Тайная жизнь растений

22

Сидя на заднем сиденье рядом с ней, он объяснял водителю, как ехать. Она все пропустила мимо ушей, потому что ее интересовал только конечный пункт их поездки. Мать не ожидала, что они не только покинут Сеул, но даже доедут до южной оконечности полуострова. Она не понимала, куда они направляются, намерения его тоже были неясны. Ей ничего путного не приходило на ум, единственное, о чем она догадывалась, что у него есть какая-то цель. Она могла только быть рядом с ним — остальное было не в ее силах. У нее не было даже минутки, чтобы предупредить коллег о своем уходе, да и просто элементарно попрощаться. Она чувствовала, что сама судьба, которую она не могла отвергнуть, призвала ее, и не ошибалась.

Даже зимой в Намчхоне было тепло. Он говорил, что в этих местах не увидеть снега.

— Потому что здесь никогда не бывает морозов.

Солнце грело не по-зимнему, будто подтверждая его слова. Они гуляли по берегу, греясь под солнечными лучами. Им не было холодно.

— Здесь мы в раю, а не на земле, — говорил он.

Она кивала, думая, что его слова не так уж далеки от истины. Повсюду, словно доказывая его правоту, цвели полевые цветы. Лиловых оттенков. Остановившись около одного из таких цветочных ковров, он сказал:

— Здесь даже зимой все цветет.

В его словах не было ничего странного. Не могло быть. Все, что он говорил, казалось ей непреложной истиной.

— Кроме меня, никто не знает об этом месте, — сказал он еще. — Ведь я уже говорил, что, когда ты здесь, то находишься не на земле. Этого места не существует для мира людей, ну чем не рай?

Слова того человека живы в душе матери до сих пор. Не значение слов и фраз, сказанных им, отозвались в ее сердце, но его искренность.

Недалеко оттуда была деревня, где он родился. Но там, где они находились в тот момент, никто не жил, и некому было засеивать поля и разбивать огороды. Он рассказал, как в детстве поднимался в горы искать дрова и подолгу сидел тут. Еще он говорил, что здесь всегда тепло и удивительно тихо даже в самые ветреные дни. Говорил он и о том, как хорошо было, забравшись на вершину, смотреть оттуда на море, и, как будто по волшебству, становилось спокойно на душе, стоило только прийти сюда. Он признался, что, бывая здесь, каждый раз думал, как будет здорово построить тут дом и поселиться насовсем. Что несколько лет назад ему вдруг вспомнились эти детские мечты, и он приехал сюда. Он рассказал, что здесь ничего не изменилось с тех пор, как он был ребенком, и что построив тут дом, он сделал это место навеки своим и только своим, поэтому, когда ему хотелось ненадолго исчезнуть, он, будто умирая на несколько дней, запирался тут, где никто не мог настичь его, потому что «этого места не существует для мира людей».

Вдруг он тихо прошептал:

— Будешь жить тут со мной?

Мать запомнила, что в тот момент он казался особенно расстроенным и печальным. Она медлила с ответом не потому, что не поверила ему (это было невозможно — фантастичность места, особое состояние от того, что они одни в этом ирреальном пространстве, сообщало им непоколебимую веру в происходящее; может быть, он был женат, может быть, у него семья — это вопросы из другой жизни, дела реальности; но они были не на земле, вне их привычного бытия; они были в том месте, которого «не существует для мира людей», тут не возникало вопросов), она просто не ожидала от него таких слов. Если бы он спросил еще раз, она, наверно, ответила бы. Но он не считал нужным переспрашивать. Он застыдился того, что сейчас сказал — это было очевидно. Он вдруг почувствовал, что в их ситуации его слова звучали пошло. Достаточно было и того, что он стал смешон, один раз сказав их.

Не дожидаясь ответа, он протянул ей руку, и она словно приросла к его ладони. Говорили их тела. Говорили предельно правдиво и ясно. Невозможно сказать точнее. Невозможно сказать честнее. Когда он обнял ее, она не почувствовала постороннего прикосновения. Рядом с ним она была свободна, будто он был частью ее самой. Два тела стали совершенством благодаря друг другу.

— Аристофан считал, что любовь заключаются в непреодолимом желании и стремлении двоих соединиться в одно целое, которое существовало изначально — сказал он, обнимая ее так крепко, будто пытался зарыться в ее тело. — Это было в «Пире» у Платона.

Она внимала его словам.

— Раньше у человека было два лица, по две пары рук, ног, глаз, два детородных органа. Но люди враждовали с богами, и Зевс, хорошенько подумав, решил разделить человека на две половины, — продолжал он.

— Поэтому люди ищут свою любовь — чтобы найти потерянную половинку. Чтобы вернуть прежнее тело, вернуть прежнюю душу, стать, как прежде, целостными… — предположила она.

— Это конечная цель любви. Однако непросто найти ту самую, свою половинку. Поэтому не так много на свете счастливых, — сказал он, нежно поглаживая ее длинные волосы.

— Я сейчас счастливее всех, — застенчиво прошептала она.

