Тайна Магдалины

Глава 2 Утренняя прохлада

Лос-Анджелес

Октябрь 2004 года

— Давайте примем это за основу: Мария-Антуанетта никогда не говорила: «Пусть едят пирожные», Лукреция Борджиа никого не отравила, и Мария, королева Шотландская, не была кровожадной развратницей. Исправляя эти ошибки, мы делаем первый шаг к тому, чтобы вернуть женщинам принадлежащее им и заслуженное ими место в истории — место, которое было несправедливо отнято у них поколениями историков из политических соображений.

Морин подождала, пока среди группы студентов стихнет одобрительный ропот. Обращение к новой группе — все равно что премьера в театре. От успеха первой лекции зависело, насколько эффективной окажется вся дальнейшая работа.

— Следующие несколько недель мы будем изучать жизнь некоторых наиболее печально известных женщин, имеющих плохую репутацию как в истории, так и в легендах. Женщин, оставивших неизгладимый след в истории развития современного общества и мысли; женщин, которые драматическим образом остались непонятыми и были представлены в дурном свете теми, кто сформировал историю Западного мира, изложив свое мнение на бумаге.

Она была в ударе и не хотела так рано прерываться, чтобы ответить на вопросы, но юный студент с первого ряда давно тянул руку. Казалось, он готов из кожи вон вылезти. Друг или враг? Вот главный вопрос. Морин разрешила ему спросить, иначе он будет отвлекать ее, пока не дождется ответа.

— Вы считаете это феминистским взглядом на историю?

Морин слегка расслабилась, отвечая на знакомый вопрос.

— Я считаю это честным взглядом на историю. Я подходила к нему только с точки зрения истины.

Она все еще была на крючке.

— Мне кажется, такая позиция очень похожа на мужененавистничество.

— Вовсе нет. Я люблю мужчин. Я думаю, у каждой женщины должен быть свой мужчина.

Морин подождала, пока по женской части аудитории пройдет смешок.

— Я шучу. Моей целью является восстановить равновесие, взглянув на историю современными глазами. Разве вы ведете тот же образ жизни, что и люди шестнадцать веков назад? Нет. Так почему тогда законы, убеждения и исторические трактовки, сложившиеся в Средние века, должны диктовать нам, как жить в двадцать первом веке? Это просто бессмысленно.

Студент ответил:

— Вот почему я здесь. Хочется узнать, как все было на самом деле.

— Хорошо. Я рада и прошу только вас держать свой разум открытым. Я хочу, чтобы вы все подняли правую руку и дали следующую клятву.

Студенты вечернего отделения снова стали перешептываться и оглядываться вокруг, улыбаясь друг другу и пожимая плечами, пытаясь понять, действительно ли она говорит серьезно. Их преподаватель, автор бестселлеров и уважаемая журналистка, стояла перед ними, подняв правую руку, с выжидательным выражением на лице.

— Давайте, — подбадривала она. — Поднимайте руки и повторяйте за мной.

Группа последовала ее примеру, подняв руки и ожидая сигнала.

— Я торжественно клянусь, как серьезный студент-историк… — Морин подождала, пока студенты послушно повторят, — всегда помнить, что все слова, изложенные на бумаге, были написаны живыми людьми. — Еще одна пауза. — И, поскольку все люди руководствуются своими эмоциями, мнениями, политическими и религиозными связями, следовательно, вся история содержит столько же мнений, сколько и фактов, и, во многих случаях, полностью сфабрикована ради удовлетворения личных амбиций автора или исполнения тайных планов.

Я торжественно клянусь держать свой разум открытым в любую минуту, пока сижу в этой комнате. Вот наш боевой клич: история — это не то, что случилось. История — это то, что написано.

С кафедры перед собой она взяла книгу в твердой обложке и показала классу.

— Кому-нибудь удалось достать эту книгу? — Дружное кивание головами и утвердительное бормотание послужило ответом на вопрос. Книга в руке Морин была ее собственным, вызвавшим споры трудом под названием «Ее история: в защиту наиболее ненавидимых героинь истории». Из-за появления данной книги лекционные залы, где она преподавала, всегда были заполнены до отказа.

