Тайна королевы Елисаветы

XVII. Победа женщины

Пронзительный свист разбудил вдруг Мерриота, он вскочил на ноги, прошло, вероятно, уже несколько часов, как он спал, огонь в камине почти догорел, свист повторился, кто-то свистел на дороге перед самым окном. Мерриот открыл окно, и в комнату ворвалась струя холодного воздуха вместе со снегом и ветром. На дороге виднелся темный силуэт Антония на лошади.

— В чем дело, Антоний? — спросил Мерриот.

— С юга подвигается группа всадников. Я видел, как они ехали сюда и затем остановились в гостинице недалеко от нашего дома, чтобы провести, вероятно, там ночь, а может быть, для того, чтобы достать там свежих продуктов.

— Как ты думаешь: это — Барнет и его люди?

— Трудно сказать: так темно, что невозможно ничего различить, может быть, что Барнет со своими людьми, а, может быть, также, что это Румней со своими разбойниками.

— Во всяком случае, они не думают ночевать в этой гостинице, так как город ведь в четырех милях отсюда: они остановились в ней только, чтобы расспросить о нас и, конечно, они в скором времени догадаются, где мы, так как скрыть это довольно трудно.

— Да, вероятно, так. Я слышал — часы пробили одиннадцать, и думаю, что лучше всего теперь же тронуться нам дальше в путь, — заметил Антоний.

— В таком случае отправляйся вниз, Антоний, и подними наших людей, а затем распорядись, чтобы вывели лошадей из конюшни. Мы постараемся поехать по большой дороге, чтобы там видны были наши следы. Но если эти таинственные незнакомцы приедут сюда раньше, чем мы успеем выбраться, то, конечно, нам придется ехать через парк.

— Но что же делать с ранеными?

— Те из них, которые не в состоянии ехать с нами, могут остаться здесь, в одном из флигелей, и пусть Джон Гатч останется с ними. Я дам ему денег на все их нужды. Распорядись обо всем, Антоний. Я тоже сейчас спущусь вниз.

Антоний пошел исполнять приказание своего господина, а Гель разбудил Тома Коббля и Френсиса и велел им спуститься вниз, где собрались все остальные; затем он подошел к дверям комнаты Анны и тихонько постучал в нее.

Он подождал ответа, но все было тихо; он постучал во второй раз.

— М-с Хезльхёрст, — произнес Гель довольно громко, — нам пора отправляться дальше в путь.

Кругом царило глубокое молчание. Геля охватил вдруг смутный страх: ему стало жутко за Анну, за исход своей миссии. Неужели что-нибудь случилось с ней?

— Сударыня, — сказал он уже громче, — я попрошу вас встать, время не терпит, мы должны ехать дальше!

Все было тихо. Мерриот не выдержал и, откинув в сторону всякие церемонии, быстро распахнул дверь и вошел в комнату.

В комнате еще догорал камин, огонь его ярко освещал кровать, где должна была спать Анна. Она и лежала там, неподвижно устремив широко раскрытые глаза на уголья в камине.

При виде Мерриота она быстро соскочила с кровати и хотела сделать шаг по направлению к нему, но силы вдруг изменили ей, и она пошатнулась, так что он только с трудом успел поддержать ее. Она бессильно прислонилась к нему, и с ее губ сорвался жалобный стон.

— В чем дело? — спросил ее Мерриот тревожно.

Она тихонько высвободилась из его рук, и, покачиваясь, с трудом направилась в другую комнату, где и остановилась, ухватившись обеими руками за стол, чтобы не упасть.

— В чем дело? — спросил опять Мерриот, бросаясь к ней на помощь и поддерживая ее, чтобы она не упала.

— Не знаю, что со мной, — сказала она слабым голосом, — мне очень худо, мне кажется, что я умру.

И она прислонилась головкой к его плечу, как будто силы совершенно изменили ей.

Мерриот совершенно растерянный от этой неожиданности, не знал, что сказать и только нежно прижимал ее к себе.

