Тайна двух лун

14. Дневник Лиз

Дневник Лиз попал мне в руки, когда всё уже было позади. Если бы я только знал, что творилось тогда в её душе, я поступил бы иначе и не стал бы слушать советов моего друга Клауса Майера. Но, к сожалению, знать я этого не мог. Не ведал я и того, что происходило в новом корпусе «Голубого леса». Нет, не подумайте. Это было самое лучшее и комфортабельное здание клиники. Туда помещали особенно состоятельных пациентов, но душа Лиз, запертая в этом красивом доме, страдала больше прежнего.

Записывая свои воспоминания, я вдруг подумал, что мой рассказ будет неполным без взгляда самой Лиз на события тех тяжёлых для нас обоих дней, поэтому решил привести здесь некоторые выдержки из её тетради.

Из дневника Лиз.

30 июня

Я сижу в кресле, возле зарешеченного окна. Кто-то побеспокоился о том, чтобы оно не выглядело по-тюремному. Чугунное кружево причудливой ковки с вплетёнными в него виноградными лозами, видимо, должно внушать пациенту, что перед ним трельяж, поддерживающий растущий снаружи виноградник. Но решётка всегда останется решёткой, как её ни украшай. За нею белеют вдалеке вершины гор, колышутся от вздохов ветра макушки сосен и лиственниц, проносятся в стремительном полёте птицы…

Моя новая комната даже лучше прежней: просторнее, светлее, с богатой обстановкой. На стенах – импрессионистские пейзажи, а в вазах – всегда живые лесные цветы. Они прекрасны и будут ещё пару дней источать сладкий аромат, но, на самом деле, уже мертвы. Порой я ощущаю себя таким цветком, а порой – животным в зоологическом саду. Оно заперто в клетке, на стенах которой нарисованы деревья и реки, должные заменить зверю естественную среду, а снаружи, из-за решётки, тянутся к нему живые ветви и слышится журчание настоящих водоёмов.

Золотая клетка… чтобы держать подальше от людских глаз позор семьи… С наследством мамы и замужеством Нэнси родители могут себе это позволить. Теперь они богаты. Папа, наконец, отреставрирует церковь и пристроит высокую башню. Такую, как всегда хотел – на зависть соседям-баптистам. А Нэнси получит долгожданный билет в высшее общество. Сестра так к этому стремилась. Впрочем, думаю, её чувства к Тому искренни и она вышла за него не из-за денег. Порой я завидую ей. Нэнси может любить и быть любимой, может следовать за своим избранником, куда пожелает. А я… Разве есть у меня право на любовь? Я даже показать свои чувства не смею, чтобы не обременять здорового человека душевнобольной поклонницей…

Нет, в моей болезни нет ничьей вины. Я вовсе не сужу родных. Их жизнь не может быть обусловлена моим недугом. Они нашли для меня хорошую клинику, что ещё я могу требовать? Странно, но почему-то я совсем мало думаю о них и почти не скучаю о доме. Наверное, так даже лучше. Да и не хочется возвращаться в Америку, Швейцария нравится мне куда больше. Горы совершенно пленили меня. Жаль только, что теперь я вижу их в основном через решётку с виноградной лозой…

Сейчас мне разрешается выходить на прогулку лишь в присутствии медсестры и в строго отведённое время. Пятнадцать минут в день, в сопровождении всегда молчаливой Анны, проносятся, как один миг. Всё моё существование я теперь могу распределить на крохотные мгновения. Приступы случаются так часто, что я чувствую себя самой собой всего лишь несколько часов в сутки. В это время, пока мысли ясны и сознание не затуманено, я стараюсь больше читать, думать и делать записи в дневник, как сейчас, чтобы ещё ненадолго ощутить себя живой. Мне всё чаще кажется, будто что-то вытесняет меня из собственного тела и с каждым днём для Лиз Родрик там остаётся меньше и меньше места. Когда же на ежедневных сеансах я делюсь с доктором Арольдом своими тревогами, он отвечает всегда одним и тем же дежурным набором фраз и что-то записывает в блокнот. Совсем как американские врачи. Они тоже вели беседу так, будто давно знали наперёд, что я им скажу. Порой мне кажется – заведующего мои ответы совсем не интересуют.

Вот доктор Ланнэ – другой: чуткий, отзывчивый, умеющий слушать. С ним я совершенно забывала, где на самом деле нахожусь, будто и не было никакой клиники, а только уютный горный санаторий. Мне теперь очень не хватает наших долгих бесед за партией в шахматы и неспешных прогулок по хвойному лесу. Это заставляло меня чувствовать себя куда более счастливой, чем на воскресных мессах в церкви отца или в богатых гостиных друзей семьи, где мне полагалось лишь молчать, уступая сцену Нэнси.