— Сегодня вечером мы приступим к обсуждению женщин из Ветхого Завета, прародительниц христианских и иудейских традиций. На следующей неделе мы перейдем к Новому Завету, посвятив большую часть времени одной женщине — Марии Магдалине. Мы будем изучать различные источники и упоминания о ее жизни — и как женщины, и как ученицы Христа. Пожалуйста, прочитайте соответствующие главы, чтобы подготовиться к обсуждению на следующей неделе. У нас также будет приглашенный лектор — доктор Питер Хили, которого некоторые из вас, возможно, знают из нашей расширенной программы по гуманитарным наукам. Для тех из вас, кто еще не имел счастья посетить один из курсов уважаемого доктора, он также отец Хили, ученый-иезуит и признанный во всем мире эксперт в вопросах библеистики.

Настырный студент в первом ряду снова поднял руку и, не дожидаясь, пока Морин его вызовет, спросил:

— Вы с доктором Хили родственники?

Морин кивнула.

— Доктор Хили — мой кузен. Он даст нам представление о взглядах Церкви на взаимоотношения Марии Магдалины с Христом и покажет, как развивались эти взгляды на протяжении двух тысяч лет, — продолжала Морин, желая вернуться в прежнее русло и закончить вовремя. — Будет интересно, постарайтесь не пропустить. Но сегодня вечером мы начнем с одной из наших праматерей. Когда мы впервые встречаем Вирсавию, она «очистилась от нечистоты своей…»

Морин вылетела из аудитории, выкрикивая через плечо извинения и клянясь, что останется после урока на следующей неделе. Обычно она по меньшей мере полчаса проводила в аудитории, разговаривая с группой. Морин любила это время, проведенное со своими студентами, возможно даже больше, чем сами лекции. Собирались те немногие, кого можно назвать родственными душами, — студенты, разделяющие ее убеждения. Она не нуждалась в тех жалких грошах, которые приносило ей преподавание. Морин преподавала, потому что любила общение, и ей нравилось делиться своим теориями с теми, кто был способен непредвзято смотреть на мир.

Ритмично стуча каблучками по дорожке, Морин старалась идти все быстрее, торопливо шагая вдоль аллей на севере кампуса. Она не хотела упустить Питера. Морин проклинала свою привычку следовать моде, сейчас ей хотелось бы носить более удобные туфли, чтобы успеть до ухода кузена. Она была, как всегда, безупречно одета, относясь к подбору одежды с той же педантичностью, с какой подходила ко всем деталям своей жизни. Прекрасно скроенный костюм от известного дизайнера безукоризненно облегал миниатюрную фигуру, а его оливково-зеленый цвет подчеркивал зеленые глаза. Пара туфель с довольно высокими каблуками от Маноло Бланика добавляла яркий штрих к ее довольно консервативному виду и делала Морин выше ростом. Именно эти туфли и были источником ее нынешних страданий. Она уже подумывала, не швырнуть ли их за забор.

«Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, будь там». Морин мысленно взывала к Питеру, пока бежала. Между ними с детства существовала странная связь, и она надеялась, что каким-то образом он сможет почувствовать, как отчаянно ей нужно поговорить с ним. Морин пыталась связаться с ним раньше более традиционными средствами, но безуспешно. Питер ненавидел мобильный телефон и не носил его, несмотря на ее многолетние неоднократные просьбы, и обычно не снимал трубку в своем кабинете, если был погружен в работу.

Оторвав ненавистные острые каблуки и сунув их в свою большую кожаную сумку, она бегом преодолела последний отрезок пути. Повернув за угол, Морин задержала дыхание, посмотрела на окна второго этажа и испустила облегченный вздох, когда увидела свет в четвертом окне слева. Питер все еще был здесь.

Морин не спеша поднялась по лестнице, давая себе время перевести дух. Она повернула налево по коридору, остановившись перед четвертой дверью справа. Питер был там, пристально разглядывая пожелтевшую рукопись сквозь увеличительное стекло. Он почувствовал ее присутствие, поднял глаза и его добродушное лицо расплылось в приветливой улыбке.

— Морин! Какой приятный сюрприз. Не ожидал увидеть тебя сегодня.

— Привет, Пит, — ответила она ему с такой же теплотой, обходя стол, чтобы наспех обнять его. — Я так рада, что ты здесь! Я боялась, что ты уже ушел, а мне так нужно было тебя увидеть.

