — даже после того, как он упал с лошади. Я собственными глазами видел, как он выдернул его из кобуры правой рукой и помахал им, когда промчался галопом вокруг арены, и кинокадры подтвердили эти наблюдения. Но когда я как следует осмотрел револьвер, то заметил одну странную вещь. — Эллери покачал головой. — Следи внимательно. Рукоятка, или как она там правильно называется, была инкрустирована накладками из слоновой кости с обеих плоских сторон, которые от времени пожелтели и стерлись от частого использования, кроме узкого участка на правой стороне. Поскольку я держал револьвер в левой руке, этот участок с более светлой слоновой костью пришелся между краем моих согнутых пальцев и нижней частью ладони. Позже, той же ночью, я держал в правой руке его близнеца и заметил, что, хотя накладки из слоновой кости точно так же пожелтели и потерлись, как и на первом револьвере, на рукоятке тоже оставался относительно светлый и непотертый кусочек — на этот раз на левой стороне, между кончиками моих согнутых пальцев и основанием ладони.

Что это значило? Что второй револьвер — тот, найденный в отеле, — Бак обычно держал в правой руке, поскольку, когда я взял его в левую руку, полоска непотертой слоновой кости осталась на правой стороне. А другим револьвером, первым, который был зажат в правой руке убитого, Хорн пользовался много лет, сжимая его в левой руке, поскольку непотертая полоска слоновой кости приходилась на правую сторону, где ей и положено быть при захвате левой рукой. — Эллери сделал глубокий вдох. — Другими словами, Бак при пользовании револьверами всегда держал один из них в левой, а второй — в правой руке, никогда не изменяя привычке, ведь если бы он пользовался ими попеременно, то непотертых участков слоновой кости не было бы вовсе. Запомни это.

Идем дальше. Хорн, несомненно, был отличным стрелком и стрелял, судя по одинаково изношенным дулам, прицелу и рукоятке, одинаково часто из каждого револьвера и так же одинаково хорошо. Эта его привычка позже подтвердилась одной незначительной мелочью. Я попросил лейтенанта Ноулса взвесить оба револьвера, и оказалось, что один весил на две унции меньше второго — что было явно специально устроено для балансировки, удобства и, так сказать, ощущения каждой руки.

А теперь вернемся к весьма важному расхождению. Убитый ковбой сжимал в правой руке револьвер, который Бак Хорн имел обыкновение держать в левой. Мне сразу же стукнуло в голову, что Хорн никогда не стал бы стрелять не из того револьвера и не той рукой. И…

— Но предположим, — возразил я, — что он в тот вечер случайно захватил с собой в «Колизей» «левый» револьвер?

— Для моей дедукции это не имеет особого значения. Повинуясь многолетней привычке, помня вес и «ощущение», он бы сразу же обнаружил разницу, как только вынул «левый» револьвер из кобуры, и просто автоматически переложил бы его в левую руку. Помни, ему не было необходимости стрелять именно правой рукой в тот вечер, когда он выпускал в воздух холостые заряды, — он всего лишь держал в левой руке поводья или махал шляпой, для чего вполне сгодилась бы любая рука…

— Ну и ну! — воскликнул я. — Убитый сжимал «левый» револьвер Хорна правой рукой и даже использовал правую кобуру, в то время как Хорн сжимал бы оружие левой рукой и воспользовался бы левой кобурой. Из чего, безусловно, следует вывод, что в тот вечер был убит вовсе не Бак Хорн!

Эллери замолчал, чтобы сделать несколько глотков кофе. Как просто все получалось после его объяснений!

— И теперь, — доверительно продолжил мой друг, — у меня имелось полное основание задаться вопросом установления личности жертвы. Убитый мужчина не был Баком Хорном. Как ни смущал меня этот странный вывод, я вынужден был его принять.

Но если это было не тело Бака Хорна, которое свалилось на беговой трек в тот вечер, сказал я сам себе, Боже милосердный, чье же тогда это тело? Как я уже заметил, это было тело человека, который сложением — не считая обнаружившейся разницы в объеме талии — походил на Бака Хорна; это был кто-то, кто на удивление походил на него, кто мог превосходно скакать верхом и мастерски стрелять и кто, вероятно, мог говорить похожим голосом. Насчет последнего могу сказать, что голос не имел особого значения в тот вечер, поскольку предполагаемый Бак Хорн прибыл в «Колизей» в последнюю минуту; он всего лишь махнул рукой, приветствуя Гранта, как свидетельствовал сам Грант, прошел прямиком в свою уборную и вскоре появился на поле рядом с Роухайдом. Не исключено, что он вообще ни с кем не говорил; а если и говорил, то междометиями.

— До этого места мне все понятно, Эллери, — согласился я. — Но есть кое-что, что не дает мне покоя. Например, я узнал о человеке, который был убит из газет; но как, черт возьми, ты мог знать о нем в самом начале?

— А вот тут, — отозвался Эллери, усаживаясь поглубже в кресло, — ты затронул больное место. Я этого не знал. Я не знал, кто именно это был. Но я знал достаточно, чтобы довести мою теорию до решения. Позволь мне продолжить и ты сам увидишь.

Естественно, я спросил себя: «Кем мог быть этот человек — этот убитый человек, — который так сильно напоминал Бака Хорна лицом и фигурой?» Я инстинктивно подумал о братьях-близнецах; но Кит Хорн и Грант заверили меня, что Бак Хорн не имел ни единой родной души ни свете. Затем, когда я принялся размышлять над его прошлым, меня словно озарило. Это совершенно естественно выходило из истории его жизни и, как нельзя лучше, объясняло схожесть между Баком Хорном, экс-кинозвездой, и неизвестным мужчиной.

Бак Хорн был актером, амплуа которого — ковбойские роли, требовавшие огромной энергии и быстроты, а временами даже акробатической ловкости, — все, кто видели вестерны, помнят, как герой выпрыгивает из окна прямо в седло, мчится верхом на лошади по обрывистым скалам и совершает другие опасные выходки. Но как обычно поступают кинокомпании, когда их герои не могут выполнить эти опасные трюки, или, что более уместно, каким образом продюсеры оберегают жизнь и здоровье знаменитых звезд вестернов? С помощью известной в наши дни практики каскадерства.

Я раскрыл рот от удивления, а Эллери снова усмехнулся.