Доктор Ланнэ действительно заставил меня поверить однажды, что я смогу поправиться, но обманул… А возможно, он и правда в это верил, но когда понял, что ошибся, просто передал меня коллеге. Зачем зря возиться с безнадёжной больной? Да, наверное, так и есть. Его долгое молчание только подтверждает это. Уже месяц прошёл с того дня, как я отправила ему записку через Патрика, но он так и не ответил… А вдруг доктор Ланнэ счёл моё письмо слишком резким? Я и правда вспылила, когда без всякого предупреждения меня перевели в новый корпус. Целую неделю сердилась, а потом написала то гневное письмо. Но кто я такая, чтобы требовать от него объяснений? Всего лишь пациентка, одна из многих. Доктор Ланнэ был добр и с другими. С чего я взяла, что он мне чем-то обязан?.. А вдруг он просто уехал? По работе, например, или семейным делам… Всякое бывает. Возможно, Патрик даже не успел передать ему записку. Ну конечно же! Это бы всё объяснило!..

28 июля

Вчера я совершила ужасную глупость. Целых два месяца я прятала под подушкой одну книгу. Если поначалу литературу для меня подбирала Анна, на своё усмотрение (сплошная скукота), то теперь читать мне совсем запретили, чтобы, как говорит доктор Арольд, «не воспалять больного воображения». Книга называлась «Межзвёздный скиталец». Я стащила её в тот день, когда виделась с Патриком. Мне удалось незаметно для медсестры проскользнуть в библиотеку. Схватила, не глядя, первую попавшуюся книгу с полки «Приключения», а оказалось, мой любимый автор – Джек Лондон. На титульном листе был напечатан его портрет: профиль вполоборота, волевой подбородок, задумчивый взгляд, умный лоб. На этой фотографии он особенно походил на доктора Ланнэ. Одно лицо, честное слово. Или мне просто очень хотелось увидеть его в этом портрете… Как глупо….

Я читала книгу, но то и дело возвращалась на первую страницу и смотрела на снимок. Сама не знаю, зачем. Мне просто очень хотелось увидеть на нём Его. Пусть доктор Ланнэ больше не мой врач, но он мог бы прийти и навестить меня, ведь так?.. А вчера я вдруг совершенно ясно поняла, что уже прошло три месяца. Он никогда больше не придёт и не напишет. Ни строчки, ни полстрочки. Какой смысл ждать? Если бы хотел, то написал бы уже давно. Нет, поговорил бы со мной заранее. И как только я это поняла, то вдруг взяла и резко вырвала страницу. «Хватит, хватит думать о нём, – говорила я себе, – и надеяться, что он придёт и снова пообещает: Всё будет хорошо!» Я складывала вместе обрывки и рвала их пополам, складывала и рвала, пока весь столик передо мной не усыпало сотней мелких клочков. Потом я собрала их все и выбросила в открытую форточку.

Вот такая ужасная глупость. Бедный писатель здесь совсем ни при чём, да и книгу зря испортила. У меня просто сил больше не было смотреть это лицо и делать вид, что я любуюсь Его фотографией, которую Он мне подарил… Как глупо…Теперь в книге не хватает первой страницы с названием и портретом автора.

А история меж тем замечательная. Грустная, но одновременно захватывающая и трогающая до глубины души. Я сама иногда чувствую себя, как главный герой – заключённый-смертник, вынужденный доживать последние дни в одиночной камере. Завидую его умению покидать своё тело и путешествовать по звёздам и красочным мирам. Правда, он делает это, находясь в пыточной смирительной рубашке.

Я тоже часто ощущаю себя связанной по рукам и ногам, хоть здесь, в клинике, и не прибегают к подобным методам, но вот добраться до звёзд и коснуться удивительных миров во сне у меня не получается. Вместо этого я вновь и вновь наблюдаю всё те же пугающие видения. Иногда мне кажется, что это она, девушка из моих снов, мой двойник с чужими глазами, выживает меня из моего же тела, чтобы завладеть им. Наверное, я и правда схожу с ума…

Люди часто говорят, не задумываясь: «Ах, сегодня я чувствую себя опустошённым!» – но они не знают, каково это на самом деле. Не догадываются, что означает находиться в подобном состоянии каждый день и каждую минуту…

23 августа

Книгу в итоге у меня отобрали. Теперь мне никогда не узнать, в каких ещё мирах успеет побывать межзвёздный скиталец Джека Лондона прежде, чем исполнится его смертный приговор. Но перед тем, как я лишилась книги, мне довелось снова повидаться с Патриком. Услышала в коридоре его голос, он поздоровался с кем-то и сказал, что идёт в библиотеку. Мне опять удалось ускользнуть: Анна отлучилась к кому-то из пациентов, а так она вечно торчит в коридоре – не выйти.

Я прокралась в читальный зал. Патрик был там, сидел над стопкой книг. Скорее всего, собирал материал для своего романа. Он как-то давно показывал несколько страниц – потрясающе пишет. Жаль, но мне, наверное, не доведётся прочитать оконченную книгу.