Отец Питер Хили поднял бровь и подумал минуту, прежде чем ответить.

— Знаешь, при обычных обстоятельствах я бы ушел уже несколько часов назад. Меня что-то заставило сегодня работать допоздна, непонятно, по какой причине — до этого момента.

И он сопроводил свое замечание легкой, все понимающей улыбкой. Морин ответила ему тем же. Ей никогда не удавалось найти какое-либо логическое объяснение той связи, которая существовала между ней и ее старшим кузеном. Но с того дня, как она приехала из Ирландии еще маленькой девочкой, они были близки друг с другом, как близнецы, обладая сверхъестественной способностью общаться между собой без слов.

Морин сунула руку в сумку и вытащила синий пластиковый пакет, какой используют в магазинах по всему миру. В нем лежала маленькая прямоугольная коробка, которую она вручила священнику.

— О, «Золотой лев». Прекрасный выбор. Я все еще не могу привыкнуть к американскому чаю.

Морин состроила гримасу и передернула плечами, чтобы показать, что разделяет его отвращение.

— Муть болотная.

— Думаю, чайник полный, так что я просто воткну шнур в розетку. И мы выпьем по чашечке прямо здесь и сейчас.

Морин с улыбкой наблюдала, как Питер поднимается со своего потертого кожаного кресла, с трудом выбитого у университета. При получении кафедры на факультете гуманитарных наук уважаемому доктору Питеру Хили был предоставлен кабинет с окном и современной мебелью, которая включала в себя совершенно новый и очень практичный письменный стол и такое же кресло. Питер ненавидел практичность, когда дело касалось его мебели, но еще больше он ненавидел современный стиль. Используя неотразимую силу своего кельтского обаяния, он заставил обычно тяжелый на подъем персонал кафедры развить бурную деятельность. Внешне он был один к одному копия ирландского актера Габриэля Бирна, а перед этим сходством не могла устоять ни одна женщина. Служащие обыскали подвалы и прочесали давно не используемые аудитории, пока не нашли именно то, что ему нужно: потертое и необыкновенно удобное черное кожаное кресло с высокой спинкой и старый деревянный письменный стол. Современные удобства в кабинете были выбраны им самим: мини-холодильник в углу позади стола, маленький электрический чайник и обычно игнорируемый телефон.

Наблюдая за ним, Морин немного расслабилась, чувствуя себя в безопасности в присутствии близкого родственника, и погрузилась в полностью успокаивающее и чисто ирландское искусство приготовления чая.

Питер вернулся к своему столу и наклонился к холодильнику, расположенному сразу за ним. Он вытащил маленький пакет с молоком и поставил его рядом с бело-розовой коробкой сахара, лежавшей на холодильнике.

— Где-то здесь была ложечка. Вот она.

Электрический чайник зашумел, показывая, что вода вскипела.

— Дай-ка я похозяйничаю, — вызвалась Морин.

Она поднялась, взяла со стола Питера коробку с чаем, вскрыла пластиковую наклейку наманикюренным ногтем, вытащила два круглых пакетика и бросила их в две разнокалиберные, со следами чая, кружки. С точки зрения Морин, стереотипы в отношении ирландцев и алкоголя были сильно преувеличены; настоящим ирландским пристрастием был именно этот напиток.

Морин опытной рукой закончила приготовления и вручила дымящуюся кружку кузену, усаживаясь на стул, стоящий напротив его стола. Держа кружку в руке, Морин минуту прихлебывала чай, чувствуя на себе благожелательный взгляд голубых глаз Питера. Она так спешила увидеть его, но теперь не знала, с чего начать. Священник первым прервал молчание.

— Она вернулась, правда? — спросил он мягко.

Морин вздохнула с облегчением. В те минуты, когда она думала, что находится на грани безумия, Питер был рядом с ней. Родственник, священник, друг.

— Угу, — неразборчиво буркнула она, что было на нее не похоже. — Она вернулась.

Питер беспокойно ворочался в кровати, не в силах уснуть. Разговор с Морин сильно встревожил его. Он беспокоился о ней и как ближайший родственник, и как духовный наставник. Хили знал, что ее видения будут возвращаться снова и снова, и ждал, когда это произойдет.