— Закрой рот, Дж. Дж., ты похож на рыбу, выброшенную на берег. Что, черт побери, так сильно тебя поразило? Это всего лишь логический вывод из цепочки правильно подобранных фактов.

Продюсеры используют каскадеров в самых рискованных случаях, и этих людей выбирают по двум важным признакам. Первый: они должны комплекцией походить на звезд, которых дублируют. Второй: они должны уметь выполнять все то, что умеют звезды, и даже больше, поскольку именно им вменяется в обязанность исполнять настоящие трюки. Дублеры кинозвезд из вестернов, несомненно, должны уметь превосходно скакать верхом, бросать лассо, возможно даже метко стрелять. Чаще всего сходство лиц не столь важно, поскольку фильм может быть смонтирован так, что лицо каскадера останется за кадром; но бывают поразительные случаи, когда дублеры не только делают то, что умеют делать звезды, но и удивительно походят на них внешне. Чем больше я об этом думал, тем больше убеждался, что человек, убитый на арене, был старым дублером Бака Хорна. Для подтверждения моего предположения я отправил в Голливуд телеграмму узнать через студию, имелся ли у Хорна такой дублер, и через несколько дней получил ответ! Я оказался прав.[22] Такой дублер был, но студия потеряла с ним связь с тех пор, как Бак Хорн снялся в последнем фильме три или четыре года назад, и они понятия не имели, где он мог сейчас находиться. Имя дублера, сообщенное мне в телеграмме, было явно псевдонимом и не могло быть мне полезным. Но, даже не имея этого подтверждения из Голливуда, я был бы совершенно уверен, что моя теория насчет дублера верна.

Мне оставалось лишь поднять вверх руки.

— Так мне остановиться? — спросил Эллери.

— Господи, нет! Я просто хочу склонить пред тобой голову. Продолжай, ради бога.

Эллери выглядел смущенным.

— Я ничего тебе больше не скажу, — сердито сказал он, — Если ты будешь продолжать нести подобную ерунду. На чем я остановился? О да! Следующий вопрос напрашивался сам собой: почему Хорн тайно сговорился поменяться местами со своим старым дублером во время выступления, не сказав об этом ни Кит, ни Гранту? Поскольку подлинность их удивления при виде мертвого тела не вызывала сомнения. Итак, тут были две простые причины. Первая: Бак неожиданно заболел или, еще хуже, не захотел разочаровывать свою публику и был слишком горд, чтобы признаться в этом Кит, своему лучшему другу Гранту и Марсу. И вторая: его представление включало такие трюки, которые Бак был не в состоянии выполнить. Но Бак и не думал неожиданно заболевать: накануне доктор родео осмотрел его и признал в отличной форме, если верить словам Кит и самого доктора. Может, он неожиданно заболел в промежутке после осмотра и перед представлением? Это означало бы, что ему пришлось бы все подстроить в очень короткое время. Но факты указывали на то, что подмена была задумана не в день представления, а за день до него. Во-первых, накануне к нему в отель приходил посетитель. Во-вторых, он взял из банка большую часть своего вклада. Кажется совершенно ясным, что он зашел к своему дублеру накануне выступления, отдал один из своих револьверов и плату за услугу — те три тысячи долларов, снятые им со счета в банке или их часть. А также свой костюм — помнишь, Грант сказал, что на последней репетиции Бак выступал не в костюме, а в обычной одежде, несмотря на то что все остальные статисты были в костюмах. Тот факт, что все было спланировано по крайней мере за день до обследования Бака доктором, исключал возможность того, что Бак нанял дублера из-за внезапной болезни уже после обследования.

— Звучит довольно разумно! — согласился я.

— Это и есть разумно. Предположение, будто Бак оказался не в состоянии выполнить трюки, также несостоятельно. Последняя репетиция прошла без сучка и задоринки, и не приходится сомневаться, что на ней выступал сам Хорн. Почему Хорн сам выступал на репетиции, а не дублер, спросил я себя. Видишь ли, он тогда разговаривал со многими: с Вуди, Грантом, Кит, которые, как бы ни было сильно его сходство с дублером, не могли быть обмануты в личной беседе. И еще: он выписал чек Гранту у него на глазах, сразу же после репетиции, Грант обменял чек на деньги; и я выяснил, что чек прошел через банк. Таким образом, не вызывает сомнения, что подпись Хорна была настоящей, из чего следует, что на репетиции был ни кто иной, как сам Хорн. Но поскольку репетиция — это дублирование настоящего представления и поскольку Хорн отлично справился со всеми трюками на репетиции, что подтверждается показаниями Гранта и Керли, тогда совершенно очевидно, что ничего невыполнимого для Хорна в представлении не было.

Если же Бак и не думал неожиданно болеть и в его программе не было ничего такого, с чем он не смог бы справиться или боялся, что не справится, то почему он разыскал своего старого дублера и заплатил ему за то, чтобы тот его заменил? Более того, почему, когда его дублер был убит, Бак не открыл все полиции? Будь он невиновен в преступлении, он бы чувствовал себя обязанным признаться в подмене.

На ум приходило вот какое объяснение — в случае, если Бак Хорн был невиновен. У него имелся враг, о чьих намерениях он был заранее предупрежден, поэтому он и нанял дублера, дабы тот заменил его. Таким образом, он сознательно принес в жертву дублера. Тогда понятно, почему после убийства он не признался в подмене, ведь до тех пор, пока враги Хорна будут считать его мертвым, он будет оставаться в безопасности. Но в таком случае Хорн наверняка постарался бы тайно дать знать о себе своим близким — Кит или лучшему другу Гранту. Это была одна из причин, по которой я настоял на том, чтобы за Грантом и Кит неустанно следили, проверяли их корреспонденцию, прослушивали телефонные разговоры. Но из этого ничего не вышло — от Хорна не было весточки. Явная неудача Хорна связаться с приемной дочерью или другом заставила меня отбросить теорию о его добровольном исчезновении из-за известного ему врага и предположить другую, единственно возможную теорию, которая учитывала бы исчезновение Хорна и смерть человека, принятого за Хорна. Она состояла в том, что вечером, перед самым открытием родео, Хорн был похищен своим врагом или врагами и его комната по неизвестной причине была захвачена дублером; затем дублер был убит или своими же, или кем-то из друзей Хорна, который каким-то образом обнаружил подмену. Но это была очень слабая и несостоятельная теория, которую мало что подтверждало — никакого требования денег от похитителей не поступало, к тому же не было явного мотива. Так что, хотя я не мог полностью отвергнуть эту теорию, как невозможную, я отставил ее и стал разрабатывать более обещающую линию. В то же время очень слабая надежда на ее подлинность не давала мне обнародовать то, что я знал об убитом мужчине. Сделай я это преждевременно, без окончательного подтверждения фактами, я мог бы ошибиться и обречь на смерть самого Хорна.

