Тайна Наполеона

XII

– Ты голодна? – спросил Лефевр жену, протягивая ей тарелку жирного супа, аппетитный запах которого наполнил палатку своим ароматом.

– Голодна как собака! – ответила Екатерина. – Господи! Есть от чего проголодаться, когда несешься без отдыха в почтовой карете по всем этим странам, имен которых даже не запомнишь! Да и суп здесь, кажется, великолепен, прямо слюнки текут!

– Мои солдаты другого не едят. Каждую неделю я пробую из пищевого котла то в одной роте, то в другой, как придется. Мне ведь наплевать, если надо мной смеются! Император заботится главным образом о ногах солдат. Сколько раз я видел, как он останавливал колонну на походе и приказывал кому-нибудь из солдат разуться. Он хочет собственными глазами убедиться, соблюдаются ли его распоряжения относительно обуви. Я же забочусь о желудке. С ружьем через плечо, в хороших сапогах и поев хорошего супа, можно обойти кругом весь свет. Еще говядины, Катрин?

– С удовольствием. И корнишонов дай, если есть, – промолвила она, протягивая тарелку.

– Корнишонов в этой свинской стране не знают. Но есть квашеная капуста – вот получай!

– О, как это кисло! Налей-ка, Лефевр!

– Архиепископского винца?

– Да, мы выпьем его за здоровье императора, – ответила Екатерина с набитым ртом и весело подняла свой стакан.

Перед тем как выпить, супруги чокнулись на старый французский манер.

– Ну, что новенького в Париже, при дворе? – спросил Лефевр, разрезая курицу, поданную лакеем.

– У нас было много балов. Император приказал, чтобы этой зимой двор развлекался вовсю. Он не хотел, чтобы в его отсутствие Париж и двор были лишены привычных удовольствий. Была особая почетная кадриль, в которой участвовала и я.

– Ты? Ты танцевала с принцессами?

– Да мы-то теперь разве не принцессы? Да, императрица почтила меня приглашением. Нас было шестнадцать дам, одетых по четыре штуки в разные цвета. Была белая кадриль, была зеленая, красная и голубая. Белые дамы были в бриллиантах, красные – в рубинах; зеленые – в изумрудах; я была в голубой кадрили, на мне были сапфиры и бирюза.

– Ты была, вероятно, похожа на звезду, Катрин! Как мне хотелось бы посмотреть на тебя!

– Да, у меня, должно быть, был славный вид с громадным страусовым пером, которое покачивалось в прическе. Ах, это было так чудно! Мы были одеты в платья испанского покроя с токами под цвет платья. Можешь себе представить?

– Ну, а кавалеры?

– Кавалеры были в бархатных костюмах, тоже с токами и с шарфами цвета кадрили. У меня кавалером был красавец-мужчина Лористон, о, не вздумай ревновать, ведь это – штатский! А всей этой путаницей заправлял Деспрео, знаешь – мой учитель танцев. Принцесса Каролина в виде исключения не очень цапалась с принцессой Элизой. Бал был очаровательным. Я опишу его императору; это позабавит его, бедняжку!

– Боюсь, что ему не до того будет после рассказа о новостях.

– Ах, он живо примирится с этим. Кроме того, он будет в восторге, увидев меня вместо Жозефины. Это избавляет его от сцен, потому что, как уверяют, польки… Но я молчу, молчу!

– Разве императрица собиралась навестить его в лагере?

– Она предупредила императора о желании сделать это. Она умирала от желания повидаться с ним в Польше, беспокоилась, ну, и ревновала тоже! Но он прислал ей приказание оставаться в Париже. Вот тогда я и пустилась в путь. Однако знаешь что? Архиепископскому вину не след киснуть в бутылке, – и с этими словами она снова протянула мужу свой стакан, и Лефевр, улыбаясь, наполнил его.

Бесхитростные, откровенные, честные, счастливые свиданием, эти супруги с беззаботностью влюбленной молодой парочки наслаждались своим скромным ужином.

Ужин подходил к концу, и Лефевр достал свою трубочку, с которой не расставался так же, как и с саблей; он приготовился раскурить ее, чтобы посидеть у огонька, поболтать с женой и понаслаждаться клубами ароматного дыма.

Екатерина, окинув беглым взглядом обстановку палатки мужа, смеясь и хитро показывая мужу на походную кровать, сказала:

– Неужели ты спишь на этой узенькой кровати? Ах₎ бедный муженек; как же это нам улечься на ней вдвоем? я рассчитываю, что ты не отошлешь меня спать в карету?

– У меня есть другая, такая же железная кровать, мы сдвинем их. Ну, да кроме того, если любишь друг друга, то как бы тесна кровать ни была, а уж всегда найдешь возможность улечься! – ответил Лефевр, вставая и прижимая к груди жену.

Вдруг в палатку влетел денщик с перепуганным лицом. Екатерина смущенно высвободилась из объятий мужа и сказала ему на ухо:

– Удали его и запрети являться сюда, а то даже и десертом нельзя будет заняться спокойно!