Как же я надеялась услышать от Патрика, что он забыл передать моё письмо. Или потерял его случайно, или оно до сих пор при нём, потому как доктор Ланнэ в отъезде… Глупая, нечего было и надеяться. Патрик сказал, что отдал конверт на следующий же день, после того как получил его от меня…

А потом в библиотеку зашла Анна и принялась выговаривать. Завела шарманку про покой и сон, отправила меня обратно в комнату. Она стояла надо мной скрестив руки на груди, настаивая, чтобы я выпила лекарство и ложилась. Мне совсем не хотелось лежать, я и так всё время после приступов провожу в постели. А она не уходит: ложись да ложись – упёртая, как сто чертей, но я не легла. Таблетки выпила, а ложиться – ни в какую. Тогда она сама откинула одеяло с кровати, взбила подушку – тут книга и упала. Шмякнулась на пол с гулким стуком. Анна аж позеленела вся, подобрала её, открыла на первой попавшейся странице и давай воспитывать, что, мол, читать мне вообще нельзя, а такое – про убийц и заключённых – и подавно. А разве в книге это главное? Там о путешествиях по далёким мирам, но ей не понять… Доктор Ланнэ бы понял, он наверняка читал эту книгу. Он вообще очень умный и образованный, но ему не до меня… Я прикреплена к клинике, а не лично к врачу, и ничем он мне не обязан. Сдалась ему бедная сумасшедшая…

Теперь Анна закрыла меня на ключ, и мне больше ничего не остаётся, как писать свой дневник в ожидании очередного приступа.

1 октября

Сегодня я видела доктора Ланнэ. Мы сидели с Анной в скверике перед новым корпусом. Я едва отошла от приступа и выпросила медсестру отвести меня на прогулку. Она сначала отказывалась, уповая на запрет главного врача, но я буквально умоляла её.

Лето промелькнуло, как один короткий сон, словно не цвело разнотравье на лугах, не сходил снег с высоких пиков. В горы пришла осень, склоны окрасились в цвета жёлтой охры, терракоты и пурпура. Мне хотелось непременно увидеть это своими глазами, вживую, а не из-за виноградной решётки. Вдохнуть свежий воздух, спускающийся с холодных вершин, услышать прощальное пение птиц, улетающих на юг. Возможно, это моя последняя осень… Как я могу её пропустить?

От слабости я не преодолела и двух сотен метров, пришлось сесть на первую встретившуюся скамью. Гулять с Анной невыносимо скучно. Она ничего не говорит и словно терпеливо выжидает, когда истечёт отведённое для прогулки время. Поначалу я пыталась завести с ней беседу, но она всегда только отвечает односложно: «Да, мисс. Конечно, мисс. Не могу с вами не согласиться, мисс. Мне такого не доводилось, мисс…», и я бросила попытки разговорить её. Предпочитаю компанию не менее молчаливых, но прекрасных гор.

Мы как раз сидели с ней на скамье, каждая в своих мыслях, когда я увидела доктора Ланнэ. Он проходил вдалеке с одной пациенткой. Я помнила её. Испанка, родом, кажется, откуда-то из Андалусии, она обладала невообразимо длинным именем. Кармен Исабель Алькала Бандрес. Но мы, пациенты, звали её просто Кармен. Она была ещё молодой и красивой вдовой, немного за тридцать – ровесница доктора Ланнэ. Чёрные вьющиеся волосы, заколотые в высокую причёску, непослушно выбивались и обрамляли тонкое смуглое лицо. Тёмные, почти хищные глаза и орлиный профиль совсем не портили её, а, наоборот, подчёркивали необыкновенную испано-арабскую красоту. Я помню, она хорошо пела фламенко. Настолько хорошо, что слушая её, мне даже захотелось научиться играть эти мелодии на гитаре.

Кармен лечилась от депрессии, связанной с безвременной кончиной её мужа. С первого дня, как я познакомилась с ней, она была в трауре: носила неизменные чёрные платья и кружевные накидки, которые, впрочем, ей очень шли и подчёркивали её статную осанку. Видимо, доктор Ланнэ весьма преуспел в лечении, потому что сеньора Алькала Бандрес в ту минуту, когда они проходили мимо, была без траурной вуали и весело смеялась, держа его под руку. Конечно, она не из безнадёжных, как я. Её недуг легко излечим. Кармен ещё будет жить полной жизнью, влюбляться и влюблять в себя. Вон как Ланнэ смотрит на неё…

Она даже не заметила меня, а ведь мы довольно неплохо общались, хотя её английский, как и мой испанский оставляли желать лучшего, в отличие от испанского доктора Ланнэ. Он хорошо говорил на нескольких языках и, наверное, сейчас рассказывал Кармен что-то увлекательное. Как прежде рассказывал мне…

Он увидел меня… В тот миг, когда наши глаза встретились, в моём сердце всё затрепетало. Я едва не поднялась, чтобы шагнуть ему навстречу, несмотря на присутствие Анны, но его скупой кивок, издалека, заставил меня замереть на краю скамейки… Они уходили всё дальше, а я так и сидела с напряжённой спиной и сердцем, разрывающимся от боли, ожидая, что Артур вот-вот вернётся. Закончит свой разговор и непременно подойдёт. Но он даже не оглянулся…

Две фигуры удалялись в сторону лесного массива, а по моим щекам беззвучно текли слёзы. Как и теперь. Я пишу эти строки, а непослушные капли размывают ещё не высохшие чернила…

Не буду больше ничего писать, потому что пообещала себе никогда впредь не думать о нём…