Я, разумеется, не мог предвидеть убийства Вуди.

Эллери немного помолчал, и, судя по его хмурому виду, было ясно, что история со смертью однорукого ковбоя ему неприятна. Я знал, как он всегда гневался, когда читал детективные романы, в которых писатели позволяли своим сыщикам бездействовать, оставаясь милыми и умными, в то время как вокруг них один за другим падали трупы.

Он вздохнул:

— И на этой стадии я задал себе уместный вопрос: раз простое объяснение исчезновения Хорна и убийства его двойника лишено смысла, возможно ли, чтобы Хорн сам убил двойника? И тут я обратился к остальным четырем важным уликам, которые увидел с самого начала следствия Они не только сужали поле вероятности, но ставили убийцу в определенное положение, которому Хорн, если он был убийцей, должен был бы соответствовать.

Две из них касались топографии арены «Колизея» и природы смертельной раны убитого. Арена — самое нижнее место в амфитеатре, это естественно; даже первые ярусы зрительских мест, а также ложи находятся выше пола арены на десять футов. Однако пуля в обоих убийствах вошла в тело жертв, следуя заключению доктора Праути, определенно по нисходящей линии. Другими словами, выстрелы в обоих случаях производились сверху — так сказать, со зрительских мест. В то время как все восприняли это за непреложную истину, я усмотрел тут вопрос, который необходимо было выяснить прежде, чем мы могли бы со всей убедительностью утверждать, что стреляли сверху. Каково было точное положение тела жертвы в тот момент, когда пуля вошла в него? Заключение, что выстрел был произведен сверху, было бы правильным только в том случае, если бы тело жертвы в момент вхождения в него пули находилось в нормальном прямом положении, то есть под прямым углом к поверхности пола и по отношению к спине лошади, — то есть не было бы резко наклонено вперед или назад или в какую-либо сторону.

Я сдвинул брови.

— Подожди. Я не успеваю за тобой.

— Я проиллюстрирую. Джуна, будь хорошим мальчиком принеси мне бумагу и карандаш.

Джуна, который сидел с широко раскрытыми глазами во время всей беседы, подскочил и принес требуемые предметы. Эллери какое-то время что-то рисовал. Затем поднял глаза.

— Как я уже сказал, невозможно определить угол пули, пока не определишь точного положения тела в момент ее вхождения. Увеличение масштаба на снимках, на которых изображены тела обеих жертв в момент поражения, показывает, что их тела были наклонены в сторону от седла вправо под углом тридцать градусов от вертикали. То есть влево с точки зрения жертвы и вправо с точки зрения наблюдателя или камеры; я буду говорить «вправо», чтобы избежать путаницы. А теперь посмотри на эти рисунки.

Я поднялся и подошел к его стулу. Эллери нарисовал четыре небольшие картинки.


— Первый показывает тело жертвы в нормальной прямой позиции, как доктор Праути видел это. Маленькая стрелка над сердцем фигурки показывает направление пули, вошедшей в тело. Праути утверждал, что она шла сверху под углом в тридцать градусов к уровню пола. Второй рисунок показывает фигуру жертвы в той же самой позиции, то есть тело находится точно под прямым углом к спине лошади; продленная пунктиром стрелка дает более наглядную интерпретацию траектории пули; линия явно идет сверху вниз, как ты видишь, и должна подтверждать заключение о том, что стреляли сверху. Ну что ж, это заключение было бы верным, если бы жертва действительно оставалась в седле прямой, как показано на рисунке. Но тело жертвы не оставалось прямым: в соответствии с заснятыми кадрами оно наклонилось вправо под углом в тридцать градусов, как это видно на третьем рисунке!

На третьем рисунке тело наклонено вправо, как это и было на самом деле, определяя траекторию вхождения пули. Раз пуля вошла в тело, откуда бы мы на него ни смотрели — с полу, сидя прямо, наклонившись назад или наклонившись в сторону, ее траектория всегда будет оставаться неизменной по отношению к телу; если тело отклонилось бы, то траектория пули отклонилась бы вместе с ним; их позиции по отношению друг к другу неизменны… На четвертом рисунке траектория пули продлена пунктирной линией в сторону наклона тела, и что же мы видим? Что эта линия на самом деле параллельна полу! Другими словами, тело дублера и тело Вуди (поскольку оба были приблизительно одинаковыми) наклонились на тридцать градусов вправо, и место вхождения пули показывает горизонтальное, а не нисходящее направление! Показывает, что стреляли не сверху, а по прямой!

Я кивнул.

— И конечно же причина, по которой Праути пришел к заключению, что пуля была выпущена сверху вниз, исходила из его предположения, будто всадник скакал, сидя в седле прямо как статуя. Но он наклонился на тридцать градусов, отсюда и заключение об угле траектории пули в тридцать градусов.

— Довольно путано, — засмеялся Эллери, — но в принципе правильно. Теперь, когда я это знал, я исключил сразу два класса подозреваемых — и с каким большим охватом я его произвел! В первый входили все те, кто сидел на зрительских местах, включая первые ярусы и ложи, находящиеся на десять футов выше уровня пола арены. Выстрел с этой высоты, направленный на всадника в склоненном положении, повлек бы еще больший наклон траектории, более чем в шестьдесят градусов, если тебя интересуют математические выкладки. Внешне это выглядело бы так, как если бы жертву застрелили с крыши! Второй класс подозреваемых, который я исключил, — это люди, возившиеся на установленной кинокомпанией платформе, так как сама платформа также возвышалась над полом арены на десять футов. Любой, кто стрелял бы с этой высоты, направил бы пулю вперед, а не с правой стороны — фронтальная съемка камерой доказывает это. Более того, направляющая линия снова составляла бы больше чем тридцать градусов по нисходящей.

Но траектория пули оставалась параллельна полу, как я только что доказал. Тогда убийца, чтобы таким образом поразить жертву, сам должен был сидеть на лошади! Ты это понимаешь?

— Я же не идиот, — обиделся я.