Легкая улыбка заиграла на его губах. Он стал одним целым с ней, и это, казалось, был единственно верный способ доказать, как он счастлив. Он был с ней, чтобы достичь целостности, что была у человека когда-то, она была с ним, чтобы вернуть свое прежнее тело. Их тела слились в экстазе, и теперь разум был всего лишь второстепенным дополнением к телу, ибо лишь тело в тот момент давало знание, которое было истиной.

Тут мать прервала рассказ и вздохнула так тяжело, словно ей не хватало воздуха. Не знаю, что чувствовал в тот момент брат, а меня мучила жажда. Я посмотрел в небо. Солнечный свет слепил. Я закрыл глаза. Белые круглые букашки закружились передо мной. Что такое говорит мать? Я не мог прервать ее. Теперь мое отношение к происходящему изменилось. Признание было не ее долгом, а ее правом. Ее исповедь скорее налагала определенные обязанности на нас с братом. Это перед нами стояла задача выслушать мать. Не знаю, как брата, а меня смущало, что я должен делать это. Если бы только было возможно, я остановил бы ее. Но я понимал, что не имею права так делать. Я взглянул на мать и брата. Он по-прежнему молчал и не сводил глаз с ледяной глади блестевшего серебристыми искрами, стесненного берегами моря. Мать невидящим взором смотрела в пустоту. Ее взгляд был устремлен в сторону пальмы. Несложно было догадаться, что она пытается укрыться в том времени, что уже давно прошло.

— Он мечтал жить здесь. Мне не хочется уезжать отсюда, — говорила она, будто оказавшись во сне.

Зима, матери двадцать один — она не сознавала, какой период своей жизни проживает, да это было и не нужно. Время стояло на месте. Она помнит, что не заметила, как долго они пробыли здесь тогда. Существование там, где время не двигается, — вне обстоятельств. Потому что в таком существовании не хватает широты. А с одной долготой не построить систему координат. Как говорил ее любимый, они находились где-то вне реальности, вне земного мира.

Но в какой-то момент время, покинувшее это место, вернулось, чтобы проникнуть обратно, и, замерев, внезапно снова начать свой бег. Случилось то, что заставило их вспомнить — они живут на земле, где нет мест, которых «не существует», и выход за пределы реальности — не более чем мечта.

Подъехала черная машина, которая везла их сюда. Несколько мужчин в черных костюмах вышли оттуда и вежливо обратились к ее спутнику. Они что-то участливо говорили ему. Было очевидно, что они пытаются в чем-то убедить его, но в чем? Водитель, который привез мужчин в черном, стоял в стороне с таким выражением лица, будто он совершил страшное преступление и ему положена смертная казнь. Он не смел даже взглянуть на спутника матери. «Простите меня», — сказал он ей и отошел, низко опустив голову; она догадалась, что произошло. У водителя не было выбора. Вряд ли можно было обвинить его в том, что он показал, куда привез своих пассажиров, этим мужчинам, сломавшись под градом вопросов. Но для них двоих хуже этого и придумать нельзя было. Упрямство ее любимого в итоге было сломлено силой. Его чуть ли не на руках внесли в машину. Ее тоже усадили в салон.

Машина направилась к Сеулу. Город был сердцевиной той реальности, о которой они забыли. Сидя в машине, он крепко сжимал ее руку. Она смотрела на него горящим взглядом. Она готова была услышать любые слова из его уст. Она не понимала, что происходит, но что бы там ни было, — она на его стороне. Кажется, теперь она пошла бы за ним даже на смерть. Она так глубоко и горячо верила в него.

Сидя в мчащейся к реальности машине, он, будто признавая, что до этого жил бессмысленной, поддельной жизнью, сказал ей:

— Ты была бы очень удивлена, если бы узнала, чем я занимаюсь и как живу. Но теперь этому конец. Юнхи, ты моя единственная надежда.

Ей о многом хотелось спросить, но она не говорила ничего. Вместо этого, она положила голову ему на грудь, словно показывая свое безграничное к нему доверие. Ее на самом деле меньше всего интересовали политические интриги. Единственное, что волновало ее, — этот мужчина. Своим жестом она сказала ему то, чего не нужно говорить вслух, а он без слов понял ее. Они долго молчали.

— Мне кажется, ты относишься ко мне так же, как я к тебе, а ты для меня — надежда. Я никогда не изменю своего мнения. — Единственное, что он сказал ей перед тем, как она вышла из салона автомобиля.

И еще — поблагодарил ее. Услышав слова благодарности, она заплакала. Он протянул ей платок. Она вытерла слезы и скомкала платок в руке. Она не знала, что это было начало долгой разлуки. Было, правда, что-то на уровне предчувствий. Мать помнит, как машина скрылась из виду, а слезы все лились из глаз, и сдержать их никак не удавалось. Помнит, как взорвалось что-то внутри, и на нее нахлынуло тяжелое, неотступное чувство тоски; как она, несмотря на все старания, не могла удержаться и плакала — сначала тихонько, и слезы тонкими ниточками бежали по ее щекам, но чем дольше она плакала, тем сильнее сотрясали ее рыдания, — как она, захлебываясь в водопаде слез, в изнеможении опустилась на землю. Не было ли все это дурным предзнаменованием их несчастливой судьбы?