Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

39

Глину с соломой одевали в большие белые плиты. Облицовывать было легко, скреплять полученные панели – и того легче. Стоило хорошенько натянуть тонкую проволоку и нажать ею на пластиковую плиту, как проволока мягко уходила вглубь и плита разделялась на две части. Затем в плиту и заполнявшую ее изнутри глину заколачивали гвозди, которые удерживали покрытие. На самую большую панель требовалось не больше четырех гвоздей – по углам. Удобно, легко, красиво, чисто – и фальшиво! Полдня ушло на то, чтобы разобрать старый дом, теперь ставший похожим на кучу свежей глины. Казалось, он перешел в новое состояние. Впрочем, для возврата старого достаточно было подуть самому слабому ветерку… Как бы там ни было, облицовка заняла целую неделю, хотя с ней легко можно было бы управиться и за полдня. Но ведь следовало придать своей возне вид серьезного и солидного дела.

Когда работа была завершена, Зейнальпур привел крестьянина посмотреть. Поклонился, приглашая войти, и отворил перед ним дверь. Крестьянин улыбнулся до ушей. Потирая руки, он произнес:

– Вот теперь хорошо, молодец! Понял, чего мне надо было.

При этом он так хватил Зейнальпура по спине, что тот чуть не упал. А хозяин продолжал:

– Вот ты грамотный, а ничего, дело делать умеешь. Подходяще.

Зейнальпур скромно и с достоинством улыбнулся. Крестьянин, сообразив, что не следует позволять ему слишком заноситься, натянул поводья:

– Ты мне вот что ответь… – и злорадно замолчал.

Зейнальпур поднял голову, изображая внимание, и крестьянин продолжил:

– Слыхал я, что, пока меня не было, ты тут за Нане-Али увивался?

Зейнальпур похолодел. Неужели пришел конец его отношениям с этим человеком? Неужели его легкому флирту в отсутствие крестьянина суждено стать преградой для извлечения истинной пользы из великого момента? Смазливая бабенка осталась одна, он тоже один – откуда ему было знать, что муж ее так разбогатеет?… Он вообще не думал, что тот вернется. Велика ли беда в том, что он тихонько и незаметно поглядывал на женщину, пожимал ей руку, чуть касался плеча и мечтал. Мечтал, что когда-нибудь – пусть не у родника, где по иранской традиции происходят любовные свидания, пусть не на задах деревни, на сеновале или в риге, где разворачиваются подобные события в европейских романах и фильмах, но хотя бы в степи, под кустом, где угодно, хоть на ветке, хоть в хлеву, рядом с навозной кучей, – он отведет покрывало от ее лица, скажет ей самые главные слова и, может быть, даже сумеет просунуть руку под цветастый ситец ее платья, коснуться пальцем нежного пупка, а там и (если бы судьба была более благосклонна к нему и красотка не сбежала бы раньше времени к родне) распустить тихонько тесемку на поясе ее узких черных коленкоровых шаровар – только и всего. Но откуда крестьянин узнал о его тайне… Что теперь делать, что будет теперь?

Крестьянин, щуря глаза, в которых, кажется, таилась усмешка, пристально смотрел на него. Зейнальпуру нечего было сказать. Он отвел взгляд, опустил голову. Крестьянин произнес:

– Господин Зейнальпур! – В тоне его слышалось порицание. Он покачал головой и еще раз сказал: – Господин Зейнальпур! – На этот раз восклицание звучало презрительно и даже угрожающе.

Зейнальпур, охваченный сомнениями, не знал, как поступить.

– Господин Зейнальпур? – в третий раз возгласил крестьянин.

Зейнальпур понял, что необходимо перевести внимание собеседника на что-то другое. Понял, что пренебрежительное повторение его имени может послужить предлогом для изменения темы разговора. В его бархатных глазах опять блеснуло понимание момента, профессионально скромная улыбка опять вернулась на его лицо, когда он тихо проговорил:

– «Пур» означает «сын», а «Зейналь» – это имя. Это крестьянину было совсем недоступно.

– Имя? Что за имя? Это что значит? – спросил он насмешливо и пренебрежительно, но не без любопытства.

– В наших краях, господин, Зейналь – уменьшительное имя имама Чармаха [15], – пояснил учитель.

– Что за имам Чармах?… – снова спросил крестьянин (значение слова «уменьшительное» он тоже не понимал) и на всякий случай добавил: – Прости Господи!

Зейнальпур, который думал только о том, как бы исправить положение, осторожно предложил:

– Если вам не нравится, господин, я могу его переменить.

– Переменить? Что переменить?

– Имя, господин.

– Имя?… Имя он переменит, помилуй Аллах!

– Да это не трудно. Как вам больше понравится.

– Великий Боже! – удивленно воскликнул крестьянин и, поскольку ничего не мог придумать, спросил: – Это что – в ваших краях обычай такой?

Зейнальпур протянул руку, чтобы снять воображаемую соринку с затянутого в кожу плеча, даже подул на него. Крестьянин сказал:

– А вы откуда родом, из какого вилаята [16]?

– Из Трихвостгорья…

– Где это – Трихвостгорье?

– Ну, сам-то я из Тегерана, конечно, а семейство наше происходит из Трихвостгорья.

Крестьянин опять было переспросил:

– Трихвостгорье?… – но, сообразив, что географические изыскания заведут его слишком далеко, подвел итог: – Значит, из Трихвостгорья. – Некоторое время он пристально всматривался в учителя, потом расплылся в улыбке и с видом первооткрывателя объявил: – Получается – господин Трихвостень! – Радостно посмеиваясь, он продолжал: – Будешь менять имя, назовись Трихвостень. – Разделавшись с этой трудностью, он заключил: – Это имя тебе больше подходит! Какой там еще Зейналь – мелочь какая-то, ты ведь сам говорил, это меньшой по-деревенски. – Он похлопал учителя по плечу, оглядел его, подумал и, гримасничая, проговорил: – Ты давай меняй имя, а я – жену.

– Хотите сменить жену?

– Ага, хочу.

– В новый брак желаете вступить?

– Да, желаю вступить, – подтвердил крестьянин, и слово «вступить» прозвучало у него как «купить».