Эллери усмехнулся:

— Не обижайся. Я не совсем уверен, что это так уж очевидно. Однако это чистой воды дедукция. Если убийца стоял бы на полу арены, то тогда пуля показала бы слегка восходящее направление. Если убийца находился бы среди зрителей, то траектория пули показала бы нисходящее направление. Значит, для того, чтобы пуля вошла в тело по строго параллельной полу линии, убийца должен был, как я уже сказал, находиться на той же самой высоте, что и жертва, и стрелять по прямой. Раз жертва сидела на лошади, значит, и убийца тоже должен был сидеть на лошади. И стрелять из оружия, поднятого до уровня груди!

Отсюда следовало, что единственными подозреваемыми могли быть всадники на арене, то есть труппа статистов, преследовавших жертву. Кроме труппы оставался еще один всадник — Дикий Билл Грант. Но Грант не имел возможности выстрелить: оба раза в момент убийства он стоял точно в центре арены. Камера показала жертвы фронтально, что означает, что выстрелы, пронзившие их тела справа, должны были быть произведены в определенном направлении от ложи Марса. Но Грант на самом деле находился лицом к жертвам, как и камера. Значит, Грант не мог быть убийцей. Зато вся труппа находилась прямо под ложей Марса в момент, когда были произведены выстрелы. И это означало, что убийцей мог быть только всадник.

— Я это понял, не сомневайся, — сказал я. — Чего я не могу понять, так это почему ты позволил обыскать и томить взаперти двадцать тысяч ни в чем не повинных зрителей, когда ты отлично знал, что ни один из них не мог быть убийцей?

Эллери скосил взгляд на пламя.

— Вот здесь, Дж. Дж., ты совершаешь тривиальную ошибку, путая определения. Тот, у кого находилось оружие, не обязательно был убийцей. Знаешь, есть такое понятие, как соучастники. Убийце-всаднику было бы относительно просто в суматохе, последовавшей после каждого убийства, перебросить оружие через перила кому-то из зрителей. И, разумеется, не подлежало сомнению, что оно будет найдено. Отсюда и героические усилия.

Но убийца находился среди всадников на арене, и он — предположительно Хорн — должен был действовать как член труппы! Как же ему следовало поступить? Да очень просто. Я сказал себе: «Естественно, он теперь не Бак Хорн, а кто-то другой». Он загримировался, замаскировался под другого. Не такая уж трудная задача для бывшего актера. Как выглядел Хорн? Я знал, что у него седые волосы. Совершенно очевидно, что для маскировки он перекрасил волосы. Затем надел другой костюм, слегка изменил осанку, походку, голос — он легко мог бы обвести вокруг пальца людей, которые знали его лишь поверхностно. И потом, обрати также внимание на его хитрый психологический прием с изуродованной щекой. Такое уродство, с одной стороны, привлекает внимание, отвлекая от всего остального. С другой стороны, люди стараются избегать открыто смотреть на изуродованное лицо из опасения оскорбить несчастного. Я готов аплодировать тонкой изобретательности Хорна.

— Подожди, — остановил я Эллери. — Мне кажется, я могу обвинить тебя в одном серьезном промахе; надеюсь, ты сделал это непреднамеренно. Если ты был так уверен, что Хорн ведет себя как один из членов труппы, почему ты не выстроил их в одну линию и не устроил досмотр, а?

— Резонный вопрос, — согласился мой друг. — Но ответ также резонный. Я не стал выстраивать их в одну линию, чтобы обнаружить подставное лицо, потому что было очевидно, что Хорн играет в какую-то игру. Не так часто случается, что преступник по собственной воле остается на месте совершенного им преступления. Почему Хорн это сделал? Почему, если он хотел совершить преступление, он выбрал такой сложный и рискованный способ? Темная улица, выстрел, быстрое бегство — ему ничего бы не стоило убить свою жертву обычным способом. Однако он выбрал трудный путь. Почему? Я должен был это узнать. Я хотел дождаться, когда он сам себя выдаст. На самом деле ему пришлось ждать. Оставалось еще что-то, что он должен был сделать, — как оказалось, убить Вуди. Я объясню это в ближайшее время.

Вдобавок ко всему, — продолжил Эллери, немного хмурясь, — имелся целый ряд фактов, бросающих вызов моему любопытству и, полагаю, моему интеллекту. Помимо мотива, который оставался для меня настоящей загадкой, — что, черт возьми, случилось с орудием убийства? Это была трудная головоломка. И тогда, не закончив дело, — если я снял бы маску с Хорна и он упрямо отказался бы говорить, — мы не смогли бы с уверенностью доказать его виновность.

Впрочем, я не стал спешить с разоблачением Хорна, не предвидя — не имея ни малейшей причины для предвидения — другого убийства.

Эллери вздохнул:

— Я испытал из-за этого много неприятных моментов, Дж. Дж. В то же время я начал отираться вокруг труппы, пытаясь засечь Хорна, не вызвав его подозрений. Но ничего не достиг. Ковбои оказались замкнутыми, и мне ничего не удалось от них добиться. Индивидуальные черты каждого словно потонули в их общей маске. Я обхаживал Кит, водя ее по светским тусовкам, в тщетной надежде, что Хорн попытается связаться с ней.

Но после убийства Вуди — сразу же, на следующий день — один из членов труппы исчез. Человек по имени Бенджи Миллер, который был нанят в труппу перед самым открытием родео по письменной рекомендации самого Хорна! Человек, который внешне, если не принимать во внимание цвет волос и отвратительный шрам, мог быть Хорном. Человек, которому — и это, как оказалось, стало решающим аргументом, что я сейчас покажу, — в письме было дано разрешение самого Хорна ездить верхом на его любимце Индейце. При том, что не имелось никакой вразумительной причины, почему сам Хорн не мог бы выступать на своем обожаемом коне в вечер открытия родео. Эти факты не оставляли мне сомнения в том, что исчезнувший Миллер и был Баком Хорном. Более того, Бак Хорн удовлетворял основному признаку убийцы: он находился на арене верхом в момент обоих убийств.

Я вздохнул.