Когда Морин только вернулась из Святой Земли, ее тревожили видения страдающей женщины царственного вида в красном плаще, женщины, которую она видела в Иерусалиме. Ее видения всегда были одинаковыми: она среди толпы на Via Dolorosa. Иногда картины могли незначительно отличаться друг от друга в каких-то второстепенных деталях, но они всегда были пронизаны чувством глубокого отчаяния. Именно яркость ощущения беспокоила Питера, его достоверность в описаниях Морин. В этом было что-то непостижимое, что-то, порожденное самой Святой Землей, ощущение, с которым Питер сам впервые столкнулся, когда учился в Иерусалиме. Чувство близости к чему-то древнему — и божественному.

После своего возвращения из Святой Земли Морин проводила долгие часы в международных телефонных разговорах с Питером, который в то время преподавал в Ирландии. Все понимающий и обладающий независимым умом кузен уже начал сомневаться в ее рассудке, а яркость и частота видений стала его серьезно беспокоить. Хили попросил о переводе в университет Лойолы, зная, что получит немедленное согласие, и сел на самолет до Лос-Анджелеса, стараясь быть поближе к кузине.

Четыре года спустя он боролся со своими мыслями и совестью, неуверенный, что нашел лучший способ помочь Морин. Он хотел бы, чтобы она встретилась с некоторыми его старшими товарищами по Церкви, но знал, что сестра вряд ли согласится. Питер был последней связью, которую она позволила себе сохранить от своего прежнего католического окружения. Морин доверяла ему только потому, что он был ее семьей — и потому что он был единственным человеком в жизни, который никогда не подводил ее.

Питер сел на кровати, поняв, что сегодня ночью все равно не сможет уснуть, и стараясь не думать о пачке «Мальборо» в ящике ночного столика. Он пытался избавиться от этой дурной привычки — и именно поэтому предпочел жить один в квартире, а не в доме для иезуитов. Но напряжение было слишком велико, и Хили поддался греху. Закурив сигарету, он глубоко вздохнул и стал размышлять над проблемами, с которыми столкнулась Морин.

В ней всегда было что-то особенное, в его маленькой, беспокойной американской кузине. Когда мать привезла ее в Ирландию, она была испуганной одинокой семилетней девочкой с протяжным южным произношением. Будучи старше на восемь лет, Питер взял Морин под свое крыло, познакомив ее с местными деревенскими ребятишками — и пообещав поставить фонарь под глазом любому, кто осмелится смеяться над смешным акцентом новенькой.

Но прошло не так много времени, и Морин приспособилась к своему новому окружению. Она быстро излечилась от прошлых душевных травм, полученных в Луизиане, когда ирландские туманы приняли ее в свои дружеские объятия. В этой стране она нашла свое убежище. Питер и его сестры брали ее с собой в долгие прогулки, показывая красоту реки и предупреждая о болотных трясинах. Они все вместе проводили долгие летние дни, собирая дикую ежевику, которая росла на семейной ферме, и играя в футбол, пока не сядет солнце. Со временем местные ребятишки приняли Морин в свой круг, и девочка стала более спокойно бродить по окрестностям и могла раскрыть свою истинную натуру.

Питер часто размышлял над определением слова «харизма», каким его использовала по отношению к сверхъестественным явлениям ранняя церковь: харизма, божий дар, божественная сила. Возможно, оно подходило к Морин в более буквальном и глубоком смысле, чем кто-либо мог представить. Он вел дневник своих споров с ней, начиная со времен тех первых долгих телефонных разговоров, где излагал свои взгляды на значение ее видений. И он ежедневно молился, чтобы Бог указал ему путь. Если Морин избрана Богом для исполнения какого-то предназначения, связанного со временем Страстей Господних, то ему действительно потребуется максимум указаний от Создателя. Или от Церкви.

Chateau des Pommes Bleues

Французская провинция Лангедок

Октябрь 2004 года

«Мари де Негр сделает свой выбор, когда настанет время для прихода Долгожданной. Той, кто рожден в день пасхального агнца, когда день равен ночи, той, кто есть дитя воскресения. Той, кто несет в себе Сангре-эль, будет дарован ключ к видению Черного Дня Черепа. Она станет новой Пастушкой Пути».