Она судорожно держалась за него, дрожа всем телом.

— Как здесь холодно! — прошептала она чуть слышно.

— Сударыня, это только минутная слабость, — произнес Мерриот с трудом, — это пройдет, соберитесь с силами, прошу вас. Я не могу больше медлить, мои люди ждут нас уже во дворе, мы должны сейчас же спуститься к ним.

— Вы хотите моей смерти, — прошептала она, и по лицу ее пробежала судорога, как будто от сильной сдерживаемой боли; она еще тяжелее оперлась на руки Мерриота.

— Но что же мне делать? — пробормотал он. — Послушайте, соберитесь с силами, подойдемте к окну, свежий воздух приведет вас опять в себя.

Он открыл окно и подвел ее к нему; она содрогнулась от холодного, резкого ветра.

— Этот холод убьет меня, — прошептала она, — снег леденит мою кровь.

— Но ведь у вас совершенно теплое лицо, — проговорил он, осторожно дотронувшись рукой до ее лба.

— Тело мое горит, и, несмотря на это, мне холодно до глубины души, — ответила она.

— Но ведь и руки у вас совершенно теплые, — сказал он, осторожно пожимая ее ручки.

Она не отворачивала своего лица, которое почти прикасалось с его лицом и не отнимала своих рук, и хотя тело ее дрожало, она все же продолжала еще прижиматься к нему.

— Я чувствую себя очень плохо, я наверно умру, — повторила она, — я не могу и думать о том, чтобы ехать дальше.

— Но ведь вам уже лучше, и голос ваш уже не так слаб, как вначале. Через несколько минут вы уже будете в состоянии ехать дальше.

— Я упаду с лошади. Послушайте, сударь, вы называете себя дворянином и честным человеком, и между тем, хотите тащить умирающую больную женщину по такой погоде, в эту темную, ненастную ночь. Если я еще стою на ногах, так только оттого, что я еще думаю умолить вас пощадить меня и оставить меня в покое.

И, говоря это, она обеими руками обвила его шею, как бы для того, чтобы не упасть от слабости.

— Но, сударыня, неужели вы не понимаете, как дорога мне каждая минута? Целая группа всадников остановилась в ближайшей гостинице, каждую секунду они могут быть здесь. Может быть, это Барнет со своими людьми, может быть, это Румней и его разбойники, во всяком случае, мы не можем больше медлить, и хотя мне бесконечно жаль вас, но все же вы должны собраться с силами и ехать дальше со мной.

— В таком случае поезжайте одни и оставьте меня здесь.

— Я не смею оставить вас здесь. Если Рогер Барнет приедет сюда и найдет вас здесь… — не кончил своей фразы, но про себя подумал, что в таком случае Барнет немедленно догадается, в чем дело, и сейчас же помчится обратно в Флитвуд.

— Но ведь если вы возьмете меня с собой, — сказала она, — я могу умереть по дороге.

Мысль эта привела Мерриота в отчаяние. Он не мог представить себе, что эта прелестная женщина вдруг будет лежать мертвая и неподвижная на его руках.

— Но ведь вы преувеличиваете опасность, — сказал он, — вы наверное можете сесть на лошадь. Я посажу вас перед собой и буду вас поддерживать все время. Делать нечего, но я должен все же пустить в ход опять силу.

— Вы готовы желать моей смерти, только бы спастись самому, — сказала она с горечью.

— Я забочусь не о себе, — сказал он, — я забочусь о другом, которому чрезвычайно важно, чтобы я спасся от своих преследователей.

— В таком случае спасайтесь сами и оставьте меня здесь, — и она сделала слабую попытку освободиться от его объятий.

— Нет, нет, — воскликнул он, еще крепче сжимая ее, — ради вас самих я уже не смею оставить вас здесь. Ведь эти всадники могут быть Румней с его людьми, — подумайте, что будет, если попадете им в руки.

— Пусть я попадусь им в руки! — воскликнула она, — ведь для вас же будет лучше, если Румней найдет меня здесь. Вы знаете, что он приехал теперь за мной, и если я буду в его власти, то он не станет гнаться за вами.

— Как, неужели вы согласны попасть в руки этого негодяя? Но разве вы не знаете?..

— Да, конечно, я знаю все, я прекрасно понимаю, на что способен этот негодяй, но какой же выбор остается мне? Я не могу ехать с вами. Неужели вы потащите меня с собой и этим ускорите мою смерть? Нет, я останусь здесь, и если вы хотите ехать, то должны бросить меня на произвол судьбы.

И совершенно неожиданно для него она вдруг быстро выскользнула из его объятий, прислонилась к стоящему недалеко от них комоду и обеими руками уцепилась за него. Гель сейчас же бросился за ней и хотел приподнять ее, но она с такой силой держалась за комод, что он не рисковал оторвать ее от него, чтобы не причинить ей боли.

И вслед затем она вдруг стала стонать и рыдать так горько, что Гель наконец тоже пришел к тому убеждению, что она действительно вряд ли в состоянии ехать теперь верхом. Он быстро подошел к окну, закрыл его и затем обратился к ней и сказал:

— Сударыня, что же я теперь буду делать? Ведь, если вы действительно заболели вследствие всех перенесенных вами передряг, так вы еще не скоро оправитесь, вам нужен покой и отдых, я же не могу оставаться с вами.

— В таком случае, не оставайтесь, оставьте меня одну.

— Хотите, я оставлю вам своих людей? Они защитят вас.

— И моего пажа тоже? Но ведь он не достаточно силен, чтобы защищаться против Румнея и его людей.

— В таком случае я оставлю вам тех из людей, которые присоединились к нам из шайки Румнея.

— Конечно, эти несчастные раненые останутся со мной, так как они не могут ехать дальше. Остальные четверо останутся здесь, пока не увидят вдали Румнея: тогда они сбегут или останутся тоже здесь, но погибнут все от его мстительной руки.

— Но если я оставлю при них Боттля и Антония?

— Да, конечно, если эти всадники окажутся гонцами королевы, для вас будет лучше, если ваши верные слуги погибнут, а вы сами спасетесь.

— Сударыня, я не заслужил этой насмешки. Верьте мне, что я не трушу за свою жизнь, а спасаю чужую, впрочем вы ведь ничего не знаете об этом. Как жаль, что это еще не завтрашний вечер, тогда бы увидели, как мало я берегу собственную жизнь. Но еще в продолжении целых суток я не имею права располагать собою.

Анна не обратила никакого внимания на его слова, смысл которых ей остался непонятен.

— Почему же вы остаетесь здесь? — спросила она. — Разве я прошу вас оставаться из-за меня? Уезжайте и берите с собой своих людей: они наверное вам еще понадобятся.

— Да, это верно, — ответил Мерриот, думая только о том, что действительно следы трех людей заметнее, чем следы одного.

— Ваши оба спутника — здоровые и сильные люди, — продолжала она, — но вряд ли они станут защищать меня ради меня самой: этот пуританин действует только по вашему приказанию.

— Это верно, — пробормотал Гель рассеянно. — Против целой шайки разбойников шесть человек ничего не поделают, особенно, если им приходится сражаться только для того, чтобы защитить слабую женщину: на это способен только дворянин. А тот дворянин, который рискует своей жизнью ради женщины непременно рассчитывает на то, что она вознаградит его за подобную преданность, в которой высказалась вся его любовь к ней.

В комнате воцарилось молчание. Она ни единым звуком не выдала своих чувств, охвативших ее при этом первом открытом признании в любви с его стороны; из этого он мог убедиться в том, что признание это не явилось для нее неожиданным.