— Второй признак выводился из пятой и шестой улик. Насчет пятой я был уверен сам, будучи зрителем и получив подтверждение из звукового фильма, снятого командой майора Керби, а также и из доклада лейтенанта Ноулса. После того как Грант подал сигнал начинать погоню, я запомнил лишь один залп из револьверов всадников, гнавшихся за предполагаемым Хорном. Всего несколько секунд прошло между залпом и падением всадника — настолько коротких, что не оставалось времени для еще одного выстрела, после чего люди и лошади сбились в кучу, и какая-либо стрельба стала невозможной. Так что не возникало сомнения насчет того факта, что произведен был всего один залп: в доказательство этого мы впоследствии обнаружили, что каждый ковбойский револьвер выстрелил всего раз.

И теперь остается шестая улика: из всех этих револьверов, включая оружие Хорна и сумасшедшего Теда Лайонса, не могло быть произведено рокового выстрела; лейтенант Ноулс твердо заявил, что смертоносная пуля могла быть выпущена только из пистолета 25-го калибра, но отобранные у ковбоев стволы, кроме одного, были револьверами 38-го калибра. Баллистические тесты показали, что двадцать пятый автоматический, принадлежавший Теду Лайонсу, не был оружием, из которого совершили убийство.

Что это означало? Только одно: если убийца был членом труппы и в то же время из проверенного оружия труппы не вылетела смертоносная пуля, тогда убийца воспользовался оружием, которое мы не проверили. Но ты спросишь, как такое возможно? Ты скажешь: «Ваши люди тщательно обыскали всех и вся и не нашли орудия преступления». На что я отвечу: «Убийца где-то его спрятал». Давай оставим это на некоторое время. Главное, что он использовал двадцать пятый автоматический, а поскольку производился только один выстрел, он, должно быть, стрелял в тот момент, когда стреляла вся труппа. Другими словами, убийца имел при себе также пистолет, заряженный роковой пулей, которую он выпустил в тот самый момент, когда стрелял из холостого револьвера, то есть он стрелял обеими руками одновременно! Да, да, убийца отлично стрелял обеими руками одновременно!

— Однако, — возразил я, — чем ты доказываешь свое предположение насчет того, что убийца стрелял из пистолета и револьвера одновременно? Разве не ты говорил, что залп был неровным?

— Да. Но вспомни, что руки у всадников были подняты вверх — они выпустили холостые заряды в крышу. Я считаю, что убийца не хотел выделяться и боялся навлечь на себя подозрение; он также должен был выстрелить в крышу холостым зарядом вместе с остальными; и мы знаем, что он так и поступил. Но поскольку после единственного залпа выстрелов больше не последовало, я справедливо пришел к заключению что его вторая рука держала роковое оружие и спустила курок приблизительно одновременно с общим залпом.

А теперь вернемся к этому любопытному вопросу насчет безупречного владения оружием обеими руками. Возможно ли такое? Разумеется, хотя не обязательно. В данном случае это оказалось возможным, а значит, след снова вел к Баку Хорну, который много лет пользовался двумя револьверами сразу. Человек, стреляющий из двух револьверов, должен владеть ими в одинаковой степени. Бак был не только логически выведенным мною подозреваемым, но он также удовлетворял двум очевидным признакам убийцы. Он не только умел стрелять из двух револьверов, но он был также отличным стрелком — что подтверждается. Человек который выпустил роковую пулю, был отличным стрелком — для него не составляло особого труда выпустить всю обойму, прежде чем смолкнет эхо выстрелов.

Но как он избавился от пистолета столь хитро, что никакие усилия полиции не позволили отыскать его? Исчезновение пистолета было самой загадочной чертой обоих преступлений. — Эллери помолчал. — Я проник в этот секрет только после того, как был убит этот однорукий хвастун, Вуди.

— Я долго ломал над этим голову, — честно признался я. — Насколько мне известно, ни одно из объяснений в газетах не приводилось. Куда, черт побери, он его дел? Или ты это тоже разгадал до окончания следствия?

— Я знал ответ в тот же день, когда был убит Вуди, — мрачно ответил Эллери. — Позволь мне вернуться ненадолго назад. Совершенно очевидно, что оба убийства были совершены одним и тем же преступником: обстоятельства были одними и теми же, и невероятное исчезновение пистолета, несмотря на очередные утомительные поиски, указывало на то, что во втором случае преступник применил тот же самый метод, что и в первом. Исчезновение оружия после убийства Вуди являлось важным доказательством того, что мы имеем дело с одним и тем же убийцей.

Итак, зачем Хорн убил Вуди, лучшего наездника, до своего исчезновения? Тот факт, что оба мужчины были соперниками, слишком слаб, чтобы объяснить убийство; на самом деле у Вуди имелся куда более веский — на поверхности — мотив убить Хорна, чем у Хорна — убить Вуди, потому что именно Вуди затеял ссору из-за того, что Хорн занял его доходное место. Нет, здесь могло быть только одно вразумительное объяснение: каким-то образом Вуди обнаружил подмену и догадался, что Хорн совершил первое преступление. Если бы он открыто сказал «Миллеру», что знает, кто он на самом деле, то Хорну пришлось бы его убить, дабы спасти свою шкуру.

— Очень хорошо теоретизировать, — съязвил я, — но мне кажется, ты продолжаешь пользоваться только иллюстративными доказательствами.

— Я стараюсь, — пояснил Эллери, — и считаю, что могу обеспечить подтверждение теории, которая убедит даже тебя, фому неверующего. Где подтверждение? В десяти тысячах долларов, которые были украдены у Керли из зеленого сундучка и которые почти сразу же нашлись в комнате Вуди.

— Но как это подтверждает твою теорию? — удивился я.

— А вот как. Исследование ограбленного сундучка выявило, что Вуди не крал этих денег. Опять лишь догадка, скажешь ты. Вовсе нет. Замки на сундучке выворачивали до тех пор, пока не слетели петли. Обе петли были вывернуты в одном направлении — назад к крышке сундучка. Петли крепились по обеим сторонам сундучка, помнишь, а не спереди. Теперь ты понял?

— Нет, — честно признался я.

— Это так просто, — печально произнес Эллери. — Обыкновенный человек стал бы крутить в одном направлении и той рукой, которая для него предпочтительней, особенно если выкручивание требует силы. Если ему нужно выкрутить два петельных скрепа, то он будет выкручивать сначала правую петлю правой рукой (если он правша), затем повернет сундучок и примется выкручивать левую петлю снова вправо все той же правой рукой. В таком случае петли будут вывернуты в противоположных направлениях, а не в одном, как мы обнаружили в случае с сундучком Керли. Но мы сейчас говорим об обычных людях, которые, как правило, предпочитают работать какой-то одной рукой. Но вспомни о Вуди — у него вообще была только одна рука! И он мог бы вывернуть сначала первую петлю, а затем, повернув сундучок другой стороной, вторую; в таком случае петли оказались бы вывернутыми в противоположных направлениях. Однако они были вывернуты в одном и том же направлении. Значит, это сделал не Вуди. Отсюда вывод — Вуди этих денег не крал.