Маршал собрался отдать приказание сообразно желанию жены, когда вдруг послышались выстрелы вместе с криками: «К оружию!», сопровождавшиеся треском барабанов и тревожными призывами труб, от которых весь лагерь пришел в движение.

– В чем дело? – спросил Лефевр денщика.

– Майор Анрио хочет поговорить с вами!

– Пусть войдет! Но черт возьми, кажется, разыгрывается нешуточное дело! – сказал Лефевр, прислушиваясь к ружейной пальбе, все учащающейся и сопровождаемой грохотом орудий.

Анрио, дружески кивнув своей приемной матери, быстро проговорил:

– Неприятель сделал большую вылазку; он овладел редутом, который мы взяли.

– Это тем, которым овладел сорок четвертый линейный? Благодаря которому мы были в каких-нибудь сорока футах от Гагельсберга? Ведь его сторожили саксонцы Бенилака?

– Да, саксонцами овладела паника и они очистили' траншеи. Это – серьезное отступление: через четверть часа, если их не остановить, пруссаки будут здесь.

– Сорок четвертый линейный там? – спросил Лефевр.

– Да, один батальон. Командир Ронья.

– Этого довольно. Пойдем со мной! Или нет, лучше побереги свою приемную мать.

– Это меня-то? Это еще что? – обиженным тоном возразила Екатерина. – Разве я не нюхала порохового дыма? Оставь меня, Лефевр, я помолодею, видя, как ты сражаешься, это мне напомнит Жемап! Не беспокойся обо мне! Поди, задай хорошенького перца этим пруссакам, которые нам помешали… Мы встретимся после сражения.

Как только маршал вышел из палатки, перед дверью _выросла гигантская тень.

– Батюшки! Да ведь это милый ла Виолетт! – радостно крикнула Екатерина, узнав военного тамбурмажора.

– Да, мадам Катрин. Как вы любезны! Это я. Я служу старшим вестовым у маршала и, если хотите, отведу вас в хорошенькое местечко, откуда вы увидите всю музыку.

– Спасибо, я все увижу и одна. А ты лучше ступай за маршалом, ты можешь понадобиться ему в этой суматохе.

– Слушаюсь, хотя вы ведь знаете – с ним не опасно! Проклятые пруссаки уже расслабились, они, верно, подумали, что им только и придется иметь дело, что с саксонцами. Но когда на них двинется сам маршал во главе с сорок четвертым… Фюить! Вот-то поскачут они, словно лягушки, обратно к себе за ров!

Тем временем Лефевр на скорую руку выстроил батальон сорок четвертого линейного полка и сказал:

– Солдаты! Этот редут не только защищает наш лагерь, но и является ключом к Данцигу. Его занял неприятель – так надо выбить оттуда врага! Я обещал императору взять Данциг и рассчитываю на то, что вы не допустите, чтобы французский маршал не сдержал свое слово. Так вперед, ребята, и да здравствует император!

Затем, словно простой сержант, с саблей в руках и с непокрытой головой, так как случайная пуля сбила у него фуражку, растрепанный, стремящийся вперед, ничего не видя и не слыша, маршал Лефевр первым бросился к траншеям, увлекая за собой сорок четвертый линейный полк.

Пораженные пруссаки на момент задумались. Лефевр первый накинулся на них; в одну секунду они были исколоты штыками, изрублены саблями. Не было времени разряжать ружья.

Град пуль встретил маршала при его вступлении в отбитую траншею.

– Вперед, на редут! – сказал он, поднимая саблю, сплошь залитую кровью, и бросился в пролом траншеи, шедший к редуту, топая, крича, разражаясь проклятиями, прокладывая саблей дорогу среди неприятеля, валившегося, как колос под серпом.

Около маршала можно было видеть молодого человека, который парировал удары штыков, направляемых на Лефевра, словно великан, размахивая ружьем, которое он держал, словно палицу, за дуло, громил всех, кто попадался среди круга, описываемого страшным в его руках орудием. Время от времени великан останавливался, наклонялся, поднимал с земли новое ружье, заменяя им сломавшееся, и снова принимался с губительной быстротой вращать им.

Вскоре французы овладели редутом.

В одной из траншей стояла пушка, брошенная неприятелем; в панике бегства артиллеристы даже не выстрелили из заряженного орудия.

– О, – сказал Лефевр, – если бы у меня были лошади, чтобы повернуть эту пушку и направить ее на убегающих!

– Зачем лошади, маршал? – произнес ла Виолетт и, бросив на землю свое залитое кровью оружие, спокойно взялся за пушку, выгнулся, напряг мощные мускулы и медленно повернул ее на Данциг.

Тогда Анрио склонился к пушке, быстро прицелился и поджег фитиль.

Пущенный вдогонку беглецам снаряд докончил поражение пруссаков. Редут был взят, и французы были у самых глассисов Гагельсберга.

Маршал с удовлетворением посмотрел, как неприятель исчезал за укреплениями, и, вложив саблю в ножны, сказал Анрио и ла Виолетту:

– Слушайте-ка, молодцы, доверяю вам охрану редута. Не позволяйте еще раз отобрать его у нас этой ночью! А я пойду к жене, которая ждет меня, чтобы окончить десерт!