— Как безжалостна ко мне судьба! — заговорила она вдруг тихим, прочувствованным голосом. — Только вы один, как истый джентльмен, готовы защищать меня до последней капли крови, только вы со своим благородным и мужественным сердцем могли бы устоять против всех опасностей и победить их, только вы при своем умении ладить с этими людьми сумели бы заставить их выступить в мою защиту, только ваше присутствие здесь могло бы меня спасти от этого негодяя, но судьба так жестока, что вы должны оставить меня, чтобы спастись самому, так не медлите же и уезжайте и предоставьте меня моей судьбе.

Она кончила почти шепотом и лежала неподвижная и бледная, как бы не в силах даже думать о том, что ей предстоит.

— Сударыня, — воскликнул Гель вне себя, — разве я могу еще выбирать? Если это Румней со своими людьми, я не могу оставить вас одну и уйти самому. Если же это гонцы королевы, я не могу остаться с вами. Неужели вы действительно не можете проехать еще немного верхом? Неужели это невозможно? Постарайтесь собраться с силами, переломите себя и встаньте.

Вместо ответа она только безнадежно улыбнулась и промолчала.

— В таком случае, до свидания, — сказал он отрывисто и, круто повернув, пошел к дверям.

Тихий стон остановил его, он обернулся и посмотрел на нее; сердце его, переставшее почти биться, когда он так решительно отошел от нее, забилось вдруг с удвоенной силой.

Она не смотрела на него и не переменила своей позы, но при свете огня видно было, что на глазах ее стоят слезы.

Он стоял и смотрел на нее, а она тихо всхлипывала, как бы покорно приготовляясь к ужасной судьбе, ожидавшей ее, — к тому, что она будет оставлена совершенно одна в пустом доме и во власти негодяя, от которого ей нечего ждать пощады.

Когда Мерриот, не помня себя, бросился опять к ней, по лицу ее уже струились ручьи слез.

— Сударыня, — сказал он, бросаясь перед ней на колени и осторожно прикасаясь к ее опущенной руке, — не бойтесь, я останусь с вами, хотя и рискую своей жизнью и изменяю делу, которому посвятил все свои силы, но я не могу оставить вас в таком беспомощном положении. Пусть простит меня Бог, пусть простят меня те, ради которых я рисковал жизнью все эти четыре дня; пусть простят меня мои предки, которые не изменяли никогда данному слову ни из боязни перед другими, ни из любви к женщине. Но я люблю вас! Я дорого плачу за право держать вас в своих объятиях, я люблю вас!

Он отпустил ее руки и обвил ее стан, она не только не сопротивлялась, но даже обеими руками обняла его за шею. Она уже не плакала, но на щеках ее виднелись еще слезы, и ноздри ее слегка раздувались, личико ее так близко наклонилось к нему, что губы ее почти касались его губ. И когда он стал безумно целовать их, она не выказала ни малейшего сопротивления.

— О божество мое! — шептал он, не помня себя, стараясь заглянуть в ее глаза, в которых он читал отражение того, что так красноречиво говорили его собственные, — никогда не думал я, что окажусь так слаб и в то же время испытаю столько радости. Хотя я рискую своей жизнью и своей миссией, но в эту минуту я ни о чем не жалею. В эту минуту ты меня любишь, не так ли? Иначе все поцелуи на свете лгут, и все глаза также лгут. Скажи мне, дорогая, правда ли, ты любишь меня, или это все прекрасный сон?

— Неужели вы хотите, чтобы уста мои повторили словами то, что уже выразили на деле? — ответила она шепотом, как будто едва владея собой.

— Я не убивал твоего брата, — продолжал он, все еще глядя ей в глаза. — Этому ты должна верить, но мне кажется, что даже если бы нас разделяла кровь твоего брата, так и то ты все же должна была бы любить меня.

Она ничего не отвечала, и когда он опять хотел заговорить, она прижалась своими устами к его устам и таким образом заставила его замолчать.

Потом вдруг в мгновение ока, она изо всей силы оттолкнула его от себя и осталась стоять, прислушиваясь к чему-то.