Кроме того, будь Вуди вором, разве он оставил бы деньги в незапертом ящичке собственного туалетного столика чтобы их обнаружили даже при самом поверхностном обыске? То, что деньги лежали в незапертом ящичке, доказывает, что Вуди ничего не знал об их краже. Но если он не клал деньги в ящичек сам, значит, он ничего не знал о краже и деньги подложили к нему в ящичек, чтобы подставить его.

Но давай вернемся к ограбленному сундучку. Тот факт, что петли были вывернуты в одном направлении, наводит на мысль, что они были вывернуты одновременно — вор схватил каждой рукой по петле и вывернул одним движением сразу обе в сторону крышки сундучка. Но что нам это дает? Тут нужны две сильных руки, вот что. Этот металл — хоть слабый и плохой, тем не менее металл; потребовалось бы немалое усилие, чтобы вывернуть одну петлю даже предпочтительной рукой, то есть более сильной рукой; однако вор приложил одинаковую силу обеими руками сразу. На что это указывает? Определенно на вора, хорошо владеющего обеими руками одновременно. Да-да, я это знаю, — поспешно продолжил Эллери, уловив возражение по моим губам. — Я знаю, ты скажешь, что это ненадежное заключение. Но оно давало намек, и ты не можешь этого отрицать. Если вор отлично владел обеими руками одновременно, как Бак Хорн, то это что, простое совпадение? Я был совершенно убежден, что именно Бак Хорн похитил деньги Керли Гранта.

Но за каким чертом нужно было Хорну или Миллеру, или назовите его как хотите, красть деньги Керли — деньги сына своего лучшего друга? От отчаяния? От крайней нужды? Или, может, алчность взяла верх над дружбой? Итак, если Хорн украл деньги, то откуда стало известным, что они оказались в комнате Вуди в тот же самый день? Значит, Хорн, каково бы ни было объяснение, не крал денег из алчности; я думаю, ситуацию легко реконструировать.

Вуди каким-то образом догадался, что Миллер — это Хорн, и сказал ему об этом. Что стал бы делать в данном случае человек вроде Вуди?

— Шантажировать — требовать деньги, — подсказал я.

— Именно так. Хорн должен был усмирить Вуди таким образом, чтобы тот замолчал навеки. Хорн воспользовался тем, что Керли Грант получил наследство. Он украл деньги, отдал их Вуди — который не имел времени заподозрить, что это деньги Керли, и не видел причины прятать их — он просто убрал их в ящичек своего туалетного столика. Хорн знал, что к тому моменту, когда обнаружится пропажа денег, Вуди будет уже мертв, деньги найдут и отдадут Керли и никто — кроме Вуди, естественно! — не пострадает. Каким хитроумным был Хорн! Заплати Хорн Вуди своими деньгами, он никогда не смог бы вернуть их назад, даже если бы они были обнаружены в ящичке Вуди; как Миллер он не мог притязать на них. Однако, позаимствовав деньги у Керли, он сберег свои собственные, а Керли получил свои деньги обратно. Словом, все указывало на Бака, как на преступника.

— Однако он страшно рисковал, — заметил я, передернул плечами. — Что бы он делал, если бы его опознали?

— Трудно сказать, — задумчиво ответил Эллери. — Однако риск был не столь велик, как ты думаешь. Кроме Вуди только два человека могли опознать его, поскольку знали очень близко: Кит и Дикий Билл Грант. Хотя даже Кит, по ее собственному признанию, в последние годы редко виделась с отцом. Но если бы она каким-то образом узнала, кто такой Миллер на самом деле, Хорн мог бы положиться на ее молчание. То же самое, несомненно, относилось и к Гранту, ближайшему другу детства. И тем не менее я заподозрил, что Грант обо всем догадался после первого убийства; он был на грани нервного срыва. В день убийства Вуди он, видимо, поймал чей-то взгляд и побледнел как смерть; я не сомневаюсь, что он увидел лицо Миллера, напомнившее ему о том, что Миллер — это Хорн.

Эллери зажег следующую сигарету и принялся тихонько попыхивать ею.

— Именно в расчете на старую дружбу с Грантом, на которого Хорн так полагался, и была расставлена ловушка, в которую Хорн угодил, вернувшись после своего исчезновения. Я знал, что его заставит вернуться только одно: угроза, что Грант, его лучший друг, или Кит, которую он считал своей дочерью, могут быть обвинены в его собственных преступлениях. — Эллери помолчал. — Полагаю, это был никудышный трюк, но я не мог удержаться. Я использовал Гранта как живую приманку по понятным причинам, зная, что преданность старинному другу не позволит Хорну бросить Гранта в беде и не даст осудить его за преступления, которые он не совершал. Но как было подставить Гранта, чтобы его немедленно арестовали? Единственным способом — подбросить важную улику. А что могло быть важнее оружия убийства? Тот факт, что Грант не мог совершить эти преступления, так как находился не в том месте, не имел значения. Никто, кроме меня, не стал анализировать и проверять угол и траекторию пули. Я также знал, что после ареста Гранта события примут стремительный оборот.

Как бы там ни было, я должен был найти этот пистолет. И я его нашел — случайно, скажешь ты? Возможно, нет. Взгляни сюда. Почему Миллер вообще пропал? Видишь ли, он сделал то, что собирался сделать, и теперь должен был искать надежное укрытие. Но ведь Миллер не был Миллером; Миллер на самом деле был Хорном; Миллер был выдуманным персонажем на время. Бедный мой отец — он ломал голову, почему ему не удалось ничего узнать о прошлом Бенджи Миллера? Да только потому, что бедняги просто не существовало. Так что я поставил себя на место Хорна. Если Миллер пропал, то кого бы стала искать полиция? Очевидно, Миллера. Тогда Хорн должен был исчезнуть как Миллер и немедленно избавиться от его личины навсегда.

И полиция могла бы безуспешно искать Миллера сколько душе угодно. Но если он намеревался направить полицию по ложному следу, искать несуществующего человека, это никому бы не повредило — наоборот, было бы даже здорово, если бы полиция сочла исчезнувшего Миллера за убийцу Бака Хорна и Вуди. Орудия убийства плюс исчезновение для полиции было бы вполне достаточно. Таким образом я пришел к выводу, что Миллер, то есть Хорн, оставил где-то пистолет, чтобы после его исчезновения он был найден полицией. Но где он мог его оставить? В одном из двух мест: в своей комнате в отеле или же в артистической уборной, которую он занимал в «Колизее». Сначала я выбрал уборную и, как и ожидал, обнаружил там пистолет.

Обнаружив его, я в тот же вечер лично — не смотри на меня волком, дружище, — подложил пистолет в комнату Гранта в отеле. Остальное ты знаешь. Я приволок туда инспектора, мы нашли оружие, Гранта арестовали, газеты мгновенно распространили новость — и Хорн объявился, как я и рассчитывал, чтобы спасти своего друга. Объявился в образе Миллера, полагаю, затем, чтобы доказать, что он и был Миллером. Ну вот, — усмехнулся Эллери, — и конец чудесам. Здорово, да?

Джуна заново наполнил наши чашки, и некоторое время мы молча пили кофе.

— Еще как здорово! — воскликнул я немного погодя. — Ничего не скажешь, здорово, но это еще не все. Ты так и не просветил меня, куда Хорн так ловко прятал пистолет.

— О, это! — Эллери вышел из задумчивости. Потом махнул рукой. — Оставив объяснение под конец, я совсем про него забыл. Разумеется, это весьма интересно. Но и тут просто детская игра.

Я хмыкнул.

— О да, Дж. Дж., ты сейчас убедишься. То, что кажется самым трудным, на поверку оказывается на удивление простым. Наш друг Честертон с таким умом использует психологию простой таинственности! Позор, да и только — как жаль, что с нами не было отца Брауна… — Он рассмеялся, откинувшись на стуле. — Итак, в чем заключалась проблема? Проблема заключалась в следующем: где мог находиться пистолет после первого, а также после второго убийства? Что мог сделать с ним Миллер, или Хорн, чтобы он испарился таким образом, что даже самый тщательный обыск целой армии детективов не дал результата?

Находясь во второй раз в проекционной комнате майора Керби — как ты знаешь, после убийства Вуди, — я узнал, что первая кинопленка не содержала всех кадров убийства Хорна, а была сокращенной версией для показа в кинотеатрах.

Когда майор Керби продемонстрировал нам вырезанные сцены, мы увидели то, чего не видели или не могли увидеть в вечер убийства в силу объективных обстоятельств. На какой-то момент сразу же после убийства камера выхватила кривоногого маленького ковбоя Бана, который водил лошадей к желобу с водой. Одна лошадь отказалась пить воду. Бан, надравшись сильнее обычного, совершил непростительный грех, ударив ее хлыстом. И тут в объектив камеры попадает другой ковбой, который выхватывает у Бана хлыст и мгновенно успокаивает взбунтовавшееся животное. Я узнал от Бана, что этот разозленный ковбой, так легко усмиривший лошадь, был ни кто иной, как наш друг Миллер! А лошадь? Любимейший конь самого Бака Хорна Индеец. Ты видишь, куда я клоню? Понимаешь, с одной стороны, то, что Миллер сумел так легко успокоить строптивого коня, принадлежавшего Хорну, подтверждает теорию, что Миллер и был самим Хорном. С другой стороны, странная реакция животного, его нежелание пить, когда все остальные лошади жадно пили воду, навела меня на не менее странную мысль. Она подкреплялась тем фактом, что Миллер бросился через всю арену, чтобы не дать Бану — что, Дж. Дж.?

— Бить хлыстом коня, — ответил я.

— Нет, не принуждать коня пить. — Эллери засмеялся а я уже в который раз удивленно открыл рот. — Пистолет, как ты помнишь, не был найден в амфитеатре. Все помещения от крыши до подвалов были тщательно прочесаны, все присутствующие в здании люди обысканы до нитки, и даже лошадиное снаряжение проверено самым тщательным образом. Однако, как ни странно, кое-что упустили. Самих лошадей. — Эллери снова замолчал.

Я напрягся.

— Боюсь, — признался я, наконец, — я совершенно сбит с толку.

Мой друг радостно помахал рукой.

— Потому что это нелепо, да? И все же давай посмотрим. Возможно ли, чтобы пистолет был спрятан не на лошади, а в лошади?

Я во все глаза уставился на Эллери.

— Да, — он широко улыбнулся, — ты отгадал. Я вспомнил, что Индеец был не простой лошадью. О, еще какой непростой. Бан — и Кит тоже — говорили, что Индеец был любимым жеребцом Бака Хорна, на котором он проделывал разные трюки в кино. И вот вам ответ. Индеец, отказавшись пить, все равно что сказал мне, что в этот самый момент неуловимое оружие находилось у него во рту — маленький пистолет всего четырех с половиной дюймов в длину, заметь, к тому же плоский, как по заказу.

— Разрази меня гром! — выругался я.

— Да, это так, — усмехнулся Эллери. — Теперь реконструировать все случившееся ничего не стоило. После того как Хорн убил дублера, он просто наклонился вперед и сунул пистолет в рот Индейца. О, Индеец отлично знал, кто сидел на его спине! Крашеные волосы и шрам на щеке не могли провести такое чуткое животное, как лошадь. Хорну оставалось лишь дождаться, когда закончится обыск, зная, что Индеец ни за что не разожмет челюстей. А после того, как испуганных лошадей отвезли ночевать в конюшни на Десятой авеню, он вытащил пистолет у него изо рта. Трюк оказался настолько успешным, что Хорн, не колеблясь, повторил его и во второй раз с тем же самым оружием.

— Но он не боялся, что Индейцу надоест держать пистолет во рту и он его выплюнет прямо на месте преступления? — спросил я. — Тогда Хорн потерпел бы полное фиаско!

— Вряд ли. Если Хорн решился на такой способ, он был уверен в его успехе.

Отсюда автоматически следует заключение, что Индеец, обученный Хорном разным трюкам еще жеребенком, был также обучен держать рот зажатым и не выпускать ничего, что бы Хорн ни положил в него, пока сам Хорн не даст ему команду открыть рот. Как ты знаешь, такому трюку можно обучить собак; но лошади не менее умны, если даже не более…

Таким совершенно неожиданным образом я узнал, почему Хорн против всех привычек выбрал для убийства пистолет 25-го калибра. Ему нужно было крохотное оружие с убойной силой — не такое неуклюжее и тяжелое, как большой револьвер.

