Тайна королевы Елисаветы

XXIV. В старой пьесе новая сцена

Причина, по которой Мерриот не мог видеть лица, голос которого показался ему столь знакомым, и не мог также видеть небольшой сцены, сделанной во дворе, заключалось в том, что все это происходило под его окном и закрывалось от него балконом нижнего этажа.

Как Мерриот, так и Барнет так были заняты своими делами, что при входе в гостиницу не заметили расклеенные повсюду афиши, которые гласили, что пойдет «Битва при Альказаре», пьеса Джорджа Пиля. Но дело в том, что после того, как была уже наклеена эта афиша, в гостиницу вдруг приехал молодой герцог Туррингтон со своей молоденькой женой. Они заняли целый этаж и привезли с собой множество слуг и багажа; когда молодая узнала, что будут играть «Битву при Альказаре», она выразила сожаление по поводу того, что придворные актеры, которых она уже давно желала видеть, выбрали такую пьесу, где вовсе не говорится о любви, и что было бы лучше, если бы они сыграли что-нибудь трогательное. Молодой герцог, влюбленный в свою красавицу-жену, немедленно призвал к себе актеров и попросил их, если возможно, выбрать другую пьесу вместо той, которая значилась на афишах. Актеры после короткого совещания решили удовлетворить его просьбу, и поэтому перед началом представления вышел на эстраду один из актеров и громко провозгласил, что они будут играть «Ромео и Джульетту» Шекспира. Голос этого актера и долетел до ушей Геля.

— Это Виль Слай! — воскликнул он невольно.

— Вы его знаете? — спросил не без интереса Барнет.

Последний вообще как-то изменился с тех пор, как заговорили о театре, и, видимо, смягчился по отношению к своему пленнику.

— Да, много веселых дней и ночей мы провели вместе с ним, — ответил Гель.

— Вы, вероятно, знаете их всех? — знаете Шекспира, Бурбеджа и других? — продолжал расспрашивать Барнет, не стараясь скрыть свое любопытство.

— Да, конечно, я знаю Бурбеджа и всех остальных, а с Шекспиром я жил под одною кровлею. Я знаю его жизнь, как свои пять пальцев, но, что еще важнее, я хорошо знаю его самого, что уже само по себе целое откровение.

— Я больше всего люблю его пьесы, — сказал Рогер, — и из них предпочитаю именно «Ромео и Джульетту». Там так прекрасно говорится о любви, и вообще это — прелестная пьеса.

В голосе Барнета послышалось столько сдержанного чувства, что Гель с удивлением смотрел на него. Этот негодяй, этот грубый и жестокий человек читает поэмы и любит поэзию и театр! Это казалось прямо невероятным, но в то же время доказывало, как многосторонен бывает человек.

— Если бы нам удалось посмотреть сегодня эту пьесу, мне кажется, это облегчило бы немного наши нравственные и физические страдания, — сказал Гель, обращаясь к Барнету, — что вы страдаете невыносимо, это я вижу по вашему лицу.

— Я положительно не вижу никакой причины, почему бы вам не посмотреть пьесы под верной охраной. Доукинс, отправляйся к хозяйке гостиницы и вели ей отвести нам комнату визави, откуда мы прекрасно увидим всю сцену. Мне в голову не придет отказывать человеку, осужденному на смерть, в исполнении его последнего желания.

Несколько минут спустя Гель и его спутники уже очутились в другой комнате, окно которой выходило прямо на сцену, так что оттуда все было прекрасно видно. Гель и Барнет уселись на низенькие табуретки у окна, остальные четверо поместились за ними, стараясь смотреть через их головы во двор, руки у Геля были связаны по-прежнему за спиной.

Как раз против них, но наискось, на балконе виднелся лорд Туррингтон со своей молодой женой, которая видимо с нетерпением ждала начала представления. Вокруг них сидела разряженная в пух и прах свита. Оба молодые супруги сидели близко друг от друга, так что почти касались один другого, и хотя герцог имел право сидеть на самой сцене, но он предпочел оставаться рядом с женой, чтобы в особенно трогательных местах выражать ей крепким рукопожатием свое чувство. На сцене сидело несколько разодетых аристократов, они громко говорили и смеялись, стараясь привлечь на себя внимание молодой герцогини.

Сцена была устроена прямо из досок, укрепленных на бочках и бревнах. Задняя стена ее была завешена огромным ковром, который скрывал вход внутрь гостиницы, передняя которой заменяла теперь актерам уборную. На балконе виднелось множество публики, сюда собрался, казалось, весь город. Но одна часть балкона, как раз с боку сцены, оставалась пустой, так как должна была служить балконом для Джульетты; вышина его была такова, что пол приходился наравне с глазами Ромео, но в те времена подобная нелепость никого не стесняла, и никто не обращал на это никакого внимания.

Во дворе тоже столпилось множество народа, тут уже были больше представители низшего класса и поэтому шум и гам стоял там невообразимый.

Двери в гостиницу были закрыты, и оставлены только крошечная боковая дверь, около которой стояло двое актеров, собиравших деньги с все прибывающих еще зрителей.

Час, назначенный для начала спектакля, давно уже прошел, но публика была очень терпелива, тем более, что все знали, что одну пьесу заменили другой. В те времена «Джульетта и Ромео» считалась лучшей пьесой Шекспира, и слава о ней облетела всю Англию, так что жители Окгема ждали с напряженным вниманием, когда наконец они увидят эту пьесу, так нашумевшую в Лондоне.

Но наконец терпение стало истощаться, зрители зароптали. Музыканты переиграли уже все, что знали; голоса из публики стали громко вызывать актеров из уборной; герцогиня уже не раз меняла принятую вначале позу, а герцог начинал недоумевать, что значит подобное промедление.

Наконец, занавес, отделявший сцену от публики, слегка отодвинулся в сторону, и показался опять Слай, на этот раз уже одетый для роли, которую он должен был играть в пьесе. Публика сразу смолкла, оркестр тоже оборвал начатую было пьесу, и все вообразили, что сейчас начнется пролог. Но Слай видимо и не собирался говорить пролога, он обернулся лицом к герцогу и громогласно объявил, что, к несчастью, один из актеров заболел и некому заменить его, так что придется отложить «Ромео и Джульетту» и сыграть что-нибудь другое или читать по книге роль больного актера, хотя это испортит всю пьесу, так как именно этому-то актеру, играющему довольно важную роль в пьесе, приходится биться на дуэли.

Разочарование овладело всеми, начиная с герцогской четы и кончая последним простолюдином. Во дворе воцарилось мертвое молчание, так что Слай не знал, что ему делать, предвидя, что дело добром не кончится. Вдруг сверху из одного окна послышался громкий голос, кричавший:

— Послушай, Виль Слай, наверное, это — роль Тибальта? Джиль Грове, вероятно, опять напился, и поэтому не может играть ее?

Слай посмотрел в ту сторону, откуда раздавался этот голос, вся публика последовала его примеру, каждый старался увидеть говорившего.

— Да, это — ты, Гарри Мерриот! — воскликнул Слай. — Каким образом ты очутился здесь?

— Это не важно, — ответил Гель возбужденно, — однако я угадал причину, почему Джиль Грове не может играть сегодня?

— Да, конечно, но ты, Гель, можешь сыграть его роль? Ты ведь учил ее в Лондоне.

— Да, я даже однажды играл ее, когда Грове был тоже болен.

— В таком случае все уладится, — и, обращаясь к герцогу, Слай добавил, — это — один из наших актеров, бывший в отсутствие некоторое время. Вы полюбуйтесь, глядя, как он умеет фехтовать. Спеши скорее сюда, Гель.

За занавеской из актерской уборной послышался взрыв аплодисментов: очевидно, там слышали слова Слая и одобрили их.

Лорд Туррингтон взглянул на Геля и ласково поманил его вниз рукой; молоденькая жена его теперь тоже улыбалась, предвкушая предстоящее ей удовольствие; глаза всех были устремлены на Геля.

— К сожалению, я не могу уйти отсюда, — отвечал Гель, — я считаюсь пленником и нахожусь под арестом посланного королевы.

Улыбки сразу исчезли с лиц присутствующих. Барнет, увидев свой промах, невольно пожалел, что не вмешался в дело раньше.

— Пустяки! — крикнул Слай, — ты не мог совершить ничего криминального.

— Я обвиняюсь в том, что способствовал бегству государственного изменника, — ответил Гель коротко.

Слай видимо удивился и не знал, что сказать. В толпе все еще царило молчание.

— Ну, что же такое? Ведь ты все же можешь играть, даже находясь под надзором.

— Мой пленник остается моим пленником, — заговорил вдруг Барнет. — Он арестован мною именем королевы, и этим же именем я приказываю оставаться там, где он есть.

Слай в нерешительности взглянул на молодого герцога, вся толпа тоже смотрела на него, жена смотрела с умоляющим видом, как бы не сомневаясь в том, что он все может, только бы захотел, мужу не хотелось показаться бессильным в ее глазах, и поэтому, обращаясь к Барнету, он сказал:

— Послушайте, разве не все равно, будет ли ваш пленник находиться рядом с вами или на сцене, откуда он никуда не может бежать? Пусть за ним следят там, вот и все.

Барнет хотел было возражать, но в это время в толпе поднялся такой шум, что он счет за более благоразумное уступить, и сказал во всеуслышание:

— Так как это общее желание, то, конечно, я должен его исполнить. Но я прошу, чтобы мне было разрешено поставить своих людей на сцене и в уборной актеров, чтобы охранять моего пленника.

— Может быть, ваш пленник даст честное слово, что он не будет делать никаких попыток к бегству, — сказал герцог, глядя на Геля.

— Как угодно, — сказал Гель, — но я уверен, что этот человек, арестовавший меня, больше доверяет своим людям, чем моему честному слову.

— Да, конечно, — ответил Барнет угрюмо.

— В таком случае я этого слова не дам, — ответил Гель, — можете ставить свою стражу, где хотите.

Музыканты опять начали играть, и Барнет повел своего пленника на сцену. Там он расставил везде своих людей с пистолетами в руках. Гелю развязали руки, так как он не мог играть с завязанными руками. Барнет, осмотрев шпаги, убедился, что они не достаточно остры, чтобы можно было убить человека, но успокоился, тем более, что он знал, что, уступив общему желанию, приобрел этим общее расположение, и поэтому все присутствующие помогут ему со своей стороны следить за тем, чтобы пленник его не ушел от него.

Друзья Геля окружили его со всех сторон и радостно приветствовали его. Даже Бурбедж как будто обрадовался встрече с ним. Шекспир выразил надежду, что дело Геля уладится, и его выпустят опять на свободу. И только один Джиль Грове ничего не говорил, так как он лежал в углу уборной и спал непробудным сном пьяного человека.

Друзья Геля охотно расспросили бы его подробнее о всех происшествиях, которые повлекли за собой его арест, но он так радовался своей временной свободе, что не хотел теперь вступать в серьезные разговоры.

Музыка кончилась. Вышел на сцену один из актеров и на этот раз действительно сказал пролог. По окончании его, один из пажей взял бумажку, на которой крупными буквами было написано «Улица Вероны» и прицепил ее к занавеси. После этого на сцене появились сначала слуги Капулетти, потом слуги Монтекки, затем Бонволио и наконец сам Тибальт, и поднялась такая кутерьма, что людей Барнета чуть не уронили с платформы, заменявшей сцену.

Гель в это время думал не о своей роли, а об Анне, и недоумевал, где она в настоящее время, и ждет ли его, как всегда, лошадь, на которой он мог бы спастись от всех этих людей, зорко следивших за каждым его движением.

В продолжение всего второго действия, во время сцены на балконе, Гель все время сидел в актерской комнате под присмотром Гудсона, а Рогер Барнет наслаждался сценой между Ромео и Джульеттой. Наконец, началось первое действие третьего акта, и Гель вышел на сцену, чтобы начать ссору, которая должна была привести к дуэли.

Он горячо начал наступать на Меркуцио, причем Бонволио тщетно старался отвлечь их внимание друг от друга; вошел Ромео, он отказался драться с Тибальтом, стараясь не обращать внимания на его резкие, вызывающие слова, тогда Меркуцио обнажил свою шпагу и вызвался драться с Тибальтом на дуэли. Тибальт принял вызов, и в воздухе сверкнули одновременно две рапиры. Ромео бросился разнимать дерущихся, приказывая в то же время Бенволио овладеть, если можно, обеими рапирами. Нечего и говорить, что подобное зрелище, совершенно очаровало зрителей, которые присматривались ко всему, затаив дыхание, недаром же Гель играл так естественно, недаром на сцене был Меркуцио, одна из самых интересных личностей этой пьесы, и наконец сам знаменитый Бурбедж в роли Ромео, — Бурбедж, считавшийся тогда лучшим актером в мире. Рогер Барнет сидел, как очарованный, не спуская глаз со сцены.

— Остановись, Тибальт! Остановись, Меркуцио! — кричал Ромео.

Но Меркуцио уже лежал на земле, а Тибальт бросился вон со своими сторонниками, Бернет слышал, как он крикнул что-то, видел, как он исчез за занавесью, но сейчас же забыл о нем, так как все внимание его было обращено на группу, остававшуюся на сцене.

Меркуцио в объятиях Ромео, проклинал оба враждовавших между собою дома Капулетти и Монтекки и наконец тихо скончался на его руках.

Ромео с горечью констатировал его смерть и воскликнул:

— Тибальт жив и вернется сейчас обратно, а Меркуцио убит!

И Ромео встал в позу и с рапирой в руках готовился встретиться с убийцей своего друга, чтобы отомстить за его смерть, но Тибальт почему-то не появлялся на сцене, все ждали его, но его все не было.

— Но почему же Тибальт медлит? Что с ним случилось?

В театре воцарилось мертвое молчание. Бедный Бурбедж одну минуту совершенно потерялся, но потом оправился и шепнул несколько слов Бенволио, тот отдернул занавес, разделявший сцену от актерской, и глазам зрителей представились остальные актеры, уже одетые и ожидавшие время своего выхода на сцену, однако Геля между ними не было.

— Где Мерриот? — крикнул им Бенволио. — Он должен выходить на сцену, его ждут.

— Его здесь нет! — ответили все в один голос.

— Он еще не возвращался со сцены, — сказал Гудсон громко, — я все время не спускал глаз с занавеси, он не выходил сюда со сцены.

— Но куда же девался Тибальт? — спросил Бенволио, обращаясь к его сторонникам, бежавшим с ним вместе после дуэли с Меркуцио.

— Мы не знаем! — ответили они нерешительно, — мы не видели его после этого.

Гудсон, не обращая никакого внимания на публику, вышел прямо на сцену, к удивлению Бурбеджа, не понимавшего в чем дело, и, направившись к Барнету, сказал ему громко:

— Дело не чисто, наш пленник бежал со сцены, а, между тем, в актерскую он не заходил, его нет ни там, ни здесь.

— Что с тобой, Гудсон! — воскликнул Барнет, — ведь я видел, что он бежал по направлению к актерской.

— Нет, — сказал один из аристократов, сидевших на сцене, — я видел, как он вскочил на тот балкон и исчез в доме. Он быстро вскарабкался на перила и затем влез на балкон, где перед тем появлялась Джульетта.

— Да, конечно, это так! — крикнули теперь и другие, сидевшие с этой стороны сцены или около балкона, о котором шла речь.

— В таком случае, Гудсон, возьми трех человек и обыщи немедленно весь дом, — распорядился Рогер, направляясь через всю сцену к тому месту, где находился роковой балкон, и, обращаясь к сидевшим здесь людям, сказал:

— Вы все видели, как он бежал, — неужели никто из вас не мог предупредить меня об этом?

— Я думал, что это так полагается на сцене, — ответил один из аристократов с виноватым видом, — я думал, что он бежал отсюда, чтобы его не захватили друзья убитого им на дуэли Меркуцио.

— Да, он должен был бежать, но только не через балкон, — возразил Барнет.

— Он сначала бросился к актерской, — заявил один из зрителей, — а потом крикнул: «нет, я лучше спасусь через балкон», и побежал туда. Я думал тоже, что это так полагается по ходу пьесы.

— Эй вы! — крикнул Барнет своим людям: — трое из вас пусть отправятся на улицу и посмотрят, нет ли его там, а другие отправляйтесь в конюшни и седлайте лошадей. К черту все представления, и черт бы побрал всех актеров!

И, прихрамывая, он пошел за Гудсоном, чтобы помочь обыскивать дом.

Гостиница была очень велика, и обыскать ее всю было трудно. Что касается людей, посланных осмотреть хорошенько смежные улицы, они долго не могли пробраться сквозь густую толпу, заполнявшую двор гостиницы.

Между тем, зрители, отвлеченные на минуту от интересного зрелища, потребовали теперь, чтобы представление продолжалось. Шекспир заменил собой Тибальта: он произнес несколько фраз, которые еще надо было сказать, а затем быстро скончался от нанесенного ему удара, чем и кончилась вся роль Тибальта. Представление продолжалось дальше без всякого перерыва, и когда наконец оно кончилось, большинство зрителей было так глубоко тронуто трагической смертью несчастных любовников, что почти забыло об инциденте в третьем акте.

Но бедный Рогер Барнет потерял всякий интерес к представлению; он забыл о своей больной ноге и принимал деятельное участие в розысках бежавшего, но эти розыски как в доме, так и на улице были совершенно безуспешны. О пленнике ничего не было слышно, кроме только довольно неясного показания, будто видели человека, похожего на него, быстро едущего по дороге к Стамфорд. Кроме того, Барнету донесли, что Анна Хезльхёрст со своими провожатыми останавливалась на время в близлежащей гостинице, но затем опять поехала дальше, что нисколько не удивило Барнета, так как ей ведь незачем было оставаться подобно ему в этом городе, когда она спокойно могла ехать дальше; ее отъезд не мог иметь ни малейшего отношения к бегству его пленника.

Между тем, лошади Барнета и его люди были уже давно оседланы и ждали на улице. Рогер велел садиться на лошадей и ехать по дороге в Стамфорд, чтобы нагнать человека, который мог быть Гелем, а сам он решил ехать в Фливуд.

Это происходило как раз в ту минуту, когда актеры после представления садились ужинать, и когда Шекспир со вздохом сказал:

— Я желал бы, чтобы нововведение, сделанное Гелем в моей пьесе, способствовало его спасению.