Лорд Беранже Синклер мерил шагами натертые до блеска полы своей библиотеки. Языки пламени из огромного каменного камина бросали золотые блики на фамильную коллекцию бесценных книг и рукописей. Превратившееся в лохмотья знамя висело под стеклом в витрине, которая тянулась во всю длину огромного камина. Некогда белая, а теперь пожелтевшая ткань была украшена потускневшими золотыми лилиями. На полотнище было вышито двойное имя «Jhesus-Maria», но его могли видеть только те немногие, кто имел возможность приблизиться к этой реликвии.

Синклер цитировал пророчество вслух по памяти, со своим легким шотландским акцентом раскатисто произнося «р». Беранже знал слова предсказания наизусть; он выучил их еще маленьким мальчиком, сидя на коленях у деда. Тогда он не понимал значение этих строчек. Это была всего лишь игра на запоминание, в которую он играл со своим дедушкой, когда проводил лето в обширном семейном поместье во Франции.

Мужчина замедлил шаг, чтобы остановиться перед искусно сделанной родословной, генеалогическим древом, росшим на протяжении столетий, которое было изображено на дальней стене, простираясь во всю ее ширь от пола до потолка. Монументальная фреска отражала историю славных предков Беранже.

Эта ветвь семьи Синклер была одной из самых старых в Европе. Первоначально звавшиеся Сен-Клер, они были изгнаны с континента в тринадцатом веке и нашли убежище в Шотландии, где их фамилия впоследствии приобрела свою нынешнюю форму. Предками Беранже являлись, в частности, король Англии Яков I и его печально известная мать, Мария, королева Шотландская.

Влиятельной и здравомыслящей семье Синклер удалось пережить гражданские войны и политические беспорядки, сотрясавшие Шотландию, играя за обе стороны, боровшиеся за корону, на протяжении всей бурной истории страны. В двадцатом веке дед Беранже, промышленный магнат, сколотил громадное состояние, основав корпорацию по добыче нефти в Северном море. Мультимиллиардер и британский пэр с местом в Палате Лордов, Алистер Синклер имел все, что мог бы пожелать человек. Но он продолжал чувствовать беспокойство и неудовлетворенность, гоняясь за тем, что нельзя было купить за все его состояние.

Дедушка Алистер увлекся Францией, купив огромный замок поблизости от деревни Арк в суровой и загадочной провинции Лангедок. Он назвал свой новый дом Château des Pommes Bleues — замок Синих Яблок — по причинам, известным только немногим посвященным.

Лангедок был гористой местностью, полной тайн. Местные легенды о зарытых сокровищах и таинственных рыцарях насчитывали сотни, даже тысячи лет. Алистер Синклер все больше увлекался лангедокским фольклором, скупая в этом регионе всю землю, какую мог приобрести, и с все большей настойчивостью разыскивая сокровище, которое, как он верил, было спрятано в этой местности. Этот клад имел мало общего с золотом или драгоценностями — ими Алистер и так владел в избытке. Это было нечто гораздо более ценное для него, его семьи и всего мира. Чем старше он становился, тем все меньше и меньше времени он проводил в Шотландии, будучи счастлив только тогда, когда находился здесь, в диких красных горах Лангедока. Алистер настаивал, чтобы внук приезжал к нему на лето, и, в конце концов, привил свое увлечение сказочными местами — а в действительности, свою одержимость — юному Беранже.

Сейчас, в свои сорок с лишним лет, Беранже Синклер снова перестал кружить по огромной библиотеке, на этот раз остановившись перед портретом своего деда. Разглядывая резкие, острые черты лица, вьющиеся темные волосы и глубокие глаза, он словно смотрелся в зеркало.

— Вы так похожи на него, месье. С каждым днем вы все больше становитесь похожи на него, во многих отношениях.

Синклер повернулся, чтобы ответить своему могучему слуге, Ролану. Для такого крупного мужчины он был необычайно ловок, и часто казалось, будто он возникает из воздуха.

— Это хорошо? — криво усмехнувшись, спросил Беранже.

— Конечно. Месье Алистер был прекрасным человеком, все деревенские любили его. И мой отец, и я.