Эллери встал, потянулся и зевнул. Но я сидел перед камином по-прежнему в недоумении. Он посмотрел на меня сверху вниз с кривой усмешкой и спросил:

— В чем дело, старина? Тебя все еще что-то беспокоит?

— Конечно. Вокруг всего этого напустили столько туману, — посетовал я. — Я хочу сказать, что газеты печатали одни лишь детали и никто толком ничего не знал о самой истории. Я несколько недель назад, после того как Хорн застрелился…

— В этой самой комнате, — спокойно напомнил Эллери, но в его глазах вспыхнула боль. — Это, скажу тебе, был момент! Бедный Джуна потерял сознание. Ты ведь не думал, что при этом бывает столько крови и грохоту, правда, сынок?

Джуна немного побледнел, затем, болезненно улыбнувшись, потихоньку скрылся из комнаты.

— Я внимательно просмотрел все городские газеты, — продолжил я раздраженно, — но нигде не нашел ни слова о мотиве убийства.

— А, мотив, — задумчиво протянул Эллери; затем быстро подошел к своему секретеру и наклонился над ним.

— Да, мотив, — повторил я упрямо. — Почему, черт побери, вся история покрыта тайной? Почему Хорн убил этого несчастного парня, своего старого дублера? Должна же быть какая-то причина. Никто не стал бы замышлять такое замысловатое убийство с подменой личности просто ради забавы. И я уверен, что Хорн не был маньяком.

— О нет. Только не маньяком.

Эллери, казалось, не мог найти нужных слов, что было ему несвойственно.

— А… видишь ли, считая за данность, что он должен был кого-то убить, возникал один лишь вопрос — как и чем. Должен ли он был убить своего дублера открыто, позволить арестовать себя, быть осужденным за убийство и посаженным на электрический стул? Чувство самосохранения и боязнь обрушить весь позор на голову Кит заставили его воздержаться от этого. Должен ли он был убить дублера и совершить самоубийство? Те же самые причины говорили «нет». Поэтому он избрал сложный, но на самом деле единственно возможный способ найти выход. Ты можешь сказать…

— И скажу, — раздраженно прервал я его.

— …что со стороны Хорна было глупо замышлять преступление, после которого он исчезал бы как Хорн. Но на самом деле так ли уж это было глупо? Что он терял — деньги? Он взял почти все, что имел, с собой! Свою карьеру? Это были лишь несбыточные фантазии, должно быть, он наконец-то это понял. Уже будучи пожилым человеком, он много лет упрямо не желал поклониться Времени, противился неизбежному, и вот понял, что никакой карьеры в кино для него больше нет, что он просто старая, никому не нужная оболочка, тень прежнего Хорна, что Грант предложил вложить деньги в проект с его возвращением только по дружбе. Я повторяю: что он терял, умирая на глазах публики как Бак Хорн при последней вспышке своей популярности?

— Да, но чего он добивался? — сухо спросил я.

— Многого, с его точки зрения. Он добивался покоя, он желал не ронять своего достоинства и жертвовал собой ради Кит Хорн. Кит рассказала инспектору и мне, что Хорн был застрахован на сто тысяч долларов, которые она должна была получить после его смерти как единственная наследница. А теперь обрати внимание на следующее. Хорн по уши залез в долги, проиграв прорву денег в заведении Хантера — сорок две тысячи долларов! Как бы он расплатился за этот проигрыш? А он должен был за него расплатиться, повинуясь своему кодексу чести. Так что, покончив навсегда с карьерой в кино, проиграв в карты огромную сумму, которую его скромные сбережения не давали возможности заплатить, — он, правда, мог продать ранчо, чего бы, насколько я понимаю, не стал бы делать, желая оставить его Кит, — что ему еще оставалось делать? В буквальном смысле слова — мертвый он стоил намного больше, чем живой. Таким образом, прекратив жить как Хорн, он давал Кит возможность получить страховку и заплатить его карточный долг. Бак знал Кит достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что она позаботится об этом. Оставшейся суммы вполне хватило бы для обеспечения ее будущего. Если принять во внимание, что он желал осуществить это и тихо прожить остаток жизни где-нибудь под чужим именем, то становится совершенно ясным, что Хорн как Хорн должен был умереть, — и тогда его дублер должен был включиться в этот сложный замысел, чтобы быть убитым.

— Да, да! — с нетерпением воскликнул я. — Это может быть сто раз правда, но ты постоянно увиливаешь от главного момента. Ходишь вокруг да около! Ты до этого сказал: № Если считать за данность, что он должен был кого-то убить». Знаешь, такие вещи нельзя принимать за данность! Именно это не дает мне покоя. Почему он должен был кого-то убить? В частности, почему он должен был убить своего дублера?

— О, полагаю, на это имелась причина, — ответил Эллери, не оборачиваясь.

— Ты полагаешь! — воскликнул я. — Но ты не знаешь!

Эллери повернулся, и я увидел, как помрачнели его глаза.

— Нет. Дж. Дж., я знаю. Правда, я не знал, пока сам Хорн не сказал мне об этом. Мне и инспектору…

— Но я думал, Кит и Керли тоже были тут в тот вечер, — удивился я.

— Хорн отослал их прочь. — Эллери снова замолчал. — И перед тем как застрелиться, сказал нам это.

— А Грант это знает? — резко спросил я. — Старый Грант?

Эллери постучал ногтем по кончику сигареты.

— Грант знает.

— Он отослал девушку… Ну и ну, — пробормотал я. — Думаю, она значила для него все на свете, и он пошел бы на все, чтобы защитить ее — свою приемную дочь — ее безопасность, ее репутацию. Если в биографии ее настоящих родителей было что-то, что могло навредить ей, а дублер это знал и грозился рассказать об этом Кит… Кажется, ты сказал, что она была сиротой?

Эллери молчал. Мне показалось, будто он меня не слышит. Но затем он вдруг резко спросил:

— Что ты думаешь о будущей Нобелевской премии и области литературы, Дж. Дж.? Мне кажется…

Однако на мою смутную догадку он отреагировал упрямым молчанием. Думаю, достаточно уместным, чтобы оно могло служить эпитафией на смерть Бака Хорна.

Загрузка...