Синклер кивнул, слегка улыбнувшись. Конечно, Ролан будет так говорить. Гигант-француз был истинным сыном Лангедока. Его отец происходил из местной семьи с корнями, глубоко уходящими в местную пронизанную легендами почву, и в свое время служил дворецким в замке Алистера. Ролан вырос в замке и понимал семью Синклеров и их странную одержимость. Когда его отец внезапно умер, Ролан пошел по его стопам и стал смотрителем «Ch teau des Pommes Bleues». Он был одним из немногих людей на земле, кому Беранже Синклер доверял.

— С вашего позволения, мы работали в зале и услышали ваш голос — я и Жан-Клод. Мы услышали, как вы произносите слова пророчества. — Он вопросительно посмотрел на Синклера. — Что-то не так?

Синклер пересек комнату и подошел к огромному письменному столу из красного дерева, который выделялся на фоне дальней стены.

— Нет, Ролан. Все так. На самом деле, я думаю, что наконец-то все может стать на свои места.

Он поднял со стола книгу в твердом переплете и показал слуге обложку. Это была документальная книга в современном оформлении под громким названием: «Ее история». Подзаголовок гласил: «В защиту наиболее ненавидимых героинь истории».

Ролан озадаченно посмотрел на книгу.

— Не понимаю.

— Нет, нет. Переверни ее. Посмотри сюда. Посмотри на нее.

Ролан перевернул книгу и обнаружил на задней стороне обложки фотографию автора с надписью «Автор Морин Паскаль».

Автором была привлекательная рыжеволосая женщина лет тридцати с небольшим. Она позировала для фотографии, положив руки на стул перед собой. Синклер провел рукой по обложке, остановившись на руках автора. На безымянном пальце правой руки виднелось маленькое, но все же заметное древнее медное кольцо из Иерусалима с характерным узором из планет.

Ролан, вздрогнув, отвернулся от книги.

— Sacre Bleu1.

— Вот именно, — ответил Синклер. — Или, что более точно, Sacre rouge.

Их разговор был прерван появлением в дверях третьего человека. Жан-Клод де ла Мот, один из немногих избранных, входивших в круг доверенных лиц Синих Яблок, вопросительно посмотрел на своих товарищей.

— Что случилось?

Синклер жестом пригласил Жан-Клода войти.

— Пока ничего. Но взгляни и скажи, что ты об этом думаешь.

Ролан протянул Жан-Клоду книгу и показал на кольцо на руке автора.

Жан-Клод достал из кармана очки для чтения и минуту внимательно изучал фотографию, прежде чем почти шепотом спросить:

— L’attendue? Долгожданная?

Синклер тихо засмеялся:

— Да, друзья мои. Я думаю, мы нашли нашу Пастушку.

…Я знаю Петра с тех пор, как себя помню, ибо отцы наши дружили, а он был очень близок с моим братом. Храм в Капернауме стоял рядом с домом Симона-Петра, и, будучи детьми, мы часто посещали это место. Я помню, как мы играли там, на берегу. Я была намного младше мальчиков и часто играла одна, но до сих пор в ушах моих звучит их радостный смех, когда они в шутку боролись друг с другом.

Петр всегда был самым серьезным из мальчиков, а его брат Андрей — более беззаботным. И все же веселье переполняю их. Петр и Андрей полностью утратили эту жизнерадостность, когда Иса покинул нас, и мало терпения имели к тем из нас, кто цеплялся за эту радость бытия, чтобы выжить.

Петр, как и мой брат, воспринимал семейные обязанности очень серьезно, и, достигнув зрелости, обратил это чувство ответственности к учениям Пути. Он обладал силой и целеустремленностью, не имеющих себе равных, разве что у самих учителей — вот почему ему так верши. И все же сколько Иса учил его, столько Петр сражался со своей собственной природой более яростно, чем большинство людей могло бы представить. Он пожертвовал больше, чем все остальные, чтобы следовать Пути, как учили нас — это потребовало от него большего самоотречения, больших внутренних изменений. Вряд ли Петра поймут правильно, и есть те, кто желает ему зла. Но не я.

Я любила Петра и доверяла ему. Я даже доверила ему своего старшего сына.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников